Рассказы о войне
Я старался ничего не сочинять
Я родился через 13 лет после окончания Великой отечественной войны, и поэтому у меня не может быть личных воспоминаний о ней. Не попал по возрасту на неё и мой отец, но воевал мой дед, Михаил Аронович Рейнгольд. Он погиб в начале 1943 г. Воевали почти все родственники, друзья и знакомые моих родителей, подходящие по возрасту. Половина из них погибла. Впрочем, даже многие из тех, кто не воевали сами, тоже знают войну не понаслышке, бывали под бомбёжками, видели смерть.
И так, хотя у меня и нет личных воспоминаний о войне, в моей памяти скопилось довольно много рассказов о довоенном, военном и послевоенном времени разных людей, участников Отечественной войны и её современников. Многих из рассказчиков давно уже нет в живых. Факты, приведённые в этих рассказах, невозможно проверить. Я прекрасно понимаю, что ни на объективность, ни на полноту они претендовать не могут. Во многом они противоречат друг другу, ведь и время было очень противоречивое. Но, кажется, для ныне живущих они должны быть интересны. В них Дух того времени, Правда того времени, Боль того времени. Работа на этим циклом ещё не закончена, сделано едва ли десятая часть от намеченного, есть вещи, к которым трудно подступиться, как бывает трудно прикоснуться к старой незаживающей ране... Не знаю, насколько у меня это получилось (ведь эти рассказы копились в моей памяти не один десяток лет), но я старался ничего не добавлять к ним от себя, ничего не сочинять!
1. Шутка
Прибыв на передовую, наша часть получила приказ занять оборону... Когда нам раздавали винтовки, то их оказалось по три на четверых солдат. Мы возмущались, но в ответ услышали шутку: «Не волнуйтесь, к вечеру лишние будут!» Так и случилось.
2. Русская слабость
В только что взятом городке наши солдаты обнаружили целую цистерну спирта. Что тут началось! Наполняли не только фляги, но и котелки, кружки, пили чуть ли не из пригоршней... Через час нас построили. Какой-то большой чин ругался и требовал, чтоб все, кто пил спирт из цистерны, вышли из строя. Его тон не предвещал ничего хорошего, никто не двигался. Тогда он сказал, что спирт в цистерне был метиловый, пить его нельзя, можно ослепнуть и даже умереть. Всех, кто пил сейчас, увезут в санбат, наказан никто не будет. После этого многие вышли из строя, и их действительно сразу увезли. Сам я практически не пил, то есть попытался чуть-чуть выпить за компанию с другими, но проглотить эту гадость не смог и выплюнул. Было мне тогда всего 17 лет и пить я ещё не научился. А друг мой, парень бывалый, который выпил две кружки, не поверил, и, побоявшись наказания, остался в строю. К концу дня ему стало плохо, и он был отправлен в санбат. Жизнь ему спасли, но он ослеп...
3. Фотография
Это было в 1945 году. Мы вошли в один немецкий городок и на несколько дней остановились в нём. Как-то мы с товарищем решили прогуляться. На одном из домов увидели вывеску «Фотография» и зашли в него. Нам пришло в голову, что не плохо бы было сфотографироваться. Разумеется, мы были при оружии, как иначе на войне.
Нас встретил старик-хозяин. Он был страшно перепуган, думал, наверное, что мы хотим его убить. Немцы нас очень боялись. И не всегда напрасно: у многих наших солдат семьи были в оккупации и пострадали от немцев, были и такие, у кого жена, дети или родители погибли. Как они могли относиться к немцам? Бывало, что и не выдерживали у них нервы... Хотя перед входом в Германию зачитали нам приказ Сталина на этот счёт. За мародерство и разбой полагалось суровое наказание. Бывало, что наши солдаты на этом попадались и получали по полной катушке.
