Дед Пихто и...

                Ди Колодир


                ДЕД ПИХТО И…


- Живой, слава Богу! – это было первое, что я услышал, вновь выныривая из тишины.
После оглушительного грохота вокруг меня образовались тишина и темнота, потом я начал слышать ветер, шелест листьев, поскрипывания деревьев. Но всё это были звуки природы, а значит для меня – городского жителя – были равны тишине. Темнота и вовсе не нарушалась  – глаза по-прежнему были закрыты. Открыть я их не мог – веки склеились и разлипаться не желали. Вторая попытка открыть глаза отдалась нестерпимой болью в голове. Впрочем, заболела и грудная клетка, потом левое плечо – я выходил из временной "отключки" и тело начинало обретать чувствительность. Чувствительность эта была настолько болезненной, что двигаться совсем не хотелось. Я и не стал двигаться, привалился к смятому рулю и слушал "нетихую тишину". Боль притуплялась, тишина убаюкивала, начинала кружиться голова  – я опять потихоньку впадал в забытье. И "нетихая тишина" становилась вновь тишиной. Я медленно терял сознание.
И вдруг тишина нарушилась легшей на плечо и оторвавшей меня от "баранки" сильной рукой. А потом ещё и мужским голосом, сообщившим, что я живой...

 
Слышал ли ты когда-нибудь, а если слышал, то запомнил ли смешной… Нет, не так. На вопрос: "Кто?", существует с десяток разнообразных отвлечённых ответов. Да ты и сам об этом знаешь. Могу спорить, что вот прямо сейчас ты готов назвать один из них. А то и не один. И все будут смешные, хотя и слышанные не раз. А вот самым древним из них является: "Дед Пихто!" И сразу же назревает ещё один вопрос, созвучный с первым – а кто же такой этот самый дед Пихто?
По-видимому, этот самый дед, звучащий очень часто и долго, стал настолько привычен и обыденен, что его имя уже произносится абсолютно бездумно. На автомате. Впрочем, не мне выступать – ведь я и сам до определённого момента не задумывался над происхождением таинственной личности, воспринимая его существование как реальность, не требующую объяснений. Всё же, достигнув определённого возраста, обязывающего к размышлениям, я как раз и задумался над личностью деда Пихто. Возраст заставлял думать, но не обязывал докапываться до истины, позволяя многое принимать на веру. Так я тогда и поступил, наделив загадочного деда обликом и способностями деда реального. Но об этом чуть попозже. А на данном этапе я посчитал вопрос решённым, забыл о нём и вернулся к нему совершенно случайно через долгие-долгие годы.
Вот ведь как бывает: двое мальчишек, увлечённые очень важным спором, в котором истина уже была не столь важна, как сам процесс доказывания и перекрикивания. И в процессе, как раз и поминулся Дед Пихто, растревожив мне мозги. Нахлынули детские воспоминания, возникло чувство неудовлетворённости собой, давшего в своё время слабину и не попытавшегося докопаться до истины. Забыв о неотложных делах, забыв вообще, для чего вышел из дома, я рванул обратно, к источнику любой информации. Как просто показалось мне ныне прояснить волнующий вопрос. При сегодняшнем развитии информационных систем… К сожалению это только казалось, а на деле всё получилось значительно сложнее.
Одним нажатием кнопки поисковик выдал мне ссылку на Новую Аналитическую Энциклопедию:
ДЕД ПИХТО – в мифологии обских остяков лесной дух, хозяин тайги и повелитель пихт. Дед Пихто засадил пихтами тайгу, научил людей строить из пихт юрты и пользоваться лечебной смолой этого дерева. Дед Пихто следит за порядком в тайге, протаптывает через леса тропы и выводит домой заблудившихся охотников. Он строго наказывает людей напрасно рубящих пихты, устраивающих пожары в лесу, шумящих и сорящих.
До этого момента всё достаточно ясно и, несмотря на некоторые шероховатости, звучит достоверно. Но вот дальше…
В мифологию остяков Дед Пихто вероятно пришёл от англичан (Упс, как говорит сейчас молодёжь). По мнению профессора Сковородникова Дед Пихто не кто иной, как английский сказочный персонаж DEAD PICK TO (то бишь МЁРТВЫЙ ВЫБОРЩИК). По легенде выборщик, сожженный лордом за ненадлежащее голосование, преследует чиновников, которые нарушают процедуры голосования, подтасовывают результаты выборов и ущемляют права граждан. 
 Занятная версия, ничего не скажешь. Я даже поначалу принял её на веру. А почему бы и нет? Всё складненько, и уважаемый профессор упомянут. Но всё же крохотный червячок сомнения где-то очень глубоко не давал мне покою. Гадкий червячок, надоедливый такой. Как говорится, маленький, а говнистый. Шипел из своей глубины: "Не всё так просто! Подумай хорошенько, а лучше проверь. Да не будь ты амёбой – напряги мозги!" И добился таки своего, мерзкое насекомое.
Для начала я выудил у Интернета всю информацию про остяков. Информации было мало. Но, получив даже такую малость, мои сомнения увеличились втрое. Очень уж не верилось во вторжение англичан в остяцкий лексикон, и уж тем более в остяцкую мифологию. Я обзавёлся древним политическим глобусом, пережившим не одно поколение советских двоечников.
Глобус был ободран, имел несколько сквозных пробоин в фюзеляже, а прямо на Австралии чьей-то несознательной рукой написан неутешительный диагноз: "Батюнина - дебилка и кенгуру". Краски глобуса здорово выцвели, но ещё отличались друг от друга. Достаточно хорошо сохранились границы государств и крупные реки. За исключением Нила – на его месте зияла внушительная дыра. По этой же причине отсутствовал Египет и ряд других африканских государств. Но это меня мало огорчало. Главным было то, что и Англия и Обь не пострадали от времени. И ещё радовали размеры глобуса – около метра в диаметре. Это позволяло улучшить осознание результатов эксперимента.
Прикрепив глобус пластилином к полу, я вооружился рулеткой и тщательно промерял расстояние от туманного Альбиона до великой сибирской реки. Результат впечатлил. Даже в сантиметрах. Тогда я красным фломастером провёл линию, изобразив кратчайший путь между вышеназванными пунктами, после чего медленно глазами совершил путешествие по этому пути. Получалось достаточно долго. Даже в масштабах глобуса. А в реальности это расстояние было просто огромным. Даже если лететь самолётом. Но какие могли быть самолёты во времена основания остякской мифологии и английских сказочных персонажей. Усилившиеся сомнения подвигли меня к новым размышлениям и экспериментам.
Ладно, допустим, что британцы не самолично притащили своего "мёртвого выборщика" наивным остякам. Допустим, что, передаваясь из уст в уста, от одного путешественника другому, легенда достигла границ России. Но от границы до берегов Оби… Пардоньте, здесь вам не Европа. Даже если передавать целенаправленно и то сомнения вызывает. Да в то время не то, что аглицкая сказочка, письма, царские указы, люди большими группами терялись на бескрайних российских просторах. Значит, вариант с "сарафанным радио" отпадает.
Остаётся только одно – какой-то британец или группа оных достигла мест обитания остяков и, изучив язык аборигенов… Или им встретился по дороге англоговорящий остяк и… Или… Бред полный!
