(из аспирантского общежития на Михайлова 34)
Сегодня, в век массового использования персональных компьютеров и интернета, перехода на программное обеспечение суперкомпьютеров, разработки биокомпьютеров и других сверхскоростных и, в то же время, миниатюрных систем, довольно трудно представить «малогабаритные и скоростные» ЭВМ семидесятых годов.
Сначала ламповые, а затем и транзисторные вычислительные комплексы типа «Урал», а за ними «Минск», занимавшие несколько комнат на двух-трех этажах исследовательского института, были почти недосягаемой мечтой инженеров или научных работников.
И лишь единицы, в большинстве своем молодые и жадные до всего нового, осваивали азы программирования и практического использования этих «простых в обращении» ЭВ-Монстров.
Для ввода данных приходилось сначала таблично или построчно закодировать информацию, предварительно разобравшись в кодах восмеричной или девятеричной систем и соответствия их двоичной системе компьютера. А после этого вручную, на специальной машинке, набивалась длинная бумажная перфолента с различным расположением отверстий, чтобы в дальнейшем ввести ее в считывающее устройство «компьютера».
Но предварительно выполнялась «веселая» работа, - проверялась вся набитая перфолента на соответствие записанной в таблице закодированной информации. Вручную!, то есть глазами: - смотришь влево в графу таблицы, а потом смотришь вправо на отверстия в строке перфоленты и -«сличайте, СЛИЧАЙТЕ!» - пытаешься сличать, вспоминая восмерично-девятерично-двоичную в соответствии с дырками на перфоленте. Для надежности кладешь где-то сбоку еще и типовые таблицы перевода одного кода в другой и соответствующие схемы дырчатого рисунка.
Нашел ошибку (а их обычно было мно-ого, - набивали перфоленты «операторы», молоденькие девушки, которым было вообще-то не до дырок, а все больше до шмоток и любви), - идешь к перфо-машинке, сам набиваешь правильные отверстия, вырезаешь из перфоленты ошибку и вклеиваешь свое верное. И так N-метров, весело и любовно. А там и в машину запускать можно. И если машина не зажует какой-нибудь кусок, а с первого раза считает всю перфоленту, - благодаренье Богу (только не вслух!)!
А однажды – ого, революция! Смонтировали и запустили ЭВМ серии ЕС с сумасшедшим быстродействием и перфокартами. Но технология ввода данных принципиально не изменилась, правда теперь можно перфокарту с ошибкой просто заменить, без склеивания. А быстродействие – да, действительно, увеличилась в несколько раз. В общем, ожидаемая огромная революция как-то сдулась до не очень заметной эволюции. Но зато в обиход постепенно, но прочно входили престижные «АЛГОЛ» и «ФОРТРАН», САПР и даже «ПиСи».
Со всеми вышеназванными делами Виктор Воронов был на «ты». Получалось у него как бы само собой: - и математические выкладки, и программирование, даже машина, - то есть ЭВМ, - послушно считывала стопки перфокарт с первого раза и после нескольких часов напряженного урчания выдавала результат.
Одно слово – «теоретик», а второе слово – «умница».
Обычно сочетание этих двух слов рождает образ эдакого сухаря, высокого и сутулого, пыхтящего сигаретой или трубкой, живущего по -возможности одиноко и замкнуто. Были и такие, но Виктор (в те времена входило в моду в имени этом делать ударение на второй слог), невысокий сухощавый брюнет, своей доброй улыбкой и балагурством сразу завоевал расположение аспиранток, а основательностью, знаниями и готовностью помочь - уважение аспирантов. Несмотря на молодость он уже обзавелся семьей и, будучи вежливым и галантным с женским полом, оставался верным супругом и отцом.
В общежитии он жил в комнате вместе с земляком Александром Силиным, которого все называли не Сашей, как обычно, а Шурой. Шура, тихий и малозаметный в большой компании, в узком дружеском кругу занимал почетное место экстравагантного хохмача, умеющего артистически шутить с серьезной доверительной миной на лице и вибрацией в голосе.
