У капитана третьего ранга Герасюто была кличка Гуинплен. Нет, рот был нормальный, и даже не кривой. Гуинплен – потому что часто и оригинально смеялся. Как правило, не вовремя. Мог заржать где угодно и с чего угодно: в автобусе, на совещании, на стрельбище и прямо возле ракеты, пугая стыковочный расчёт и инициируя боеголовки. Потому-то и приклеилось – сначала «Человек, который смеётся», а потом и просто «Гуинплен».
И не смех даже, а скорее этакий жуткий утробный звук, рождавшийся где-то в районе толстого кишечника, пронзительный, с клёкотом и переливами. Своим смехом он, наверно, как Соловей-разбойник, мог бы сшибать птиц на лету, но проверить это никак не удавалось: вороны всегда держались от Гуинплена на безопасной дистанции. В отличие от ворон, нам деваться было некуда, и приходилось всё время быть начеку, чтобы от внезапного хохота не получить эпилепсию. Во всяком случае, не один из нас бился головой обо всё, что угодно, шарахнувшись от неожиданных звуков над ухом – как будто саксофонист-любитель спьяну дует в старомодный сливной бачок «Эврика».
При всём при том – два высших образования, на редкость грамотный спец и надёжный офицер (нынче таких поискать). А вот поди ж ты… Супруга его испокон веков работала начальником санэпидстанции – гроза всего Вилючинска.
А тут ему надо было проверить караул. Приехал к охраняемому объекту и, в нарушение Устава, полез потихоньку в сторону постовой вышки – бдительность решил проверить, причём каким-нибудь неординарным способом, дабы загадать часовому задачку посложнее. А надо сказать, у нас в те времена на базе по старинке вокруг колючей проволоки на ночь ставили худющих караульных псов. Никто никогда не слышал их лая – мы были уверены, что любой диверсант сможет элементарно пройти мимо них на секретный объект с помощью куска заплесневелой колбасы. А тут вдруг – нате вам! – где-то в кустах, да притом совсем не там, где сидит наше голодное и тощее животное «собака», раздаётся разливистый и булькающий лай, потом злобное рычание, снова лай, а потом – душераздирающий вой, как по покойнику. Потом пауза, и опять... и снова...
Часовой минут десять прислушивался, ухмыляяясь, а затем, во время очередной паузы, громко эдак и говорит сам себе – так, чтоб собака слышала:
– Лает, падла... Кажись, не наша лает. Наша на блокпосту сидит, шмат левее... Пристрелить с-суку, что ли?
Отстегнул потихоньку магазин и громко клацнул пустым затвором.
Примерно минуту собака не лаяла. Видимо, переваривала фразу часового. Потом снова тявкнула пару раз, но уже не так уверенно.
– Боишься, стерва? То-то. Вот токо гавкни у меня ещё разок – сразу очередь в жопу всажу.
Собака переместилась за бугорок, где её не смогли бы достать пули часового, и яростно залаяла опять.
– Да ладно, хрен с тобой... – часовой нажал кнопку на матюгальнике: – Караульное помещение! Докладывает часовой второго поста матрос Алтухов. Слышу лай дежурного по части капитана третьего ранга Герасюто...
1998
из ненапечатанного сборника "Макароны по-флотски"