Ладно, можно и это принять, только с одной оговоркой. Вернее требуется ответить на один каверзный вопрос – за каким лядом англичанам потребовалось переться в Сибирь? Версию о том, что британцы вынашивали коварные планы по внедрению в сознание остяков своих сказочных персонажей, я отмёл сразу же, как несостоятельную и глупую. Версия вторая – научная экспедиция, показалась мне более правдоподобной, но и у неё нестыковки пёрли из всех щелей. Языковой барьер, российская бюрократическая волокита, сибирские лихие люди, Тунгусский метеорит, убийство Кеннеди и прочая.
Окончательно запутавшись, я попробовал привести свои мозги в порядок старинным российским способом, сиречь водкой, и тут же родил новую версию. А, что если… Ведь так частенько происходит: вышел человек в магазин за хлебушком, встретил знакомых мужичков, туда-сюда, пивка, опять пивка, водочки по чуть-чуть, ещё пивка-водочки, "ёршика" то есть, потом "портвешка" по причине скудости бюджета, потом уже сложно вспомнить - что, где и с кем. А дня через три-четыре пришёл в себя. Кусты, газета, синяк под глазом, отсутствуют два зуба и брюки. В правой руке намертво зажат пакет с хлебом. Местность вокруг незнакомая. Прохожий на вопрос: "Братан, где я?" отвечает: "Don’t understand!" Вобщем, обычная, я бы даже сказал банальная ситуация.
Итак, если предположить, что пьющий… Нет, крепко выпивающий британский путешественник или коммивояжёр со товарищи отмечал в любимом пабе под названием "Козёл и сковорода" успешное окончание путешествия в… Ну, скажем, в Индию. А почему бы и нет? Индия была английской колонией, и присутствие разного рода британцев в этой стране являлось обязательным. Путь-дорога в Индию дальняя, трудная и опасная. Это ещё Афанасий Никитин в своей книжке описал. Значит, совершив вояж в колонию и обратно, этот самый британец имел полное право отметить завершение всех трудностей и опасностей. И его товарищи по опасному бизнесу тоже. Приземлившись за столом вышеупомянутого паба, суровые, но довольные путешественники заказали по пинте старого доброго английского эля и принялись вспоминать изюминки и пикантности прошедшего вояжа, прихлёбывая из высоких глиняных кружек. Воспоминаний было много и одной пинтой дело не ограничилось. Эль потёк рекой, языки развязывались, сердца разгорались и звали к новым приключениям.
Могло ли произойти такое? Несомненно. Значит, первая часть этой версии получает зачёт и принимается.
Далее отважные землепроходцы и мореплаватели могли потребовать джину. Джин, по моему мнению, является самым английским из всех напитков. Посему я не вижу причин, по которым предполагаемая компания могла не потребовать джину. Возможно, среди англичан мог затесаться шотландец. Или пара шотландцев. Не важно, сколько их было. Важно то, что эти самые шотландцы, допустим их звали Маккормик и Маккаферти, в противовес англичанам, а также из своего шотландского патриотизма заказали скотч, то бишь шотландское виски, и сказали тост. Например, за дружбу всех ныне известных народов и за мир во всём разведанном мире. Англичане от скотча, наверняка, не отказались. Во-первых, потому, что и шотландцы не отказывались от джина. А во-вторых, какой же дурак откажется от халявной выпивки, будь он хоть трижды англичанином. После смешения разномастных напитков разговор, и без того не малословный, стал ещё оживлённее. Вспомнились и другие путешествия, и рассказы, слышанные в разное время от разных людей про страны, в которых никто из нашей сплочённой компании побывать не сподобился.
Главный вопрос - могли ли они в таком темпе договориться до России. Однозначно да! Вопрос второстепенный, уточняющий – а "назюкаться" до такого состояния путём смешения напитков? А почему бы и нет – чем чёрт не шутит. Соответственно, и вторую часть версии я принял без экспериментальных изысков, в теоретическом, так сказать, варианте.
Ну, а дальше… А дальше, возможно, разговор зашёл о России, о стране нашим путешественникам неведомой. Прозвучали одна, две, три небылицы. Прозвучало непривычное для британского слуха слово Сибирь, переделанное пьяным языком в Сайберию. И тут уж пошли истории, которые и небылицами называть было преуменьшением. Далее, скорее всего, начался спор о возможности или невозможности путешествия в эту самую Сайберию. Под шумок компания заказала добавки, вот только что они пили, на этот раз я предположить затруднился. Да впрочем, это было и неважно. Ни для меня, ни для них. После добавки спор, разделив дружную компанию на два лагеря, перетёк в следующую стадию: слабо – не слабо. И, дабы доказать свою правоту, было заключено пари. Далее команда: "Свистать всех наверх! По местам стоять, с якоря сниматься!" Ну и: "Поднять паруса", само собой. Куда же без парусов?
А поутру они проснулись… Голова бо-бо, во рту фу-фу, вокруг свинцовые волны Балтики, да ещё пари, будь оно неладно, зависло дамокловым мечом. И теперь у похмельных удальцов было два пути – либо вернуться назад в родной порт и подвергнуться насмешкам осторожной половины компании, либо похмелиться и продолжить опасное путешествие в далёкую неведомую Сайберию. И если предположить, что желание похмелиться перебороло возможность опозориться, то значит наши смельчаки продолжили, а вернее приступили к выполнению условий пари.
Всё, стоп! Дальше строить предположения было бессмысленно. Во-первых, потому что попасть на берега Оби они могли бесчисленным количеством путей. А во-вторых, всё, что я напридумывал, было полным бредом и не лезло ни в какие ворота.
Бред или не бред, но обдумывая "алкогольную версию" я, сам того не замечая, уболтал всю водку, оставшуюся в литровой бутылке после приведения мозгов в порядок. И если в трезвом состоянии я бы решительно отмёл последний вариант, то теперь душа потребовала экспериментального подтверждения несостоятельности версии. Или подтверждения состоятельности оной. А может быть просто добавить захотелось. Но как бы там ни было, чистоту эксперимента я всё-таки решил сохранить. Благо сейчас за элем ехать в Объединённое Королевство не требуется. Хоть и не в каждом супермаркете, но напиток сей отыскать можно. И вот, затарившись элем, джином, скотчем и водкой на всякий случай, я приступил к эксперименту. Единственное, что нарушало общую гармонию, так это отсутствие компании или хотя бы одного компаньона, то бишь собутыльника. Ведь с кем-то я должен начать спор и заключить пари. Если, конечно, меня потянет в путешествие раньше, чем я отрублюсь. Но друзей, могущих позволить себе продолжительный запой, у меня не было, а распивать с кем попало дорогущие элитные напитки мне не хотелось. Да и жаба душила, честно говоря. Ещё раз со вздохом заглянув в чек и мысленно перенеся покупку нового "мобильника" на два месяца, я наполнил первую кружку элем.
Эль пился легко и быстро, даже слишком быстро. После второго литра я попытался побеседовать с телевизором, но попытка успехом не увенчалась. Голос за кадром познавательно рассказывал о достопримечательностях Праги и на мои просьбы переключиться на что-нибудь менее исследованное не реагировал. Куда я подевал пульт от "телика" он тоже не знал, а переключить канал вручную не представлялось возможным – как-то, находясь в абсолютно нетрезвом состоянии, по непонятной причине я намертво приклеил оторванную крышку панели управления к корпусу телевизора "эпоксидкой".
