В этом месяце похороны начались необычно рано. В общем, они не имели четко установленных сроков, просто всегда случались один раз в месяц. Причем, если одни были, к примеру, в конце апреля, то ничто не мешало другим начаться в первых числах мая. Но так рано похороны не стартовали никогда. Я проснулся, как обычно, на рассвете. Сегодня выдался хмурый день. И дело даже не в том, что солнечный свет пытались затмить своим присутствием легенькие облачка. Меня разбудило вибрирующее мерцание Панели Похорон, стоящей над каждой кроватью в городе, конкретнее в Центральном Административном Округе – моем районе. На Панели было написано имя. Как это обычно случается, если с этим человеком ты был как-то связан, то Панель загорается в твоей квартире. Я увидел надпись на Панели и застыл. От ужаса, от злости, от страха, от чего угодно. Иванова Анна. Это был конец.
Я стоял перед зеркалом и пытался держаться. Слезы предательским комом подступали к горлу, к глазам. Голос срывался. Но я держался. Я не должен ничего показать. Я слишком многое чувствовал к ней, испытывал эмоции, абсолютно ей ненужные. И сейчас я должен выглядеть как можно более нейтральным. На мне был надет черный галстук – единственный атрибут скорби, который могли позволить себе мужчины, участвующие в процессии. А в остальном я выглядел как обычно – драные джинсы, потертые кроссовки, рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами.
Москва – жестокий город. Город одиночек, пытающихся как-то реализовать амбиции, приведшие их сюда. Так повелось издавна, и процессия Похорон стала единственным объединяющим людей порывом. Хотя бы на время люди, знавшие покойника, находились вместе, шли рука об руку и молча скорбили. Все вместе. Как один. Я стоял у назначенного места ровно в половину одиннадцатого, когда процессия должна была проходить мимо. Буквально сразу я влился в небольшую – человек из тридцати – толпу. Здесь были наши общие друзья, преподаватели из нашего университета, незнакомые мне люди. Но, как я ни старался разглядеть, не увидел ни ее сослуживцев, которых я знал прекрасно, ни ее родственников, общаться с которыми мне доводилось. Это было странным, но еще более неестественно выглядело то, что на их лицах было безразличие, усталость, но никак не грусть и скорбь. И тут меня прорвало. Я давно так не плакал. Слезы ручьями лились из моих глаз, и никто и ничто не могло их остановить. Ко мне все подходили, утешали меня. Как обычно. Профессор филологии нашего института попытался как-то докопаться до истины:
- Что с тобой, Саша? Почему ты так переживаешь? Насколько я помню, вы с Аней были не более чем однокурсники.-
- Да, Яков Николаевич. Сам не знаю, в чем дело. – Ответил я, утирая слезы со щеки. – Сегодня очень необычные похороны.-
Я не мог объяснить ему всей сути. А мог ли объяснить себе? Когда сердце разрывается при одном лишь взгляде на нее, когда любишь до безумия, до дрожи в коленях, а ей это не нужно, когда все вокруг говорят, что она тебе не подходит, а тебе плевать. Потому что ты любишь. Когда копишь силы и обещаешь не разговаривать с ней, не обращать на нее внимания, а получается, как в одной старой песне. С самого первого взгляда силы свои теряю. Когда она проходит мимо, ты чувствуешь легенький ветерок от ее походки и сердце начинает гулко стучать где-то в районе горла…
Мы двигались от метро Боровицкая в сторону Кремля. Я напряженно вглядывался в лица идущих рядом и понимал, что практически никого не знаю. Очень странно.
- Здравствуй, Саша! – Я обернулся. Это была Анжела, девушка, которой я всегда нравился. Ее только здесь не хватало.
- Привет, Анжи. – Буркнул я в ответ. Ей ужасно не нравилось, когда ее так называли, но от меня она это терпела. – Ты не осведомлена о причине смерти?
- Нет. Тут никто не знает. – Ответила Анжи с какой-то непонятной радостью. Обычно причина смерти была известна процессии с самого начала. Но сегодня никто даже не догадывался о ней. Может, не было желанья?
- Ты расстроился?
- Да есть немного.
- Не печалься. Давай завтра сходим куда-нибудь.- Мы вошли на мост. Ночная Москва очень красива. Слева нам открывался Белый Дом, справа вид на реку и памятник Петру первому.
- Анжи! Как ты не понимаешь, что я любил Аню и мне будет очень тяжело ее забыть! – Я начал выходить из себя.
- Успокойся. Может, все изменится? Посмотри на меня. Я всегда буду относиться к тебе так, как сейчас. – Анжи говорила очень умиротворенно. В этот вечер все было дико странным и необычным.
- Никогда не говори “Всегда”. Я вот тоже говорил Ане, что всегда буду рядом. А как вышло? Она там. – Я указал рукой на беззвездное небо. – А я здесь.
- Что за глупости? Ты же в этом не виноват! – Пожалуй, впервые Анжи проявила хоть какие-то эмоции.
- Не важно.
- Может, ты полюбишь меня? Как любил ее, как никого раньше не любил? – Я посмотрел в ее глаза. Они пылали незримым огнем и требовали ответа. Причем только положительного.
