Юность Пикапа

 

   


               
  Часть 1 

                Юность Пикапа,

                рассказанная старой
                женщиной               
               

Эпизод 1  Мой милый Дориан

          Шон сидел в высоком вольтеровском кресле перед горящим  камином и держал в руках маленькую тетрадку в клеточку с китайским иероглифом в углах каждой страницы. Он  сочинял стих. Название было простое- La Petite Robe Noire. Камин горел ровным пламенем, распространяя  запах Шанели. Где-то за спиной Шона  шевельнулась старая фотография, когда-то служившая закладкой в книге любимой поэтессы, остро запахло ландышами. Запах исходил из почтового ящика. «Опять почта»,- поморщился Шон и лениво потянулся позвонками. Тетрадь в клеточку скользнула на пол.
 
         Позади кресла с почти засыпающим Шоном  возвышался книжный шкаф из сердцевины редкого кедрового дерева. В шкафу, чуть припорошенные матовым стеклом, стояли книги. Его, Шона, книги. Книги на разных языках, изданные в разных странах, в мягких и твёрдых обложках, но с выдержанным форматом  60-90/16. На обложке каждого экземпляра - его портреты, его мускулистые руки и плечи, его голая голова с колючим ёршиком посредине черепа, его взгляд, пристально смотрящий в лицо читателя. В углу шкафа, у самой стенки, скромно ютились Бернард Шоу и Оскар Уайлд, а за ними, невидимые извне, пожелтевшие записки какой-то дамы, старой баронессы, так и не увидевшей того, кому она писала свои пылкие и прочувствованные письма. Шон хранил их на всякий случай, не выбрасывал. Чем-то они были дороги ему, от них исходил странный запах тлена и горчицы. Баронесса давно умерла и не писала больше проникновенных писем, и от этого её отсутствия в шкафу Шону было как-то не по себе.

        Меж страниц книг Шона сновали женщины и мужчины. Их было много, и все они  старались поместиться на самых первых строчках, они отталкивали других  и проникали в посвящения, навсегда закрепляясь на позиции приближённых персон Его Величества. Но была одна дама. Она сидела не шевелясь внизу страницы в каждой книге и улыбалась. Ей было смешно смотреть на всю эту суету и страсти - мордасти. Она знала точно, что её место не может занять никто, и оттого была спокойна и рассудительна. 

       Стих не получался. Шон почти спал. Мутными пятнами памяти в голове плавали купальщицы, падали на пол бусы и почему-то оказывались в тёмной позеленевшей воде и шли ко дну красивыми пузырями,  трещало по швам  маленькое черное платье и плакала девочка – и всё это наполняло тело Шона жгучим удовольствием и яростью одновременно. Одуряюще пахло Шанелью, губы жёг огонь папиросы, хотя Шон уже давно бросил  курить, в висках назойливо стучали каблучки, за дверью еле слышно переговаривались какие-то личности, которых Шон знать не хотел и в дом не пускал. К темени поднимался большой тёмный комок серого вещества и бился о череп словами «Не люблю, не люблю…».

         В  большом, во всю стену, зеркале напротив камина отражался Шон, спящий кресле. Когда-то мастер установил зеркало таким образом, что в нём отражался только хозяин. Чаще всего это был совершенно обнаженный юноша, с прекрасным торсом, стройными сильными конечностями и непомерно большой головой. Шону пришлось даже убрать насовсем шевелюру, чтобы голова казалась меньше. Вечерами, когда за окном зажигались огни многоэтажек, Шон задергивал шторы, на которых были изображены огромные алые маки, и подходил к зеркалу. Резко очерченный рот, алость влажных губ и прищур глаз нравились ему более всего. Взгляд эстета скользил ниже и замечал  напряжённость мышц торса, старые следы  скальпеля на животе, нежные продолговатые ямки с обеих сторон чрева, a penis , восхищавший его в любое время суток своей первозданной силой и красотой, далее шли ноги, великолепные ноги атлета и дискобола. Ему нравилось смотреть на своё отражение в зеркале, он гордился собою и благодарил господа за дар содомский.

          Но вот в зеркале стали появляться посторонние. Поначалу мелькали женские фигуры, груди и бёдра, но их лицезрение  не доставляло Шону такого удовольствия, как лицезрение собственного тела. «Пошли вон!», - сказал он однажды и тени исчезли. В комнате стало намного свежее и просторнее. Но Шону стало скучно. Ему недоставало друга и любимого. И тут пригодилась сказка, рассказанная автором, стоящим в шкафу.  «Once upon a time there was a sculptor Pygmalion by name» - говорила сказка. Шон знал эту сказку наизусть. Ему был нужен мрамор, ибо известняка, из которого он ваял фигуры раньше, в его мастерской  хватало. Постоянные думы о мраморе материализовали мысль , и однажды Шон увидел в зеркале Тело. Оно сияло белизною, гладкостью материала, из которого было сделано, Оно превосходило Шона по всем параметрам и его голова упиралась в самый край зеркала. «Кто ты? Какой ты красивый!!»- признёс Шон и почувствовал, как  шевельнулся мускул где-то внизу, под самым чревом. « Я Тело, твоё собственное Тело»,- сказала фигура и вышла из зеркала. Теперь у Шона было два собственных тела. Они могли говорить друг с другом, петь песни, ругаться. Плакать и смеяться. Вместе. Это было счастье. Маленькое счастье в доме Шона.

           Сейчас мраморное Тело лежало на диване и посапывало. Посапывал и сам Шон, свернувшись в вольтеровском кресле калачиком. Во сне он смотрел сны. La Petite Robe Noire более не волновало его. Тетрадь лежала на полу, а в голове Шона мелькали кадры зимней сказки- блестящий голубой снег, ровный лыжный след уходит в небо, впереди мчится он сам, в обличьи мраморного юноши, по его следам неспешным  шагом движется на лыжах тоже он сам, чуть постаревший, оставляющий позади кое-где крошки известковой породы, но всё-таки породы,  крепкой, мускулистой и настойчивой породы Шонов, создающих свой мир собственными желаниями и силой собственной  мысли. 


Эпизод 2   Цветы Шона

       Я не сказала Вам, дорогой читатель, что мой герой Шон Дориан проживал в своём родовом поместье в графстве ****шир , что на северо-востоке Англии. В центре поместья стоял старинный замок готической архитектуры, с высокой башней, внутрь которой никто никогда не заходил, кроме самого хозяина и девочки-служанки, стиравшей пыль с мраморных статуй  и роскошных картин. Почти под небесами когда-то был сооружен цветник, для обновления которого хозяину регулярно привозили плодородную землю из Голландии, девочка-служанка следила за чистотой стёкол оранжереи, открывала и закрывала огромные форточки, чтобы залетал прохладный ветерок,   а за цветами ухаживал сам Шон.

