Мокрый снег залетает под капюшон. Осторожно спускаясь по скользким ступенькам, окидываю взглядом сад. Сегодня постоянная кормилица птиц разбрасывает хлеб на моей дорожке – налево, под горку. Рядом с женщиной две большие авоськи.
Подхожу к маленькой женской фигурке, которая спиной ко мне, с размахом – так, чтобы пошире разлетался хлеб, кидает его ближе к появившейся уже полынье. Взмах – и птицы суетливо подбирают корм. Кому не досталось в этот раз - изловчится в следующий. Или ущипнет, на всякий случай, для устрашения, счастливую уточку. Потом слышно то ли благодарное, то ли просящее тихое покрякивание… пока не долетит очередная порция хлебных кусочков.
Поравнялась. И… получила неожиданную «размашистую оплеуху».
- Ой, простите!!! – воскликнули мы обе одновременно. Я – потому что помешала бросить. А она – что «залепила» своим кулачком мне в голову.
- А я вижу, что подтягиваются с правого берега, и решила им подкинуть, - виновато сказала женщина, не переставая нащипывать и разбрасывать порции от хлебной нарезки.
- Это я виновата - засмотрелась, как они спешат к Вам вперевалочку и уже заранее вытягивают шейки. Могла бы и предугадать, что Вы сейчас направо бросите. Каждый день вижу Вас, когда на работу иду, - приостановившись, сказала я. – Только справа, на той дорожке.
- Да. Я уж четвертый год их кормлю.
- Вы, верно, здесь живете, на Павлова?
- Нет, я - на Карповке [Карповка – речка, в одной остановке от улицы Павлова]. Там тоже уток много, но здесь больше, поэтому сюда и хожу. Да и на Карповке их многие кормят. Кто к Иоанну Кронштадскому ходит.
«…только сегодня, почему-то виделось это светлейшее место… свечи… отблески… усыпальница…»
Тем временем нарезной батон в руках женщины иссяк. Пустой пакет она засунула в авоську, а из другой, стоящей рядом, достала следующую «нарезку» в такой же упаковке. При этом я увидела, что в сумке еще было два батона. Заметив, видимо, мое удивление, женщина сказала:
- Да я по двадцать батонов каждый день им покупаю и - сюда, в сад.
- Как – по двадцать?!! – Я стояла, раскрыв рот, сраженная простым таким откровением. Да, именно непередаваемой естественностью и простотой, с которой это было сказано.
- А в выходные – по сорок, - добавила женщина, продолжая кормить уточек.
- Но ведь это же по самым скромным подсчетам тысяч двенадцать, не меньше!!! - мелькнула в уме сумма, явно больше моей зарплаты.
- Ну, да. Поэтому и работаю, с трех часов. А утром кормлю.
- Господи! Дорогая Вы моя!... – никакие другие слова не пришли в этот момент. – Как хоть Вас звать?
- Рая.
- А отчество?
- Просто – Рая.
…
- А я только остатки от вчерашнего хлеба приношу, да пшено – воробьям, - совершенно оробев от услышанного, сказала я.
- Да, я вас тоже заприметила. Вы иногда с руки уток кормите. Видно, когда время есть.
- Вы – тоже. Они так забавно щиплют за пальцы, вместо хлеба на ладони. Я уже давно не вижу селезня со сломанной лапкой. Наверно, не выжил в морозы?
- Наверно… Я в сильные морозы когда приходила, нескольким лапки ото льда оттаивала. В своих руках держала, пока лед не растает.
- Как?!! Прямо в руки давались?
- Ну да. Сидели замерзшие совсем. Чего ж их не взять-то?
…
Во все глаза я смотрела на Раю. Маленькая, худенькая, явно пенсионерка. Одета очень скромно. Видно, что одежде этой много-много лет, но опрятная, естественно. Лицо изможденное, но такое доброе.
Утки, тихонько покрякивая, крутились прямо у наших ног, доедая двадцатый Раин батон…
Мы попрощались, как давние знакомые. Рая пошла домой – на Карповку. А я – на работу, дальше через садик. На нескольких деревьях снова «висели» объявления об акции в защиту Лопухинского сада, напротив особняка у грота (именно завтра в двенадцать часов). В глубине сада уже замечено какое-то «строительное шебуршение», потому что та, которая не просто Валя, вопреки своим обещаниям, дала разрешение на строительство многоэтажной гостиницы в саду.