Утром, едва рассвело, я уже был на ногах. Спал совсем немного, но чувствовал себя бодрым, отдохнувшим, готовым к новым свершениям. Все необходимое к походу за солью я приготовил еще накануне, и теперь мне оставалось только позавтракать и отправляться в путь.
Я позавтракал остатками глухарятины, запил их чаем из брусничного и малинового листа, проверил посуду домового. Кузьмич мой отличался завидным аппетитом: опять подъел начисто оставленную мной накануне снедь – вареное волчье сердце и кусочек глухарятины. Хотелось бы верить, что не зря я кормлю своего незримого соседа.
- Кузьмич, очень тебя прошу: охраняй дом как следует, - сказал я громко, покидая избу, - Ухожу дня на два, так что не скучай.
В избе что-то тихонько скрипнуло, и я понял: Кузьмич меня услышал и таким образом ответил. Я не стал заглядывать в комнату, ища взглядом источник звука. Захочет – сам покажется. Я просто принял этот негромкий скрип как должное.
Покидать поселок почему-то было тяжело. Наверное, это все от того, что я понимал, что на ближайшие два дня о примитивном домашнем уюте можно забыть. Впереди – километры труднопроходимой тайги и полная неизвестность.
Сперва я шел уже знакомой мне тропой, отмеченной зарубками на стволах деревьев. Именно здесь я шел два дня назад, еще веселый, ободренный грозной мощью «ремингтона». Теперь же даже винтовка на плече не давала мне былой уверенности, и я сторожко озирался на каждый звук – ветка ли хрустнет, птица ли вскрикнет, прошуршит ли прелой листвой маленькая таежная мышь – пищуха. За каждым деревом мне мерещились волчьи тени, а в каждом звуке я слышал тихую поступь жадного до моей крови хищника.
Через два с половиной часа я добрался до просеки, до того самого места, где застрелил волка. Здесь сделал первый привал.
На траве еще виднелись следы волчьей крови, забуревшей этакими мазками на зеленых стеблях. Интересно, а если сделать анализ этой крови, найдется в ней человеческий антиген или нет? Ведь фельдшер Спицын предполагал взрывную мутацию волчьей популяции, а значит, и этот волк должен быть мутантом. Хотя не силен я в биологии, чтобы строить такие предположения.
В этот раз мне повезло: ни волки, ни нечисть меня не побеспокоили. Хотя чье-то незримое присутствие я ощущал постоянно. Словно за мной кто-то внимательно следил, искусно маскируясь среди выпирающих из земли камней, в труднопроходимом буреломе. На всякий случай я держал винтовку в руках, готовый стрелять на звук. Но никаких необычных звуков я не слышал: тайгу наполняли вполне обычные голоса птиц да шелест и размеренный треск раскачиваемых ветром деревьев.
Погода заметно портилась. Чувствовалось приближение осени. Если утро было ясным и прозрачным, как и положено всякому летнему утру, то теперь ветер пригнал откуда-то густые серые облака, готовые превратиться в тучи и пролиться дождем. Солнце то и дело скрывалось за их дородными тушами, и тогда все вокруг окрашивалось унылыми серыми красками.
Я неторопливо выкурил сигарету, поправил свою амуницию, чтобы меньше гремела при ходьбе, попрыгал на месте – звякали только расстегнутые застежки на рюкзаке и антабки на винтовке. Я застегнул все, что можно было застегнуть, антабки обвязал кусочками ветхой тряпицы, снова попрыгал. Теперь нормально. Теперь можно ходить сравнительно бесшумно.
Сориентировавшись по компасу и по солнцу, изредка выглядывавшему в просветах между облаками, я взял направление на юг и зашагал дальше.
За просекой началась какая-то труднопроходимая тайга. Деревья росли среди огромных валунов, на поросших мхом скалах, хоть и невысоких, но, тем не менее, представлявших собой серьезное препятствие. Уже через десять минут мне стало казаться, что я не иду вперед, а лишь перемещаюсь вверх и вниз, перебираясь со скалы на скалу и с каждым разом забираясь все выше и выше. Хвойные деревья здесь росли вперемежку с лиственными, в основном, с корявыми, как говорится в былинах, «покляпыми» березами. Встречались здесь и осины, что меня почему-то обрадовало. Раз осина есть, значит, можно наделать осиновых колов. Против нечисти, если верить народной молве, вернее средства не придумаешь.
