Букет моей бабушке
Станислав Львович Стефанюк
"БУКЕТ МОЕЙ БАБУШКЕ"
Судьба поларила мне шанс - узнать ИСТИНУ
из самого первоисточника - и я этот шанс упустил...
Вместо пролога
В фундамент каталога знаменательных совпадений наша семья внесла свои, весомые, камешки.
Весной мне должно исполниться - 50 лет, старшему сыну - 25, старшему внуку - 5 месяцев; после первого разво-да минуло 10 лет, а второй раз я женат уже - верьте или нет - уже пять лет...
Но завершает список пятикратных моя БАБУШКА...
Ей сегодня 90 лет, и именно она и есть главный юбиляр... Старушка согласилась отпраздновать свою годовщину в назидание и поучение внукам, правнукам и уже аметившимся праправнукам (точнее – праправнучке, которая должна появиться на свет через – не поверите – пять (!) месяцев).
После согласования всех дат и пожеланий был назначен (мною, как старейшим из мужчин семейства!) юбилейный оргкомитет для праздно¬вания славной семейной годовщины пребывания Бабушки на этой земле.
В своей краткой содержательной речи я пунктирно обрисовал жизненный путь Бабушки от первых шагов в литературной
журналистике далёкого и ещё дореволюционного городка Гомеля, до первого лево-революционного кружка отчаянных соратников из рабочих...Затем вспомнил её годы в вологодской тюрьме и последующей якутской ссылке.
Многое было обнародовано мной впервые и, не скрою, потрясло наших с Бабушкой потомков... Минуя многие биографические факты последних 55 лет жизни юбиляра, я перешёл, как всегда, пользу-ясь моментом, к изложению очередных задач семейного коллектива во всех его подразделениях, перечислил пути и способы субъектив-ного преодоления о сих пор непреодолённых объективных трудностей...
Мой младший сын — аспирант - второгодник – „от имени и по поручению“ предложил возглавить научно-семейную конференцию –„Здоровая семья - залог здоровья!“ с докладами –„Долголетие - в массы!“ , „Обучение печатному и отучение от непечатного слова в детсадовском возрасте“, „Разумное сочетание труда жены и отдыха мужа „ и „Прогнозирование характера по поведению плода и плодоножек в пренатальном возрасте“...
- От имени жён и матерей выступила моя супруга (от второго брака), призвав всех, способных сидеть, встать на трудовую вах-ту, ликвидировать малотоннажные и порожние рейсы по магазинам.
Будущий папа обязался вдвое ускорить оборачиваемость оборотных пелёнок и повысить качество их "проглаживаемости" и закупить в ближайшую загранпоездку сотню памперсов...
Закипела работа в банкетной, подарочной и гостевой комисси-ях. Трудности возникали и почти одновременно разрешались... Заменяли дефицитные товары на дефицитные идеи и компромис-сы. В результате дефицит становился явью, плотью, статьёй расхода и предметом гордости и удовле-творённого тщеславия: икра, майонез, зелёный горошек, марроканские апельсины, сибир-ские кедровые орешки, французские мороженные цыплята и кубинский ром...
С вином чуть не случилась промашка... Юбиляр категорически отказалась от кагора, который ей надоел ещё во время причащений в мрачные годы церковно-приходской школы... Пока ещё советское Шампанское она тоже забраковала, так как его стали выдерживать не в дубовых, а в титановых бочках... А из "общажных" титанов Бабушка вдосталь напилась в голодные пореволюционные годы... Как всгда, выручила вишнёвая настойка моей рецептуры: патрио-тично, экономично, берёт за душу и хорошие мысли навевает в любом возрасте...
В подарочной комиссии проколы! Не успевают огранить пару зана-ченных якутских алмазиков и опоздали закупить – вологодские лапотки... Остановились на козьепуховом платке из башкирских степей и самовывезенном (мною, конечно) янтаре с отвальных берегов Куршской косы...
Дети выучили папины стихи... Отрепетировали танец «ручеёк», и настригли девяносто бумажных журавликов...
