Рассказ
I
Исторгнув из чрева белесые клубы пара, паровоз замер у белого здания вокзала станции Севастополь. Пассажиры, щурясь под ярким крымским солнцем, не спеша, покидали вагоны. У многих господ офицеров были потертые шинели и нечищеные сапоги. Что ни говори, война. На дворе стоял март 1917 года.
Среди военных прапорщик Семен Поруха выделялся новой, с иголочки формой. Он - выпускник Киевской школы летчиков-наблюдателей. На нем шинель общевойскового образца, но из-под нее виднелись черные брюки с красным кантом и синий китель со стоячим воротником. Особым шиком была фуражка: черная с бархатным околышем, окантованная красным. Такой же кант на серебряных погонах.
Семен, бывший подмастерье шорника, никогда так шикарно не одевался, поэтому был премного благодарен своей большевистской ячейке, пославшей его учиться в офицерскую школу. Теперь, получив чин, прибыл в Крым для прохождения дальнейшей службы.
Сколько ни спрашивал в вагоне у попутчиков о местонахождении морского авиационного отряда, вразумительного ответа не получил. Большинство не знали о его существовании, а кто и слышал, то не знали о месте его дислокации. Советовали обратиться в комендатуру.
Выйдя на привокзальную площадь, Поруха внимательно осмотрелся и увидел военный патруль в составе мичмана и двух матросов. Подхватив левой рукой фанерный баул, он подошел к ним. Козырнул и представился. Ответив на приветствие, мичман попросил предъявить документы. С легкой душой Поруха подал бумаги. Читая командировочное удостоверение, патрульный офицер несколько раз вскидывал оценивающий взгляд на погоны прапорщика. Тот забеспокоился. Возможно, сказался страх перед патрулями, выработанный за месяцы учебы в Киеве? Но тогда он не был офицером!
- Господин прапорщик, вам придется пройти с нами, - сказал мичман.
- Позвольте узнать, по какому случаю?
Мичман, не отвечая на недоуменный вопрос, положил документы прапорщика во внутренний карман шинели и молча направился в станционное здание. Поруха, сопровождаемый матросами, поплелся за ним. Пересекли опустевший зал ожидания и остановились у двери с латунной табличкой, на которой было только одно слово «Комендант». Семен подумал: поверни он голову вправо, то увидел бы ее, и не нужно было обращаться к этому въедливому мичману.
Матросы остались за дверью, а офицеры вошли в просторную, из-за минимума мебели, комнату. Поруха остался у двери, а мичман прошел вперед и остановился у единственного в комнате стола, за которым сидел артиллерийский капитан. Выслушав мичмана, капитан, сдвинув брови, уставился на задержанного. Наконец сказал рокочущим басом:
- Подойдите, прапорщик. Так вы из Киева?
- Так точно, ваше высокоблагородие, в документах сущая, правда.
- Не умничайте! Что-то не найду в ваших документах разрешения на нарушение формы одежды!
- Батюшки светы, о чем это вы, господин капитан?
- Куда орлов подевали?
Да, у летчиков-наблюдателей на погонах, над звездочками должны быть золотые орлы, но царя-то свергли, а на нет и суда нет.
- Это, господин капитан, результат последних событий: нет царя-батюшки, нет и его символов.
Лицо коменданта налилось кровью, глаза стали напоминать плошки.
- Замолчать! – рявкнул он.
Поруха вздрогнул, а мичман отклонился. Переведя дух, комендант сказал:
- Здесь вам, прапорщик, не Киев. За такие слова можно и в кутузку угодить.
Семен удивился. В Киеве об этом на каждом углу говорят, а здесь…. Не мог знать прапорщик, что командующий Черноморским флотом адмирал Колчак с болью в сердце воспринял известие об отречении Николая II от престола. На флоте это событие замалчивалось до последнего, но и когда оно стало достоянием всех, о нем в присутственных местах все равно не принято было говорить. Газеты выходили с купюрами - свирепствовала военная цензура. Чтобы избежать стихийных сборищ, матросы не увольнялись на берег, немногочисленные большевики подверглись решительным репрессиям.
- Орлы у вас в бауле? - спросил комендант.
- Никак нет, господин капитан, я их выбросил еще в Киеве.
Тот снова побагровел, но на этот раз сдержался. Он сказал мичману:
- Сдайте этого самопального низвергателя дежурному по гауптвахте. Пусть посидит в одиночке ровно столько, сколько будут искать для него орлов. Ваш поступок, прапорщик, не так безобиден, как вам кажется. О нем будет доложено коменданту крепости адмиралу Веселкину.
Гауптвахта была забита арестантами, свободным оказался только подвал. Туда, с извинениями, и посадили незадачливого летчика-наблюдателя прапорщика Поруху. Ни койки, ни нар в этом сводчатом помещении не было. Только длинная скамья и березовый веник у выхода.
Оставшись один, Семен несколько приуныл: поиск злополучных эмблем может затянуться до морковкина заговенья, а ему все это время придется загорать на этой скамейке. Что-то скудно с мебелью в этой комендатуре. Вспомнились рассказы товарищей по партии о царских тюрьмах, и решил не сдаваться. Чтобы взбодриться, начал вышагивать из угла в угол, напевая под нос: «Вихри враждебные». Брючины опахивали ботинки, а те в тон песне поскрипывали. Скоро эта демонстрация надоела, и он, усевшись на скамью, вытянул ноги. Ботинки раздражающе сияли добротной черной кожей. Он подобрал ноги под скамейку и глубоко задумался.
II
Лейтенанта Неверовского денщик разбудил, как и было приказано, в четыре часа утра. Посмотрел в окно и увидел молочную пелену, словно прилипшую к стеклам. Возникла тревожная мысль: туман быстро не рассеется, и лётное задание может сорваться. Полет до Турции и обратно занимает все светлое время суток, поэтому только ранний вылет гарантирует посадку при дневном свете.
