Мне сказали подъехать к гостинице Пекин и ждать. Выходя из Маяковской, я прочел на потолке: «Все в страшном порядке…». Я шел к Пекину, людей было очень много. Очень хорошо одетых. Мне стало неловко. Я сделал более независимый вид.
У входа в гостиницу стоял швейцар в ярко-синей ливрее. От этого мне стало еще более неловко; я свернул за угол; положил сумку на подоконник; сел; закурил. «А что такого, в конце концов?» - подумал я. «Имею полное право!»
Я закинул ногу на ногу. Стал жадно пить Пепси-Колу.
Где же все эти полковники? Почему около Пекина?
За неделю до этого мне позвонил полковник Тарасов. Было плохо слышно. «Вова, мы едем на Амур. Срочно покупай билеты. Будет охота. Бери с собой лучшую технику. Едем на границу с Китаем. Горы, водопады, аулы, снежные вершины. Мы будем охотиться, ты будешь делать шедевральные кадры. Все понял? Рейс номер 223. Отбой».
Что же, подумал я. Это, конечно, заманчиво. Амур. Вот все говорят: Амур, Амур. Я сотни раз исходил всю Россию пешком, а Амура так и не видел. Еще папа говорил мне: «Вова, Амур». Конечно: полковники. Конечно: будут пить. Но все же: Амур! И я решился. Тем более, что возражений полковники не понимают. Если только трамваем отрезало обе ноги. Если только одну, то этого мало. Надо, чтобы обе две.
Я умостился на подоконнике Пекина поудобнее и закурил снова. Но прохожие шли неумолимо и смотрели с подозрением. Для уверенности я допил Пепси-Колу и захотел писать.
«Зато они надежные ребята. Они в беде не бросят. Если кто против – забросают бутылками с зажигательной смесью и фамилию не спросят» - успокаивал я себя. «И не смотрите на меня так. Я местный, хотя и с сумками».
«Вова, ты где? Подходи к центральному входу!» - звонил Тарасов.
Я поплелся. Там ведь стоит швейцар в ярко-синей ливрее. Но там стоял Тарасов – высокий, в шикарном пиджаке, темных очках, спокойный как скала.
- Леша, ты похож на американского сенатора! – я ликовал.
- Клади сумки в джип и быстро за мной, - скомандовал Тарасов.
И мы прошли: сквозь холл гостиницы, где ресторан, казино и бар, и мы поднялись на лифте и прошли по сумрачному коридору. И зашли в номер.
В номере работал телевизор. На телевизоре стояло блюдо с бужениной, блюдо с помидорами, на столике стояла огромная бутылка французского коньяка.
Вид бутылки меня обнадежил и обеспокоил.
- Ты готов, Вова?
- Так точно, товарищ полковник! – сказал я, авансом тратя последние мозговые силы.
Тарасов разлил коньяк в стаканы – три стакана.
И тогда из душевой вышел голый человек. Совершенно белый. Плотный, с лицом Чингиз-хана.
- Знакомься, Вова: Изумруд, - сказал Тарасов.
- Изумруд, - сказал Изумруд и протянул белую руку. – А ты – все никак не запомню: что-то такое на «ц» кончается.
Изумруд говорил тихим вкрадчивым грудным голосом.
- Вова фон Кончиц – бодро сказал я, поглядывая на разлитые стаканы.
- Выпьем на дорожку. Чтоб все было хорошо.
- Конечно выпьем!
И мы выпили. И мы выпили еще. И потом еще.
- Вообще-то, ребята, сейчас в Москве пробки, и надо уже ехать, если мы хотим успеть в Домодедово.
- Пробки, это точно. Поэтому надо еще выпить, - спокойно сказал Тарасов и развернулся на каблуках к окну. Глубоко посаженные глаза его ничего не выражали, кожа на лице была чиста и безмятежна. Пиджак сидел на нем как влитой.
- Как хорошо-то, - подумал я. И сказал: Ну конечно же еще выпить!
Изумруд тихо улыбался большим монгольским лицом. Он был совершенно белый, и глаза у него были белые.
Как ни странно, но в аэропорт мы доехали быстро.
