Письма
Разлука была невыносимой. Два с небольшим года, прошедшие после свадьбы, и даже рождение дочери и забота о ней, не сделали моих чувств к Шурке слабее. Я писала ему письма практически через день. Мелким, убористым почерком, чтоб вместилось побольше. В этих письмах были мои слезы, мои воспоминания и мои мечты о том, как мы, наконец, встретимся.
Шурка отвечал такими же длинными, полными нежности и желания письмами. А еще в них были стихи, разысканные им в каких-то старых книжках и журналах. И в том, что он писал мне эти строчки, было столько всего невысказанного им самим: то ли от того, что он был еще так молод и не очень готов к женитьбе, то ли от того, что еще ему никому не приходилось говорить таких слов.
Каждый раз, получая от него письмо, я заливалась слезами, потому что тоска по нему в тот момент становилась совсем уж невозможной и такой горькой. Я прижимала к себе Сашку, нашу белокурую дочурку, сильно похожую на моего любимого Шурку. Мы и дочь назвали его именем. Узнав, что я беременна, мы как-то сразу решили – если родится девочка, быть ей Сашкой.
Моего любимого мужа в те далекие студенческие годы никто иначе, как Шуркой, не называл вовсе. И мне так нравилось это задорное и веселое «Шурка». Мне нравилось в нем все. Глаза с хитроватым прищуром, они не умели сердиться, а лишь озорно дарили окружающим теплые лучики. Пухлые, вишневого цвета, губы под рыжеватой щеточкой реликтовых усов. Это он их в шутку так всегда называл. Потому что не сбривал ни разу, а с завидным постоянством подравнивал их ножничками, наводя полнейший беспорядок в ванной комнате. А его губы мне всегда хотелось целовать. При этом что-то сладкое и тревожное начинало поступать в кровь, горячо разливаясь по всем венкам и капиллярам и, наполняя меня всю сумасшедшим восторгом. И даже его нос, совсем не маленький, но которым он гордился, с удовольствием растолковывая всем, конечно же, весело привирая, что у него греческий профиль. У него были очень нежные руки, и я каждую секундочку помнила их прикосновение. Мне нравилось засыпать рядом с ним, уткнувшись в теплую подмышку, и просыпаться на его плече и чувствовать, как подрагивает его ладонь на моей груди. Мне нравилось, проснувшись, смотреть в его глаза, щекотать ресничками его щеку и, замирая от желания, ждать, когда же случится то самое, настоящее счастье.
В общем, к тому времени, как мой муж окончил институт и уехал покорять сибирские просторы, он был мной горячо любим, а разлука, отбросившая нас друг от друга на целый год, была не только первым испытанием, но и настоящей мукой для нас обоих.
Я давно уехала в Сибирь за своим мужем, я живу здесь, в поселке со смешным и необычным названием «Перегребное» уже 25 лет. И вот уже восьмой год я живу без него. Смерть никогда не бывает «лепой», но его оказалась уж какой-то совсем ненужной, непонятной, обидной, страшной. Она изменила меня и мою жизнь, научив ценить то, о чем в добрые времена человек совершенно не задумывается. Но так и не научила меня обходиться в этой жизни без него, напоминая частыми беспокойными снами, в которых он, молодой и веселый, счастливо шагает по моим снам, как и по моей судьбе, легко справляясь с трудностями и неприятностями. Где он так влюблен в эту жизнь, со всеми ее горестями и радостями, где у него есть я, дети, родители, друзья. А самое главное, есть он сам, мой Шурка!!!
Теперь, по прошествии стольких лет, его письма, хранящиеся в родительском доме, наверное, могли бы мне вернуть нашу молодость, дерзкую, бурную, счастливую. Вернуть на какие-то мгновения нашу любовь, яркую, нежную. Наверное, могли бы. Да только я до сих пор боюсь дотронуться до этих писем, вытащить из стареньких конвертов листки, вырванные из ученических тетрадок, с его выстраданными словами: «Здравствуй, дорогая, любимая, моя женушка…»