Так вот, хозяин-фотограф был страшно перепуган и что-то лепетал по-немецки. Мы его не могли понять, я до сих пор по-немецки знаю только «хенде хох» и «Гитлер капут». Мы, в свою очередь, пытались ему объяснить, зачем пришли. Когда, наконец, он понял, что мы пришли не убивать, грабить и жечь, а просто хотим сфотографироваться, лицо его просияло. Он очень обрадовался, засуетился, почти мгновенно приготовил аппарат, усадил нас, сфотографировал и через несколько минут у нас в руках были фотокарточки... Перед съёмкой, мы поставили в угол наше оружие, автомат и ручной пулемет, на снимке мы без него. Но, смотри: в углу карточки виднеется пулемет...
4. Невыполнимый приказ
За успешные действия наша дивизия получила звание гвардейской. И вот, когда мы готовились к новому наступлению, кому-то в штабе пришла идея, как придать нашим солдатам более воинственный, геройский вид: надо, чтобы все отпустили усы! Как в старой русской армии. И был дан такой приказ. Однако, он оказался невыполнимым: большинству наших солдат и офицеров было лет по 17-20, и отпускать им ещё было просто нечего.
5. О пользе табака
Почему я курю? Начал лет в десять и не могу отвыкнуть. Была война, страшный голод. Есть хотелось всегда... Бывало, пойду к госпиталю, наберу окурков и накурюсь до тошноты, чтобы жрать не хотелось...
6. ФЗО
Когда началась война. Я, пятнадцатилетний пацан, был мобилизован в школу ФЗО при авиационном заводе. О школьной учёбе пришлось надолго забыть. Через год учёбы мы получили рабочую квалификацию и стали полноправными рабочими. Работать приходилось много, было очень тяжело. Кроме того, после работы мы проходили военную подготовку. Помню, идём мы ночью куда-то колонной. Я тащу пулемет и боюсь упасть. Думаю: «придавит он меня, и я уже не поднимусь»...
Однако, как рабочие военного завода, получили мы бронь, и когда нам исполнилось семнадцать, то не забрали нас в армию. Карточки имели рабочие, так что сильно не голодали. Помню, был такой случай: один парнишка потерял свои хлебные карточки. И не придумал ничего лучшего, как убежать на фронт. Сняли его с поезда, осудили как дезертира к исправительным работам с вычетом из заработка (завод-то военный!) и... вернули на место.
После окончания войны мы получили медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». А в школе мы доучивались уже после войны. В вечерней. Тогда не так, как сейчас. Учиться нас никто не заставлял, сами хотели... Многие потом окончили ВУЗы, стали инженерами...
7. Взятие Берлина
(воспоминания санинструктора)
Когда мы брали Берлин, немцы вовсе не были сломлены! Они стояли насмерть, наверное, как мы под Москвой или в Сталинграде, хотя я там не был... Сколько наших солдат погибло при взятии столицы Германии! Помню, в лесу под Берлином лежали тысячи наших раненых, и умирали, так как не было воды...
8. День Победы
День Победы я встретил в Москве у своей тёти. Трудно передать словами чувства, которые все испытывали. хотя чувств всего два: радость и горечь. Радость от того, что, наконец-то свершилось то, о чём так долго мечтали, и горечь от того, что многие уже никогда не вернутся. Я, например, именно 9 мая 1945 года осознал, что никогда уже больше не увижу отца. И когда я понял это, вышел из комнаты, где все радовались и заплакал… Потом мы все пошли на улицу. Творилось что-то невообразимое: обнимались и целовались совершенно незнакомые люди, пели, танцевали, качали военных... Помню, летчик-майор, Герой Советского Союза, купил целый лоток с мороженым, шёл по улице и раздавал его детям...
