А. П. Чехов в кругу врачей
МЕДИЦИНСКИЙ МОЛОТОЧЕК НА СТОЛЕ
1. "...Москва меня признает за доктора"
"...Если бы я был около князя Андрея, то я бы его вылечил", - заметил Чехов по поводу смерти героя "Войны и мира". А в иронической полемике с поэтом Владимиром Гиляровским вопрошал: "Ты думаешь, я плохой доктор? Поли-цейская Москва меня признает за доктора, а не за писателя.... Во "Всей Москве" напечатано: "Чехов Антон Павлович. Малая Дмитровка. Дом Пешкова. Практи-кующий врач".
Легко представить Чехова в кругу литераторов, в кругу актеров, в семейном кругу: об этом написана масса мемуаров, и написано талант¬ливо, ярко, образно. Чего стоят имена: Куприн, Бунин, Горький, Станиславский, сестра Мария Павловна, жена Ольга Леонардовна... По подсчетам исследователей, в круг общения А.П.Чехова входило более сотни медиков: с некоторыми дружил со студенческой поры, с некоторыми работал в больницах или во время кампании против холеры, со многими врачами состоял в переписке. Их воспоминания не так ярки, иногда от¬рывочны, иногда написаны языком, больше смахивающим на статистичес¬кий отчет. Чувствуется, что писали люди, далекие от литературы. По¬тому и образ Чехова-врача намного бледнее образа Чехова-литератора, хотя его медицинская биография по драматизму и событийности никак не уступает биографии творческой. Отмечая в январе 1904 года 25-летие литературной работы, Чехов мог бы заодно отметить и другую славную дату - 20-летие выхода в жизнь в звании "уездного лекаря". 1884 год - год окончания медицинского факультета Московского университета.
Если внимательно вчитаться в строки его биографии, то обнаружится, что Чехов, как ни странно, прошел почти все ступени типичной карьеры русского врача. На студенческой практике был в сельской Чикинской больнице. Подменяя коллегу, заведовал Звенигородской больницей в Под¬московье. Получил навыки судебно-медицинской работы - в молодости приходилось вскрывать тела погибших прямо на месте преступления - где-нибудь в поле, под зеленью молодого дуба... В Москве занимался частной врачебной практикой - на дверях "дома-комода" в Садово-Ку¬дрине висела табличка: "Доктор А.П.Чеховъ". В годы наибольшего твор¬ческого подъема, в Мелихове, слыл за образцового земского врача. На холере возглавлял участок в 25 деревень, создав медпункты и ведя ог¬ромную лечебно-профилактическую работу, которая "съедала" все налич¬ное время, а иногда доводила до отчаяния: "...Душа моя утомлена <...> Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать по ночами от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?), ездить на отвратительных лошадях по неведомым дорогам и читать только про холеру и ждать только холеры..." Тем не менее через пару месяцев чув¬ство удовлетворения от полнокровной общественной и врачебной работы покрывало минуты малодушия: "Летом трудно жилось, но теперь мне ка¬жется, что ни одно лето я не проводил так хорошо".
Трудно перечислить сферы медицины, где бы не остался чеховский след. Он сыграл ведущую роль в сохранении лучшего медицинского изда¬ния в России - журнала "Хирургия", на страницах которого увидело свет более полутора тысяч оригинальных статей. В Ялте вошел в число организаторов учреждений в помощь туберкулезным больным. И даже неза¬долго перед смертью мечтал поехать в Манчжурию военным врачом...
Не остался Чехов в стороне от медицинской науки. Еще в студен¬честве задумал оригинальную работу об истории полового авторитета. По окончании факультета начал кандидатскую диссертацию "Врачебное дело в России": проштудировал объемистые летописные своды и сборники фоль¬клорной мудрости, собирая по крупицам сведения о народном здравии во времена Владимира - Красное солнышко и Иоанна Грозного.
По свидетельству однокашника Чехова - знаменитого профессора-нев¬ропатолога Григория Ивановича Россолимо - Антону Павловичу не чужды были мысли о преподавательской деятельности. Ученая степень, без ко¬торой невозможно получить кафедру, казалась ему "желательной". Чехову хотелось прочитать на медфаке курс, основанный на идеях его учителя профессора Г.А.Захарьина (трехтомное издание лекций которого бережно сохранял в своей библиотеке). Захарьин учил, что нет болез¬ней "вообще" - есть конкретные больные, которых можно успешно выле¬чить при учете индивидуальных особен-ностей. Россолимо запомнил характерную фразу Антона Павловича: дескать, он прочитает эти лекции, "как бы сидя в шкуре разбираемого больного". Был однажды разговор и о том, как донести до студентов личностные переживания бо¬льного. Чехов размышлял так:
"Я страдаю, например, катаром кишок и прекрасно понимаю, что испыты¬вает такой больной <...> а это редко врачу бывает понятно. Если бы я был препо-давателем, то я бы старался глубже вовлекать свою аудиторию в область субъективных ощущений пациента... Это студентам могло бы действительно пойти на пользу".
Чеховская идея профессору Россолимо понравилась. В качестве док¬торской диссертации, по общему мнению, могла бы пригодиться книга "Остров Сахалин" - безупречное с точки зрения медицинской статистики описание условий жизни целого каторжного острова. Россолимо подошел с этой идеей к декану медфака профессору Клейну. Тот сделал большие глаза... Чехов посмеялся над неудачный "походом" в на¬уку и целиком погрузился в литературу.
2."Дорогой, многоуважаемый шкаф"
Признавая в Чехове писательскую гениальность, немногие медицинские светила были готовы признать в нем неординарного врача. Писали, что Чехов по необходимости поменял профессию, поскольку медицина ему "не задалась". Даже друг его Россолимо как бы вскользь замечал, что Чехов приотстал от науки и черпал сведения из популярных изданий. Доктор И.Н. Альтшуллер, лечащий врач писателя, также утверждал, что в последние 10-15 лет Чехов научной медициной не занимался. В Ялте выписывал ежене¬дельник "Русский врач", где прочитывал обыкновенно хронику и "заметки из практики". Любил поразить:
-"Вы читали в последнем номере о новом средстве от геморроя? - Нет, не читал. - Вот, сударь, и растеряете практику. А я вот прочитал и уже Кондакова вылечил" (Н.П.Кондаков - академик, специалист по визан¬тийскому искусству. Имел в Ялте собственный дом и часто встречался с Чеховым).
Альтшуллеру, очевидно, представлялось, что медицина в жизни Чехова стала чем-то вроде приятного воспоминания о "боевой молодости", а то и просто чудачеством. На столе у Чехова постоянно лежали молоточек, трубочка и медицинский календарь Риккерта. Практикой он не занимался, изредка пользовал домашних и прислугу. Была слабость: любил давать советы и выписывать рецепты. Поэтому Альтшуллер обычно лекарства не выписывал. Под диктовку лечащего врача Чехов передавал заказ по те¬лефону в аптеку, как-то по особенному отчеканивал латинские названия, в конце непременно прибавляя: доктор Чехов...Такой взгляд на пациента¬ слегка "свысока" - вообще свойственен докторам, хотя они этого и не замечают. Но в случае с "доктором Чеховым" это не очень верно.
Спору нет - газет Антон Павлович читал много, в том числе и ме¬дицинских. Но любопытно было бы заглянуть в книжный шкаф Чехова, расположенный в кабинете ялтинской Белой дачи писателя. Известно, что свою огромную, в несколько тысяч томов библиотеку Чехов передал в дар Таганрогу, - своего рода благодарность за стипендию, которую родной город выделил Антону Чехову для учебы на врача. Через руки Чехова прошла масса книжных изданий: много книг подарено авторами, много присылали из издательств и редакций. Антон Павлович скрупулезно составлял на них библиографические карточки - их и сейчас в музее хранится более 700 - и отправлял в Таганрог. В Ялте же сохранялось то, что было либо дорого сердцу, либо необходимо - общий список книг и периодических изданий составлял чуть более шести сотен.
