Умники и умницы. Полуфинал

учащийся 11 «А» класса СОШ № 25 г. Благовещенска

ПУТЬ НАВЕРХ
Умники и умницы. Полуфинал
 Рассказ-воспоминание

День первый. Москва

Люди, люди, люди… Много людей! С прошлой поездки я так и не привык к ним, а может, просто успел отвыкнуть. И немудрено. Почитайте месяц Льва Толстого безвылазно, как это сделал я, отвыкнете не только от людей, но и от самого себя. Представьте, что на один месяц ваше сознание полностью сливается с сознанием другого человека, с его мыслями, чувствами, идеями, страданиями, сомнениями, терзаниями, метаниями и прочими «аниями». Очень сложно не растерять здесь себя самого. Учитывая, что для меня таким человеком стал Лев Николаевич Толстой, великий русский писатель, мыслитель, религиозный и общественный деятель и просветитель, моя собственная личность была просто раздавлена его величием, в голове же крутилась только одна мысль — не сойти бы с ума.
Вокруг — занесённая снегом столица. Пушистые хлопья падают так волшебно, как это бывает только в новогодних мультиках, крепкий морозец щипает за нос. Я ничего не чувствую. Просто тащу тяжёлый чемодан по сугробам и стараюсь не попасть под машину. Ощущение такое, будто мир — какая-то грубо нарисованная на заборе карикатура, какой-то бред сумасшедшего ёжика, заблудившегося в тумане. Только у ёжика перед глазами чёртики, а у меня — Чертковы. Время от времени мелькают ещё Болконские, Ростовы, Каренины, Вронские… Вон Катюша Маслова зубы скалит за рулём «Мерседеса». А нет, это какая-то другая баба, мне просто кажется… Кажется — крестись…
Чемодан тяжёлый, сугробы глубокие. За мальчиком в дурацкой меховой шапке вьётся вереница следов и синяя борозда. Вспоминается Лев Толстой с плугом. Смеюсь. Ругаюсь. Умоляю себя пройти еще хотя бы сто метром. Потом ещё двести. Потом ещё «чуть-чуть».
Вот и Башня. «Здравствуй, надменная дура!» — кричу. Молчит. Не слышит. Видно, ей по фигу.

Гостиница «Звёздная»… Финансовая сторона моего проекта вызвала главные затруднения — юноше с Дальнего Востока несколько раз слетать в Москву со всеми вытекающими отсюда тратами не так то просто, и слава Богу, что в Амурской области встречаются такие хорошие люди, как С. Г. Степанов, И. И. Милицкая, А. А. Мигуля, В. С. Калита, Т. П. Калита и другие, в любой момент готовые прийти на помощь, за что им всем низкий поклон.
Не обошлось и без курьезов. С комфортным одноместным гостиничным номером, доставшимся мне благодаря поддержке губернатора Амурской области О. Н. Кожемяко (за что ему тоже огромное спасибо), пришлось расстаться из благородных побуждений. Так случилось, что мои бывшие соседи Михаил и Оксана, прошедшие в полуфинал, оказались в одной комнате. Кровать и раскладушка, стоящие всего в 15 сантиметрах друг от друга несколько озадачили парня и девушку. Пришлось поменяться с Оксаной местами и предоставить даме все условия к оттачиванию знаний по Льву Николаевичу. Об этом своем решении я ни разу не пожалел впоследствии, ибо неприхотлив, а с Михаилом интересно.

День второй. Снова здесь

Подготовка началась с четырёх утра. Михаил имел дурацкую привычку, сказав смешную шутку, заразительно засмеяться и прямо посреди смеха резко делать серьёзное лицо. Повторить этот фокус я не мог, и в итоге, давясь смехом, корчился под его пристальным скорбным взглядом. Несколько раз он пытался научить меня владеть лицом, но быстро разочаровался — ученик из меня был никакой. «Ты очень искренний человек», — сказал раз Михаил после долгого молчания. Кем-кем, а искренним я себя никогда не считал. Наоборот, мне казалось, что я только и делаю, что лгу и лицемерю. Однако я чувствовал, что эти тяжелые серые глаза под пудовыми веками видят меня насквозь, пронзают так, что никакой магический круг не скроет меня от них. Это раздражало, так как я чувствовал себя голым. Прекрасно видя моё раздражение, Михаил становился неимоверно вежливым, извинялся по поводу и без повода, причём делал это так, что невозможно было понять, кривляется он или говорит правду. За это я злился на него ещё больше.
Вы помните момент в романе «Война и мир», когда Пьер Безухов приехал к Андрею Болконскому в Богучарово после своего южного путешествия? Долгая и сложная беседа о смысле жизни захватила их, заставляя душу каждого по-новому глядеть на окружающий мир. Так и мы с Михаилом тёмным вечером в свете фонарей прогуливались по Москве, чувствуя приближение чего-то великого и таинственного. Я — как князь Андрей, надменный и самоуверенный с каким-то незаслуженным презрением к мелочам вслушивался в мудрые речи Михаила-Пьера, толкующего о том, что жизнь наша — это беспрерывное и бесконечное развитие от низших форм мира материального к высшим формам мира духовного или даже божественного.
— Развиваясь во Вселенной, человек проходит все стадии эволюции, начиная от камней, минералов, простейших грибов и бактерий, продолжая растениями, животными, бесконечно перерождаясь в новом воплощении.
— А каким животным был я в прошлой жизни? — спросил я.
— Скорее всего, одной из высших обезьян, — пожал плечами Михаил. Такой ответ меня немного разочаровал. Хотелось услышать название животного, наиболее подходящего мне по характеру и внешности, — на обезьяну я мало похож. Видя это, Михаил разъяснил: — Пойми, что от характера тут ничего не зависит. Высшие обезьяны стоят на наиболее близкой к нам ступени развития. Далее ты, скорее всего, был охотником в первобытной общине, потом крестьянином в каком-нибудь феодальном государстве…
— Мне кажется, я не был рабочим, я был воином. Наёмником.
— Что ж, вполне вероятно. Но важно то, что, пройдя весь этот сложный путь, мы оказались именно здесь, в России. Что-то страшное грядёт, Ярослав. Мир, такой, какой он есть сейчас, подходит к концу, очень скоро все изменится.
— Опять разговоры про конец света?
— Вовсе нет, Ярослав. Это будет не конец, это будет начало. И очень показательно то, что мы родились именно в 1992 году, чтобы именно к этому началу успеть вырасти, развиться, набраться сил и разума. Мы должны будем сыграть во всем этом какую-то роль. Всё это неспроста.
— Знаешь, Михаил, одно время меня тоже посещали мистические прозрения, что будущее грядёт, — поморщился я. — Но если рассудить строго логически и проследить отечественную историю, то мы с тобой не найдём там ни одного светлого пятна. Пётр, дворцовые перевороты, Екатерина II, Николай, Александр, снова Николай, Ленин, Сталин… Все были тираны, все лили кровь, все раз-два да расшатывали столпы, на которых держится весь наш народ, ставили его на край гибели. Сотни, тысячи, миллионы жертв истории канули в Лету, а Россия всё живет и даже кое-где процветает. Как жили, так и будем жить.
— Ты давишь логикой, Ярослав? Хорошо, давай обратимся к логике. В начале 2009 года в мире проживало примерно 6 миллиардов 600 миллионов человек. На начало 2010 года их стало 6 миллиардов 800 миллионов. К 2012 году нас станет уже 9 миллиардов, к 2015 — 11 миллиардов. Ну а дальше там пойдет чистая геометрическая прогрессия, сам высчитывай. Мир просто физически не сможет остаться таким, какой он есть сейчас. Он просто вынужден будет измениться, причём изменение это будет кардинальным и произойдёт в течение одного года или даже нескольких месяцев. В самом лучшем случае изменения произойдут только в геополитической сфере, в худшем… О худшем я даже подумать боюсь. Что-то страшное грядёт, Ярослав.
Михаил говорил что-то ещё, но я не слышал его, мне сделалось страшно. Страшно от того, как я мал и ничтожен и какая волна зарождается там, вдали, во всём. Он сокрушит всё на своём пути, перевернёт, смешает и создаст новый мир. Каким он будет? Найдётся ли мне в нём место с моими примитивными суждениями, знаниями и представлениями о законах вселенной?
— Осталось очень мало времени, — каким-то совершенно особым, утробным голосом говорил Михаил, «равный Богу». Мне казалось, что это уже не Михаил, что это какое-то страшное высшее существо, снизошедшее до диалога со мной, выбрав оболочку этого сероглазого смертного. Существо переваливалось с ноги на ногу и сверлило меня серыми буркалами, улавливая малейшие дуновения ветерка и колебания травы на бедных полях моей мелкой душонки. Оно видело все мои пороки и недостатки, но не осуждало их, так как было несоизмеримо выше — мы же не осуждаем муравьёв или, скажем, микробов за их пороки. — Осталось очень мало времени. Тебе даны большие способности, Ярослав. Ты можешь повлиять на ход событий, если возьмёшься за серьёзное дело прямо сейчас. Это во времена Толстого, когда время текло, как кисель, можно было преодолевать этап за этапом, перерастая «Детство», «Отрочество», «Юность», «Севастопольские рассказы», и только потом браться за «Войну и мир», ведя при этом самых развратный образ жизни. Сейчас нет на это времени. Тебе нужно браться за «Войну и мир» прямо сейчас. В твоей голове уже есть всё необходимое, чтобы начать. — Сказав это, страшное существо снова стало Михаилом. Наваждение пропало.
— Я уже начал повесть и не могу бросить её на полпути, — промямлил было я в ответ, но потом растерянно  уставился на Михаила. Тот усиленно чесал нос. — Постой… Миха, это ты сейчас сказал?..
— Что именно? — удивился Пуляевский — такая у него была фамилия — и тут же чихнул. — Слышь, Яр, пойдём в номер, я что-то подмерзать стал…