- Эй, товарищ! Бей вурдалака колом осиновым! Режь супостата пилою бензиновой! – развлекал я себя шутливыми лозунгами, прыгая с камня на камень, - Пулю серебряную – получи, нечистый! Дорого встанет тебе кровь коммуниста.
Я забирался все выше и выше, и вскоре оказался на вершине скалистого кряжа. Отсюда, с поросшей редким березняком скалы, открывался живописный вид на окрестности. Позади меня, на севере, рассмотреть ничего было нельзя – обзор закрывали деревья, густо облепившие северный склон кряжа. Зато на юге…
Прямо у моих ног расстилался зеленый еловый ковер, рассеченный просекой, до которой было примерно два-три километра. Тайга раскинулась до самого горизонта, местами вздымаясь высокими волнами, из которых выглядывали острые кромки скал. У самого горизонта, километрах в десяти к юго-востоку, скалы поднимались особо высоко, образовав обширное плато. Согласно карте, именно на этом плато находится большое озеро, из которого вытекает небольшая речушка Каменка, в устье которой и находится поселок Усть-Камень.
Над зеленым покрывалом тайги размеренно плыли тяжелые облака. И все это выглядело так красиво, что у меня не нашлось слов, чтобы описать эту красоту. Земля – зеленое поле с редкими залысинами просек и поселков. Небо – синее поле с серыми кучами грозных облаков. И горизонт – неверная, подернутая синеватой дымкой черта, разделяющая эти два бескрайних поля.
Южный склон скалистого кряжа был почти голым. Угловатые каменюки, низкорослый кустарник – и ни одного деревца. Тайга начиналась там, где скалы становились положе, словно прятались в землю – примерно в ста метрах от меня и сорока метрами ниже.
Проклиная все и вся, я стал осторожно спускаться по склону. С камня на камень, цепляясь за кусты, торопливо перебегая по пологим осыпям острой каменной крошки – мелкие камни шуршали под подошвой ботинка, стремительно ползли к обрыву и обрушивались вниз с сухим треском-шелестом. Задержись я хоть на секунду – и сполз бы вместе с камнями, упал бы с отвесной кручи прямо на острые зубы скальных обломков.
Спускался я минут сорок. И когда, наконец, я спрыгнул с невысокого валуна на ровную каменистую осыпь у подножия скалистого кряжа, я почувствовал, каких трудов мне стоило мое скалолазание. Ноги мои гудели, спину скрутило тугой тянущей болью, руки дрожали. Китель мой насквозь промок от пота, да и в ботинках как-то неаппетитно хлюпало: то ли ноги сбил до крови, то ли так вспотел.
В эти минуты я пожалел, что не взял запасные носки. Ноги в тайге нужно беречь, как зеницу око. А я об этом легкомысленно забыл.
Здесь мне пришлось сделать незапланированный привал. Если я правильно сориентировался, до просеки, уходящей к Сырому, мне оставалось пройти километра два-три, не больше. Но и эти ничтожные километры сейчас казались мне тысячами морских миль. Мне нужно хотя бы восстановить дыхание – а то дышу, как спринтер после забега на четыреста метров.
Я снял ботинки, внимательно осмотрел ступни. Вроде бы все в порядке. Ни новых мозолей, ни трещин, ни грибка я не нашел. Зато носки пришлось выжимать – пот с них стекал крупными каплями.
Посмотрел на часы. Двенадцать сорок три. Несмотря на то, что мне пришлось совершать переход местных Альп, достойный Суворова, из намеченного графика я пока не выбился.
Без движения я начал быстро замерзать: прохладный ветерок пробирал до костей разгоряченное вспотевшее тело. И чтобы согреться, а заодно и просушить мокрые носки, я развел небольшой костер из сухого валежника, в изобилии валяющегося вокруг.