- Знаешь, если не полюбишь сразу, то уже не полюбишь никогда.
- Ясно. – Тихо ответила Анжи. Так же тихо она подошла к краю моста и перепрыгнула через него прямо на проезжую часть. На миг процессия остановилась и четко, как по разыгранному сценарию, крайний ряд опустил головы вниз. Я тоже, ничего не осознавая, полез туда. Движение на дороге остановилось. Но лишь на несколько минут, пока тело несчастной девушки не убрали на обочину.
- Ну вот. Завтра будут еще одни похороны. – Сказал кто-то негромко и спокойно. Земля медленно уходила из-под моих ног.
Мои чувства в тот миг практически невозможно было передать. У меня умерла любимая девушка, так еще и по моей вине покончила с жизнью другая, любившая меня. Такая вот злосчастная ирония. Я рухнул на землю в очередном припадке истерики. Я чувствовал себя последним ничтожеством. В моей душе была сплошная, черным слоем наросшая пустота вперемешку с болью. Яков Николаевич подоспел вовремя.
- Саша, вставай. – Быстро сказал он. - Нам нужно торопиться. Мы уже идем очень долго, но никто еще не знает где Храм.
Я кивнул. Храм Последнего Пути был конечной точкой маршрута любой похоронной процессии. Никто точно не знал где он и когда появится. Им могло стать любое здание. Начиная от Государственной Думы и заканчивая палаткой с надписью “Табак”.
- Яков Николаевич! Я не достоин жизни. Вокруг меня все погибают!
- Саша, запомни. Каждый человек достоин жизни, чтобы не случилось. А по поводу Анжелы ты не переживай. Иногда так случается, что мы любим тех, кто не любит нас и наоборот. – Наверное, только в Москве могли так спокойно говорить о смерти человека.
Мы спускались по лестнице с моста. Я неожиданно оступился и из кармана моей куртки выпал кошелек. Мне было настолько плохо, что я не стал его поднимать. Там было всего сто рублей, да карточка на метро. Берсеневская набережная. Вот показался театр Эстрады. Мы однажды были там с Аней. Я был тогда неимоверно счастлив. Мы шли с ней за руку, и больше никого в мире для меня не существовало. И пусть она не испытывала подобных чувств, мне было все равно. Я любил ее. А теперь ее нет.
Когда мы вошли на второй мост, люди стали немного волноваться. Мы ходили кругами.
- Саша, признайся, ты любил ее? – Яков Николаевич подкрался незаметно. Точно так же, как порой он делал это в институте. Было бы смешно…
- Да. – Не было смысла отнекиваться. Я был настолько опустошен, что мне было все равно, что отвечать.
- Безответно? Да?
- На что вы намекаете?
- Знаешь, Александр. - Он впервые за все время шествия назвал меня полным именем. Это было не к добру. - Знаешь, крайне редко никто не умирает, а похороны все равно случаются.
- Что? О чем вы говорите? – Во мне, кажется, проснулся интерес к жизни после этих слов.
- Аня твоя жива и здорова. С ней ничего не случилось. Ты любил ее безответно и, похоже, сумел перебороть в себе это чувство. Ты очень сильно страдал, но настал момент, и любовь твоя прошла, закончилась, исчезла. Эти похороны только твои. Здесь не существует никого и ничего. Нет нас, нет этой дороги, Храма Христа Спасителя… Ничего нет. Есть только ты и твои переживания. Это твои моральные похороны. Ты хоронишь свое отношение к Анне, погребаешь свою любовь бывшую или, может, отчасти настоящую. Мы можем вечно блуждать кругами по Москве, пока ты не освободишься, пока сердце твое не очистится, не будет открыто для следующих отношений. Здесь только ты хозяин. Ты решаешь, сколько мы еще пройдем – сто метров или три километра.
- Так, значит, я снова увижу Аню?
- Да, увидишь. Но относиться ты к ней будешь по-другому. Как к простому человеку, твоему знакомому, дальнему приятелю. Ты свободен, Саша и запомни: ничего этого нет. Завтра ты проснешься, и ничего не будешь помнить. Только сердце твое будет чистым и свободным.
- А что с Анжелой?
- Она тоже жива. Но в твоей памяти или наяву – решать лишь тебе.
Я слушал Якова Николаевича. Вроде бы мне полегчало, но небольшая щемота в сердце осталась. Я слышал про неправильные похороны, но и подумать не мог, что сегодня именно такой день. Я думал, что все-таки запомню эту процессию, пусть она и не существует. Я говорил Ане, что всегда буду любить ее, что всегда буду с ней рядом. Эти слова оказались неправдой, а доказательством тому служили эти похороны. Несуществующие похороны в несуществующем городе. В Москве уже давно не помнят про любовь и не верят никаким слезам. Город теней. Город, в котором ничего не видят и ничего не чувствуют. Да и как чувствовать теням? Так отныне и так будет всегда.
Мы вернулись к метро Боровицкая. И только тут я понял, почему щемит у меня в груди. Ведь в оброненном мной кошельке помимо денег лежала маленькая, три на четыре, черно-белая фотография Анны Ивановой. Никогда не говори “Всегда”.
Май 2008.