Наиболее ценное хранилось в кабинете, а словари и энциклопеди¬ческие справочники стояли во встроенном шкафу в коридоре, в свободном, так сказать, доступе. Тут и доныне стоит трехтомный "Энциклопе¬дический медицинский словарь" А.Виларе, вышедший в 1892 году. Словарь был приобретен Чеховым в мелиховские годы, но по характеру вы¬деленных слов видно, что многие словарные статьи вычитывались и позднее, в Ялте. Чехов аккуратно отчеркивал нужный термин на полях красным и синим карандашом. Возможно, это связано с собственными "болячками" Антона Павловича. К примеру, он выделил латинский термин "Bronchiectasia", который означает расширение бронхов, потерю элас¬тичности. Ясно, что легочный процесс был в сфере постоянного внима¬ния больного писателя. Одна из посетительниц заметила, что Чехов си¬дит над какой-то картой - это оказалось схемой его собственных легких, на которой Чехов отмечал все новые пораженные области... Выделен в словаре и "агарицин" - средство от обильного потоотделения, которым страдают легочные больные.
У Чехова было сложная аномалия зрения - что-то вроде астигматизма. Отсюда понятен интерес к терминам типа "аккомодация", "ambliopia", ко¬торые характеризуют понижение остроты зрения. По свидетельству се¬вастопольского писателя Б.Лазаревского, частого посетителя "Белой дачи", они оба с Чеховым страдали от боязни открытого пространства. Не случайно, стало быть, в словаре выделено: "Agoraphobia"... Возмож¬но, не только материальные затруднения были причиной того, что ком¬наты ялтинской "Белой дачи" писателя оказались такими маленькими и затененными: они создавали хозяину дома психологический комфорт. В ян¬варе 1900 года у Чехова в Ялте гостил знаменитый художник И.Левитан. Чехов нашел у него серьезное сердечное заболевание - расширение аор¬ты. Эта статья в словаре также тщательно проштудирована... Короче, ме¬дицинская энциклопедия была у Чехова всегда под рукой.
Наиболее ценные для писателя издания хранились в кабинете, в небо¬льшом книжном шкафу у входа. Там всего пять полок. На верхней стоят томики Пушкина, Толстого, Тургенева - наиболее авторитетных мастеров слова, а также Псалтырь и Новый завет. Ниже - сочинения Г.Успенско¬го, Некрасова, Короленко, Гоголя, а также переводы чеховской прозы и драматургии на иностранные языки. Начиная с третьей полки, попада¬ются медицинские издания; четвертая и пятая полки почти целиком посвящены врачебному делу.
Основное место занимают учебники, атласы, монографии сту¬денческой поры: учебник по детским болезням, общая и частная хирургия, ларингоскопия, медицинская полиция, практическая офтальмология, лече¬ние сифилиса, руководство к частной патологии... Любопытно подержать в руках книги, над которыми долгими вечерами корпел студент Московского Императорского университета Антон Чехов. Вот "Руководство фармакологии" проф. Боннского университета Бинца: книга прекрасно переплетена, на корешке тисненая золотом чеховская анаграмма: "А.Ч.". Вот учебник проф. Синицина "Болезни мочеполовых органов" - литографи¬ческое издание лекций с многочисленными пометами добросовестного студента. На "Руководстве к анатомии человека" проф. Гиртля - также следы чеховских штудий. На последней странице Антон записывал сто¬лбиком, сколько анатомических таблиц удалось вызубрить за день: "17 октября - 8 листов, 18 октября - 20 листов, 19 октября - 37 листов, 20 октября - 57 листов". Это называется: аппетит приходит во время еды!
По датам издания видно, что медицинская литература систематически приобреталась и после окончания университета. "Учебник судебной меди¬цины" Э.Хофмана появился в конце 80-х годов. "Домашняя медицина" В.Флоренского, выдержавшая четыре издания и получившая премию имени Петра Великого, попала в чеховскую библиотеку в начале 1890-х годов. Книга эта получила большой общественный резонанс, поскольку она включала в борьбу за народное здоровье се¬льскую интеллигенцию - помещиков, учителей, землемеров, лесников и других земских деятелей. На страницах 65-67 приводится примерный состав домашней аптечки, без ко¬торой помощь крестьянам проблематична. Чехов отчеркнул более 40 наз¬ваний лекарств и препаратов. Среди них много традиционных народных средств - трав и кореньев: шалфей, листья толокнянки, корень ва¬лерианы, перечная мята, корень солодки... Пометы сделаны Чеховым в мелиховские годы, когда Чехов еще не догадывался о собственной лего¬чной болезни, а "креозот", который использовался как антисептическое средство при туберкулезе, даже не подчеркнут...
Позднее медицинская библиотека Чехова пополнилась авторитетным "Курсом психиатрии" С.С.Корсакова (М.,1893), "Кратким курсом горло¬вых, носовых и ушных болезней" А.Л.Ярошевского (СПб.,1896). Последняя книга была издана небрежно, и текст пестрит от чеховской правки опе¬чаток. В 1896 году вышло "Руководство к частной терапии" А.Робена - оно также привлекло внимание хозяина мелиховской усадьбы. Другими сло¬вами, предположения о некоем "отставании" Чехова от современной науки некорректно. Правда, в последние ялтинские годы писатель увлекся благотворительной деятельностью, и библиотека пополнялась в основном за счет изданий по медстатистике, за счет уставов и отчетов обществ борьбы с туберкулезом и т.п. Но это не меняет общей картины, тем бо¬лее, специальная литература помогала Чехову в его литературных делах. Работая над повестью "Черный монах" (сам автор называл ее "historia morbi"), Антон Павлович приобрел уже упомянутый "Курс психиатрии", по которому сверял симптомы душевной болезни магистра Коврина, возни¬кшей на интеллектуальной почве. Больное воображение Коврина породило образ черного монаха, нашептывавшего мысли о гениальности...
Судя по всему, Чехов в это время активно общался с коллегами, работающими в лучшей по тем временам провинциальной психиатрической лечебнице док¬тора В.Яковенко: на это намекает шуточное "Меню" дружеского пикника врачей, имевшего место в мае 1894 года. Меню оказалось вложенным в книгу Корсакова. Пожалуй, только медики способны оценить юмор этого списка блюд, который публикуется здесь впервые:
" МЕНЮ 4-го мая 1894 года, с.Покровское-Мещерское.
1.ПРОДРОМА с соусом из ощущений голода и жажды. Салат из вздоров.
2.ИНКУБАЦИЯ. Меланхолическая рябиновка, маниакальная поповка, с де¬сертом из разнообразных жертв борьбы за существование.
3.ЗЕЛЕНЫЕ ЩИ на алкогольной почве, но без признаков вырождения, вместо которых - ватрушки и пирожки с начинкой из подкорковых центров.
4.ПАРАНОИЧЕСКИЙ РОСТБИФ-МОНСТР, с бредом величия. Приправа: горький бред преследования. Рекомендуется запивать легким вином и пивом.
5.СИСТЕМАТИЗИРОВАННЫЙ БРЕД с соусом из заздравных тостов.
6.МОРОЖЕНОЕ в качестве пузыря со льдом под язык.
7.ОБЩАЯ СПУТАННОСТЬ под влиянием алкогольных галлюцинаций.
8.ЧАЙ ИЗ ЛЕКАРСТВЕННЫХ ТРАВ с патентованными лепешками Абрикосова.
9.ПОДОЗРЕНИЕ на прогрессивный паралич: расстройство координации движений.
10.БЛАГОДЕТЕЛЬНЫЙ СОН с внезапным выздоровлением".
Необыкновенный обед должен сопровождаться музыкой из опер и "гар¬моническим сочетанием звона тарелок, вилок, ножей и кликов дружеских: еще налей!"
Эта остроумная шутка чем-то напоминает юмор самого Антона Павловича. Помните: купцы - персонажи повести "Три года" - заказывают в трактире "порцию главного мастера клеветы и злословия с картофельным пюре", имея в виду, конечно же, язык.
3."Талант человеческий"
Чехов не раз признавался, что его литературная работа во многом направлялась знаниями, которые он вынес из медицины. Вчитываясь в его произведения, вдруг осознаешь, что сама философия жизни и ее стер¬жень - представления о прогрессе человечества, о движении его от тьмы к свету - у Чехова прямо вытекают из медицинского знания о человеке. Правда, писатель никогда не пытался выразить свои философские или социологические воззрения в научной или публи-цистической форме. Но сам факт настойчивого обращения его героев к размышлениям о путях улучшения жизни показателен. Складывается даже своего рода художест¬венная концепция прогресса, мимо которой дотошные исследователи поче¬му-то прошли.
