ЛИПА.
С северной стороны от дубка, на обрезе, где кончаются заросли цветов, и начинается придорожный кювет, я привязываю к длинному колышку, раздавленный бульдозером полутораметровый побег липки. Не везёт бедному растению. Посадил я её раньше, чем дубок, а подишь ты - каждый год, выкашивая кювет, срезали и верхушку саженца. Пришлось огородить липку железными прутками, и вот за прошлый год побег поднялся сразу на метр в высоту. И весной стволик сразу же подрос на полметра и стал выше и заметнее в зарослях. Но тут на улицу сначала нагрянули со своей громадной канавокапательной машиной связисты - тянуть кабель. Но тогда я был дома и деревца свои отстоял. Но осенью подъявились газовики и мои цветы, липка и два дубка попали под гусеницу землеройной махины. Цветы - Золотые шары - многолетники и они отойдут от корня, а вот липку искренне жаль. Этому прутику за шесть лет, он только-только пошёл вверх и опять незадача. Лежит мочалками на земле. Вяжу я мочалки в снопик, цепляю к колышку, а сам соплю и недовольно, почти до слёз, вспоминаю своё послевоенноё детство.
Я уже и не помню, сколько мне тогда лет-то было. Может четыре,… а может и пять годиков. Жили мы на Большой дороге в Кандарати. Так улица называлась - Большая дорога. Длинная улица. От центра - Свищёвки, до самой горы Березника, что в сторону реки Суры вела. И столько на ней ребятишек жило - тьма. Но ближе всех, в восьмом дому к центру, жила большая семья Зоровых. Отчего бы такая фамилия? То ли от "зари", может "зарева", иль "озорники" одни родились. И из пяти их детей было у них двое ребят. Один - Юрка - старше нас с его братишкой Женькой. Вот он то точно был отъявленный заводила и хулиган. Оторви и выбрось, не то что "озорник". Или как по-кандаратски ещё говорили; "ЗАрник - не приведи Господи". В Кандарати все слова накатывают на звук "а". Позже вальдиватские жители так и приговаривали про нас: "…чАшАчкА с кАртошечкАй на АкошАчке стоит". Попадать нам от него попадало - жалости он не ведал. Но вот с Женькой мы водились и бегали друг к дружке частенько. Да и куда зимой далеко. Одежонки и обувки у нас не водилось, только то, что с родительского плеча иль от старших достанется. Украдкой оденешь и стрекача к другу. То, что трёпки получишь, не останавливало.
И в этот раз. Пришла бабка Фрося и принесла нам с младшим братишкой Толенькой варежки на двоих.
-Что ты смучаешь, мама, ребятишек-то. Куда им зимой? Смотри, какой мороз и одеть то им нечего. Лишняя драка будет, - выговаривает ей моя мама.
А я уже варежки примерил. Отцовские старые подшитые худые валенки в сени вынес (он в Саратов "на-сторону", на заработки уехал) и кручусь около материнской фуфайки. Только они зазевались - меня след простыл. Я уже у Зоровых.
Примчался. У них сеней нет, а сзади, к двери, приступочек в две кривых ступеньки. Открываю дверь и через наледь у порога на щелястый недавно поскобленный сияющий пол ступаю. " Всё - разуваться надо, - думаю". Снимаю отцовские валенки: они мне выше колен с жёсткими голенищами и здорово натирают ноги и задницу. До жуткой боли. А как я хожу в них - это со стороны смотреть надо. Женька смеялся до упада. Катался по полу.
У Зоровых "гроза". Справа от входа у них деревянная кровать с ватолами и на ней стонущий, и хватающийся за голову, хозяин. Девчонки по углам хнычут. Юрка справа на громадной печи в темноту спрятался. Хозяйка плачет и ругается почём зря.
-Посмотри, харя ты пьяная, как живём. Чего делать будем с такой обставой…
Я смотрю - обстановка обычная, как почти у всех в Кандарати. Печь, только нечего в ней жечь. Сени сожгли, сарай хилый начали. Хозяйская кровать, посреди громадный, начищенный косырём стол. Сбоку, слева, небольшая табуретка и спереди, под двумя, с треснутыми стёклами, окнами, широкая и длинная осиновая скамейка. Справо за печкой неогороженный закуток, где стоит ещё одна лавка. На ней шайка с водой и большой чугунок с мелкой премелкой, можно подумать для скотины, картошкой. Там же вижу, Женька крутится. Но скотины у них нет, хотя хозяин и работает пастухом в колхозе. Значит картошка в кожуре на еду.