 Он не хотел, чтобы какой-нибудь пришлый садовник прикасался к его сокровищам, вдыхал аромат его Sweet-flowers, услаждал зрение видом Fair-maids of France или  Clove Pinks. И странное дело, цветы росли и благоухали, хотя ни одна пчела не могла подняться на столь высокую башню, чтобы вкусить сладкий нектар  и принести чудодейственную пыльцу с цветов- простушек, растущих внизу, в окрестностях замка. Там, внизу, в окружении колючих кустов  терновника, росли примитивные Lady Smocks, Shepherd”s purses и изредка весною мелькали желтые головки первоцвета Cowslip.

    Самым любимым и обожаемым цветком для Шона Дориана был цветок Daffodill. Он чем-то напоминал Шону его самого - стройный, одинокий, с бледно-жёлтыми лепестками, with a tube-shaped part in the middle. Временами, когда в голове  Шона  теснились мысли о бренности бытия и красоте мгновения, он обращал свой взор к другому цветку - скромному WILD BASIL. Ему нравилось осознавать, что название цветка полностью повторяет родовое имя его самого и имя его отца, покоившегося уже давно среди  Lilac Crocuses   внизу, с обратной стороны замка, где течёт прохладный ручей и летают стрекозы. 

   Вы спросите, дорогой читатель, почему в саду  и в цветнике Шона не было роз. Да, там не росли ни Damask Roses, ни  Yellow Roses, ни Red Roses. Шон навсегда выкорчевал их корни, после того как среди роз погиб его любимый соловей, так услаждавший слух по ночам, когда Шон мучился бессонницей. Он похоронил соловья под терновником и посвятил ему свое  грустное-грустное стихотворение и дал ему название « Несчастный случай» :

Пел соловей в тени дерев,
Как благозвучен был его напев!
Стонали от страсти розы,
Полёт замедляли стрекозы.
И звёзды в небе высоком
Мечтали о счастье далёком.
Осенние пошли дожди,
А там и зима впереди.
Опали цветущие розы,
И улетели стрекозы.
И звёзды в небе устали
Мечтать о счастье в печали.
И соловей испугался-
Куда весь мир подевался?
Неужто исчезла любовь
И не появится вновь??
Горлом хлынула кровь.
И захлебнулась любовь!!!

Шон не знал точно, по какой причине погиб соловей. Он знал только, что виноваты были розы.

Эпизод 3   Соловей и розы

        Пока наши герои Шон и его двойник, его плоть и кровь, мирно спят , один – свернувшись в кресле калачиком, другой- раскинувшись во весь свой рост и ширь плечей на мягком диванчике, попробуем понять, почему же в саду Шона нет розовых кустов, этих опьяняющих тубероз, этих райских  красавиц , без которых не может жить ни один соловей на свете. Было время, и это время было детством и юностью Шона, когда розы, посаженные ещё дедом нынешнего хозяина,  пышно цвели всеми цветами, какие только может  представить себе воображение – алые, розовые, жёлтые и белые, пунцовые и даже голубые.  Как когда-то в раю, до грехопадения Адама и Евы,  они были без шипов, потому что защищаться им было не от кого, а прежние хозяева нежно прикасались к ним  каждое утро, ласкали их лепестки своими нежными пальцами, осторожно поливали землю  под ними, чтобы не повредить корни. И розы благоухали, источая ароматы феромонов , которые прогоняли злых насекомых и привлекали  доверчивых птичек.

       Наш соловей в те времена был совсем птенчиком. Вылупившись из маминого  яичка  в папином гнезде и попробовав на вкус жирных червячков, он вылетел из гнезда и хотел было полетать в чистом небе над садом и домом, но его привлёк запах тех самых феромонов. Запах был притягательный, даже одурманивающий, и соловушка полетел  к нему. Любопытство взяло верх и он приблизился к самой большой и распустившейся розе. Она отличалась ото всех роз своим нежно- палевым цветом и стройностью стебля без шипов. «Красиво»,- подумал соловушка и хотел было улететь, но роза протянула к нему свои нежные листочки зеленого цвета и лепесточки чайного цвета и прошептала:  «Не уходи, побудь со мною, мне так одиноко здесь, среди этих краснощёких и глупых роз, даже поговорить не с кем». Соловушка присел на зелёный листок и тронул палевые лепестки розы клювиком. Лепестки задрожали, а один даже упал на землю. «Как неосторожно!»- кокетливо засмеялась чайная роза, но не рассердилась.  Они подружились.

       А на следующий год, когда наступила весна, от стройного стебля розы отделился молодой отросток, это был новый бутон, плотненький и пухленький, наполненный энергией солнца и неба. Он тоже источал феромоны, но они были не столь сладкими и удушающими, как аромат всех остальных роз. Была в них свежесть моря и ветра, прохлада соснового леса, куда иногда залетал соловей в поисках приключений, тайна сновидений  и мечта о чём-то далёком и прекрасном. Подросший и одетый во взрослый наряд соловей предложил дружбу юному бутону, и они часто беседовали о том, о сём, забывая, что чуть выше в одиночестве коротает дни  постаревшая чайная роза, а вокруг благоухают другие цветы, требующие от соловья песен и красивых рассказов. С неохотой соловей уступал их просьбам и пел, он пел о временах года, о небе и солнце, о  розах и незабудках, но в каждой его песне звучала тоска по  свежести моря и ветра, по прохладе соснового леса и тайне сновидений.

       Чайная роза заметила новые оттенки песни соловья и на её прежде нежном и гладком стебле  стали появляться злые шипы и колючки. Они росли и росли, они поворачивались в сторону соловья всякий раз, как только он пытался сесть поблизости от другой, не менее красивой розы, и, наконец, когда соловей однажды закрыл в восторге песнопения глаза, острый шип вонзился ему в горло. Соловей смолк, открыл в изумлении глаза , но боль пронзила всё его тело, перья обагрились его собственной кровью, и он замертво упал  в густые прошлогодние листья и лепестки чайной розы и других не менее красивых роз своего сада.

   Бедный соловей был любимым соловьем Шона. Он нашёл его утром  среди цветущих роз. Бутон чайной розы уже распустился и был похож на все остальные розы цветника. Только на одном его лепестке чайного цвета  темнело красное пятнышко. Это была капелька крови соловья. Шон хорошенько обследовал мёртвого соловушку, увидел остатки  острого  шипа в его горлышке и понял всё.  Вот тогда-то он приказал выкорчевать все розовые кусты в саду, чтобы его любимые соловьи пели спокойно и  были счастливы от свежести ветра, запаха моря,  неразгаданных сновидений .