Прогресс, как известно, не раз пытались "вывести" из начал, которые по отношению к самому человеку являлись вторичными, производными. Чехов не соглашался с идеей прогресса как нравственного самоусовер¬шествования или возврата к евангельским нормам бытия. Споря с Толстым, он замечал, что в паре и электричестве человеколюбия боль¬ше, чем в рисовых котлетках. Предполагалось также, что в истоке дви¬жения к светлому будущему лежат наука и техника. Сейчас, через сто лет после Чехова, мы уже знаем, что наука и техника скорее всего уве¬личивают сумму зла в мире. Об этом же размышлял и персонаж че¬ховской повести "Палата N 6" доктор Рагин. Как врач, оценивая прежде всего достижения медицинской науки, он отмечает "страшный прогресс": тут и антисептика, открытия Пастера и Коха, гигиена и статистика! Однако он не может не признать, что "сущность дела нисколько не изме¬нилась": в мире царит зло... А прогрессом, очевидно, можно назвать уменьшение зла во всех его проявлениях.
Герои чеховских произведений связывают мысли о преодолении зла с особым типом личности, носителем особого "таланта человеческого". Чем он отличается от известных художественных, сценических, писа¬тельских талантов? В рассказе "Припадок", посвященном трагически погибшему писателю Всеволоду Гаршину, таким "талантом человеческим" является студент Васильев. "Он обладает тонким, великолепным ч у ¬т ь е м к б о л и в о о б щ е (разрядка здесь и далее моя – ГШ.). Как хороший актер отражает в себе чужие движения и голос, так Васильев умеет от¬ражать в своей душе чужую боль. Увидев слезы, он плачет; около боль¬ного он сам становится больным и стонет; если видит насилие, то ему кажется, что насилие совершается над ним <...> Чужая боль раздражает его, возбуждает, приводит в состояние экстаза". В сравнении с душевной бо¬лью и сильная зубная боль, и плеврит, и невралгия - "было ничтожно".
Истоки чувствительности "таланта человеческого"- в психофизических свойствах человека, в его природе. На эту тему высказывается герой другого значительного произведения Чехова - обитатель шестой палаты Громов: "Бог создал меня из теплой крови и нервов<...> А органическая ткань должна реагировать на всякое раздражение, и я реагирую! На боль я отвечаю криком и слезами, на подлость - негодованием, на мер¬зость – отвращением <...> Это, собственно, и называется жизнью. Чем ниже организм, тем он менее чувствителен и тем слабее отвечает на раздра¬жение, и чем выше, тем восприимчивее и энергичнее реагирует на действительность."
Наиболее известный пример личности с оголенными нервами - Иисус Христос. "Христос отвечал на действительность тем, что плакал, улы¬бался, печалился, гневался, даже тосковал; он не с улыбкой шел навстречу страданиям и не презирал смерти, а молился в саду Гефси¬манском, чтобы его миновала чаша сия"... Жизнь порождает все большее число людей, остро реагирующих на чужую боль, и потому чеховский ге¬рой делает вывод: "Прогрессирует ...от начала века до сегодня ... чуткость к боли, способность отвечать на раздражение".
Если бы не постоянное обращение Чехова к теме "таланта человеческо¬го" на протяжении 80-90-х и даже 900-х годов, можно подумать, что приведенные выше размышления обитателя сумасшедшего дома играют частную роль и харак-теризуют только его больное воображение. За этим, однако, стоит интерес самого автора. В 1894 году, находясь в Ялте, Чехов пишет пас¬хальный рассказ "Студент", который сам называл своим любимым произве¬дением. Тут снова вспоминаются события двухтысячелетней давности: преда¬тельство Христа, его поругание во дворе синедриона, огромная душевная боль любимого ученика, будущего апостола христовой веры Петра.
Студент духовной академии Великопольский рассказывает о евангельских событиях простым крестьянкам, случайным собеседницам. Женщины темны, неграмотны, забиты беспросветной и неустроенной жизнью, - но они чу¬вствуют боль, которую пережили герои христианской мистерии двадцать веков назад - они п л а ч у т... Студент осознает: правда и красота никогда не покидали этот мир, а в подтексте - не менее важная мысль самого автора: способность чувствовать чужую боль как свою собствен¬ную никогда не умирала в народе, и в этом залог прекрасного будущего, свободного от боли и порождающего ее зла...
Развивая тему прогресса, припомним, как герои Чехова мечтают о буду¬щем: прекрасная жизнь наступит только через 200-300 лет! Если учесть, что "прогрессирует от века", то есть, совершенствуется и обогащается душевная чувствительность, то можно представить, сколько пройдет по¬колений, пока "таланты человеческие" составят ощутимое большинство населения планеты и сумма зла, царящего в мире, сойдет на нет... Пока же носителям редкостного таланта уготована известная судьба: они пла¬чут, остро реагируя на безобразия; вместо того, чтобы безобразия искоренить, чувствительного человека пичкают лекарствами, сажают в желтый дом...
Показательной сценой кончается и рассказ "Припадок". Врача не каса¬ется "чувствительность души" - он исследует чувствительность кожи и коленные рефлексы... Выйдя от доктора, Васильев держал в руках два рецепта: на одном был бромистый калий, на другом морфий... "Все это он принимал и раньше!"
Таким образом, можно констатировать: прогресс в понимании Чехова - суть Человек. Ис¬тинный прогресс - это прогресс души, ее способности отвечать на боль. Чехов выстраивает целую галерею "талантов человеческих" - начиная от библейских Иисуса и Петра, реального современника Гаршина - и кончая литературными образами студента Васильева, русских крестьянок. Имеет ли все это отношение к самому Чехову? Еще в юности, излагая брату "программу" воспитанного человека, Антон Павлович назвал как важнейшее свойство воспитанных людей: "они болеют душой"... Это свойство, судя по наблю¬дениям современников, было присуще самому Чехову. А.И.Куприн описал поразивший многих случай в ялтинском порту. Чехов приплыл на парохо¬де, и знакомый носильщик-татарин бросился по сходням за багажом. Помощник капитана с размаху ударил его по лицу.
- Ты думаешь, ты меня ударил? - прокричал татарин, размазывая кровь.- Ты - вот кого ударил! - указал он на Чехова. И все увидели, как страшно побледнело лицо писателя...
Об особой ментальности Чехова размышлял и Россолимо, пытаясь по¬нять причины ухода Антона Павловича из медицины. "Должно полагать, что выбор медицинского факультета вытекает нередко у ч у т к о г о юноши из стремления разобраться в человеческих с т р а д а н и я х и что, раз подойдя к медицине, он <...> естественно углубляется в изу¬чение человека и жизни".
Один мудрый человек заметил, что сочувствование - это свойство че¬ловека, а вот с о - р а д о с т и е, то есть, способность еще и ра¬доваться чужой радости, присуще только ангелам. Читая чеховские письма к коллегам - литераторам и врачам, частенько ловишь себя на мысли, что пером их автора водило доброе, светлое существо, обитающее там, где "небо в алмазах"...
4.Участковый попечитель Чехов
В Ялте Чехов быстро вошел в круг врачей - деятелей благотворите¬льных организаций. Большинство из них оказалось на Южном берегу не от хорошей жизни и не в погоне за "длинным рублем". Общая судьба объ¬единяла С.Елпатьевского, Л.Средина, П.Розанова, И.Альтшуллера и дру¬гих: учеба на медицинском факультете в столице, туберкулез легких, решение переехать в Ялту, где можно и лечиться, и лечить других. Каждый побывал в той самой "шкуре больного", о которой упоминал Чехов, и стремление помочь людям, попавшим в беду, было у них не показным. В Чехове они нашли знающего и опытного организатора благотворитель¬ных акций, который вовсе не желал составить им конкуренцию как врач.
Сохранилась старинная фотография, сделанная 12 января 1900 года в квартире Л.Средина: объектив захватил Чехова в кругу коллег. Восемь бородатых мужчин в длинных пальто и каракулевых кубанках по тогдашней моде сгруппировались вокруг столика; тут и упомянутые врачи, и ака¬демик Н.Кондаков, и лесничий Г.Ярцев. Что-то неуловимо-общее читается в их облике и лицах - не только бороды или пенсне. Это как бы собирательный образ провинциального русского интеллигента, врача, обуреваемого вечными русскими вопросами: где взять денег, где достать медикаменты, как помочь больному, если у него нет денег даже на обычную аптекарскую микстуру?