Тем же вечером мы втроём — Михаил, Оксана и я — отправились в Останкино на репетицию. Шли молча, глядя под ноги — снег начал подтаивать, тротуар хотя и не превратился в одну сплошную лужу, но был весьма близок к этому. Я был бы не прочь поплавать, но в другой компании и при других обстоятельствах, а пока просто молился и посылал в космос сигналы положительной энергии, настраиваясь на победу. «Умники»-регионалы, которых я про себя окрестил «славянский кружок» (был ещё и «неславянский»), встретили нас радушно. Перед игрой, когда все были равны, на лицах светились уверенные улыбки, все желали друг другу удачи, внутри же искренне желая удачи лишь себе. После короткой беседы стало понятно, что читали все одну и ту же книгу из биографии Толстого — «ЖЗЛ» В. Шкловского. Особо старательные, отыскав более позднюю версию оного труда под авторством Зверева и Туманова, прочитали и её. Итого, вся борьба наша скатывалась к тому, кто внимательнее читал, потому что три романа — «Война и мир», «Анна Каренина» и «Воскресение» — были прочитаны каждым. Как оказалось после, это помогло далеко не всем. В «славянском кружке» царили мир, дружба и жвачка. Общаться было легко и приятно, все шутки были исключительно на тему Льва Толстого (другого юмора здесь не понимали), я нравственно отдыхал.
Зашли в студию. Боже, какая ностальгия! Как я, оказывается, соскучился за месяц по этим жёстким фанерам, натирающим зад, по этой «цапле», неустанно порхающей по залу, по этому ареопагу, который, кстати, сделали ниже метра на полтора. Уйдя в добровольное заточение в свою комфортабельную келью с компьютером, телевизором и двуспальной кроватью, я весь месяц душою жил именно здесь, сидел именно здесь и тянул руку.
Некоторые думают, что поднятая рука — признак пятёрочника, чистюли, «ботаника», не способного ни к чему другому, кроме как к поглощению знаний. Они жестоко ошибаются. Поднятая рука — это боевое знамя победы, оно поднимается в момент, когда чувствуешь в себе силу ответить, дать отпор, показать свою подготовку. Поднимая руку, человек становится выше, он довлеет над собеседником. Поднятая рука — символ сильного и уверенного человека, именно такими и являются «умники»в телепередаче. Они — живое воплощение успеха, победы, удачливости и психической выносливости: такие нагрузки, которые выдерживают они, способен выдержать далеко не каждый культурист. Месяц без остановки изучать Льва Толстого — всё равно, что месяц без остановки поднимать тяжёлую штангу. Нет, это даже тяжелее — штанга не подавляет тебя своей волей, не заставляет чувствовать себя муравьём, никчёмной амёбой.
Вяземского увидели далеко не сразу — великий человек, слегка шаркая ногами, заложив руки за спину, прохаживался в тени. С прошлого раза он показался мне сильно похудевшим — видимо, для него Лев Николаевич в объединении с десятью веками истории Древней Японии тоже не прошел даром.
После краткой инструкции нам огласили рейтинг, сформировавшийся после четвертьфинала. Я в нем стоял на 12-й позиции из 23 существующих. Другими словами, из двенадцати агонистов, которым было даровано право выступать на дорожках, я был последним. Как оказалось, именно это сыграло важную роль.
Вызывали четвёрками. Михаил, стоявший в рейтинге на четвёртом месте, оказался последним в первой четвёрке и карту не тянул. Судьба в лице Юрия Павловича протянула ему билет в четвёртый агон. Затем распределились ещё две четвёрки, и настала моя очередь. Карту я не тянул. Скорее, карта тянула меня. Даниил, заработавший в четвертьфинале, как и я, четыре ордена, был на одиннадцатом месте и тянул карту передо мной. Так как карты с цифрами «1» и «3» уже были вытянуты, нетрудно было догадаться, что остались «2» и «4». Сражаться с Михаилом мне не хотелось, поэтому я решил немного «подкорректировать» судьбу. Но та оказалась хитрее.
— Вытяни второй, — шепнул я — и тут же спохватился: ведь если бы Даниил вытянул второй агон, мне достался бы четвёртый. Но было уже поздно. Даниил вытянул карту — и на ней, словно издёвка фортуны, алела цифра «два». Губы мои скривила «фирменная» насмешливая улыбочка. Это будет даже интересно…
На свое место я сел, сверля глазами Михаила, словно пытаясь его загипнотизировать. Весь зал внимательно наблюдал за нами. Улыбки у всех исчезли. Борьба началась.

День третий. Сомнение

Когда Одиссей скитался по морям в поисках Итаки, его путь пролегал мимо острых скал, на которых жили сирены. Они заманивали моряков на рифы своим прекрасным пением, а потом пожирали их трупы. Хитроумному Одиссею очень хотелось и остаться в живых, и сирен послушать, поэтому он залепил аргонавтам уши воском, а сам приказал привязать себя к мачте, чтобы, обезумев, не броситься в море.
Чем-то эту легенду напоминала моя подготовка к игре. Михаил, живший со мной в одном номере, был одним из самых интересных собеседников, которых я когда-либо встречал. Стоило ему раскрыть рот, как я забывал всё на свете и пускался с ним в бесконечные и увлекательные споры о том, был ли Николай Второй безвольным, по чьей вине началась Первая мировая война, ради чего нам следует жить, как жить, во что верить и согласно своей вере какие средства в жизни выбирать. Много было тем, всех не упомнишь. Так вот, я, как тот Одиссей, очень хотел и поговорить всласть — ещё бы, целый месяц молча над книгами просидеть! — и к передаче подготовиться. Последнее в компании Михаила было совершенно невозможно. Несколько раз я думал, что из него вышел бы пастор какой-нибудь новомодной церкви или, скажем, адвокат. Безупречно владея лицом, умея находить слабые точки в позиции оппонента, Михаил мог в два счёта разрушить самую прочную теорию, что, впрочем, и делал. У меня тут же рождалась другая, он опровергал и эту, и так до бесконечности. Готовиться в такой обстановке было все равно что Сизифу катить камень на вершину горы. Уговоры заткнуться не помогали, и я, в конце концов, нашёл способ — заткнул уши берушами, которые мама мне вручила ещё для самолета. Средство оказалось действенным, но и тут Михаил находил способы меня отвлекать, делая во время чтения совершенно уморительные рожи или копируя все мои движения. Он был как печальный клоун, скорбный арлекин, со смертной тоской в глазах заставлявший меня кататься по полу от смеха. Досаднее всего было то, что я никак не мог этому противиться.
Вечером мы опять гуляли, без конца обсуждая законы, по которым живёт Вселенная. Я помню жуткий страх, нахлынувший на меня тогда. Причиной его была растерянность — я просто не знал, во что мне верить, какую теорию избрать. Если говорить простыми словами, в душе моей, как кошка с собакой, не уживались два мира — фатализм и антифатализм, вера в судьбу и вера в то, что ты сам являешься причиной того, что происходит вокруг тебя. Объяснения Толстого: что жизнь, мол, есть смешение этих двух миров, что я, к примеру, могу в любой момент поднять и опустить руку, и тут я совершенно свободен, но когда бегу в атаку со своим полком, я не могу повернуть назад, потому что это выше моих сил, — эти слова не утешали меня, потому что они не учили меня, как надо жить. Фатализм звал меня расслабиться и положиться на волю случая — если мне суждено будет выиграть, то это случится в любом случае, если же я проиграю, значит, это будет своеобразный урок, который преподал мне Господь. Сразу вспоминается лермонтовский Печорин, стрелявший в висок, чтобы испытать судьбу, и бросавшийся под пули, веря в справедливость судьбы. Вера в рок звала меня рискнуть всем и сделать шаг на красную дорожку, полностью отдав себя во власть этих невидимых волн, то качавших меня плавно и тихо, то швырявших, как при штормовом ветре, из стороны в сторону. Вера же в собственные силы вселяла страх и неуверенность в себе — слишком много вокруг умных и достойных, слишком много тех, кто прочитал больше и внимательнее, чем я. Этот путь советовал мне выбрать золотую середину — хорошую, но трусливую жёлтую дорожку, путь неудачника, потому что его обычно выбирали те, кто становился вторым. За всё время просмотра передачи «Умницы и умники» я помню всего несколько раз, когда выигрывали на жёлтой дорожке. Победы людям даются в основном на красной, где ты реально показываешь свои знания и силу, либо на зелёной, где ты выигрываешь автоматически, когда твои противники, согнувшись под тяжестью непомерного беремени вопросов, треща раздавленными костями, плетутся на трибуну.
Нет же! Лучше пусть я проиграю на красной дорожке, но все будут видеть, что я сильный и не боюсь рисковать! Пусть все знают, что я играю своей жизнью и судьбой, но не страдаю малодушием. Лучше пусть все почувствуют, что я излишне самоуверен, чем будут лицезреть мои преступные сомнения. Да будет так.
Слабость и неуверенность отступили после этих мыслей, и я почувствовал себя почти счастливым. Мой Бог, моя судьба, мои родные и близкие — все они со мной! За спиной моей — целая область, болеющая за своего земляка. Я не имею права их подвести! Пусть знает Россия, что в Амурской области не боятся глядеть в лицо своей судьбе!