Мы вошли в огромный зал только что отстроенного Домодедово.
Здесь сновали люди: все они были красивы. Среди них не было ни толстых, ни помятых. Все были загорелые и поджарые. Что-то такое творится на свете, – подумал я.
- Нас тут ждут. Где-то нас ждет боец, – тихо сказал Изумруд.
Бойцом оказался майор. Он быстро отдал наши вещи другому бойцу, лейтенанту, и они куда-то уехали. Минуя все таможни, мы прошли в какой-то роскошный зал. Это был депутатский зал.
Тут появился местный полковник, и вдруг все начали обниматься. «Это у них так принято, как у мафии целоваться, - успел подумать я, прежде чем обнялся с местным полковником.
- Всю ночь ****ся,– сказал Изумруд. – Супчику хочу.
Но местный полковник уже вынимал из шкафа Реми Мартен, литровую. Девушка принесла салаты, закуску.
- Супчику хочу – повторил Изумруд, - уберите салаты.
Местный полковник задумался на секунду.
- У нас супчик есть? – произнес он в трубку мобильного. – Изумрудик, придется идти в ресторанчик, супчик тебе никто не понесет через весь аэропортик.
- ****ство тут у вас, - мягко сказал Изумруд.
Я смотрел на них широко открытыми глазами.
По бесконечным коридорам мы перешли в ресторан. Свободных столиков там не было.
- Стойте, - сказал местный полковник.
Он подозвал официантку, что-то ей шепнул.
- Идемте.
Нас провели в какую-то дверку: там оказался совершенно свободный зал ресторана: никого не было. Нам принесли толстые папки меню.
- Выбирайте, - сказал местный полковник, бесконечно отвечая на какие-то деловые звонки по мобильнику. – Не стесняйтесь.
И мы выбрали: три грибных супа, три оленины, три порции креветок, два салата, 600 грамм виски, три пива Грольш, три минеральных воды и еще что-то. Я очень стеснялся. Денег у меня было мало.
- Вова, все оплачено, - шепнул мне Тарасов.
- Оох, - ответил я.
В самолет нам дали лекарство против страха: еще литровую бутылку коньяка. К самолету нас подвезли на отдельной машине и загрузили прежде остальных пассажиров.
До Хабаровска лететь 7 часа 50 минут, объявила стюардесса.
- А стаканов-то нам не дали, - сказал Изумруд.
Я сильно опьянел. И поэтому я сказал: «это не проблема».
Я вынул зажигалку и пережег пополам пустую бутылку от Пепси-Колы.
- Вот вам два стакана; третий пьет из горла.
И мы пили, и Изумруд все просил супчика.
Мы прилетели глубокой ночью. И куда-то поехали: ведь нас встречали на роскошной машине. Опять обнимались. «Хорошо, все-таки, что не целуются» - подумал я.
- На утро у нас заказана сауна, на вечер – столик в ресторане, говорил встречающий. Это был полковник Миша. С выпуклыми глазами и удивленным навсегда взглядом. Об охоте и горном Амуре речи пока не было.
Едва мы проснулись, как нас повезли в сауну. Как я потом понял, все местные сауны были расположены почему-то на территории каких-то заводов, на окраинах города, в совершенно прозаических ландшафтах посреди складов и ангаров. В подвалах. Ежеминутно к этим местам подъезжали микроавтобусы с проститутками. Проститутки весело и независимо выгружались и шли в подвал. В сауну.
Я никогда не был в таких местах.
Мне показали, где надо раздеться. Очень приличная женщина, администратор сауны, принимала заказ.
- У вас девочек на массаж можно?
- Вам классика или что еще?
- А как пойдет. Просто девочек отдохнуть.
Мы обернулись полотенцами и расселись в кают-компании. Восемь двух-литровых бутылок пива. Рыба. Печенье.
Тогда мне еще было хорошо и радостно: я бегал в парилку, бросался в бассейн. Мокрый, выходил снова в залу, садился и пил пиво.
Пришли девочки. Включили караоке. Все стали петь. Пели хорошо, вдохновенно. Пели «В горнице моей светло…». Я стал рассказывать о Рубцове. Пил, писал замечательные стихи, убила его жена в расцвете лет. Никому это не было интересно.