Чехов сидит, строго глядя в объектив, и кажется, что его губы тре¬бовательно сжаты, а все лицо выражает решительность. О чем беседова¬ли, для чего собрались на срединском балконе эти занятые люди? Попро¬буем догадаться...
Лесничий Г.Ярцев недавно вернулся из длительной командировки в Си¬бирь и на крайний Север: он был довольно известным художником-перед¬вижником и по заданию Географического общества написал серию картин о русской природе для Всемирной выставки. Наверное, на встрече Гри¬горий Федорович не только живописал свои впечатления, но и договари¬вался о возможности проведения благотворительной выставки. Она, кста¬ти, открылась в курзале уже в феврале и принесла Благотворительному обществу 364 рубля.
Павел Петрович Розанов, санитарный врач Ялты, готовился к участию в очередном Пироговском съезде врачей и обсуждал с коллегами вопросы, которые следует поставить в Москве: съезд как раз был посвящен проблемам санитарии в городах и разрабатывал методику санитарной ста¬тистики в России. Надо думать, он собрал с коллег по пять рублей го¬довых членских взносов Пироговского общества - Чехов сообщал об этом видному деятелю медицинской статистики П.И.Куркину, с которым учился на медфаке. Сам Чехов по болезни в работе Пироговских съездов не участвовал, однако был в курсе дел. Ему присылались информационные листки, один из которых сохранился в ялтинском архиве писателя. 4 февраля 1902 года "лист" информировал, что в участники съезда за¬писалось более двух тысяч (!) врачей, что работало 23 тематических секции, на которых заслушано 110 докладов... На десятой странице Антон Павлович отчеркнул карандашом приятную для себя заметку: 11 января Московский Художественный театра давал для участников съезда бесплат¬ный утренний спектакль - драму А.П.Чехова "Дядя Ваня". "Пьеса прошла блестяще". Театр был переполнен, в антракте труппе актеров был по¬днесен большой портрет Чехова с лавровым венком...
Вглядываясь в сосредоточенное лицо Чехова, я представляю себе, о чем говорил Антон Павлович со своими ялтинскими коллегами. За месяц до встречи ему принесли письмо от фельдшерицы Вдовиченко о положении дел в приюте для хроников. Надобно сказать, что Ялтинское благотво¬рительное общество, создан-ное в 1869 году, содержало довольно много учреждений: детский приют, убежище для рожениц, ночлежный приют, на¬родную столовую и чайную, приют для хронических больных (читай - ту¬беркулезных), попечительства для бедных, для приезжих неимущих боль¬ных, содержало бесплатного врача для бедняков. В начале века сюда добавился пансион "Яузлар", в организации которого деятельное участие принял Антон Павлович. Но не всегда количество означало каче¬ства. Еще в начале ялтинского "отшельничества" Чехов обратил внима¬ние на непорядки в приюте для хроников. Там оказался его старый зна¬комый, поэт-юморист С.Епифанов. Чехов навещал его, а когда не мог, просил присмотреть за больным благотворительницу С.П.Бонье. Та наш¬ла положение больного ужасающим: в мрачной казарменной палате, на рваном тюфяке лежал невообразимо худой человек в грязной фуфайке. От имени Чехова она справилась о здоровье, и Епифанов прохрипел: "Антон Павлович мой ангел... Я ему так благодарен... он платит за ме¬ня... не забывает... газеты мне присылает..."
Софья Павловна доложила об увиденном Чехову. "Ах, как здесь необхо¬дима санатория! - Чехов быстро ходил по кабинету, сильно сжимая руки.- Надо вырвать этих несчастных из рук... людей, которые думают только о собственных дачах..."
Незадолго до смерти Епифанова Чехов получил от него записку: боль¬ной благодарил за 35 копеек, которые в отсутствие сына послала нес¬частному сердобольная матушка писателя. На листке нервным почерком Чехова приписано: "было выдано 1 р, а не 35 к." Стало быть, было ук¬радено даже из этого рубля...
О страшных злоупотреблениях писала и Вдовиченко, доведенная до от¬чаяния невозможностью добиться правды. Этот документ никогда не пуб¬ликовался, поэтому постараюсь процитировать его подробнее: "...вот уже год, как открылся приют, а я не знаю ни правил, ни уста¬ва <...> есть директриса г-жа Яновская и доктор Шмидт, которые делают, что им вздумается. Является директриса раз в месяц на 1/4 часа, вру¬чит наскоро деньги на расходы и назад, не спросивши <...> ни нужды прию¬та, ни больных <...> Доктор является на 5 минут, наскоро также обследу¬ет больных и уходит... ванна три месяца испортилась, крыша течет, сы¬рость кругом, печи валятся".
Фельдшерица сообщала, что начались непорядки и в питании: раньше давали суп, кусок мяса на обед, чай да стакан молока на завтрак. Теперь "патроны" находят, что это много: распорядились завтрак не да¬вать, а кормить одним супом всех поголовно. "Явился отчаянный ропот со стороны больных и в приюте просто бунт. Обратились <...> к доктору, который разгромил на чем свет стоит больных и уехал."
"Будь я одна, - пишет несчастная женщина, - я сейчас бы ушла, но у меня есть сын 16-летний больной (легочный), ради которого я приехала в Ялту...". Кончается письмо припиской: "Меня сегодня удалили из при¬юта самосудом, не объявили ни слова - куда мне деться, я не знаю".
Можно представить себе реакцию Чехова...В одном из писем он откро¬венно удивлялся "здешней бедноте". Думается, на встрече решался вопрос и о руководстве приютом. С начала 1900 года попечителем была назначена жена Ярцева, Анна Владимировна, и это значительно изменило ситуацию.
Такого рода случаи побудили ялтинских врачей-общественников еще в конце века приступить к созданию санатория, и тут они оказались оперативнее даже Пироговского съезда, который выступил с соответству¬ющими рекомендациями только в 1902 году. К этому времени "Яузлар" в Ялте уже работал в полную силу. В Доме-музее А.П.Чехова имеются годовые отчеты Благотворительного общества, и по ним можно судить о специфике благотворительного движения. Отчеты печатались в типог¬рафии в виде изящных брошюр, с приложением полного списка действи¬тельных членов общества. Заплатил годовой взнос - стало быть, дей¬ствителен... Одна из старейших благотворительниц - княгиня Трубецкая - благотво¬рила с 1878 года. Чехов вступил в 1898 году и, что любопытно, не фигурировал ни в "почетных членах", ни в членах правления. При выборах "должностных лиц" он неизменно отводил свою кандидатуру и оставался в скромной роли "участкового попечителя о приезжих больных". А ведь Чехов был одним из инициаторов создания пансиона "Яузлар"! Объяснить это можно, наверное, тем, что по болезни Антон Павлович не мог с го¬ловой уйти в общественную работу. Но важно и другое.
Благотворение стало модой, стало ристалищем самомнений и престижей. Ах, Мария Ивановна дала тысячу рублей? -Я дам две тысячи! К примеру, в приюте для хроников, уже известному нам по скандалу с фельдшерицей, были "именные" кровати: имени князя Корсакова, имени графа Орлова-Давыдова, княгини Барятинской, даже "полуплатная" имени неко¬его доктора Андрезона. С.И.Вы-шеградская стала почетным членом Об¬щества, пожертвовав в "Яузлар" две тысячи рублей на обустройство па¬латы имени ее брата... Конечно, Чехов не мог и не хотел участвовать в соревновании с честолюбивыми дарителями. По сви-детельству ялтинского журналиста Первухина, писатель старательно избегал шумихи. Некоторые приезжие больные вдруг получали конверт с сотней рублей - даже не догадываясь, за кого молиться Богу...
21 апреля 1904 года в помещении городской управы состоялось общее собрание Благотворительного общества, которое насчитывало более 350 членов. Слушали отчет о работе в 1903 году. Это, очевидно, была последняя встреча Чехова с ялтинскими коллегами. 1 мая он уехал в Москву, а оттуда - в Германию. Уехал навсегда...