День четвертый. Лев Толстой

Утро прошло в спешных приготовлениях. Пятнадцать минут суматошной беготни по номеру с мокрой головой и в одном носке — и я причёсанный, напомаженный и красивый, как торт с молочной глазурью сверкаю улыбкой перед зеркалом. Страхи, сомнения, усталость — всё в прошлом. Только сила и уверенность в победе. Больше ничего.
В Останкине пахло духом противоречия. Все были смущены и взволнованны. Кто-то причитал, что обязательно «запорет» речь на конкурсе красноречия, кто-то сетовал, что не перечитал в третий раз конспект, а кто-то самодовольно поглядывал из-под прищуренных век на «всех этих плебеев и будущих пролетариев», собравшихся здесь. Услышав имена победителей полуфинала для москвичей (или москаликов, как их тут окрестили), я нисколько не удивился. Это были лучшие из лучших. Мысль, что лучшие прошли в финал, а середнячки остались с нами, успокаивала меня — я знал, на что способны мои будущие противники, и, следовательно, не ожидал неприятных сюрпризов от тех, кого я считал недостойными моего внимания.
На трибуне я сел в самый центр, чтобы было лучше видно, как я тяну руку. Заранее приготовил светящееся улыбкой лицо. Улыбка — очень мощный человеческий магнит, при умелом обращении он способен творить чудеса. Съёмка началась.
Как всегда, не обошлось без нескольких дублей ансамбля «Домисолька» («Рефаляшка» на языке умников). У меня, пятый год наблюдающему гениальные выступления нашего благовещенского ансамбля «Ровесники», который всегда занимает  самые престижные награды на всероссийских и международных конкурсах, самодеятельность ребятишек на сцене и непопадание их в фонограмму (что дико злило режиссёра), вызывали улыбку. Юрий Павлович, как всегда, не давал нам скучать, то изображая воинственного самурая, то вступая в шуточную пляску с камерой-«цаплей». Наконец, началась, непосредственно игра.
Несколько слов хочется сказать о победителе первого агона Григории Фёдорове из Калининграда, которого все за его привычку коверкать слова на английский манер прозвали Кёнигсберг. Если представить себе Колосс Родосский, уместившийся в теле невысокого, жутко обаятельного и чудовищно наглого паренька, можно получить приблизительное понятие о Кенигсберге. В сложнейшем конкурсе русского языка сделав всего две ошибки, на конкурсе красноречия с расстановкой прочитав речь, потрясшую самого Вяземского, Кёнигсберг выбрал красную дорожку и ответил на два вопроса по роману «Война и мир», на которых погорел бы любой другой умник. Гриша даже попытался продекламировать слова одной из героинь на французском языке, но разволновался и ответил на русском. Ленин говорил о Толстом, что он «глыба» и «матёрый человечище». Мне со своего невеликого пока что роста одиннадцатиклассник Фёдоров показался именно такой глыбой, которая, при желании, вполне способна подмять под себя всех этих жалких мальчиков и девочек, нервно трясущих хилыми ручками перед высоким ареопагом. В хитрых глазах Кенигсберга я видел что-то бесовское, чем-то он напоминал мне Наполеона, злого гения, в котором только просыпаются силы. Что-то мне подсказало тогда, что мы ещё встретимся на дорожках — не игровых, но жизненных, и как там повернется судьба, вместе ли будем мы или супротив друг друга — время покажет.
Вторая и третья передача прошли без особых случаев — всё уже было привычно. Не могу сказать, что мне нравились вопросы, которые задавал Юрий Павлович, которого я глубоко уважаю. Многие умники были со мной солидарны. За месяц прожив 82 года вместе с Львом Толстым, 7 лет вместе с Ростовыми, Болконскими и Безуховыми, два года вместе с Карениными и Вронскими, год с Нехлюдовым и Масловой — итого 92 года — я узнал столько нового и интересного, что это просто не передать словами. Вопросы же, как мне показалось, касались каких-то совершенно незначительных мелочей, ненужных ни умнику, ни зрителю. По роману «Воскресение» вопросов не было вовсе, только по истории создания, а вопросы по «Войне и миру» не выходили за пределы второго тома, и о войне, о гениальных размышлениях Толстого о роли личности в истории в них не было ни слова. Часто после вопроса у меня возникал другой вопрос: «Зачем?». Зачем был задан этот вопрос, если он совершенно ничему не учит? Просто для того, чтобы умник покрасовался своей идеальной механической памятью и получил орден? Либо я чего-то не понимаю, либо…
Либо.
Впрочем, не все вопросы были таковыми, попадались и очень хорошие, например: что такое деизм? Знание этого термина пригодилось бы, по-моему, не только в подготовке к олимпиаде, но и в повседневной жизни.
Итак, за три передачи я заработал два ордена второй степени — серебряные кругляши с буквой «У» сразу делали меня несоизмеримо выше и счастливее тех, у кого их не было. Удивительно: простые куски пластмассы, а столько удовольствия! Это можно сравнить с получением почётного диплома, удостоверяющего тебя в том, что ты лучше, чем твой сосед. Это несправедливо, совершенно недоказуемо, ибо «люди, как реки», нет хороших и плохих, а есть обычные, но какой-то бесёнок эгоизма в душе всё-таки не даёт тебе признать, что ты такой же. Есть у тебя орден — значит, ты лучше. Если тот, другой, такой же хороший, умный и сильный, как и ты, почему у него нет ордена? Странная логика, но с ней не смог бы поспорить никто, оказавшийся на моем месте.