В половине пятого Неверовский вышел из дому и, спотыкаясь в туманной темноте о камни плохо расхоженой тропы, направился к морскому спуску. То было одно из не многих пологих мест в Севастополе, где можно было расположить отряд гидросамолетов.
У воды туман еще гуще. Фонари, окутанные, словно желтым флёром, не освещали стоянку, а только обозначали место расположения самолетов. Крайний справа шестой фонарь возле его машины. Подойдя чуть не вплотную, он смог увидеть контуры самолета. У мотора блуждал лучик фонарика. Вот он метнулся в его сторону. Моторист услышал его гулкие шаги по настилу. Прервав доклад о готовности гидросамолета к полету, лейтенант нетерпеливо спросил:
- Никого не было?
- Никак нет. Это вы, господин лейтенант, о новом летнабе спрашиваете?
- Да. Вчера пришла телеграмма из Киева. Оттуда направили человека. Поезд прибыл днем, но летнаба и к вечеру в штабе не было. Теперь неизвестно что помешает полету - туман или отсутствие наблюдателя.
- Сбегать в штаб? - спросил моторист.
- Подождем. Все равно туман не позволит рано вылететь.
Только сказал, как услышали быстрые шаги по мосткам. К фонарю приблизились незнакомый офицер и посыльный из штаба.
- Ваше благородие, - обратился солдат, - вот приказано сопроводить к вам господина прапорщика.
- Хорошо. Можешь быть свободным. Здравствуйте прапорщик.
Поруха представился, обменялся рукопожатием с летчиком и мотористом. Неверовский, показав в сторону самолета, спросил:
- Вам знаком этот тип?
- Да, это «Ньюпор». Приходилось на нем летать. Только тот был на колесах.
- Тогда пройдемте в комнату отдыха, там и обсудим задачу.
Взяв, оставленный солдатом, баул Семен пошел за лейтенантом. Вот и небольшой домик с темными окнами. Вошли во внутрь, Неверовский повернул выключатель. Одинокая лампочка осветила круглый стол, прикрытый малиновой бархатной скатертью, два кожаных дивана и четыре кресла.
Неверовский снял шинель и бросил на диван. На его морском кителе сиял значок: якорь в круге из позолоченной цепи, а поперек - крылышки. Непривычное сочетание символов моря и неба!
- Вы, господин лейтенант, одновременно моряк и летчик?
- Да. Так уж получилось. Сначала закончил Морской кадетский корпус, а затем Офицерский морской авиационный класс. Такой значок выдают после их окончания.
Неверовский был лет двадцати пяти от роду, невысокого роста, худощавый, узкие усы под носом с горбинкой, карие глаза.
- Интересно, - продолжал восторгаться Поруха, - впервые вижу летающего моряка. Когда я был на стажировке…
- А где вы были на стажировке?
- На Западном фронте. Так вот, видел летчиков кавалеристов, артиллеристов. Помню, один надевал в полет даже шпоры.
- Еще бы шашку нацепил и «но-о, кобыла!» - засмеялся лейтенант.
- Угадали. Он пытался это сделать, но, сами понимаете, каждый фунт веса на учете.
Поруха снял шинель, достал из баула кожаную куртку и надел поверх кителя. Перед Неверовским предстал стройный, можно сказать, бравый, среднего роста офицер. Нос-кнопка придавал лицу плутовской вид. Неверовский расстелил на столе карту. От нее брызнуло голубизной. По бокам карты темнели Крым и Турция.
- Теперь о задании, - сказал лейтенант и тут же прервал себя вопросом:
- Вы получили в штабе фотоаппарат?
- Так точно, - ответил бодро прапорщик и уточнил, - «Потте» - прекрасный аппарат. Взял по расписку.
- Отлично, - одобрил лейтенант. - Итак, направление полета - Турция. Первая цель - озеро Деркос. Вот оно. Есть предположение, что здесь базируются немецкие гидросамолеты. Наша задача - произвести съемку с высоты 1300 метров. Снимки должны быть без разрывов между ними. Сумеете?
- «Потте» позволит это сделать.
- Отлично. После Деркоса идем вдоль берега на восток, пересекаем Босфор и выходим на траверс мыса Кара-Бурун. Здесь дислоцируется немецкая батарея, охраняющая пролив. Наша задача нанести ей максимальный ущерб.
- Какое оружие будет на борту? - озабоченно спросил Поруха.
- С собой берем ящик стрел для поражения живой силы, пулемет «Льюис» с десятью дисками, ну и бомбы. Их вес подсчитают оружейники.
- А нельзя «Льюис» заменить «Виккерсом»? С дисками мороки много, а так вставил ленту и пошел.
- За неимением гербовой, прапорщик, пишут на простой. Да, стрелы сыпать только на скопление живой силы.
- Могли бы не напоминать, господин лейтенант. Кстати под Бродами я наблюдал как прихватили немецкую кавалерию. Мы шли с задания, немцы на нас отвлеклись, а из-за лесочка другой «Ньюпор». С него и сыпанули стрелы. Я сам своими глазами видел, как они вонзались в спины солдат и лошадей. Сейчас еще мороз по коже пробежал.
- Лучше, прапорщик, когда у врага мороз по коже пробегает.
- Да я это так для красного словца сказал.
Неверовский посмотрел в окно. Солнце осветило верхушки далеких холмов. Внизу тоже посветлело, туман опустился к самой земле.
- Расскажите, прапорщик, где вы пропадали эту ночь? - спросил лейтенант, усаживаясь в кресло. – Рассказывайте, у нас есть еще время.
- Расскажу, - ответил Поруха, - но сначала объясните мне: почему в Севастополе делают вид, что в России ничего не случилось, хотя уже полмесяца прошло, как царя свергли.
