За задами огородов, примыкающих к нашим домам, на поскотине росли огромной
толщины березы, которые знали не только нас молодое поколение села, но и наших дедов-прадедов. По весне каждый вырубал на стволе свою «колоду», чтоб соломинкой напиться живительной весенней влаги – березового сока. Бережливый человек колоды не делал, чтоб не наносит глубоких ран древним деревьям, а лишь делал неглубокий разрез в толстой коре, к надрезу прикладывал травинку, по которой напиток стекал в подставленное ведро. Вечерком подставишь емкость, к утру, она полная, С великой радостью несешь ведро в дом, чтоб дать дополнительное природное питание всей семье.
Эти древние святыни помнили и основателей села.
В тени берез в жаркое время находили убежище отары овец. В дождливую погоду стволы деревьев укрывали чабанов, пастухов иль путника застигнутого непогодой.
Пепелинская нарезка могла гордиться замечательными памятниками природы, но властям они пришлись по душе, так как стволы вековых деревьев скрывали людей от ярых блюстителей законности, а человек мог пострадать за три колоска пшеницы подобранных на ближнем поле за Антошкиным колком. Хотя сами уполномоченные и участковые часами лежали в тени берез или сидели в кронах деревьев высматривая «несунов».
Местную власть раздражало и то, что не все люди вступили в колхоз. Принудительные меры, как ежегодное урезание приусадебных участков, повышение налогов не давали ощутимых результатов и в их «умных» головах созрело еще одно решение: «Единоличникам выделять на дрова те самые березы в три охвата, пусть помучаются! Сами придут в колхоз»!
1942 год. Мужики на фронте. Дров нет не у брата нашей бабушки - деда Телегина Дмитрия Ивановича – больного ветерана Русско-Японской войны ни у нас.
Мама с Анной Фроловной Телегиной – женой деда Дмитрия «выхлопотали» разрешение на рубку дров.
- Вон ту березу у городка (у кладбища) берите, там кубов десять будет! – определил лесничий. «Сдобрился» мужик, зная, что весной мама и ее падчерица – одиннадцатилетняя Шура (моя крестная мать) тянули лямку с боронами по колхозным полям, а осенью не уходили с тока, где на ручных веялках очищали зерно урожая сорок первого года.
«Вышли мы с Фроловной пораньше, чтоб до жары свалить дерево. До трех часов мучились. Со всех сторон пропилили, а береза стоит не шелохнется, метровая пила коротка, не хватает серединку подпилить. Отошли в сторонку, платки разослали, сели обедать, сил–то совсем не осталось. Жара стоит, ни ветерка. Господи, помоги нам! – только и молим. Вдруг, вихорь возник у леса и движется в нашу сторону, задел краем березу, она и рухнула. Слава Богу! Фроловне-то восьмой десяток, сил мало, ладно, я молода. Боле недели ширкали эту березу, но одолели, зиму с дровами были. Кому не дали дров, дак они весь двор за зиму испилили, жить-то надо»!
Весной сорок восьмого года снова оказались без дров. Отец на беспокойной работе – налогового инспектора. Сутками мотается по району.
Мама говорит:
- Позови своего друга Толю Куликовских, да съездите на корове в Антошкин колок насшибайте пеньков, топить совсем не чем.
Телега была своя. Завели коровушку Зорьку в оглобли, надели ярмо, привязали к подобию уздечки веревочные вожжи и направились в колок. Крепкие пни нам оказались «не по зубам», пилить мы еще не умели. Нагрузили телегу гнилушками да валежником и доставили домой.
- Чё это вы привезли, мало да от них одна вонь, и печь толком не нагреется.
- Зорьку жалко, а другие пни мы не могли свалить. – оправдываюсь перед матерью.
Вскоре нам дали на дрова огромную кряжистую березу у начала суровской дороги. Отец с кем-то распилили ее на метровые кряжи, но привезли домой не все, день кончился. На второй день дали лошадь с телегой, и он взял меня в «помощники» за дровами.
Отец выпряг карьку, чтоб случайно не дернул телегу, и мы приступили к погрузке. Для этого отец изготовил поката (наклонные жерди) и мы начали закатывать кряж.
- Помогай! Чё худо помогашь?
- Я помогаю. - много ли силы у семилетнего малыша? Упираюсь из последних сил.
Кряж рухнул в телегу неудачно, придавив правое плечо отца. Маленький сухой сук уперся в лопатку, зацепившись за гимнастерку, не дает выскользнуть.
- Выручай!
- Как?
- Возьми стежок и подсунь под бревно и приподними.
- Какой стежок?
- Вон ту жердочку с плоским концом.
Один конец стежка сунул под кряж, на втором повис сам. Моего «бараньего» веса оказалось недостаточно – кряж не шелохнулся.
- Ты не висни, а поднимай. – говорит спокойно отец.
Делаю попытку освобождения другим способом. Кряж чуть шевельнулся, и отец смог освободиться из «капкана».
- Что бы я без тебя делал? – сказал отец, разминая ушибленное плечо и растирая грудное ранение, полученное на фронте.
Радости я не ощутил, её затмила жалость к близкому человеку.
Березы. В поскотине их было более двадцати, теперь ни одной. Все уничтожено и перепахано в годы освоения целинных земель. В первые годы земля давала пшеницы по 60 центнеров с гектара. Не хватало техники для уборки до начала зимы и по весне намолачивали по 30-40 центнеров зерна.
Теперь эта земля засеяна многолетними травами, но заросла высокой осокой, изрезана глубокими колеями тяжелых машин. Полтора километра до кладбища мы преодолели с трудом, машина пройти не смогла.
Анну Фроловну – крестную мать нашего отца хоронили под сенью такой же березы. Ныне в густой осоке не сразу приметишь две ямки, одна – просевшая могилка, вторая – от выжженного пастухами пня старой березы. Ни креста, ни деревца. В трех метрах справа от своей крестной покоится наш отец – ветеран Великой Отечественной, головой к его ногам – могилка его матери Прасковьи Ивановны. (Пишу для своих, чтоб помнили).
Родные березы поили нас соком, лечили от хвори, в холода обогревали жилище. В ненастье укрывали путников от дождя, в жаркие дни давали сень и прохладу. Дёготь, полученный из коры, залечивал раны, делал непромокаемой кожаную обувь, применялся для смазки ступиц колес. Невозможно представить крестьянский быт без этого доброго дерева, но всё ли мы знаем о нём?
Интересный случай рассказал на встрече со школьниками детский писатель Глебов*:
- "Скажите, вот вы, как начинающий писатель, эта береза мужского или женского рода? – обратился известный советский писатель Максим Горький к рабкору Глебову Николаю Александровичу делегату из Кургана в перерыве I съезда писателей в августе 1934 года во время прогулки по скверу.
- Конечно, женского, Алексей Максимович. – убежденно сказал Глебов. - Ошибаетесь, молодой человек, эта береза мужского рода, а вон та женского. Чем они отличаются? Не пожимайте плечами, вы должны знать, раз вы писатель и говорить людям правду и описывать события точно. Одна береза с сережками, а вторая без них. Будьте внимательны, читатель не прощает промахов. Писать надо покороче, пояснее, попонятнее, посложнее, так я говорил в докладе?
- Так, Алексей Максимович".
Как я пишу – судить не мне.
* - Произведения Глебова Н.А.- "В предгорьях Урала", "В степях Зауралья", "Асыл", "Карабарчик" и др.