5."Загадки таинственный ноготь..."
В натуре Чехова было исследовательское - даже следовательское на¬чало. Ему давалось то, что большинству людей недоступно: способность отыскания неизвестного благодаря строгой логике, строго выверенной научной системе, усиленной писательским "прозрением". В сущности, постановка диагноза, как ее понимал и настойчиво внедрял в практику учитель Чехова, знаменитый Г.А.Захарьин, и была своеобразным медицин¬ским следственным делом. Такие "дела" - истории болезни, или "скорбные листы", у Чехова еще в студенческие годы признавались образцовыми.
Чехов, по мнению специалистов, проявлял поразительные для своего времени познания в причинах происхождения заболеваний. Однажды во время встречи начинающего юмориста Антоши Чехонте с маститым литера¬тором Д.В.Григоровичем у старика случился приступ грудной жабы. Чехов объяснил стенокардию как проявление "атероматозного процесса". В письме к А.С.Суворину дана образная картина этого явления: "...вообра¬зите обыкновенную каучуковую трубку, которая от долгого употребления потеряла свою эластичность <...> стала более твердой и ломкой. Артерии становятся такими вследствие того, что их стенки делаются с течением времени жировыми или известковыми. Достаточно хорошего напряжения, чтобы такой сосуд лопнул <...>обыкновенно и само сердце находят пере¬рожденным <...> сидящие в нем нервные узлы болят, - отсюда грудная жаба".
Г.А.Шульцев, известный советский терапевт, отметил, что сам термин "атероматозный процесс" был применен Чеховым за 6-7 лет до того, как он вошел в широкий врачебный обиход. Столь же глубоко и верно писа¬тель и врач Чехов разобрался в характере заболеваний актера П.Сво¬бодина, художника И.Левитана. О смерти знаменитого С.Боткина он же прозорливо утверждал, что виноваты не камни в почках, а рак... "Он видел и слышал в человеке - в его лице, голосе и походке - то, что было скрыто от других", - писал хорошо знавший Чехова А.И.Куприн.
Но самое интересное в диагнозах Чехова связано с разгадками исто¬рических медицинских загадок. В 1890 году уже упоминавшийся издатель и публицист А.С.Суворин запросил Чехова о признаках падучей болезни. Он писал большой очерк о Лжедмитрии и интересовался, мог ли малень¬кий царевич в припадке случайно зарезаться. Случилось так, что Антон Павлович еще в середине 80-х годов занимался этой проблемой, и, про¬анализировав "Розыск о смерти царевича Дмитрия", показания "мамки" и других свидетелей, однозначно определил: "Самозванец не знал паду¬чей болезни, которая была врожденной у царевича".
"Зарезать себя мальчик мог, - отвечал он Суворину. -... падучая у него была наследственная, которая была бы у него и в старости...Стало быть, самозванец был в самом деле самозванцем <...> Когда случится писать об этом, то скажите, что сию Америку открыл врач Чехов".
Не менее любопытна попытка разгадать характер заболевания еван¬гельского персонажа Ирода Великого. Читая библейскую литературу, Чехов обратил внимание на описание страшных мучений, на которые Бог обрек иудейского царя за неслыханные злодеяния. В попытке избавится от Хри¬ста, в котором видел претендента на трон, он повелел убить в Вифлее¬ме 14 тысяч младенцев. Чехов, опираясь на показания отцов церкви (блаженный Феофилакт) и историков религии (Фаррар), тщательно собрал "анамнез" царской болезни: тут и сильная лихорадка, и опухание ног, и заграждение ноздрей, и глубокие язвы, в которых копошились черви. По мнению некоторых врачей, Ирод умер от заразительной язвы в тяжелой "фагедонической форме". Чехов выдвинул свою версию, согласно которой это могла быть известная в жарких южных странах "аденская язва": в тяжелых случаях "язвенный процесс распространяется в ширину и глуби¬ну, разрушая мускулы, сухожилия и даже кости; человек как бы гниет при жизни и в конце концов умирает от гноекровия". Очевидно, в диаг¬нозе важное место заняли личные наблюдения Чехова во время морского путешествия по Индийскому океану на обратном пути с Сахалина. Антон Павлович поделился своим открытием с читателями газеты "Новое время" в 1892 году, скрывшись, правда, под псевдонимом... Таким образом, Чехов как бы "поверял" научными медицинскими данными события биб¬лейской истории, видя в них не только "миф" или "поэтическое преда¬ние", но и отголоски истинной правды.
Болезнь и смерть самого Чехова - увы - также стали своего рода загадкой для большинства медиков, да и не только их. Однажды в Форосе маленькая девочка в простоте душевной задала вопрос, который, очевид¬но, подслушала у взрослых: как же так - вы всех лечите, а себя не мо¬жете? Что мог ответить Чехов? Он взял в руку ножницы, лежавшие на столе, и грустно произнес: "Вот ножницы: все режут, а себя не могут..."
И.Н.Альтшуллер, перебравшийся в Ялту по совету Антона Павловича и ставший его лечащим врачом, с сожалением писал о том, что лишь в 1901 (!) году Чехов перешел на положение настоящего пациента. Он отказывался лечиться, соблюдать режим и постоянно твердил, что лечение "внушает ему отвращение". Он скрывал свой недуг от домашних и посторонних. Он вы¬работал даже особую манеру общения, которая "маскировала" болезнь: говорил, не повышая голоса, медленно и монотонно, чтобы не раздражать гортань; если приходилось кашлять, мокроту сплевывал в маленький, заранее приготовленный бумажный фунтик, припрятанный где-нибудь за книгами, и сразу бросал его в камин.
Когда дело касалось его болезни, мог говорить любые несообразности.
С.Я.Елпатьевский, тоже врач и тоже писатель, вынужденный по примеру Чехова жить в Крыму, поражался пристрастию Чехова к Москве. Чехов уверял, что именно московский воздух "живителен" для туберкулезных легких, что октябрьская московская непогодь даже полезна для некото¬рых больных... В такой своеобразной манере Чехов оправдывал свои постоянные вояжи в столицу, после которых начинались плевриты, лихорадка, обострение процесса.
Г.И.Россолимо, размышляя о покойном друге и однокашнике по уни¬верситету, отмечал, что туберкулезные больные неоправданно опти¬мистичны в прогнозах о своем будущем и даже накануне смерти считают себя здоровыми. Чехов, по его мнению, "крайне легкомысленно" отнесся к заболеванию, ставшему роковым, и, обладая способностями к анализу и самоанализу, постоянно впадал в заблуждение. За две недели до смерти Чехов писал ему из Баденвейлера: "Я уже выздоровел, осталась только одышка и сильная, вероятно неизлечимая, лень. Я похудел и ото¬щал". За три дня до смерти Антон Павлович делился планами морского путешествия до Ялты и как бы вскользь отмечал: "У меня все дни была повышена температура, а сегодня все благополучно, чувствую себя здо¬ровым, особенно когда не хожу...". Россолимо констатирует: Чехов абсо¬лютно точно передает симптомы (одышка, слабость, температура) - и "совершенно неверно оценивает состояние"!
Мне кажется, профессор-невропатолог не совсем учитывал индивиду¬альную специфику личности Чехова. Конечно же, Чехов з н а л, что едет умирать. Еще в рассказе "Гусев", написанном в 1892 году, он описал смерть легочного больного, который за день до конца говорил: "... я уже и лежать могу... Полегчало...". С трагической иронией Антон Павлович повторяет предсмертную фразу героя - говоря уже о себе: "Чу¬вствую себя здоровым, особенно когда не хожу".
Как никто другой, Чехов ясно осознавал сложившуюся роковую ситуа¬цию. Кровохарканье у него отмечалось с 1884 года. Спохватился слишком поздно и, стараясь оттянуть конец, переехал в Ялту. Пытался применять "народные средства": пил в день по 5-7 сырых яиц, как рекомендовала одна из его преданных почита¬тельниц. К наставлениям коллег-врачей относился с иронией, видя про¬тиворечивость их советов. Альтшуллер, к примеру, велел безвылазно сидеть в Ялте - Остроумов же рекомендовал зиму проводить в Под¬московье... И никто не додумался предложить искусственный пневмото¬ракс, придуманный итальянцем Форланини: благодаря поддуву воздуха в полость плевры легочные каверны закрывались и зарубцовывались.