Юбилей стремительно набегал и вот он грянул... По звонку старинного будильника моя сестра (по матери) раскрыла двери столовой, все родные и приравненные к ним близкие сгрудились в коридоре у входа... Под свадебный марш Мендельсона-Бартольди правнук Юбиляра - весь в чёрно-белой, почти фрачной паре, как дирижёр – „Сна в летнюю ночь“ - строго и почтительно провёл свою Прабабушку к столу.
Прабабушка чуть боязливо опиралась на крепкую руку своего далёкого потомка...На тёмно-синей батистовой кофте — сшитой ещё до рождения внука – тихо позвякивали самые скромные и такие бесценные медали: „За оборону Москвы“ и „За победу над фашистской Германией“.
Как почти всегда, она была в своих древних целлулоидных очках с толстенными стёклами...Сквозь эти стёкла глаза её казались утонувшими в страшно далёкой глубине времён...
Потомок ласково помог ей усесться в её старенькое кресло... Усевшись, Бабушка стала рассматривать всё и всех и тихо улыбать-ся этой суете вокруг стола...
Получив „добро“, все младшие по званию и по возрасту броси-лись на заранее указанные места... Самые младшие из допущенных уселись за маленьким детским филиалом стола „для больших“ и начали „оттягиваться“, как кому позволяло воспитание и энергия.
Взрослые и приравненные к ним приступили к разбору салатов (красно-свекольных, куро-картофельных, крабо-яичных), пошла апробация всяческих вин, крюшонов и водок.
Наконец, и как всегда неожиданно, за столом возникла тишина... Все устремились взорами и вниманием к Бабушке...
Она молча оглядывала нас сквозь круглые серебистые очковые линзы и, казалось, заглянула куда-то так далеко, что нам не дано будет никогда. Для нас - далёкое и практически незнакомое прошлое, для неё - вечно настоящее...
Что виделось ей в эту тихую паузу? Её политический кружок из подпольщиков - бомбистов.. Бедный Петро... Михаил... Маркус... Измаил и Иван... Где их могилы???
Вологодская тюрьма и голодовка политических? Якутская ссылка? Редкие свидания с собственным сыном, отданным на сохра-нение в чужой дом? Голубые прямолинейные щупальцы прожекторов в ночном небе столицы? Затяжной визг и небывалый грохот разорвав-шейся около дома гигантской авиабомбы? Закоченевшее тело сына, пробитое пулей немецкого снайпера.
А может быть она с облегчением ощутила, что уже с самого утра не кружится голова, и ей удаётся расслышать такие молодые и громкие голоса её семьи...
IN MEMORIUM... Воспоминание...
Высота 201,8. Южнее Наро-Фоминска...Река Нара...Западный берег... Бойцы - курсанты осторожно продвигались через неглубокий овражек. Это проведенная природой лёгкая царапина на безбрежном море земли отделяла совсем лысую возвышенность # 201,8 от засаженного строевым сосняком прибрежной высоты, должна была послужить нам дорогой во фланг немецкой позиции...
Но уже через метров полста впереди идущие бойцы увидели высту-пающие из-под снега поперёк овражка неплотные ряды колючей проволоки...
Пройти их не было б труда, но по бокам колючки лежали, даже не замаскированные, мощные толовые шашки... Видны были даже взры-ватели, но сапёров-то у нас и не было... Тогда я, подойдя к преграде, но не слишко близко, расстрелял одну за другой обе мины, и курсанты быстро проползли под колючкой и через сто метров оказались у входа во фланговые траншеи немцев... – “Ура!“, – подкреплённое ручными пулемётами, и мы вышибли немцев из траншеи и со всей высоты 201,8...
...А пока мы рассматривали трофеи – оружие, документы убитых офи-церов, со стороны леса, росшего на прибрежной высоте, раздались стрельба и крики, и на теперь уже нашу, только что взятую траншею, стала надвигаться группа немцев... Именно их-то мы отрезали от основных сил немцев, ушедших за эту высоту 201,8.
– Все за мной! – крикнул наш политрук Лев Александрович Стефанюк, вытащил из кобуры свой пистолет и побежал обратно в овражек, в который намеревались скатиться и немцы..
