В Бога верят все. В разной степени, но верят. Даже, казалось бы, закоренелые атеисты, и те в укромных закоулках души пестуют червячка сомнения. «А кто ж его знает, вдруг деревянный ящик не конечный пункт, а промежуточная станция пересадки? Поди, проверь!»
Даже президент и премьер научились в правильном порядке и положенным количеством перстов крест на себе ставить. Смотришь службу какую в теленовостях – стоят, поклоны бьют, щепоть то к челу, то к плечам прикладывают. Оно, конечно, неизвестно, всю ли службу они выстаивают или как камера в сторону объективом вильнула, так и пошли себе с Богом домой. Но у телезрителей дух православный определенно укрепляется.
Николай Васильевич Кулешов, солидный мужчина, депутат Думы, а для друзей, как и он сам, бывших братков, по-свойски – Колян, в Бога верил. Ну, не так, чтобы в Бога и не так, чтобы верил, но существование бога допускал. Во-первых, линия доминирующей партии теперь такая. Негласная установка на веру дана. А во-вторых, не зря же бог то и дело поминался в обиходе. Сидящему на паперти нищему небрежно бросить, шествуя мимо: «Бог подаст!», или воскликнуть по ситуации с облегчением «Слава Богу!»
Объективности ради, самому себе Николай Васильевич признавался, что во времена своей криминально-братковской молодости бога поминал куда как реже. В сходных ситуациях пользовался обычно аналогами или синонимами. Допустим, если раньше, удивляясь чему-нибудь, он восклицал: «Вот, б…ь!», то сейчас статус обязывал говорить: «О, боже!». Если прежде, не мудрствуя лукаво, Колян посылал открытым текстом на три буквы, то ныне Николай Васильевич укоризненно качал головой: «Господь с вами, голубчик!». Сравнительный ряд вы и сами можете легко продолжить.
Это только на Западе католики-протестанты строго к вере относятся. А у русских, истово верующих почти нет. Раньше, до Октябрьской, наверняка было побольше, а сейчас откуда взяться. У нас в крови - с кондачка, да на авось. Кулешов был, самым что ни на есть русским. С соответствующим отношением к вопросам веры. Крест носил, да. Большой крест, из чистого золота. Давно уж с кровником своим, дружбаном закадычным Серегой, сплавили сто грамм в один золотой слиток, потом разделили строго поровну, да и заказали себе одинаковые кресты. Но привык к кресту Николай Васильевич, как к галстуку в свое время привык. Как носки крест носил, не задумываясь.
Однако в последнее время стал замечать, что крепкий в целом организм, сбоить стал. То в поясницу вступит, то печенка напомнит, с какой стороны она имеет место быть. Не старость, конечно, но! Пора и о вечном подумать.
Решил Кулешов себя в вере укреплять. А тут и оказия удачная – пост. Когда и укреплять веру, как не во время поста?
Вечером, в последний день Масленицы, Николай Васильевич решил заправиться впрок. Вся плоскость немаленького стола была уставлена блинами. С икрой красной, черной, с мясом и вязигой. В масленке солнечно лучилось настоящее Вологодское масло. В глубокой тарелке – густая сметана. И много чего сопутствующего, не считая запотевшего графина с ледяной водкой, стояло на столе. Сыто отвалившись на спинку стула, Кулешов распустил узел на поясе домашнего халата – Хорошо!
Несколько часов спустя Николай Васильевич, бродил по просторам Интернета и перекусывал. В тарелке все те же блины и блюдце со сметаной. Пережевывая очередной, Кулешов взглянул на часы. Ровно полночь. С сожалением положил надкусанный блин в тарелку, отодвинул от себя – Великий Пост начался.
Наутро был Чистый Понедельник – пищу принимать нельзя. Это не опечалило, в желудке все еще ощущалась приятная тяжесть. Немного смущало то, что первая неделя сопровождалась сухоедением. Смущало не столько то, что питаться предстояло всухомятку, сколько неприятные ассоциации, которые вызывало слово. На ум приходили сухостой и суходрочка – к женщинам во время поста приближаться, как оказалось, тоже возбраняется. А это, подозревал Кулешов, ему дастся тяжелее всего.
Взглянув с легким оттенком превосходства на супругу, поглощающую, как всегда обильный, завтрак, Николай Васильевич отправился на службу. Положенная по чину машина уже ожидала у ворот особняка. Автомобиль, разумеется, отечественная «Волга» густого черного цвета. Правда, отечественными были только корпус и название, а начинка вся, начиная от двигателя и заканчивая обивкой салона, насквозь фирменная.
Как-то старые дружки, что во власть не подались (делегировали Коляна), а остались в бизнесе, спросили его, почему все чиновники предпочитают автомобили исключительно черного цвета?
- Для солидности, - не долго думая, ответил Кулешов.
- Да уж, какая солидность! – рассмеялись дружки. Спрашивали не всерьез, подначивали. – Ты вот, Колян, сам подумай, не в Индии живем, на Руси испокон веков черный цвет – цветом траура и мрачных вестей считается. Это что же получается, вы народу только горе несете?