9. Кавалеры
Сейчас уже не те молодые люди! Вот во времена моей молодости были настоящие кавалеры, фронтовики. Они предпочитали военный стиль, носили галифе и сапоги, которые были всегда начищены. На их пиджаках блестели ордена! Они не закуривали, не спросив разрешения у дам. Они читали нам прекрасные стихи Константина Симонова, а не ругались матом, как нынешняя молодежь, не распускали руки. Одним словом, настоящие мужчины, а не хамьё!
10. Инвалиды
Моя мать в годы войны работала врачом в госпитале. Я там часто бывал. Не могу забыть инвалидов, без рук, без ног, слепых... Многие из них не хотели в таком виде возвращаться к своим семьям, и всякими неправдами сообщали домой о своей мнимой смерти. Да и жить не хотели, было много попыток самоубийств. В результате многочисленных операций многие из них пристрастились к наркотикам, и уже не могли без них. Не могли они, как правило, и без водки, на фронте к ней привыкли почти все. Но разве можно осуждать за это таких несчастных людей! Они отдавали за Родину жизнь, но случайно остались в живых. Они почти всё время играли в карты, на деньги, на табак, на водку... Проигрывая, часто дрались между собой по страшному. В ход шли костыли... Мало кому из них удалось сохранить человеческий облик, ведь это были обыкновенные люди...
Порой мне не дает покоя мысль: «А вдруг мой отец, пропавший без вести в 1943 году, не погиб, а покалечился, и, не желая быть нам в тягость, живёт где-то в интернате для инвалидов, слепой или без обеих рук?»
11. Последнее письмо
Сам я не воевал, был тогда ещё пацаном. Но воевал мой старший брат. Было ему тогда двадцать лет. Лейтенант-танкист... Однажды мы получили письмо из госпиталя, в котором брат сообщал, что его танк был подбит в бою, а сам он сильно обгорел. Что он скоро поправится и будет снова отправлен на передовую... В конце письма он писал: «Лицо моё страшно обгорело, вы меня теперь не узнаете. С таким лицом я жить не хочу и не могу. Буду на фронте искать свою смерть.»
Это была его последняя весточка. Скоро пришла похоронка.
12. Общежитие «держали» фронтовики
Несколько лет назад в одном студенческом общежитии произошел такой случай: студент первого курса, парнишка семнадцати лет, не выдержав издевательств пьяных соседей по комнате, молотком покалечил одного из них, за что и был осуждён. Обсуждая это с заместителем декана факультета, я спросил у него:
- А когда Вы учились, такого не бывало?
- Такого быть не могло. Это были пятидесятые годы. Тогда ещё доучивались многие фронтовики, они «держали» общежитие и устанавливали там свои порядки, - дал он исчерпывающий ответ.
13. Оккупация
Когда началась война, мне было 13 лет. Мы жили в Волоколамске, маленьком городке под Москвой. Шла осень 1941 г. Немцы стремительно наступали. Царила общая паника. Помню, когда наши войска оставляли город, продукты из магазина, которые не удалось вывезти, стали раздавать людям. Огромная толпа устремилась к магазину в центре городка. Была страшная давка... В самый разгар появились немецкие самолеты и сбросили бомбы прямо на людей...
В той обстановке многим не удалось эвакуироваться, в том числе и нашей семье. Отец наш был на фронте с первых дней войны. Он был коммунистом, что тогда было большой редкостью, а значит на виду. Некоторые соседи открыто предупредили нашу мать, что когда придут немцы, то они донесут о том, что наш отец - коммунист. Оставаться в городе было невозможно. Мы ушли в деревню неподалеку, где жили родственники. Там и увидели впервые немцев.
Оккупация продолжалась несколько месяцев. В нашей избе, как и во всех остальных постоянно стояли немецкие солдаты. Что о них можно сказать? Все были разными. Были такие, которые могли по самому пустяковому поводу вывести во двор и сделать вид, что сейчас будут расстреливать, а потом дать очередь из автомата поверх головы. Помню, как-то прошёл слух, что Сталин и Гитлер собираются подписать мирный договор, по которому всё, что немцы успели захватить, останется за ними. Мы как раз резались в карты с немецкими солдатами и услышали от них эту новость. По-немецки мы быстро научились понимать и говорить. Я возьми, да и скажи: «Не будем мы под этими дураками жить!» А они, оказывается, тоже по-нашему понимали. В общем, мне пришлось срочно убегать и несколько дней прятаться.