Я схватил стоявшую в блиндаже немецкую винтовку, пачку патро-нов к ней и крикнув:
– Лев Александрыч! Не ходи! Без тебя отобъём! – бросился его догонять и почти догнал уже в овражке...
Он, а за ним и курсанты, стали карабкаться по крутому склону навстречу выстрелам и немецким голосам... Я почти догнал его, схватил его, дотянувшись снизу, за валенок,
но Лев Александрович оттолкнул мою руку, вырвался на самый край овражка и оказался на ровном площадке перед лесом...
Я, с трудом карабкаясь, выскочил наверх следом за ним. Сильный огонь из леса заставил всех улечься в снег и замереть..
Пули свистели и ложились часто-часто; даже головы нельзя было поднять...
Прошла минута огневого шквала и наступило затишье.. На краю оврага негусто росли молодые берёзки, недалеко от меня лежала срезанная снарядом большая ель... Правее в снегу запрятались старший сержант и, подале, пара курсантов...
– Ребята, где Стефанюк? – Вот он... УБИТ!... – Как??? – крикнул я и от неожиданности приподнял голову, но тут же нырнул опять в холодную снежную ямку – от ближайшей берёзки мгновенно налетевшая пуля отщепила кусок щепы, попавший мне в щёку...
Кто-то как будто подслушивал наш разговор и моментально реагировал на него выстрелом... Сержант, не поднимаясь, крик-нул: – Не вставайте, в вас стреляет снайпер, который Стефанюка убил... – А ты его видишь? — Вижу, только достать не могу – деревья мешают! –...
Я прополз, как крот, сквозь снег прямо до поваленной снаря-дом ёлки, забрался в ветки и осторожно раздвинул их... Метрах в семидесяти от нас внутри рядка саженных сосен наизготовку для стрельбы „с колена“, выставив винтовку с оптическим прицелом, по-хозяйски, как егерь на пристреленной точке, расположился немец... Видимо, меня высматривает... На груди, прямо на шине-ли, был виден какой-то значёк или орден?...
Вот под этот-то „орден“ я и подвёл мушку винтовки, захваченной мною в немецком же блиндаже... Отличный инструмент, бьёт точно...
Мгновенье...Немец выронил свою винтовку и... упал на спину...
Я вскочил и, крикнув: – Отомстим ЗА за Стефанюка! Вперёд! –и побежал по снегу к лежащему снайпе-ру. Курсанты, стреляя из винтовок из автоматов, за мной...
Через полчаса всё было кончено... Мёртвые немцы лежали молча, раненые стонали, а оставшиеся целыми, сбросив оружие и подняв руки, ждали нашей команды...
Мы согнали их в овражек.
На плащпалатке пронесли в траншею Льва Александровича и уложилы на нары в блиндаже, выбросив наружу, в снег, лежавшего там убитого немецкого офицера, документы которого мы вместе с Стефанюком рассматривали менее часа назад...
Возле тела Льва Александровича поставили часового. Я осмо-трел убитого...Стефанюк умер, вероятно, мгновенно: возле левого соска была маленькая пулевая ранка...Крови почти не выделилось...
Связисты подтянули провод, я доложил комдиву о выполнении задания и гибели командира...
Стало темнеть... Около восьми появился старшина с подносчи-ками пищи и боеприпасами... Через час позвонил начштаба дивизии и приказал сдать позиции на высоте 201,8 и вернуться на восточ-ный берег реки Нара.
Отходили грустно... Четыре курсанта несли на плащпалатке тело Льва Александровича... Кроме него, мы потеряли убитыми и ране-ными около двадцати курсантов... В штабе мы получили приказ -сосредоточиться на новом плацдарме...Командование принял я - воентех первого ранга Стефановский...
Трое суток продолжались бои...Наконец (нас осталось из 150-ти курсантов только четырнадцать..) нас сменили и отвели в Апрелевку, где мы и дожидались пополнения вплоть до января 1942-го года.. —
На стенах Войны отпечатки всех рук:
Российских крестьян и берлинских рабочих…
Средь них и твои - Политрук Стефанюк...