Эпизод 4  Плен и освобождение

    Погрузившись  лицом в благоухающие цветы и закрыв глаза, Шон впитывал в себя аромат турецкой гвоздики  и  левкоев. Он особенно остро различал эти запахи - пряность востока и прохладу севера. Слившись воедино, они создавали неповторимую гармонию красоты, красоты, осязаемой, чувственной, и вызывали ощущение блаженства и счастья. Да, теперь это было счастье. Мог ли он представить себе некоторое время назад, что будет вот так стоять под небом  и солнцем и вдыхать блаженство каждой клеточкой своего тела?

        Некоторое время назад он был далеко от этого райского уголка и даже в мечтах своих не допускал, что может изменить своё тусклое существование, наполненное заботами о хлебе насущном, о куске хлеба с кислым молоком или жидким кофе, о грубой постели из старых обрывков шкур, о нескольких сухих  поленьях, которые могли бы обогреть его  незатейливое жилище.

         Почему же, спросит читатель, он бросил своё  родовое поместье и предпочёл скитаться в нищете и отшельничестве?  Всё очень просто, дорогой читатель. Однажды, когда живы были ещё отец и мать Шона, к ним в дом постучал незнакомец и попросился на ночлег. Старая домоправительница впустила его, посадила у камина, налила виски, подала незнакомцу плед  обогреть  холодные от дождя ноги. Незнакомец заснул крепким сном, а утром  домоправительница не нашла в доме ни чужестранца, ни Шона. Они покинули дом и поместье и отбыли в неизвестном направлении. Страшный удар обрушился на родителей Шона и остальных домочадцев. Отец сдался первым, матушка последовала за ним , дом опустел, зарос тёрновником , а цветник на башне  зачах.

       Что же Шон? Незнакомец показал ему все райские уголки континента, научил петь, слагать стихи и танцевать. Шон был на редкость способным юношей, а в танцах превосходил самого бога Шиву. Богатые мужчины и женщины собирались посмотреть на талантливого юношу, дамы бросали ему банкноты, мужчины приглашали посетить великолепные собрания джентльменов, на которые обычно дам не приглашают. Шону нравилось быть в центре внимания, нравилось приводить зрителей в восторг движениями своего юного тела. Кружась в экстазе, он забывал обо всём на свете и слушал только себя, своё трепещущее сердце и ровные, упругие сигналы своих  натренированных мускулов. Так проходили вечера и ночи, а по утрам Шон сладко спал, свернувшись, как в детстве, калачиком, на старой медвежьей шкуре, пахнущей лесом и берлогой.

     Патрон Шона оставлял ему лишь малую толику заработка, не терпел никаких возражений, а когда Шон стал настаивать на справедливости, случилось страшное, чего юный Дориан никак не ожидал: патрон надел на него ошейник, наручники , ухватил , как собачонку, за металлический поводок и стал избивать плёткой, а потом пинать ногами . Бедный Шон!! Лучше бы он оставался в своём поместье, лучше бы он не возжелал славы и не вкушал прелести экстаза! Патрон был  свиреп и методичен в своих действиях. Сопротивление Шона только  возбуждало его до крайности, и бедный Шон  стонал и плевался  кровью под ударами модных ботинок патрона.

      И однажды  случилось чудо – Шону удалось неимоверным напряжением мышц разорвать наручники и навалиться всей своей тяжестью на мучителя.. Он задушил  патрона. Потом снял с себя собачий ошейник, надел его на шею патрона и ушёл. Он не знал, куда шёл. Шёл дождь. Улицы были пусты. На Шоне не было одежды, но это было не страшно, потому что кругом не было ни души.  Выйдя за пределы города, Шон обернулся.  Внизу тускло горели огни города, который был таким притягательным  для Шона в самом начале его романтического приключения и таким ненавистным сейчас. Но Шон был счастлив. Теперь он был самим собой, он сопротивлялся и победил.  Засвистев какую-то  полузабытую мелодию, юноша бодро зашагал  по  безлюдному  шоссе, надеясь, что проезжающие машины заметят странно одетого человека и остановят машину.


Эпизод 5  Танцы на дороге


          Если помнит читатель, мы оставили Шона на пустынном асфальтовом шоссе, совсем обнажённым, бегущим от совершённого   им преступления. Долгое время он шёл в сторону , противоположную оставленному им городу, и не было машин, и не было людей, так что юноша продрог и понапрасну обнимал себя  за плечи, пытаясь передать всему телу жар крепкого мужского объятия.  Сзади послышался шум мотора и показался тяжёлый трейлер с высокой кабиной, в которой сидел всего один человек-шофёр. Трейлер замедлил ход и шофёр высунулся в окно. «Ты чего это голый? Больной, что ли??» «Да нет, закаляюсь»,- весело ответил Шон и подпрыгнул от холода. Шофёр подозрительно огляделся, нет ли с парнем  товарищей по несчастью, а потом предложил: «На, оденься»,- и бросил вниз старый замасленный комбинезон непонятного серого цвета. Шон брезгливо поднял одежду, но делать было нечего, он надел грязное облачение и принял второе предложение – уселся на свободное сидение. Они поехали.

      А в это самое время в окрестностях города, из которого бежал Шон, уже рыскали полицейские с собаками, и на тумбах для объявлений красовались плакаты с изображением мускулистого юноши, стоящего, как Napoleon Bonaparte, ногою на барабане, а над фигурой красовалась надпись WANTED. У друзей бывшего патрона сохранилось много фотографий Шона, которые служили ему и патрону хорошей рекламой их совместного бизнеса. Судя по всему, шофёр не читал плакаты  на тумбах для объявлений. Он пристально смотрел на дорогу и молчал. « Нет ничего похавать?»- нарушил молчание Шон. Шофёр молча передал ему сверток с едой и бутылку молока – свой обед. Шон жадно принялся за еду. Бумага, в которую был завёрнут обед, оказалась итальянской газетой. Шон жевал бутерброд и представлял себе Венецию, откуда недавно он прибыл с патроном, вонючие, заросшие тиной стены домов по берегам каналов, гондолы и гондольеров, прекрасных дам в кружевах, которых ему приказано было сопровождать и развлекать, и маленького голубоглазого венецианца, с которым он танцевал дуэтом и с которым делил несколько ночей хлеб, кров и ложе. Сердце защемило тупой болью, Шон закрыл глаза и предался воспоминаниям.

     Внезапно трейлер остановился, шофёр туповато хихикнул и выдохнул: « А ну, слезай-ка!». « В чём дело?»- не понял Шон, но спустился из кабины, думая, что  шофёру приспичило. « Снимай штаны!»- скомандовал шофёр, по-прежнему глупо хихикая и надвигаяь на Шона своей грязной квадратной тушей. Шон  посмотрел на дорогу, нет ли спасительного грузовика или дорожки, уходящей вбок, но шофёр уже зверел. Рывком он сдёрнул с Шона лямки комбинезона и стал  копошиться у себя в мошне.