От эля в путешествие не тянуло, изведать неизведанное совсем не хотелось, зато хотелось и тянуло в туалет. Но поход в маленькую комнату принять за путешествие нельзя было даже с натяжкой. И всё-таки моё предположение британское национальное пиво подтвердило – язык у меня развязался. Допив третий литр, я даже позволил себе поспорить с ведущим какой-то очень умной научной передачи. Не скажу, что он прислушался к моему мнению, я и предмета моего несогласия не запомнил, но аппелировал при этом вескими аргументами. "Такого не может быть, не надо нам мозги пудрить", – самый серьёзный из них.
По окончании эля я переключился на джин. Не будучи уверенным в том, какой именно сорт можжевеловой водки употребляли мои виртуальные путешественники, я приобрёл в супермаркете три бутылки различных, но самых популярных сортов. На одной красовался мужик в юбке, другая по названию немного напоминала разговорное название контрацептива, ну а третья в моей модификации звучала как "Зелёные ноли".
Джин оказался самым простым в употреблении, и самым "беспонтовым" по воздействию напиток. Он пился легко и клонил в сон, если я разбавлял его тоником. Зато в "неразбадяженном" состоянии еле лез в глотку, оставлял после себя можжевеловый вкус и неприятную отрыжку, а также срубал в кратковременную дрёму. По крайней мере, мне так казалось, что она кратковременная. После второй бутылки я как раз и впал в такую вот дрёму. А когда проснулся - стоял какое-то время у окна, курил и наслаждался потрясающей красоты восходом солнца, оказавшимся в результате закатом. В общем, джин меня дурачил, усыплял, переводил биологические часы. Но от него ничего особо и не требовалось. В моих предположениях джин исполнял роль коммуникатора и демпфера для плавного перехода с эля на скотч, а это предназначение он выполнил на сто процентов. Посему я решил, что такое количество джина – это перебор, и что мне он, честно говоря, надоел, и пора уже появиться на сцене Маккормику и Маккаферти, да и сказать тост, в конце концов.
И они явились. Вернее, явился один из них, а вот кто точно, Маккормик или Маккаферти, сказать не могу - он не представился. Я считаю себя человеком достаточно эрудированным, начитанным и просмотревшим не одну сотню фильмов, и знаю точно, что шотландцы рыжие, а также носят береты с помпончиком и юбки в клеточку – килты. Но мой гость был без берета. Правда, он был рыжий. И его клетчатые трусы можно было издалека принять за килт. Но всё же отсутствие берета слегка напрягало. Зато тост он сказал замечательный. Тонкий, прочувствованный, изысканный. За то, мол, что мой ревущий телевизор не даёт спать людям, измученным непосильным трудом, уже вторую ночь. Проникновенно он всё это произнёс. Я растрогался и пригласил его на кухню, дабы оросить потрясающий спич шотландским благородным напитком. Но Маккормик или Маккаферти не принял приглашение, видимо посчитав невозможным пить скотч, не будучи подобающе одетым. Он, верно, прочувствовал, что я заметил отсутствие берета. Шотландец удалился, пообещав вернуться со своими друзьями из милиции.
Я вернулся на кухню, подрезал мясной закуски, хлеба, вскрыл банку с солёными овощами, сервировал стол ещё тремя приборами. В общем, подготовился к встрече дорогих гостей. Но они не пришли. Я напрасно прождал два с половиной часа. Всю душу вложил в сервировку стола, а они просто взяли и не пришли.  Пришлось продолжить в одиночку. После двух рюмок неразбавленного скотча я всё понял – он был ненастоящим шотландцем. Вот почему на нём не было берета с помпончиком, а вместо килта он носил клетчатые трусы. Да и вообще, трудно найти настоящего шотландца в Северном Бутово.
С обманом псевдошотландца меня покинуло всякое желание продолжать эксперимент. И только могучая сила воли не позволила мне остановиться. Ну и невыпитый алкоголь, конечно. Правда, эксперимент продвигался со скрипом. Скотч царапал горло и не хотел проглатываться. Пару раз он рвался обратно. Пришлось накрывать водкой. Спорить ни с кем не хотелось, в путешествие не тянуло, даже подняться и дошлёпать до туалета было лень. Последнее, что я помню отчётливо – затяжная телевизионная реклама какого-то чудодейственного средства от алкоголизма.
Когда я пришёл в себя, из всех моих предположений подтвердились только два – бо-бо и фу-фу. Чайки над головой не кричали, мачты не скрипели, ветер не свистел в снастях, и до ближайших морских волн было как минимум несколько сотен километров. Эксперимент закончился крахом, а моя гипотеза – мыльным пузырём. Кроме научного фиаско на меня свалились две неприятные новости. Погрузившись с головой в научные эксперименты, я напрочь забыл об основной работе. Один звонок на службу, две минуты руководящего крика, - и основной работы у меня нет. И денег тоже нет. Наука – штука дорогостоящая. Короче говоря, я пробухал всё своё "бабло" и жить дальше мне было не на что. С той самой поры я получил стойкую неприязнь к научным изысканиям. А знать правду про деда Пихто совсем необязательно – вполне достаточно образа, устоявшегося с детства.

               
А в том далёком счастливом времени, когда не требовалось пускаться в алкогольные эксперименты, с образом деда Пихто всё было более или менее ясно – Павел Терентьевич из шестнадцатого дома.  Ассоциируя Пихто с Павлом Терентьевичем, я естественно приписывал деду не только внешность, но и характер, привычки, образ жизни, даже приоритетные напитки старика из соседнего дома. И в этой ипостаси Дед Пихто был прост и понятен. Он жил одновременно со мной, гулял с собакой, приносил домой полные авоськи, читал газеты на набережной, иногда напивался, но не сильно. И в подпитии, сидя на скамейке с потухшей папиросой во рту, он распевал казачьи песни красивым, но уже начавшем подсаживаться и выцветать голосом.
Причин для выбора Пал Терентьича прототипом деда Пихто было четыре.  Во-первых, проживал он на этом свете один-одинёшенек – ни жены, ни родственников. Даже друзей у него не было. И "козла" во дворе с другими старичками он не забивал, напивался и пел тоже в одиночестве. Такой, достаточно замкнутый образ жизни, отрицал простоту и понятность деда Пихто и наводил на мысль, что старик не совсем обычный человек. Какой-то ореол загадочности окружал его. Как и про деда Пихто, так и про Павла Терентьевича никто ничего не знал. И этот факт их роднил.
Вторая причина: родом он был из тайги. Так, по крайней мере, он сам утверждал в хмельные минуты. В остальное время он ничего не утверждал, он только здоровался. Но никогда не прощался. И даже на вопросы не отвечал. Впрочем, вопросов трезвому Пал Терентьичу, равно как и пьяному Пал Терентьичу, непонятно почему, никто и не задавал. Так уж повелось ещё до моего появления на свет, и отчего существовала такая странная традиция, я никогда не задумывался. Итак, родом он был из тайги, а в тайге очень богатая флора – растительный мир. Как утверждала одна интересная детская познавательная книга, среди прочих, произрастающих в тайге деревьев имелась и пихта, причём в больших количествах. Созвучье слов ПИХТА и ПИХТО настолько очевидно, что и говорить об этом не следовало бы.
