Когда я впервые привела Сильву домой, Феня отнеслась к ней довольно сносно, хоть и поглядывала иногда с опаской. А как же иначе, Сильва молода, красива, полна сил, энергии и так нежна со мной. Феню же подобные «телячьи нежности» перестали привлекать довольно давно… конечно, она не забывала о них совсем, но словно бы, знала точную дозировку проявления своей любви ко мне, чтобы я не решила, что безразлична ей. Сильва же отдавала мне всю себя без остатка, пылко и искренне, что, конечно, не могло оставить Феню совершенно равнодушной.
Она, сперва, тихо злилась, сидя подолгу в своем кресле, и перебирая огромными зелеными глазами все предметы в комнате.
Меня это не то чтобы не трогало, просто глаза мои настойчиво прикрывала бесконечная, всепоглощающая нежность и самоотдача той другой, той второй, что так стремилась стать первой.
А в Фениных малахитовых очах не было и тени обиды или злобы, лишь тихая безысходная грусть и глубокая убежденность в своей ненужности.
Настал день, когда Феня не пришла на ночь в мою постель. Я тихо позвала ее, не надеясь, в общем, на результат… тогда я позвала снова. Безуспешно. Сквозь дрему я услышала, как скрипнула дверь комнаты, осторожные шаги и, через мгновение, теплое дыхание Сильвы на моей щеке. Я уже приподняла край одеяла, готовая обнимать и дарить поцелуи, как дверь распахнулась вновь. Вместе со сквозняком в помещение ворвалась Феня. Из хрупкой груди ее вырвался не то стон, не то хрип, и моя ревнивица метнулась к кровати. Извернувшись всем телом, Сильва прошмыгнула ко входу и, невредимая, была такова.
- Ну, иди ко мне… - Я попыталась улыбнуться как можно более дружелюбно и заглянула в самые темные глубины ее глаз. О, сколько боли и любви я там нашла… Феня развернулась, нарочито медленно, спиной ко мне и вышла из комнаты, ясно давая понять, что никто кроме нее сюда не войдет.
Я смирилась, но вскоре ночи стали холоднее, темнее и длиннее. Тогда мне пришлось принять одно из самых тяжелых решений в жизни.
Одним субботним утром, после завтрака, я радостно сообщила Фене, что сегодня мы поедем за город, к моей маме и она, казалось, обрадовалась возможности сменить, на время, обстановку.
Электричка плелась медленнее некуда, и я наблюдала, как моя ревнивица ловит глазами серые осколки тучек, как мечтательный взгляд двух изумрудов перепрыгивает с одного небесного островка на другой и, благодаря этому, зрачки похожи на маленькие маятники.
За пыльным окном с грязными дождевыми потеками, в причудливом танце кружились ели, периодически сменяясь серыми, до отвращения похожими друг на друга перронами. Из тамбура тянуло сигаретами и безысходностью.
Наконец, женский голос в динамиках, перекрывая треск и шипение, проквакал название нашей станции.
Мама была рада Фене, они не виделись уже пару месяцев. Она расцеловала ее в щеки и принялась колдовать на кухне, а мы уединились в мансарде, где нас ждала старинная кровать, заваленная пуфами и маленькими, промятыми временем подушечками.
Несколько часов Фениной уютной нежности не вернули мне покоя, ведь впереди было прощание…
Прогулка в саду и чудесный ужин у трескучего камина. Мама вручила мне новую пару шерстяных носков, а Феня тут же прижалась к ним щекой, вдруг слишком колючие…
Скрепя сердце, я вызвала такси, и, одевшись, обняла маму. Феня присела на стул у входной двери, и очень удивилась, когда я обняла и ее. Но долго гадать, в чем дело ей не пришлось.
- Малышка, тебе придется остаться с мамой. Пойми, так продолжаться не может… господи, да не смотри ты на меня ТАК! – Я наклонилась, чтобы поцеловать ее, но моя яростная бестия, сверкнув очами, полными презрения и гнева, дала понять, что покалечит меня, при малейшей попытке проявить жалость.
Я ушла, осторожно прикрыв дверь. А внутри занозой сидел этот ее прощальный взор брошенного ребенка. Я опустила стекло и закурила. Гадкая пародия на ночное небо слилась с моим настроением и неудержимо начала перерастать в устойчивое чувство вины.
Мне, вдруг, вспомнился промозглый ранневесенний вечер, когда я шла домой с работы. Усталая, злая на весь мир и неизмеримо одинокая, я пинала перед собой пустую банку из-под пива, поставив себе задачу – допинать ее от метро до подъезда. И, внезапно, когда я оказалась в кружке света, сброшенного сверху добросовестным фонарем, глаза мои поймали изумрудный блеск ее глаз, смотрящих на меня с вызовом, гордостью и каким-то бесшабашным очарованием. Мне нужно было только поманить ее за собой, и никаких слов… Никаких рук… Только взгляд. Решение полностью принадлежало ей.
И вот… спустя 9 лет, я еду в такси домой, увозя с собой ее сердце, ее глаза и этот полный обиды и гнева взгляд… Что-то скатилось по моему лицу. Бред… Еще сигаретку… И еще…
Выйдя из лифта, и сделав пару шагов по лестничной площадке, я прислушалась… За дверью тишина. Странно, раньше я слышала шаги обеих моих малышек, как только открывался лифт.
Дверь скрипнула. Я включила свет и удивилась еще больше, когда Сильва не вышла встретить меня и теперь…
Разделась, зашла в комнату. Вот она, моя нежная, ласковая соня… Спит на моей подушке. Сильва лениво оторвала голову от хлопковой наволочки и окинула меня, почти равнодушным взглядом… Я опешила…
Где?! Где безграничная любовь?! Неудержимые ласки… Радость от моего присутствия… Я прямо увидела со стороны украсившую мое лицо горькую усмешку…
Так вот оно что! Оказывается, все эти приятные возлияния диктовались тебе, дорогая, чистой воды эгоизмом. Ну, что ж, назад пути нет… Я уже осознаю, что потеряла что-то очень важное, а приобрела, в сущности, лишь чувство вины…
Как же ты красива, молода и грациозна, маленькая лживая лицемерка…
Какую же боль может причинить человеку человек, если даже ты – кошка, довела меня до таких горьких слез…
The End.