36. (Глава из повести)
Я уже описывала, как вела пение в школе целый год из-за отсутствия учителя-специалиста. На уроках я рассказывала биографии композиторов и моих любимых певцов. И вдруг увидела вблизи живую Людмилу Зыкину. Я всю жизнь преклонялась перед теми, кто хорошо поёт и не заносится, не гримасничает и не обезьянничает на сцене. Мне посчастливилось тет-а-тет беседовать со знаменитой певицей.
Доступны те, с кем легко. Людмилу Зыкину я лицезрела, как простую смертную, а не великую неприступную артистку, гладила её за плечи, разговаривала с ней и выпивала за одним столом. Мы много фотографировались. У меня есть фото в нашем доме культуры: на фотографии моя подружка Нина Науменко и Людмила Георгиевна Зыкина.
Муж у Нины Науменко работал в Карлсхорсте рядом с музеем «Маршалхаус» в доме связи. Короче, он - связист. А у Зыкиной муж, (моложе её на четырнадцать лет), в это время находился в Западном Берлине. Муж с женой могли часами разговаривать друг с другом после концерта-выступления в нашем Доме Офицеров. Это влетало в копеечку Людмиле Зыкиной. По вполне понятным причинам она и появилась у Нины Науменко в квартире, чтобы беспрепятственно поговорить с мужем.
А я была без ума от радости – послушать мою любимую певицу, а заодно и приобщиться к великому голосу. Я, наивная, где-то в тайне надеялась, что она похвалит и меня – много ли надо человеку для счастья. Мне хотелось заглянуть певице в рот, как будто я могла увидеть её голосовые связки и понять, в чём секрет такого сильного голоса.
…У нас в английской группе в институте училась с нами Галина Кондрина – единственная, кто до сих пор не ушла из школы. Так вот она отлично пела: её голос лился откуда-то из груди – красивый грудной голос – я такого потом не слышала. Помню, я просила её: «Дай мне заглянуть, что там у тебя в горле, как ты извлекаешь звук?» Она всегда отвечала, что так пела её мать…
Так вот я полагала, что такой же голос и у Зыкиной без микрофона. Мечтать не вредно…
… Мы с Ниной постарались хорошо накрыть стол и чего только не настряпали. Рады были из кожи вон вылезти, лишь бы ей понравиться. Приготовили разных спиртных напитков тоже, в том числе, у Нины в углу стояла огромная бутыль с вишней – солдаты по дорогам нарвали. Нина заполнила бутыль вишней, и там только ещё началось брожение, градусов никаких не было.
Нина жила на втором этаже. Как только мы услыхали шаги по лестнице, так и выскочили на лестничную площадку встречать долгожданных и лучших в мире гостей. Знала бы Зыкина, что я опишу это в моей книге, то, может быть, вела бы себя по-иному.
По лестнице поднимались двое. С Людмилой Георгиевной шла маленькая чёрноволосая женщина, похожая на евреечку. В руках она несла прижатую к себе, казалось, очень драгоценную коричневую сумочку.
Познакомились. Крошечную «телохранительницу» – полный контраст Зыкиной – звали Леной. Они сняли верхнее лёгкое норковое манто.
Мы с Ниной хлопотали возле них и праздничного стола. Всё было готово. Оставалось только порезать обжаренную со всех сторон куру-гриль на кухне.
Зыкина сразу же вызвалась помогать нам:
- Девочки! Зовите меня просто Люда, я не люблю, когда по отчеству.
Это было вызовом на то, как Нина, изменяя голос, льстиво всё время заискивала: «Людмила Георгиевна! Людмила Георгиевна!»
- Давайте я буду разрезать куру на куски, - спокойно сказала Зыкина, помыв руки и взяв протянутые Ниной острые немецкие щипцы.
Она села на кухне и принялась резать. Певица предстала перед нами совсем не полной, такой домашней, в простом тёмном трикотажном платье, с порванными колготками. Причём, мы бы этого и не заметили, да она сама показала и извинилась:
- Девочки, простите меня, что я даже рваные колготки не сменила. Стрела поехала дальше вверх…
… Всё, я порезала… Что дальше помогать?
- Ничего. А что Вы, Людмила Георгиевна, будете пить? – опять забылась Нина и назвала Зыкину по отчеству и с такой интонацией и улыбкой, как будто рада была на плаху лечь ради певицы.