- Вернее будет сказать, не свергли царя, а он отрекся, - поправил Неверовский, - но у нас и это событие пытаются замолчать. Так какое отношение вы ко всему этому имеете?
- К отречению никакого, но это событие и явилось причиной моего задержания в комендатуре.
- И вы попали на гауптвахту? - участливо спросил лейтенант.
- Придрались и попал. Видите ли, у меня на погонах не было орлов. В Киеве, уже после выпуска, некоторые из нас решили снять с погон эти символы царской власти…
- Удивительно легкомысленный поступок для офицера. Форма одежды меняется по приказу, а не по наитию. Но я вижу их на шинели!
- По прибытии в Севастополь их не было. В комендатуре крику было. Будто это я и сверг царя. Посадили меня в подвал, а потом среди ночи подняли с деревянной перины, вручили орлов, приказали тут же приколоть и затем отправили на дрожках в штаб отряда.
- Насколько я знаю, - сказал Неверовский, всматриваясь в окно, - в такие школы принимались только благонадежные.
- Мой малый вес очень понравился комиссии, но социалистом я стал позже, - соврал Поруха.
- Признаться, - медленно проговорил Неверовский, - ваша откровенность меня шокирует. Только совесть офицера сдерживает меня не доложить о ваших убеждениях.
При этом он посмотрел на коробку телефона. Семен перехватил это взгляд и хитро улыбнулся.
- Я и рассчитываю на вашу совесть, господин лейтенант. У вас, как мне показалось, совесть и честь - не пустой звук. Эх, лейтенант, видели бы вы, что в Киеве делается. У вас тут тишь, гладь, и Божья благодать.
- Если не считать войны, то вы правы, - согласился Неверовский. - Закрытие глаз на действительность к хорошему не приведет. На днях газета «Крымский вестник» вышла с такими купюрами, что стыдно было в руки взять. На первой странице набрано крупным шрифтом: «Вести из Петрограда», а под ними пустой лист. Так какие вести скрыли от нас? Вот и думай.
Прапорщик хитро улыбнулся.
- А вы не боитесь, лейтенант, что я обращу вас в свою веру? - спросил он.
- Не тешьте себя надеждой, прапорщик. В данном случае меня интересуют события, которые от нас скрывают. Что касается, как вы изволили выразиться, веры, то социалистом я не могу стать по многим причинам. Назову две. Во-первых, я потомственный дворянин. Мой дед был генерал-майором свиты его величества. Во-вторых, я недавно прочитал роман «Бесы» Федора Достоевского. После этого чтения у меня появилось отвращение к социалистам и их идеям. Вы читали «Бесы»?
Поруха почувствовал себя уязвленным, он не любил читать, но так как не любил еще и оставаться в долгу, ответил:
- А что это обязательно читать надо? Это как «Евангелие»?
- Зачем вы так? - пожал плечами Неверовский.
Охватила злость, его еще в чем-то обвиняют.
- Я не читал ваших там кого! Зато я читал «Манифест коммунистического интернационала»! Слышали? «Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма!» Вот так.
Лейтенант отошел к окну и надолго задумался. В комнату вошел моторист.
- Ваше благородие, разрешите доложить. Аппарат к полету готов. Горючее и масло залиты полностью.
- Спасибо, голубчик. Как там туман?
- Расходится, но очень медленно. Ветра нет.
- Мы с тобой не поэты, милейший, если так сухо говорим о тумане. Вот как об этом сказал Полонский: «То не ветер - вздох Авроры всколыхнул морской туман». Чувствуешь?
- Чувствую, ваше благородие! Разрешите идти?
- Ступай.
Проводив моториста взглядом, Неверовский сказал Порухе:
- Какой вы наблюдатель, прапорщик, скоро выяснится, а сейчас я хотел бы узнать, какому Богу вы молитесь?
- Не волнуйтесь, ваше благородие, я - крещенный. Но верю в то, что только под руководством социалистов народ очнется, подобно Лазарю, для лучшей жизни!
Он продолжал бы дальше, но был остановлен командным голосом лейтенанта:
- Довольно демагогии, прапорщик! У меня от нее зубы ломит! Монарх, не в пример вашим вождям, оставил престол, чтобы не пролилась народная кровь.
Передохнув, продолжал:
- Странно слышать от защитника отечества призыв к низвержению того, что должен грудью отстаивать.
Поруха несколько смутился, поэтому поспешно сказал:
- Я, пожалуйста. Я воевать с немцами не отказываюсь.
Телефонный зуммер прервал его заверения. Неверовский поднес трубку к уху. Когда положил, коротко сказал:
- Приказано вылетать.
Взяв куртку и шлем, он молча вышел из комнаты. Поруха, прихватив баул, последовал за ним.
Пахучая прохлада моря ударила в нос и заполнила легкие, вызвав непроизвольный вздох. Туман сполз в межгорные долины, освободив, скрытую до сих пор, стоянку самолетов. Небольшая круглая бухта вливалась вдали в другую, соединенную уже с открытым морем. Водная гладь отражала бездонное голубое небо. Бухту окружали деревянные мостки, на которых дремали свободные от полетов самолеты. На воду были спущены две машины
Летчики шли по тропинке, ведущей к воде. Неверовский, не огладываясь, сказал:
- Прапорщик, я запрещаю вам вести подобные разговоры с моим мотористом, да и с другими не советую.
- Боитесь?
- Да, боюсь. Боюсь, что примут вашу болтовню за истину и исковеркают себе жизнь.
Их поджидала шлюпка. Несколько взмахов весел, вот и гидросамолет с бортовым номером «18». Неверовский поднялся в свою кабину и принял от Порухи фотоаппарат. Затем прапорщик вынул из баула круглый предмет, зашитый в холщовый лоскут, и полез на крыло, ухватившись за ленту-расчалку.
- Что это у вас? - спросил лейтенант.