Причина третья: его необычайная внешность. Седо-рыжая, вечно всклокоченная борода вкупе с пронзительными голубыми глазами. Какой-то жгущий взгляд был у этого старика. Вселял тревогу и опаску. Оттого, буркнув "Здрасте", хотелось поскорее проскользнуть мимо. Огромный рост, мощные руки, кирпично-красная кожа и могучий, хоть уже и старческий голос. Слово ПИХТО именно такое и есть. Произнесите его громко и низким голосом, сами ощутите насколько оно большое и сильное. 
И четвёртая причина – может и не самая важная, но достаточно веская. Раскуривая папиросу, Пал Терентьич едва слышно выдавал звук "Пых-пых-пых". Вот эти четыре причины и утвердили в моём сознании образ деда Пихто. Этакого знакомого, но крайне странного и мутного старикашки.
Ах, да! Едва не забыл. Свою лепту в формировании образа внесла собака Пал Терентьича. Точно не знаю, кобель это был или совсем наоборот – я тогда в этих вопросах разбирался слабо. Конечно, иногда половую принадлежность животного можно определить по его кличке. Но в том то и дело, что кличку собаки не знал никто, кроме хозяина, очевидно. Но он свою собаку никак не называл. Только свистел на разный манер. Это заменяло собаке и кличку и команды. Огромная, серая, и клокастая, как борода хозяина, и с такими же горящими глазами, собака своим видом вызывала трепет и ужас. И не только у меня. Её боялись и дети и взрослые. И даже доберманша Берта. И боксёр Колдун тоже. Но Колдун, несмотря на множество медалей, был отчаянным трусом и во дворе получил почётный псевдоним Бздун.
Когда Пал Терентьич проходил по двору, собака неспешно шагала рядом, глядя перед собой и изредка оборачиваясь к хозяину. Детишки торопились укрыться в подъезде. Детишки постарше, матерком и сигаретами изображавшие из себя взрослых, прикручивали громкость нецензурщины и прятали дымящиеся "чинарики" за спиной. Старушки на лавочке замолкали, недовольно поджимали губы и настороженно следили за каждым движением старика. Затухала канонада домино – у "козлятников" временно находились дела более важные, чем садистское вколачивание костяшек в стол. Почему появление Павла Терентьевича и его собаки создавало напряжённость, а на некоторых наводило почти ужас – непонятно. Не было ни одного случая, чтобы собака хоть раз на кого-нибудь не то что зарычала, а даже посмотрела. Да и старику было всё до фени – и малолетнее курение, и неумелая матерщина, и стук костяшек. Он, по-моему, вообще не реагировал на внешние раздражители. С ним можно было поздороваться, если, конечно, он был без собаки, и получить кивок головой в ответ. Голос же он подавал лишь в подпитии, когда распевал песни, сидя на скамейке. В такие моменты он был неопасен и даже непостижимым образом располагал к себе.
Репертуар его состоял в основном из казачьих песен, но иногда он начинал импровизировать на другие темы. Вот в одной такой импровизации он и сообщил о своём происхождении, переиначив песню Бубы Касторского из «Неуловимых мстителей». Вместо "я из Одессы! Здрасте!", он пропел "я из тайги! Приветик!" Ну, и вся песня прозвучала в таёжной интерпретации.
Дед Пихто с псевдонимом Павел Терентьевич жил просто, даже незатейливо, но в то же время он был непонятен и полон тайн. Старожилы шестнадцатого дома, в основном пожилые лавочные сплетницы, в унисон перемывая кости всем и вся, начинали путаться в показаниях, едва заходил разговор о странном соседе. Единственное, что они помнили точно – Павел Терентьевич поселился через несколько лет после шумного заселения свежесданной хрущёвской пятиэтажки.
Я как-то в очередной раз подрался со своим злейшим другом Витькой из третьего подъезда. И в этом бою перевес был на его стороне. Да счет в драках был 5:8 не в мою пользу. От обиды я забрался в густой куст туи, росший прямо позади скамейки и строил грандиозные планы по взятию реванша. Например, наябедничать своему брату, который аж на три года был старше меня и на полтора – Витьки. При поддержке брата можно было легко сравнять счёт в поединках, даже вырваться вперёд. А то и насовсем отбить охоту у Витьки задирать меня по всякому поводу и при отсутствии такового. Я как раз мысленно навешивал Витьке синяк под вторым глазом, как в мои мечты ворвался высокий голос Тамары Иннокентьевны.
- Ну что Вы мне рассказываете, Любовь Поликарповна, - как всегда очень громко говорила она. – Сначала там жила Софья Натановна с мужем. Помните, муж её попал под машину, а через год и Софочка умерла. А через две недели он въехал. Ведь так.
- А вот и не так, - шелестела в ответ Любовь Поликарповна, - Всё Вы путаете. В Софочкину квартиру въехали Латошкины. Софочка жила в тридцать седьмой, на третьем этаже. А Павел Терентьевич – на втором, в тридцать третьей. В тридцать третьей жил Кироп со своей вертихвосткой. Он потом в Ереван переехал, а вместо него Терентьич поселился.
- Только не в тридцать третьей, Любовь Поликарповна, - возражала Фаина Николаевна, - а в сорок девятой жил Кироп. На втором этаже в четвёртом подъезде. Павел Терентьевич переехал вместо Копытенковых в пятьдесят восьмом году. Копытенков в горисполкоме работал и ему на Советов квартиру выделили.
- Может и в пятьдесят восьмом, - соглашалась Любовь Поликарповна, - но только не вместо Копытенковых. Те в двухкомнатной жили, а у Терентьича "однушка".
- Верно, в двухкомнатной, - громогласно подтверждала Тамара Иннокентьевна, - А кто же тогда в тридцать третьей жил?
Старушки так и не смогли вспомнить, когда появился дед Пихто и чью квартиру он занял. Посему они переключились на других соседей, а я, забыв про Витьку и вспомнив, что подслушивать нехорошо, покинул своё убежище, в очередной раз убедившись, что Пал Терентьич личность таинственная.
Если дата его появления так и осталась загадкой, то день исчезновения я помню прекрасно. Проснувшись очень рано, я сидел на полу в своей комнате и наслаждался шикарными, просто царскими подарками, полученными накануне в честь своего шестилетия. Настольная игра "Эрудит", духовой тир и новёхонькие синие кеды с волейбольными мячами на костяшках – предел мечтаний. В это время за окном раздался жуткий собачий вой. Вобщем-то, собачьим воем меня удивить было сложно. Да и напугать в светлое время тоже. Но этот вой был на самом деле жутким. И он повторился опять и опять. Потом послышался свист, чей-то крик, прорезался громкий голос Тамары Иннокентьевны, выкрикивающий что-то невнятное. Снова вой, мужской голос и опять Тамара Иннокентьевна, на этот раз очень разборчиво прокричавшая: "Я сейчас милицию вызову!" Во дворе явно творилось что-то интересное и без моего участия. Как ни тяжело было отрываться от подарков, но любопытство пересилило. Тем более, что появилась причина пофорсить шикарными кедами. Я натянул обновку и, стараясь не привлекать внимание бабушки, выскользнул на лестничную площадку. Иначе я был бы отловлен, усажен за стол и, не позавтракав, никуда бы не пошёл.
