В этом фрагменте я с удовольствием забуду популярнейшее из искусств, и обращусь к более консервативному виду деятельности — литературе. Она не является искусством в буквальном смысле, а по сути своей представляет кривое зеркало той, или иной культуры в целом.
Литература безусловно творческий процесс, что роднит её с изящными искусствами. Но она, в отличии от них, обусловленных лишь индивидуальным восприятием творцов, более объективна и функциональна. С одной стороны литература является летописью, фиксацией, и тем самым обеспечивает преемственность культуры между поколениями; с другой – она устремлена в будущее. Идея всегда опережает реальность. Литература подводит итоги, сводит баланс, и в то же время разрушает этот сбалансированный мир. И не обязательно в сторону качественно более высокого уровня. Совсем нет. Новая идея может быть ретроградной и разрушительной. Обычно это хорошо забытая ересь, преподнесённая в новой упаковке.
Соображений на сей счёт у автора предостаточно, но попробую пожертвовать личным пристрастием к глубокомыслию в пользу здоровой простоты.
Вот, кстати, и ключевое слово, точка приложения сил.
Простота
Литература необыкновенно сложна. Если это действительно литература, а не привычная всем временам ногопись, то-есть способность человека к выстраиванию слов в определённом порядке. Именно эта способность, ставшая с некоторых времён общедоступной и даже обязательной, выродилась в неуёмную графоманию.
Графоман — могильщик литературы. Добровольный такой, искренний сторонник эвтаназии. Он убеждён, что имеет право писать, что умеет это делать, и что это кому-то нужно. О причиняемом вреде графоман не догадывается.
В принципе, это больной человек. Трудно представить желающего полетать на скоростном болиде, не имея навыков вождения. Но взявшегося за трилогию о судьбах мира бухгалтера -- представить несложно. Только первый рискует своим здоровьем, а второй — здоровьем ближнего. И не одного, неудачно попавшего под раздачу родственника, вынужденного потреблять произведённый бред, а многих ближних и дальних, даже совсем ничего не читающих, и желания такого не имеющих.
Как так? А очень просто. Литература — базовая основа любой культуры. Она идёт параллельно с религией, частенько сплетаясь или взаимно перетекая, расходясь и вновь соединяясь. Это как спираль ДНК.
Культура вырождается в цивилизацию, в теле которой и погибает, успев отложить личинку для будущей реинкарнации. Каково будет это дитя, становится ясно лишь с течением времени, со всеми болезнями роста и становления, развитием и старением. Часто это вполне такой атипичный западный уродец, живущий ярко и недолго, иногда — мутный восточный долгожитель, пресный и вялый до безобразия.
Литература по сути своей является кровью культурной системы. Религия - сердце, отбивающее ритм. Качество крови и сердец бывает разное, одно без другого не живёт, и одно часто губит другое. Такая вот анатомия.
Густой крови касаться не будем. Не потому, что это малоинтересно, а потому как в наше судьбоносное время её просто нет. Сейчас время людей с кровью жидкой, заражённой вирусами, разбодяженной наркотой всех мастей, той самой универсальной группы, что подходит всякому. От этой группы крови один шаг до эрзаца, физиологического раствора или адаптированной к человеку крови животного. Например, свиньи.
Чем так уж плоха эта универсальная физиология? Именно своим удобством. Она не оригинальна. В этой кровеносной системе практически нет индивидуальных генов, активных тел, а точнее — их ничтожно мало. Настолько, что всякого рода добавки, будь то химия или даже ферменты животного происхождения — лишь улучшают качество. Кажется, что улучшают. На деле же просто меняют живоносное на жизнеподдерживающее. И уж если мозг омывается адским коктейлем, то и работа его будет соответственной. «Сон разума рождает чудовищ». Это так. Но кататония или непрерывный наркотический психоз порождают монстров похлеще.
Почему кино столь привлекательнее печатного слова? Потому, что оно проще для восприятия. Зритель потребляет, не удосуживаясь напрягаться. Чтение предполагает усилие. Фантазии, интеллекта, той самой души, от которой часто отворачиваются умные материалисты. Умны они, правда, лишь до тех пор, пока не тряханёт и сердце не съёжится. Так коммунисты резали кресты из котелков под артобстрелом. В этой резьбе доказательств больше, чем у вздорного старика Иммануила. Того, что не попал на Соловки.(А жаль! Именно там-то и место умным людям, это правда, это так и есть. Там ум наконец-то и сводится в сердце, жаль что при жизни Канты так и не успевают этого понять).