- Ради Бога, увольте. Я после вчерашнего концерта не могу отойти. Шалаев и Крылов всё ещё спят после ночного кутежа. А я опять на ногах.
- Ну, хоть винца, Людочка.
Тут певица увидела в углу бутыль с вишней:
- Вот эту наливочку я и буду пить.
- Ну-уу, это же бурда, в ней нет ни одного градуса.
- Вот и отлично! Как раз для меня. Вишнёвая наливочка.
Все сели за стол в большой комнате. На столе дымилась в миске на полотенце для сохранения тепла сваренная начищенной рассыпчатая картошка, рядышком - огурчики маринованные и солёные, грибочки солёные, капуста квашеная и чего тут только не было. Вдвоём на стол собирали.
- Это же моя самая любимая крестьянская еда!
Людмила Георгиевна ела и говорила мало, только, когда её спрашивали, то по-простому, по-домашнему отвечала. Но эта простота была кажущейся: она постоянно носила "мундир, застёгнутый на все пуговицы". Все общественные люди привыкли к такому обожанию и любопытству фанатов, поэтому старались не раскрываться, чтобы потом не описали их поведение где-нибудь в газете.
Мне же не терпелось узнать побольше для моих бесед с учащимися в школе. Видя её неразговорчивость, я сама стала рассказывать ей собственную биографию Зыкиной, что правильно, а что не правильно, пусть исправит:
- Людочка! Я работаю в школе учительницей и часто рассказывала о Вас на уроках пения. Опровергните, если что не так!
- Всё, что хотите, спрашивайте, только петь не заставляйте! Я устаю на концертах. Не люблю петь за столом. Можно поставить пластинку и слушать, если надо.
Я, конечно, очень расстроилась, но виду не показала:
- Вы родились в 1929 году летом, да? (10 июня 1929 года) Где-то в Подмосковье? Или в Москве? (Канатчикова дача) Работали на ткацкой фабрике? (На токарном станке) Пели в хоре имени Пятницкого? (Пошли на спор с девчонками, а Вас сразу же взяли).
Я бы, на её месте, обязательно рассказала, как классно пели бабушка и мама...
Зыкина отвечала односложно. Непонятно. Я бы сказала: очень по-хитрому. Слово - на вес золота. Калёными щипцами тяни - не расскажет. Записать и запомнить нечего. Рассказчицей она была неважной и нехвастливой; восторженной собеседницей она никогда не была, а больше слушала; пока не коснулось её драгоценностей.
Даже сейчас, прочитав выпущенную ею книгу о себе и других певцах: Руслановой, Мордасовой и др., я ничего не нашла, чтобы можно было рассказать нового и интересного о ней самой.
Единственное только, что в семье все пели: бабушка, мама.
Мама даже за отца вышла замуж по критерию: любит ли петь и слушать поющих... (Это позже перед смертью она станет более разговорчивой по телевизору). Своим характером она напоминала Ирину Архипову.
Не знаю, есть ли у неё братья, сёстры, по-моему, никого. (Двоюродная сестра - Вера Васильевна и племянник Сергей) Как училась, работала? Какие трудности встречала? Об этом она ничего не рассказала. О мужьях тоже ни слова, даже и о настоящем, с которым говорила по телефону. Надо же так уметь говорить неконкретно: обо всём и ни о чём. Всем поддакивать, соглашаться, приветливо, с достоинством улыбаться, но "не расстегнуть ни единой пуговицы".
Но даже когда она уходила в соседнюю комнату, где стоял у Нины телефон, то там было глухо, как в танке. По возвращении Нина выпытывала, что же так мало Людочка поговорила. На что певица сухо ответила: "Пусть мне даёт отчёт. А я... что я... не о чём говорить: дала концерт, нормально - и всё."
Единственное, что она выдала:
- У меня высокое давление и диабет. Ноги болят носить такой вес.
- Ой, да Вы совсем и не полная, - притворно восхищалась худенькая, как щепка, Ниночка Науменко.
Она щебетала, порхала вокруг Зыкиной до "противности", - у Вас красивые волосы, кто Вам делает причёску? Ой, какая Вы красивая!
- Я всё делаю сама: причёску; макияж почти не делаю; шью сама, украшаю платья всякой вышивкой, бисером.