Перед шестнадцатым домом уже собралась довольно внушительная толпа любопытных и возмущённых. Возмущённые возмущались, любопытные любопытствовали. И те, и другие на мои новенькие кеды внимания не обращали, а, дружно задрав головы, смотрели на балкон Павла Терентьевича. Этот балкон обычно отличался от других своей первозданностью. На нём не было никакого хлама, каковой обычно стаскивают именно на балкон. Не хранились на нём ни детские санки, ни велосипед. Да и сложно было представить себе Павла Терентьевича на велосипеде и уж тем более на детских санках. Не было на его балконе фанерного шкафа, в котором обычно хранится инструмент и картошка на зиму. Балкон не был застеклён, даже решётки не были обшиты фанерой, линолеумом или шифером, как это делали обладатели всех остальных дворовых балконов. А ещё от себя могу добавить, что на этом балконе не было Павла Терентьевича. То есть он, может быть, когда-нибудь и выходил на балкон, вот только я лично ни когда его там не видел. И этот балкон всегда был таким – бетонная плита, ржавые решётки и облезшие деревянные перила с остатками вроде бы зелёной краски. А теперь на балконе восседала большая серая собака и выла тем самым жутким воем.
- Павел Терентьевич, – это подала голос с соседнего балкона Тамара Иннокентьевна, - угомоните Вашу псину.
Собака, как бы не соглашаясь с громогласной соседкой, задрала морду и тоскливо завыла. Народ под балконом зашумел, кто-то очень нелицеприятно выматерился в адрес собаки и её хозяина.
- Нет, я ей Богу милицию вызову! – обратилась к толпе Тамара Иннокентьевна, едва собака умолкла.
Балконная дверь Пал Терентьича была распахнута, да и окно на кухне тоже. Так что, если он не находился в совмещённом санузле, то не услышать Тамару Иннокентьевну не мог.
- А, может, он в сортире, - озвучил кто-то моё предположение.
- Ага! Канат проглотил, - предположил другой голос.
И любопытные и возмущённые зашлись в хохоте. В воздухе мелькнула чья-то рука, и в бок собаки гулко ударило зелёное яблоко. Но собака даже не дёрнулась, не повернула головы.
- Ты что творишь, баклан!? – и раздалась отлично слышимая оплеуха. Это хозяин Бздуна Мишка Гаврилкин не одобрил поведения моего злейшего друга Витьки.         
- Руки не распускай! – вступился за сына дядя Коля, по виду уже "принявший на душу".
- Жене своей указывай! – огрызнулся Мишка.
- Я и тебе, салабон, укажу! – принялся накручивать себя дядя Коля. – Ты у меня щас красными соплями умоешься!
Мишка проигнорировал эту угрозу – дядя Коля по пьяни (а пьян он был постоянно) угрожал всем. Но только угрожал. Он был тщедушен и его не боялись даже дети. А уж Гаврилкин и подавно. В отличие от своего боксёра Бздуна, Мишка не боялся никого. И дядю Колю он мог побороть одним пальцем.
- Что харю воротишь? – продолжал кликушествовать Витькин папаня. – Только с малолетками храбрый, а тут в штаны наложил?
Мишка повернул лицо к дяде Коле и тот моментально затих. Стало ясно – ещё одно слово и красными соплями умоется именно дядя Коля, да и в штаны может попутно наложить.
Снова по двору раздался леденящий душу вой. Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся и увидел бабушку.
- Пойдём домой, - сказала она и взяла меня за руку.
- А почему собака воет? – я попытался высвободить пленённую руку.
- Что-то плохое случилось, - грустно ответила бабушка. – Собаки всегда не к добру воют.
Такой ответ отбил у меня всякое желание не поддаваться уговорам бабушки. Я-то ожидал услышать что-то вроде: зубы у неё болят, или: скучно ей – поиграть не с кем. То самое, что обычно говорят взрослые детям, чтоб не вдаваться в сложные подробности. Отговариваются, одним словом. Вот в этом случае я нашёл бы массу причин не уходить от интересных событий к малоинтересному завтраку, а уж вопросов бы напридумывал… Но после такого бабушкиного ответа мне стало очень страшно. Настолько страшно, что я послушно зашагал домой, твёрдо решив никогда не появляться возле шестнадцатого дома. Уж, до обеда точно.
Впрочем,  сразу же после завтрака я прилип к открытому окну своей комнаты, наблюдая за происходящим и постепенно начиная сомневаться в своём решении, как только в толпе начиналось обсуждение создавшейся ситуации. И вновь утверждаясь, едва собака подавала голос. Мои сомнения развеяла вкатившаяся во двор милицейская "канарейка". Выгрузившиеся из машины вальяжные милиционеры принялись что-то обсуждать с успевшей спуститься во двор Тамарой Иннокентьевной. Я опять натянул кеды и рванул на выход.
Пробиться сквозь плотную стену людей, окруживших представителей закона, было невозможно, так что вникать в происходящее пришлось на слух. Впрочем, особо вникать было не во что. Слышно было только Тамару Иннокентьевну, повторявшую одно и то же, видимо, уже не в первый раз, и невнятные очень короткие ответы милиционера, пытавшегося направить разговор в нужное ему русло. Но как только он умолкал, громкоголосая старушенция снова возмущённо начинала обвинительную речь о жуткой собаке и её чёрством хозяине.
- Ну, всё! Достаточно, - оборвал Тамару Иннокентьевну другой, более звонкий голос. – Нам всё понятно. Сейчас поднимаемся в квартиру. Вы и Вы пойдёте с нами – в случае чего будете понятыми.
- О Господи! – охнула Тамара Иннокентьевна. – Что ещё за случай?
- А Вы как будто не знаете, отчего собаки воют? – поинтересовался "звонкий" милиционер. – Вот в таких случаях понятые и требуются.
- Ни в жисть не пойду! – взвизгнула старушка и неожиданно вывалилась из людской стены прямо на меня. Я едва успел отскочить в сторону. – Вы хотите чтоб я там в обморок грохнулась?
- Тогда вот Вы, мужчина, пойдёте, - назначил ещё кого-то милиционер. – Остальным с нами не ходить.
В подъезд отправились два милиционера, Мишка Гаврилкин и ещё какой-то незнакомый мужик. Люди затихли в ожидании, сгрудившись возле "канарейки" с оставшимся водителем. Собака на балконе разразившаяся долгим воем вдруг резко умолкла и исчезла в квартире. Когда уши немного привыкли к тишине, стало слышно, как в квартире Пал Терентьича требовательно дребезжит звонок. Вскоре звонок умолк, собака снова выбежала на балкон, а во дворе появился очень важный и серьёзный Гаврилкин.
 - Не открывает, - пояснил он. – Дверь ломать будем. Я щас в ЖЭК, за слесарем.
 Минут через десять Мишка опять появился во дворе в компании пожилого мужика с замасленным чемоданом.
- Сюда, - начальственно указал на подъезд Гаврилкин, уже вжившийся в роль помощника правоохранительных органов. Мужичок послушно зашагал по ступенькам.
Собака неожиданно жалобно заскулила и снова скрылась в квартире. Из подъезда вышел слесарь.
- Тоже мне замок, - презрительно произнёс он особо ни к кому не обращаясь, - спичкой открыть можно, – потом закурил, сплюнул и утопал куда-то по своим Жэковским делам.
В квартире что-то грохнуло, послышался звон разбившегося стекла, визг собаки, крик: "Держи!", вопль: "Ой, бля!" и снова грохот. На балкон выскочил милиционер, уже не такой вальяжный и без фуражки.
- Дверь в подъезд закройте и держите! – прокричал он.