Но вот подошел и мой черед показать свои знания, покрасоваться и победить, как «я того заслуживаю». Перед передачей я полностью отключил все свои благородные порывы, дал волю эгоизму и самоуверенности, чтобы ничто человеческое не мешало мне на пути к моей цели. На удивление, я совсем не волновался — даже во рту у меня не пересыхало, как бывает всегда перед важным выступлением на сцене. Я был совершенно спокоен, расслаблен и даже весело мурлыкал под нос какой-то задорный мотивчик, в то время как мои «братья по разуму» бродили вокруг с красными от злобы и растерянности ушами. Я понимал их отлично — вспоминались самые первые две передачи, когда меня не спрашивали, и я чувствовал себя каким-то недочеловеком. Это ужасное ощущение, я даже не хочу его описывать, настолько оно противно всему моему существу.
Тема для красноречия звучала так: «Если хочешь быть здоров…» Пулей метнувшись в самый дальний и тихий угол, я как сукин сын Пушкин, уселся сочинять. Надо сказать, что ещё месяц тому назад, когда только начинал готовиться к передаче, я долго ломал себе голову, как же мне отличиться на конкурсе красноречия: ведь правильно вызванное впечатление — половина успеха. Тогда, во время чтения «Войны и мира» (кажется, в момент, когда Наташа Ростова пела своим ангельским голосом), меня осенило — я же пишу стихи! Почему бы не воспользоваться этим? Проблема состояла в том, что если ты хочешь составить грамотную речь с рифмой в стихотворном размере на сорок секунд, нужно сложить два четверостишия, при этом избегая банальностей с стиле «пальто-полупальто» или «кровь-любовь-морковь». Лично мне сделать это за пятнадцать минут довольно проблематично — всё зависит от вдохновения. Если бы я застрял на первой же рифме (а чтобы её найти, как известно, надо извести тысячи тонн словесной руды), вся затея с речью прогорела бы — я бы просто не уложился в срок. Значит, надо было придумать что-нибудь более эффектное. И я начал писать белым стихом. Главная трудность в этом жанре творчества заключается в том, чтобы избежать «закольцованности» фразы, прямой дорогой ведущей тебя к рифме. К примеру, начало было такое: «Здоровый человек не тот, кто силой мышцы подковы гнет и горы воротит…» Это закольцованная фраза, это неверно. Если продолжать развивать эту мысль пришлось бы: а) высчитывать слоги — в третьей строчке должно было быть шесть ударных слогов, а в четвертой — пять, причем первая должна была бы заканчиваться на «женскую» рифму, а вторая на «мужскую»; б) искать рифмы к словам «мышцы» и «воротит». Так как с первого раза это сделать не получалось — пришлось бы тратить слишком много сил и времени, которого у меня не было — я начал ломать шаблонный ямб и пытаться вырваться из формы. И тут, выражаясь словами Михаила, мне «открылся информационный канал». Проще говоря, речь попёрла.
Перекрестившись, помолившись, потеребив все свои талисманчики (их при мне было штук пять), я ринулся в бой. Против меня выступали Михаил Пуляевский, мой друг и соратник из Бурятии, и ещё одна жутко симпатичная девушка с обворожительными, но холодными как лёд, глазами, которую, я, впрочем, как соперницу не рассматривал. Вообще противников как таковых у меня не было. Был только я, и всё. Это была моя битва с самим собой, и если бы я ее проиграл, то проиграл бы только самому себе.
В конкурсе русского языка сделал четыре ошибки. Никогда бы не подумал, что бакенбарды, манжеты, коррективы и туфли в единственном числе имеют женский род. Плохо, Ярослав, очень плохо.
Но богатый опыт наблюдений показал, что буковки на листке ничего не решают: всё определяет другой язык — тот, который хорошо подвешен.
Михаил произнёс очень медленную, смазанную и некрасивую речь. От человека, за кадром способного убедить кого угодно в чём угодно, я такого не ожидал. Михаил сбивался, часто делал длинные паузы там, где их быть не должно, и вообще совершил все мыслимые и немыслимые ошибки. Красавица с холодным взором (как же её звали?) сказала намного лучше, но слова её были просты, как философия школьника средних классов. До сих пор не перестаю удивляться, как такие умные и талантливые парни и девушки не могут понять элементарной истины: важно не то, что ты говоришь, но как ты это говоришь. Ты вообще можешь отвечать на совершенно другой вопрос, а не на тот, который тебе задали, лишь косвенно касаясь темы, если ты сделаешь это как надо. Художественные средства, эмоциональный посыл, тон голоса — вот что главное, а вовсе не смысл. Даже ёжику понятно, что если хочешь быть здоров, надо делать по утрам зарядку, закаляться, не курить, не пить и есть только здоровую пищу. Искусство же состоит в том, чтобы эти банальные истины преподнести как нечто совершенно новое.
— Итак, Ярослав… — сказал Юрий Павлович, приготовив секундомер.
— Здравствуйте, уважаемый ареопаг! Здоров, по-моему, не тот, кто силой мышцы… — начал я восторженным голосом, но тут же подумал, что неплохо бы было добавить в свою речь немного невербалики — и стал размахивать руками, как Цицерон перед римлянами. Это была большая ошибка — я тренировал речь, голос, обороты, но не жесты. Это отняло слишком много сил, я запнулся и решил начать сначала. — Здоров, по-моему не тот, кто силой мышцы… — Этот второй раз был больше похож на комариный писк. Поняв, что запорол всё, что только можно, я почувствовал вспышку страшного гнева и, не в силах совладать с собой, громко хлопнул руками по бокам. Впрочем, я тут же одумался, поняв, что на меня нацелено 10 камер.
— Так, стоп, стоп, стоп! Давайте договоримся с вами так: это был фальстарт, а настоящая речь прозвучит сейчас. Но второго шанса не будет, — проговорил Вяземский с легким осуждением. Великий человек, — подумал я, вздохнул глубоко и начал:
— Здоров, по-моему, не тот, кто силой мышцы пуды железа воротит и рушит могучих цитаделей шпили, что стремятся в небо. Здоровый человек до старости хранит рассудок слезою чистой, горным хрусталем и совестью кристальной! Кого Бог хочет погубить, Он разума лишает. ТАК БЕРЕГИ ЖЕ РАЗУМ СВОЙ, ЗДОРОВЫЙ ЧЕЛОВЕК!!! — В последнюю фразу я попытался вложить все свои силы и эмоции, всё свое страдание за то, что разум человека всё больше деградирует со временем, обращается ко злу и пороку.
В зале повисла звенящая тишина. Все обдумывали услышанное. Нарушил её уважаемый ведущий.
— Чьи это стихи? — спросил Он, тяжело глядя на меня из-под линз очков.
— Это не стихи, это просто мои мысли, облачённые в слог, — развёл я руками.
— Но это стихи. Белые, но стихи, — проговорил Юрий Павлович. Я снова слегка развёл руками. Всё и так было понятно. Судьи безоговорочно даровали мне первое место, сказав, что в моих словах «есть смысл». Я усмехнулся про себя: смысла там как такового не было. Всего только четыре коротеньких предложения, первые два из которых перегружены пафосными эпитетами, третье — перевод одного из латинских изречений, которые я вычитал у Толстого, и четвертое — банальный совет, вытекающий из всего сказанного. Но! — первое место.
— Какую дорожку выбираем? — был вопрос. Ну, Ярослав, от твоих слов зависит дальнейший ход событий. Что выберешь — зелёную бронзу, жёлтое золото или красную медь? Поздно думать. Надо решаться!
— Я рискну ещё раз и возьму красную, — осторожно сказал я.
— Красная ваша!
И тут я словно шагнул в огонь. Всё. Я пленён, я загнан, дальнейшее от меня не зависит. Два квадрата с арабскими цифрами алого цвета превратились для меня в некую клетку — из них я не имел права сделать даже шага. Даже мотнуть головой, даже рукой взмахнуть отныне я был не в силах. Я словно окаменел, словно античная статуя замер в одной позе, и поза эта сковала меня, будто цепями.
Девушка выбрала жёлтую дорожку, а Михаилу досталась зелёная. Забавно будет, если он повторит путь джигита, обошедшего меня в прошлый раз по чистой случайности.
Тема передачи — роман Льва Толстого «Анна Каренина». Роман о женщине, которую я ненавидел всеми фибрами души: мало того, что она изменила честному мужу, который ей дал даже не один, а несколько шансов исправиться, так она ещё и любовника своего довела до изнеможения, испортила жизнь ему и своим детям, за всю свою жизнь не совершила ни одного полезного поступка. Кроме того, роман был написан на редкость скучно и водянисто, больше половины деталей, по моему мнению, можно было бы с успехом выкинуть, и произведение от этого только выиграло бы. Список вопросов вызывал смущение. «Любовь», «По-французски», «Развлечения», «Признание» и «Атеист». Я примерно представлял, о чём будут вопросы «Признание» и «Любовь», но их, как назло, взяли Михаил и девушка (кажется, она, как и Каренина, была Анной). Ответы я действительно знал, но вот оппоненты мои подкачали. Мне бы порадоваться их неудачам, но за Михаила стало почему-то стыдно. Ведь простой же вопрос: в чём признался Константин Лёвин Кити Щербатской перед женитьбой? Но Миша оплошал.
Итак, два промаха, у меня все шансы. Очень меня манил вопрос под названием «Атеист», он даже немного «светился» в моём воображении, что означало, что брать необходимо было именно его. Сам я, по сути, не атеист — я верю в Бога, но не в того, которого мне несёт наша церковь, а в своего собственного, который всегда помогал мне, когда я Его об этом просил. Еретик, другими словами. Взять вопрос «Атеист» для меня означало бы обидеть моего Бога, и я не стал этого делать. Самым последним появился вопрос «Москвичи», в моём воображении отчетливо сверкавший фиолетовым цветом. С одной стороны, фиолетовый — цвет тьмы, а с другой — мудрости. То есть, взяв его, я поступлю мудро. К тому же я вспомнил, как в конспекте прочитал слова графини Лидии Ивановны о том, что москвичи — самый равнодушный к религии народ. Не такой ли будет вопрос?
