Пожалуй, впервые я шел по тайге, внимательно вглядываясь и вслушиваясь во все, что меня окружало. И впервые я стал замечать многие вещи, раньше скрытые от моего досужего взгляда.
В полукилометре к югу от поселка я наткнулся на четкий волчий след. Вряд ли след мог принадлежать собаке – откуда здесь ей взяться? Волк прошел здесь совсем недавно: у мшистого валуна – кучка еще теплых волчьих экскрементов. Да, да – теплых. Я не побрезговал опустить в волчье дерьмо мизинец. И при этом не испытал ни капли омерзения.
Если верить справочнику охотника, в это время года волки еще не образуют стаи. Хотя документальный фильм из цикла «Живая природа», снятый где-то в Канаде, утверждает обратное. И то, что след одиночный, еще ни о чем не говорит: волки, оказывается, умеют ходить точно след в след. Это я вычитал в том же справочнике. Натыкаться на стаю волков мне как-то не хотелось, и потому я решил пойти туда, откуда тянулся этот самый след.
Лук со стрелами висел у меня на плече, в длинном холщовом мешке, который я приспособил под колчан, пришив к нему широкую тесемку. Из одного своего ножа я соорудил недлинное, в полтора метра копье, второй нож и австрийский штык висели у меня на поясе. Прямо Аника-воин!
Вскоре наткнулся на невысокие скалы, окруженные каменистыми осыпями. Тайга окаймляла скалы, словно держась от них на почтительном расстоянии. На скалах же росли чахлые, узловатые березки и какой-то колючий кустарник.
У самых скал, на каменистой осыпи сидела крупная птица. Елки зеленые, это же глухарь! Увлеченная заглатыванием мелких камней, птица позволила мне подойти к ней довольно близко, и пришла в себя только тогда, когда я снял с плеча лук и натянул тетиву.
Увидев меня, глухарь попытался взлететь. Что ему помешало, я не знаю, но взлетел он не сразу, а сперва быстро побежал по земле, расправив широкие крылья. Прямо не птица – пассажирский «боинг»!
Я взял прицел с упреждением, совсем как на стрельбище, и выстрелил в уже взлетевшую птицу. Наверное, мне просто повезло – удачный ракурс цели, отсутствие ветра, да мало ли что…В общем, стрела угодила глухарю в…ну, в общем, в задницу. Глухарь дернулся, на какие-то малые секунды завис в воздухе, отчаянно молотя тяжелыми крыльями, а потом все же рухнул в траву, не долетев до спасительного леса считанных метров.
На радостях я даже засмеялся. Подскочил к умирающей птице, беспомощно барахтающейся в траве, и, брезгливо скривившись, свернул глухарю шею. Шея неприятно, сочно хрустнула, и глухарь, дернувшись всем телом, затих.
Я поднял птицу над головой и запрыгал от счастья. Вот он я каков! Смотри на меня, Разлом! С первого выстрела – в яблочко, в смысле, в задницу. Признаться, в эти минуты я мнил себя величайшим охотником в мире, хотя и понимал, что мне просто чудовищно повезло.
Глухарь был тяжелым – никак не меньше пяти килограмм. Это вам не курица, это птица солидная. Я выдернул из глухариного трупа стрелу, прошившую птицу насквозь, а сам труп сунул в другой мешок, приспособленный под ягдташ. Стрелу же, перемазанную глухариной кровью, я отныне стал считать чем-то вроде талисмана. И дал себе зарок: всякий первый выстрел – только этой стрелой, уже отведавшей крови.
Пожалуй, для первой охоты это более чем достойная добыча. Как говорит умудренный вековым опытом народ, от добра добра не ищут. И я, вполне довольный и счастливый, зашагал обратно в поселок.
По дороге мне попадались грибы, которые я, за неимением иной тары, складывал в свой импровизированный ягдташ. В зарослях лещины я нарвал орехов, а заодно и приметил несколько нор мелких пушных зверьков. Как потенциальная пища, они мне были не интересны, и я решил оставить зверьков в покое. Возни с ними много, а толку…Ну что, шубу я, что ли, из них сошью? Уж лучше выследить пару-тройку волков. У них и шкура побольше, и мех более долговечный.
