(Из «Записок Белой Вороны, 8-03)
В последнее время меня стало посещать ощущение бессмысленности жизни. Друзья называют это пессимизмом и советуют заняться здоровьем, изменением внешности и сменой гардероба. Это всегда поднимет тонус и открывает путь к успеху, считают они.
Игра в создание внешнего образа довольно известна - она длиною в жизнь, даже в целые поколения наших жизней! На нее тратится так много сил, денег и времени. Эта игра пожирает наше время, которое можно потратить на что-то, гораздо более важное. Пока дети не выросли и долги им еще не отданы, мы обязаны отдавать себя этой игре, а потом? Ну, какая разница, что будут думать обо мне и моих манерах окружающие, если многих из них я или не особо уважаю (ужас, как стыдно!!!), или не разделяю их радостей, а еще чаще – не вижу, что они, всегда следующие этой игре, счастливы?
После морозов, в город пришла неожиданная оттепель. Более тысячи рыбаков, вышедших в эти выходные на лед Финского залива порыбачить, чуть было не погибли. Льдину оторвало от берега, она кололась на куски и стремительно таяла. Авиация, как могла, снимала их, уже лежащих на крохотных осколках расползающегося в воде льда. По сообщениям, утонули только шестеро. Что касается спасенных, то, несмотря на пережитый ужас, они не откажутся от своего опасного увлечения. Потому что только эта игра делает их счастливыми.
Природа меня больше не исцеляет. Парк почернел, набух от воды и серого, тающего льда, на дорожках грязь и песок. Обнажились набросанные людьми окурки и собачьи кучки. Тающий пруд внешне похож на то грязное крошево залива, с которого недавно снимали вертолетами рыбаков.
Вспоминаю голубой, сверкающий инеем парк февраля. Тогда он напоминал мне островок сказки среди грязного городского месива, а сейчас я не нахожу в нем ничего подобного. Только небо – наше северное небо, остается таким же прекрасным, как и всегда. В пору сумерек, когда сквозь постоянно меняющиеся от сильного ветра облака проглядывает заходящее солнце, наше небо удивительно красиво: в нем сотни разных оттенков и благородная неяркость тонов. Только в Петербурге можно созерцать подобное небо.
Наблюдение себя заключается не в том, чтобы почувствовать себя в согласии с собой. Оно помогает уловить проблески того, на чем действительно держится и чем питается наша личность. Это занятие не только болезненно, но порой просто непереносимо.
Всякая истина связана с нашей возможностью ее понять. Возможность видеть свои особенности зависит от нашей силы выносить это видение. Мы чувствительны к малейшему затруднению или критике, нам нестерпимо трудно вынести какую-либо потерю уважения к себе, особенно, если мы, по нашему мнению, чего-то представляли из себя прежде.
Когда, с какого возраста в нас формируются наши особенности? В детстве? Из своего детства я помню не так уж и много - отдельные, выхваченные из небытия беспамятства картинки. Считается, что мы помним лишь те моменты, в которые осознавали себя, не растворяясь в происходящем. Это довольно странно, если учесть бессмысленность и ничтожность многого из того, что мне помнится.
Вот один из таких эпизодов. Мне восемь лет, я гуляю в школьном дворе, который все мы называли Церковкой. Может быть, нашу школу построили на месте снесенной церкви? Недалеко от дома моей одноклассницы Женьки Полей находится громадный обломок лежащего горизонтально ствола дерева с плоской выемкой наверху. Ее уровень - где-то на уровне нашей, ребячьей груди, но влезть на нее можно, что мы охотно и делаем. Вокруг меня несколько одноклассников и среди них мой «враг» - Женька в окружении двух ее старших братьев. Они, с подачи Женьки, за что-то прицепились ко мне и издеваются, а я тихо огрызаюсь.
- Ты дура, да? - говорит Женька первое, что приходит ей в голову.
-Дура! - с вызовом, не подумав, отвечаю ей я, чтобы как-то от нее отвязаться.
Возможно, я хочу ей этим сказать, что я действительно дура, если терплю ее и слушаю ее гадости, но мне - всего восемь, вряд ли в моем уме выстраиваются такие длинные умозаключения, я просто говорю, потому что говорю, потому что язык у меня работает быстрее, чем голова, потому что умно смолчать - не мое, а вот глупо, но быстро ответить, это – всегда пожалуйста!
Женька удивляется моему неожиданному ответу и уже радуется:
- Дура! Она сама сказала, что дура! Вот дура! - Женьке тоже всего восемь лет, и вокруг нее старшие братья, а я - одна, она может ликовать, наслаждаясь своей победой. Чем закончился случай, я уже не помню, ничего страшного больше тогда не произошло. Каждый из нас, наверное, потом занялся своим делом, а всё вместе растворилось в беспамятстве детства.
