И – я представить себе не мог – какая это каторга притворяться зрячим. Уотсон – ментор, зверь, палач. Вот где сказались все его военные навыки безжалостной муштры. Он одёргивает и поправляет меня ежесекундно.
- Не оставляйте глаза неподвижными, Холмс. Вы должны контролировать перемещения своих глазных яблок. Когда вы говорите с человеком, старайтесь «смотреть» ему в лицо. Входя в помещение, «оглядитесь». Переводите взгляд в ответ на звук. Когда что-то делаете, опускайте его на свои руки. Когда идёте по улице, «поглядывайте» по сторонам и на землю в двух-трёх шагах впереди себя.
- Не нашаривайте предметы. Держите в памяти их расположение. Что я поставил сейчас на стол? Попробуйте определить по звуку.
- Стакан?
- Да. А сейчас?
- Пепельницу.
- Снова правильно. А это?
- Что-то маленькое, лёгкое... Не пойму.
- Это шахматный ферзь. Я взял его из коробки – разве вы не слышали, как она громыхнула?
-Ах, да. Верно.
- Что я сейчас делаю?
- Пишете.
- Пером или карандашом?
- Я не знаю.
- А вы слышали, чтобы я остановился хоть раз? Перо надо макать в чернила, как думаете?
- Ах, да...
- А сейчас что я делаю?
- Ворошите угли в камине.
- Мимо нашего окна проехал экипаж, кажется?
- Пароконная карета.
- Что я взял со стола?
- Я уже не помню, что там было, - в моём голосе растёт паническое раздражение – ещё немного, и я закричу.
- Отдохните, Холмс. Вы устали.
Он даёт мне получасовую передышку, и всё начинается снова.
Мне больше не нужен сетронал. В половине одиннадцатого, ответив на последний каверзный вопрос, я падаю в постель и засыпаю, как убитый. В шесть он поднимает меня вопросом, который час. На моих часах стекло снято. Но проверять нужно осторожно, чтобы не сбить ход чувствительных стрелок. Полупроснувшись, полупарализованными пальцами это великолепно делать. Да ещё и незаметно. Да ещё и глядя на циферблат, а не куда-нибудь.
Но, безошибочно ответив, я спохватываюсь:
- Шесть? Только шесть? Уотсон, какого чёрта?
- Пойдёте прогуляться, пока на улице немного экипажей, и вы не рискуете попасть под колёса. Я буду рядом, но молча.
- По-моему, вы наслаждаетесь ситуацией, - со злостью говорю я.
- Да.
Интонация красноречива. Я опускаю голову:
- Простите, Уотсон.
- Ерунда, ерунда, - быстро отвечает он. – Я отходчив, не беспокойтесь, Холмс.
И снова до полуночи он дрессирует меня без перерывов на завтрак, обед и ужин. То есть, трапезы присутствуют, но муштра на их время не прерывается, напрочь отбивая у меня аппетит.
- Не нашаривайте хлеб – он в плетёной корзинке, которую миссис Хадсон поставила на стол с очень отчётливым звуком. Передайте мне пожалуйста вон то блюдо, - это уже что-то новое, он начинает каверзничать, «ловить» меня, и я должен быстро соображать и выкручиваться. И я выкручиваюсь с наслаждением – неловко протянув руку, опрокидываю на него графин с вином.
- О, простите, бога ради, это красное вино – от него непременно останутся пятна. Надо солью посыпать. Простите мне мою неуклюжесть – я не хотел.
- Ладно, - ворчит он, тщетно оттирая штаны салфеткой. – Зачёт. Я, кстати, рыбу просил – вы её в состоянии найти без подсказки?
- Да, если вам её всё ещё хочется.
И снова начинается жёсткая дрессура.
К вечеру я изозлился и готов проклясть все наши начинания. Руки у меня трясутся, губы прыгают, я искурил месячный запас табаку и вынужден каждый раз мучительно вспоминать, где спички, потому что Уотсон с нарочито громким бряком то и дело перекладывает коробок.
Но когда я уже в постели, он приходит ко мне и садится на её край.
- Какой же вы молодец, Холмс! Выше всяких похвал, выше всякого вероятия. Но вымотались вы, мой друг, до последней крайности. По-моему, надо немного снизить нагрузки – как вы считаете, а?
- Нет. Только не будите меня в шесть утра, ладно?
Он вздыхает:
- Я вам этого не сказал, но времени было немного больше. Ваши часы стояли, а вы этого не заметили. Но это простительная ошибка, - добавляет он, видя моё огорчение. – Это случается и со зрячими. А теперь спите крепко, друг мой. Спокойной ночи.
И я засыпаю прежде, чем он успевает встать и уйти.