Потерянный рай

               
Профессор Герц изучил язык настолько хорошо, что мог не только материться по-русски, но и кадрить  девчонок на пляже. Ему было за сорок, но он чувствовал себя еще юношей. Вот уже третий год он оторван от своих родных, но ему это не в тягость. Еще свежи воспоминания от учебы в Кембридже, когда он подолгу жил один и, словно монах – отшельник в своей келье, месяцами просиживал в темных подвалах лабораторий. Конечно, теперь все по-другому. И много воды утекло с тех пор. Но у него нет времени для воспоминаний и размышлений. Работа, работа и только работа. Работа помогает забыть и так лучше. Хари он вспоминал только когда приходил на почту и осведомлялся, нет ли от нее писем. Сегодня он сам отправил ей письмо, в котором умолял этого не делать. Хотя и было понятно, что она сделала выбор и не отступит. За восемь долгих лет он почти уже забыл сероглазую девушку, с которой познакомился на студенческой вечеринке в Кембридже, и которая потом стала матерью его детей. 
      
Женщина в цветастом акриловом сарафане, c пляжной соломенной сумкой, держа за руку русоголовую девочку лет шести, останавливается и зовет по имени мальчика, немного забежавшего  вперед. Мальчик оборачивается и смотрит на сестренку и мать. Начало августа. Солнце  уже довольно высоко, но к своим обязанностям относится еще нехотя, лениво,- впереди все лето. Будет еще время напоить зеленым фосфоресцирующим соком кусты олеандра и раскидистые кроны эвкалиптов, покрыть бронзой с шоколадным отливом  бледно-голубые тела мужчин и женщин и  худенькие прозрачные плечики малышей, уже целый год не видевших солнца и приехавших в этот небольшой городок на летние каникулы. Женщина смотрит на часы. Время близится к полудню, и солнце уже припекает совсем недвусмысленно. Она заботливо поправляет панаму на голове своего сынишки, и семейство продолжает свой обычный каждодневный путь к морю. Женщина, боясь испачкать ноги, грациозно переступает кустики липкой сочной травы, растущей по обочинам тропинки, и издали это напоминает ритуальный танец египетских жриц.
Они поднимаются по песчаной насыпи, где проходит железнодорожное полотно.  Гигантское зеркало моря слепит глаза. Дети загипнотизированы зрелищем пространства, и не в силах сдвинуться с места. Женщина их торопит. Они быстро переступают по источающим запах дегтя шпалам раскаленные стальные рельсы, и босиком наперегонки сбегают вниз с насыпи к песчаному пляжу. Дети разуваются, и  горячий песок обжигает пятки. Но боль не останавливает их ни на секунду. Еще несколько метров - и блаженная прохлада  возвращает радость жизни. 
 
Профессор Герц сегодня решил напиться. Он открыл дверцу бара, встроенного в торшер, и достал бутылку «Столичной», припасенную еще с прошлой "прогулки" в город. Покидать зону разрешалось не чаще, чем раз в месяц, да и то в сопровождении «специального товарища».  Поднявшись на этаж выше, где жил теоретик Шноль с супругой, он толкнул дверь и оказался в узкой, опрятно убранной прихожей. Двери здесь не закрывали за ненадобностью. Он прошел в гостиную и окунулся в атмосферу домашнего уюта, которую может создать только присутствие женщины. Его ждали. На маленьком столике, накрытом белой вышитой скатертью, были приготовлены хрустальные стопочки, и хозяин дома выкладывал шпроты на узкую удлиненную тарелку. Шноль был его аспирантом, но сдружились они только здесь, волею судьбы, заброшенные на край света, в этот хорошо охраняемый рай. Далеко за полночь Шноль пел что-то из Вагнера, а профессор Герц, подойдя к вентиляционной решетке на кухне, и будучи уверен, что именно там установлен микрофон, громко и отчетливо материл Гитлера и Сталина. 
 