Ступив на крыло, прапорщик, скрывая смущение легкой бравадой, ответил:
- Обыкновенная сковородка, ваше благородие. Только не подумайте, что я собираюсь на ней блины печь. Я сяду на нее.
- Что за чушь вы несете, прапорщик? Извольте выражаться яснее!
Семен почувствовал раздражение в этих словах, поэтому поспешил успокоить:
- Весу-то в ней меньше четырех фунтов.
- Я хочу слышать объяснение!
- Это длинная история, - попытался увильнуть Поруха.
- Лишние фунты заслуживают обоснования.
Шлюпка отошла от борта и Семен, проводив ее взглядом, начал свое вынужденное повествование:
- Эту грустную историю, лейтенант, не хотелось бы рассказывать, но коль вы настаиваете…
- Настаиваю.
- Так вот, в нашу деревню, что на Брянщине, вернулся с японской войны один наш сельчанин, раненый, извините, в зад. Рана у него не заживала долго, поэтому о ней знала вся деревня. За это время забыли его фамилию и стали звать Митькой Жопой, а детей его Жопятами. Даже Георгиевская медаль не спасла мужика от этой позорной клички. Моя фамилия далека от дворянской, но все же лучше той. А что стоит пуле прошить эту фанерку? Стрелять ведь снизу будут. Правда?
- Правда, правда. Теперь я знаю, где у вас ахиллесова пята.
- Да какая пята! - в отчаянии воскликнул Поруха. – Вы, что не поняли?
- Понял, - благодушно ответил лейтенант, - пусть летит ваша сковорода.
С этими словами Неверовский приподнялся в кабине и завращал ручку запуска двигателя. Тот, зачавкав поршнями, получил порцию бензина, и пропеллер закрутился. Голубоватые дымки, которые вырвались из патрубков, устремились к хвосту самолета. Летчики внимательно вслушивались в гул мотора. Он послушно густел при подаче ручки сектора газа вперед и смягчался при обратном движении. Лейтенант одобрительно поднял руку с отставленным большим пальцем. Моторист на берегу приложил ладонь к козырьку фуражки и отдал швартовые концы. В небе зашипела, а затем взорвалась сигнальная ракета. Взревев мотором, гидросамолет заскользил к горлу бухты и, задрав нос, вышел на редан.
III
Из-под крыла уплыли темные корпуса кораблей и светлые дома города. Набрав высоту и поставив машину на курс, лейтенант облегченно откинулся на спинку сиденья. Внизу спокойная морская рябь, впереди поднимается легкая дымка, розоватая от лучей восходящего солнца. Видимость - мечта летчика! Возникло знакомое чувство парения: он ангел, устремившийся в небесную лазурь.
Приятные ощущения сменились досадой, когда маячивший впереди шлем летнаба зашевелился и показалось его плутоватое лицо.
- Господин лейтенант, вы не будете возражать, если я немного вздремну? Бессонная ночь сказывается.
- Спите.
Досада не проходила. Только мелькнуло лицо, а мрачные мысли так и полезли. Громадная страна оказалась без твердой руки монарха. Кучка демагогов, отпущенная в «свободное плавание», призывает народ воскреснуть для лучшей жизни. Только откуда ей взяться, если страну терзают то войны, то смуты?
От мрачных мыслей отвлекли едва заметные дымки на западе. Встречным курсом шла группа кораблей. Свои, чужие? Когда сблизились, стало ясно - турки. Акулий корпус крейсера «Султан Селим», бывший немецкий «Гебен», ни с каким другим кораблем не спутаешь. Его сопровождали две миноноски.
Лейтенант приподнялся на сиденье и, дотянувшись до кабины летнаба, похлопал того по каске. На вопросительный сонный взгляд ответил жестом руки вниз. Тонкие тела кораблей, за ними длинные шлейфы черных дымов, впереди белые усы - все это увидел Поруха под самолетом.
- Запишите в журнал, - крикнул Неверовский, - турецкий «Селим» идет курсом на Севастополь. Укажите время.
Ближе к берегу стали появляться одиночные фелюги. Из-за боевых действий мало кто рисковал выйти в открытое море. Летчик сверился с картой и подвернул самолет по компасу. Вскоре за узкой полоской земли сверкнула гладь озера.
- Приготовиться, - скомандовал лейтенант, - высота 1300.
Поруха, облокотившись на дугу, закрепленную на борту самолета, направил объектив «Потте» вниз. Летчик взмахнул рукой и Поруха начал ритмично нажимать резиновую грушу, включая механизм открытия объектива и перемотки пленки.
Самолетов на воде не было, но у берега виднелись какие-то строения и инвентарь. Персонал, опасаясь обстрела, разбегался в стороны от курса вражеской машины. Облетев озеро, направились на восток
- Теперь следите за Босфором, - крикнул летчик. - Приготовьте пулемет к стрельбе.
Расчехлив «Льюис» и вставив диск, Поруха посмотрел в прорезь целика, ухватив мушку, протарахтел:
- Та-та-та.
Подавив желание нажать на гашетку, мысленно вернулся к недавнему разговору. Зря разоткровенничался. Теперь думай: хватит ли у внука сановника офицерской чести? Они быдла никогда не жалели.
Справа по курсу мелькнула узкая линия воды - Босфор! А где же обещанный мыс?
- Смотрите! - крикнул Неверовский, показывая рукой на выступающий в море утес, окаймленный белой полосой прибоя.
Летчик подвернул самолет к югу, чтобы зайти на цель со стороны материка. Убрав обороты мотора, стал снижаться. Видны были орудия береговой батареи. Семен заметил скопление людей, похожее на строй, и показал летчику. Самолет направился туда. Поруха установил ящик со стрелами на дугу и стал ждать. На подлете к скопищу людей, наклонил его, и маленькие орудия смерти, пролетев по инерции чуть вперед, слегка подвывая, ринулись вниз. Оглянувшись, увидел, как турки разбегаются во все стороны, оставив на земле несколько неподвижных тел.