Я шел, сверяясь с компасом, который сегодня не стал чудить и, кажется, работал вполне исправно. По моим расчетам я уже должен был прийти в поселок, но поселка не было. Вполне возможно, я зашел несколько западнее, и теперь поселок – к востоку от меня. Так или иначе, я должен находиться к западу от просеки, соединяющей, если верить карте, Варяжский и поселок Малый. И если я пойду на восток, выйду либо к поселку, либо к просеке. На всякий случай, я прикинул направление на север по солнцу. Сверился с компасом. Компас, кажется, не врал. Либо сговорился с солнцем, чтобы закружить меня в таежной глухомани.
Я пошел на восток, и уже через пару сотен метров наткнулся на не обозначенное на карте болото, поросшее высокой осокой и тростниками. Болото было каким-то жутковатым. Во всяком случае, от одного вида тонких сосенок и берез, торчащих из темно-бурой воды, мне становилось не по себе. Растущие на болоте деревья почему-то казались мне костлявыми руками мертвецов, тянущимися из болотной жижи к небу. И такая тишина была вокруг, что уши закладывало. Даже птицы испуганно молчали в этом неприветливом месте.
И в этой оглушающей тишине я вдруг услышал странный чавкающий звук: словно кто-то размеренно шагал по кромке болота в резиновых сапогах. Звук был совсем рядом, и приближался. Кто-то шел прямо ко мне!
Я спрятался за дерево, вцепился обеими руками в копье – аж костяшки на кулаках побелели. А мерные шаги все приближались. Чав-чав, чав-чав, чав-чав.
Метрах в десяти от меня шаги затихли. Я прислушался: ни звуков дыхания, ни голоса – ничего. Тишина.
Подождав с минуту, я осторожно выглянул из-за дерева.
Никого. Тишь да гладь.
Но ведь кто-то же ходил здесь только что! Готов спорить, это был не глюк!
Опять причуды местной нечисти?
Затравленно озираясь, я прошелся вдоль кромки болота. И – нашел-таки! На сырой земле стремительно заполнялся водой четкий ребристый след от сапога примерно сорок пятого размера!
- Кто здесь?! – завопил я срывающимся на визг голосом.
Ответило мне лишь протяжное эхо.
С оглушительным разноголосым гомоном вспорхнули с деревьев птицы. А меня вдруг охватил панический ужас, и я бегом рванул вдоль болота на север. Это я только потом понял, что на север, а тогда я бежал, не разбирая дороги, то и дело спотыкаясь об узловатые корни и твердые камни. Бежал долго, боясь хоть на секунду остановиться. И каким-то чудом выбежал к окраине Варяжского.
Только дома, заперев двери на засовы, я почувствовал себя в относительной безопасности. Тяжело дыша, я опустился на лавку и долго сидел, пытаясь собрать в кучу растерявшиеся мысли. Меня уже не радовали первые мои охотничьи успехи, я все силился понять, что же произошло там, на болоте. И понять не мог. Если там был человек, то куда он исчез? А если это была нечисть…Почему-то нечисть в огромных резиновых сапогах я себе никак не мог вообразить.
Кое-как совладав с обуявшими меня страхами, я взялся за свою добычу. Грибы нанизал на нитку и повесил во дворе, на солнцепеке. Пусть это будут первые мои запасы на зиму. Глухаря я долго и методично ощипывал, откладывая перья подлиннее для оперения стрел. Из глухариных потрохов я сварил что-то вроде бульона, а тушку обмазал глиной и долго запекал в горячих углях.
На несколько дней я едой обеспечен. Огромной глухариной туши мне хватит, пожалуй, дней на пять-шесть. Бульон же я решил выпить сразу, заедая его сухарями. Консервы, как и грибы, решил оставить на черный день.
Оставленную мной накануне пайку мой домовой опять подъел начисто. И я уже не удивлялся его незримому присутствию где-то рядом. Теперь, думаю, будет хорошим тоном угостить его простецкой похлебкой и кусочком добытого мной глухаря. Пусть оценит мои старания, пусть знает, что новый хозяин этого дома не лыком шит, и кое-что да умеет.