Взору Шона предстало что-то безобразное, расплывчатое и красное, с торчащим фаллосом неимоверных размеров. Шофёр надвигался. Шон прищурился и тяжело ударил ногою в пах. Шофёр застонал, схватился руками за живот и присел. Шон удал ещё раз, потом ещё и ещё, пока  Шофёр не обмяк и не повалился на асфальт. Машину водить Шон  умел с детства. Он быстро забрался на сидение, включил мотор и двинул трейлер с места.  Ему не пришло в голову взять с собою  то ли труп, то ли кусок живого мяса на дороге, и он погнал на всей скорости, стараясь поскорее исчезнуть с этого проклятого места.    


Эпизод 6    Волчица..

Судьба хранила Шона. По какой-то случайности ни одна машина не выезжала из покинутого им города и поэтому никто не преследовал трейлер и не видел лежащего на дороге итальянца. И тут Шон заметил впереди на шоссе запретный знак. По-видимому, бедолага-итальянец просмотрел такой же при выезде из города. Вот почему шоссе было пусто.  Судьба, повторим, хранила Шона. Он резко затормозил и выбрался из кабины.

    По обе стороны шоссе тянулся лес. Солнце было в зените, становилось жарко. Шон открыл дверцы трейлера и среди пустых ящиков нашёл один, заполненный бутылками с французскими наклейками (сувениры итальянца!) и прикрытый поношенным, но чистым шофёрским комбинезоном. Рубахи не было, зато нашлись довольно приличные кеды и коробка с провизией. Прихватив с собою итальянскую пиццу и бутылку вина, Шон углубился в лесные заросли, сбросил грязный комбинезон, надел чистый и устремился вперёд, перелезая через поваленные деревья, продираясь через густые кусты, путаясь ногами в мягком и зыбком валежнике.

  Позади был город Шамбери , где он оставил своего патрона впереди- Турин, Италия. Во Франции Шону больше нечего было делать. Он мог выбрать путь на северо-восток, в Швейцарию, но для этого надо было , как полагал Шон, пешком пройти Альпы, а чтобы выйти на шоссе, пришлось бы вернуться в Шамбери. Возвращаться Шон не рискнул. Вскоре он вышел к реке. Шон знал, что она течёт вдоль автомобильной магистрали и пошёл вверх, туда, откуда бежала река.

    Мы не знаем, читатель, легко ли Шон преодолел это возвышенное пространство с рекою Изер в центре него, но знаем  определённо, что юноша шёл несколько дней, а по ночам дрожал от холода и сырости, пристроившись где-нибудь меж корней дерева  или под пышным кустом акации.      Его пицца давно кончилась, вино выпито, а когда уж очень хотелось пить, Шон спускался к реке и пил вволю, как истомившийся олень на водопое.  А голод утолял дикими оливками и плодами шиповника.  Звери его не трогали, да он и не встречал их. Иногда где-то вверху мелькал рыжий хвост белки или чёрно-белый силуэт сороки . Одна сорока сопровождала его довольно долго, присаживаясь на ветку всякий раз, когда Шон садился отдыхать. Она не издавала ни звука, лишь вертела головой  и двигала хвостом, внимательно осматривая странника.

    Но однажды ночью Шон проснулся от чьего-то пристального взгляда. Это была не сорока. Это был волк, волчица. Она сидела перед Шоном и смотрела на него жёлто-зелёными глазами. Удивляясь своей собственной смелости, Шон сказал ей: «Здравствуй…». Конечно, волчица ничего не ответила, но и не сдвинулась с места.  «Привет!»- повторил Шон и вопросительно уставился на зверя, стараясь не шелохнуться. Зверь поднялся и стал ждать. Шон тоже встал.  Волчица ступила вбок и посмотрела на Шона, как бы приглашая следовать за нею. Шон повиновался.  Волчица пошла вперёд, временами оглядываясь, идёт ли за ней человек. Человек шёл, сам не зная, почему.  «Может, это и не волк вовсе?- размышлял он.- А если волк, то это странный волк».  Странный волк шёл и шёл вперёд, выбирая путь, свободный от валежника , и потому они легко и довольно быстро выбрались на свободное место. Но, увы, это был тупик.

   
Эпизод 7   Фигерас

          Впереди была скала, уходящая вверх пологим склоном. В расщелине крепко спали волчата и лежало какое-то существо, закутавшееся в грязные лохмотья бывшей одежды. Волчица села возле существа и посмотрела на Шона. Шон приблизился и приподнял лохмотья. Это был человек , юноша довольно приятной наружности. Он открыл глаза , приподнялся и тут же , застонав, повалился обратно. Шон окинул взглядом всего юношу, отметил инстинктивно красоту его тела и понял причину стона- у юноши , по всей вероятности, была сломана нога или даже обе. Раны и крови не было, и это спасло его от звериного инстинкта волчицы, которая по одной ей известной причине не тронула юношу.
       Волчата проснулись, бросились к матери, потом- к юноше, распростёртому на земле, счастливо повизгивая и кусая друг дружку за уши и хвосты.  Доставалось и юноше. Но подняться и уйти он не мог. Надо было что-то делать. Волчица недаром привела Шона сюда. Шон нашёл подходящие ветки, ощупал ноги юноши, определил места перелома и, наложив ветки на голени, накрепко примотал их тряпками, для чего пришлось порвать лохмотья юноши.  Попробовав заговорить с ним, Шон понял, что тот не знает ни французского, ни итальянского, ни английского. Эспаньолес? При этом слове юноша радостно кивнул головой и разразился пространной речью, в которой Шон различал только латинские корни и международную лексику. Матушка Шона в своё время обучила его разным языкам , а отец обеспечил ему место в TRINITY- college, где Шон обучился светским манерам и основам гуманитарных наук.

       Слушая сбивчивую речь испанца, Шон понял, что тот приехал во Францию, чтобы посетить родственника в Л”Аржантьере. Родственник –католический священник и хотел бы поговорить с племянником о его будущем. Испанец, как и Шон, недавно потерял родителей и скорбел по этому поводу. Шон узнал, что испанца зовут Фигерас и ему 17 лет. Шон был старше.