-Обрадовался, что зима. Нажрался. А чего есть будем? Картошка последняя. Девки! Собирайтесь - будем замерзать, и-и-и -… помирать… выгнали… А..? Иди, бразина, в ноги падай председателю Шаберневу. Он за людей, радеет можат простит. Иди к Батяшину. Кузьма Григорьич свой - Кандаратский. Вай-ай-на кончилась - рады. Вот она вай-й-ай-на-а-то. Наплодили…
Понял я - не вовремя попал. А тут и Женька за руку дёргает, пошли де…. Шапку в охапку и к двери. Но что это? Оглядываюсь. Плачущая хозяйка подает хозяину в плошке рассол и тихонечко приговаривает.
-Накося охмелей, горемычный, ты наш. Опохмелись маленько, полежи немного да иди плату за летнюю пастьбу просить. Глядишь, выделят чуток. Нам картошечки, ржички немного. Да, с весны-то, он натуроплату пообещал, председатель-то. Да и Батяшин-та человек, знат, что есть-то нам нечего. Выучили тебя дурака. А поесть, как, чай, всем ахота… Мамочка родная,… где ты?..
Мы вываливаемся на улицу. Перед нами покрытый соломой с провалившейся крышей весь в дырках сарай. Летом в нём хорошо играть в "скралки", так в селе мы называли игру в прятки. Но сейчас, после недавно прошедшей позёмки в него трудно пролезть. Однако Женька тянет меня за него, где в уголке он из рваного кармана достаёт картошину и даже луковку.
-Будешь,- предлагает он мне? Вот ведь как - друг!! Самому на хваток, а делится.
-Не-е,- я киваю отрицательно головой. Хотя есть хочется. Очень хочется. Всё время хочется. Но моя мама, да и бабушка тоже, запрещают нам брать еду у других. "Сами угощайте, но не угощайтесь. Мы ещё, слава Богу, не хуже всех живём. У вас - отец есть. Глянь, "на стороне", может, и подработает"
Женька быстро проглатывает еду. Я глотаю слюну и шмыгаю носом.
-А знаешь,- говорит он мне быстро,- пошли к липе. Наесться не наедимся, но брюхо набьём.
Я не знаю, где на нашей улице живёт Липа, и осторожно выспрашиваю у друга об этом.
-Что ты,- смеётся он, падает на спину и дрыгает ногами,- липа это не Липа. Липа - это дерево. И хотя я не знаю такого дерева, мы смело по целине шагаем к ближайшему заброшенному, осыпанному снегом, старому саду.
Липка росла не в саду, а поодаль, у старой громадной искрученной и поломанной берёзы.
-Вот вам и дрова,- заметил я Женьке на ходу.- На ползимы хватит.
- Ага,- улыбается он,- скажу Юрке - спилим. Вот и она - липа.
Мы протискиваемся сквозь сугробы к низенькому, чёрному корявому деревцу с пышной, несмотря на зимнюю пору, кроной. Ствол у дерева неожиданно толстый в тёмных лохмотьях, но невысокий. Множество переплетённых изогнутых сучьев начинаются почти от снега и почти горизонтально располагаются над сиреневыми в блёстках сугробами. Дерево поражает почти картинными сказочными изгибами ветвей. Внизу, под кроной дерева, кое-где присыпанные снегом, лежат удивительно маленькие серые бусинки связанные попарно спичинками рогатульками.
-Бери и ешь,- командует мой вожак, тут же показывая мне пример.
Я осторожно кладу пару бусинок в рот. Они шелестят как шелуха подсолнечника. Вкуса никакого.
- Да ты полные выбирай,- и приятель подаёт мне несколько рогатулек.
Я пробую жевать и неожиданно ощущаю приятный вкус семян. Женька уже на дереве.
- Давай сюда, - кричит он сверху. Но, взглянув на мои валенки, начинает безудержно смеяться, а затем, отсмеявшись, нагибает к моим ногам нижнюю ветку. - Хватай. Держи, рви и ешь.