Ужин у меня получился королевский. Это вам не омары, не буржуйский жюльен! Истекай слюной от зависти, столичная ресторанная братия! Это моя личная добыча, мой глухарь, мною же запеченный в глине, сваренный собственноручно бульон и ароматный крепкий чай с брусничным листом. И – стопочка спирта по русской традиции, под торжественный тост за первую удачную охоту.
Впервые за все время, проведенное мной на Разломе, я наелся до отвала. Блаженная сытость мягко растеклась по организму, потянуло в сон. Я глянул на часы. Всего-то половина восьмого! Детское время. А сколько всего еще не сделано! Нужно копать выгребную яму, мастерить гранаты из охотничьих патронов, оперять стрелы, штудировать справочник охотника – дел невпроворот!
И как далеки все эти дела от всего того, чем я жил там, в Москве, среди людей! И ведь меня не воротит с души от этих дел! Конечно, можно сослаться на новизну ощущений – мол, пройдет месяц – два, и все это надоест до чертиков. А настанет зима, и я с тоски на стенку полезу, потому что мне нечем будет заполнять долгие зимние вечера.
Не знаю, что будет через месяц или два, но сейчас мне казалось, что только здесь я начал по-настоящему жить, а вся моя прошлая жизнь – бессмысленная трата драгоценного времени, решение каких-то дурацких проблем, казавшихся мне насущно важными – и ничего более. И за это ощущение новой, напряженной, полнокровной жизни я был благодарен Разлому.
Перед сном я оперил несколько стрел. В первую очередь, конечно же, ту, заветную стрелу-талисман, побуревшую от крови. Оперение получилось неказистым, как, впрочем, почти все, что я делал своими руками. На закате вышел во двор, опробовал, как ведут себя стрелы на полете. Оказалось, вполне сносно: из шести стрел пять мне удалось вогнать точнехонько в торец бревна на углу соседней избы – а расстояние, я вам скажу, не маленькое: метров сорок, не меньше. Только одна стрела, растеряв в полете все перья, плашмя шлепнулась о бревенчатую стену и упала в высокую траву.
Что ж, теперь я могу быть спокоен: у меня есть надежное, достаточно точное оружие. И, что самое главное, я умею с ним обращаться. Конечно, лук не винтовка. Но, тем не менее, для меня сейчас лучшего, пожалуй, и не придумаешь.
Вспомнив заветы средневековых лучников, тетиву с лука я на ночь снял. Нужно давать луку отдохнуть, иначе ослабнет от постоянного натяжения. Не думаю, что ночью мне приспичит в кого-то стрелять.
Кстати, надо бы сделать еще два-три лука, про запас. И вообще, запастись мне нужно еще очень многим. Теплой одеждой, например. Моя куртка из жутко модного у экстремалов полартека, может, и сойдет за теплую одежду, но только не здесь, не в Сибири. Выйти в мороз в тайгу на целый день я в ней не рискну. Не ровен час, окочурюсь где-нибудь под елкой.
Нужно найти соль – килограммов пятьдесят, не меньше. Без соли и думать нечего о каких-то запасах мяса на зиму. В дневнике фельдшера Спицына упоминается охоткооператив в поселке Усть-Камень – наверняка соль там имеется, раз уж там запасали мясо и выделывали шкуры.
Вот только до Усть-Камня – двадцать пять километров, не меньше. По заросшей травой и кустарниками просеке, через поселок Сырое – и что самое страшное, в опасной близости от тех мест, где сорок лет назад плутал джеклондоновский типаж Мясников.
С такими не очень веселыми мыслями я лег спать. И в эту ночь меня не посетил никто – даже сны обошли меня стороной, и я провалялся до утра, словно в тревожном беспамятстве, в черной беззвучной пустоте.
Утром, едва проснувшись, сразу поглядел в заветный угол под иконой. Мне почему-то казалось, что сегодня домовой не появлялся. Странная такая мысль, ничем не обоснованная.
Но посуда в углу снова была пуста. Зато на дне кружки, в которую я наливал бульон из глухариных потрохов, лежал тронутый ржавчиной ключ.
Здорово. Домовой все-таки решил помочь мне. Подкинул ключик, который, без сомнения, должен открыть замок, за которым лежит нечто полезное. Вот только где этот замок?