Четверо мужчин и милиционер рванулись выполнять распоряжение, но не успели. Едва они достигли двери, из подъезда вылетело серое чудовище, сбив двоих с ног, и огромными прыжками умчалось из двора.
 В чисто убранной квартире хозяина не оказалось. Не оказалось также никаких документов, продуктов в холодильнике, личных вещей, посуды. Не было даже старых газет, сиротливо стоявшая на столе солонка была пуста. В квартире оставалась только мебель – кровать, шкаф, стол и табурет. Да ещё две пустые трёхлитровые банки в коридоре, разбившиеся во время бегства собаки. Павел Терентьевич так и не появился. Такую приметную огромную серую собаку в городе больше никто не видел.
Так и остался в моей памяти яркий образ Деда Пихто. Но дело в том, что Дед в моём сознании был связан с ещё одним, не менее таинственным персонажем. Ведь существует ещё одна версия ответа на первостепенный вопрос. И эту версию я слышал только от одного человека. Эх, спросить бы сейчас, откуда взялся этот ответ, да поздно. Дело в том, что Евдокия Григорьевна, наша родственница, неизменно отвечала: "Дед Пихто и баба с пистолетом!" Давно это было и я точно не помню, когда впервые услышал про это странноватую парочку. Видимо в том возрасте, в котором люди себя ещё не помнят. И посему симбиоз деда с чудным именем и вооружённой бабки настолько въелся в моё сознание, что я себе и не представлял их по отдельности. При упоминании одного только деда - а ведь в общепринятом ответе он действительно присутствует без спутницы – я, само собой, вспоминал и бабу. Даже видя каждодневно Павла Терентьевича (с собакой или одного), я подсознательно помнил, что где-то имеется особа женского пола, играющая в жизни старика какую-то таинственную роль и оттого скрывающаяся от людских глаз. В результате "толькодедовая" модификация ответа казалась мне неполноценной что ли. Без всякого умысла я всегда дополнял ответ собеседника незаслуженно забытой бабкой и в лучшем случае ловил недоумённый взгляд. А в худшем – кручение пальцем у виска. То бишь ничего ужасного не происходило. В лицо не плевали, драться не лезли, сумасшедшим не объявляли. Но вот что обидно – ни один не поинтересовался, кто она – эта самая Баба С Пистолетом.
Впрочем, не мне жаловаться – сам хорош. Избрав соседского дедка на роль таинственного, загадочного персонажа, я даже не потрудился хотя бы мысленно сформировать образ его верной спутницы. Хотя… Могу сказать в своё оправдание, что попытки были. Не попытки, а так – поползновения.
Поначалу я пытался пристроить на вакантное место кого-нибудь знакомого, но вскоре пришёл к неутешительному выводу, что ни одна из дворовых тёток и старушенций на роль бабы с пистолетом не тянет – ну, в самом деле, представить себе, например, Тамару Иннокентьевну рядом с Павлом Терентьичем, да ещё вооружённую – смех один… Так вот, перебрав всех (как сейчас говорят – проведя кастинг) и убедившись в отсутствие достойных кандидаток, я подключил свою фантазию. Но с определением типажа, внешности, характера, возраста возникли жуткие трудности. И моей убогой фантазии хватило только на пистолет – получился такой старинный, с раструбом на стволе и деревянной ручкой – такой был у Роллана Быкова в кинофильме "Айболит-66".
И вот с той поры так и всплывали в моём сознании, взявшись за руки, Пал Терентьич без собаки и нечто бесформенное серое с антикварным пистолетом.
Но детство, казавшееся бесконечным, закончилось. Закончилось, так как мне и хотелось, что бы побыстрее стать взрослым. Но намного раньше, чем хочется этого сейчас. Поменялись интересы, появились новые увлечения. Дома и деревья уменьшились в размерах, расстояния сократились, время ужалось и затикало быстрей. В сутках урезалось часа четыре – не меньше. Отпала острая необходимость в родных стариках. В тот "переходный" период я ещё не понимал прописной истины – если теряешь родных, то теряешь их навсегда. Это было время находок и осознаний нового, а всё привычное и устоявшееся как-то застыло комком на одном месте и, как мне тогда казалось, уже никуда не могло деться. Не то чтобы я стал видеть всё по-новому, но вот разговаривал я теперь совсем другим языком, из которого исчезло и забылось многое. Или заменилось сленгами. В том числе и Дед Пихто – он теперь стал Конём в пальто, а то и кое-чем другим в манто.
История не допускает сослагательного наклонения, и никто не в силах сделать бывшее не бывшим. Вернуть всё, что ушло в никуда невозможно. А жаль! Только понял я это слишком поздно, когда невозвратимые утраты уже случились, и боль от них уже так остро не резала душу.
Не знаю, происходило ли такое с Вами – чем старше становишься, тем чаще вспоминаешь своё детство. Облачко, майская листва, цветок, занавески, "хрущёвка", какая-то мелкая деталь в фильме, слова, услышанные на улице; да что угодно – всё это, некогда не вызывавшее почти никаких ассоциаций, ныне включает память на всю катушку. И вытаскивает из её закутков совершенно неожиданные воспоминания. Настолько неожиданные, что порой кажется – не со мной это было. Ну не могут воспоминания более чем тридцатипятилетней давности быть такими яркими и подробными. Вплоть до запаха газа в подъезде, отсутствия одного прута в металлических перилах, цвета трубы кочегарки, прорехи на халате бабы Клавы.
А слова и названия… Ведь кроме Деда Пихто и Бабы С Пистолетом существовал в моем детстве некто Махтей. Так говорила моя бабушка: "Ходит как Махтей". Что она имела ввиду, я и сейчас не понимаю, поэтому Махтей в моем сознании рисовался молодым человеком лет восемнадцати-двадцати, невысокий, с прыщавой физиономией, с длинными засаленными патлами, в обсыпанном перхотью пиджаке, туфлях на невероятной платформе и широченных клешах. Засунув руки в карманы пиджака и  ссутулившись, он дефилировал туда-сюда по двору. Вот это было мое "ходит, как Махтей".
Та же Евдокия Григорьевна по отношению к людям неадекватным, чудным, да и вообще по отношению к человеку, совершившему что-либо, не укладывающееся в общие рамки, применяла умопомрачительное словечко "Сприндеус". Крутя пальцем у виска, она так и сообщала: "Да он вообще Сприндеус!"
Я надеюсь, если у меня не хватит времени или энтузиазма, кто-нибудь из филологов будущих времен еще изучит этимологию этих замечательных слов. Только, опять же надеюсь, не такими варварскими методами, как я.
Ох, детство, детство, где ты!


Об этой объездной дороге я услышал от кого-то из соседей по даче. Хорошего качества, практически без машин и гаишников – так было обещано мне. Да ещё километров двадцать экономии. Вобщем, сплошная выгода, а не дорога. Вот только отчего-то проверить эту выгоду я никак не удосуживался. Проскакивал малоприметный поворот, давил "гашетку" лишние двадцать километров мимо двух постов и стабильного пикета с радаром. И почему я решил исследовать новый путь именно сегодня объяснить не берусь. Наверное, оттого, что уже была глубокая ночь, и я никуда особо не торопился.