Но немцы постоянно менялись. Одни уходили на фронт, другие возвращались с него. Были у нас и эсэсовцы. Впрочем, среди немцев тоже попадались хорошие люди. Когда никто не видел, многие из них, эсэсовцы в том числе, могли дать нам, детям, конфету или хлеб... А вообще был страшный голод. Мы их всех ненавидели, верили, что наши победят немцев и освободят нас. Говорили: «Скоро Сталин придет!» Ни о каких партизанах у нас ничего слышно не было. Помню, когда немцы уже отступали, сидим мы с другом и смотрим на колонну немецких солдат. Я говорю: «Был бы у меня сейчас пулемет, всех бы положил!».
После освобождения мы вернулись в Волоколамск. Когда мы бежали оттуда, то корову свою отдали на хранение тётке. Так вот, она нам сказала, что Красная Армия корову нашу у неё отобрала, так как две коровы иметь не положено. Правда, справку дали. Что делать? Мать написала письмо на имя самого Сталина, что отобрали корову у семьи коммуниста, который сражается на фронте, справку приложила. Через некоторое время к нам пришло много всякого начальства, и привели несколько коров на выбор...
А вообще, отношение к людям, пережившим оккупацию, было неважным, и со стороны армии, и со стороны власти. Когда возраст подошёл, дали мне паспорт с треугольной печатью, надо было регулярно ходить в органы и отмечаться, хотя в комсомол приняли. Девушкам от наших офицеров проходу не было, бывало, придут солдаты и забирают девушку в офицерскую палатку. Что делать, куда жаловаться?..
А война продолжалась, наши гнали немцев. Я видел, как наши солдаты шли в бой, как пили перед боем «наркомовские». Без закуски, на случай ранения в живот. У нас дома стояли наши солдаты. Однажды остановилась у нас батарея «катюш». Они каждый день должны были менять свою позицию. Помню, солдат-часовой заснул ночью на посту, и его застукал на этом комиссар. Беднягу должны были расстрелять, но в последний момент пожалели...
Во время того, первого нашего наступления много немцев попало к нам в плен. В первое время им сильно доставалось. Помню, приказали солдату проводить несколько пленных в штаб дивизии. Он вывел их за деревню и расстрелял. Командир ему: «Что ты наделал?», а солдат отвечает: «Сказали проводить, я и проводил на тот свет!» А однажды наш танк проехал прямо по колонне пленных... Лозунг тогда такой был: «Убей немца!» Война есть война...
Однако вскоре приказ Сталина вышел, чтоб отдавать под трибунал за убийство пленных, перестали немцы сдаваться, стали насмерть драться. После этого нескольких наших судили за расправу с пленными и навели порядок...
После оккупации в Подмосковье было много немецких кладбищ. После освобождения формировались специальные бригады для их ликвидации. За это давали хлеб. Мы, подростки, любили эту работу. Раскопаем могилу, выбросим труп (их хоронили без гробов) проверим карманы. У многих в карманах были галеты. Мы их съедали тут же...
Из-за оккупации я один школьный год потерял, зато немецкий выучил...
14. Одноногий вояка
В конце сороковых - начале пятидесятых годов я учился в институте. Среди студентов было много фронтовиков. Сильно запомнился один из них. В отличие от остальных, он вспоминал войну с удовольствием, несмотря на то, что остался инвалидом. На войне он потерял ногу, даже не ногу, а ступню, ходил на протезе. И тем не менее всегда говорил нам:
- Я бы хотел всю жизнь воевать! Вот житуха, особенно в конце войны. Мы по немцам из всех орудий лупим, а они драпают так, что не догнать! По Европе шли – всего полно. Жратва, выпивка, бабы, барахло трофейное... Чего ещё надо? Жалко, война быстро кончилась. А ногу я потерял случайно, просто не повезло...