Понимал Кулешов, что шутят, но обидно было историческую правду слушать. И не нашелся, что ответить на это. Но задумался надолго. Действительно, черный цвет – цвет горя, траура, цвет мрачных вестей. С другой стороны, - рассуждал депутат, - что мы скоморохи какие - народ веселить, да радость ему нести? Нет, мы люди – серьезные и печемся в первую голову о благе Государства. Сиюминутные блага народу ни к чему, потомки потом оценят наши старания.
***
Первые дни Великого бдения дались относительно легко. Но чем глубже погружался Кулешов в Великий пост и чем дальше продвигался по пути духовного очищения, тем труднее ему давалось это самое очищение. Николай Васильевич начал терять в весе. То есть, попросту – худеть начал Кулешов. Поначалу его это даже обрадовало. Нельзя сказать, что на месте живота у него высился курган павшему Герою, герой, кстати, был пока вполне работоспособен. Но вот рюкзак под грудью депутат наел приличный, и не мешало бы его малость разгрузить. Однако чем больше он худел, тем тревожнее становились мысли.
- Если так пойдет и дальше, - думал Кулешов, - мало того, что придется перешивать костюмы, а то и менять весь гардероб, но с физическим весом потеряю и вес общественный. Какой может быть авторитет у задохлика?
Николай Васильевич стал носить в карманах пиджака и брюк ржаные сухарики и сырую пшенку. Когда никто не видел, он бросал в рот горсть того или другого и начинал перетирать зубами жесткую пищу. К его счастью жена любила заниматься заготовками. Кулешов разведал путь в подвал и регулярно наведывался туда. Алчно поглядывая на подвешенный к потолку за крюк копченый окорок и домашние колбасы, Кулешов запускал руку в большую бочку. В бочке была квашеная капуста с мочеными яблоками. Ухватив, сколько помещалось, Колян набивал силосом полный рот и усиленно работал челюстями. Остро сожалея об отсутствии полного до краев граненого стакана водки, хрустел добытым из банки соленым огурчиком. Чистая корова, бля! Прости Господи!
Обеденный стол теперь был словно разделен незримой демаркационной линией. На стороне Кулешова в тарелках радовали глаз (не Коляна) яркой зеленью листья салата, петрушка, укроп и прочая трава. В пятницу первой недели Кулешову довелось впервые попробовать коливо. Жену же окружали привычные для этого дома разносолы. На этом полюсе столешницы пост не соблюдался.
Жена Людмила, пышная хохотушка, в Бога не верила. По крайней мере, по пути духовного очищения не шла. Людмила была испытанной боевой подругой. Еще когда у Коляна была первая ходка за хулиганку, Людка, тогда еще не жена, носила передачки в следственный изолятор, а потом и на зону приезжала навестить. Выйдя после отбытия, Кулешов тут же предложил девушке посетить ЗАГС. Уже почти 20 лет они были связаны узами брака. Жену Николай Васильевич любил и не изменял ей. И не собирался. По понятиям Кулешова, изменой можно было считать только уход из семьи. Многочисленные кратковременные связи были делом житейским и изменой не являлись. По всем параметрам Людмила устраивала Кулешова. Но сейчас он поглядывал на супругу с плохо замаскированной неприязнью.
- И жрёт, и жрёт, - думал он, жуя пророщеную пшеницу, - куда лезет… - вылитая свыня! Скоро сало из всех щелей попрет. Нет, чтобы поддержать мужа в его подвижничестве, она демонстративно жрёт карбонат. На худой конец одеялом бы накрылась, чтобы не раздражать, - и, забрав тарелку с зерновыми, удалялся в кабинет. Злыдня-Людка тем временем злорадно ухмыляясь, как представлялось Кулешову, намазывала сливочным маслом толстый ломоть хлеба.
И однажды ночью Николай Васильевич не выдержал. Схватив плохо прожаренный бифштекс, натурально с кровью, Колян вцепился в него зубами. Оторвал от бифштекса хороший кус, волокна мяса ниточками потянулись следом и порвались, отправил в рот. Обжигаясь и почти не жуя, просто покатав во рту горячую говядину, проглотил. Сочное мясо истекало сукровицей, капая на руки и грудь. Николай Васильевич снова вцепился зубами в вожделенный кусок. Откусить не дали. Людмила трясла что было мочи мужа за плечо, и испуганно спрашивала:
- Коленька, тебе плохо? Ты метался и рычал во сне. Как зверь в клетке.
Кулешов открыл глаза. Во рту был изжеванный угол подушки, вся наволочка – мокрая от слюны.
- Теперь – да. Теперь плохо, - хмуро ответил он и отвернулся от жены на другой бок.
Настроение портилось все больше и больше. Николай Иванович рычал на подчиненных на службе. Друзей, когда они напомнили о традиционном походе в сауну с девочками, послал к Богу в душу. Про себя имея совершенно иные слова.
Великий пост только подбирался к своей срединной меже. Неизвестно, как Николай Васильевич, не утративший решимости не оскоромиться, дотянул бы до конца религиозного действа. Случился с Кулешовым гипертонический криз.
И лежал теперь Коляша в постели. Людмила поила больного восхитительным мясным бульоном. Кормила с ложечки манной кашей, заправленной не постным, а настоящим, сливочным маслом – больным положено было послабление. Кулешов с теплотой думал о своей болезни и мысленно показывал, не называя, впрочем, адресата, вытянутый средний палец. Рад был Колян, что удалось, как говорится, и рыбку съесть, и… Ну, вы сами понимаете.