Пригревшись у костра, я почувствовал себя белым человеком. Словно запах дымка и тепло живого огня придали мне сил. Я разогрел на костре небольшой кусок глухарятины, нанизав его на шомпол винтовки, и перекусил на скорую руку.
Носки мои довольно быстро высохли, и я, наконец, обулся. Потом засыпал уже угасающий костер мелким каменным крошевом и собрался было шагать дальше, но…
Уже знакомое ощущение толчка в спину. Я оборачиваюсь, скидывая с плеча винтовку…
На гребне кряжа, между двумя березками стояла призрачная женщина. Та самая, которую я видел неподалеку от Полбина, на странной поляне. Она смотрела на меня, и я чувствовал – физически ощущал ее цепкий, колючий взгляд, словно тонкой иглой пронзавший меня насквозь.
Я не успел ничего подумать, не успел испугаться, а руки мои «на автомате» уже вскинули винтовку, и таинственная дама повисла на мушке темным силуэтом. Еще секунда, и я бы выстрелил, но вовремя одумался.
Не факт, что пуля, даже сорок седьмого калибра, сможет причинить ей вред. А если даже я пристрелю ее, какая мне от этого польза? Ведь эта нечисть еще ничем мне не навредила. Так, пугала немного, но не более того.
- Кто ты? – крикнул я, не опуская винтовки.
- Кто ты? – отозвалось эхо низким певучим голосом. Не мужским – женским!
- Кто ты? – спрашивали меня окрестные скалы и деревья, - Кто ты? Кто ты?
Мне стало как-то не по себе. Впрочем, это вполне нормальное чувство для человека, столкнувшегося с необъяснимым.
Я решил ответить.
- Романов Андрей Михайлович! – крикнул я, - Просто человек!
- Просто человек… - ехидно ответило эхо все тем же женским голосом.
Женщина не шевелилась. Я видел, как ветер играет ее длинными черными волосами, как едва заметно колышется подол ее струящегося темного платья, но не мог разглядеть ее лица.
Потом она заговорила. Не эхо – она сама зашептала, едва заметно с такого расстояния шевеля губами. И ее шепот, почему-то напомнивший мне шипение змеи, странным образом отчетливо слышался, словно она шептала мне прямо в ухо.
- Мальчик…где…мальчик…он обещал…
- Какой мальчик? – крикнул я.
- Обещал…мальчик…должен был прийти сам…не пришел…плохо…плохо…когда…придет?
Если бы я знал, что за мальчик, и что он обещал этому призраку, я бы, может, и ответил. Но я ничего не знал, ничего не понимал.
Я опустил «ремингтон». Ведь стрелять я уже не собирался. Бедняжке призраку, вон, и без того «плохо», а я еще пулю в него всажу. Как-то не по-человечески.
- Ты должен…вместо него…нужно…вместо него…
- Что? Что я должен сделать вместо него? – спросил я негромко, словно разговаривая сам с собой. Но призрак, кажется, услышал меня.
- Ты поймешь…должен понять…иначе…все напрасно…
Прошептав это, женщина исчезла. Не просто ушла, не спряталась, а именно исчезла, словно ее выключили. Была тут – и вдруг нет. На ее месте осталась только звенящая пустота.
- Ох, уж эти сказки. Ох, уж эти сказочники, - процитировал я знаменитый мультфильм. Не хватало мне своих забот, а тут еще и нечисть озадачивает. Оказывается, я уже кому-то что-то должен. Но вот кому и что – вопрос!
- Хоть бы помогла чем, - проворчал я, чувствуя, как по телу стремительно разбегается запоздалая дрожь.
Я сел на мшистый валун, приложился к фляжке со спиртом. Верное, хотя и грубое средство снятия стресса. «Закусил» очередной сигаретой.