Не желая огорчать близких и друзей, Чехов сознательно пытался ис¬полнять печальную мелодию в мажорных тонах. В Баденвейлере запрещал жене сообщать правду о его состоянии: "...он все твердит, чтобы я писала, что ему лучше". Пожалуй, лишь Иван Алексеевич Бунин ху¬дожнически мудро постиг суть театрального действа, в формы которого Чехов облек драму своего умирания (стихотворение «Художник», 1908 г.). "Было поистине изумительно то мужество, с которым болел и умер Че¬хов», - написал позднее Бунин. А сегодняшнему врачу остается только воскликнуть: "Если бы я был рядом с Чеховым, то я бы его вылечил!"
6."Я верую в отдельных людей..."
У Сергея Довлатова, испытавшего сильное влияние Чехова, есть замечательные строки: можно восхищаться умом Толстого, изяществом Пушкина, глубиной психологизма Достоевского, но похожим хочется быть только на Чехова...
Несомненно, некая внутренняя похожесть роднит автора "Палаты N 6" с целой плеядой писателей, вышедших из врачебной среды. Среди них нельзя не назвать Михаила Булгакова, который любил Антона Павловича нежной любовью - как любят умного старшего брата. Его жизненный путь во многом напоминает чеховский: школа многописания ради грошо¬вого заработка; изысканное чувство юмора, окрашенного глубокой тоской по идеалу; как и автора "Чайки", его втянул в свою орбиту Московский Художественный театр. С булгаковскими "Днями Турбиных" в большое искусство вошло новое поколение мхатовцев - Тарасова, Хмелев, Яншин. Точно так с "Чайкой" на вершины искусства взлетели Качалов, Москвин, Книппер-Чехова... И жизни Булгакову, как Чехову, было дано совсем немного.
В июле 1925 года Булгаков ступил на порог "Белой дачи" - и остался очарован странной красотой последнего чеховского приюта. Он встре¬тился и подружился с Марией Павловной, дарил ей свои книги, а та, в свою очередь, позволила ему перечитать подлинники чеховских писем. Один листок с автографом писателя уехал вместе с Булгаковым в Москву, где Михаил Афанасьевич частенько вспоминал уютную тишину кабинета с большим венецианским окном. В Ялту, на берег лазурного моря, силой Воланда переносится один из его персонажей... И, что самое важное, зримые черты чеховской "Белой дачи" проглядываются в контурах "веч¬ного приюта", дарованного мастеру на исходе его земного пути...
Это открылось мне, когда с группой коллег - кстати, врачей - мы работали над книгой "Михаил Булгаков и Крым". Было это в начале 90-х годов, а недавно на "Чеховских чтениях в Ялте" эта мысль по¬лучила неожиданое подтверждение. Старейший московский чеховед Евгения Сахарова, близко знавшая Л.Е.Белозерскую - а именно с ней автор "Мас¬тера и Маргариты" бывал в чехов-ском доме, - сообщила со слов жены Бул¬гакова: да, прообразом вечного приюта "трижды романтического масте¬ра" стала именно "Белая дача" в Ялте...
В ином облике, с иной, но родственной судьбой, с иными именами,- Мастер постоянно возвращался в Чеховский дом. В 50-х годах, вплоть до кончины Марии Чеховой, частым гостем здесь бывал знаменитый оф¬тальмолог, академик В.П.Филатов. Он прославился новаторскими опера¬циями по пересадке роговицы, создал в Одессе институт глазных боле¬зней, воспитал плеяду учеников. Сохранилась фотография 1952 года, где Владимир Петрович, седобородый, в черной академической шапочке, си¬дит в чеховском саду в окружении Марии Павловны и Ольги Леонардовны и, раскрыв медицинский журнал, увлеченно рассказывает о науке. Он не гнушался популяризировать медицинские знания и перед широкой публи¬кой: в зал Ялтинского театра имени Чехова, бывало, набивалось народу, как на концертах заезжих эстрадных звезд.
Человек истинно верующий, Филатов чутко воспринимал евангельскую поэзию чеховских рассказов, видел в своей работе исполнение как че¬ловеческого, так и христианского долга. Глубоко и искренне верила в Бога и сестра Антона Павловича, не случайно ее доверенным собеседни¬ком бывал и крымский епископ Лука Войно-Ясенецкий, чей вклад в гной¬ную хирургию признан мировой наукой. Случалось, что академик Филатов и епископ Лука наезжали вместе. Музей закрывался от посторонних глаз: в те годы религиозность не афишировалась, а то и преследовалась.
Мария Павловна вела гостей в тихий чеховский кабинет; открыв створки книжного шкафа, доставала Новый завет, испещренный пометами Антона Павловича, который - при внешнем безразличии к церкви - глу¬боко знал Священное писание. В знаменитом комоде, стоящем в спальне (помните - "дорогой, многоуважаемый шкаф"!) лежал принадлежавший Чехову кипарисовый крест с изображением распятия; в красной углу тускло отсвечивала серебром семейная реликвия - икона с фигурами святых, именами которых Павел и Евгения Чеховы назвали своих детей. Приобщение к этим скромным святыням превращало экскурсию в незримый духовный диалог, когда че¬ховское безмерное человеколюбие находило живой отклик и развитие в мыслях и делах его замечательных последователей.
Владимир Петрович трогательно заботился о старенькой Марии Пав¬ловне, консультировал ее, привозил и присылал из Одессы препараты алоэ, которые поддерживали слабеющий организм 90-летней "хозяйки" чеховского дома. Поэтическая атмосфера "Белой дачи" и сада вдохновляли его на творчество: он писал этюды, сочинял стихи. Одно из них записано в аль¬боме Марии Павловны - том же самом, где оставил автограф Михаил Бул¬гаков:
"Сегодня солнечной истомой
Моя душа полна, больна,
Волной весеннею знакомою
Она, как встарь, напоена.
Пойдем тропой неуловимою
В страну забытой красоты!
Скользнем над бездною незримою
На грани чувства и мечты!"
Стремление творить добро Чехов назвал образно: "доброкачественная зараза подвига". Это свойство, присущее "талантам человеческим", воз¬рождается в каждом новом поколении.
...1990 год. В теплый сентябрьский день по узкой Аутской улочке, ведущей наверх, к чеховской "Белой даче", появился человек, чей путь к Чехову смело можно уподобить восхождению к вершине. Как-то раз в кругу коллег-врачей он провел ассоциативный эксперимент: чье имя вспоминается прежде всего при слове "интеллигент"? Большинство ответило: Чехов. В этом слове, как в линзе, собралось для Юрия Алексеевича Ененко все, что характеризовало идеал чело-века, писате¬ля, врача. В облике путника и вправду было что-то от типичного земс¬кого врача конца прошлого века, каковым представал на фотографиях Антон Чехов: шляпа с широкими полями, строгий и внимательный взгляд из-под очков в простой металлической оправе, сорочка с витым шнурком у ворота, густые усы и бородка с проседью. Вылитый Чехов - таким он снялся в 1888 году в Феодосии, - только на двадцать лет старше...
Чехов, бывало, спускался по этой улице к морю; кто-то высчитал, что уходило на это чуть более двадцати минут. В гору же, надо думать, больной писатель пешком не ходил: одолевала одышка... Шагая крупно, размашисто, Ененко обогнал немца, увешанного фотокамерами. "Тчехофф?" - указывая вверх по улице, спросил он. "Да, Чехов"- ответил Ененко и по¬думал: "Чехов нужен всем."
Ю.Ененко, наверное, не знал, что за 65 лет до него по этой улоч¬ке к "Белой даче" поднимался Михаил Булгаков. Свои впечатления московский гость опубликовал в очерке "Путешествие по Крыму": целая глава в нем посвящена Чехову. Доктору из Луганска сначала не повез¬ло: выходной день! Неужто вернуться ни с чем? Решившись, Юрий Алексеевич зашел в небольшую комнату для научных сотрудников, зава¬ленную папками и книгами... Так, несмотря на выходной, гость из "Донецкой Швейцарии" побывал в литературной экспозиции, осмотрел мемо¬риальный сад и дом писателя. Описание "Белой дачи" Ю.А.Ененко, канди¬дат медицины, член Союза писателей Украины, автор сотен публикаций изложил спустя шесть лет в книге "Дума про Чехова". Предоставим сло¬во автору, чтобы почувствовать аромат его изысканной украинской речи.
