Кот был исключительно рыжим созданием: рыжим до неприличности; с ярко-оранжевым в крапинку носом, с оранжевыми, бесстыжими глазами и тонким хвостом, окрашенным попеременно в желтые и оранжевые полосы. Роста кот был среднего, не дотягивающего до габаритов матерых котов, но вследствие исключительно изобильного питания и здорового образа жизни его ширина равнялась росту – этакий желто-оранжевый шар с хвостом и бесстыжими глазами. Но мышей этот рыжий-бесстыжий ловил, проворно перекатываясь на манер ртутного шарика. И любил он это дело до беспамятства, до самозабвения. А еще обожал соседским кошкам под хвосты заглядывать и зажимать в темных углах втайне от соседских котов, сильных и боевитых, способных накрутить его рыжий хвост. И хозяина своего рыжий кот любил: тот кормит регулярно и изобильно, проказы прощает, даже в собственной кровати ночевать разрешает, холодными осенними ночами.
Хозяином рыжего кота был широко известный в узких кругах потомственный интеллигент и диссидент Миша Гобштейн, борец со всеми формами тоталитаризма, несправедливости и дискриминации, за права всех божьих тварей, как мяукающих, так и матерящихся. Он и свой блог в Живом Журнале вел, и в оппозиционных газетах статьи публиковал, и на демонстрации ходил в защиту какого-нибудь узника совести, и даже по морде периодически получал от сотрудников милиции и странных людей в штатском. Короче говоря, имел активную жизненную позицию и вел бурную общественную жизнь.
Избиения и дискриминацию Миша сносил стоически и философски, даже, можно сказать, героически. Привык он к подобным акциям, свыкся с неизбежностью, притерпелся. Еще в нежные школьные годы его лицо, шея, спина и особенно нижнее ее окончание страдали от ног и кулаков сверстников, одноклассников и ребят помладше. Миша списывал такое насилие на банальную зависть. А просвещенная бабушка, вкрадчивым шепотом объясняла, что их дюже просвещенный род с давних времен страдал за правду.
Пока Миша учился в школе, он до конца не понимал, за какую правду страдает, а когда вырос и поступил в университет, стал эту правду искать и получать по морде уже осознанно, с чувством глубокого удовлетворения.
Так и дожил до сорока с копейками лет, битый-пребитый, широко известный в узких кругах, многократно женившийся и разведенный, наплодивший детей по всему евразийскому пространству, но не утративший могучий энтузиазм принести людям долгожданную свободу.
За окошком стоял фиолетовый осенний вечер, нежный и чистый. Молодой месяц заглядывал в незанавешенное окно и по-приятельски подмигивал. Миша сидел за компьютером, теребил мозги, пытаясь создать очередной комментарий для очередного оппозиционного сайта. Для подкрепления мыслительного процесса рядом с клавиатурой стоял стакан с дешевым плодовым вином, вкус и положительный эффект которого Миша успел оценить в бурные студенческие годы. Приятно грея тело, на коленях лежал рыжий кот, мурлыкал, посапывал, навевая покой и дремоту.
Работа не клеилась. Может быть, в этом вино было виновато, расстроившее весь трудовой энтузиазм, возможно, кот, но скорее всего – банальная лень.
«Господа,- взывал Миша, молотя одеревеневшими пальцами по разбитой клавиатуре,- сколько мы будем терпеть происки кровавого тоталитарного режима, лишившего наш народ свободы»…
Выходило глупо, коряво. На простого обывателя такие воззвания не действовали, а представителям его свободолюбивой расы было все равно, лишь бы «продажная власть» постоянно и регулярно клеймилась.
За таким неубедительным клеймением «продажной власти» Миша провел три часа. Вино кончилось, в голове возник доходчивый и приятный шум, но статья дописана не была, «продажная власть» клеймения избежала. Окончательно махнув рукой и согнав с колен разоспавшегося кота, Миша выключил компьютер и пошел жарить яичницу себе на ужин.
- Миша,- провыл за окном протяжный гнусавый голос, мужской или женский – половую принадлежность не разобрать, но нотки требовательности в этом голосе звучали. Миша вздрогнул, уронил на пол яйцо, чертыхнулся. Голос за окном сильно походил на стон замкового приведения – трудно не испугаться.
- Ми-ша!- послышалось снова.