- Он бросал в нее весь вечер зажженные спички. А она взяла и удавила его ночью.
- Моя мама тоже очень пила. В три года сдала меня в детдом. А в прошлом году умерла от рака, - сказала одна из девушек.
Тут вдруг неожиданно разразился скандал.
- Вас для чего вызвали – глаза Изумруда стали бешеными. – А вы сидите тут и ****ите с фон Кончицем.
- Можно продлить, - сказали девушки.
- Еще есть четыре минуты, пошли, - сказал Изумруд.
Их с позором прогнали.
Вызвали других. Судя по тому, как другие быстро пришли, они стояли за дверью и поджидали.
Дальше я стал быстро пьянеть. Пьянея, я осознавал, что пьянею быстро. Я видел, что полковники только набираются сил для предстоящего похода в ресторан, что сауна для них – только разминка. Я помню, как с визгом падали в бассейн. Я старался тщательно избегать возникавших то там, то сям половых сцен; даже в состоянии крайнего опьянения, я все сторонился бочком-бочком. Быстренько проникал в парилку, сидел там один, хлестал себя полотенцем по икрам, по ступням, голова потела, потом бросался в бассейн, краем глаза фиксируя, в каком из углов бассейна жмутся пары. Будто не замечая их, я выходил, фыркая и отдуваясь, отлаженно говорил «как хорошо», «как я попарился» в пустоту зала, где опять-таки жались по углам, издавая животные звуки, пары. Я старался «парить над схваткой», сколько было сил. Силы еще были, хотя и заемные.
Что такое «заемные силы»? А это когда сил нет, то заключаешь с организмом такой договор: беру в счет того, что, может быть, появится завтра, если посплю, отдохну. И тогда, когда поспишь, отдохнешь, то уже сил не будет.
Вечером, бодрясь и откидывая голову, пошли в ресторан. Местный, называется «Сова».
- Если прочитать по-английски, то будет «Коба», - пробурчал Тарасов.
- Как это прекрасно, - взвился я, почуяв намек на филологию.
В ресторане «Сова» мест не было. Но вели меня туда полковники НКВД. И для них место нашлось. Мы чинно сели. Полковники положили свои барсетки на край стола. Нам подали изысканные блюда. Графины с водкой приносили каждые 15 минут. Потому что полковники опустошали их быстро, и каждый раз обнимались. Я только потом понял, что все они прошли Афганистан, и у них так принято. Когда уже на обратном пути мы ехали по Москве и проезжали мимо здания МИДа, то Изумруд своим грудным голосом прошептал мне: «Вот это здание послало меня в свое время в город-герой Кабул». Я вообще удивлялся этому человеку – полковнику Изумруду. На мой искушенный взгляд он воплощал собой саму животность. Саму дикую природу. И в то же самое время он знал языки; когда это было нужно - мы перекидывались с ним парой фраз по-французски, по-немецки; потому что английский все же могли понять окружающие. Находясь в самом жалком положении, когда он весь зеленел, его рвало, выворачивало, он никогда не терял контроля. В самый последний день нашего путешествия, Изумруд, проведя с женщиной всю ночь и всю ночь пьянствуя, - с утра был страшен. Он лежал, закинув голову, в гостинице, в позе трупа. Он только успел сказать мне: «Холодной фанты и стакан водки с солью» и потерял сознание. Я тогда забегал по гостинице. Принес ему желаемое.
- Вот сейчас придет мне «кончита», ****ь, фон Кончиц, - тихо сказал Изумруд.
- Изумруд, Вове надо поменять билеты, у него нет обратного билета, - сказал Тарасов.
- Леша, ну что ты, посмотри на него! – взвыл я.
Вдруг Изумруд вскочил. Он сел на кровати. Лицо его порозовело.
- Борьба! – вскричал он. – Вот помирал только что, а как почуял борьбу, так сразу лучше стало.
Он звонил по телефону в разные города. Тоже полковникам НКВД.
- Изумруд беспокоит. Полковник НКВД Изумруд Бельдыбаев.
- Ну, Изя, ну ты даешь! – с восхищением бормотал я, мне было неловко.