— Итак, «Москвичи». На платформе Московского вокзала, ожидая прибытия поезда, граф Вронский сказал Степану Облонскому: «Какие-то москвичи…» — прочитал с листочка великий человек. — Продолжите цитату.
Всё. Тупик. Приехали. Ответа я не знал. Абсолютная сплошная толстая непроницаемая стена незнания и непонимания того, как на это вообще можно ответить. В прошлый раз, отвечая на блиц-вопрос про музей в Нью-Йорке, я хотя бы мог выдвинуть версию, но здесь даже о мало-мальски правдоподобном предположении не могло быть и речи. Сердце так бешено заколотилось, что мне показалось, что я сейчас умру. Наверное, если бы я сейчас смотрел на себя со стороны, то удивился бы тому, как широко раскрыты мои испуганные глаза и как часто я моргаю. Но что же мне делать? ЧТО ДЕЛАТЬ??!
— К сожалению, у меня нет ответа на этот вопрос, — промямлил я, поражаясь сам себе. Неужели ради этого жалкого лепета я целый месяц читал Льва Толстого и преодолевал все мыслимые и немыслимые барьеры собственной воли??! А, будь что будет! — Но я помню слова Лидии Ивановны о том, что…
— Нас не интересует Лидия Ивановна, нас интересует граф Алексей Кириллович Вронский. ЧТО сказал Вронский? — настаивал Юрий Павлович. — Я верю, вы сможете, Ярослав, ведь у вас есть перстень и у вас есть длинные волосы, которые вам обязательно помогут. Ну же, версия!
Он смотрел прямо на меня. В тяжёлом взгляде Его, вместившем в себе мудрость тысячелетий, я видел терпеливое ожидание и даже некоторую снисходительность. Но Он не сомневался во мне, и я был ему за это благодарен.
— Ну… может быть… он сказал, что москвичи… склонны к разврату? — предположил я. Разочарование. Грусть. Сразу же, без промедления, даже цвет глаз Его изменился на миг. Это неправильный ответ.
— Нет, Ярослав, всё было не так. Москвичи вам этого не простят. Вы пока думаете, будем ли мы играть ва-банк, а я пошёл на трибуны.
— Давайте, — пискнул я, но мой голос потонул в шуме кипящей крови у меня в ушах. И ЭТО ВСЁ??! Вот так позорно слететь второй раз с красной дорожки! Да это же уму непостижимо!!! Что скажут родители, друзья, учителя, одноклассники? Неужели я вернусь с позором домой, и до конца школы меня будут преследовать злорадные, насмешливые и сочувственные взгляды? Нет, не бывать этому! Нет, нет, НЕТ!!!
«Вронский сказал: что-то эти москвичи какие-то резкие! Всё время на дыбы встают!» — послышалось сзади, и Вяземский даровал неизвестному умнику серебряный кругляш. Я, как оглушённый падением конь, тряс головой и изо всех сил пытался что-нибудь сделать. Всё, что мне оставалось, — посылать в космос сигналы SOS и молить Бога о победе. Бог был рядом.
— Ну что, идем ва-банк? Учтите, если вы неправильно ответите, то покинете нас до подведения итогов.
— А… а как же «Шанс»? — собственный голос казался мне жалким и неуверенным. Неужели это я?
— Ну, мой дорогой, — улыбнулся Юрий Павлович. — «Шанс» — это уже совсем другая история, туда приглашаются все без исключения, кто не победил на дорожках в полуфинале. Идём ва-банк?
— Идём.
Через секунду передо мной возник небольшой веер белых бумажек с блиц-вопросами. Надо сказать, что я предвидел подобную ситуацию и основательно подучил географию, мифологию и древних философов — по этим темам чаще всего попадаются вопросы. Выучил все столицы мира, высочайшие горы, вулканы, крупнейшие реки, озёра, моря, острова, полуострова, архипелаги, заливы, проливы, течения и так далее. Также повторил пантеон греческих и скандинавских богов — кто кому приходится братом, сестрой, мужем, женой, отцом, сыном, дедом, деверем, золовкой, тёщей, свёкром, шурином или свояком. Как оказалось, это мне очень помогло.
Красная дорожка подо мной горела огнём — ноги жгло, как йогу на углях. Эта дорожка — путь пота и крови, она не любит слабаков и сомневающихся, она любит отважных, только им она помогает. Я знал это и изо всех сил пытался подавить терзающий меня страх перед неизвестностью. Сердце бешено колотилось, глаза видели с трудом, так что приходилось часто моргать. Какой же из листочков вытянуть? В прошлый раз я тянул листок прямо противоположный листку Михаила — крайний слева. Это был неверный путь. Нужно всегда доверять своей интуиции. Я прислушался к ней и вдруг увидел, что один из листочков чуть заметно светится мягким золотистым светом. Не медля ни секунды, я вытянул его.
«Какой самый крупный остров в Азии?» — был вопрос. Дорожка из раскалённой сразу же стала самой что ни на есть обычной. «Калимантан, это остров Калимантан» — слышал я в голове настойчивый шепот. Но я решил подумать лишних десять секунд. Сразу вспомнились все крупные острова Азии: Сахалин, Суматра, Калимантан, Сулавеси, Новая Гвинея, Хонсю, Хоккайдо. Ну конечно же, это Калимантан! «Калимантан, Калимантан…» — звучал шёпот в голове.
— Я думаю, что это остров Калимантан.
— Что вы говорите! А не Борнео?
— Думаю, что нет, — растерялся я.
— Калимантан — это правильный ответ! Ярослав Туров без малейшего урона проходит во второй этап! Умница! — закричал Вяземский, так что мне от волнения заложило уши. — Дело в том, что Калимантан и Борнео — это одно и то же, поэтому ответ правильный.
Подо мной белела цифра «2», и этот символ, в другой ситуации вызвавший бы у меня лишь досаду, был мне милее всего на свете сейчас. Борьба ещё не окончена. Я ещё жив, я буду сражаться!!!
«Молодец», — услышал я тихий голос Татьяны Александровны, и от этой простой похвалы не мог не зардеться густым румянцем, как смущённый мальчуган, которого незаслуженно хвалит учитель.
На второй свой вопрос Михаил опять не ответил, хотя он тоже был довольно прост. Девушка на свой вопрос ответила, потому что во время того, что происходило дальше, она стояла рядом, а не ушла на трибуну. Но что у неё был за вопрос, я уже не помню.
— Ярослав, что выбираем? — передо мной был выбор из пяти позиций, две последних звучали как «Вольнодумцы» и «Эпиграф». Ещё до начала передачи я пообещал себе брать только те вопросы, названия которых несут в себе положительную окраску или каким-то образом связаны с моей личностью. В какой-то степени я был вольнодумцем, поэтому больше склонялся взять этот вопрос. В воображении моём он светился бежевым цветом, а «Эпиграф» — тёмно-голубым. Я вообще очень часто открываю в себе способность видеть звуки. Но об этом в другой раз.
«Эпиграф» «Анны Карениной» я знал, но испугался вопроса, так как подумал, что уважаемый Юрий Павлович специально изобретет «что-нибудь эдакое», что завяжет меня в бараний рог окончательно. Поэтому я сказал:
— Давайте возьмем «Вольнодумцев».
— А как же «Эпиграф»? — спросил великий человек, глядя на меня своим знаменитым тяжелым взглядом.
— «Мне отмщение, и Аз воздам»? — сам себя спросил я вслух, словно пробуя на вкус эту странную для простого смертного фразу. В глазах Юрия Павловича мелькнуло замешательство. Что-то пошло не по плану. — Нет, давайте всё-таки «Вольнодумцев» выберем.
— Вы уверены? — ещё раз спросил великий человек. В глазах его я читал: «Ты будешь самым последним идиотом, если скажешь «да». Я понял намёк. Это в программе «Кто хочет стать миллионером?» в обязанности ведущего входит путать игроков сомнениями. «Моё желание, — вспомнил я слова Вяземского из интервью, — помочь человеку показать всё, на что он способен, и добиться успеха в жизни». Вечный Юрий Павлович делал мне сейчас великое одолжение своим взглядом — это я понял уже после передачи, и огромная волна благодарности захлестнула меня с головой.
— Нет, я передумал, я хочу взять «Эпиграф», — сказал я.
— Так что вы выбираете, вы можете четко сказать? — во взгляде Юрия Павловича светилось торжество искренней радости.
— Я выбираю «Эпиграф», — повторил я.
— А вот эту фразу, которую вы перед этим сказали, ещё раз произнести можете?
— «Мне отмщение, и Аз воздам».
— НУ ЧТО Ж, Я С ПРЕВЕЛИКОЙ РАДОСТЬЮ СООБЩАЮ, ЧТО ЯРОСЛАВ ТУРОВ ИЗ ГОРОДА БЛАГОВЕЩЕНСКА АМУРСКОЙ ОБЛАСТИ ВЫХОДИТ В ФИНАЛ ТЕЛЕОЛИМПИАДЫ «УМНИКИ И УМНИЦЫ», ПОТОМУ ЧТО ЭТО БЫЛ ОТВЕТ НА ВОПРОС «ПРОЦИТИРУЙТЕ ЭПИГРАФ «АННЫ КАРЕНИНОЙ»! БЫСТРО ОТСЮДА, СКОРЕЕ ТУДА, В ФИНАЛ!!! — зарокотал могучий глас с небес. Это говорил уже не Юрий Павлович, это его устами глаголал сам Господь. Всё тело моё сотрясла мощная судорога, но я пересилил её и на ватных ногах зашагал вверх по ступеням. Весь прошедший месяц каждый вечер я представлял себе этот миг, я мечтал и молил о нём, и вот, наконец, он настал, такой простой и торжественный для меня, что даже не верилось. Лесенка в десяток ступеней казалась бесконечной, впрочем, как и бушующая во мне радость. Я не слышал аплодисментов и других звуков, я слышал только, как шумит океан крови у меня в ушах. «Не потерять бы сознание», — мелькнула мысль.
Вот и вершина греческого амфитеатра, место триумфа, помеченное железным крестом. Железный крест — это Георгий Победоносец, высшая военная награда Российской Империи. Я учтиво поклонился, чувствуя, что на меня смотрит великий человек, высокий ареопаг и Россия. Плавный взмах руки Татьяны Александровны, и я уже в тени, скрытый кулисами. Два оператора провожали меня равнодушными взглядами. Огромных усилий мне стоило не подпрыгнуть на месте, не завопить не своим голосом «ДА!!! Я ВЫИГРАЛ!!!», не засмеяться дьявольским смехом. Я закрыл глаза, облокотившись на какой-то пыльный ящик, и несколько секунд слушал, как шумит кровь в висках, как бешено колотится сердце, желая вырваться из тесной груди и пуститься вместе со мной в дикий пляс.
Далее был длинный тёмный коридор за декорациями. Там царила абсолютная темень, но перед глазами моими взрывались яркие вспышки света, так что чёрный обратился в белый, и казалось, что я иду по солнечному лучу. У выхода ждал Даниил, победивший на жёлтой дорожке две передачи назад. «Ну ты понторез», — сказал он довольный, и это было для меня лучшей похвалой за все мои труды.
Всё было кончено. Можно было расслабиться.