Ругая нехорошими словами незваных и незапланированных визитеров, Миша Гобштейн отставил в сторону сковороду с яичницей и пошел к двери. Во дворе стояла чернильная темнота. Надобно сказать, что свою квартиру, доставшуюся в наследство от родителей, Миша оставил своей последней жене, и теперь проживал на недостроенной даче в глухом дачном поселке, в стороне от автомобильных дорог, но в непосредственной близости от дороги железной. От проносящихся поездов стены его недостроенной дачи ходили ходуном и покрывались сетью трещин. Вот и сейчас из фиолетовой темноты вдруг вылетел похожий на змею пассажирский экспресс, ослепив светом и оглушив стуком колес. Миша застыл возле двери, пережидая стихию. Сквозь рев и лязг прорывались какие-то человеческие звуки, обиженные и требовательные, какое-то шевеление наблюдалось на кромке перекошенного забора, но Миша решил подождать, пока не пройдет поезд.
- Мишка, козел, иди, помогай!- услышал Михаил хриплый мужской бас, как только прошел поезд, и слух адаптировался к обрушившейся тишине.
Когда глаза привыкли к ночной темноте, Миша Гобштейн сумел разглядеть маячившие возле забора две человеческие фигуры и одну непонятную фигуру, на заборе висящую. Фигура на заборе покачивалась, хрипло стонала и громко портила воздух.
- Мишка, давай скорей,- прорычал тот же хриплый бас.- Помоги бабу Варвару с забора снять.
- Ч-черт,- ругнулся Миша и поспешил на помощь. – Привет, Дима, здравствуй, Максим. Добрый вечер, Варвара Брониславовна.
- Хватит расшаркиваться. Помогай.
Старенькая Варвара Брониславовна, бессменный лидер их маленькой, но сплоченной ячейки, бессильно покачивая руками и подрыгивая ногами, тряпкой висела на его заборе. Более молодые спутники пытались ее с забора снять, но сетчатый забор был наделен острыми и цапучими крючками, удерживающими почтенную даму за одежду.
Тогда Миша ухватил бессменного лидера за обвисшие руки, кто-то из соратников, кажется, Максим, обладатель могучего баса, вцепился в ноги. Третий помощник, юный Дмитрий, по недомыслию стал толкать Варвару Брониславовну в интимную часть тела, чужим рукам не предназначенную, используемую как главная точка опоры и иногда приземления.
Совместными усилиями Варвара Брониславовна была отделена от забора и не совсем тактично уронена на землю. Какая-то несущественная часть ее одежды осталась на крючках, но на здоровье зависание и снятие с забора не сказалось.
- Уф!- прокуренным голосом простонала Варвара Брониславовна.- Ну и забор у тебя колючий, Мишка.
- А зачем же вы через забор полезли?- спросил удивленно Михаил.- Калитка же есть.
- А фээсбэшники? Они за твоим домом следят. Нужно конспирацию соблюдать. Мы какого-то подозрительного мужика неподалеку видели в странной шапке. Кругами вокруг твоего дома ходил.
- В странной шапке? Это сосед Колька. Его жена за пьянку из дома выгнала. Теперь он на даче живет, а вечерами собутыльников ищет.
- Может быть, может быть…- разочарованно пробормотала Варвара Брониславовна.- А пара малолеток, что на первой от поворота даче живут? Они на нас с подозрением смотрели – следят.
- Это наркоши. Они на той даче наркоту варят, а вас, должно быть, за ментов приняли.
- Нельзя быть таким беспечным,- назидательно проворчала Варвара Брониславовна.- Фээсбэшник может таиться под любой маской. Уж я-то знаю.
Варвара Брониславовна действительно знала. Половину своей сознательной жизни провела в известном заведении за желтыми стенами и железными решетками, где представители карательной психиатрии ставили над ней изощренные опыты, дабы сломить стремление к свободе.
- Знаешь, до чего современные технологии сейчас доходят? Прослушивающие устройства даже в голову кошке вживить могут. Ходит такая кошка по дому, разговоры записывает и в Комитет передает.
Миша вспомнил своего любимого рыжего кота и вздрогнул - трудно было представить любимца, доносчиком, сексотом и стукачом.
- Пойдемте в дом, поговорить надо,- сказала Варвара Брониславовна, не заметив Мишиной нервозности.
Максим и Дима рывком подняли Варвару Брониславовну и поставили на ноги. Потом все вместе они вошли в Мишин домик.