Я огляделся, и тут меня словно прострелило. Шкаф! Три дня я ходил мимо него, даже не пытаясь открыть, словно кто-то мне глаза отводил от этого тяжеловесного произведения мебельного искусства. Три дня, как идиот, я старательно обыскивал окрестности, но даже не пытался узнать, что лежит у меня под боком.
Я подскочил к шкафу, уже ни секунды не сомневаясь, что ключ этот обязательно подойдет к замку. Так и есть: ключ в замке легко провернулся, словно замок был недавно смазан. Трепетно, словно подарочную обертку, я открыл шкаф.
В шкафу, в небольшой самодельной пирамиде, стояло нечто невообразимо прекрасное и страшное. Винтовка. Длинная, стройная, как фотомодель…
Все еще боясь поверить своему счастью, я схватил оружие, несколько раз передернул затвор и щелкнул спуском. Работает, как часы!
Заводские клейма были затерты и едва просматривались, но, если мои скудные познания в области оружия верны, это был старинный «ремингтон» сорок седьмого калибра, тот самый, который в России почтительно называли «слонобойкой».
Внизу пирамиды лежала коробка с патронами. «Винчестер магнум» точка четыреста семьдесят, тысяча девятьсот тридцать шестого года. Значит, мой диагноз верен: в моих руках и впрямь была знаменитая «слонобойка».
Двадцать четыре патрона, здоровенных, как снаряды для небольшой пушки. Негусто, конечно. Да и не факт, что они еще могут выстрелить: за долгие годы порох мог запросто разложиться, потерять свою грозную силу. Нужно проверить…
Я разобрал винтовку, осмотрел ствол: как я и подозревал, он был забит густой смазкой. Пальни я сейчас из винтовки, ствол бы наверняка разорвало. И в лучшем случае, я остался бы без глаз.
Долго и тщательно я чистил оружие, пришлось даже пожертвовать некоторым количеством спирта. Но в результате мои старания окупились сторицей: сверкающий чистотой надраенного хрома ствол казался практически новым. Я не эксперт, но мне показалось, что из этой винтовки не сделали и сотни выстрелов.
Потом я тщательно вытер от пахучего солидола патроны. Похоже, прежний владелец винтовки был опытным охотником и знал, что к чему в оружейном деле: у каждого патрона был аккуратно сточен носик пули, для того, чтобы пуля обладала большей поражающей способностью. Залетит такая пуля в организм – здоровенный кусок мяса вырвет.
Ну, домовой, ну, порадовал! Что ни говори, подарок поистине царский!
- Порадовал, Кузьмич, порадовал, - сказал я громко, походя окрестив домового Кузьмичом, - Спасибо тебе.
Домовой, конечно же, не ответил.
Я зарядил винтовку – в отличие от трехлинейки, в магазин «ремингтона» помещалось только три патрона – и вышел во двор. Непривычная тяжесть оружия в руках казалась приятной. В конце концов, мощное оружие обязано быть тяжелым.
Выставил прицел на пятьсот метров – примерно на дальность прямого выстрела. Дослал патрон, прицелился в деревянный столбик ограды, до которого было метров двести. И плавно нажал на спусковой крючок.
Оглушительно рявкнул выстрел. Винтовка с силой ударила меня по плечу, так, что я едва не упал. А от столбика, в который я стрелял, красиво полетели во все стороны сухие щепки.
В ушах повис тугой звон, я затряс головой. Звон не проходил – но это вполне нормально. Так и должно быть.
В тайге суматошно заголосили птицы, напуганные звуком выстрела. Пусть галдят. Их галдеж и звон в ушах не испортят мне минуты тихого торжества.
Я передернул затвор, досылая очередной патрон. Стреляная гильза, сочно звякнув, упала в траву. Снова выстрелил в столбик – и опять попадание! Получив вторую пулю, столбик не выдержал, переломился пополам. Сорок седьмой калибр, что ж вы хотите!
Больше стрелять не стал – пожалел патронов. И без того понятно: винтовка бьет просто превосходно. Такому стрелку, как я, лучшего и желать не приходится.
Ну, теперь держись, Разлом! Разбегайся, зверье! Я иду на охоту!