На втором заходе машина наклонила нос и пулемет споро застрочил по, не успевшим спрятаться, туркам. На минимальной высоте устремились к пушкам, где сбросили весь небольшой запас бомб.
Вдруг, откуда ни возьмись, раздалась пулеметная очередь, а за ней ружейные выстрелы - враг опомнился. Заложив левый вираж, Неверовский, без набора высоты, вышел из-под обстрела.
IY
В кабину проник густой запах бензина, мотор начал работать с перебоями. Семен встревожено посмотрел назад. Летчик наклонился к приборам, но вот он поднял голову и спокойно сказал:
- Идем на посадку.
Перед самым приводнением мотор, чихнув, заглох. Пропеллер продолжал вращаться под напором воздушной массы, не давая успокоиться поршням. Те жалобно вздыхали, сетуя на отсутствие бензина. После короткой пробежки, гидросамолет закачался на легкой зыби. Тишину нарушали смачные чмоканья морской волны о его фанерный борт.
- Что случилось? - спросил тревожно Поруха.
- Бензин в мотор не поступает.
- А вы пробовали переключиться на второй бак?
- Пробовал, но результат тот же. Прошу вас, заберитесь на верхнее крыло и произведите осмотр.
Прапорщик резво выполнил команду и вскоре сверху раздался его унылый голос:
- Бензобаки пробиты, господин лейтенант. В левом бензобаке дыры в днище, а в правом в боковине одна дыра.
- Не дыра, прапорщик, а отверстие, - поправил Неверовский. - В правом остался бензин?
- На дне. Литров десять, от силы двадцать.
- Почему же он не поступал?
- Сейчас проверю, - сказал Поруха и принялся искать повреждение. Вскоре сообщил: - Трос крана перебит, господин лейтенант.
- Сможете срастить?
- Тросозаплетке учили. Был бы инструмент и кусок троса.
Неверовский подал наверх инструментальную сумку, и Семен, накалывая прядями троса пальцы, срастил концы. Засунув исколотые пальцы в рот, победно оглянулся вокруг, но кроме воды и задумавшегося летчика, ничего не увидел. Он спустился в кабину и с интересом спросил:
- Далеко от берега улетели?
- Примерно на десять миль.
- И что будем делать?
Неверовский снял шлем, поправил волосы и только после этого ответил:
- Обсудим. Первое слово младшему по званию.
Прапорщик сидел на борту, опустив ноги на сиденье, лицо его окаменело, взгляд устремился куда-то вдаль. Летчик удивился метаморфозе: плутоватая физиономия как-то сразу преобразилась в лицо Сфинкса. Что же он выдаст? И вот послышалось категоричное:
- Ничего другого не придумаешь, как сдаваться. До берега бензина хватит, пока светло успеем вернуться.
- Вы это серьезно? - спросил лейтенант.
Прапорщик молчал. Лицо его еще больше посуровело. Не услышав ответа, Неверовский спросил с легкой иронией:
- Вам в военной школе говорили о таком понятии как воинский долг?
И добавил:
- Война, как известно, еще не кончилась.
Поруха неожиданно, будто его укололи в незащищенное сковородкой место, вскочил на ноги и, брызгая слюной, закричал:
- На балде я видел эту войну! Воинский долг - буржуазная выдумка! Мне, кроме цепей, защищать нечего!
Неверовский, не дожидаясь конца тирады, со злостью закрутил заводную ручку. Мотор, не успевший остыть, завелся сразу. Поруха ждал разворота к берегу, но летчик, не меняя направления, поднял самолет в воздух. Что делает? Горючего хватит минут на пятнадцать, а там, на корм рыбам!
- Лейтенант, не стройте из себя героя! Летите в Турцию! - в отчаянии закричал Семен и в ответ услышал:
- Смотрите, парус!
Прапорщик посмотрел в указанном направлении и увидел небольшое судно.
- Из пулемета, короткими очередями, огонь! - крикнул Неверовский.
Турки, а их было трое, забеспокоились, увидев летящий на них самолет. Треск пулеметных очередей и фонтанчики за бортом, подсказали им, что судно лучше покинуть. За кормой у них была привязана лодка, и они в нее перебрались. Пока самолет делал разворот, лодка отошла от судна.
- Развернитесь чуток, - крикнул в азарте Поруха, - я их полосну для острастки!
- С них хватит! - крикнул Неверовский и повел самолет на посадку.
Y
Когда подрулили к судну, турки были далеко. Выключили мотор, и прапорщик, свесившись за борт, ухватился за корму и подтянул к ней самолет. Лейтенант соскочил на судно и подал Семену конец с тем, чтобы он закрепил его за швартовочный крюк. «Как козу к колышку» - подумал Поруха, спрыгивая на деревянные решетки, лежащие на дне судна.
- Хорошо, - сказал летчик, потягиваясь до хруста в суставах. - На этой лоханке, прапорщик, мы пойдем к родным берегам! В детстве я мечтал стать пиратом. И вы, наверное, об этом мечтали?
Неожиданно для себя Поруха ответил зло:
- В детстве я свиней пас! Если и мечтал, то где бы пожрать!
Неверовский покраснел. Смущенно сказал:
- Извините, я не хотел вас обидеть. Видимо я потерял чувство реальности. Извините.
Обилие извинений сменило злость на некое подобие стыда, поэтому Поруха по - дружески сказал:
- Да что там. Командуйте, капитан.
- Вы правы, боцман, - принял мировую Неверовский, - поправим парус и курс - Севастополь.
Прапорщик усмехнулся:
- Так уж и боцман. Из меня матрос будет некудышний. Как хоть обзывается эта лоханка?