За время отсутствия хозяина рыжий кот успел вдоволь порезвиться. Сбросил на пол, разбил приготовленные для яичницы яйца – половину слизал, половину растащил по полу, неэстетичной лужей, надкусил батон, набросав на столе огромное количество крошек, опрокинул кувшин с молоком, а потом, поместившись на столе между надкушенным батоном и опрокинутым кувшином, принялся вылизывать свой зад.
Увидев картину разрушений, Миша Гобштейн рассвирепел. Будь он один, без свидетелей, кот подвергся бы жестокому избиению, как подвергались избиению невинные младенцы Вифлеема, но в присутствие соратников спасло кота от насилия. Миша издавна славился в своих узких кругах любовью к животным, и старательно эту любовь демонстрировал. Наказывать кота прилюдно он не решился.
- Уйди, кот,- бесцветно потребовал Миша.
Кот глянул на него наглым, невинным взором, лениво спрыгнул со стола и тут же заперся на телевизор, где неприлично раскорячившись, продолжил облизывание.
- Выгони кота,- потребовала Варвара Брониславовна.- Может, у него под хвостом микрофон спрятан.
Миша не поверил, но снял кота с телевизора, на всякий случай заглянул под хвост и выбросил за дверь.
- Завтра пикетирование,- без обиняков объявила Варвара Брониславовна, не садясь не предложенный стул.- Ты идешь?
- Что пикетируем? - осторожно спросил Миша.
- Памятник Ленину. Пора свергнуть с пьедестала этот символ кровавого тоталитаризма.
В соседнем с дачным поселком городке из всех памятников тоталитаризма осталась одна обветшалая скульптурка юного Ульянова перед детским садиком. Раза три в год местная демократическая общественность устраивала перед памятником пикеты с требованием снести изваяние, перекрывая улицу и подъезды к садику. Возмущенные пикетом родители детишек устраивали ответный пикет, а потом дружно и целеустремленно принимались демократов бить. Чуть позже к избиению демократов подключилась милиция. Такое единство народа и власти Варвара Брониславовна объясняла тоталитарной пропагандой и дикостью русского населения.
- Не закончил Петр Первый свои реформы. – Говаривала она, когда на нее нисходило настроение порассуждать.- Струсил. Нужно было половину населения перевести… Даже больше. Тогда, может быть, толк бы и вышел. На латиницу вместо кириллицы перейти, а там, глядишь, мы бы как Англия или Германия стали. Цивилизованными, чистыми, не дикими. А так, Рашке никогда в когорту цивилизованных народов не войти. Ничего, скоро выдохнет подчистую, со всеми коррупционерами, тоталитаристами и вонючим быдлом.
Питала Варвара Брониславовна такую надежду. Эта надежда согревала ее в часы печали, в дни злоключений и заключений, в минуты тягостных раздумий и не менее тягостных сомнений в правильности выбранного жизненного пути. Эта надежда стала ее путеводной звездой, ведущей по жизни. Прочие ее товарищи, узники совести, предали идеалы, продались преступной власти, но она – стойкая женщина – продолжала сражаться за свободу и права человека.
- Ну так что, Миша, готов к пикету?- строго вопросила Варвара Брониславовна.
- Готов,- тускло ответил Миша и понурил голову.
- Ну и ладненько. Завтра к десяти утра подтягивайся, и транспарант не забудь. Пора уходить. Расходимся по одному.
- Варвара Брониславовна, вы опять через ограду полезете? - напряженно спросил Максим.
- А как же.
- Опять зависнете. Без нашей помощи вы не справитесь.
- Расходимся по одному,- веско повторила Варвара Брониславовна, открывая входную дверь.- Не провожай меня, Миша. Вы – после меня.- Последнее относилось к Максиму и Дмитрию.
И канула в темноте. Максим и Дмитрий не стали дожидаться, пока их лидер скроется, и выбежали следом.
Михаил остался. Тупо посмотрел на разорение, оставленное рыжим котом, чертыхнулся и пошел за веником и тряпкой – ликвидировать погром. Под окном опять гремело железо, трещала разрываемая ткань, раздавались стоны, всхлипы и забористые русские матюги. Эта соблюдающая конспирация Варвара Брониславовна снова зависла на сетчатом заборе, а соратники снова принялись ее с забора снимать. Михаил на помощь не поспешил.