Перед ним лежал маленький листочек бумаги, где были написаны телефоны полковников.
- Полковник Бельдыбаев беспокоит! Нас тут трое, одному нужно поменять билет! Порешайте вопросы, в долгу не останемся! – грудным тихим бархатом дышал он в трубку, белый, зеленый, розовый, выпивал стакан водки с солью и откидывался на подушку.
- Да у них тут мафия, - думал я, ерзая на гостиничном кресле от своей бестактности.
Выражение «порешайте вопросы» надолго засело у меня в мозгу.
Прощаясь, они говорили друг другу «добро». Советское партийное «всех благ» не дошло до нашего времени.
Мы тогда долго сидели в «Сове». Бесконечно, без перерыва дубасила музыка так, что невозможно было говорить. Только склоняясь над ухом и крича что есть силы, можно было что-то передать собеседнику. Поэтому в основном все наливали рюмки и чокались. Закусывали соленым грибком. Посередине ресторана была танцевальная площадка, и танцевали там только женщины. Молодые и не очень, красивые и не очень. Одни танцевали отрешенно, будто исполняя повинность, другие энергично и красиво.
- Что за колхоз у вас тут собрался? – спросил Изумруд.
- Куда вы подевали всех мужчин? Война что ли у вас тут была? – спросил я в пространство, но меня никто не услышал. За наш стол подсаживались какие-то люди. Один был бритый, красивый, с дегенеративно маленьким носом и глазами убийцы. Другой был восточный, красивый, соловый, с глазами убийцы. Я и боялся их и понимал в то же время, что я включен сейчас в их содружество, и бояться нечего. Но я тайком с биологическим интересом рассматривал их лица, их жесты, и, когда взгляды наши скрещивались, делал весело-глупое лицо и поднимал рюмку, мол, за красоту вашего края! И ничего они не подозревали. Третий был высокий, широкий в плечах, совершенно седой с очень живыми и быстрыми глазами. Он оказался тут главнее всех. Главнее даже маленького полковника с бешеными глазами. У него была своя сауна, свое казино. Хотя он тоже был полковником.
Музыку такую, да еще такой громкости, что ветер от динамика шевелил волосы, я физиологически не переношу. И именно поэтому я и решил пить водку наравне с ними; и это было роковое решение. Я знал априори, что люди эти совершенно другой породы. Это сначала меня охватил культурный шок, но на третьи сутки всеобщего разгула я понял, что эти люди – это особая раса, или народность, или, положим, особый физиологический, биохимический тип. Они все очень живые; что мне особенно сложно было с ними – они все очень быстро говорят. Не принято в нашей интеллигенсткой среде так быстро говорить. М.Б. так вообще медленно говорит. С МХАТовскими паузами, как и его знаменитый отец. А эти говорят раза в два быстрее. То ли нервные импульсы у них гораздо интенсивнее, то ли еще что. Я, конечно, приноровился, но было трудно. Они очень много пьют и почти не пьянеют. Они не устают. Они не теряют скорости реакции. Они должны постоянно действовать, решать вопросы. Выпив две бутылки водки, они прекрасно ведут машину. Каждые три часа им хочется женщину. И они не делают из этого проблемы. Хотя поначалу мне казалось, что я попал в Содом и Гоморру. После ресторана мы пошли в сауну главного полковника, и проститутки вызывались каждый час. Мне было неловко, потому что во всех помещениях занимались любовью. Даже в помещении бассейна. Там сидел на стуле Изумруд, на нем сидела девушка, они тряслись, стул со скрипом подползал к кромке бассейна, но они ничего не замечали и издавали какие-то не свои, какие-то чужие сильные вопли.
Было уже пять утра, но все мы отправились в казино «Золото партии». В большом помещении стояли столы с разными играми, на стенах висели портреты наших коммунистических вождей, а все крупье стояли в белых рубашечках и пионерских галстуках, молодые, по стойке смирно, уставшие.
- Ну что, устали? Тяжело стоять? По суткам работаете? – прохаживался я по залу в позе Ленина, заложив пальцы руки за воображаемый жилет.