15. Выселение чеченцев
Во время войны я служил во внутренних войсках, поэтому принимал участие не только в боях, но и в специальных операциях. В том числе и в выселении чеченцев. Целую республику вывезли за одну ночь, вот, что значит сталинская организация! К каждому дому подъезжал большой крытый грузовик, в него моментально загонялась вся семья: глава семьи, если он был на месте, его жены (как правило, 2-3, до войны в Чечне советская власть существовала лишь формально, особенно в горных аулах, жили по законам шариата) и орава детей... Вещей и продуктов с собой разрешалось брать самый минимум, да и времени на сборы не было. На машинах везли их до железной дороги, а там уже стояли наготове составы...
16. Русская душа
(рассказ фронтовика)
В Берлине стоит памятник советскому солдату. Он держит на руках немецкую девочку, которую вытащил из огня. Такой случай действительно был, солдату тому (фамилия его кажется Берест или Берестов) Героя дали. За что? Немецкого ребёнка спас... Да таких случаев тысячи! Война - значит пожары. А из горящей избы как ребенка не вытащить, если находишься рядом? Наши солдаты иначе не могли, притом лез в огонь спасать детей часто тот, кто в бою был не самым смелым. Порой и в ущерб боевым действиям... Детей спасать это совсем не то, что воевать, убивать... В солдате мирный человек просыпался, свои дети вспоминались...
Вообще, во время войны большинство солдат с удовольствием делали мирную работу. Хозяйке, у которой в хате стоишь крышу починить или просто дров наколоть - на это добровольцы всегда были. А ребёнка спасти - святое дело, хоть в России, хоть в Германии. Тут никакого приказа не надо. Чем это я объясняю? Широкая русская душа, хотя и не только русские солдаты так поступали...
Только не боевое это дело, и никого не награждали за это.
Примечание автора. Как выяснилось, рассказчик допустил неточность. Солдата, спасшего ребёнка, звали Николай Масалов. И никакой награды он за этот подвиг не получил.
17. Счастливый случай
Я тогда командовал батареей гаубиц. Порой в разведку самому ходить приходилось. Как-то я из разведки вернулся, а в полку нашем машина военторга. Только опоздал я. К моему возвращению всё, что можно было, раскупили, и продавщицу саму уже куда-то утащили...
Такое зло меня взяло! Всегда так, кто больше всех делает, тому меньше всех достаётся! Тут мне под горячую руку старшина моей батареи попался. Я налетел на него, накричал, что он батарею в обоз превратил, что чемоданы трофейного барахла с собой таскает...
Тут мне несколько моих солдат попались, я на них налетел за то, что таскают с собой трофейные автоматы, в общем, я был так страшен, что старшина выбросил и сжёг свое барахло, солдаты - нештатное оружие. Они все потом говорили, что таким страшным меня никогда не видели... Нескоро я успокоился, заставил всех оружие, обмундирование, самих себя привести в порядок, побриться, как перед смотром, всё лишнее выбросить...
А поздно вечером неожиданно приехала какая-то проверка. Всем разнос, а мне за образцовую батарею - благодарность от имени Верховного Главнокомандующего.