 Женщина ходит с детьми к  морю каждый день - утром и вечером. Вечером она подолгу сидит на берегу и, слушая плеск волн,  смотрит, как постепенно гаснет золотая дорожка заката. Потом море чернеет, небо становится сиреневым и на самом краю бухты зажигается звездочка маяка. 
Позже ветер меняет направление и становится свежо. Тогда женщина  достает из сумки, предусмотрительно взятые с собой теплые жакеты, и набрасывает  детям на плечи. Дорога домой идет через парк вдоль ограды из колючей проволоки, заросшей бурьяном и ежевикой. В глубине зарослей время от времени вспыхивают искры светляков. Где-то далеко квакают лягушки. Брат и сестра теперь ни на шаг не отходят от матери. Их детское воображение в сумеречном свете ртутных фонарей рисует странные образы и, деформируя контуры предметов, превращает их в кровожадных монстров. 
Сквозь просветы густой зелени через ограду  можно видеть фасад старого особняка с выбитыми стеклами и тусклой желтой лампочкой в глубине, широкую площадь, мощенную большими каменными плитами, и двух каменных львов по сторонам широкой парадной  лестницы. Говорят, что в те давние времена, еще до революции, жил здесь один  русский князь – мечтатель и ученый, собравший огромную коллекцию тропических растений и основавший этот замечательный парк. Стоит  только закрыть глаза и в черных провалах окон вспыхивают сотни свечей, воображение рисует силуэты почтенных кавалеров и пышных дам, склоненных в позе реверанса, как на картинах старых мастеров. На широкой парадной лестнице бегают дети, играя в жмурки,  прячутся за пьедесталами каменных львов. Наверное, так оно и было. И люди, жившие здесь и взрастившие для себя и для своих детей этот райский сад, думали, что так будет всегда, пока трудится солнце на своей небесной стезе, и ветер гонит волны по морской глади.  Никто из них и не задумывался о том, насколько переменчив может быть морской климат. И вот однажды с гор подул северный ветер. И это был ветер перемен. Он перемешал судьбы, разбросал друзей, отнял близких. И никто не смог тогда защитить себя. Ветер властвовал над землей, срывая людей с насиженных мест, и  кружил ими в вихре, бросал о земь, смешивая, как осенние листья с ноябрьской грязью. Слаб человек.

Чуть ветер,
Чуть север-
И мы облетаем.
Чей путь мы собою теперь устилаем?
Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут? 
       
И прошли молодые и сильные, уверенные в себе и в своем праве на отнятое у других. И построили прекрасные новые города, гигантские плотины и санатории. И теперь уже их дети в коротеньких штанишках и красных галстучках играли в прятки у каменных львов, и солнце ласкало их своими нежными лучами. И думали они, что земля и солнце принадлежат только им и что теперь это навсегда. И мечтали они весь мир переделать на свой лад и лелеяли эту свою мечту как дитя. Но были и другие, которые вскармливали свою идею  светлого будущего. И тоже считали, что солнце принадлежат только их рассе. Но забывали и те и другие, что, убив настоящее, им не построить будущее. И была между ними страшная опустошительная война, в которой выжили лишь немногоие.

Профессор Герц не спал. В открытое окно лилась ночная свежесть, напоенная ароматом акаций.  Он всматривался в зияющую черноту южной ночи, откуда доносился шум моря. Время от времени сине-зеленые всполохи прожекторов выхватывали из темноты кромку прибоя. На душе у него было тревожно. Прошлое у него отняли, будущее терялось в утренней дымке новой послевоенной эпохи. Третий год как кончилась война, и отгремели победные салюты. Но лишь немногие знали о том, что война только начинается. Просто линия фронта сместилась и проходит теперь не по полям танковых сражений, а по темным корридорам физических лабораторий.

Сегодня у него праздник. Он получил письмо от жены и фотографии детей. Она писала, что приедет в начале сентября. Он искренне пытался  удержать ее от этого решения, хотя в глубине души и надеялся, что у него ничего не выйдет. Так оно и случилось.
 Завтра утром он встанет пораньше, и не будет спешить, как обычно. Он медленно пойдет вдоль парковой аллеи и слушая пение цикад, останавливаясь, чуть ли не на каждом шагу, будет наслаждаться жизнью. Никто не отнимет у него это право, пока он нужен. И не важно, что в десяти шагах,  не очень уж и заботясь о том, чтобы оставаться незамеченным, будет идти другой человек и,  тоже останавливаясь,  нервно мять в руке пачку сигарет.
Вот уже шестой год он не принадлежал себе. Еще в тридцать восьмом он почувствовал, что стал пленником своей же игры. Игры, которую он так полюбил в юности и которой отдавал все свое время,- игры  в атомную физику. Он вдруг заметил, что с ним за одним столом сидят серьезные шуллера и делают огромные ставки. Дороги назад не было.   
Он остановился у подножия парадной лестницы, ведущей в лабораторию, и, посмотрев на часы, закурил. Каменные животные на пьедесталах невозмутимо смотрели в морскую даль. Человек в сером костюме куда-то исчез.
Он подумал о том, что, скорее всего, у девиц, с которыми он вчера познакомился на пляже и играл в воллейбол, наверное, под лифчиками  прятались погоны офицеров КГБ!. Сегодня у него было отличное настроение, ведь жизнь только начиналась.
Он выбросил окурок и еще некоторое время стоял у тяжелых дубовых дверей, вспоминая, как весной сорок пятого там, на родине, в его кабинете зазвонил телефон, и высокий чин из военного ведомства подавленным нервным голосом объяснил ему, что его лаборатория будет вывезена на восток. Его просили предупредить сотрудников о невыезде и как можно быстрее начать упаковывать оборудование. Профессор Герц благодарил провидение за то, что успел еще в начале войны вывести жену с ребенком в Калифорнию к своим друзьям. Сыну должно быть уже шесть, да и дочка, которая родилась уже там, на Новой земле и которая никогда не видела отца... Боже, как он надеялся  вскоре их всех увидеть!   
Он еще немного постоял на солнце и, толкнув тяжелую дверь, оказался в широком парадном. Здесь было свежо, пахло сыростью и какой-то химией, поднялся на второй этаж в огромный зал с застекленной галлереей. Он знал, что здесь когда-то устраивались балы и знатные приемы. Местами даже остался дубовый инкрустированный паркет, но основную площадь залы теперь занимали свинцовые перегородки и стальные швеллера, на которых были установлены сотни одинаковых блестящих циллиндров, опутанных паутиной стеклянных трубок. Здесь, в знакомой обстановке, он забывал обо всем. Запах вакуумной резины и стук насосов действовали на него, как лучшее успокоительное. Здесь он творил и здесь теперь была его родина.   