Только когда мне, наконец, полегчало, и я перестал дрожать, как осиновый лист, я смог продолжить свой путь. Два километра до просеки я пролетел, словно ошпаренный, местами, где не было бурелома и валунов, переходя на бег. Мне все мерещились шаги за спиной и чье-то тяжелое дыхание. Я постоянно оглядывался и, конечно же, ничего необычного не замечал. Останавливаться, чтобы делать зарубки на деревьях, мне было страшно, и я лишь время от времени сверялся с компасом, чтобы не сбиться с пути и не заплутать в каменисто-хвойном лабиринте.
Наконец, я добрался до просеки. Едва выйдя из-под густого покрова древесных крон под открытое небо, я почувствовал себя лучше. Увереннее, что ли.
На часах было пятнадцать двадцать четыре. Впереди еще десять километров пути по заросшим просекам. В лучшем случае, пять часов ходьбы. В худшем…Что ж, в худшем случае придется заночевать в поселке Сыром. По моим прикидкам, до него шесть километров. Неужели же я шесть километров до темна не одолею?
Я зашагал по узкому коридору, стиснутому справа и слева громадами древних разлапистых елей. И в этом узком коридоре-просеке меня то и дело охватывало чувство, здорово смахивающее на клаустрофобию. Мне казалось, что еще немного, и ели навалятся на меня со всех сторон, стиснут шершавыми своими стволами и раздавят, как жалкую козявку. На просеке мне было, мягко говоря, неуютно, но это чувство я гнал от себя, во весь голос горланя разные песни.
И я немало перепугался, когда в ответ на мои немузыкальные вопли откуда-то из глубины тайги вдруг раздался трубный рев – протяжный, на какой-то низкой ноте.
Я опять схватился за «ремингтон». Винтовка, похоже, стала для меня универсальной палочкой-выручалочкой. Хорошо еще, что я не начал нервно палить во все стороны – хватило мозгов поэкономить и без того небольшой запас патронов.
Рев повторился, но на этот раз он был не таким протяжным и плавно перешел в тяжелый громкий стон.
Меня осенило. Мама родная, так ведь это же лось! У него же как раз сейчас, в августе, гон начинается!
Лось – это хорошо. Это мясо, и даже очень вкусное мясо. Вот закончу дела с солью, обязательно вернусь сюда добывать лося.
Небо затянуло сплошной тоскливой серой пеленой. И лосиные стоны как нельзя лучше вписывались в общую унылую картину окружающего меня мира. Серость, сумрак, темные ели с бородами чего-то, похожего на мох, повисшими на ветвях, тревожно шелестящие молодые осинки и березы, выстроившиеся по самой кромке просеки – и стоны, так похожие на человеческие, что порой оторопь берет.
Идти было трудно. Ноги путались в ползучих стеблях травы, колючий кустарник цеплялся за одежду, царапал голые кисти рук, порой хлестал тугой веткой по лицу. Когда на пути попадались особо густые участки кустарника, мне приходилось снимать с плеча винтовку и раздвигать колючие кусты стволом и прикладом. Словом, как я и предполагал, по просеке было идти несколько труднее, чем по тайге. Но, тем не менее, к половине седьмого я вышел на открытый участок местности, плотно уставленный домами.
Это и был поселок Сырое.
Первое, что смутило меня, едва я вышел с просеки – столб с металлической табличкой, на которой едва проглядывались написанные красной краской на белом фоне буквы. Приглядевшись, я прочитал: «Стой! Запретная зона! Проход строго воспрещен». Недалеко от столба, в траве я заметил ржавую металлическую конструкцию, напоминавшую козлы для распилки дров, оплетенную колючей проволокой.
Кажется, здесь было что-то вроде блокпоста. Вот только кому и зачем понадобилось устраивать блокпост у самого въезда в затерянный в тайге поселок? Здесь ведь не секретная ракетная база. Или все-таки…
Как бы то ни было, но теперь охранять запретную зону было некому, и я беспрепятственно вошел в поселок.
