Дни нашей жизни – как листья. Мелькают, летят... Задевают или радуют нас. Сливаются в цветастый калейдоскоп в своём стремительном движении или неспешно парят перед взором. И каждый лист – маленький шедевр. И, оглядываясь на жизнь, каждый из нас видит свою уникальную мозайку этих листьев-дней-событий – ярко-сочную или серо-унылую, пёструю или монотонную – кто как прожил этот листолёт...
Светлый листок: ДЕТСТВО
Это был обычный завтрак в уютном ресторане при отеле. После ароматного чая, неспешно выпитого под приятные звуки фортепиано, впечатлённый виртуозной игрой, решился подойти поближе, чтобы взглянуть на маэстро. Но... вдруг я как бы окунулся в один из любимых мною ещё с юности фильмов – "Неоконченная пьеса для механического пианино" – ведь здесь оно так же играло само, с тем только отличием от кино, что за ним вообще НИКОГО не было.
Текли и струились потоком живые звуки чарующей, настоящей, чистой музыки, но клавиши утопали в клавиатуре сами, без всякого заметного внешнего воздействия... Потрясенный в первый момент увиденным никак не менее мэтра Табакова ("– Агаааа! Мистификась'oн!..." – помните?), не преминул "при всём народе" заглянуть под верхнюю крышку инструмента, дабы убедиться – автомат... – и полюбоваться лёгким танцем трудяг-молоточков над частоколом струн на фоне чёрно-белых клавиш, бегающих без устали под волшебными пальцами маэстро-невидимки... Всё это восхитительно звучало, без малейшего налёта синтетики в звуках – при явно электронной начинке (но струны, струны-то настоящие!) – и заставляло замирать, и волновало, и воскрешало вдруг прекрасное и незамутненное из сокровенных уголков души и памяти...
Как в голопузом и беззаботно-тёплом летнем детстве, вдруг донесённые откуда-то ветром обрывки мелодии, чудные звуки влекли и манили, неотвратимо и властно, вытесняя всё прочее из головы – так, наверное, мифические сирены увлекали аргонавтов своими волшебными песнями. Но у меня, в отличие от мореходов, не было под рукой ни мачт, ни канатов, чтобы суметь привязать себя к действительности и не забыть о маминых поручениях, с которыми я куда-то направлялся. A непонятная магия этого чёрного зверя с блестящими зубами-клавишами звала и притягивала, плотно прижимая меня к своему холодному твёрдому боку и я слышал и чувствовал всем своим маленьким существом каждый его вздох или стон, сопереживал ему и невольно вздрагивал вслед за ним от его внезапного бурного гнева; водя несмело ладошкой по гладкой лакированной шкуре, я успокаивал его, а он, разгоряченный, дрожал и негодовал всем своим мощным телом, ходил ходуном, распаляясь всё больше и больше под чьими-то быстро летящими искусными пальцами, и вдруг – смирел, будто доверившись мне и выбрав меня одного из толпы обступивших людей, и стихал, и замолкал, поворчав напоследок для важности... Все понемногу расходились кто куда по своим взрослым, неотложно-бесконечным маршрутам и кольцам, а я всё сидел и сидел, прильнув к нему и, несмотря на все мои детские гримаски, мне всё труднее было делать вид, что я просто решаю в уме задачку: как лучше пойти домой – через пустырь или мимо стройки (а, кстати, дружочек, а не в магазин ли ты шёл на самом деле? Теперь дома-то – влетит!). Но даже мысль о возможном наказании не отрезвляла – так хотелось дождаться, что вот-вот, сейчас уже все уйдут и на какой-то момент только я останусь с ним один на один – тут-то и произойдет это маленькое чудо: он раскроется передо мной и – наконец-то, только мне одному! – покажет то, что он от всех так тщательно и умело скрывает (но я-то его давно раскусил!) – ОН ЖИВОЙ! И ОН УМЕЕТ ИГРАТЬ САМ! Да-да, сам! Это ведь очень просто определить, если узнать его поближе, а я-то к их породе давно неравнодушен – ещё с той летней грозы, когда не пускали купаться и мы пошли переждать домой к Серёге, моему приятелю. Пока он шмыгнул к матери на кухню узнать про обед, я стоял и ждал в тёмном коридоре и в овальное зеркало, которое висело чуть впереди, я ВПЕРВЫЕ УВИДЕЛ ЭТО – в углу большой комнаты перед ЗАКРЫТЫМ пианино на круглом стуле сидел Серёгин старший брат Витька и в полной тишине, прикрыв глаза, "играл" на нём! Все это было так странно, что я замер и боялся пошевелиться, чтобы он не открыл глаза и не заметил меня. Тут вернулся мой товарищ и я, приложив палец к губам, показал ему на Витьку.
– Да это он к экзамену в "музыкалку" готовится! Пошли! – сказал Серёга, как ни в чем не бывало.
– Так ведь пианино закрыто!
– Так ведь папаша-то спит после обеда! – и он потащил меня к выходу. – Еду согреют и нас позовут...
Прошло какое-то время, пока я наконец-то догадался, как оно там всё было на самом деле. Когда мне уже стало совершенно ясно, что пианино ЖИВОЕ. А как по-другому? В том, что оно тогда звучало, я не сомневался вообще – Витька-то, водя руками, раскачивался под музыку! Но раз оно было закрыто – значит играло САМО, но так тихо, что только Витька и мог его слышать, да и то с большим трудом – вот поэтому он и закрыл глаза, чтобы не упустить ни звука... И эта твёрдая детская убеждённость долго ещё жила во мне, пока не растаяла вместе с такой же верой в Деда Мороза, которому мы наивно-старательно писали свои письма-заказы под каждый Новый год...
– Can I help you, Sir?... – чей-то вопрос выдернул меня из прошлого, возвращая обратно в ресторанный зал, к уже затихшему под моей ладонью фортепиано...
И я вдруг погладил его, как когда-то давным-давно. Отрицательно покачав головой официанту и коротко улыбнувшись в ответ на его удивлённый взгляд, я поспешил прочь – на воздух, к береговому обрезу, навстречу лёгкому морскому ветру, восходящему оранжевому солнцу и бликам на воде.
Мне хотелось ещё немного побыть наедине со своим детством...