Ограда из колючей проволоки кончилась. Женщина и дети пролезли под старым заржавевшим шлагбаумом и оказались в двух шагах от дома. Ночью мальчику снился странный сон:
Они с матерью стояли на берегу.  И вдруг вспышка белого света ослепила его. Она была такой яркой, что солнце на ее фоне померкло и казалось не ярче ночного светильника...

Шел сорок девятый год. 6 августа. Все газеты кричали о том, что Советский Союз произвел испытания ядерного оружия. Паритет восстановлен. Но война формул не окончена. Теперь она станет долгой, позиционной.   
Вечером следующего дня, когда профессор Герц, как всегда, последним уходил из лаборатории, он вдруг  заметил, что свинцовая пластина над каналом "В" не на месте. Как он мог, сидя весь день напротив установки и проводя очередную серию измерений, не заметить, что «амбразура» открыта?. У него пересохло во рту, ноги ослабли. Страшная догадка пронеслась в мозгу. Но почему не сработала сигнализация? Нет – это его вина. Тумблер опущен, и он не обратил на это внимание. Он  тяжело, по-стариковски поднялся и  кресло, заскрипев,  облегченно вздохнуло. Профессор направился было к столу, на котором стоял аппарат прямой связи с директором института полковником КГБ Смирновым. Но на полпути остановился и долго смотрел в глубину зала. Фантастическими и нереальными выглядели контуры аппаратуры на фоне угасающего заката. Оранжевый свет по-немногу сменялся рубиновым и углями костра догорал в канделябрах стеклянных трубок.  Профессор, как обычно, привел в порядок свой стол, запер лабораторию и спокойно спустился по парадной лестнице в парк. Он шел вдоль проволочной изгороди, за которой тянулась контрольная полоса взрыхленной земли. Дойдя до  внутреннего контрольно пропускного пункта, он предъявил пропуск, прошел мимо свежеокрашенного шлагбаума и свернул в первый же переулок к своему дому. И только подойдя к подъезду, он вдруг обратил внимание на одну странную деталь – никто сегодня не «провожал» его домой. Он стал оглядываться по сторонам,- человека в сером костюме нигде не было видно. Он отпер дверь,  вошел в пустую комнату и лег на пахнущий сыростью диван. Его знобило. Он понял, что теперь он свободен.
Через год институт был перепрофилирован. Все темы, имеющие отношение к атомной проблеме, закрыты. Профессор Герц не пожелал возвращаться на родину. Он получил гражданство и пару лет преподавал физику в средней школе. Он часто болел и Хари с детьми ходила навещать его в больницу. В 1953 году профессор Герц умер от лейкимии. Через два года Хари вышла замуж и уехала жить в столицу.   

Как разителен контраст между большим промышленным городом с его пыльными проспектами и этим маленьким беззаботным городком на берегу моря!. Хари привозит сюда детей каждое лето. Одна ночь езды на поезде и вы, словно в волшебной сказке или фантастическом сне, попадаете в другой мир. Здесь поезд делает короткую остановку, всего две три минуты и женщина с детьми, всегда заранее приготовив вещи, быстро спускаются на перрон. Город встречает их крупными каплями слепого дождя, срывающегося с совершенно чистого синего неба. Они прячутся в маленьком павильоне привокзального ресторанчика. Старое здание вокзала с колоннами и отбитыми лепными украшениями немного напоминает греческий акрополь. Пройдя через, звенящий эхом, пустотой зал ожидания, женщина с детьми выходит на асфальтовую дорожку, ведущую через кедровую аллею  к гостинице.