1.
Иногда, и в последнее время все чаще, я спрашиваю себя: что привело меня сюда, к Разлому? И не нахожу вразумительного ответа. Воля моего наставника? Собственное желание сбежать от того, что меня окружало в том, невообразимо далеком Большом Мире? Или же…
Помню тот день, когда я, спрыгнув из раскрытой двери зависшего над колышущейся травой вертолета, оказался на этой странной земле. Тогда я не знал, да и не мог даже предположить, что ждет меня здесь, у Разлома. Из всего имущества я принес сюда несколько смен белья, кое-какую одежду, консервы, спички да пару ножей. Все это было туго упаковано в увесистый рюкзак, плотно прилепившийся к моей спине.
- Ну, чудила, ни пуха тебе, - напутствовал меня штурман вертолета, помахав на прощание рукой. Я знал, что сюда вертолет не вернется – разве что кто-нибудь еще, такой же ненормальный, как я, захочет прийти в эту несусветную глушь в поисках чего-то, чего он не может найти там, в Большом Мире.
- К черту! – крикнул я в ответ.
Неуклюжая горбатая стрекоза старенького МИ-2 как-то поспешно взмыла вверх и вскоре исчезла за темными верхушками елей. А я еще долго смотрел вслед улетевшему вертолету, и мне было тоскливо. Только в эти минуты я начал по-настоящему понимать, что добровольно приговорил себя к бессрочной ссылке в медвежьем углу. Вместе с вертолетом, казалось, улетела вся та жизнь, к которой я привык, а иногда мне казалось, что и полюбил.
Чтобы прогнать тоску, я принялся в который раз изучать выцветшую карту этих мест, которую когда-то кто-то второпях нарисовал цветными карандашами на листе плотного ватмана…
Как эта карта попала к Васильеву, я не знаю. Васильев никогда не говорил мне об этом, как бы я ни расспрашивал его. Да и вообще, о Разломе он говорил коротко, словно нехотя.
- Место силы, - отвечал он всякому, кто спрашивал его о Разломе. И к этим двум словам, как правило, добавлял лишь загадочное молчание.
Не знаю, чем я так приглянулся Васильеву – у него есть ученики и посерьезнее меня – но для меня он сделал исключение: рассказал о Разломе чуть больше, чем остальным, и даже снабдил картой.
По его словам, здесь, в самом сердце Сибири, где средняя плотность населения - один человек на сто квадратных километров, проходит этаким шрамом тектонический разлом. И на этом разломе есть местность, которую иначе, как Разломом не называют. Когда-то в этой местности жили люди, но в один момент их словно нечистая согнала с насиженных мест. Если верить карте, на Разломе есть восемь брошенных, совершенно безлюдных деревень, заселяемая время от времени база геологов и еще несколько странных пунктов, отмеченных на карте черными квадратиками.
- Вот эти квадратики, - говорил мне Васильев, напутствуя меня, - обозначают какие-то строения. Но какие, этого я не знаю. Скорее всего, что-то геологическое. Может, метеорологи что-то понастроили. Не знаю. Но имей в виду: там можно обустроиться, найти что-нибудь полезное. В общем, на месте разберешься.
Прямо посреди Разлома, если верить карте, глубокая расселина, по которой протекает неглубокая, но быстрая река, с обилием порогов и перекатов. В скалах, окаймляющих реку крокодильими зубами, обозначено три пещеры. И все это «великолепие» утопает в зеленом ковре тайги, дикой, практически не исхоженной.
И именно здесь мне предстоит прожить как минимум год, прежде чем вернуться к Васильеву и получить-таки его рекомендацию.
Зачем мне его рекомендация? Не знаю, поймете ли. Просто Васильев – отличный тренер, сэнсэй. Он тренировал меня уже пять лет, и недавно заявил, что большему меня научить уже не сможет. Но для того, чтобы попасть в ученики к более продвинутым мастерам, мне нужно год провести в отшельничестве, работая над собой. Конечно, для вас это все похоже на клиническую шизу. Просто, господа, вы не занимались боевыми искусствами всерьез.