      А между тем смеркалось. Волчица спокойно лежала, а малыши мирно посапывали, прижавшись к её животу. Шон не мог отавить Фигераса здесь. Он решил поподробнее расспросить его о дядюшке в Л”Аржантьере и выяснить, как случилось, что юноша оказался в логове волчицы с переломанными конечностями. Но юноша уже спал, несмотря на вечернюю прохладу и присутствие волков рядом. Шон тоже лёг, утомлённый дорогой  , и, прижавшись к Фигерасу, немного согрелся.  Теперь они были одним телом, один согревал другого. Волчица тихо лежала и думала, наверное, что в её семействе стало двумя волчатами больше.

Утром волчица куда-то ушла, а Шон отправился на поиски воды и пищи. Бутылка с французской наклейкой была как нельзя кстати. Набрав воды  из ручья, Шон осмотрелся. У подножия скалы рос дикий виноград, и его стебли, цепляясь за камни, круто уходили вверх. Шону пришлось залезть на скалу, чтобы сорвать несколько крупных янтарных гроздей. Сверху он увидел неподалёку  оливковое дерево и, спустившись, добавил к трофеям целых две горсти маслин. Это был их завтрак- виноград, маслины и вода из ручья. Он предложил несколько маслин волчатам, но те отказались.

       Волчица принесла зайца. Она разорвала его пополам и положила перед волчатами. Те устроились к обеим половинкам и скоро заяц кончился, остались только лапки и кусочки шести, которые волчата выплёвывали, чихая при этой трапезе. Волчица вновь ушла  на поиски пищи, а Шон вдруг подумал о волке, отце этих малышей. А что, если явится в гости? Да, надо уходить, сидение здесь добром не кончится. Правда, ночью Шон слышал, как волчица рычала, отгоняя кого-то от логова. Она охраняла своих питомцев, и это было хорошо, надёжно.

      После завтрака Шон стал осторожно расспрашивать юношу. Он понял, что тот ехал на своей машине по центральной магистрали  Лион- Турин, как вдруг шоссе повернуло влево и машина, резко подпрыгнув, переворачиваясь в воздухе, стала падать вниз, в пропасть. Юноша помнил только сильную боль в ногах , больше ничего. Очнулся он  всё от той же боли и увидел рядом с собой волчицу. Она смотрела на него жёлто-зелёными глазами и не трогала. Рядом копошились её детёныши. Даже если бы он спросил у волчицы, как он очутился здесь и когда, волчица всё равно не ответила бы. Она не умела говорить по-человечьи, но она была мать, и она жалела своих детёнышей.  Почему она посчитала Фигераса одним из своих детёнышей, знала только она. И только она знала, зачем привела Шона к своему логову и познакомила его с Фигерасом.

     Отец семейства Волк в гости не приходил, и Шон решил задержаться. Но у Фигераса временами был жар, нужен был врач. Но как преодолеть это безлюдное пространство с обездвиженным человеком? Волчица видела немой вопрос в глазах Шона, тогда она поднималась с места, подходила к юноше и обнюхивала его ноги, обмотанные тряпками, с торчащими из-под них ветками. Потом она приближалась к лицу Фигераса и лизала его щёки и горячий лоб. И удивительно - жар спадал. Поистине, волчица была удивительным созданием. Когда волчата докучали Фигерасу, она грозно рычала и оттаскивала детей, держа их за уши или за хвосты. Так они и жили, пока юноше не стало лучше. Он уже мог с помощью Шона  вставать на обе ноги и делать несколько шагов.

Эпизод 8    Расставание

  Несколько раз Шон уходил, чтобы поискать человеческое жильё и позвать на помощь, но, увы, в окрестностях не было ни одного строения, ни одной деревушки. Однажды он увидел вдали отару и пастуха. Приблизившись, он спросил старика, нет ли поблизости жилья и людей, рассказал, что они с другом потерпели аварию на шоссе и им нужно попасть  в Л”Аржантьер. Старик ничем помочь не мог. Он сам кочевал с отарой и собакой и спал под деревьями . Если он пойдёт, сказал он, то потеряет овец. Единственное, чем он может помочь, - дать кружок сыра и несколько лепёшек. Шон взял подарок. Про волчицу он не сказал. Волки- заклятые враги пастухов , собак и овец. Но зато Шон узнал, что если идти сутки и ещё полсуток, можно дойти до городка Бриансон и попросить помощи у местного кюре, который никогда не отказывает страждущим.

    Вернувшись к волчице, Шон первым делом осмотрел ноги Фигераса и решил, что можно убрать ветки и повязки. Когда процедура была закончена, волчица приблизилась и стала лизать голени своим тёплым шершавым языком. Фигерас закрыл глаза и почувствовал, что боль исчезла и ноги налились силой. Он попробовал встать, и это у него получилось.     Он сделал несколько шагов и пошёл.Пошёл медленно и осторожно, держась за плечо Шона.

      Волчица смотрела.  Она провожала их до того места, где из-под земли выбивался родник, и вода его растекалась по склонам холма, давая начало речушке, которая вверху никак не называется, а в середине и конце своего пути названа людьми рекою Дюранс. Волчица знала, что если следовать за водою всё время, можно выйти к морю и сесть на корабль. Но это был долгий путь , и она не сказала о нём Шону. Пусть идут в Л”Аржентьер- подумала она-там есть монастырь, и они там укроются.

       Шон и Фигерас медленно уходили. Волчица смотрела им вслед, ощущая странную резь в глазах. Потом она повернулась и быстро побежала к волчатам. Временами она останавливалась, оборачивалась и видела две тёмные почти слившиеся друг с другом фигурки.  С каждым разом они становились всё меньше и меньше,
пока не скрылись за горизонтом. Они вступили в долину, а волчица глубоко вздохнула и продолжила свой бег домой.
      

  Эпизод 9 Бегство

         В Бриансон они добрались вечером следующего дня. Фигерас шёл сам, а временами его нёс на спине Шон, чтобы не терять время и дать отдых ногам  юноши. У него опять начинался жар , и Шон в отчаянии призывал волчицу. Но она не приходила. Доступ в долину ей был запрещён.

          Бриансон был маленьким уютным городком, с мощёными улочками и двухэтажными домами. Повсюду в палисадниках росли цветы. Шон вспоминал свой сад и свои цветы. Здесь тоже были розы, нарциссы и гвоздики, а по ночам, наверное, как в и юности Шона, пели соловьи. Стучаться в дома горожан Шон не посмел-а вдруг они видели где- то плакаты с надписью Wanted ?  CURE же, как полагал Шон, не выдаст их. Не должен.

         Дверь открыл пухлый розовощёкий священник. Увидев почти голых юношей, он сначала попятился и хотел захлопнуть дверь, потом спросил, видимо, вспомнив о своём долге  служителя Бога и церкви, что случилось и чем он может помочь. На смеси французского с итальянским Шон сбивчиво объяснил, что они чудом выбрались из рухнувшего в пропасть автомобиля, что у мальчика сломаны ноги и у него жар . Священник впустил гостей в дом, позвал служанку и велел ей отвести юношей в пустующую комнату и затопить камин. Служанка провела их в холодную мрачную комнату, затопила камин, принесла поесть и застелила чистыми простынями единственную кровать. «Другого ложа у нас нет,- а хозяин пошёл за врачом»,- буркнула она и вышла.