Полвека назад...Может, прошлою ночью?
....СПУСТЯ ДЕСЯТИЛЕТИЯ....
И только старший по застольной должности запустил верени-цу юбилейных тостов, как Бабушка поднялась, нетвёрдо держа cеребряный шкалик и произнесла еле слышно, как бы про себя (а может и в самом деле про себя):
– Вспомним Ивана Никитовича, нашего Дедушку!...
Мы разом загасили слегка слащавые уважительные улыбки, встали и молча выпили...
Дедушка был семейной легендой, можно сказать её Святыней... Безропотный и бескорыстный труженик, он тихо скончался от голодного истощения буквально у колёс своего паровоза... Водимые им составы уходили на юг, на восток, но он никогда не привозил хотя бы кулёчек спасительной в те голодные годы мучицы... Совесть не позволяла...
Бабушка продолжала стоять... Красное вино чуть плесну-лось на скатерть, но никто не решился перебить её...
– Я хочу выпить за вас, мои дорогие и попрежнему мои малень-кие... Живите долго и мирно...Вспоминайте нас, когда уж и меня не будет в живых. Наверное, и ждать-то уж недолго осталось... – Она пригубила глоток и села, облегчённо прислонившись к спин-ке кресла и с явным удовольствием стала кутаться в подаренный пуховый платок...
Все стали дружно разубеждать, предлагать жить долго и долго, а затем все разговоры разбежались по разным застольным группкам...
Правнук включил кинопроектор, мы ещё раз увидели себя в нежных младенческих и юных возрастах... Затем закрутился кассет-ник, потом появилось кофе и к нему мороженое, полились песни и песенки, и начались танцы. Соседи снизу приходили справляться - долго ли им ждать окончания: завтра, мол всем на работу, а малы-шам в садики... Квартира – и комнаты и коридоры и кухня – заполнилась сигаретным дымом... Уснувшая за столиком малышня разбросана по разным уютным углам...Отзвенела последняя летаю-щая (со стола на пол) тарелка. Таксисты, заранее заказанные, один за другим подлетали на своих пёстроклетчатых "мустангах" к нашему подъезду... Спустя час в затихшей и опустевшей квартире остались только я и Бабушка.
Мы молча, стараясь не вспугнуть тишину, дособирали посуду и расставляли по всем полкам вазы с цветами... Хрусталь и „кузне-цовский“ фарфор Бабушка предпочла вытирать сама... Она осторож-но прикасалась к изящной посуде „из раньшего времени“, иногда с удивлением и задумчивостью рассматривала тот или иной реликт, что-то нашёптывала то ли ему, то ли себе, то ли кому-то нам неизвестному... Эти вещицы проводили её в её прошлое...
А под самую полночь мы с Бабушкой опять стали перелистывать её „секретный“ альбом с фотографиями... Я бывал на фотовыстав-ках, сам с младенчества осваивал фото¬дело (для меня это всё же было фото-развлечение) и осознаю цену многим фотографиям из её альбома... Эти, немногие вехи прежних времён, событий и людей и по каждой из них хороший беллетрист мог бы создать великолепные тексты во всех жанрах - от романов - эпопей до иронических детективов...
Странно, но до сих пор некоторые, и весьма важные, детали событий из своей жизни и имена моя Бабушка до сих пор держит в себе, не озвучивая их ни под каким предлогом...
Однажды, в середине её рассказов о технологиях захвата и удержания Власти в далёких зауральских местах, я попытался включить магнитофон в тот момент, когда она рассказывала о чекистских экспериментах над арестованной „мелкобуржуазной сволочью“...
Любознательные „исследователи“ практическим путём определяли: – Сколько голов пролетит - пробьёт пуля „маузера“? – Обозначилась цифра: - около одиннадцати... Но там же обнаружилось, что детских голов одна пуля может проскочить больше...
Ни записать эти страшные «показания», ни услышать имена „исследователей“ мне не удалось –„свидетельница ушла в
глухую молчанку“!!!
ИНТЕРЛЮДИЯ - Воспоминание... 28 ноября 1906 ..