На заре компьютиризации в Советском Союзе машинное время было, как и всё в стране, исключительно общественным, то есть приносящим пользу не отдельному человеку, даже если он доктор или кандидат наук и работал над серьезной научной проблемой, а народному хозяйству в едином и целом. Такова была установка «божественного» ЦК и поэтому с восьми до двадцати часов в рабочую неделю ЭВМ работала на народ, а уж в ночь, так и быть, аспирантам разрешалось «развлекаться» со своими программами и расчетами.
В плановом хозяйстве должно быть все плановым. И ночное машинное время также расписывалось по часам и минутам в графике, вывешенном перед входом в машинный зал. Каждый из счастливчиков, внесенный в этот график, дорожил выделенными ему крохами машинного времени и использовал его почти всегда полно и эффективно.
Но жизнь есть жизнь, и когда аспирант, по самой что ни на есть уважительной причине, не мог использовать запланированное время, он либо менялся временем с одним из знакомых, а если обмен никак не получался, то он, «отрывая с кровью» это время от сердца, дарил его самому близкому и лучшему другу.
Еще одна немаловажная деталь: - смех, шутка, розыгрыш присуща молодости, и в аспирантской среде бытовало такое выражение: «иду на машину, с ней и заночую!», что означало ночное бдение за расчетами в зале ЭВМ. Иногда «машину» называли любовно «маша», что придавало вышеприведенному выражению еще большую пикантность.
В один из пасмурных осенних дней к Виктору подошел аспирант из соседней лаборатории, вызвал его в коридор и там, после пространного объяснения «почему-потому что... и поэтому», подарил Виктору свои машинные пол-ночи, которые – верх счастья! – абсолютно точно вписались в ночь с пол-ночью самого Виктора. Нет, Виктор не полез целоваться и обниматься к товарищу. Он благодарно улыбнулся и сказал: «спасибо огромное, я тебе этого никогда не забуду», но не грозя, а наоборот. И тут же, собрав все бумаги и папки, разложенные на столе, рванул в общежитие. Во-первых, чтобы дописать программы в тишине и покое; во-вторых, чтобы немного поспать перед счастливой бессонной ночью длиной целых двенадцать часов.
Строго по плану он встал в шесть вечера, поужинал вчерашним борщем с душистым ржаным хлебом и к семи ушел в НИИ, чтобы успеть набить перфокарты по последним, написанным сегодня, программам и контрольным расчетным примерам. А так как в общежитии было принято извещать соседей по комнате о потенциальных возможностях использования всей комнаты одним в сугубо личных целях, он на радостях написал записку:
«на всю ночь ушел на машу, с ней и заночую».
виктор
Когда Шура с полной авоськой, заполненной в соседнем универсаме по пути из института домой, подошел к двери родной комнаты, он увидел плотного телосложения женщину, сидящую перед дверью на чемодане. Она представилась женой Виктора, прилетевшей в срочную командировку в Главк и, заодно, жаждущей увидеться с горячо любимым мужем Витей.
Шура открыл дверь и пригласил ее войти и подождать мужа в комнате, заодно попив чая с тем, что Бог послал, то есть с универсамовским содержимым авоськи. Пока жена Виктора доставала из чемодана привезенную снедь, Шура, раскладывая на столе купленное в универсаме, наткнулся на записку. Прочтя ее, он со словами: «Вы знаете, он скорее всего вернется только завтра» передал записку жене товарища.
Сначала она машинально пробежала глазами написанное и ничего не поняла. Как это на всю ночь? Почему на машу, а не к маше.
Но повторная читка породила уже главный, логически обоснованный вопрос: «Кто такая Маша, с которой муж ее, гад такой, решил заночевать?».
И тут Шура, мало искушенный в семейных взаимоотношениях, в общем-то невинно пошутил: «Да машу нашу все мы любим без памяти, и даже только полночи провести с ней мечтает каждый уважающий себя аспирант. Но Виктору особенно повезло сегодня, - целую ночь на ней поработать».
О том, что произошло дальше, Шурик старался никогда не распространяться. Но пара синяков и разбитый нос в тот вечер говорили сами за себя.
Никто не видел и не знает, каким образом утряслись те, предположительно, нешуточные страсти в семейной разборке жены и мужа Вороновых. И слава Богу! А вот Шура, прежде чем шутить или хохмить, стал на некоторое время задумываться и взвешивать возможные последствия, и это резко снизило эффектность его выступлений.