          Шон уложил Фигераса на кровать, дал ему поесть, поел сам и некоторое время посидел у разгоравшегося пламени  камина, пытаясь представить себе план дальнейших действий. Сон сморил его, и он лёг рядос с Фигерасом, прижавшись к его горячему телу, как раньше, в логове у волчицы и заснул блаженным сном впервые за много дней скитания по лесам и горам. Разбудил его негромкий голос за стеной: « Будут только утром. Смотри, не проболтайся.».  Шон понял всё. CURE  их предал. Он разбудил Фигераса, спросил, может ли тот идти прямо сейчас и, получив утвердительный ответ, направился к двери. Дверь оказалась запертой снаружи.  «Вот это влипли, дьявол…» - подумал Шон и поднял оконную раму.  В соседней комнате было тихо. Кюре и служанка спали. Измерив расстояние от окна до земли взглядом, Шон спустился первым и принял Фигераса  на руки, как малого ребёнка. Осторожно они прошли к калитке, вышли на дорогу и пошли по ней. Другого пути не было.

        Дорога была грунтовая, кое-где поднималась в гору и тогда по бокам её появлялись глубокие кюветы, наполненные грязной водой с торчащими из-под воды валунами.  И вновь Шон нёс Фигераса на спине и чувствовал жар его тела, который обжигал его и проникал во внутренности. Близилось утро. Л”Анжантьер был почти рядом. Если они попросят убежища в монастыре, полиция их не найдёт. Это Шон знал точно. Он верил в это. Он хотел верить. 

        Сзади послышались крики, прозвучал выстрел. Шон ощутил толчок в спину, тело Фигераса странно дёрнулось. Шон бросился в кювет, увлекая за собой  юношу, и почти полностью погрузился в грязную жижу, слившись с торчащим из неё камнем-валуном.   Юноша был рядом. Шон обнял его, прижал к себе и вдруг ощутил, как что-то липкое и горячее заливает его руки. Пуля прошла насквозь и задержалась где-то в груди Фигераса. Он был жив, но тяжело дышал. «Оставь меня, Шон, оставь, беги»,- бормотал юноша по-испански,  и Шон вскричал : «Это я, я виноват! Эта пуля- моя! О , боги! Почему ОН, почему не я! Не умирай, Фигерас, не умирай! Прошу тебя! Пуля- моя. Они стреляли в меня! Не уходи, мальчик мой!» Он рыдал. Рыдал, потому что он любил этого юношу, любил за то, что кормил его маслинами и виноградом, за то, что бинтовал ему ноги и учил ходить , любил за то, что их обоих любила волчица, что с ним он забывал своего патрона и итальянца на дороге, свои танцы экстаза в клубах Франции и на вонючих каналах Венеции. Он любил его как сына и возлюбленного. И вот он теряет его.

        Шум приближался. И вот уже полицейские злорадно хохочут, вытаскивая обоих из густой жижи.  «Смотри-ка! А один, кажется, того…». Шон рыдал и протягивал руки к полицейским, которые уносили полумёртвого Фигераса в сторону Л’Аржантьера, туда, где живёт его родственник, туда, где есть мужской монастырь, в котором они хотели укрыться.

       

Эпизод 10  Нора

          Автомобиль бесшумно скользил по шоссе. За рулём сидел молодой человек крепкого телосложения, бритый наголо, с небольшим ёршиком на темени.  Его спутница - синеглазая женщина с огромной копной рыжих волос под синим бархатным беретом. Спутницу звали Нора, а молодого человека - Шон. Они держали путь из Ниццы на  север Франции и дальше - в Бенилюкс. Шон отбыл в местах наказания срок, положенный ему за побег с места преступления, суд присяжных отказался признать его виновным в смерти патрона, а несчастный итальянец, очнувшись от ударов через несколько часов, благополучно добрался до любимой Италии.
   
         Смерть Фигераса лежала тяжким бременем на совести Шона . В тюрьме ему пришлось овладеть искусством боёв без правил, чтобы завоевать авторитет и отражать атаки любителей мяса молодых бычков.  И потому в его душе, некогда нежной и возвышенной, сформировались ненависть, злоба и ярость. Эти качества прятались где-то глубоко в правой половине его сердца, а в левой, где обычно царили покой и нежность, образовалась пустота, но эта пустота отдавалась болью по всему телу, жгла его внутренности и требовала заполнения. 

         На курортах Средиземного моря, где он очутился в конце концов, без гроша в кармане, без постоянного занятия, без пристанища и без друзей, он пытался заполнить эту жгущую его пустоту, проводя вечера и ночи в злачных местах, где обычно гуляют матросы с чужеземных судов. Там он к своим гуманитарным познаниям добавил сочную жаргонную речь портовых грузчиков, проституток и сутенёров. Но он не потерял навыки джентльменства, полученные в TRINITY COLLEGE , и чётко различал средства общения в зависимости от собеседника. Женщины побережья были заворожены его изящными манерами и сладкозвучной речью и в его присутствии млели от восторга и счастья. А уж если какая-нибудь удостаивалась его отдельного внимания, она  переселялась на седьмое небо и отдавала ему свой досуг, свой кошелёк, если он у неё был, и своё сердце.

       Но сердце Шона по-прежнему ощущало пустоту, которую он заполнял временами горячим дымом чужих папирос или фимиамом заморской травки, или ароматом лепестков благоухающих роз, которые ему удавалось срывать тёмными южными ночами  на прохладном песке Побережья.   Одним из таких лепестков была Нора, которая сейчас сидела рядом с ним в машине и напевала мелодию  голосом Далиды. Шон слушал, и левая половина сердца медленно заполнилась чем-то горячим и благостным. Когда огонь становился нестерпимым, Шон тормозил, поворачивался к Норе и заключал её в объятия. Нора не сопротивлялась. Это была настоящая французская женщина, маленькая, страстная и изобретательная. Она любила Шона и увозила его сейчас от общества восторженных простушек, увозила к себе на родину, чтобы завладеть им целиком и надолго. Шон не возражал. Ему были приятны ласки Норы, ему было комфортно в её обществе , да и что греха таить, ему совсем не мешали её автомобиль  и  её друзья, с которыми Шон собирался начать собственное «дело».