Полковники играли за разными столами, вот тут-то я увидел, чем наполнены их барсетки, они метали на столы тыщи и тыщи, не глядя, не раздумывая, не поведя бровью.
А мне нечего было делать, я ходил и разговаривал с уставшими пионерами. На стене было большое панно заседания Совнаркома; выступал Михаил Калинин. И я спрашивал: ну, вот вы тут работаете. Кто этот мужчина с бородкой за трибуной? В ответ мне неслось лишь молчание. Кто-то мучительно строил серьезный вид, а кто-то откровенно стал заливаться смехом.
Мне все это быстро наскучило. И я поплелся за стойку бара. За стойкой стоял бойкий молодой человек небольшого роста и сидела очень красивая женщина, чем-то напомнившая мне жену Солженицына. Это была главный менеджер заведения.
- Здравствуйте, Наталья Солженицына, - начал я без обиняков. – Вы как-то удивительно похорошели за те годы, что я вас не видел, впрочем, я вас не видел никогда.
Ясное дело, я был пьян; мало того – я этого не знал еще – через несколько часов я просто потеряю сознание и чудом потом приду в себя.
- Здравствуйте, - сказала Солженицына.
- А что же это вот ваши сотрудники не знают истории? И вообще, вы заметили, как они устали?
- Нет, я ничего об этом не знала. – ответила она, вземтнув прекрасные брови и расширив лукавые глаза.
- Так вот, налейте мне виски, молодой человек, ах налейте мне виски и набейте нам трубки. И знайте хотя бы одно: выступает на панно Михаил Иванович Калинин, всероссийский староста. Жену его, как и жену Молотова, Сталин посадил, но Михаил Иванович слыл бабником чрезвычайным. Так вот и было прямо написано в завещании Ленина: мол, Сталин груб и сосредоточил власть, а Калинин мягок и всех обжимает секретарш Политбюро. Потом это завещание уничтожили, но устное предание донесло его до наших дней. Хотя труп Ленина Сталин старался закапывать незаметно. И маузер выбросил в фонтан. Но свидетели были! Из показаний садовника санатория Горки Бонч-Станюковича Христофора Елиазаровича: «В 19 часов 30 минут я услышал странные хлопки….» Что? Рюмка виски 300 рублей? Ну так давай вторую! Видите ли, Наталья, я ведь сюда попал случайно. Вы поговорите со мной, ведь пионеры вам, судя по всему, послушны и строго выполняют свою функцию – обобрать моих товарищей, полковников ГПУ-НКВД. Видите ли, Наталья, я попал сюда случайно. Я ведь фотограф. Мне обещали горы, долы, реки. За трое суток, Наталья, я не видел ни одной горы. Только сауны, проституток, и грохочущая музыка в ресторане. Что же делать? Налейте еще виски, хоть это-то я могу оплатить.
При своих остался, конечно, только Изумруд. Он, кстати, вообще отличался от физиолого-биохимической группы полковников НКВД. Он и говорил не так быстро; он говорил так же медленно, как и я, но мягким, тихим, задушевным голосом. Он так и говорил всегда в трубку: «Полковник Бельдыбаев беспокоит…». Он пьянел и ему бывало плохо физически, как и мне.
Проигрались все, причем крупно, но при своих был только Изумруд.
- Ах, Изя, ну какой же ты! - пьяно целовал я его.
- Как же я люблю эту жизнь, Вова, если б ты только знал! - сказал Изя в сердцах.
(Позже я узнал, что в молодости Изя играл и в русскую рулетку от полноты жизни).
Еще из ресторана «Сова» за нами увязались две девушки. Это были несчастные помятого и довольно ****ского вида девицы. Изначально привязались они ко мне, потому что я им что-то такое вещал, как я это всегда делаю в пьяном виде.
Они тащились за нами из ресторана в сауну, из сауны в казино, доедали остатки, допивали что не допито, тухло и пьяно смотрели на проституток.
Так и дотащились они до нашего последнего пристанища, квартиры навечно удивленного полковника, где все тут же, в прихожей, не снимая обуви, легли спать.
Наутро, то есть через три часа, то есть в 10 часов, Изумруд нас укорял.