Поселок был значительно больше, нежели Полбино или Варяжский. Здесь было несколько улиц – примерно четыре десятка домов. К сожалению, времени на ознакомление с местными красотами у меня не было, и я просто прошел по одной из улиц, разглядывая опустевшие дома, покосившиеся от времени, глядящие на белый свет пустыми глазницами окон. Задержался я лишь у одной избы, забор вокруг которой был густо оплетен колючей проволокой, а окна были закрыты массивными металлическими ставнями. Прямо не дом – крепость! У калитки я увидел уже знакомую табличку: «Стой! Запретная зона!». И чуть ниже, черными буквами: «Предъяви пропуск».
Хотя времени у меня было в обрез, я все-таки решил заглянуть в эту странную избу. На калитке и на двери избы висели ржавые амбарные замки, и мне пришлось сбить их обухом топора. А когда я зашел внутрь и зажег фонарик, глазам моим предстала весьма странная картина.
Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что здесь была казарма. Обширное помещение было уставлено ровными рядами металлических кроватей с панцирными сетками. Кроватей было двадцать две, значит, здесь размещалось подразделение «численностью до взвода». В углу, у самой двери – тумбочка дневального, напротив тумбочки – пустая оружейная пирамида. В дальнем углу – пузатая печка-буржуйка, покрытая слоем копоти. Над тумбочкой дневального, на почерневшем от времени бревне – надпись, коряво нацарапанная ножом: «ДМБ-1970».
Я прошел по казарме, держа наготове «ремингтон», осторожно открыл утепленную дверь, ведущую в соседнюю комнату.
А здесь, судя по всему, располагались офицеры. Шесть кроватей, два широких письменных стола, массивный приземистый сейф, запертый на ключ. Книжные полки, на которых стояли лишь три книги: «Инструкция по технике безопасности при работе с радиоактивными веществами», «Радиационная, химическая и биологическая защита» и увесистый справочник по радиотехнике. В углу – раскуроченная полевая рация, совершенно не подлежащая восстановлению. И, конечно же, печка-буржуйка.
Я, кажется, начал понимать. Участковый Сидоров из фельдшерского дневника, похоже, был прав. Сюда нагрянули компетентные органы в сопровождении войск. И здесь, судя по всему, они квартировались. Интересно, нашли здесь чекисты что-нибудь, или убрались, не солоно хлебавши?
Да нет, это вряд ли. Похоже, они нашли что-то, что их перепугало до медвежьей болезни, и спешно смылись отсюда. Иначе не стали бы ломать рацию и не оставили бы здесь сейф, а забрали бы все это добро с собой.
Жаль, что у меня нет времени разведать окрестности. Возможно, я нашел бы здесь еще много интересного. Ну да ничего: вот решу продовольственный вопрос и нагряну сюда с инспекцией. Может, даже на несколько дней, если понадобится. Изба-казарма выглядит надежным убежищем, в ней и обустроюсь. Но не сейчас.
Я вышел из избы и пошел дальше по улице.
Улица кончалась у реки, там, где начиналась широкая полоса крупного галечника. Река была довольно широкой – метров сорок-пятьдесят, не меньше. Кое-где воды реки вздымались шумными буграми, натыкаясь на подводные камни. Течение было быстрым, и переходить вброд было бы сущим безрассудством. Да и глубина здесь наверняка больше, чем кажется на первый взгляд.
Выше по течению, примерно в трехстах метрах, был старый мост. Даже странно, как сохранилась эта деревянная конструкция за четыре десятка лет. Ведь никто его не латал, никто не обновлял толстые деревянные сваи, неизвестно как вбитые в каменистое речное дно.
Когда я ступил на прогнивший дощатый настил моста, и доски под моими ногами жутко затрещали, мне стало страшно. Я судорожно схватился за перила и замер, опасаясь сделать следующий шаг. Признаться, мне стоило больших усилий заставить себя пройти по этому хлипкому мосту. Шаг за шагом отвоевывал я у своего страха. Мост скрипел и трещал, готовый вот-вот развалиться. А я шагал, вцепившись обеими руками в ненадежные перила. Подо мной грозно шумела вода, обтекая сваи, вздымаясь на камнях пенистыми бурунами. А я все шагал. И только когда до конца моста осталось метров десять, я отпустил перила и быстро пробежал по настилу.