С тех пор прошло много лет. Почему этот глупый эпизод до сих пор живет в моей памяти? Я часто чувствую себя в коллективе такой же дурой - открытой, беззащитной и неуклюжей, которая зачем-то намеренно называет вслух свои слабости, подсознательно ожидая от людей такой же объективности. Может быть, я хочу, чтобы в ответ на мою незащищенность мне ответили тем же? Но никто и никогда не собирается этого делать.
Люди принимают нас такими, какими мы сами себя им предъявляем. Поэтому они и предъявляют не то, что в них есть, а то, чем они хотят быть. Никто не желает снимать свое забрало добровольно, даже если и догадывается, что защищать ему по большому счету нечего. Может быть, у меня тайное пристрастие к мазохизму? Или я как раз то, чем сама обозначила себя в той далекой Церковке – дура.
А вот еще одно любопытное воспоминание - очень давний сон, который почему-то до сих пор помнится ярко и это странно. Сны слишком мимолетны, чтобы их так долго хранить в памяти, да еще как объемное, цветное и целостно пережитое ощущение.
Мне снилось, что я умерла, но это было просто фактом, а не трагедией. Мой дух, или нечто, что уже не было телом, но еще было мной, стремительно вылетел из тела и по параболической траектории понесся вверх, удаляясь от Земли. Вокруг были светящиеся, переливающиеся розово-фиолетовые огни, - дух захватывало от скорости! Я ничего не весила и летела куда-то вперед и ввысь «вперед ногами». Это было похоже на испытанное мною однажды ощущение себя в аттракционе «Петля Нестерова», в котором кабина, к которой я была привязана ремнями, поднималась вверх, а ноги взмывали над головой на высоте трехэтажного дома. Итак, в своем странном сне я уношусь от Земли вверх, осознавая, что там мне будет хорошо, но мне очень холодно и страшно – я понимаю, что уже не вернусь назад, и я не хочу расставаться. Благодаря этому нехотению, я не умираю, а остаюсь на Земле. Потом сон обрывается. Странный сон. Может быть, я и впрямь в тот день побывала там, куда мне еще предстоит когда-нибудь улететь навсегда?
В голове скользкий и запутанный клубок противоречивых мыслей, больше похожих на чувства, поскольку, как и чувства, все они не однозначны и объемны, содержат в себе «и да, и нет одновременно». На каждую свою мысль я готова найти возражение.
Мне хочется (а хочется ли?) стать глупой деревенской бабой - ясной и простой, как комок плодородной земли, что родит, не спрашивая, зачем и как, открытой любым советам. Такая баба, если ей станет худо, может пойти к бабке-вещунье, к магу-экстрасенсу или в церковь – к батюшке: все зависит от того, кто первым попадется ей на пути. Любой из них окажет ей помощь и даст исцеление.
Со мной хуже, – я заранее знаю, кто, где и какими словами мне ответит, и от этого знания их слова потеряют надо мной силу, а себе я покажусь глупой и беспомощной, понапрасну отнимающей у других, вместо того, чтобы делать то, что нужно делать в этих обстоятельствах. Чужие советы настроят меня на правильные мысли, но не помогут мне правильно чувствовать. Я, как пружина, легко сожмусь под влиянием советчиков, но потом также легко возвращусь в прежнее состояние, и пока оно само не сменится новым, мне никто не поможет. Я так хорошо умею учить других, но не могу помочь самой себе!
Это напоминает притчу Германа Гессе о двух мудрецах, живших по обе стороны горы и много лет помогавших советами приходящим к ним странникам. В конце жизни каждый из мудрецов, запутавшись в собственных проблемах, решает пойти за советом к соседу. Мудрецы встречаются на середине дороги, соединяющей их жилища. Какими бы умными и начитанными мы ни были для других, для решения своих собственных проблем мы всегда ищем кого-то еще, кто кажется нам спасителем.
У меня просто весенняя нехватка энергии. Яркое весеннее солнце, обнажив всю грязь вокруг, создает внутри ощущение незащищенности от всех, шумно радующихся весне и совершенно не понимающих, что их реакция – не единственно возможная. Я не люблю Масленицу и, особенно - языческий обряд сжигания чучела зимы. Я вообще не люблю быть свидетелем разрушения чего-либо, например, киношные драки, где всё бьется и ломается. А еще - мне жаль зиму, я совсем не радуюсь ее уходу, поскольку не считаю ее своим врагом.