"Важко передати те незвичайне почуття, яке охоплює, коли перед тобою вiдчиняються дверi чеховського будинку. Здається торкаєшся благословенних слiдiв носiя великого таланту людяностi i вiдчуваєш присутнiсть великої чеховської душi. Повiльно пiдiймаюсь кам’яними сходами на другий поверх до кабiнету Антона Павловича. Кабiнет вiдносно невеликий, двадцять крокiв в довжину i шiсть - завширшки.
Але все тут, як писав О.Купрiн, "дихає якоюсь свoєрiдною при¬наднiстю". Навпроти дверей - велике венецiанське вiкно, через рiзно¬кольорове скло якого до кабiнету вбiгають веселi сонячнi зайчики. На письмовому столi - письменницькi та лiкарськi принадлежностi. Цi речi, здається, i сьогоднi зберiгають тепло його мiцних i добрих рук.
На стiнi бiля дверей - старовинний телефон, який пям’ятає густий чеховський бас, бо дiлив з письменником зимову ялтинську нудьгу; "Вдома така нудьга! Тiльки i радощiв, що затрiщить телефон", - скар¬жився вiн друзям. А на бамбуковому столику бачу лакiровану чашу з вiзитними картками. Придбав її Антон Павлович на ярмарку в Сорочин¬цях. Серед вiзиток знаходжу картку нашого земляка, слов'яносербсько¬го мiщанина П.О.Сергiєнка, який вiдвiдував Чехова у Ялтi.
Вiзитна картка Сергiєнка нагадала менi про етюд, написаний олiєю, якого вiн колись подарував Чехову.
Знов вдивляюсь в картини, фото, гравюри, що розвiшанi по стiнах кабiнету. Ось на камiнi - мiсячний пейзаж. То робота Левiтана. "На моєму камiнi, писав Антон Павлович О.Кнiппер, - вiн зобразив мiсячну нiч пiд час сiнокосу. Лука, копицi, вдолинi лiс, над усiм панує мiсяць".
Нарештi, праворуч вiд дверей, очi затримуються на етюдi iз зоб¬раженням вечора на хуторi. Сам О.П.Сегрiєнко не сподiвався, що Чехов не тiльки збереже його роботу, а й помiстить у своєму кабiнетi. Зга¬дуючи про свою зустрiч з А.П.Чеховим на бiлiй дачi у жовтнi 1900 ро¬ку, вiн написав: "I ось через одинадцять рокiв бачу знайому роботу в гарненькiй рамцi, разом з дивними речами. Я сказав Чехову:
- А знаєш, ти все ж таки помiстив би мою картинку де-небудь окремо, а не разом з дивними речами Левiтана.
- Ну не кажи, - заперечив Чехов. - Твоя картина саме Левiтану й сподобалась. "Безграмотно, - говорить написано, - але дещо є".
Блукаючи стежинами Чеховського саду, розмiрковував я про незбаг¬ненну душу письменника. Здається, зрозумiв я одне: душа його неосяж¬на, як Космос. І цей вiчно квiтучий сад - частка його душi. "Сад бу¬де незвичайний. Саджу я сам, - повiдомляв вiн Вл. Немировича-Данчен¬ко, - власноручно. Одних тiльки троянд посадив сто - всi найблаго¬роднiшi, найкультурнiших сортiв, 50 пiрамiдальних акацiй <...>, багато камелiй, лiлей, тубероз i iнш., i iнш.".
Створюючи свiй сад Антон Павлович звертався за консультацiями i проханням вислати каталог садових рослин до вiдомого українського вченого Льва Платоновича Симиренка. Вибiр Чехова був невипадковим, бо на той час вчений створив у селi Млiєвi пiд Києвом колекцiйний сад, який був однiєю з найбагатших помологiчних колекцiй плодових i ягiдних рослин в Європi. До речi, батько вченого - один з перших в Українi промисловцiв - цукрозаводчикiв мав дружнi стосунки з Т.Г.Шевченком i допомагав йому видати "Кобзар". Отже, коли насолод¬жуємось ароматом Симиренкових яблук, згадаймо i про сад Чехова i про дивний перетин доль людських. Щоб занотувати свої враження, зручно влаштовуюсь на знаменитiй "Горьковськiй лавi". Знову й знову за¬мислююсь над особистiстю Чехова"...
Интересно сравнить впечатления Юрия Ененко и его предшественника Михаила Булгакова: ведь в содержании мемориальной экспозиции за про¬шедшие годы ничего не изменилось. И тот, и другой почувствовали главное: присутствие живой чеховской души. Булгаков увидел на дверях табличку с именем Чехова и отметил: "Благодаря этой дощечке, когда звонишь, кажется, что он дома и сейчас выйдет". Поразительно, насколько близко писательское, художническое зрение двух врачей - поклонников чеховского гения! Михаил Афанасьевич запомнил, что в ка¬бинете у писателя - "мягкий и странный свет", льющийся из большого венецианского окна с цветными вставками. В сочетании с картинами Ле¬витана это создавало атмосферу грусти и тишины. Конечно же, были за¬мечены и врачебные принадлежности на писательском столе, и старинный телефон в простенке.
Детали чеховского быта осмысляются обоими писателями в их нравственно-эстетическом и бытийном звучании. Почтовые пакеты на столе наводят Булгакова на мысли о специфически-чеховском внимании к со¬братьям по перу - хотя бы и начинающим. Человек деликатный, Чехов "совестился сказать, что - ерунда... и всем говорил: "Да ничего, хорошо... работайте!"
Ененко заметил на стене этюд писателя-земляка П.Сергеенко, который, как видно, был невысокого мнения о свое художническом таланте: так, пустячок, проба кисти... Чехов же повесил этюд в кабинете и, ссылаясь на авторитет Левитана, подчеркнул оригинальность работы...Так и хо¬чется, совместив тексты, добавить от Булгакова: "Хорошо...работайте!" Наверное, во внимании Юрия Ененко к этому эпизоду было и нечто лич¬ное: оказывается, он и сам любил окунуть кисть в краску. Его аква¬рельные пейзажи родной Луганщины не раз выставлялись на вернисажах и получали высокую оценку профессионалов. Конечно, Булгаков и Ененко - писатели разных эпох, разных школ и направлений. Михаил Афанасьевич воспринимал обстановку чеховского дома как вещественное свидетельство бренности бытия: вот, только что был здесь - на столике в спальне лежит порошок фенацетина - Чехов не успел принять лекарство - рукой его написано "phenal"... - и слово оборвано... Наверное, такой взгляд соответствовал трагическому мироо¬щущению Булгакова, только что прошедшего горнило гражданской усобицы.
Юрию Алексеевичу важно иное: Чехов давно умер, а незримые связи писателя с современностью, с работой по сохранению и развитию куль¬турных традиций нетленны. Вот, визитная карточка и этюд П.А.Сергеенко в кабинете писателя напоминают о тесной дружбе, о духовеном родстве Чехова с лучшими сынами Украины. Вот, в чеховском саду шелестят де¬ревья: они живо напоминают, что при создании сада Антон Павлович консультировался с видным украинским ученым-агрономом Львом Платоно¬вичем Симиренко, создателем крупнейшей в Европе коллекции плодовых и ягодных "рослин". Отец садовода дружил с Тарасом Шевченко, помогал ему в издании "Кобзаря"... А Чехов, надо отметить, и сам был очаро¬ван поэзией Шевченко. Будучи во Львове, приобрел экземпляр "Кобзаря" на украинском языке, а в повести "Моя жизнь" использовал песенные мотивы поэта... Так замыкается великая цепь культуры: тронешь за один конец - зазвенит на другом.
Сама тема кровного родства Чехова с Украиной, ее народом и куль¬турой грела сердце Юрия Ененко. Искренней любовью наполнены его строки, повествующие об украинских корнях семьи Чеховых: ведь бабушка Ефросинья Емельяновна Шимко была украинкой... Не случайно в таган¬рогском доме, где родился Антон, звучала украинская речь, украинские песни, а молодежь в украинских национальных костюмах разыгрывала сцены про Чупруна да Чупруниху. Роль Чупруна исполнял Антон.