Мне повезло: мост меня выдержал. Значит, когда я пойду обратно, мне будет не так страшно. Во всяком случае, я на это надеюсь.
Сразу за мостом начиналась просека, такая же заросшая и узкая. Метрах в ста от моста она раздваивалась: одна просека уходила на юг, а вторая прямой струной тянулась на восток, к поселку Лосиная Гать.
Я пошел по южной просеке. Время поджимало: уже заметно темнело, а мне еще нужно было отмахать четыре километра, а потом спешно устраиваться на ночлег. И я решил двигаться легким бегом, огибая особо густые заросли кустарника по тайге. Все-таки лучше уж скакать по камням и бурелому, чем продираться через беспорядочное сплетение колючих прутьев.
Бежать было трудно, я быстро уставал, и мне приходилось каждые пятнадцать минут делать короткие остановки, чтобы перевести дух. Само собой, по сторонам я особо не глядел, что едва не стоило мне жизни.
Примерно километр оставался до Усть-Камня, когда я в очередной – и как я сам для себя решил, в последний раз – сделал остановку, сев на землю под высоченной елью, словно кем-то подстриженной на манер сосны: голый ствол и густая раскидистая крона на высоте метров десяти-пятнадцати. В ушах у меня стоял лишь звон и собственное тяжелое дыхание, и потому я не сразу услышал, как прямо над моей головой захрустели ветки. А когда услышал, было уже поздно.
Что-то рыже-серое, полосатое навалилось на меня сверху. Острые когти полоснули меня по лицу и вцепились в плечи. В шею, в опасной близости от сонной артерии, впились чьи-то зубы. Я взвыл от боли, но, по счастью, не запаниковал. Выхватив нож, я ткнул им за голову, и нож угодил во что-то упругое, словно в кусок резины. Не давая опомниться неведомому врагу, я припечатал его спиной к стволу дерева и снова ткнул ножом.
По ушам резанул пронзительный рык-мяуканье. Так мог бы рычать тигренок или львенок. Когти на какое-то мгновение ослабили хватку, и я, в лучших традициях дзюдо, провел бросок через голову. Зажмурился, вцепился пальцами во что-то мохнатое, висевшее у меня на закорках – и бросил.
Это была рысь. Мощная, пружинистая куцая кошка.
Как и положено кошкам, рысь упала на все четыре лапы и резво отскочила в сторону, сверкая в сумраке янтарем хищных глаз. Я перехватил нож лезвием вниз и опустился в низкую стойку.
Рысь осторожничала. Видимо, не готова она была к такому отпору со стороны добычи. Но и я не рвался в бой, только стоял и ждал, когда эта куцая разбойница снова нападет. Но рысь не напала. И немудрено: я удивлялся, как она вообще жива после двух ножевых ранений. Она обошла меня по широкой дуге, не сводя с меня внимательного, выжидающего взгляда, и, нырнув в гущу бурелома, исчезла, словно ее и не было.
Я поспешил убраться из этого места, пока не нарвался еще на какую-нибудь неприятность. До поселка я бежал, не обращая внимания на усталость и на саднящую боль от ран, оставленных рысьими когтями. Кровь стекала мне за ворот, пропитывала камуфлированный китель, но мне было плевать. Лишь бы добраться, лишь бы спрятаться – забиться в самый дальний уголок самой дальней от тайги избы, и сидеть, не высовывая носа.
Просека заканчивалась у прочного, основательного моста, перекинутого через неширокую расселину, по дну которой струилась речушка – да и не речушка – ручей. А за мостом…За мостом едва виднелись в предночном сумраке темные силуэты домов. Поселок!
Уже не обращая внимания на угрожающий треск досок под ногами, я пробежал по мосту и только потом остановился. И тут уж на меня навалилась и тяжелая усталость, и мучительная, словно от ожогов, боль. Едва переставляя ноги, я добрался до ближайшей избы, плечом толкнул хлипкую дверь и ввалился в темные сени.
Зажег фонарик, осмотрелся. Ничего необычного. Стандартная поленница, нехитрый сельхозинвентарь, пустая дубовая кадка.
