Тонка и неосязаема грань, что проходит между любовью – светлым даром, воспетым многими поколениями поэтов – и слепой животной страстью, способной привнести в жизнь одержимого неисчислимые страдания и разрушения. Внезапная пылкая влюблённость сродни ходьбе по тонкому льду: человек идёт по границе лучезарного сияния и сумеречных земель. Каждый шаг может стать решающим в выборе направления; в эти мгновения разум скорее безумен, нежели здоров. В большинстве случаев помрачение вскоре проходит без особых последствий, но страшно вообразить, что может сотворить с такой лакомой игрушкой демонический ум, сотканный из чистого зла.
Мои слова – не пустые философствования отшельника, упивающегося собственным аскетизмом в глухой чащобе. Я видел собственными глазами, что способно натворить низменное влечение, переходящее в помешательство – я последний, кто был свидетелем того кровавого заката на каменистом побережье и остался в живых. То, что я сохранил жизнь и теперь могу поведать о том, что случилось, вовсе не моя заслуга, а мелкое досадное недоразумение, которому есть место даже в самых дьявольских замыслах.
Она пришла в наш маленький городок из дремучих лесов, которые высились плотными кручами с южной стороны. Она назвалась Анной – полагаю, большинство из нас изначально понимали, что это бесцветное имя она носит как сменную маску, не более. Первым с ней повстречался сын пастуха, который пас свиней у въезда в город – и сразу же отправился в город вслед за ней, только чтобы иметь шанс увидеть её ещё раз. Горячая кровь со страшной силой ударила в голову юноши – он влюбился в загадочную темноволосую странницу внезапно и окончательно. Он не был одинок во вспышке жгучей страсти, которую вызывала женщина, с гордо поднятой головой шедшая по главной улице города весенним утром. Прохожие, завидев её, замирали на месте; дети бросали свои игрушки и пускались бегом за ней; почтенные старики роняли трости и понимали, что не хотят нагибаться за этими проклятыми деревяшками, а единственное их желание – видеть её, быть с ней, отныне и всегда, забыв о годах и болячках. Даже женщины подпадали под влияние сверхъестественной красоты незнакомки: их глаза были полны восхищения и преклонения, разве только к ним подмешивалась толика зависти. Она шла – и за ней тихо и почтительно росла толпа, боящаяся даже вздохнуть, дабы ненароком не развеять прекрасный мираж, сошедший на грешную землю.
И я там был, в этой толпе – совсем ещё мальчик, у которого месяц назад начали расти усы. Я тогда был мальчиком на побегушках у торговца в бакалейной лавке, но в тот день самовольно покинул смену, когда дивная незнакомка прошла мимо нашей неприметной лавочки. Я помню анемичную бледность её кожи – такая белая, что напоминала отборный мрамор. Казалось, во всём её теле не было ни кровинки. Лицо испускало смутное сияние, как небесное светило. Без сомнения, она была иноземкой. Об этом говорили утонченные, неуловимо восточные черты её лица. Глаза женщины были чёрными в самом прямом понимании – не тёмно-карие и не коричневые, а чёрные: как уголь секунду назад потухшего костра, как омут в полночь, как смоль. Когда она смотрела на тебя, сердце замирало. Оно вновь начинало биться, когда она отводила взгляд на другого счастливца, опьяненного вином любви с высшим градусом крепости.
Кажется, никто с ней даже не пытался заговорить. Мне самому такое в голову не помещалось – это было бы сродни попытке побеседовать с античной скульптурой или призрачным видением. Так или иначе, не дождавшись слов от нас, незнакомка завела речь сама, обращаясь сразу ко всем. Её голос был под стать ей – низкий, бархатистый, с завлекающей хрипотцой, в которой каждому мерещилось многозначительное обещание лично ему. Она сказала, что долго путешествовала, прежде чем добралась до нашего милейшего городка. Она глубоко сожалела о том, что не могла задержаться надолго в таком прекрасном месте – уже этой ночью ей предстояло морское путешествие. Толпа издала единый разочарованный выдох. Она улыбнулась и сказала, что до ночи ещё далеко – так что у гостеприимных хозяев много времени, чтобы ознакомить странницу с родным городом. Полагаю, все приняли эту просьбу на свой счёт. Восторженные возгласы сотрясли воздух. Женщина сошла с места – и толпа плавно потекла за ней, как вода, льющаяся в воронку. Солнце поднялось высоко на небо, жара поздней весны сковала край, и лишь прохладный ветер немного остужал наши разгорячённые головы.