Мы сидели на кухне и опохмелялись. У меня лично рецепт такой: три рюмки водки и две чашки кофе. Конечно, это пока сердце еще работает как мышца. Я не знал, что через пять часов оно откажется работать как мышца. Поэтому я опохмелялся. Между чашками кофе я стоял на балконе и обозревал Хабаровск с сигаретой в руке. Нежно струился дым. Нежно тряслись пальцы.
- Вы, ****ь, все заснули. А я за вас работал, - с явным удовольствием говорил Изумруд. – Оставалось две бабы. Я за вас работал. По полной отработал. Даже говнобак одной продавил. Ну, наливай.
- Откуда взялись эти бабы?
- Что они за нами увязались?
- Это еще из «Совы».
- Насилу удалось их спровадить.
- Боец приехал, пора выезжать.
- В горный Амур!
- Есть в горный Амур, товарищи офицеры!
Мы выехали в 10 часов утра. Через три часа я начал умирать. Мне не хватало воздуха. Я перестал видеть. Я лежал во тьме, и сбоку от меня стояло чудище. Чудище напоминало быка, или другого зверя. Кожи у него не было. Слепыми глазами оно смотрело на меня, и мне было очень страшно. Оно не двигалось. Я подумал: вот: вот так умрешь и останешься тогда уже совсем наедине со своими ужасами. Вот так. Мне было очень страшно. Мы ехали на Волге в горный Амур. Полковники спали. Я умирал. Я подумал: неужели я не увижу больше своих детей? Это была единственная моя мысль. Значит, не увижу? Значит все? Значит наедине с этим быком без кожи и глаз? Значит так. Что же я сделал хорошего за свою жизнь? – так думал я, задыхаясь. Да ничего. Ничего не сделал хорошего. Только дети. И я их не увижу никогда. Что вспомнят они о папе? Что папа пил? И все? Да, больше ничего не вспомнят. Боже, подумал тогда я, Боже, если только я выживу и вернусь, я шесть часов отстою в церкви на коленях, мое покаянное сердце сокрушено. Так думал я, умирая. Понимая, наверное, что не отстою, что не сокрушено.
Мы тогда по дороге заехали перекусить в ресторан «Самурай». Меня выволокли из машины. Я привык подчиняться власти, и я открыл глаза, и я вылез из белой Волги. Чего мне это стоило, ведь я не мог этого сделать! Полковники бодро совещались, что же им заказать: маралов тушеных или маралов томленых. Конечно же, для начала две бутылочки Горного Амура. Мы зашли в полуподвальное помещение ресторана. Сели за круглый стол, который обладал способностью вращаться. Вдруг я почувствовал отвратительный и пронзительный запах какой-то смолистой хвои. Больше уже тошнотворное ощущение этого запаха уже не покидало меня. Полковники разлили водку, порозовели, были оживленны. Я же все бегал в туалет: меня тошнило от этого запаха, от всего пережитого; но в белый унитаз лилась какая-то зеленая вода, а воздуха катастрофически не хватало.
- Маралы томленые! Вова, сфоткай нас! – кричали голоса.
Я подчинился, хотя схватило болью всю левую руку вплоть до мизинца, я дышал как рыба на суше, прихватывая ртом побольше воздуха. Я сфотографировал их – полковников НКВД, поедающих томленую маралятину.
Очнулся я лишь на третьи сутки. Я был жив.
Мы очутились на границе, на погранзаставе. В одной комнате. Три кровати. Узкие. Я очнулся и пил воду. Я знал, что надо делать, если я выживу. Три таблетки феназепама сразу, чтоб не ломило, не щемило, чтоб левую руку отпустило, чтоб не было вселенской тоски.
Там, на границе с Маньчжурией, было пустынно и безлюдно. Были горы. Снежные и бесснежные. Горели ярко-желтым лиственницы. Но все это пахло бесстыжим хвойным ароматом дешевого шампуня. И я возненавидел Амур.
(Там, на границе с Маньчжурией, мой прадед служил начальником погранзаставы в далекие дореволюционные времена. На его заставу нападали хунхузы – страшные китайские бандиты. Там где-то – в Маньчжурии – зверствовал барон Унгерн. Мой прадед бесстрашно отражал набеги хунхузов и контрабандное спиртное выливал в особую канавку. Сохранилась фотография, где он в бурке с шашкой, с двумя Георгиями – на коне).