В избе все тоже вполне предсказуемо: одно общее помещение, три кровати, круглый стол, над которым висит керосинка под жестяным абажуром, четыре стула, два шкафа, щербатое овальное зеркало в тяжелой резной раме на стене – и огромная печь почти в половину комнаты.
Первым делом я зажег керосинку, благо в ней еще оставалось немного керосина. И как только он совсем не испарился за долгие годы?
Потом снял китель, разодранный когтями рыси, и, подойдя к зеркалу, осмотрел раны.
Господи, кажется, целая вечность прошла с тех пор, как я смотрелся в зеркало! Как же я запаршивел! Густая, неопрятная щетина, готовая стать неопрятной бородой, всклокоченные волосы, дикая смесь пыли и крови, размазанная по лицу широкими полосами. И взгляд…признаться, никогда не предполагал, что могу смотреть на мир глазами затравленного зверя.
Царапины от когтей, к счастью, оказались не такими уж и глубокими. Во всяком случае, до живого мяса когти не добрались, разорвали лишь кожу. Кровь уже почти не сочилась, и только на шее, куда угодили зубы рыси, вздулись мягкие розоватые бугры: раны воспалились. Не ровен час, занесла мне рысь какую-нибудь таежную заразу. Да если и не занесла, шеей ворочать я еще долго не смогу.
Смочив подвернувшуюся под руку тряпицу спиртом, я протер раны, вытер лицо. Хорошо бы принять антибиотик, но я, как последний осел, оставил свою походную аптечку в Варяжском.
- Вот паскуда! – злился я на рысь, - Жаль, что не прикончил тебя.
Меня радовало только то, что и рыси досталось немало. Вполне возможно, лежит она сейчас на влажном мхе и мучительно издыхает от потери крови. Представляя себе такую картину, я испытывал что-то вроде злорадства, и меня не смущало, что злорадствовать, вообще-то, нехорошо.
А физиономию она мне хорошо изукрасила. Наверняка останутся шрамы – верное пожизненное напоминание о схватке с диким таежным зверем. С такой исполосованной рожей меня теперь, пожалуй, в приличную тусовку не примут.
Ну и плевать. Плевать на эти долбанные тусовки, на всю эту пошлую светскую публику, жрущую, пьющую и гадящую друг другу на головы. О чем мне теперь с ними разговаривать? О том, кто какую тачку прикупил, кто, с кем и сколько раз совокуплялся? О пустых бриллиантовых безделушках и дорогих шмотках? Да пошли вы все! Эй, депутаты-министры-банкиры! А слабо вам пройтись по тайге в своих костюмчиках от Армани? Слабо запырять ножом рысь? Слабо сожрать волчью печень без соли? Мне – не слабо! Хотите поговорить об этом? Нет, вам об этом говорить не интересно. Вы ничего об этом не знаете. А я уже кое-что знаю. И скоро буду знать еще больше.
И вдруг я с какой-то тоской осознал, что мне незачем возвращаться к людям. Вся моя прошлая жизнь утратила смысл. Что осталось у меня там, в Москве? Друзья? У меня не было никого, кого я мог бы назвать другом. Семья? Не смешите. Я уже давно привык жить один, не связывая себя родственными узами. Работа? Плевать я хотел на такую работу. Деньги? Ох, уж эти деньги. Сейчас я прекрасно обхожусь и без них. Даже те семьдесят квадратных метров, которые я привык называть своим домом, сейчас не вызывали во мне никаких теплых воспоминаний. И если я вернусь, мне придется опять жить в нелюбимом доме, делать нелюбимую работу, зарабатывать постылые деньги, общаться с людьми, не вызывающими искреннего уважения.
Лучше уж здесь, в тайге. В уютной избушке, в компании молчаливого Кузьмича. Ведя постоянную борьбу за банальное выживание, которая не дает расслабиться и заскучать.
Жаль, только не с кем словом перемолвиться. В этом вопросе я уже, кажется, начал понимать Робинзона Крузо.