После небольшого интервью с великим человеком, посоветовавшим мне остричь волосы и снять украшения на финале, я выпросил у Него несколько минут для фотографии.
— На обороте я сделаю надпись: «Фото с классиком», — сказал я Ему.
— Ну вы и хам! — сказал мне Юрий Павлович и быстро отвёл взгляд, чтобы скрыть своё удовольствие.
— Ну что вы. Всего лишь неуклюжий льстец, — развёл я руками, не зная, говорю ли правду или лгу в очередной раз.
— Я рад, что вы в финале, — произнёс великий человек и ушёл. Слова эти ещё долго звучали в моих ушах сладчайшей музыкой.

Михаил совсем расклеился. Я увидел это с первого взгляда, брошенного на него. Теперь передо мной был совершенно другой человек — жалкий и несчастный, ничего не вызывающий, кроме сочувствия. Хотя он набрасывал на себя маску безразличия, я видел, как ему больно. Домой шли вместе.
Михаил всю дорогу сокрушался, что он, очевидно, недостоин быть студентом МГИМО, что выше головы не прыгнешь, что он удивлён, как вообще посмел замахнуться на такую высокую цель. Я не узнавал Михаила. Как сильно может изменить человека простая неудача. Утешал его, как мог. Говорил, что он обязательно отыграется в «Шансе», Господь милостив, всё будет хорошо, и завтра он наколотит целый ворох орденов. Михаил не слушал меня — он упивался своим поражением, как упивается жаждущий горячим вином.
— Если бы у меня, как у тебя, была бы парочка орденов, я бы не сомневался в этом, а теперь… Что говорить теперь! — стонал он. Я снова и снова утешал его, хотя понимал, что у мрачного и разбитого Пуляевского, не ответившего ни на один вопрос на зелёной дорожке, привлечь к себе внимание шансов немного. В конце концов я предложил ему свою помощь в подготовке к «Шансу» — третьему полуфиналу для «неудачников» (этот термин ввёл не я, а сам Юрий Павлович). Михаил сразу же принял мою помощь, даже не став для приличия ломаться. За эту прямоту я был ему благодарен — видеть настоящее, пускай и несчастное, лицо человека без маски и лицемерия гораздо приятнее, чем его лживую вежливость и кривляния.
Сам я чувствовал себя довольно паршиво. Во-первых, была некоторая вина перед Михаилом, но её я быстро отмёл — в этой игре победитель должен был быть только один из нас. Во-вторых, я был абсолютно пуст. Выжат, как лимон, опустошён, как ржавая бочка для дождевой воды в жаркий день. За месяц подготовки к передаче я собрал все свои силы — интеллектуальные, эмоциональные, физические. Держать в себе такую прорву энергии — всё равно что Гераклу поддерживать небесный свод: некоторое время это возможно, но на всю жизнь явно не хватит. И вот теперь, когда эта энергия стала не нужна, я высвободил её, разжал кулак… и тут же превратился в беспомощный кусок мяса. Все мои знания о Толстом выветрились моментально, остались лишь жалкие крохи. Если бы в тот момент передо мной извинились и сказали, что произошла какая-то ошибка, и надо сыграть на дорожке ещё раз, я бы махнул рукой и послал всё к чертям, так как не был бы способен даже составить грамотную речь. Ну и, в-третьих, передо мной не было цели. До этого цель была одна — победить. А сейчас я попросту не знал, что мне делать. Не хотелось НИЧЕГО. Полнейшая апатия, амёбное состояние. Всё на свете — и моя победа, и Михаил, и то, что меня ждёт дома, — всё представилось мне таким мелким и ничтожным, что я просто не стал противиться этому и растворил своё сознание в космосе, лишь иногда позволяя себе вяло отвечать на длинные жаркие тирады Михаила.
Послушав философские речи Пуляевского о превратностях судьбы до полуночи, я уснул в неудобной позе мертвым сном без видений и эмоций.

День пятый. «Шанс»