Мы, смеясь, "набиваем брюхо". Хо-хо. Липовыми семенами. И хоть это "липа", а не настоящая еда, но сейчас для нас липа - это еда. Брюхо мы набили и затем ещё не один раз бегали в эту зиму к дереву. На прощанье я пригоршни три нарвал в карман для братишки. Шмыгая носом, и передвигая еле-еле растёртые в кровь голяшки, докондыбылял до дому, где и получил очередную заслуженную и ожидаемую порку от матери. Чего там - ерунда! Она и порть-то по-настоящему, не умела - сухим полотенцем. Но мы, притворяясь, чтоб ещё больше не расстраивать её, орали и тёрли до слёз глаза. Во, бабка нас прихлобыстывала - мокрым и свёрнутым. Больно. Но мы нарочно не плакали, а смеялись и дразнились. Мама, тогда, не найдя фуфайки, вынуждена была убираться в "манарке", которую берегла на выход.
По-темноте, когда я уже дремал за столом, она поднесла мне стакан тёплого парного молока с кусочком картошки и, достав из моего кармана липовые семечки, стала расспрашивать что это и для чего. Я честно рассказал про липку и подарок для братишки. Мать, неожиданно притихнув, притянула к своей груди мою голову. Я знаю, что она плакала, хотя и не хлюпала носом, как я. Я знаю это потому, что несколько солёных слезинок упало в стакан. Я их ощутил, но так и не понял - почему же она плакала? Безутешно долго. И так тихо? - потаясь!?
Липка выручала нас и весной. Вернее - липовые набухшие почки и молодые, только что появившееся листочки. А с чёрным хлебом в лесу у костерка и родничка, пока ждёшь печёной картошки. Чудо! Сладкие, маслянистые они проглатывались незаметно. Вот хорошо бы попробовать приготовить из них салат - думал я потом неоднократно. И всего-то: почки, листики и ложечку сметаны. Самый простой рецепт.
В лес весной поесть почек, наделать свистулек из липки и набрать ландышей в подарок маме я ходил немного попозже. Лес мы любили. И с весны ватагой пропадали в нём каждую неделю. Иногда мы выходили на делянку, где наши отцы драли липовый лубок и отвозили его в мочилище. Потом, летом, перед сенокосом или под осень, в межвременье, на вешалах из луба драли мочала и, просушив, плели для колхоза и государства верёвки. Еще из сырого лыка молодых липок плели когда-то лапти и ступни. Один ступень есть и у меня - выпросил на память у матери жены, Зотовой Антонины Ивановны. То-то она удивилась. Она-то на память хотела что-то побогаче, из покупного, подарить. А я выпросил ступень. Практичная и памятная вещь получилась - иголки с нитками хранить. Всегда нужна и на глазах. Берёшь и вспоминаешь.
Из луба липы до недавних пор плели рогожи и делали мешки. А сейчас любители могут изготовить себе практичный гамак на даче иль кровать-постель на свежем воздухе.
Разваренная молодая кора даёт слизь, которая употребляется для обезболивания и от воспаления ран. Ей лечат ревматизм и подагру.
Чай из липовых цветов незаменимое лекарство при простуде. А сам липовый цвет применяется для изготовления ликёров и коньяка. Водяной настой липового цвета употребляют при обмороках, головной боли. Лечат судороги и падучую болезнь (эпилепсию). Слизистый отвар применяют при резях в желудке, при болях в мочеиспускательном канале.
В плодиках липы довольно много содержится съедобного до 12 процентов масла схожего с миндальным. А вот сама древесина идёт на всевозможные поделки. И до сих пор из неё вырезают ложки, плошки, поварёшки.
Листья липы тоже лечебные. Если порошком из семян липы останавливают кровотечение, то листьями лечат головную боль. Измельченные листья и почки помогают при ожогах, уплотнениях. Лечат язвы и грудницу.
И, наконец: какой несравненный аромат исходит от цветущей липы. Недаром пчёлы так стремятся к цветам этого дерева. А что и сколько болезней лечат липовым мёдом, написаны тома книг. Липовый мёд считается самым лучшим. Одно дерево липы даёт столько мёда, сколько целый гектар гречишного поля!!
Наши предки очень почитали липу. За тёплый и нежный облик её и посвятили Ладе - богине любви и красоты. А может быть оттого, что листья дерева напоминают формой сердце. Одно из заблуждений, что липа это только дерево. Иногда липа растёт и кустарником, образуя липовые непроходимые заросли.
Второе заблуждение - что липа недолговечное растение. Отнюдь: липа растёт до 400 лет. В Германии есть город Нейштадт ан-дер-Линде, что читается в переводе как "Новый город у липы". Липе, у которой был построен город с необычным названием, 700 лет. Ствол этого дерева - 12 метров в обхвате.