       Нора обладала удивительной способностью всегда быть « в форме» и всегда  извлекать выгоду для себя из любого знакомства.  Дела её шли успешно, однако от Шона ей никакой выгоды не было, кроме наслаждения тем особым «шармом», который исходил ото всех его движений, его молчания  и его высказываний. И Шон старался, ибо понимал, что без Норы он опять будет слоняться по кабакам и притонам. А ему хотелось жить другой жизнью, полной достатка и умиротворения. Однако,  когда он вспоминал своего несчастного друга Фигераса, сердце щемило болью и вновь заполнялось пустотой.

      Вот и сейчас, держась за баранку автомобиля, Шон был погружён в мысли об испанце. Он даже не знал, жив ли тот или покоится где-нибудь в земле Л”Аржантьера. По договорённости с Норой, Шон хотел проехать по местам, где они шли с Фигерасом , где прозвучал выстрел, где он нёс на спине умирающего друга, и, может быть, встретить волчицу с волчатами. Для этого надо было свернуть с основной магистрали и подниматься горными дорогами в сторону  итальянской границы. А пока они заливали бензин в бак автомобиля на заправке в местечке с китайским названием Динь.

Эпизод 11  Л”Аржантьер

      Да, дорога в L”Аржантьер была не из лёгких. Справа тянулись предгория Западных Альп, шоссе было узким, асфальт перемежался с грунтовой дорогой, автомобиль пыхтел и несколько рах приходилось давать задний ход, чтобы поискать объезд. Наконец, они выехали к реке , вдоль которой на некотором расстоянии вилась автомобильная дорога , повторявшая в точности изгибы реки. Это была та самая река Дюранс, к истоку которой когда-то Шона и его друга привела  волчица. Только теперь предстояло ехать в противоположном направлении. Ехали до наступления сумерек, ночью развели костёр. Нора приготовила салат из дикого сельдерея « Бон фам» , картофель «Дофин», который, за неимением духовки, просто поджарили на решётке и традиционное « Барбекю» из свиной копчёной грудинки». Шон достал заветную бутылочку бургундского коньяка, и они смаковали его всю ночь, любуясь альпийскими звёздами в небе , наслаждаясь прохладой своих тел и ощущением всемирного блаженства.

      Нора постаралась и на этот раз, от прикосновений её ласковых рук и горячего рта Шон  стонал и извивался , а выпитый коньяк вызывал в нём ощущение полёта и невесомости. Крепко обняв подругу, Шон заснул сном счастливого ребёнка.  Нора пробудилась первой, высвободилась из объятий, взглянула на спящего Шона, усмехнулась чему-то и стала спускаться к реке, чтобы освежиться. Проснувшись, Шон не увидел Норы, но ничуть не испугался. Его желание и восторг куда-то улетучились , и ему хотелось даже, чтобы Нора не появлялась больше, потому что он мечтал о встрече с с Фигерасом наедине и надеялся, надеялся увидеть его живым.

      Увы, когда они благополучно добрались до L”Аржантьера и разыскали местного священника, который, как помнит читатель, приходился дядей Фигерасу, печальное известие отозвалось     жгучей болью в сердце Шона и заставило его плакать, как плачет женщина.  Священник оказался настоятелем мужского монастыря, стоящего в центре городка, тело Фигкраса было похоронено на монастырском кладбище , и когда Шон попросил показать ему могилу друга, настоятель привёл его к маленькому холмику, заросшему травой и усыпанному звёздочками голубых незабудок. Шон прочитал на каменном надгробье одно-единственное слово- Фигерас. Ни креста, ни дат рождения и смерти не было.  « Я ждал Вас»,- произнёс настоятель,- я знал, что Вы вернётесь». И он поведал предсмертную историю своего племянника, упомянув при этом, что, по желанию умирающего, крест на могиле должен поставить Шон. Вот почему настоятель приказал монахам вырезать на камне только имя.

      Для могилы Фигераса Шон выбрал обычный латинский крест CRUX IMMISSA. Работая над ним, он представлял себя, несущего на спине измождённого  Фигераса,- точь в точь как Иисус , несущий свой крест на Голгофу. Разница была в том, что Шон- Иисус  был жив, а крест его навсегда останется здесь, на альпийской Голгофе.  Шон пробыл в монастыре рядом с могилой Фигераса почти месяц. Нора уехала к родственникам в Лозанну, к Женевскому озеру, куда в скором времени должен был прибыть Шон.

    Вместо скромных незабудок на могиле Фигераса теперь росли алые маки как символы самопожертвования и «смертельного сна». Однако для Шона, который каждое утро смотрел на цветы из крошечного окна кельи, где поселился с разрешения настоятеля, маки олицетворяли каждодневную утреннюю зарю, красоту наступающего дня и жизни. Временами он начинал подумывать о волчице, которая, как он полагал, не зря свела его с юношей. Если бы не юноша Фигерас, Шон сам бы лежал вот под этим крестом и над ним горели бы пламенем алые маки.   И в голове Шона впервые за долгие месяцы скитаний застучали ритмические строки –
Алыми маками поле цветёт, Вдоль по дороге странник идёт, Правой рукою сжимает костыль, Вьётся за ним придорожная пыль, Странник убогий, далёк ли твой путь? Шепчут цветы- Не забудь, не забудь…
       Шон представил себя в образе странника, бредущего по дороге, и содрогнулся. Никогда! Никогда он не будет больше странствовать по лесам и дорогам, а потому –вперёд, в Лозанну, туда, где уют, где запах барбекю и вкус бургундского, туда, где ждёт его ( ждёт ли?) его Нора.

Эпизод 12        Крутой поворот

       В Лозанну Шон не поехал. Преодолеть перевал через Альпы он мог разве что в мечтах или во сне, а от Норы давно не было вестей. И тут подвернулся удобный случай забыть и Лозанну, и Нору. В городок прибыла группа туристов, желающих запечатлеть на фото- и кинокамерах красоты альпийских лугов и провинциальной жизни городка. Среди них был англичанин средних лет и довольно приятной наружности, с изящными манерами и «принятым английским произношением». Несколько раз он попросил Шона попозировать ему на фоне гор, покрытых утренним туманом. Шону было приятно, что незнакомцу понравилась его атлетическая фигура, пусть приземистая, пусть чуть-чуть квадратная в своей верхней половине, но если Шон вставал боком, вполоборота, то его фотографии можно было размещать на постерах  как образец мужественности и силы.