Всё утро лениво готовил Михаила к предстоящему сражению. С каждой его новой фразой Пуляевский всё больше раздражал: он постоянно перебивал меня и тут же извинялся, становясь до тошноты вежливым, за что я был готов его удавить. В одном из наших разговоров перед съёмками он неистово ругал тех, кто плохо прочитал «Мёртвые души» в прошлом году и не мог ответить на «простейшие вопросы, с которыми справился бы любой дурак». Сейчас мне как никогда вспоминался эпиграф к роману «Воскресение»: Матф. Гл. VII. Ст. 3. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Если вдуматься, то я почти не помогал ему чтением своего конспекта — по сути, я лишь вычитывал интересные факты для собственного развлечения, прекрасно понимая, что вопросов по ним Юрий Павлович уж точно не задаст.
Дух Останкина был совершенно непереносим. Паника, неуверенность, страх, смущение — вот что я чувствовал во взглядах, мыслях, движениях «умников». Завистливые и недоброжелательные взгляды отталкивали, и очень скоро я перестал подходить к старым знакомым, остановив свое общение на Данииле — двум победителям легче найти между собой общий язык.
«Шансов» было четыре. Они представляли собой агоны со смешанными вопросами по темам «Основание США», «Александр III», «Мао Цзэдун», «Древняя Япония», «Лев Толстой» и «Виктор Гюго». Количество вопросов для регионалов и для москвичей было в соотношении «три к одному». Все четыре агона мы с Даниилом, как короли, просидели в студии за кадром, отвечая на вопросы для собственного развлечения. Ответы первых двух передач я практически не знал, а вот во вторых двух — практически все. В одном из агонов выступал осетин Русланбек — о нём Михаил отозвался, что он «матёрый». Это был высокий и очень внушительный юноша с большими амбициями и плохим чувством юмора. Попав на красную дорожку, он великолепно ответил на первый вопрос о Мао Цзэдуне, а вот на второй — каков был псевдоним Мао Цзэдуна в студенчестве — ответа не знал. В панике вращая головой, джигит впился в меня взглядом. «Студент из 28 черт»! — громко прошептал я, старательно выводя каждое слово губами. Русланбек быстро заморгал и нерешительно повторил мою подсказку. Это был правильный ответ, и джигит вышел в финал как теоретик. Отправляя его «на вершину», Юрий Павлович в шутку добавил, что делает это «с превеликим сожалением». Я видел его печальный взгляд, размышляя, что в каждой шутке есть лишь доля шутки…
Русланбек сказал потом, что он мой должник, и долго жал руку. Правильно ли я поступил, подсобив этому парню? Вспомнит ли он в подобной ситуации, что мы жители одного государства? Время покажет.
Оксане не повезло. Она выбрала зелёную дорожку, но, даже оставшись совсем одна под конец передачи, не смогла победить саму себя. Девушка просто читала не те книги (я о таких даже не слышал), поэтому нечего было и думать о победе с такой подготовкой. Мне совсем не хотелось её утешать — я не видел в ней искры, какая была в Михаиле. Кроме того, она жила в Туле, всего в трех часах езды от Москвы, так что шансы выбиться в люди у неё были и без победы. Оксана просто не хотела этой победы так, как хотел её я. Ясная Поляна находилась в десяти минутах езды на электричке от её дома, и за месяц подготовки она даже не нашла лишней минутки съездить туда, расспросить о Льве Толстом. Очень странный человек. На следующий день она бесследно исчезла — ушла, не попрощавшись и не сказав «спасибо» за номер, который я ей уступил. От неё у меня остался тульский пряник и открытка «Поздравляю с 23 февраля!». Очень мило.
Михаилу тоже сильно не везло поначалу. Иногда он сам был неуверен и мрачен — рука его то вздымалась, то опускалась, создавая впечатление, что он гадает на кофейной гуще. А на те вопросы, на которые он точно знал ответ, за него отвечал кто-нибудь другой. Лишь в самом конце четвёртой передачи каким-то чудом Михаил зубами вырвал себе серебряный орден и медаль. После съёмок он вернулся в номер совсем другим человеком. Это был прежний Михаил с горящими серыми глазами, уверенный и сильный. Правда, немного расстроенный и уставший, но от него уже не слышно было нытья и сетований на судьбу. Он уверовал, что это поражение — своеобразный знак не возгордиться, наказание за малодушие, и, приложив старание в следующий раз, он обязательно добьется успеха. «Я не опущу руки, я буду бороться!» — сказал мне Михаил. Я искренне рад был такому его решению.
Выходя из Останкина я видел проигравших. Их пригласили на финал в качестве «зрителей» — игроков, которых, если те поднимают руку, спрашивают последними. Некоторые были холодны, как мороженая треска, многие плакали. Одна девушка, ещё недавно лучившаяся обворожительной улыбкой, теперь со злобной гримасой дрожащим голосом говорила, что у её семьи нет столько денег, «чтобы кататься туда-сюда по двадцать раз». Другая девушка, сильная в математике, каким-то образом высчитала, что её шанс на успех в финале в качестве зрителя равен 13%. На мои слова, что «13» — счастливое число, она лишь горько ухмыльнулась и предложила поделиться орденами. Третья девочка жаловалась, что её подруга в позапрошлом году не победила в финале зрительницей, усиленно готовилась к экзаменам, сдала английский язык на 85 баллов, и всё равно её не взяли. «В МГИМО на конкурсе идёт борьба за места между теми, кто набрал 100 баллов и даже выше». На вопрос, как можно набрать выше 100 баллов там, где их всего 100, она разводила руками. Слова эти сильно напугали меня, так как мой английский для уровня провинциального городка был неплох, но до Москвы явно не дотягивал. 85 баллов… Да о таком результате я могу только мечтать! Пока что.
Бредя в номер, я размышлял о том, что теория естественного отбора Чарльза Дарвина распространяется не только на животных, но и на людей. Сильные выживают, слабые отсеиваются. Различие заключается только в том, что людям — и сильным, и слабым — вопреки всем законам иногда везёт. Вот этот-то фактор удачи, случая, судьбы и есть главный интерес нашей жизни. Вся жизнь человеческая — русская рулетка, но у кого-то в барабане револьвера гнёзд всего шесть, а у кого-то — несколько тысяч.

Последние дни в Москве. Две дорожки

Все уехали, я остался один. Ждать самолета ещё два дня, и я решил осмотреть достопримечательности.
Первой в моём списке была Третьяковская галерея. На удивление, она оказалась вовсе не такой большой, как о ней говорили. Впрочем, скорее всего половина залов была просто закрыта для зрителей, но и того, что мне показали, было более чем достаточно. Воочию я узрел два самых известных портрета Льва Толстого, знаменитые портреты Пушкина, Гоголя, Грибоедова, Некрасова, Островского, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, картины Ге, Крамского, Верещагина, Айвазовского, Васнецова, Репина, Шишкина и других. Более всего меня поразили два полотна. Первое — «Христос в пустыне» Крамского — надолго задержало меня, вызывав в душе самые светлые переживания. Для себя я твердо решил, что непременно повешу в своем кабинете (который у меня, конечно, будет) копию этой картины, чтобы хмурый лик Спасителя, размышляющего о грехах человека, призывал меня к действию и прогонял главных человеческий порок — лень.
Второе полотно — «Явление Христа народу» Иванова — просто шокировало, заставило в удивлении раскрыть рот. Сколько труда, сколько величия, сколько «простоты, добра и правды»! Сразу вспомнился гоголевский «Портрет»: «Всё тут, казалось, соединилось вместе: изучение Рафаэля, отражённое в высоком благородстве положений, изучение Корреджия, дышавшее в окончательном совершенстве кисти. Но властительней всего видна была сила создания, уже заключённая в душе самого художника». К великолепному полотну прилагался живой и интересный рассказ экскурсовода, что вызывало вдвое больше чувств. Из Третьяковской галереи я ушёл с мыслью, что одна из целей жизни моей только что была достигнута — я видел величие и бессмертие во плоти.
Вслед за Третьяковкой я посетил музей имени Владимира Маяковского на Лубянке, оформленный в постмодернистском стиле. Некогда в этом здании снимал комнатку и творил знаменитый поэт. Комнатка осталась, остальное же разворотили, перекорежили, завернули спиралью, прибили к потолку стулья, стены облепили кричащими плакатами РОСТА, намалевали зачем-то портрет великого Гоголя и надругались над ним. Это подобие искусства осталось для меня непонятным. Страшно было бродить одному среди этих бесчисленных грозных голов и горбатых носов непримиримого красного бунтаря. Ужасное, мерзкое было время! Боже, спасибо тебе, что я познаю его суть из книг и картинок, а не из личного опыта!
Завершающей точкой в моем путешествии стал храм Христа Спасителя, восстановленный правительством в 90-х годах. Здание производило впечатление переродившегося титана — оно было красиво и величественно, но я не чувствовал в нём того, что в нём должно было быть — духа древности. Храм был совсем новым, как модная гостиница в центре Благовещенска, он не вызывал благоговейного трепета, — мол, на этом самом месте молились Богу императоры и первые лица государства. В середине 30-х годов XX века храм был взорван, а на его месте планировалось возвести грандиозный Дворец Советов. Но у большевиков кишка оказалась тонка, поэтому ограничились плавательным бассейном. Ироды! Разрушить такую красоту, чтобы построить бассейн! Ладно бы ещё Дворец Советов — он бы был символом величия Советского государства. Но рушить прекрасное, не давая ничего взамен — варварство!
На входе меня долго осматривали металлоискателем — так, как не осматривали даже в аэропорту в зоне досмотра. Видимо, мальчик в дурацкой меховой шапке с полным пакетом книг вызывал слишком много подозрений. А вдруг террорист?
Среди мощей святых в храме я увидел кусочек ткани. Охранник с рацией, дубинкой и толстой шеей объяснил, что это лоскуток с плаща самого Иисуса Христа. Во взгляде его и сотен прихожан, прикладывавшихся к лоскутку, было столько веры, что я подумал: «Этот лоскуток, поди, уже сам уверовал, что когда-то был частью Спасителя!»