- Чтобы ответить на этот вопрос, боцман, следует осмотреться. Что мы имеем? Одномачтовое судно. На фелюгу не тянет. Я бы отнес его к байдам. Видите на носу настил? Это чтобы не заливало палубу встречной волной. Под ним хранятся продукты. Вот эти деревянные решетки называются рыбинами. Румпель - руль деревянный, продольный. Прямоугольный парус крепится на рее и управляется шкотами. Для начала достаточно. Если погода не помешает, дней через пять будем дома. А сейчас снимем оружие и приборы.
Неверовский пошел на корму, приказав Порухе обшарить судно в поисках продуктов. Прежде чем залезть под настил, Семен спросил:
- Вы не могли бы дать оценку мне, как летчику-наблюдателю?
Лейтенант взялся уже за буксир, чтобы подтянуть самолет к байде, но, услышав вопрос, обернулся.
- Немного не ко времени, но Бог с вами. Вели вы себя хорошо. Вы расторопны и находчивы. На этом мы, вместо трех заходов, обошлись двумя. Сэкономили горючее и снизили уровень риска. На третьем заходе нас могли бы сбить, а так только подбили. Турки стали лучше стрелять, но не исключено, что пулеметный расчет был немецким. Пока все.
С этими словами Неверовский подтянул самолет к корме и вскочил в кабину.
- Сковородку брать? - послышался его голос.
- Берите, - откликнулся Поруха, - Ведь, как вы говорите, война еще не закончилась.
Лейтенант по привычке окинул взглядом навигационные приборы и обратил внимание на то, что авиагоризонт показывает положение взлета. Стало ясно - фюзеляж набрал воды. Пулеметная очередь видимо повредила не только бензобаки. Скорость поступления воды в фюзеляж стала более заметной: фигурка самолета на приборе поднималась все выше от уровня горизонта. Было ясно, что машина обречена, и буксировать ее нет смысла. Переложил на судно оружие и фотоаппарат, снял нужные для плавания по морю приборы, карту, бортпайки и покинул машину. Отпустил канат, и тут же судно отошло от гидросамолета. За спиной раздался голос прапорщика:
- Аэроплан, выходит, оставляем?
- Ничего не поделаешь, - грустно ответил Неверовский. - Не держит воду.
Далее уже молча провожали удаляющийся самолет.
Потом Поруха показал найденные продукты: пять хлебцев из темной муки, коробочка молотого кофе, ведерный бочонок пресной воды.
- Не густо, - заметил лейтенант, - но лучше чем ничего.
- А зачем эти камни - спросил Поруха, показывая на груду голышей, лежащих возле мачты.
После небольшого раздумья, Неверовский ответил:
- Скорее всего, рыбу пугать. Рыбаки поставят сети и отходят от них. Завидев косяк, бросают в него камни, тем самым сгоняют рыбу к сетям.
К вечеру, поймав ветер, судно, управляемое летчиками, взяло курс на северо-восток. Теперь они стали моряками.
YI
Ночь и первая половина дня прошли в беспрерывном движении. Байда оказалась ходкой, и даже легкий ветерок нес ее, как на крыльях. Поруха быстро усвоил нехитрую науку удержания ветра в парусе с помощью шкотов. Он только пожалел, что в самолете остались перчатки: незащищенные руки саднили от частого подергивания канатов.
К полудню ветер усилился, море покрылось барашками. За суденышком гнались низкие серые тучи. Казалось, турки послали их вслед за, обидевшими их летчиками. На борт заносились обильные брызги
К вечеру байда стала скорлупкой среди высоких волн. Слышался какой-то гул. Неверовский, еле разжимая губы, сказал:
- Бури, как вижу, нам не избежать. Вы слышите «голос моря»? Там, - он показал за корму, - задул крепкий ветер. Он нас догоняет. Давайте готовиться. Прежде всего, оденемся потеплее.
Они натянули куртки и надели шлемы, подвязав под подбородками. Неверовский сказал Порухе:
- Расписание обязанностей остается прежним: вы на шкотах, я на руле.
- А нельзя наоборот? - спросил тот, показывая ладони в кровавых мозолях
Лейтенант покачал головой.
- К сожалению, нельзя, - сказал он. - Забинтуйте руки, каким найдете тряпьем. Это нужно было сделать сразу. Скоро уберем большой парус и пойдем на штормовых. Тогда вы перейдете на черпак и будете вычерпывать воду. На руле предстоит сложная работа. Наше спасение, в прямом смысле, в руках рулевого. От того, как я смогу уваливать под ветер будет зависеть очень многое.
Семен, не скрывая неудовольствия, пробурчал:
- Говорил, давайте сдаваться. Сидели бы у турка и хлебали бы кофей.
Неверовский не вспылил, а только посоветовал:
- Молитесь, Поруха, если не забыли, как это делается.
YII
Ночью ветер окреп до такой степени, что на байду обрушился горизонтальный поток воды, срываемый с верхушек волн. Шкоты будто взбесились, дергая руки во все стороны. Мачта трещала, будто готовилась свалиться на палубу вместе с парусом. Хотелось все бросить, закрыть голову, чем ни придется и лежать, ожидая своей участи. От гадкого поступка спасла команда:
- Парус долой!
Прапорщик бросился отпустить узел троса, державшего парус. Сбивая кожу на уже израненных руках, с трудом сделал это. Полотно накрыло его, и он упал. Так и лежал бы, укрытый парусом, как саваном, но услышал новый приказ:
- Парус вдоль борта!
Из последних сил выполнил и эту команду, но тут же свалился на рыбины, сбитый с ног потоком воды.
На узком штормовом триселе байда не могла держать прежнюю скорость, поэтому сразу стала добычей осатанелых волн. Неверовский едва удерживал румпель двумя руками, безошибочно уводя борт от рокового удара. Судно, отяжелев от накопившегося на борту воды, все хуже слушало руля. Нужно черпать. Окликнул прапорщика, но тот не отреагировал. Он, как бревно, перекатывался по дну. Так недолго и захлебнуться.
