Глава 17.
(В которой читатель попадает на совет индейских племен)
По раскаленной белой пустыне медленно брел изможденный икающий караван кающихся грешников.
Песок был такой сухой, режущий глаза и кожу, как будто это была просто алмазная пыль. Солнце палило нещадно, но пилигримов это остановить не могло. Оставляя на раскаленном песке горелые ошметки кожи ступней, брели они в сторону полудня.
Пилигрим Потапов тащил на себе здоровенные ржавые исписанные грязными солдатскими ругательствами вериги. Кающийся грешник Новосельцев брел, волоча за собой пудовые гири, пристегнутые к ногам и рукам. Примкнувший к ним Кляц транспортирова кусок стали могущий быть чем угодно. Возможно и деталью краденого звездолета, или хлопкоуборочного комбайна, тоже, наверняка, краденого.
Среди многих кающихся мелькали и Парамонов и библиотекарь, и даже местный хиппи Ставрони, как всегда страшно далекий от народа, щеголяющий по этому случаю в оскорбительно белых кроссовках. Даже чуги пыхтели, потели и перли на себе какую-то затейливую хрень такого распахабного вида, что даже знать не хотелось для каких она служит им личных треб.
Я, распятый на сваренном из двутавровых балок кресте, с равнодушием наблюдал эту процессию. Мне было не до них.
Меня мучила жажда. Я ждал, когда пойдет дождь. Под крестом старательно камлал индейский шаман, подозрительно похожий на Пистолетыча, расцарапанного бурым медведем юниором полусреднего веса. Шаман вызывал дождь. Бил шаман в бубен и тот отзывался жутким металлическим лязгом в моей голове. От этого лязга в голове было больно, но я терпел, мне нужен был дождь. Иначе, без спасительного потока с неба не выжить мне и не отмыться уже никогда.
Что-то сны мне стали сниться странные. Раньше помню, все больше бабы снились, в разной степени раздетости, а теперь вот это. Я проснулся и понял, что это не совсем сон. Хотя, дождя придется ждать дольше.
Солнце палило без суда и следствия. Я лежал на покореженных кусках какого то растерзанного механизма на песчаной дорожке к крыльцу ветеринарного пункта. И жажда никуда не делась.
Вокруг меня, куря по кругу одну трубку, сидели по-татарски грешники. Естественно кающиеся. Все, как один. В семейных трусах, татуировках и синяках. Пистолетыч, правда, щеголял расцарапанной харей и разводами всех мыслимых цветов. Страшно даже подумать в каком количестве салатов он прикорнул. В волосах запутались перья, листья, бумажные фестончики от котлет по-киевски, и цветы. Он, действительно, был похож на индейского вождя. Классический непримиримый полевой бесстрашный командир гавайско - удмуртских племен. И имя бы ему подошло - Большой Оплывший Кровавый Глаз Всмятку Любимчик Маниту.
Жалко, что Колумб его не застал при открытии Америки.
Наверное, Любимчик Маниту в это время пил незаконно добытую огненную воду на глухих задворках материка, плетя по обыкновению финансовые интриги против всего прогрессивного человечества.
Предстань ему, Колумбу, культурному генуэзскому пирату индейцы в таком виде и с таким характером он бы никому не сказал, что открыл где-то там, какую-то Америку. Просто из человеколюбия.
Он бы слинял оттуда, не прощаясь, хлопнув дверью, и закрыл бы за собой Америку на ключ. На газовый. И ключ бы тот забросил в бермудский треугольник, и компас бы об голову разбил, и спирт из него выпил бы и судовым журналом закусил. И команда бы его поняла и сама себя на реях в неприличных позах развесила. Тоже чисто из гуманистических соображений.
Потому что если в той Америки таких индейцев хотя бы двое, то на хрен бы шла такая Америка. Со все, что там есть. Обойдемся мы без золота, табака, картошки. Ни к чему нам эта роскошь, кукуруза, которая по любому выйдет боком. Мы лучше поживем еще. Без МакДональдсов, СПИДа, Голливуда и трансвеститов. Без адвокатов, журналистов, пластмассовых сисек, сигарет с фильтром. Кто как, а уж я без всего этого обойдусь легко.
Эх, жалко, что Колумб не закрыл бы за одно и Собаково. У них тут гнездо. И жалко, что я не Колумб. Или, хотя - бы, не Гитлер. Ох, жалко то как. Мне, даже расплакаться захотелось, но влаги в организме не было. Я попробовал, было сменить положение, но не смог пошевелить ни рукой, ни ногой. Что меня не удивило. После собачинской свадьбы и не такое бывает.
