*
Мой любимый писатель Марек Хласко, покончил с собой в возрасте 35 лет. Наглотавшись таблеток и запив их алкоголем.
А до этого он работал шофером тяжелого грузовика на одной из автобаз Варшавы. Бухал с корешами и писал рассказы в свободное от работы время.
И опубликовал в двадцать лет первую книгу, чудовищно прославившись в узких кругах польской послевоенной продвинутой молодежи.
И в двадцать четыре эмигрировал во Францию и женился на звезде немецкого кино.
Но бухать не бросил, а, прибавив оборотов, затосковал, послал всех на хер, отчаялся и, засадив вискаря со снотворным – уснул.
Пишет теперь полугодовые отчеты за ангелов-лентяев.
Это только тот, кто никогда не водил самосвал, а потом не пробовал писать прозу, думает – хули такого, пиши себе в свободное время, публикуйся, пей и кончай с собой.
*
Естественно, что я обожаю проклятых поэтов, а Марек Хласко, ярчайший представитель этой славной и обреченной ****обратии.
И еще я разбираюсь в совмещении интересов.
И ненавижу кое-какие из них.
И спешу высказаться, пока меня не накрыло, окончательно и бесповоротно, большим медным тазом, под названием – жизнь в эпоху перемен.
Потому что, забив арбуз и зарывшись в алебастре, трудно соответствовать образу строителя светлого капиталистического будущего в отдельно взятой голове.
Как говорил один мой печальный знакомец:
– Плюну на личную жизнь и устроюсь на завод.
(В результате устроился дворником около дома).
А мой первый наставник, ветеран войны и герой труда, наставлял меня около превышающего все мыслимые размеры фрезерного станка:
– Слово завод, думаешь от чего пошло? От того, что туда силком людей заводили. Так-то.
(И шел пить водку в душевую).
Очень я его уважал. Он у самого (будущего) маршала Рыбалко служил.
*
Потерянная пуговица от рубашки способна довести человека до самоубийства, если она уже не пуговица, а капля.
Последняя.
Вроде терпел, а тут отлетает от манжеты фигня какая-то, и ты идешь расстреливаешь парламент (в лучшем случае) или мастеришь петлю из брючного ремня.
Количество переходит в качество, согласно законам диалектики вообще и марксизма в частности.
И если мне не изменяет память, то жену Маркса звали – Дженни. Я вижу в этом некоторую причину смерти его теории. Что не удивительно, учитывая взаимосвязь всех феноменов бытия.
Посмотрев спокойно и ретроспективно из любого места своего пребывания, я понимаю, почему Марек покончил с собой или почему Маркс этого не сделал.
Жизнь понятнее в сравнении.
Если стало очень плохо, то стоит представить себя на месте человека пьющего снотворное пополам с водкой, и своя собственная жизнь, сразу покажется крайне удачной и счастливой.
Двадцатилетний гений и везунчик убивающий себя, страшнее сорокалетнего продавца автозапчастей на местном рынке?
Несчастнее?
Глупее?
*
Да ничего подобного – все одинаковы.
И неисчерпаемая мера отчаяния присуща как продавцу, так и гению, перепутавшему день, год, век и планету.
Потому что на самом деле, он ничего не перепутал, а появился вовремя, сделал сколько полагалось и ушел туда, где его уже ждали с распростертыми объятиями.
Без разницы где сходить с ума, не имея возможности договориться с самим собой. Что уж тут рассуждать о Боге, который ты и есть.
Потому что, только созданием человека по образу и подобию Божьему, я могу объяснить это разнообразие при единстве содержания.
И вспоминая своего наставника, солдата Великой Отечественной и Героя социалистического труда, пьющего водку в душевой завода, я думаю о бесконечности мира и о своем положении в нем.
Мизерном, но единственно возможном.
Предназначенном только мне.
А значит – счастливом.