Светлой памяти Николая
– „Целая неделя прошла в ожидании казни: ИСКАЛИ ПАЛАЧА. И каждую ночь мы ждали, что вот-вот возьмут, уведут его от нас...Мы не спали по ночам - я и Маруся Спиридонова.
Камера спит. А мы две затаимся в углу и шепчемся тихонько. Говорим, говорим... И во всём, в речах и взглядах - кровавые отблески смерти... Где-то застучали. Бросаемся к окну, впи-ваемся в темноту...
Не виселицу ли строят? Нет, снова тихо… Прошли по двору. Из окон мужского корпуса блеснул огонёк. Не у него ли? За ним ли пришли? Мы стискиваем прутья решётки, слушаем... Нет, возвраща-ется одинокая фигура надзирателя... И снова мы сидим и шепчемся и прислушиваемся, вздрагивая от каждого шороха, от каждого стука... Светает внизу... Загрохотали тяжёлые двери: шесть часов, наверно. Мы ещё ждём. И когда все уже встают, мы, измученные, с издёрганными нервами, бросаемся в кровати и засыпаем тяжёлым сном...
Так прошло семь дней! На 7-ую ночь тюрьма долго не спала. Николай стоял у окна, изредка перекликаясь с нами. Одна из нас запела. Она знала только грустные песенки любви и пела их ему одну за другою...
О любви обречённому на смерть... Мы застыли в муке. Разрывалось сердце. Ночью мы дежурили, как всегда..
Мы не спали и утром. И легли только днём , когда никто не ждал беды... И вдруг проснулись... Нас будили:
– Николая уводят! – Бросились к окну... Он зовёт! Но его уже увели.. Его отправили в крепость, и утром, на рассвете, расстреляли.
Марусе он прислал часы на память „от весёлого Николая“…
Раиса Наумовна Брудно (Аронсон, Стефанюк)
Раиса Наумовна Брудно
ВОСПОМИНАНИЯ О ТЮРЬМЕ
Здесь время счёт ведёт потерям,
Всё в безысходность сплетено:
В железо кованные двери,
Решёткой сжатое окно.
По своду грубому, по стенам
Бессильный, слепо бродит свет.
И каждом шорохе - измена,
И в каждом шёпоте - навет.
Как на поруганном кладбище,
Недвижно брошены тела.
Но бродит дух их - зоркий нищий -
Таит нечистые дела...
И мертвецы, с открытым взором,
Наутро встанут с жалких нар.
По длинным, серым коридорам
Клубится медленный кошмар.
Ползут часы, недели, годы..
Беззвучной, мёртвой полосой...
И смерть у каменного входа
Звенит ненужною косой...
Публикация Станислава Львовича,
внука Раисы Наумовны.
Эжен ПОТЬЕ
ПЕСНИ РЕВОЛЮЦИИ
Перевод - Раиса СТЕФАНЮК
ОСВОБОЖДЁННЫЙ ТРУД
Пред старым миром встал колосс.
Сановник, выскочка, священник -
Всех мучит роковой вопрос
И все дрожат: свободен пленник.
Труд не поступит, как изменник.
Стальной, со взглядом, полным гроз,
Он всё расчёл. Былой смиренник,
Он властелином сам возрос.
Он говорит: «Весь мир земной,
Со всем, что есть в нём - будет мой.
Вы пьёте всё из нашей чаши".
О призрак грозный! Ты восстал.
Делить ты хочешь капитал?
„Делитъ? О нет! Теперь всё – наше“.
POST SCRIPTUM
Прошло, увы, не очень много лет и свершилось то,
что на земле свершается и свершится с каждым...
И на Даниловском кладбище Бабушка упокоилась
совсем рядом со своим сыном...
Я, её старший внук, опустил прах глубоко в землю,
над ним установил бронзовую плиту, из которой поднимается „раскрытая книга“...
На левой странице, под овальным фото Бабушки
и её именем и датами жизни,
„горельефы“ её поэтической чернильницы,
из которой выросло большое гусиное перо...
А на правой странице „бронзовой книги"
три слова — три клятвы:
РЕВОЛЮЦИОНЕР ПОЭТ ПЕДАГОГ