Гордый вождь потерянного народа задумчиво ковырял отверткой нечто, похожее на расплющенный обухом мясницкого топора навигационный блок межзвездного корабля. Время от времени он делал перерыв, чтобы затянуться трубкой или выругаться.
- Нет, все-таки вы козлы, – обращаясь сразу ко всем, сказал мудрый индейский вождь. – Какую свадьбу испортили.
- Зато будет что вспомнить, – после некоторой паузы ответил глубокомысленно Чингачгук – Новосельцев и выпустил облако серого дыма.
- А ты, злыдня лютая, вообще молчи. Пока не началось. С тебя отдельный спрос будет. За непотребство и за похабство, за ворожбу черную, за пляски срамные языческие, за песни твои безбожные, за общее паскудство в быту, и особенно за то, что ты с племянницами моими сделал. Что же тебя теперь на всех сразу женить? Обрезать, «болгаркой», под расческу и готов мусульманин.
- А чего сразу женить? Чего я такого сделал? Подумаешь?
- Это в городе у вас – подумаешь, а у нас сначала думают, а только потом уже.… Да что с тобой говорить. Яблоко от яблони не далеко падает. – Пистолетыч сухо, без слюны, сплюнул в мою сторону. – Вот этот, в натуре гад. Как человека его встретили, приветили, а он вон чего. Как жить? Куда мир катиться. – Пистолетыч выпустил облако дыма и впал в безмолвие.
- Ага, что за дела такие, – судя по пришепетыванию и нетвердой дикции, говоривший еще не смирился с недавней травматической утратой большей части зубов. – В родной деревне восемнадцать зубов как не было. Только клацнули и на пол посыпались. Ни фига себе, сходил на свадьбу.
- Ты прав, Кляц. Куда это годиться? Кругом насилие и бездуховность, – сетовал другой индеец с заплывшим лицом и в белых кроссовках. После затяжки представитель местной оппозиционной интеллигенции добавил, – а на счет зубов, сам виноват. Видимо витамина «С» в организме не хватает. Ну и я конечно не прав. Погорячился. Хотя мне тоже досталось.
- Ишь ты, хиппи патлатое. Тебе же не в честь свадьбы в нюх закатали, а за злостную американскую пропаганду. Да таких как ты, у нас, на Северном Флоте, через торпедный аппарат купаться отправляли. Без суда и следствия на двухсотметровой глубине и без трусов.
- Ну и лютый же ты, – с гадостной ехидцей в сорванном и пропитом голосе вступил в разговор Потапов. – Как ты только до старшего мичмана не дослужился. Наверное, образование подвело. Читать любил, секретные документы, вслух.
Еще один индеец, сидевший под сооруженным из лопухов и проволоки зонтиком с экспрессией вступил в общую дискуссию. Его щелкающий и свистящий язык был мне не знаком.
- А я так и говорю! – подтвердил индеец Белый Стоптанный Кроссовок. – Верно, кругом насилие и бездуховность.
- Я тебе сейчас за это слово вообще больно стукну.
- Слышь ты, водный прапорщик, на севере быковать будешь.
- Пьют, фынь щелк, – встрял в разговор потерпевший инопланетянин.
- Да я тебя сейчас… - хором сказали все индейцы разом. На всех языках сказали индейцы из двух племен и с двух планет.
- Ша! – сказал Любимчик Маниту. Сказал тихо и весомо. Как будто уронил камень. Все стихли.
Вождь повторил – Ша! – он любил это ёмкое понятие.
- Хватит базлать, сявки помойные. Кто еще раз не по делу хавальник раззявит без шнивта останеться. – на языке племени тускаррора продолжил вождь. – Если кто не въехал, то цирк уехал. И нам теперь надо разумно покалякать о делах наших скорбных.
- Да не буду я жениться! Что я дурак что - ли, на всех жениться! Меня с работы не отпустят. Я там ценный кадр. Кто, кроме меня помнит, куда я пулемет затихарил?
- Дурак ты, мусор! И мысли у тебя дурацкие. Мы тут такую кашу заварили, что глядишь, как бы на нас самих кто не женился срочно и без согласия.
- Это кто, например? – спросил Парамонов и подтянул штанину семейных трусов вниз, чтобы не так откровенно торчал из него ствол парабеллума.