Уже став известным русским писателем, Антон Павлович не раз на¬зывал себя "хохлом", а свое сердце - "хохлацким". Он с любовью отзы¬вался о широко-лиственной природе "Хохландии", знаменитую актрису Ма¬рию Заньковецкую величал "хохлацкой королевой", не привнося в это ни¬какого обидного смысла. Было время - слово "хохол" являлось бытовым синонимом называния украинца, и любой историк культуры, обращаясь к стародавним временам, вынужден оперировать тогдашней терминологией. К сожалению, не все это понимают. Недавно на научной конференции в Симферополе один горячий "патриот" возмущался: кто позволил в самос¬тийной Украине "жонглировать" подобными оскорблениями!
К счастью, глубокий и истинный патриот украинской культуры Юрий Ененко был далек от мысли зачислять Чехова во враги только потому, что в его письмах попадались "хохлы" и "хохлушки". Сама любовь писа¬теля к природе Украины, многообразные связи с лучшими людьми страны говорили об отсутствии у него национального высокомерия. Не случайно творец первой украинской республики Михайло Грушевский в бытность свою львовским профессором широко публиковал чеховские произведения, а пе¬реводил их не кто нибудь, а сестра его - Мария Грушевская...
Юрий Алексеевич Ененко относился к числу людей, понимавших обще¬человеческий смысл творчества Чехова. По его словам, Чехов - это ге¬нератор духовности, неисчерпаемый источник гуманности. Сознавая, что нет общечеловеческого вне национального, скрупулезно собирал свиде¬тельства сердечного чувства Антона Павловича ко всему украинскому.
Ененко объехал и обошел все места, где ступала нога Чехова. Особенно захватывают страницы его "Думы", посвященные "Донецкой Швейцарии", воспетой Чеховым в ряде великолепных рассказов.
В Чехове ему виделся идеал гармонического сочетания творческого и нравственного начал. Как врач, Ененко тонко проник в механизм науч¬ного - и поэтического одновременно - видения своего кумира, постиг его способность ставить безошибочный диагноз социальному нездоровью общества. Материалы биографии Юрия Алексеевича свидетельствуют со¬вершенно определенно, что и сам он относился к когорте "талантов че¬ловеческих", наделенных обостренным восприятием чужой боли. Не слу¬чайно выбрал он специальность онколога: это передовой рубеж борьбы со страшным злом.
Как много - несмотря на короткую жизнь – удалось ему сделать! Это и диссертация, и полторы сотни научных публикаций, и многочисленные рационализаторские предложения, и практическая работа на посту главного врача онкологического диспансера. Как и Чехов, Енен¬ко был созидателем. Антон Павлович строил школы и санатории - Ененко строил корпуса клиники, лаборатории, операционного блока. Диспансер приобрел статус клинического - это ли не признание высокой квалифи¬кации коллектива, вооруженного современными методиками и аппаратурой! Чехову удалось спасти от гибели медицинскую газету - Ененко же сумел "пробить" издание целого журнала "Бахмутский шлях", чем облагодетель¬ствовал писателей Луганщины.
Уже после смерти Юрия Алексеевича в ялтинский Дом-музей А.П.Че¬ховва поступили материалы о его литературной и общественной деятель¬ности. Потрясли фотографии, на которых запечатлен процесс создания на территории диспансера скульптурной аллеи писателей-врачей: Влади¬мир Даль, Степан Руданский, Антон Чехов... Как органично встал в их строй и сам Юрий Ененко.
В марте 1999 года ему исполнилось бы 60 лет... До юбилейной даты Юрий Алексеевич, назначенный к тому времени руководить здравоохране¬нием Луганской области, не дожил три года: занятый общественными де¬лами, не уследил за собственным смертельным недугом. Даже в этом ока¬зался созвучен Чехову... Однако успел он многое. Открыл при универси¬тете Медико-биологический лицей для сельских детей, мечтающих о вра¬чебном поприще. Ровно за месяц до смерти закончил книгу "Дума про Че¬хова", вложив в нее всю душу...
Я думаю, уместно закончить этот очерк словами А.П.Чехова, которые не раз цитировал Ененко - сознавая, очевидно, что они обращены и к нему лично. "Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, <...> в них сила, хотя их и мало <...> они не доминируют, но ра¬бота их видна; <...> наука все подвигается вперед и вперед, общественное самосознание нарастает..."
Письмо это, написанное в Ялте, было послано не кому-нибудь, а коллеге, провинциальному земскому врачу. "Таланты человеческие" - это, надо полагать, и есть те отдельные личности, которым завещано великое чеховское наследие.
Литература и источники
* Впервые опубликовано: Шалюгiн, Геннадiй. Я вiрую в окремих людей...// Юрiй Єненко - талант людяностi. Луганськ: Шлях, 1999. Настоящий расширенный текст опубликован в книге Г.А.Шалюгина «Чехов: «жизнь, которой мы не знаем…». Симферополь, 2004. С. 363-387.
1. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем, в 30 тт.
М.: Наука. 1974-83.
2. Чехова М.П. Из далекого прошлого. М.: Худож. лит.,1960.
3. Альтшуллер И.Н. О Чехове // А.П.Чехов в воспоминаниях современников
М.: Худож. лит.,1986. С.536-555.
4. Бонье С.П. Из воспоминаний об А.П.Чехове // Ежемесячный журнал, 1914, N 7. С.67-69.
5. Бунин И.А. Чехов //А.П.Чехов в воспоминаниях современников. М., 1954.С.482-506.
6. Виларе А. Энциклопедический медицинский словарь. Т.1.СПб.,1892 (С пометами А.П.Чехова). - Мемориальный фонд Дома-музея А.П.Чехова. ДМЧ, КП-1931/1 /.
7. Виленский Ю.Г., Навроцкий В.В., Шалюгин Г.А. Мих. Булгаков и Крым. Симферополь: Таврия. 1995.
8. Вдовиченко. Письмо к А.П.Чехову. Ялта, 4 дек.1899 г.- ОР РГБ, ф.331, к.38, ед.хр.19, лл.1-3.
9. Гулида М. Один из первых (А.П.Чехов и курортное дело на ЮБК)
// Советский Крым, 1990, 29 апреля.
10. Дерман А. Крым в жизни и творчестве А.П.Чехова // Альманах "Крым", 1949, N 3.
11.Елпатьевский С.Я. Антон Павлович Чехов // Чехов в воспоминаниях современников. М., 1954. С.556-566.
12 Єненко, Юрiй. Дума про Чехова. Луганськ, "Свiтлиця", 1996.
13.Епифанов С.А. Письмо к А.П.Чехову. Ялта, 1898 г. ОР РГБ, ф.331, к.45, ед.хр.15, л.2 об.
14.Меве Е.Б. Медицина в жизни и творчестве А.П.Чехова. Киев: Здо¬ровье, 1989.
15.Меню 4-го мая 1894 года, с.Покровское-Мещерское. Мемориальный фонд Дома-музея А.П.Чехова. ДМЧ, КП-1760.
16.Навроцкий, Владимир. Письма А.П.Чехова, впервые опубликованные в Крыму // Крымская газета, 1996, 24 апреля.
17.Отчет Правления Ялтинского Благотворительного общества... за
1903 год. Ялта, 1904. Мемориальный фонд Дома-музея А.П.Чехова.
ДМЧ, КП-1396.
18.Справочный лист N 10 У111 съезда Общества русских врачей
в память Н.И.Пирогова. 4 февраля 1902 года. Мемориальный фонд
Дома-музея А.П.Чехова. ДМЧ, КП-1705.
19.Россолимо Г.И. Воспоминания о Чехове // А.П.Чехов в воспоминаниях современников. М., 1954. С.536-555.
20.Ханило, Алла. Личная библиотека А.П.Чехова в Ялте. Peter Lang,
Frankfurt am Mein, 1993.
21.Шалюгiн, Геннадiй. Я вiрую в окремих людей...// Юрiй Єненко - талант людяностi. Луганськ: Шлях, 1999.
22.Шубин Б.М. Доктор А.П.Чехов. М.:Знание, 1977.
23.Шубин Б.М. Дополнение к портретам. М.: Знание, 1985.
24.Юрiй Єненко - талант людяностi. Спогади сучасників.-
Луганськ: Шлях, 1999.