Погранчасть была огорожена бетонным забором. Внутри все было чисто и прибрано. На внутренней стороне забора висели портреты знаменитых военачальников, выполненные в стиле примитивизма. Вдоль дорожек наставлены были фонари. Здания сложены из силикатного кирпича. На одном из них было написано: «столовая». Там мы ужинали. В отсеке «офицерский зал». Плов, салат из капусты, порционные куски сливочного масла и жидкий чай. Толстый симпатичный местный полковник суетился. В нем не было ни цинизма, ни удушливого городского налета. Он суетился в тревоге: как лучше принять столичных гостей? Он спросил меня позже: как бы похудеть? Я ответил: единственный способ – меньше есть.
- Вы только попробуйте нашу фирменную настойку из красной щетки! Действует удивительно! – восторженно частил он. – У меня стал такой прекрасный секс после этой настойки!
Изумруд нервно передернулся.
Женщин на погранзаставе практически не было. Изумруд сначала начал чуть волноваться. Через час он начал нервничать всерьез.
Боже, думал я, вот такой белый, луноликий, Чингиз-хан, что же еще ему надо?
Звериное начало буйствовало в Изумруде.
Сначала он искал возможности найти баб. Принимающий нас полковник Вахромеев должен был обеспечить нам покой и счастье в пределах возможности. Он сказал:
- Бабы есть только в 160 км отсюда, в шалмане армянина Тер-Обстальянца. Ближе нету. Хотите – поедем к Обстальянцу.
- Едем, - уверенно сказал Изумруд, но вдруг осекся. – Сейчас 11 часов ночи, у Обстальянца мы будем в три. Сомнительно.
- Сомнительно, - сказал Вахромеев.
- Крови хочу, - тихо сказал Изумруд и посмотрел на меня.
- А я что? – также тихо спросил я.
- Ты… ты меня изводил всю дорогу… Я ведь тихонечко: руки за спину заведу, тихо ножом по горлу, через 5 минут вся кровь вытечет; дернешься один раз; потом перережу спинной мозг, дернешься еще три раза. Все просто.
- Да пожалуйста, - сказал я, надеясь, что покаянное мое сердце сокрушено. И уже не надеясь: я понял, что выжил, и что все мои страсти остались при мне. Не сокрушено. Не в этой жизни.
- Едем завтра же за бараном, я буду пускать кровь, а фон Кончиц выпьет стакан свежей крови. Тогда мне будет спокойнее. – Так резюмировал Изумруд. – И все сфотографирует.
- Едем, нет вопросов, - сказал полковник Вахромеев.
На следующий день мы встали рано. Я все еще был крайне слаб, все еще воняло повсюду хвойным дезодорантом. Я вышел на крыльцо и закурил. И посмотрел на окружающие заставу прекрасные горы.
Всем уже известно, что Остапу горы не понравились. «Слишком много шику», - сказал когда-то Великий комбинатор.
Вот и мне тоже горы не понравились. Слишком много выпили в Хабаровске, поэтому все противно. Так я думал. И все-таки: слишком много красоты на квадратный метр. И красота какая-то слащавая. С картинки календаря. Разит парфюмерией. Не то. Не то.
Мы выехали из погранзаставы. Всем верховодил Изумруд.
- Сначала надо достать большой казан, - сказал он. Есть у вас в поселке маньчжуры?
- Маньчжуры есть, но казанов ни у кого нет, а у кого есть, те не дадут, - ответил Вахромеев весело.
Действительно, мы объездили весь поселок, ни у кого не было казанов; только у одного древнего маньчжура мы нашли казан. Потом мы закупили сопутствующих продуктов: картошки, лука, помидоров, зелени, хлеба, и – конечно! – водки.
И выехали в горы.
Но и барана нам никто продавать не собирался.
- Так это не наши, а хозяина нету, - говорили пастухи. Сморщенные желтые монголо-маньчжуры на лошадях.