Да и самому мне, если честно, обрыдло каждый день видеть вокруг себя одно и то же. В свои двадцать восемь лет я уже успел устать от однообразного существования, хотя существование это и было похоже на какой-то карнавал. Вечный карнавал рано или поздно надоедает, каким бы ярким он ни казался. И нет ничего губительнее для человека, чем ловушка повседневности, застойной размеренности и определенности жизни. Если вам не хочется напрягаться в попытках понять меня, считайте, что мне просто захотелось новых впечатлений.
Над головой моей проносились с какой-то неестественной скоростью рваные облака. Иногда в просветах между облаками показывалось солнце, на неуловимо короткие минуты озаряя унылое безлюдье своим веселым светом.
- Вот, брат, как оно все обернулось, - сказал я сам себе, - Это вам не Москва, однако.
Место своей высадки я определил по карте весьма приблизительно. И потому зашагал не по кратчайшему маршруту к ближайшей деревне, а сперва пошел на север, к реке, которая мне казалась единственным надежным ориентиром.
Я успел пройти километр, может, чуть больше, когда компас на моем запястье начал сходить с ума. Стрелка то крутилась волчком, то замирала, стараясь принять вертикальное положение и при этом упираясь в стекло.
Что ж, иного от «места силы» я и не ожидал. Что здесь мешало работать компасу, непонятно. То есть, мне не понятно. Профессионал-геолог, наверное, определил бы, что здесь расположены залежи, например, железных руд или еще чего-нибудь в этом роде. Я же просто принял подлое предательство компаса как должное.
Поначалу я испугался, что заблужусь. Сориентироваться по солнцу не получалось: мешали облака и густые кроны деревьев. Но после панического метания среди деревьев я отыскал знакомые со школьной скамьи ориентиры: муравейники и мох на древесных стволах. Конечно, ориентиры эти не отличались надежностью, но давали хотя бы самое общее представление о направлении.
Тайга оглушила меня непривычной тишиной. После городского шума, после свиста вертолетного двигателя эта тишина казалась мне абсолютной. Признаться, даже шелестение деревьев, раскачиваемых ветром, я услышал не сразу.
Под ногами почавкивал влажный мох – наверное, недавно прошли дожди, и вокруг все так и дышало промозглой сыростью. Наверное, поэтому первое, чем запомнился мне Разлом – неуютностью.
Здесь, казалось, сама природа противилась присутствию человека. Пока я шел к реке, меня не оставляло ощущение, что нечто огромное неприветливо смотрит на меня откуда-то сверху. И от этого нечеловеческого взгляда хотелось прижаться к земле, слиться со мхом, затеряться.
Однако я шел вперед. Считал шаги, прикидывал расстояния, чтобы хоть чем-то занять мозги, отогнать гнетущее ощущение потерянности, одиночества и беспомощности. И, по моим прикидкам, через четыре километра вышел к реке.
Тайга оборвалась, словно кто-то обрезал ее по кромке скал гигантским ножом. Скалистый обрыв, на котором я неожиданно оказался, уходил почти отвесно вниз метров на двадцать. И там, в глубине неширокой расселины билась о камни река. Странно, но шума бурного потока почти не было слышно, словно окрестные скалы заглушали его.
Я снова сверился с картой. Если идти вверх по течению реки, я должен выйти к деревне, обозначенной на карте как поселок Варяжский. Ниже по течению, если я, конечно, правильно сориентировался, должен быть объект, обозначенный черным квадратиком.
Я сел на ствол поваленного бурей дерева, достал сигарету, закурил. Привычная расслабленность тут же расползлась по телу, на какое-то время исчезло ощущение постороннего взгляда.
Странные здесь все-таки места. Глухие, неприветливые. Отовсюду так и веет какой-то враждебностью. Словно я вдруг оказался на вражеской территории. Оглядевшись, я заметил, что многие деревья, растущие на скалах, причудливо искривлены, словно кто-то сознательно пытался завязать их в узел.