18. Неполученный орден
Нашу дивизию наградили орденом Александра Невского. По этому поводу в штабе для всех офицеров было устроено застолье. Меня, как малопьющего, оставили на передовой с приказом до утра обеспечить порядок и ничего не предпринимать. Если что, звонить в штаб дивизии... Уже смеркалось. Неожиданно мне доложили, что немецкая батарея на конной тяге движется через пристрелянную местность. Я посмотрел в бинокль, так и есть. Если дать залп, то от этой батареи ничего не останется, пристрелянная местность - великое дело. Я уже и приказал гаубицы зарядить, и навести их как надо. Однако, в последний момент решил позвонить в штаб, спросить разрешения. Я был уверен, что получу добро, ведь это редчайший случай - немцы так подставились. Звоню в штаб, зову командира. Слышу в трубке его уже пьяный голос. Не совсем поняв, в чём дело, он выругал меня по матери и приказал сидеть тихо.
А случай был уникальный, уничтожить врага без всякого риска. Да и орден за это мне бы дали.
19. Наркотики
В 1944 меня сильно ранило, покалечило ногу. После госпиталя я уже не воевал, доучился в университете, стал геологом, как мечтал. Каждое лето ездил в геологические партии, хоть и с костылём. Ради геологии пришлось от инвалидности отказаться... В госпитале я всякого насмотрелся, многие тяжелораненые превращались в настоящих наркоманов. Помню, один безногий солдат требовал, чтобы ему дали наркотик, а когда отказали, соскочил с кровати и с диким криком так начал «плясать» на своих культях, что от них только ошметья летели. А многие врачи были принципиально против наркотиков, один профессор-хирург, грузин, кажется, давал своим раненым по кувшину сухого вина на день (сейчас не могу понять, где он его доставал), а если кому совсем невмоготу - полстакана спирта.
20. Два концерта
Когда началась война и на страну навалилась страшная беда, я перешел в пятый класс. Ещё до эвакуации мы с сестрой успели побыть в пионерском лагере под Воронежем. Рядом через лес чуть ли не каждый день пешим порядком проходили войска в сторону фронта, техники было немного. Мы каждый день ходили в соседний колхоз на прополку овощей.
Недалеко от пионерлагеря располагался полевой госпиталь, и нам было поручено выступить перед ранеными бойцами с концертом (шёл август 1941 года). Вести концерт было поручено мне... Когда мы вошли в палату и своими глазами увидели много тяжелораненых красноармейцев, бинты, кровь, почувствовали запах йода и других медикаментов, я немного оторопел и растерялся, что у меня чуть не пропал голос, но потом я собрался и начал вести программу...
Наш нехитрый ребячий концерт красноармейцам видимо понравился и в ответ те, которые могли мало-мальски передвигаться - сами дали нам, пионерам, свой концерт, также незамысловатый. Этот концерт раненых бойцов можно назвать «Песни и танцы (их было очень мало) народов СССР». Разумеется, основную часть этого концерта составляли русские и украинские народные песни, советские песни, но были среди исполнителей грузины, армяне, представители Средней Азии... Двое бойцов спели песню на еврейском языке. Что бы сейчас ни говорили о том далёком времени, я глубоко убеждён в том, что был в то время настоящий советский патриотизм и советская национальная (или интернациональная) идея.
Иначе бы не выстояли.
21. Воздушные тревоги
С сентября начались занятия в школе, но все готовились к эвакуации. Были чуть не каждый день настоящие воздушные тревоги. Стёкла были крест-накрест заклеены, была светомаскировка, сдана вся радиоаппаратура. Были построены бомбоубежища, а около школы вырыты зигзагообразные щели. Когда объявляли воздушную тревогу, учебную или настоящую, занятия прекращались и учителя вместе с нами прятались в щели. Мы же старались быстрее выскочить из щелей и посмотреть, что происходит вокруг. Я помню, как на наших глазах во время одной из «всамделишных» воздушных тревог наши зенитчики по ошибке сбили наш же самолет.
Это я видел сам.
22. Беженцы
Приближение войны к Воронежу с каждым днем становилось все более ощутимым. Тревожные сведения с фронта по радио, светомаскировка, тревоги по нескольку раз в день, длинные очереди в магазинах, большая тревога, растерянность взрослых, полная неясность, что ждёт впереди... На всю жизнь запомнились проводы людей на фронт, со слезами, плачем, гармошкой и водкой, с частушками и приплясыванием. Прощались многие навсегда.
