Все-таки сказано «возлюби ближнего своего», а не «человека», тем более, не «людей». Это степени абстракции. Пацифизм, кстати, на том и стоит, что он абстрактен. Лицемерие пацифизма есть социальная ловушка для индивидуума, абстракция обессиливает и делает его покорным рабом социума. Любить всех это значит не любить никого, но в то же время подчиняться императиву «всех», выражающему простое давление количества, массы. В этом есть оппортунизм индивида, его неверие себе и трусливое прислонение к большинству. Так он лишает себя мужества иметь собственное отношение к миру и довольствуется тем, что «на слуху», то есть ходячими мнениями толпы.
Но именно пацифисты, то есть дешевые миролюбы, упрекают в абстракции, когда говоришь им, что любишь не человека, а мысль, идею, образ человека, высшие представления о человеке и человечестве, идеал. Да, конечно, толпа и большинство «конкретнее» идеала, ибо телесно-осязаемы, угрожающе вещественны. Бога же, как известно, «не видел никто никогда», то бишь, Бог как идеал идеалов есть первейшая «абстракция».
Но Бог есть конкретный живой динамический образ, своим бытием связующий мысль и время и существующий лишь в восходящем движении, то есть творящий и эволюционирующий. Пока мы тянемся к нему и наша душа напрягается в стремлении оправдать подобие, мы развиваемся и растем, вместе с Ним творим себя и мир.
Когда же мы слабеем и замедляем ход своей жизни, связь между мыслью и временем в нас тоже слабеет и рвется; Бог вместе с оторвавшейся мыслью превращается поистине в абстракцию и в омертвелого статического идола. А мы, по инерции считающие себя «верующими» и взирающие на этого идола отупело верным взором, тонем в реке времени, которое, отвязанное от мысли, еще быстрее сносит нас в океан хаоса.