А дорога и вправду оказалась с приличным покрытием. Никаких населённых пунктов, так что восемьдесят – не меньше. Можно было бы и прибавить, но мешало большое количество достаточно крутых неизученных поворотов, кривая которых скрывалась густым хвойным лесом по обе стороны дороги. Впрочем, и так было кайфово не спеша катить по тёмной дороге, плавно вкатываясь в эти самые повороты и высвечивая фарами могучие ели казавшиеся в тот момент какими-то сказочными великанами. Великаны неодобрительно смотрели на не в меру шустрого пришельца, столь нагло вторгшегося в их многовековую спокойную и размеренную великанскую жизнь. Маленький, но очень шумный, со светящимися глазами, он нарушал тишину, резал темноту и мешал им дремотно размышлять о бренности всего живущего.  И потому великаны то здесь, то там раздвигались, неожиданно открывая уходящие куда-то вглубь чащи дороги, чтоб заманить этого нахального вторженца туда – поглубже и поглуше. А потом опять сомкнуть свой строй, закрыть стеной выход и оставить этого наглеца там навечно. Но вторженец, то бишь я, на просёлки внимания не обращал и продолжал шустро чесать по асфальту к своей намеченной цели. А зря! Лесное войско не выдержало, утратило своё извечное спокойствие и нанесло ответный удар.
Я даже не сбросил скорость, когда заметил впереди справа лучи фар, пробивающиеся с очередного просёлка. Ну, подумаешь – кто-то выезжает на асфальт. Я его вижу, значит и он меня. Вот пусть он и тормозит – главная дорога у меня: обязан пропустить. Вот только я забыл главное правило дороги – правило ДДД. Дай Дорогу Дураку.
На приличной скорости передо мной из-за елей выскочила красная "четвёрка", перегородив дорогу и лишив меня возможности объезда. И тормозить уже было поздно. Успел только рассмотреть в салоне " Жигуля" несколько силуэтов да белое пятно лица водителя. Руки как-то самостоятельно вывернули руль влево, нога до упора вдавила в пол  педаль тормоза. Удар я не почувствовал, а, скорее,  услышал. Меня неудержимо понесло вперед, но лобовое стекло остановило это движение. Теперь я точно знаю, отчего оно называется лобовым. Напоминание об этом стекле осталось у меня на всю жизнь чуть выше левой брови.
Падая назад в водительское кресло, боковым зрением успел заметить днище взлетевшего в воздух "Жигуленка",  и наступила тишина…          
- Живой, слава Богу! – это было первое, что я услышал, вновь выныривая из тишины.
После оглушительного грохота вокруг меня образовались тишина и темнота, потом я начал слышать ветер, шелест листьев, поскрипывания деревьев. Но всё это были звуки природы, а значит для меня – городского жителя – были равны тишине. Темнота и вовсе не нарушалась  – глаза по-прежнему были закрыты. Открыть я их не мог – веки склеились и разлипаться не желали. Вторая попытка открыть глаза отдалась нестерпимой болью в голове. Впрочем заболела и грудная клетка, потом левое плечо – я выходил из временной "отключки" и тело начинало обретать чувствительность. Чувствительность эта была настолько болезненной, что двигаться совсем не хотелось. Я и не стал двигаться, привалился к смятому рулю и слушал "нетихую тишину". Боль притуплялась, тишина убаюкивала, начинала кружиться голова  – я опять начинал впадать в забытье. И "нетихая тишина" становилась вновь тишиной. Я медленно терял сознание.
И вдруг тишина нарушилась легшей на плечо и оторвавшей меня от "баранки" сильной рукой. А потом ещё и мужским голосом, сообщившим, что я живой...
  Меня бережно, аккуратно вытащили из машины, положили, похоже, на обочину, под голову сунули что-то мягкое.
- Ничего, парнишечка, потерпи, - проговорил чем-то знакомый мужской голос, забулькала вода и моих век коснулась влажная ткань.
Наконец-то я смог открыть глаза. Несмотря на темноту,  удалось разглядеть склонившееся надо мной  бородатое лицо. Впрочем, и темноты особой уже не было, вокруг разливались бледные утренние сумерки. Видимо, я достаточно долго пробыл в забытьи.
- Ничего, ничего, парень, - вновь стала увещевать меня бородатая физиономия, - вот уже и глаза открыл – значит, жить будешь.
- А Вы кто? – хрипло спросил я.
- Кто-то, - заулыбался бородатый, - Дед Пихто! – И спросил куду-то за плечо: Ну что там, Нюра?
Раздались шаги, и откуда-то сбоку появилась женщина, одетая, несмотря на лето, в кирзовые сапоги и какую-то древнюю телогрейку. Телогрейка была туго перетянута офицерским ремнем времен Великой Войны, к которому была прицеплена увесистая кобура.
 - Бесполезно, - она отрицательно покачала головой, - все трое, и похоже – сразу.
- Дед Пихто и Баба с Пистолетом! - ахнул я.
- Что? – не понял бородатый.
- Дайте попить, - попросил я.
Бородатый бережно приподнял мою голову, женщина встала на колени, подняла с земли солдатскую фляжку, свинтила колпачок и поднесла флягу к моим губам. Я осторожно глотал воду, поводя глазами вокруг. За спиной женщины виднелись останки, по другому не скажешь, моей машины. Метрах в десяти от нее валялся вверх колесами несчастный "Жигуленок", а около, рядком на обочине, его погибший экипаж.
- Ну, попил? – подбадривающее улыбнулась женщина. Я согласно кивнул головой.
Бородатый опять опустил мою голову на мягкое.
- Что с санитарами? - обернулся он к спутнице.
- Вызвала, - кивнула она. – Вот только когда приедут неизвестно. Сказали через  полчаса, не раньше.
- Так что ты там про деда Пихто? - вернулся ко мне бородатый.
- Павел Терентьич! – потрясенно прошептал я.
- Э-э! Да ты откуда меня знаешь? – вскинул мохнатые брови мой спаситель.
- Мы же жили в соседних домах, Павел Терентьич.
- Когда это? – продолжил допрос бородатый.
- Давно, - я попытался припомнить год, но ничего не вышло, - лет тридцать назад, или больше. Вспомните – юг, море…
- Э-э, - протянул бородатый, - у меня, парень, в жизни было столько морей, что всех и не упомнишь.
- Проспект Ленина, дом шестнадцать, - наконец сообразил я. – Второй этаж. Вы тогда исчезли, а собаку свою забыли. Серая такая, огромная…
- А-а! – хлопнул себя по лбу бородатый, и виновато посмотрел на спутницу. – Да не забыл я, просто слишком быстро переход закрыл. Потом полмесяца ее разыскивал.
- Да, Паша, - укоризненно произнесла женщина, - подвел ты меня тогда.
- Ну, так я же извинился, - заулыбался Павел Терентьич.
- Извинился он, - добродушно проворчала Нюра. – А, если бы я тебя тогда не подождала?
У меня начала кружиться голова.
- Это когда? – поинтересовался Дед Пихто.
- Когда ты Бармой был, а потом голубем, - отрезала женщина. – Забыл, старый? Переход открыт, а тебе летать занадобилось.
- Да, ладно! – отмахнулся бородатый. – Кто старое помянет…
Голова закружилась ещё сильнее.
- Барма – это который храм Василия Блаженного построил? – прошептал я и провалился в темноту.
- Куда!? Ну-ну, паря, не балуй, - я не услышал, а скорее почувствовал голос Деда Пихто, и, заодно, противный запах нашатыря. – Эй, паря, очнись, - и он несколько раз довольно чувствительно хлопнул меня по щекам.