В городе появилось много беженцев, в основном с Украины. Как-то папа с работы привёл к нам беженцев из Харькова, еврейскую семью (муж и жена, ждущая ребенка). Эта семья вместе с нами затем эвакуировалась в Казань, откуда глава семьи, как и мой отец, ушёл на фронт. Этим беженцам мы отдали одну из наших двух комнат. А через некоторое время мы эвакуировались и сами стали почти беженцами.
Конечно, эвакуированным лучше, эвакуация проходит более или менее организованно, государство обеспечивает транспортом (мы ехали в теплушке на сорок человек), можно взять с собой минимальный груз...
А беженцы бегут, спасая детей и стариков, почти без вещей, внезапно, своим ходом, без помощи могучего государства. Им гораздо хуже, они просто никому не нужны.
23. Встреча с братом
До войны мы жили в маленьком городке Тальново недалеко от Киева. Когда началась война мне было десять лет. У нас в семье было много детей, кроме меня три дочери, одна старше, двое младше меня и один брат Марк. Когда начались боевые действия на Халхин-Голе в 1939 году, он, студент, добровольно пошел в Красную Армию (со многими своими товарищами), воевал там. В 1941 году он уже был лейтенантом и служил недалеко от западной границы… Помню, когда я услышала о начале войны, побежала почему-то не домой, а к матери друга моего брата, с которым они вместе поехали на Халхин-Гол и который там погиб.
Как только стало известно о начале войны, отец запряг в телегу лошадей, погрузил на неё самое необходимое, и мы ночью выехали из городка по направлению к Харькову. Мы знали, что немцы всех евреев убивают и, что нам нельзя оставаться. Все наши знакомые-евреи и родственники, которые по разным причинам остались, погибли на Бабьем Яре. Многих из них закапывали живыми и земля там, как говорили люди, ещё неделю ходуном ходила… Мы ехали на двух телегах, с нами были родители отца. Как-то мы попали под бомбёжку, прятались под телегами, отец велел нам, девочкам и женщинам, снять белые платочки. Ехали мы несколько дней, ночевать останавливались в деревнях у знакомых отца. Лошади сильно уставали. Помню, мы проезжали по какому-то длинному мосту, я, чтобы сделать легче лошадям, слезла с телеги и бежала за ней, держась рукой…
Так мы доехали до Харькова, остановились там у родственников. Тут немного успокоились, Харьков оборонялся долго. Отец списался с родственниками, жившими в Иркутске, и решил везти нас туда. Помню, его прямо в Харькове, хотели призвать в армию, но он договорился, что отвезёт семью в безопасное место. Недалеко от дома, где мы остановились, располагался госпиталь. Мама туда ходила каждый день, носила раненым красноармейцам еду, фрукты, папиросы. Они сверху из окна спускали ей верёвку, она привязывала корзину, и они поднимали. Она всё время спрашивала: «У вас нет лейтенанта Марка Бринберга?» Будто сердцем чувствовала, что он где-то рядом, но найти не могла.
Как-то нас привлекли на строительство бомбоубежища, и за работу дали всем детям билет на спектакль кукольного театра, рядом с госпиталем. Я пришла пораньше, подружки пошли в первый ряд, а я почему-то села в середине. Они меня зовут к себе, а я не иду. На спектакль пришло много раненых, и вдруг, смотрю, прямо ко мне идет какой-то молодой солдат с рукой на привязи. Идет смотрит на меня и улыбается. А я ничего понять не могу, только потом сообразила, что это Марк. Я ведь его больше двух лет не видела. После спектакля мы вместе пошли к нам, что было! Ведь наутро мы уже уезжали в Иркутск. На меня пальцем показывали, и говорили: «Это та девочка, которая нашла брата».