В простоте заключена главная ловушка. Простота — она двух родов. Обоюдоострый клинок, если метафорично. Одно дело — просто донести сложные вещи, другое — быть настолько простым внутри, что даже существующая минимальная сложность не воспринимается.
Чем отличается классический графоман? Он сложно пишет ни о чём. Как правило, его мысль вообще не является мыслью. Но напустив словесного тумана, он и сам пьянеет от произведённого беспорядка. Графоман что-то постоянно описывает. Будь то снегопад, кормление хомячка, или акт дефлорации. Зачем он пишет о столь банальной чепухе — и сам не знает. Обычный диагноз таков: захотел выразить свои чувства, поделиться, выплеснуть эмоции. Иначе говоря — захотел быть увиденным, услышанным, прочитанным. Захотел пообщаться. Беда не в том, что этот человек одинок. Жаль, конечно, и дай-то ему в дом всего, и мужа хорошего, дети чтоб, и голова не болела. Но дело в том, что он такой не один. И всегда найдёт компанию, если в меру настырен.
Читать прекраснодушную чушь может только девственный в плане потребностей человек. Со столь же простой и незамутнённой сомнениями душой. Он читает то, что мог бы написать сам, и честно радуется, когда может написать в рецензии: «Как я вас понимаю!». И в ответ пишет свою версию той же хни, приглашает оппонента порадоваться, и уже тот млеет и преет от подобного единодушия. Постепенно появляется третий, четвёртый...А дальше девятый вал, переходящий в бойцовский клуб (Айвазовский и Паланик, если что. Оба заправские графоманы. О них ещё будет речь, когда коснусь формы).
Литература, как я уже отмечал — несёт идею. Хочешь или не хочешь, но даже абсурд или абстракция, вещь в себе, – выражают стремление. Создавая произведение, автор руководствуется желанием воплотить «нечто», волнующее лично его. Что собой представляет это «нечто», эмоцию, мысль или просто рефлексию — вопрос второй. Идея может быть слабенькой, эмоция ничтожной, а рефлексируем мы все. Но писатель должен быть честен в своём намерении. Он пишет для себя. Чтобы решить самому собой же поставленную задачу. Максимально честно, и максимально выразительным, индивидуальным, способом. Как можно разобраться в вопросе, любом, пусть даже в планировании домашнего бюджета? Определиться для себя, что главное, убрать всё лишнее и решить, что из основных статей расхода приоритетно. Если экономить, то на чём. Стоит ли экономить в принципе, и так ли уж важны новые траты. То-есть — максимально упростить уравнение, чтобы решить его правильно. Это и есть простота.
Разумеется, всё бывает отнюдь не гладко даже в быту. А уж в творчестве и вообще засада. Может элементарно не получаться, не идти, не переть. Можно задрать планку и не перепрыгнуть. Но пытаться стоит. Если, конечно, быть честным прыгуном. Или честно признать, что со спортом пора завязывать.
Графоман планку занижает изначально. Он попросту не задумывается ни над ЗАЧЕМ, ни над КАК. Потому что пишет сразу для других. Это просто способ взаимообмена. Секс по согласию и без любви. Есть ещё профессионалы продажной любви, но это уже даже не графоманы, а глубоко несчастные инвалиды.
Что значит заниженная планка? Она означает уравнивание в сознании важного и неважного, вкуса и безвкусицы, правды и лжи. Кто такие потребители массовой культуры? Это человеческие единицы, лишённые индивидуальности, равнодушные к качеству и руководствующиеся общепринятыми нормами восприятия. Если честно, норма восприятия вылупилась неожиданно, и я даже сам испугался. Норма в творчестве — это нонсенс. А именно этой категорией руководствуется массовый потребитель массовой культуры. Для него нормально всё, что доступно его восприятию. Но выйти за пределы этого восприятия он не может и не хочет. Скорее он согласится вырезать половину текста из Библии или Улисса, нежели напрячься и попробовать прочитать.
Простота индивидуального восприятия — это смерть культуры. Ведь легче всего воспринимаются знакомые и банальные вещи. И незатейливые эмоции. Даже катарсис уже не воспринимается как позитивный финал трагедии. Пазитиф — вот что нужно. Чтобы красавец герой всех спас, мимоходом покрошив в мелкий винегрет душ двести, а потом все женились и жили долго, богато, и...Счастливо?
Вот тут от идеи можно перейти к частностям: форме и содержанию.
Но это уже завтра.
Если кому интересно.
Если, даже, не интересно никому.