     Англичанин был представителем лондонской издательской компании, специализирующейся на массовом выпуске рекламных постеров для клубов, спортзалов и особенно для армейских учреждений и казарм. Быть идеалом для новобранцев - какой мужчина откажется от такого заманчивого предложения? Шон обрадовался, что изображения его мужественного тела появятся на страницах альбомов и рекламных проспектов, что ему будут писать восторженные письма юноши и девушки. Он согласился составить компанию англичанину в его поездках по Франции, Италии и Швейцарии. Дружба с Норой не шла ни в какое сравнение с новым многообещающим знакомством. Шону надоело чувствовать своё несколько унизительное положение, в котором он находился с Норой, вечно ограждающей его от новых впечатлений и знакомств, скрупулёзно подсчитывающей расходы и доходы  один раз в неделю.

      Снимков было много - Шон на камне, Шон на дороге, Шон с поднятой рукой, Шон  печальный, Шон радостный, с папиросой и без, Шон писающий и Шон спящий…. Англичанин подумывал о размещении плакатов и в аэропортах, и на железнодорожных вокзалах, везде, где сновали туристы, желающие посетить экзотические места Европы. Выяснилось, что Шон умеет писать довольно приличные стихи и прозу, и теперь каждый плакат содержал мелкую надпись внизу курсивом, повествующую о красотах альпийских пейзажей.  Шон повеселел, воспрянул духом и поверил в своё предназначение- служить богам красоты  и искусства, только Шон ещё не разобрался – Фебу или Венере. Но он уже представлял себе чётко скульптуру Аполлона, убивающего ящерицу. Для реализации представления необходимо было подняться выше в горы и поискать меж камней  это пресмыкающееся. Прогулка в горы увенчалась успехом, и оба  художника с наслаждением вытянулись на узком   прокрустовом  ложе монашеской кельи и заснули глубоким сном  нагулявшихся на воле щенят.

   А теперь, читатель, вернёмся в начало повести о бедном скитальце Шоне Дориане. В его жизни было ещё много приключений и привязанностей. Но все они проходили мимо, оставляя след только в его  произведениях, будоража мысли и сердца многочисленных почитателей его таланта.  Сердце самого Шона  было по-прежнему пусто.  Он вернулся в свой родовой замок, обустроив его по собственному вкусу, построив кабинет с камином, креслом и книжным шкафом, мастерскую, в которой стояли мольберты с неоконченными  картинами (он научился рисовать за годы скитаний в Альпах), фото и кино-камеры , манекены для съёмок  анимаций и прочее оборудование, необходимое для преуспевающего мастера .

         Как-то ему захотелось запечатлеть свои  сны про соловья и розу, про волчат и волчицу, но у него не хватало времени на эти нежности. Англичанин где-то бродил в Пиренеях в поисках новых впечатлений, а Шон сидел у камина и пытался написать стих- воспоминание о чёрном маленьком платье и рассыпавшихся бусах.  На диване мирно похрапывал его двойник, и Шон, свернувшись калачиком в кресле, тоже заснул. Во сне он видел  Цветущий сад, слушал любимого соловья, вкушал с Фигерасом  маслины и виноград,  но временами просыпался в поту и ужасе, услышав выстрелы полицейских и ощущая на своей шее широкую кожаную удавку. «Это сон, только сон, и ничего более»,- бормотал он в полудрёме и вновь засыпал, сражённый жарким огнём камина.


Замечание от старой женщины:

 В мемуарах Пикапа почти ничего не осталось  от этого периода его жизни. Поэтому  старая женщина всё выдумала сама, начитавшись поздних стихов Пикапа. Она сочинила сказку   -полуромантическую, полудетективную и отправила состарившемуся Пикапу. Но ответа не получила.

А у старой женщины от этого периода остался стих про волчицу:


Волчица в логове лежала,
Волчат голодных ублажала,
И вот насытились, устали,
От брюха матери отстали,
И пузом кверху, хвостик сверху
Заснули детским крепким сном.

Волчица встала осторожно
И, морду высунув тревожно,
Вдохнула запах ночи.

Прохладой веял старый лес,
Смотрела вниз луна с небес,
И пахло зайцами.

Они, вобрав в себя всю дрожь земли,
Ютились где-то под кустами
И, лапками себя обняв.
Уснуть пытались.

Волчица в логово вернулась,
Потом так хитро улыбнулась,
Волчат потрогала- храпят.
Как тихо, если дети спят!

Лежит волчица и зевает,
И запах леса ощущает,
И видит бледную луну
И звёзды в небе.


© Copyright: Галина Чеснокова, 2009
Свидетельство о публикации №1906080122


Однажды, правда, старой женщине  пришлось вспомнить  младенческие годы Пикапа . Это было тогда, когда мальчик Пикап становился мужем  и его стали очень и очень любить  нимфы, нимфетки и даже солидные дамы   его королевства. Пикап взмолился и, конечно, старая женщина пришла на помощь:



Г.Д.Л.,старой женщине,   с сыновней преданностью


Притопнула – и каблучком
Пронзила кукольное сердце.
Злись, Королева! Ветерком
Ворвись в распахнутую дверцу!

Скинь на пол, шторами плеща,
Соперниц томные портреты!
Убей – но не изобличай
Их макияж и винегреты!

А для отрубленных голов
Сплети ажурное лукошко.
Казни их! Брось в Медвежий ров!
А я пойду вздремну немножко.

Я выполнила Ваше пожелание, Поэт- "Казни их, Брось в Медвежий ров! Убей, но не изобличай!!" Убить не посмела, ибо сказано- Не убий!! А изобличение разъярило кукольные сердца и чуть не убило саму Королеву.  Я поохотилась. Изобличала, но не убила!!!  Милосердна я.

 Идиллия родового замка. Горит камин или печурка, висят портреты придворных фрейлин на стенах опочивальни, принц сидит в вольтеровском кресле, у кресла- груды силиконовых кукол с розовыми щеками и растопыренными руками. Принц лениво перебирает тушки левою рукою, в правой- гусиное перо. Перо вываливается из рук. Ах, как хочется спать!

Но чу!Огонь в печи полыхнул ярким пламенем- то королева-мать ,как фурия или торнадо, врывается в опочивальню, в гневе расшвыривает кукольный театр принца, распахивает тяжелые бархатные шторы, ветер врывается в спальню, разбрасывает фамильные портреты, на пол летят творения великих живописцев. "На кухню! Всех на кухню -готовить борщ для короля!"- вопит королева-мать.

"Ма..-лепечет перепуганный в усмерть сын,- Ма...А где твоё вязанье- МА,,, Макраме?" При слове МАКРАМЕ королева затихает, гладит сына по головке , собирает портреты, приклеивает к ним помятые тушки фрейлин , головки со щёчками складывает в корзиночку- макраме, рядом кладёт пирожки с капустой и удаляется в сторону Медвежьего рва, где живет стаааренькая бабушка, чтобы отдать ей пирожки с капустой и корзиночку с головками ромашек.


© Copyright: Галина Чеснокова, 2009
Свидетельство о публикации №2907010257