С наступлением зимних сумерек лес, обступающий город, преображается: дневные краски сходят на нет, высокие снежные сугробы превращаются из искристых гор в расплывчатые зловещие силуэты. Голые деревья кажутся живыми: нет-нет да и пошевелятся в мертвенном свете молодого лунного серпа. Звёзды мерцают загадочно и равнодушно, как и на заре времён, когда по долине, которая была на месте этого леса, гуляли большеголовые твари. У города сегодня праздник – тысячелетие рождения его Бога. Но лес не замечает этого, погружённый в летаргический сон.
Город искрится. В полночь на небе над кварталами взрывается разноцветный огненный дождь. Гремит музыка, раздаются торжественные крики, зелёные и красные вспышки следуют одна за другой, затмевая лунный свет. Люди плачут от радости; каждый житель осознаёт в эту секунду, как завершается одна эпоха и рождается новая – младенческая, неизвестная. Да только для мрачных дебрей вековых зарослей это не значит ровным счётом ничего. Ночь продолжается: уж умолкли оглушительные салюты и фанфары в городе, и люди вновь надежно заперлись за дверями, а лес знай себе живёт невидимой ночной жизнью.
Белый заяц на окраине лесной поляны пугливо поднимает голову. Ему кажется – только кажется, на уровне инстинкта, – что он слышит тихий треск ломающихся сучьев. Он выжидает немного, готовый пуститься наутёк по первому тревожному сигналу, но лес остаётся тихим и сонным. Заяц опять начинает жевать немногочисленные мёрзлые колоски, которые он нашёл на поляне. Сияет сливочно-белая луна. Шерсть зайца серебрится в её свете, нагоняя погибель на хозяина.
И снова странный звук. Уши зайца встают торчком. Природная осторожность берёт верх, и он решает, что всё-таки пора оставить колоски. Что-то не нравится ему на этой поляне, в этом томном сиянии, в этой межвековой ночи. Зайцу давно следовало бы находиться в своей уютной норе, если бы не вкусные колоски, подвернувшиеся на голодный желудок.
Заяц бежит в лес, отталкиваясь лапами от твёрдого снега. Но не успевает пробежать десяти метров, как преследователь даёт о себе знать. Волк, тощий, донельзя голодный, выскакивает из укрытия за сосной, увидев, что жертва ускользает. Он подбирался к зайцу несколько минут, с каждой минутой всё ближе, чтобы настигнуть одним рывком – но этого не получилось. Не помня себя от страха, заяц скачет прочь. Волк в отчаянии бросается за ним. Два пружинистых комка – серебристый и серый – мелькают между деревьями, и расстояние между ними сокращается. Заяц не оглядывается, он просто бежит... даже не к норе, а просто вперёд, убегает от хищника. Волк выпускает язык, прыжки его легки и грациозны. Через минуту, когда край ледяной тучи касается белой луны, игра доходит до предопределённого финала – комки сливаются в одном вечном миге, жалобный вой зайца, и белый пух разлетается во все стороны. Волк поднимает окровавленную пасть к небу, благодаря ночь за ниспосланную ему удачную охоту. Луна, в свой черёд, брезгливо вздыхает и прячется за стеной туч.
Тысячелетие. В человеческих домах стрелки отсчитывают первые минуты нового века. Призраки века прошедшего ещё живы, в них осталось много сил, и они не собираются легко сдаваться перед напором нового времени – но всё же они уже призраки, и со временем станут прозрачными и неосязаемыми. Но пока они толпами бродят по улицам города, но не смеют ступать в лес, для которого эта ночь ничем не примечательна – лишь одна бусинка из бесконечной вереницы, которой нет начала и конца.
... Тысячелетие!