Как-то раз заснула в метро. Проснувшись, поняла, что проскочила остановку. Выскакиваю из вагона, пытаюсь понять, где я. На платформе незнакомым шрифтом, похожим на арабскую вязь, обозначено название ветки. При этом пассажиры говорят между собой по-русски. Разговоры в основном ведутся о ценах на молоко. У всех в руках авоськи с бутылками. Вид в основном пролетарский.
Я подхожу к одной паре люмпен-интеллигентов и спрашиваю: "А почему все говорят про молоко, и где я нахожусь и как отсюда выбраться". Они мне объясняют, что это эстонский квартал. Когда-то давно, при социализме, эстонцы были приглашены на строительство Ленинграда, но это не афишировалось. На эту ветку раньше я никогда не попадала, потому, что она не указана на общей схеме и подключается к ней только на несколько часов в день, в час пик. Во все остальное время ветка живет автономно, так что выбраться отсюда можно только в определенные часы. А молоко — это продукт местного производства, что-то среднее между алкоголем и наркотиком, относительно дешевый и общедоступный. После перестройки про эстонский квартал как-то забыли, и все осталось как есть. И уровень жизни обитателей квартала остался прежним, и быт, и привычки.Всех все устраивает и все ко всему привыкли.
Все это они мне рассказывают уже в трясущемся вагоне, где как кажется и происходит основная жизнь квартала: на остановках люди входят, здороваются со знакомыми, жмут руки, спрашивают, как дела, поговорив и выпив молока, выходят, входят новые, и продолжается так бесконечно.
- И что, - я спрашиваю, - вы никогда не выбираетесь в город?
- Почему? Иногда выбираемся погулять. Но большинству это не нужно.
Я долго беседовала со своими попутчиками в трясущихся, тусклоосвещенных вагонах, мы выходили на поверхность, пили газировку за три копейки из автоматов, долго бродили по крышам и дворам. А кончилось все тем, что кто-то, кто все это время за ними следил оказывается, убил их, кажется за пару бутылок молока, не знаю точно, были свои разборки. Их скинули с крыши. И умирая, лежа на асфальте покрытого бурой листвой двора-колодца, они смотрели друг другу в глаза. И было за них больно, но в целом спокойно.