- Ну, на тебе, например, чудо морское, добровольцев пол - Америки. Это если не вдаваться в подробности. А так, если по мелочи, то считай что некому. Так ерунда. – Вождь затянулся и передал трубку дальше. После паузы он продолжил.
- Просто менты могут обидеться, а поскольку в школе они все учились плохо, иначе нашли бы другую работу, рапорт про все, что случилось, им писать не захочется. А захочется им нас всех по-тихому загасить, так, чтобы другим было неповадно. Только им поторопиться бы. Кроме них есть еще этот контуженый с детства истребитель хунхузов, которому вообще не перед кем отчитываться. Зато он очень нервничает, когда его людей в плен берут без спроса. Он может тут просто все залить напалмом, когда узнает, что вы по пьяному делу заложников потеряли. – Трубка опять сделала круг.
- И ничего мы их не потеряли. Они сами виноваты. Отпросились за сигаретами и не вернулись. Что я им, конвой? Сами в плен попросились. Мы их, как путевых, с собой взяли, а они так нас обманули, – возмутился Соловьев. Тот, который Кляцев деверь. – однако затянуться сам не забыл и трубку вождю передал аккуратно. После глубокомысленной затяжки вождь продолжил.
- Но и он, Старый и несимпатичный, похоже, в пролете. На нас еще есть желающие, если верить этому гаду, который все и заварил – опять плевок в мою сторону – А я склонен верить бледнолицему. На орбите мотыляеться целый крейсер, под завязку набитый астропидорми полными святой жажды мщения за своих пропавших без суда и следствия товарищей, которых кто-то слишком дерзкий тут на тарелку развел и по поводу свадьбы синяков вторым слоем накидал. Вместо извинений.
Проникшись доводами мудрого вождя, дикари, а кто они еще после этого, молчали особенно содержательно. Трубка совершила еще несколько кругов и вернулась к Пистолетычу.
Вождь еще раз затянулся, обвел всех взглядом и спросил.
- Ну, гаврики, лярики-фонарики? Долго будем халям-балям парафинить? Родина зажмурилась и ждет ваших конструктивных предложений. Пока не началось.
Все индейцы задумчиво поглядели в мою сторону. Потом задумчиво и пристально начали изучать меня. Потом все посмотрели на вождя.
Тот еще раз затянулся подоспевшей трубкой и подвел итог их глубоким размышлениям.
- Надеюсь, я выражу общее мнение, если предложу переложить решение проблем тому, кто затеял весь этот геморрой. Чего это мы сами будем голову морщить. Пусть Вася сам и разводит. Раз так дико накосячил. Сейчас развяжем, и пусть действует. Пусть, как может, разводит ситуацию, а мы все ему поможем. Будем молчать, как вкопанные. Во избежание того, чего может быть, если кто-то, кое-где у нас порой вдруг решит, что он практически, герой. Никаких контактов с посторонними, особенно с посторонними при исполнении. Кто бы не спросил, мы ничего не видели. Не было нас тут, если что. Да все вы сами понимаете. Не маленькие, да и не первый раз. Прорвемся. Главное - молчать.
- А, этот, немец? Это ведь он тарелку поломал. Голыми руками. Ну, то есть не совсем руками, там и от зубов след, на дюзах, но это же его, гада работа? Зверюга, глаза безумные, дыхание как у дракона и молотки от него отскакивают. Жуть. Может, на него всех натравим. Глядишь, одна холера другую заест. Все нам полегче жить будет, – святой Отец, оказывается, еще и интриган. С зачатками сепаратизма.
- Нет, – сказал вождь. И все поняли, что это значит абсолютное и полное «нет» однако, Любимчик Маниту продолжил, объяснил всем ситуацию.
- Никакой он теперь не немец. Теперь он наш. Родной. Наш и ничей больше. И теперь он в этой коляске на нашей стороне. Потому что мы своих не бросаем.
Вождю ответила тишина. И, исходя из этой тишины, понятно стало, что сговор всех участников событий состоялся.
Конечно, я же не ангел, а совсем наоборот – рейнджер. Мне и раньше не раз случалось просыпаться с похмелья и с огромными провалами в биографии. Причем, случалось просыпаться и связанным. Нормальная ситуация. Осталось только проанализировать ситуацию, собрать остатки того, что можно и из этого сконструировать варианты произошедшего, чтобы иметь хоть какое то представление и выработать линию защиты. Напрягаемся, раз-два, вспоминаем, три-четыре. Напрягаемся на выдох, вспоминаем на вдох. Пробуем тестировать организм.