- Не знал бы, где я, подумал бы, что в Чернобыле, - сказал я вслух, чтобы хоть как-то оживить тишину – хотя бы звуками своего голоса. Знаете, я не боюсь разговаривать с самим собой вслух, хотя это многим и кажется признаком ненормальности.
Неожиданно прямо над моей головой что-то тяжело зажужжало, словно огромный рой пчел пронесся в ветвях деревьев. Я вздрогнул, заозирался, но ничего, что могло бы так жужжать, не заметил. Звук тем временем стал стремительно удаляться и вскоре стих где-то в глубине тайги.
Мне стало совсем не по себе. Руки-ноги вмиг стали ватными и непослушными. Хотелось убежать без оглядки, но я вовремя взял себя в руки, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, и на всякий случай достал нож.
Нет, подумал я, это жужжали вовсе не пчелы. Так мог жужжать какой-нибудь механизм – монотонно, безжизненно. Воображение тут же нарисовало жуткую нечеловеческую машину, летающую в лабиринте деревьев с неведомой мне целью. Что и говорить, воображение у меня богатое, и давать ему волю не стоит. Иначе я здесь через три дня сойду с ума от страха.
Я бросил недокуренную сигарету в расселину, перехватил нож поудобнее и зашагал вверх по течению реки.
Трудно сказать, сколько я прошел. Я уже не считал шаги, я весь превратился в один орган слуха и вздрагивал от каждого шороха. Но Разлом, видимо, решил, что на сегодня мне хватит острых ощущений, и больше не преподносил мне странных сюрпризов.
Я добрался до Варяжского, когда уже заметно стемнело. На моих часах, выставленных по местному времени, было уже девять вечера.
Солидная километровая проплешина, начисто лишенная деревьев, заросшая травой грунтовая дорога, обрывающаяся у самых скал, десяток дворов, ограда поскотины по кромке окружающей проплешину тайги – вот и весь поселок. Вдоль дороги – покосившиеся столбы с обрывками проводов. Все пусто, безлюдно, заброшено.
Я выбрал избу, которая выглядела более или менее сохранно. На всякий случай постучал в дверь и, не дождавшись ответа, вошел.
Внутри было темно, и я включил фонарик. Осмотрелся.
Луч света выхватывал из темноты детали самого обыкновенного сельского быта. Вот, в углу стоят вилы, на стене – двуручная пила. Вот сложены аккуратной поленницей дрова. На полке – «летучая мышь» и трехлитровая банка с чем-то прозрачным, наверняка, с керосином.
«Летучая мышь» оказалась вполне исправной, а в банке и впрямь оказался керосин. И, дабы не сажать аккумуляторы фонарика, я зажег лампу. Сразу стало как-то…уютнее, что ли. Наверное, это свойство человеческой психики, выработанное еще пещерными людьми – связывать подвластный человеку огонь с ощущением уюта, обжитости.
Внутри изба представляла собой одно помещение, добрую половину которого занимала огромная печь. Кроме печи, здесь обнаружился крепкий, иссеченный ножами стол, две широкие длинные лавки, пара приземистых табуретов и шкаф, запертый на ключ.
Я затопил печь, причем сделал это довольно быстро для городского жителя. Думал, это целая наука, а все оказалось гораздо проще: выгреб золу из подтопка, открыл заслонку дымохода, оторвал кусок бересты, обложил его лучинами – а дальше уже дело техники. Все просто.
Когда в печи затрещал огонь, и в избу потянуло теплом, мне стало совсем хорошо и спокойно. Я снял промокшие ботинки и поставил их к печке – сушиться. Поменял носки, надел очень кстати пришедшиеся кроссовки – а Васильев еще смеялся, к чему мне кроссовки в тайге. Послушался бы его – пришлось бы сейчас босиком ходить.
Неприветливость Разлома и страхи, одолевавшие меня днем, сейчас казались какими-то далекими и несущественными. И даже одиночество уже не так тяготило меня. Но где-то на границе сознания все еще оставалось странное чувство, что здесь я – не совсем желанный гость.