Снова позвал, но тот только приподнял голову и тут же она упала на рыбины. Поруха был в таком состоянии, когда человеку все равно, что с ним случится дальше. Ни на секунду лейтенант не мог бросить руль. Как поднять Поруху, находящегося в состоянии полной прострации? У ног катались голыши. Навалившись на румпель всем телом, дотянулся до одного из них, бросил, попал в живот. Поруха ойкнул и, захлебнувшись водой, закашлялся. Держась за борт, попытался подняться.
- Вычерпывайте воду! - крикнул ему Неверовский.
Прапорщик наклонился и, пошарив рукой по дну, наткнулся не на черпак, а на камень. Это подсказало ему дальнейшие действия. Цепляясь за борт левой рукой, двинулся к рулевому. В правой руке серел голыш, величиной с хороший кулак. Из глотки вылетали глухие слова, среди которых наиболее внятно звучали: «Буржуйская морда».
Неверовский понимал, если Порухе удастся «удачно» бросить камень, а в таких диких случаях это бывает, то конец обоим. Бросить руль и упредить? Нельзя. Один выход - создать аварийную, но управляемую ситуацию. Двумя резкими движениями поставил байду под удар волны. Прапорщик отлетел к противоположному борту, ударившись головой. Если бы не шлем - каска, быть бы ему покойником. Окропленный водой, очнулся и тут же лихорадочно обхватил мачту. Там и замер.
Повторить вариант с камнем - опасно, призывать к действию - бесполезно. Не вычерпывать воду - затонуть. Как выйти из ситуации? Он сам был на пределе, и это проявилось не озлоблением, а приступом веселости. Захотелось петь и он, надрывая пересохшую глотку, закричал:
- Соловей, соловей, прапорщик, Порухевич жалобно поет!
Так повторял бы бесконечно, но «слушатель» завопил в негодовании:
- Да замолчи! С ума сошел что ли?
Лейтенант нервно, но радостно засмеялся.
- Берите черпак, Поруха, и черпайте воду! - крикнул он сквозь смех
На рассвете ветер стих, суматошные волны продолжали наскакивать на суденышко. Парус ставить не только можно, но и нужно. Неверовский, чтобы размяться, решил это сделать сам. Его руки одеревенели так, что казались продолжением румпеля.
Передав руль Порухе, он уложил парус поперек судна и, ухватившись за мачту, готовился вставить трос в блок, как услышал пулеметную очередь. Осмотрелся: в кабельтове от них дрейфовал пароход. Это мог быть только российский корабль: Крым где-то рядом. Ухватив угол паруса, Неверовский поднял его над головой.
- Сво-ои, - закричал он.
Поруха, разобравшись в обстановке, завопил тоже. Они орали до тех пор, пока не увидели, что с парохода спускают шлюпку.
YIII
На корабле им дали водки, перевязали ссадины и переодели в сухую одежду. После сна их пригласил к себе капитан.
У окна аскетически обставленной каюты, попыхивая трубкой, их ждал капитан второго ранга. Неверовский, ожидавший увидеть гражданского моряка, немало удивился, но, сориентировавшись, доложился. Капитан задал несколько вопросов и, выслушав ответы, сказал:
- Ваш подвиг достоин награды, но это не моя прерогатива, но я все же что-то для вас сделал. В Севастополь войдете на своем судне. Я велел взять его на борт. Кроме этого, я дал телеграмму в Главный штаб флота с описанием того, что вы сделали. Вопросы есть?
Летчики смущенно переглянулись. Неверовский спросил:
- Ваше высокоблагородие, объясните, что за судно, которым вы командуете? Снаружи - пароход, а на самом деле военный корабль.
Капитан улыбнулся в светлые усы и доброжелательно ответил:
- Вы правы, лейтенант. Мы не коммерческое судно, а военный корабль - ловушка. Наша задача - привлекать своим беззащитным видом вражеские подводные лодки и уничтожать их. Там мы поджидали немецкую подводную лодку. Только легли в дрейф, имитируя выход из строя рулевой установки, как волны прибили ваше суденышко. Вот и сработал, если так можно выразиться, синдром ожидания. Я очень сожалею, что обстрелял вас, но, слава Богу, не попал.
- Волны мешали прицельной стрельбе, - со знанием дела сказал Поруха, - но что вам мешало, господин капитан, отличить рыбацкую лоханку от немецкой подводной лодки? Учили ваших людей хоть чему-нибудь?
Неверовский замер, услышав нетактичный вопрос и неуставное обращение к старшему по званию, но капитан вполне серьезно ответил:
- Учили, прапорщик, учили, но с нами сыграла шутку наша же скрытность. Логика проста: если большой военный корабль можно замаскировать под купца, то кто может помешать противнику, сделать то же самое с рубкой подводной лодки? Перед нами рыбацкое судно, а команда в ней в кожаных куртках и в таких же шлемах. Где вы видели рыбаков так одетых? Наших вахтенных можно понять.
Сделав паузу, капитан добавил:
- Мне говорили, прапорщик, что вы впервые в море. Выдержать такой шторм под силу только смелому и сильному человеку. Я поздравляю вас с серьезным боевым крещением.
Летчиков встречали на Графской пристани с военным оркестром. Их на руках снесли с байды, и они сошли по ступеням лестницы под возгласы толпы, собравшейся поглазеть на героев, победивших смерть. На таких всегда смотрят, как на выходцев с того света. Адмирал Колчак выделил им автомобиль, в котором они со всем имуществом отъехали в свой отряд.
IХ
Неверовского и Поруху представили к Георгиевским крестам, но прошло лето и они их не получили. Все это время лейтенант был «безлошадным», новые самолеты не поступали, и он подал рапорт о переводе его на корабль. Просьба была удовлетворена: «…назначить на миноносец «Хаджибей».