Мы въехали в какой-то поселок. Жалкие строения, большие пространства, покосившиеся деревянные столбы, стоящие отдельно и непонятно к чему относящиеся.
Сразу же к нашему УАЗ’у подошли двое военных в совершенно растерзанной форме. Они прямо обратились к полковнику Вахромееву.
- Опохмели нас. Одеколона уже нет в магазине.
Добродушный толстый Вахромеев налил им по стакану водки.
- Барана у кого можно купить?
- Вон в тот дом зайди.
Вон в том доме жили старик со старухой. «Хозяева», как их называли. Сначала вышел старик. С мутными веселыми глазами, иссохший, морщинистый, монгольский. Он что-то быстро заговорил, вроде бы и по-русски, но разобрать было невозможно. Потом вышла хозяйка.
- Вы дедушку не слушайте, со мной говорите. Дедушка у нас любит выпить-то однако. Уж я тебя.
Оба смеются.
- Барана дам вам, почему не дать. Жить-то трудно, так не обессудьте. За две тысячи так отдам. Так самого лучшего. Так ведь скину маленько. За две отдам, а там так ведь посмотрим. Так только они пасутся сейчас. К часу только выйдут к ручью. Так пойдемте, так вы бабку-то старую подвезите к ручью, ноги стали болеть… Там-то и выберем…
И мы поехали к низовьям гор, к ручью.
- Вы-то тут главный будете? – спросила бабушка толстого Вахромеева.
Он кивнул.
- У меня ведь три сына, так уж двое-то пристроены, и внуки, и все… А младший-то мой в военной академии учится. Так очень уж хочет на родину-то. Может можно его тут устроить, так если устроите, так я вам бесплатно барана-то отдам, а там уж и еще благодарность будет. Хороший сын-то у меня, говорит, хочу здесь на родине жить. Так работы-то нету, так может, устроите его?
Я вдруг увидел, как лица всех полковников потеплели. Они улыбались. Им понравилась старуха.
- Если в академии, если не пьет, то возьму. Нам парни такие нужны. Почему не взять. Тем более местный.
- Возьмешь? – спросил Изумруд.
- А что ж не взять? В академии учится… Нам хорошие ребята нужны. Без вопросов возьму.
- Ну уж как я вам благодарна, вот случай, вот с начальниками поговорила, уж я вам за барана-то скину, а все получится – так уж знайте: всегда к нам, если что, уж я вам все сделаю, баранчиков, все, что есть.
Мы приехали к ручью. Вышли из машины. На большой площадке был расположен загон для скота, аккуратными кучами лежало топливо – кизяк, отдельной кучей лежали глыбы оплавленной соли, стояла маленькая хижина с печкой для пастухов.
Родник бил прямо откуда-то из-под земли. Вокруг росли огромные лиственницы, хвоя еще не опала с них, но была ярко-желтая. Вдали синели горы. Мы встали около ручья.
- Это священный источник, нельзя мимо пройти, умыться надо, помолиться, будет здоровье, - сказала бабушка.
Мы умылись. Мне показалось – действительно место было волшебным. Камни, лиственницы, серые стволы мертвых деревьев и – бабушка стоит в обнимку с Изумрудом.
- Она так похожа на мою мать, сфотографируй нас, - сказал Изумруд.
- Ты мне тоже как сын, и водой святой умылся.
Потом мы варили в казане несчастного барана, пили водку, я купался в водопаде.
А на следующий день поехали обратно.
- Изя, - сказал я Изумруду, - вот так бы и пустил из меня кровь?
- Легко – грудным бархатом ответил Изумруд.
- Ты какой-то воловый, Володя, тормозишь много, - говорил мне по ходу езды маленький бешеный полковник с голубыми глазами.
- А хорошо бы сейчас махнуть в Карелию на охоту, - произнес полковник Тарасов.
- Вот ты Тарасов – такой же, как и я в детстве. Мне бабушка все говорила: «Лешка, у тебя вечно в доме говном воняет. Но сейчас я осел, остепенился. А у тебя, Тарасов, все еще в жопе Пионерская Зорька играет.
- Нда-а-а, - протянул Тарасов.
Вот так мы и повидали Горный Амур.