Пока никаких радующих результатов. Из всех человеческих чувств похмелью не удалось до конца вытравить из организма только гордость за хорошо сделанную работу и стыд за все, что было и за то, что сделал её именно так. Все. Дальше, как любил говаривать товарищ Гамлет, дальше – тишина. Тишина и покой.
Ясно, что вел я себя отвратительно. Иначе, почему меня связали. И понятно, что при этом я совершил нечто полезное, раз за одно не убили. Хотя тут могут быть варианты. Скорее всего, проблему удалось таки решить. Отсюда и ощущение покоя. Так бывает, когда знаешь, что все уже кончилось. Что же я такое натворил. И я ли. Тут нравы простые. Особенно разбираться не будут. Кто ты? Спаситель планеты или пьяный хулиган.
Моя мыслительная активность привлекла внимание общественности.
- Ишь, как его, несчастного, корежит. Видать душа к нему возвращается. – сказал обеспокоенный голос. Только теперь я узнал в бородатом индейце в трусах бывшего Деда Мороза Отца Кирилла.
- Батюшка, может ты его того? Ну, как там положено. Святой водой обрызгаешь и этой, как она, дымогонная аппаратура, называется? Машут ей. – проявил удивительную осведомленность в вопросах культуры и религии Новосельцев.
- Ага. Обязательно. А еще осиновый кол. Или серебряную монтировку. А не хочешь ли ты в глаз, сын мой. Ты не гляди, что бесом искушенный я с будунища терзаюсь. Мне, конечно же, сильно лень, но еще одно такое предложение и ты уж тогда не обижайся. – Отец Кирилл продемонстрировал блудной, в смысле морально не устойчивой, овечке кулак, тяжелый и полный следов активной его эксплуатации в прошлом. – Внемли мне отрок. И ужаснись. Я не посмотрю, что ты при исполнении. Сам тебя окрещу, грехи оптом без допроса отпущу, отпою заочно и лично кадилом в висок грохну, чтобы не грешил больше. И мяукнуть, гнида, не успеешь, как перед создателем нашим всеблагим и предобрым предстанешь. Такой как есть. Хмельной, в смятении душевном, в трусах наизнанку и без удостоверения. А с твоей сейчас мордой, я бы даже в сельпо не сунулся, поостерегся бы, не то, что туда. – Святой Отец потыкал пальцем в небо, словно проверял его на прочность и продолжил. – А твоей штрафною ряшкой можно кого еще добрей, чем создатель напугать до икоты. Поскольку сейчас ты, жертва раннего курения, вызываешь отвращение и тошноту даже у нас, не то, что у того кто вчера с нами не гулял.
- Да я же, как лучше хотел, батюшка, чего это тебя с утра на проповедь потянуло.
- А если как лучше, то, смотался бы ты легконогий отрок до погреба, да рассолу бы ему капустного, с брусничкой кадку. Ну, и мне, естественно, за то, что надоумил. Ибо куда же вы, отморозки и бакланы безбашенные, без меня, пастыря духовного. Кто же иначе господу нашему за все, что вы уже наворотить успели, и еще успеете, ответит. Не вы же. С вас какой спрос, а мне придется тяжко. Так что давай-ка отрок не выеживайся а подорвись за рассолом. Пока я пивка не хочу.
Новосельцев долго собирался с мыслями для ответа священнику, но что-то у него не заладилось. Он, ощутил себя самым молодым в этой кампании и медленно, тяжело и грустно, как будто весь воздух был клеем, подошел ко мне. Оказывается, я не привязан, а пристегнут наручниками. Бывший участковый с тяжким вздохом совершил противоестественный для себя поступок. Он расстегнул мои наручники. Легче двигаться мне не стало. Он отстегнул и вторую пару наручников от второй руки. Потом помог мне сесть.
- Вася, ты как!? – участливо спросил быстроногий отрок.
- Не дождетесь! – хотел, было ответить ему я, но вместо этого прохрипел, что-то нечленораздельное. Миша посчитал это утвердительным ответом.
- Ты же проспался? Не будешь больше? – еще более участливо и елейно спросил бывший участковый и будущий ближайший родственник Пистолетыча.
Из-за перемены позы мне резко стало нехорошо. Даже очень нехорошо. Да просто хреново мне стало.