Я разогрел банку рыбных консервов и поужинал, заедая сардины в томате ржаными сухарями. Не знаю, почему я так решил – вроде бы никогда не замечал за собой склонности к суевериям – но я открыл еще одну банку консервов – кильку, которой не так дорожил, как тушенкой или сардинами – и оставил ее в углу, под запыленной иконой. Потом подумал и налил в алюминиевую кружку немного спирта из фляжки. Как-никак, я здесь гость непрошеный, а посему должен уважить местного домового. В конце концов, хуже от этого не будет. Не съест домовой, так сам позавтракаю утром.
Поужинав, я улегся спать. После трудного дня даже жесткая лавка казалась мне уютной постелью. Я накрылся курткой, надел шерстяные носки – поутру наверняка будет холодно, и в первую очередь этот холод почувствуют ноги. На всякий случай положил рядом с собой фонарик и нож, так, чтобы были под рукой. И погасил «летучую мышь».
Печка мирно потрескивала, бросая на пол и стены пятна теплого желтого света, под половицами кто-то тихо шуршал: мыши, не иначе. Покой, тишина – но мне все равно не спалось. В голову лезли не очень радостные мысли.
Сейчас лето, начало августа. Скоро уже осень, а за ней – зима. Все бы ничего, да меня здесь никто кормить не собирается, да и греть зимой тоже. А потому у меня совсем немного времени для того, чтобы подготовиться к зимовке. А если учесть то, что охотник-рыболов из меня аховый, велик шанс просто не пережить эту зиму.
Здесь уж не до тренировок на лоне природы, не до дзэнских медитаций. Начинается простая, как дважды два, игра на выживание. Шахматная партия «человек против природы». Ох, как бы не проиграть…
Нужно запасаться мясом. В первую очередь. Хоть я и аховый охотник, а с древним искусством кюдо все-таки немного знаком, спасибо Васильеву. Не Робин Гуд, конечно, но на стрельбище в «бегущего кабана» редко, когда промахивался.
Для несведущих справка: кюдо – японское название искусства стрельбы из лука. Кстати, мощная медитативная практика…
Вот только на стрельбище у меня был отличный спортивный лук, а здесь…Здесь у меня нет ничего. И лук придется делать самому. Найти ветку орешника, попрямее и потолще, найти тетиву – лучше всего, пожалуй, металлический тросик - а уж дальше дело техники.
Хорошо бы завалить лося…Да, лося, если засолить, мне хватит надолго. Хороший лось – три центнера мяса. Даже если жрать по килограмму в день, хватит почти на год. Ну, пусть даже центнер – и то на зиму хватит.
А если здесь лосей нет? Кого тогда жрать? Зайцев?
Да что, я, собственно, загадываю? Еще не известно, что из съедобного здесь водится. Впрочем, как минимум, мыши здесь есть…
Я вспомнил один американский фильм, в котором зоолог, приехавший на Аляску изучать полярных волков, варил суп из мышей. В кино это выглядело забавно, а вот как оно в жизни…
Постепенно усталость брала свое, глаза слипались, и, растеряв мысли где-то среди похлебки из мышей и безумного проекта ловушки для кабанов, я все-таки заснул.
Проснулся я посреди ночи от звука чьих-то шагов. В избе было темно, хоть глаз коли, но фонарик я включать не стал, поосторожничал.
Нашарил нож, прислушался. Так и есть: кто-то грузно шагал под окном, во дворе. Прошелся вдоль стены, скрипнул деревянными мосточками у самых дверей. И затих.
Вот уж не думал встретить здесь человека. Впору обрадоваться. Но мне стало вдруг как-то не радостно: а если это не человек? Даже если и человек, не факт, что он обмочится от счастья, увидев меня. Пальнет из какого-нибудь дробовика, и все. Закон-тайга, прокурор-медведь…
Я подкрался к окну, стараясь не скрипеть половицами, осторожно глянул во двор.
Никого. Тишь, темень, неясные силуэты домов напротив – и все.