Потери летчиков-наблюдателей в отряде были больше, поэтому Поруха имел возможность летать.
В одном из полетов его самолет был расстрелян прямо в упор. Пули прошили носовую часть фюзеляжа, и он получил свою порцию свинца. Прапорщик, как мог, перевязал раненую ногу, но за часы, потраченные на возвращение домой, вытекло много крови. Когда самолет приводнился в родной бухте, матросы перенесли в шлюпку едва дышащего офицера.
Поруха был еще в госпитале, когда пришла весть об октябрьском перевороте в Петрограде. Он пытался выписаться из госпиталя, но врачи сумели доказать, что это грозит потерей ноги, и он остался. И тут же его навестил лейтенант Неверовский. Выпив вина и закусив яблоками, они с удовольствием вспоминали свой совместный полет, и им было весело.
Как-то невзначай заговорили о новостях из столицы. Восторженная реакция на это событие одного и меланхолическая другого подсказывали, что мирного разговора не получится. Но Поруха этого не понимал.
- Что вам не нравится, господин лейтенант? Сам командующий флотом адмирал Нимитц (он сменил Колчака) отдал приказ о признании Советов!
Неверовский неохотно ответил:
- Мне многое не нравится, господин прапорщик, в том числе и упомянутый вами приказ. При Колчаке такого не случилось бы.
- И все же случилось! Пусть не при Колчаке, но случилось. Вам остается подчиниться. Разве не так?
- Считаю, что адмирал поддался настроению масс и очень скоро пожалеет об этом.
- Я вижу, лейтенант, - с заметным огорчением сказал Поруха, - что мы так и остались по разные стороны баррикад.
- Другого и не могло быть.
Прапорщик откинулся на спинку стула и насупился. От этого его нос-пуговка совсем утонул меж пополневших щек. Он долго и молча смотрел в окно, за которым проносились чайки, залетевшие в госпитальный сад, чтобы отдохнуть от повседневных дел.
- Как же это вы решились навестить меня? - спросил он, следя за полетом чайки.
- Разве не долг христианина проведать страждущего? - удивился Неверовский.
Поруха как-то потускнел: его розоватые щеки стали желтыми.
- Так вы из жалости ко мне?
- Нет, прапорщик, - поспешил разъяснить лейтенант, - страждущий и жалкий - разные понятия. Ваши страдания вызывают уважение, а не жалость. Так что почтение (!) к вашим ранам привело меня сюда.
Поговорив еще немного, они поняли, что, если не спорить, то и говорить не о чем. Так и расстались.
Х
Декабрь 1917 года, взломав преграды благоразумия, заполнил просторы России лютой жестокостью. Началась гражданская бойня.
В Севастополе активизировались анархисты, которые свою ненависть к государственному порядку обратили на офицеров и прочих буржуев. Люди наказывались не за преступления, а за происхождение.
Были расправы и на «Хаджибее», но Неверовского они минули. Его спасло лётное прошлое, что выгодно отличало от других офицеров-мучителей матросов.
Поруха же, узнав о расправе на этом миноносце, посчитал, что его бывший командир попал в число растерзанных офицеров и, жалея об этом, помянул его, выпив рюмку водки.
Стихийные и безнаказанные действия анархистов и примкнувших к ним уголовников, вызвали у новых крымских властей серьезную тревогу. В Севастополе, чтобы придать террору хоть какой-то порядок, образовали Революционный трибунал. По всем кораблям и береговым частям был распространен строгий приказ, запрещающий самосуды.
И потащили матросы своих классовых врагов в высокий суд. Там они получали санкции, не идущие вразрез с их желаниями.
В этот вечер Поруха особенно устал: целый день мелькали возбужденные и пьяные лица. Попав в судьи от большевистской партии, он быстро завоевал популярность умением мотивировать приговоры. «Ну, вот последний и будя» - думал он, но вводили нового контрика, и Поруха, чтобы не остудить бюрократическими препонами революционный порыв масс, продолжал судить.
Ввалилась группа матросов, таща под руки избитого в кровь офицера.
- Кто будет говорить? - спросил судья.
Выступил вперед один из матросов. Он был почти трезв.
- Товарищ комиссар, мы наводили революционный порядок в ресторанчике на Рудольфовой слободе, а этот, - он кивнул в сторону офицера, - взялся нас стыдить, высказывал контрреволюционные слова. Вот и привели его.
- Вы подтверждаете то, в чем вас обвиняют? - обратился Поруха к подсудимому.
Тот, молчал, опустив голову. Один из матросов поднял ее за волосы. Глаза у офицера были закрыты, окровавленные губы едва шевелились. Поруха не раз видел обезображенные побоями лица и всегда был спокоен, но на этот раз вздрогнул.
- Ясно, - сказал он, - положите его на скамью, и можете уходить.
- Его тут оставить? - возмутились матросы.
- Я не могу осудить человека, не выслушав его, - пояснил судья.
- Так мы его сейчас заставим говорить! - воскликнул матрос, на бескозырке которого сияла надпись «Трувор», и принялся трясти офицера.
- Отставить! - крикнул Поруха и, обращаясь к секретарю суда: - Перепиши всех не подчиняющихся суду. Завтра они сами пойдут под суд! Они, вместо подсудимого, притащили полутруп и хотят получить справедливое решение! Они его получат!
Матросы, бросив офицера, устремились к дверям. Поруха не стал их задерживать. Нашли линейку, и офицера, с запиской судьи, отвезли в госпиталь, в котором он сам недавно лежал.
Оставшись один в судебной комнате, Поруха повернулся в угол, где синели пятна от висевших когда-то икон, и, что-то шепча, перекрестился несколько раз. Постоял в покаянной позе, снова осенил себя крестом и уже громко сказал:
- Ты не погиб, лейтенант Неверовский, и это уже хорошо. Видит Бог, я не судья тебе! Живи, сколько сможешь.
Май 2000 года