Среди людей, встреченных мной, хочется выделить двоих — это моя хорошая знакомая Наташа и пока ещё не очень хороший знакомый Борис.
Наташа — очень сильная и независимая девушка. Проучившись год в Благовещенске, перевелась на первый курс в Московский пединститут. Она уже нашла себе работу, подыскивала квартиру и всерьёз подумывала о создании семьи. Она жила, как выходило, радовалась каждому мигу, стараясь просто быть счастливой, не загружая голову лишними переживаниями. «Я свободна, — говорила Наташа. — Учусь, где хотела, у меня любимая работа и любимый молодой человек. Я молода и здорова. У меня всё есть». И действительно, чего ещё нужно для жизни? — размышлял я. — Заниматься любимым делом, не наживать проблем, не страдать от зависти, угрызений совести и болезней, и стараться жить счастливо. И не нужны никакие богатства, бессмертия, славы, известности, власти и все те бесполезные и довольно абстрактные по природе своей вещи, к которым так стремится большинство людей. Если я поступлю в МГИМО и успешно закончу его (выберем наилучший вариант), передо мной откроются все пути. Я могу избрать такой — найти себе хорошую девушку, подходящую мне по всем параметрам, взять е в жены, снять квартиру, устроиться на престижную работу, заниматься творчеством и наукой, растить детей и жить счастливо. Умом я понимаю, что это правильно. Сердце отказывается верить. Любить всех и жить счастливо… К такому пути пришёл в конце своего духовного пути Пьер Безухов. Но дошёл он до этого, лишь познав все страсти и пороки — масонство, филантропию, несчастную любовь, богатство и разврат, муки войны и плена. Ничего из этого списка мне неизвестно. Я стою лишь на самом начале пути. Я, как князь Андрей Болконский перед Аустерлицким сражением, всё отдал бы за краткий миг славы. Не дешёвой, но доброй славы, настоящей и живой. Как Наполеон. Как победитель Наполеона. Меня ещё не ранило осколком бомбы, я ещё не понял сердцем этой христианской любви, этого всепрощения и самопожертвования. Я жаждущий в пустыне. Дайте же, дайте мне напиться, люди!!! Не судите, да не судимы будете, ибо каждый из нас не без греха! Мой грех — тщеславие и жажда власти. Они помогут мне, они же меня и погубят.
Борис… Борис — это Диавол, демон в человеческом обличье. Познакомились мы совершенно случайно, и так же случайно я узнал, что это бывший молодой человек Наташи. Как интересно судьба-то закручивается! Покруче любого романа или детектива. Сидя в дорогом кафе, где Борис меня угощал, мы беседовали. Невысокий юноша, неброско, но опрятно одетый, с короткими аккуратными ручками аристократа, через длинную трубочку посасывал жёлтый коктейль с каким-то длинным изысканным названием, время от времени заедая его мороженым с шоколадной крошкой. Пару лет назад выиграв всероссийскую олимпиаду по истории, Борис поступил на истфак МГУ, но через год не выдержал и перепоступил на юридический. Почти как Лев Толстой. Разница была в том, что Лев Толстой, поступив в Казанский институт, воспылал страстью к наукам, а Борис наоборот, усердно учившийся до вуза, в МГУ совершенно «забил» на учёбу. Вспоминая наш разговор, я грустно улыбаюсь. Передо мной, скрестив аккуратные пальчики, сидел господин Чичиков наших дней, воплощённый телесно закон силы этого мира, закон выживания.
Борис быстро понял: учась на юриста, максимум, чего он добьётся — это станет хорошим адвокатом (о посте судьи или прокурора он иллюзий не питал), да и то при условии, что будет дни и ночи проводить на работе. Живой дух русского предпринимателя тут же подсказал ему иной выход — и спустя какое-то время деньги потекли рекой. Будь у меня хотя бы половина той суммы, которую он заработал с первой же своей сделки, и общага в придачу, я мог бы безбедно жить и заниматься творчеством в Москве целый год. «В чём твоя цель?» — спросил я его. «Ну, пока что деньги, деньги и только деньги! Миллионы, миллиарды, — мягко ответил он и скромно улыбнулся, потупив ясные глазки с огромными ресницами. — Тут, в Москве, столько всего, так много соблазнов, и всё хочется попробовать… С девушкой встречаться — деньги, не ездить на метро — деньги, жить по-человечески — много денег! Когда в МГУ тебя окружают одни мажоры, запросто позволяющие себе всё, что душе угодно, поневоле просыпается чувство зависти, которое и толкает тебя на заработки». — «А как же душа? Ты заботишься о душе?» — «Душа?! А что душа? Душу свою я довольно потешил в школе. Теперь тело берет своё. Я молодой мужчина, мне нужны дорогие машины, красивые женщины, роскошная одежда и изысканные развлечения, а не поездки в метро со всякими злыми пролетариями. Возможно, под старость я вспомню о душе…» Борис рассказал, как он много раз пробовал начать курить и пить алкоголь. На вопрос зачем он ответил, что многие люди получают от этого большое удовольствие, и он не хочет отказываться от такого простого способа его получить, он должен попробовать всё. Но курить ему было «больно и неприятно», пить «невкусно и паршиво», поэтому этих удовольствий он был лишён. Сейчас он пьёт «всякую каку, вроде разноцветных коктейлей за тысячу рублей».
— Ну хорошо, будет у тебя много денег, будут у тебя все блага мира, а дальше что? Ты же не думаешь, что будешь жить вечно? — спросил я его.
— Почему ты так решил? — улыбнулся Борис. — Я узнавал: сейчас полным ходом идут исследования по преодолению старения, уже добились того, что мыши после операции живут в полтора раза дольше. Поднакоплю денег, продлю свою жизнь лет на 50, а там, глядишь, ещё чего-нибудь изобретут. В крайнем случае, заморожу себя, чтобы лет через двести меня воскресили, переселили в новое тело, и я продолжил бы жить.
Интересная трактовка бессмертия, — подумалось мне. Но… оставаться на Земле? Жить на Земле вечно? Но это же глупо. Зачем, если почти наверняка есть куда развиваться дальше. Как сказал мессир Воланд, «каждому будет дано по его вере». Я не хочу вечно быть россиянином Ярославом Туровым. Я хочу туда, вслед за Пушкиным, Достоевским, Толстым… Не сейчас, но когда-нибудь, после того, когда я выполню свою миссию здесь. А он хочет до бесконечности вкушать радости мира и упиваться своим богатством, которое, кроме скуки и презрения к людям, ему ничего не даст. Он уже пренебрежительно относится ко всем, кто ездит в метро, называя их «работягами». А мне метро показалось транспортом совершенным! Поезда прибывают каждые три минуты, не заставляя часами ждать себя, и покрывают огромные расстояния в короткий миг. Люди тоже самые обычные. Разве что много их слишком, и чересчур безразличные лица у них, но это не даёт никому права презирать их. Как сказал Спаситель, кто из вас без греха, пусть первый бросит в неё камень!
Но что бы Борис ни думал о своей жизни, он по-своему прав. У каждого своя дорога. Борис создал о себе впечатление человека очень начитанного и, в общем-то, доброго. Пускай стремится к своей цели, если считает её необходимой. Он прав, пока не совершает зла, пока не становится причиной горя людей. Я не осуждаю его. Счастья тебе, Борис, наши пути ещё встретятся!

За стеклом иллюминатора чернело небо, и медленно падал снег. Впереди меня ждал заслуженный отдых, дорогие родители, любимая девушка. Битва моя ещё не окончена. Скоро дадут новую тему, и, облачившись в доспех веры, взяв в руки щит улыбки и копье интеллекта, я с новыми силами ринусь вперёд.
Самолёт взлетел.
Выход в финал — это ещё не окончательная, но всё же победа, думал я. Почему же мне удалось добиться её? Может быть, оттого что верю в то, что снабженная отчаянным желанием мысль становится реальностью? Или оттого что я хорошо молился, и Бог услышал меня? Или просто усидчивость, упорство и удача сыграли свою роль? Всё это так, но не только. Я добился успеха, потому что ощущал на себе огромную ответственность. Ответственность за тех, кто верил в меня, кто надеялся на меня, кто думал обо мне хорошо в этот нелёгкий для меня момент. А таких было много — это и друзья, и родные, и учителя, и просто хорошие люди, словом и делом оказавшие мне огромную поддержку. Всем им от души говорю спасибо.
Мой успех в каком-то смысле показателен. Люди вполне могут извлечь из неё урок. Гражданское общество, в которое нас пытаются превратить «рабы истории», духовно разобщено, в нём каждый сам за себя. Это не наше. Такая модель имела бы успех в Европе или Америке, но мы, русские, в чьих жилах течёт и восточная кровь, сильны своим единством. Своеобразная круговая порука держала меня в ежовых рукавицах, не давая ни на секунду не опускать рук. Сколько было моментов, когда хотелось всё бросить, махнуть рукой, застонать: «Я больше не могу, нет сил!». Но мысли о том, что за моей спиной стоят тени родителей, друзей, знакомых — жителей Амурской области — открывали во мне всё новые и новые резервы энергии. Так и страна моя, великая когда-то Россия, ставши одной семьёй, страной «муравейных братьев», а не сборищем отдельно взятых личностей, сумеет выстоять, не распадется и заблистает в лучах обновлённого величия. Но только как это сделать?


1–4 марта 2010 года
 Благовещенск