Неужели показалось?
Мостки у дверей снова скрипнули, кто-то глухо заворчал – словно бормочущий во сне человек.
По спине моей забегали мурашки. Нож в руке задрожал, да и сам я готов был трястись, словно от холода.
Признаться, я был бы даже рад, если бы оказалось, что там, во дворе, шастает медведь. Или человек. Но воображение разыгралось, рисуя каких-то несусветных монстров. Чем черт не шутит, вдруг там бродит какой-нибудь йети, а то и пришелец из космоса. От Разлома я готов ожидать чего угодно в этом духе. В конце концов, не от скуки же отсюда разом сбежали все люди. Что-то же заставило местных жителей оставить все свое имущество и бежать без оглядки. И, возможно, это что-то сейчас бродит там, за окном.
Снова глухое ворчание. Нет, это не человек, точно. Какое-то животное, причем, несомненно, крупное. Господи, пусть это будет медведь…
Я снова глянул в окно. И, словно почувствовав мое внимание, неведомое существо торопливо зашагало в ту часть двора, которую из окна не видно. Громко захрустели доски забора: мой ночной гость не церемонился. Тяжелые шаги стали удаляться, зашуршал колючий кустарник, и вскоре все стихло. Тишину нарушал только гулкий стук в ушах – это бешено колотилось сердце.
Кажется, ушел. Близкое знакомство с местной фауной, слава Богу, откладывается.
Подождав несколько минут, я рискнул зажечь фонарик. Прошел по избе, проверил засов на двери. Убедившись, что все в порядке, я лег на лавку. Но спать уже не хотелось. Да и какой тут может быть сон?
Под полом все так же тихо шуршали мыши.
- Черт меня дернул сюда забраться, - негромко сказал я, - Знал бы, что так все будет, ни за что бы не сунулся.
Да уж. Ведь даже в вертолете я еще питал какие-то иллюзии. Представлял себе свое отшельничество этаким пикником. А пикника не получается, как ни крути. Здесь все гораздо серьезнее. А я – просто легкомысленный балбес, отыскавший-таки на свою задницу скверное приключеньице. Да и Васильев тоже хорош: мог бы хотя бы подробнее проинструктировать. Разъяснить, так сказать, политику партии. Объяснить доходчиво, что здесь гастрономов не понастроено, что менты не будут охранять мой покой, а добрый доктор не придет и не залечит перелом. Ох, нет, только не перелом. Типун мне на язык, накаркаю еще.
Я невесело усмехнулся. Мне хватило всего одного дня, чтобы стать суеверным. А что со мной будет через неделю? А через месяц? Через год?
Даже думать об этом не хотелось. Самым верным сейчас будет принять всю ситуацию как данность, не упрекать себя, не искать виноватых. Просто жить по мере моих скудных возможностей.
Сон снова сморил меня только под утро, когда за окном стало заметно светлеть, и на землю лег густой, словно свежее молоко, туман.
Проснулся я поздно, часов в девять утра. В окно светило солнце, и все страхи прошедшей ночи казались далекими и несерьезными. Порой даже казалось, что визит неведомого существа просто приснился мне.
Я порывисто встал с лавки, потянулся во все стороны, разминая затекшие мышцы. И, мимолетным взглядом посмотрев в угол под иконой, остолбенел.
Консервная банка, оставленная мной вечером, была пуста.
Я судорожно схватил банку, осмотрел ее со всех сторон. Ну ничего себе! Такое ощущение, что банку кто-то начисто вылизал, оставив лишь слабые потеки томатного соуса на донышке.
Кружка, в которую я наливал спирт, тоже оказалась пуста.
Вот это номер! Выходит, местный домовой все-таки принял мое подношение!
- Как тут не поверить во всякую мистику, - покачал я головой и мысленно дал себе зарок: всякий раз оставлять в этом самом углу хоть какую-нибудь еду. Даже если окажется, что кильку съел вовсе не домовой, а какая-нибудь одичавшая кошка. Кошка, имеющая пристрастие к алкоголю…