(отрывок из повести)
Одихмантьев-сын
Что же - настало время познакомиться с некоторыми рядовыми zетовцами. Без сомнения, все они совершенно особые люди, отягощенные разными умениями и талантами. Но, как говорится, и в пригоршне жемчуга наметанный взгляд ценителя сразу заметит те жемчужины, которые крупнее остальных. Правда, еще виднее меж ними мышиный помет, но сейчас не об этом...
Если человеку не везет, то это всерьез и надолго - а, может быть, и навсегда. В этом давно убедился Сортир Сортирович Одихмантьев. Скажете - «Таких имен-фамилий не бывает?» Бывает-бывает. И наглядное тому подтверждение один из затерянных во времени и пространстве zетовцев...
Нет, вначале-то имени у него, как и у всех нас, грешных, просто не было. Никакого. Мамаша нашего героя «забыла» сверток с новорожденным ни где-нибудь, а в грязном привокзальном туалете. Когда привезли найденыша в Дом ребенка, там как раз был небольшой междусобойчик, перераставший по обыкновению в затяжное ночное застолье - и кто-то уже побежал за гармошкой, и начались откровенные разговоры за жизнь, и блондинистая медсестра в третий раз мягко, но решительно убирала руку доктора Филиппова со своего колена, встряхивала крашеной копной волос и требовала: «Хочу водки!» В результате мальчугана под впечатлением момента записали «Сортиром Сортировичем Клозетовым». Вряд ли это был юмор, скорее - правда жизни, которая одновременно и смешнее, и страшнее всех писательских измышлений, вместе взятых.
Как только нашего героя ни дразнили в его отнюдь не голубом детстве. Вначале он пробовал драться с обидчиками, но ведь всем рот не заткнешь, да и по фонарю всем не поставишь! В итоге именно тогда найденыш научился втягивать голову в плечи и, даже начав самостоятельную жизнь, все время ждал какого-нибудь подвоха от каждого встречного-поперечного: от продавщицы кваса охальницы Зоськи, от стайки подростков, засевших в подъезде с бутылкой дешевого вина, от однорукого контуженого сторожа Мартьяныча, да мало ли еще от кого.
Позже Сортир все же предпринял попытку избавиться от своего постыдного - в «кубе» - клейма. Решил переделать документы и стать приятным во всех отношениях Сапфиром Сапфировичем Диамантовым. Но не тут-то было!.. Над человеком будто злой рок навис - как карниз. Дело-то житейское: паспортистка их ЖЭКа попала в больницу, отравившись (не насмерть) таблетками из-за любви к бравому пожарному, который ходил к ней и еще по двум адресам - за тем же самым. Ну а студентка-практикантка, которая заменяла ее, подложила бывшему найденышу форменную свинью. В результате преддекретной рассеянности девушки он остался Сортир Сортировичем, а вот фамилию ему спроворили новую - Одихмантьев. Другой бы такие разборки в паспортном столе учинил, что чертям стало бы тошно! А он лишь втянул по привычке голову в плечи и вышел, стараясь не замечать крутобедрую практикантку, которая откровенно хихикала, лишь для блезиру прикрывая рот ладошкой. Эх, люди, люди! Порожденье крокодилов…
В общем, Сортир Одихмантьев так и не женился. Просто не мог себе представить, как, знакомясь с девушкой, произнесет свое имя. Кроме того, считая, что над ним висит «проклятье», не хотел подобной участи своим детям. И это был вполне гуманный поступок. Не умный, не глупый, а именно гуманный…
Так и прожил скромный бухгалтер, втянув голову в плечи и ожидая очередной каверзы от судьбы. А когда вышел на пенсию, у него вдруг оказались вагон и маленькая тележка свободного времени. Ни садоводство-огородничество, ни пьянство его никогда особенно не привлекали. Поэтому он решил заняться исследовательским трудом, необходимым для написания «Истории города Z».
С этого времени Сортир Сортирович начал меняться. В глазах появился нездоровый блеск, он почти перестал втягивать голову в плечи, завел коричневую папку с красными шнурками. Несколько листочков из этой папки он отнес в редакцию газеты «ПоZитив», которую недоброжелатели между собой называли «Примитив». Заметки опубликовали - за подписью «Одихмантьев-сын». И просили заходить еще. В чем вскоре раскаялись…
Кроме того, наш герой каждому встречному-поперечному заявлял, что помнит, как в городе появился каждый колышек, камешек, веточка, цветочек, могилка. И все чаще утверждал, что был непосредственным участником боев во время великого Бабиссинского конфликта. Люди только плечами пожимали: дескать, если говорит, то, наверное, был. Зачем старому человеку врать?
Частенько Сортира Сортировича можно было видеть беседующим с соседками, греющимися на лавочке. Начиналось все обычно одинаково. Впрочем, заканчивалось - тоже...
- Ну-с, девушки, все молодеете? А я написал новую главу своей монографии «Истории города Z», - к примеру, объявлял Одихмантьев, и кончики усов у него в этот момент торчали вверх, как у кайзера Вильгельма.
- Отстань, Сортирыч, - отзывалась какая-нибудь из потревоженных «девушек». - Брехун ты старый, вот ты кто. А туда же - мо-но-гра-фия. Порнография, прости, Господи...
- Я ведь гордый. И обидеться могу, - остро реагировал историограф, и усы его топорщились еще более воинственно.
- Обидься, обидься.
- И обижусь. Но прошу заметить, что я не для себя пишу, а для потомков...
- Где они, твои потомки? Нету. Или, может, решил завести на старости лет? Признавайся - может, молодуху какую охаживаешь? А нам, простодырым, про книжки свои долдонишь!
- Так вы будете слушать или нет? - уходя от щекотливой темы, сбрасывал обороты Одихмантьев. И, не дождавшись ответа, доставал из внутреннего кармана пиджака свой «черновик» - тетрадку в подозрительных пятнах, сноровисто раскрывал ее на нужной странице и начинал читать петушиным тенорком: «В тот день мы с генералом Коркиным...»
После этого глухая, как тетерев на току, Кузьминична обычно замахивалась на историографа своим костылем. Но тот, отскочив на безопасное расстояние, продолжал: «... выполняли важную миссию - вбивали первый колышек города Zет. Послав двух полковников за кувалдой - чтобы «мухой» туда и обратно, а то в лейтенанты разжалуем - мы с генералом выпили по наркомовской «сотке» и закусили колбасой из распределителя, любезно нарезанной майором Штафиркой. Ой...» Последнее относилось к костылю, метко брошенному бывшей снайпершей Кузьминичной. Глаз у нее был верный, а рука твердая…
На этом светская беседа обычно и завершалась. Одихмантьев исчезал в смрадном зеве подъезда, громогласно грозя привлечь свою обидчицу за «костылеметание». А позже старательно вымарывал из «Истории города Z» и саму Кузьминичну, и всех ее родственников до третьего колена. За неуважение к историографу, который с первого колышка, с первой траншеи и первого ухаба...
Как тут не согласиться, что занятия литературой изменяют некоторых до неузнаваемости?