Речь плавно перешла на «телохранительницу» Зыкиной, в два раза меньше её самой по росту. Лена и за столом держала эту увесистую сумочку.
И когда они стали говорить о богатствах и трясти всякие побрякушки, то я окончательно расстроилась и разочаровалась: лучше бы спели мою любимую: «Калину во ржи», «Ой, снег-снежок» или «А лес стоит загадочный».
А Зыкина, наоборот, оживилась. Видимо, ей было лестно, что её труд так оценен.
Я ничего не понимала, да и до сих пор не разбираюсь в брюликах: где сколько карат. Нет, я, конечно, ношу всякие там простые бусы. Но чем они ценнее, тем меньше мне нравятся – снимут разбойники на тёмной улице. Так уж я воспитана.
Тогда, а это было сорок лет назад, (на столетие со дня рождения В.И. Ленина - 1970 год) у Зыкиной ещё не было таких больших сапфиров, изумрудов и жемчуга, но и колечки, серёжки и браслеты - все с бриллиантами.
- Вот этот изумруд – машина, а этот бриллиант – квартира, этот подарен тем-то за это, а этот – за то. (Фамилий она не называла.)
Слышу я, как сквозь сон, их голоса и ещё больше разочаровываюсь. Знала бы Людмила Георгиевна, как я всегда любила её, её голос, как самое большое богатство нашего народа. Умрёт – все богатства оставит не известно кому, ведь детей у неё нет. (Тогда ей было сорок лет, почти сорок один.)
Всё остаётся людям. А её голос не умрёт. Я помню, как разочаровалась в Лидии Руслановой и в Зое Фёдоровой, узнав про их богатства и афёры с ним. Вот уж действительно, дорвётся человек до добра и превращается в Кощея Бессмертного, который над златом чахнет. Самое ценное богатство – это стремление к познанию мира, а именно: языки, музыка, поэзия, проза.
Что мне понравилось в Зыкиной, так это умение поставить себя высоко, вести себя достойно, она могла бы быть требовательным учителем. Вернее, у неё всегда была бы хорошая дисциплина. Хороший организатор, она умела подавлять, вести за собой.
Когда гости пошли к себе в гостиницу, мы с Ниной провожали их по лестнице вниз. Я не смогла удержаться и всё-таки запела: «А сердце, сердце так стучит. Скажи, пусть будет больно мне, но только не молчи!» Людмила Зыкина тут же отозвалась: «А что? – недурненько, хороший голос у тебя, Оля! Вот почему ты всё время порывалась запеть за столом!»
- Просто на лестнице хороший резонанс, - скромно ответила я, – это Ваша школа, Людочка! Я Вашу пластинку у себя на родине в Грязовце до дыр заиграла. Все родные уже говорили: «Прекрати, надоела твоя песня про молчаливого мужа!»
Мы побывали у Зыкиной и в гостинице. Она затащила нас к себе. Показала свои наряды – новые платья к отдельным песням.
- Вот платье «Осень» золотое с кленовыми листьями. Украшать люблю сама. Выдумываю. Вот тёмное длинное. Да вы же вчера на концерте видели. Нравятся?
- Очень-очень! - в один голос хвалили мы с Ниной.
У Зыкиной все черты лица правильной формы, красивое русское лицо, не требующее никакого макияжа. И характер у неё тоже доступный, если бы чуток поискреннее, то и совсем хорошо. Но я полагаю, что с кем-то она, наверно, бывает совсем другой, чем с нами. Нас же она видела всего один раз – какой спрос? Другая бы вообще не снизошла…
В начале 2008 году я читала в интернете, что Людмила Георгиевна Зыкина сейчас очень плохо себя чувствует, была в реанимации. Я молю ей здоровья и желаю долголетия!!! Ей уже семьдесят семь лет. Точно не знаю, да это и неважно. В каком году родилась – она так и не сказала тогда. Ни да, ни нет. Но я не думаю, что мы разлюбили бы её за откровенность. Пусть ей всегда будет семнадцать лет! По голосу да! Истинно русское пение!
********************************************************
Умерла Л.Г. Зыкина, когда ей исполнилось восемьдесят лет.
Дальше у меня опубликован и стих о ней, прочитайте, пожалуйста!
Фото Л.Г. Зыкиной и Нины Науменко над стихом.
http://www.proza.ru/2009/06/29/55 - стих о ней.