Как прошёл день, я помню смутно. Я как бы находился под хмельными парами. Женщина гуляла по улочкам и площадям, и мы везде поспевали за ней. Со временем в это невообразимое шествие влились все без исключения жители города: от едва умеющих ходить малышей до поражённых смертельной болезнью несчастных. Дела встали, дома опустели, в загонах тоскливо блеяли голодные овцы. И никто из нас в дурмане набирающего обороты влечения не заподозрил неладное: реальным для нас был лишь манящий образ незнакомки, улыбающейся с обманчивой кротостью. Эта неуверенная улыбка затмевала всё, что мы когда-либо знали. Полупрозрачные белые одежды женщины развевались на ветру. Каждое движение лёгкой ткани подхватывалось сотнями вожделеющих взглядов. Женщина переходила с улицы на улицу, что-то говорила, чем-то восторгалась, осуждала и смеялась – а нам было всё равно. Нам не нужны были её слова: нам хотелось её саму. Это желание сквозило в каждом нашем вдохе и выдохе, неважно, кто это был – ребёнок или взрослый, мужчина или женщина, местный донжуан или книжный червь. Желание возрастало по мере того, как солнце клонилось к западу, и к её свету подмешивалась всё большая доза меди. Наверное, странница обошла каждый уголок нашего селения. Наконец, она направилась к окраине, где невозмутимо плескалось море. Мы сжали челюсти: неужели это конец? Она сядет на корабль и уплывёт, и никто из нас её больше не увидит, она растворится в морской дали, как утренний туман... Напряжение немного развеялось, когда все увидели, что берег пуст. Никакой корабль не собирался отчалить в дальнее плавание. Может быть, подумалось нам, прекрасная чужестранка задержится у нас чуть подолее? Мы бы предоставили ей кров и хлеб, и не только – один её жест, взмах ресниц, улыбка, и весь город пал бы к её точёным ногам.
Но она ни о чём не просила. Сбросив лёгкие сандалии, она уверенно ступила в воду и остановилась в трёх шагах от границы воды и земли. Теперь я уйду, сказала она с печалью в голосе. Ей нельзя оставаться надолго в одном месте – таковы суровые законы, она только и могла, что подчиняться им. Наш город покорил её своим радушием, но... ей нужно уходить.
Тяжкий стон прокатился по берегу. Мы все вскинули руки в беззвучной мольбе: «Нет! Не надо!.. Оставайся!». Она посмотрела на нас и снова улыбнулась – вот только эта улыбка чем-то отличалась от прежней её кроткой улыбки, и это был, пожалуй, первый зримый признак её демонической натуры: что-то, похожее на волчий оскал. Может быть, это почувствовал только я. Не переставая улыбаться, она спросила, неужели мы так сильно любим её. «Да!» – ответствовали мы, нарушая робкую тишину. Испуганные чайки взметнулись вверх и улетели прочь, в сторону краешка солнечного диска, который едва выглядывал из-за поверхности моря. И тогда женщина сбросила с себя одежды.
То, что потом творилось на пляже, не укладывается в рамки человеческих понятий. Мы будто растеряли всё, что веками прививалось эволюцией и цивилизацией – мы вновь вернулись к тёмным временам неандертальцев, движимых голыми звериными инстинктами. Чудовищный восторг охватил нас при видё её нагого естества, и мы больше не могли себя сдерживать – все ринулись к ней, к своей новоявленной богине, единственной во Вселенной, средоточию всего, что имело хоть какую-то ценность в этом дряхлом мире злобства. Люди дрались, толкали друг друга, впивались зубами в плоть своего соседа, рвали одежды, топтали упавших. Я, к великому своему отчаянию, оказался в числе потерявших равновесие. Надо мной носились безумцы, ступая без разбору на мою грудь и живот. Я встал на четвереньки, когда кто-то с силой налетел на меня, ударив коленом о висок – и я исчез в мгновенной чёрной вспышке, которая в итоге спасла мне жизнь. Мой обморок продолжался недолго, всего пару минут. Придя в себя, я оторвал раскалывающуюся от боли голову от песка и увидел фантасмагорическую картину: нагая женщина с совершенными формами и развевающимися длинными волосами уходила в море, а за ней тянулся людской косяк, издающий странные, неестественные звуки, которые будто бы исходили не из горла человека. Но только женщина не погружалась в воду, а шла лёгкой изящной походкой навстречу багряному закатному сиянию, а люди... они уходили на дно, покорно и со счастливыми лицами, не помня себя от экстатического наслаждения. Незнакомка покидала наш город. Она была так же загадочна и прекрасна, как недавним весенним утром, когда пришла из лесов, и я взвыл от тоски, поняв, что не смогу уйти с ней вместе с остальными, а останусь лежать на пустом берегу, хватая ртом сырой воздух. В тот миг, будь у меня силы, я вправду без колебаний прошествовал бы за всеми, чтобы утопиться в морской пучине – так велика была сила притяжения к этой женщине. Но по мере того, как она удалялась от берега, влечение быстро теряло силу – мозг стал выбираться на ощупь из отравленного состояния, внушённого ею; и внезапно я отчётливо расслышал, что за слово шепчут меркнущие голоса утопленников – её имя, настоящее имя, древнейшее и почти непроизносимое, покрытое мхами склепов и тёмных нехоженых троп – и закричал, закричал от ужаса и горя. Крик рвался наружу из груди, не замеченный никем, и орды моих земляков по-прежнему упрямо шествовали навстречу страшной смерти, на последнем вдохе повторяя: "Яглахотинвоа, Яглахотинвоа, Яглахотинвоа!"