- Уже очнулся, - поспешно  открыл глаза я – рука у Павла Терентьича была тяжёлой.
- Вот и умница, - похвалила меня Нюра. – И не смей больше помирать.
- Не буду! – довольно бодро пообещал я – нашатырь и оплеухи оказались как нельзя кстати. – Так это Вы храм построили?
- Надо же, верит, - восхитился Пал Терентьич.
- Приходится верить, - ответил я. – Вы же за тридцать лет совсем не изменились, а так не бывает.
- Не бывает, - подтвердила Нюра.
- А, как вы здесь оказались? – поинтересовался я.
- Нас в последний раз здесь недалеко похоронили. Вот мы периодически сюда и возвращаемся – могилку свою навещаем, – окончательно запутал меня Дед Пихто. – А тут слышим грохот какой-то среди ночи – мы сюда и двинули. И не зря, как оказалось. Ты как себя чувствуешь? – забеспокоился он.
- Нормально, - ответил я. – Так, что Вы там про Барму и про храм?
- Э-э-э, - протянул бородатый, видимо забыв о чём мы говорили.
- Это Вы храм Василия Блаженного построили? – повторил вопрос я.
- Не построил, а достраивал, - поправил меня Пихто. – Да и не Василия Блаженного он, а Покрова Богородицы на Рву. Просто народ…
- Да, знаю я, - получилось не совсем вежливо. – А почему – достраивал?
- Так проект-то был не мой, - принялся объяснять Пал Терентьич. – Мне когда мальчишка чертежи показал, я ахнул от восхищения. И строить вместе начинали.
- Какой мальчишка? – полюбопытствовал я.
- Да, Постник Яковлев, - ответил Пихто и с уважением произнёс. – Талантище! Гений!
- А вас потом Иван Грозный обоих ослепил, - блеснул эрудицией я.
- Щас! – захохотал бородатый. – Я, как проект увидел, сразу понял – не быть нам живыми. Храм возведём и кранты нам. Вот, через Нюрку Постника в Казань и спровадил. Только год вместе и поработали, а потом я три года достраивал. Слава мне незаслуженно досталась, зато гения от смерти спас. Ну а как собор закончил, кровопивец похвалил, даже денег отсыпал и в ту же ночь порешил меня.
- Сам?! – ахнул я.
- Нет, конечно, - опять засмеялся Пал Терентьич. – У него для таких дел целая команда душегубов была. Ты про опричников слышал?
- В школе проходил, - подтвердил я. – И ещё в книгах читал.
- “Князь Серебряный”, небось? – подмигнул он мне.
- Ага! – кивнул я.
- Ну вот, - продолжил Дед Пихто, - пока меня убивали, я численность гвардейцев-душегубов уполовинил. А уж потом люди напридумывали, что нас с Постником ослепили. Знаешь сколько попрошаек-слепцов потом под нас работали? Замотают глаза тряпкой и давай стенать жалобно – мы-де Постник с Бармою, царём за храм возведённый без глаз оставленные. Люди им хорошо подавали. Только они в деревнях побирались. В города ни-ни.
- Да, фиг с ними – с попрошайками, - я вынул из пальцев бородатого нашатырную ватку и нюхнул для бодрости. – Вы мне лучше объясните, как это Нюра умудрилась Постника в Казань отправить? Она что – над Грозным власть имела? И ущипните меня – вдруг я сплю.
- Не спишь, - улыбнулась Нюра. – А власть некоторую имела – я ведь тогда ему женой была.
- Марфа Васильевна я, - процитировал я фразу из отличной гайдаевской комедии.
- Нет, - покачала головой Нюра. – Марфа Собакина была третьей по счёту  женой. А я – первой. Анастасией Романовной Захарьиной-Юрьевой. Он меня первую и отравил, душегуб. А я ведь ему детишек нарожала. Трёх дочек и трёх сыночков. Иван по началу таким не был. Добрый был, да и собой мужчина видный. А потом, как подменили. Меня отравил и двух следующих жён тоже. А народу сколько погублено было… Паша после смерти в голубя обратился, да у меня в опочивальне два года проживал – ждал когда убивец меня порешит. А потом мы с ним в Италию отправились. Вернулись назад только после смерти душегуба.
- Ну, вы и наговорили, - прикрыл глаза я. – Сейчас с ума сойду. Вы что же – бессмертные.
- Не совсем так, - подал голос Пал Терентьич, - смертные, но быстро воскресающие.
- Всё равно ни фига не понял, - обречённо вздохнул я. – Погодите-ка! Раз вы были такие приближённые к Ивану Грозному, может вы и про его легендарную библиотеку знаете. А то все пишут, ищут, а найти не могут.
- Про то, паря, нам не ведомо, - сурово ответил Пал Терентьич, а Нюра удивлённо взглянула на него. – Не ведомо, я сказал, - рявкнул Пихто. – И неча на меня глаза выкатывать.
- Ну, неведомо, так неведомо, - примирительно согласился я. – Расскажите лучше, кем вы ещё были. 
           Где-то вдалеке заревела сирена "скорой помощи".
- Ну, парень, нам пора, - Павел Терентьич опустил мою голову на траву и поднялся на ноги.
- Погодите, куда же вы, - всполошился я.
- Пора, - подтвердила женщина, - не надо нам с врачами встречаться. Того, что ты видел нас, уже много.
- Выздоравливай, - подмигнул голубым глазом Павел Терентьич. – И особо не заморачивайся нашей болтовнёй.
Они повернулись и зашагали прямо в лес – рыжеволосый не постаревший Дед Пихто и Баба с Пистолетом – рослая, лохматая, даже в кирзовых сапогах вышагивающая как-то по-собачьи.

Потом были врачи "скорой", три недели в крохотной подмосковной больничке, выматывающие допросы следователя, звонки родственников погибших с угрозами мести и кровной войны, очень короткий суд, признавший меня невиновным, повторный суд, подтвердивший решение первого, неуспокоенность родственников и третий суд, на который я даже не поехал. У всех троих погибших в крови обнаружили огромную дозу алкоголя, так что совесть меня терзала не особо.
Я больше думал о своих необычных спасителях. И, по понятной причине, никому о них не рассказывал. Верил и не верил сам себе. Здравый смысл и реальность произошедшего боролись во мне. И вот однажды, решившись, арендовав у друга машину, я вновь оказался на той самой объездной дороге. Найти место трагедии оказалось делом несложным – на обочине стоял деревянный крест с тремя фамилиями.
Я свернул на проселок и медленно двинулся по нему через лес, еще не зная, как и что я буду искать. Дорога была неровная, бугристая, с выбоинами и колдобинами, посему двигался я крайне медленно. Примерно через километр от поворота лес кончился и мое внимание привлек стоящий недалеко от дороги белый обелиск с красной звездой.
Сам не понимая отчего, я остановился, вышел из машины и закурил. Чтобы не стоять просто так на месте, двинулся к обелиску. Простенький деревянный памятник, с белыми, потрескавшимися от времени боками и металлической красно-ржавой звездой – таких скромных обелисков в нашей стране тысячи и тысячи по местам боев. На многих даже фамилий не сохранилось. Или скромно и торжественно – неизвестным бойцам. На этом же памятнике сохранилась табличка, и надпись на ней была необычная:
               Здесь похоронены расстрелянные гитлеровцами
               3 декабря 1941 года партизаны
                ПИХТО П.Т.
                ПИХТО А.Т.
                Вечная память героям!