Прошел час, потом другой, третий. Ночь окончательно вступила в свои права. В маленьком жилище Михаила Гобштейна воцарили покой и тишина. Тускло мерцал торшер. Жужжали старые кварцевые часы на стене. Урчал холодильник. За окном иногда с грохотом проносились железнодорожные составы, да гомонила Варвара Брониславовна, все еще висевшая на сетчатом заборе. Миша Гобштейн лежал на кровати: не спал, вяло размышлял о жизни, о несостоявшихся любовных романах, о романах состоявшихся, потерявших весь романтизм и быстро скончавшихся. На животе бесцеремонно спал рыжий кот, сопел как насос, подергивал во сне мягкими лапами, видимо тоже вспоминая свои кошачьи романы.
Беспокойные грезы уносили Мишу и его рыжего кота все дальше и дальше. Коту было легче. Что ему вспоминать: кошки – мышки, да коты членовредители. А у Михаила за его сорокалетнюю жизнь накопился запас воспоминаний. И этой ночью он решил их собрать, систематизировать, оценить.
Женщины (!), целый строй подруг, тихих и громких, щедрых и жадных, красивых и не очень. Все они когда-то дарили ему ласку, любовь, обиды, забирая взамен движимое и недвижимое имущество, детей, сердце. После них остались только воспоминания, алименты и стойкий комплекс неполноценности. Лежа на кровати, Миша вспоминал своих прежних подруг, а потом как настоящий палач их всех разом уничтожил, мысленно, но жестоко. Вычеркнул из памяти и перевернулся на бок, потревожив кота.
Задремал. Вместо женщин вспомнились вдруг боевые товарищи и правозащитные акции, в которых они вместе принимали участие. Акций было много, товарищей мало, а друзей не было вообще. Друзья не приняли его устремлений и ушли с подругами. Остался кот.
Потом Миша вдруг очутился в своем детстве, ярком, солнечном, пионерском. Несмотря на регулярные поколачивания, получаемые от старших и младших товарищей, детство было счастливым. Было мороженое по пятнадцать копеек, и походы в кино на утренние детские сеансы за пять копеек. Были выезды к морю вместе с родителями. И поездки в деревню к бабушке. Были странствующие чехословацкие луна-парки, два раза в год приезжавшие в его город. Пионерские лагеря…
Миша вдруг вспомнил, что уже много лет он не был на море, не сидел на берегу лесного озера с удочкой, не ел шашлык с друзьями. Как пахнет кресло в темном зале кинотеатра, он уже давно забыл. И на концертах классической музыки он не был лет десять.
«Жизнь, отданная борьбе за свободу, важнее охоты за благами,- прорвался сквозь воспоминания хриплый голос Варвары Брониславовны.- Блаженны, ищущие правду»…
- Ну и кретин!- вдруг сказал лежащий под боком рыжий кот.- Нашел, на что жизнь тратить. Бороться только за кошек или мышек можно. А свобода – понятие эфемерное…
Кажется, это был только сон...
Утро у Михаила как-то сразу не задалось. Он проспал, а когда будильник на мобильном телефоне выдал пошленькую пробуждающую мелодию, прозвучавшую, словно гром небесный, Михаил вскочил, скинул с кровати кота, споткнулся о табурет, чуть не упал. Бросился к столу выключать телефон, уронил телефон на пол, наступил на него, услышав отчетливый хруст. Нет, телефон продолжал играть, но на панели появилась извилистая трещина.
Пострадал этим утром и кот. Миша наступил ему на хвост, когда возвращался от стола к кровати.
- Черт бы побрал эти ваши пикеты!- прокричал Михаил.
Рыжий кот был того же мнения и тоже ругался на своем кошачьем языке – стоял посредине комнаты в напряженной позе и размахивал своим полосатым хвостом.
- Не матерись,- прикрикнул на него Михаил.- Пойди лучше мышей полови.
Кот, видимо, понял и убежал во двор.
Потом Михаил готовил себе завтрак, убирал в комнате, перематывал треснувший телефон скотчем. Выполняя эти рутинные утренние процедуры, он напрягал свой мозг аутотренингом, заставляя себя поверить, что на пикет ему идти хочется, что борьба за права человека, против тоталитаризма, фашизма, коммунизма и идиотизма стоит всех его страданий, и приятна на ощупь. Но аутотренинг не помог, любовью к борьбе Михаил не воспылал, зато ненависть прибавилась.
И все-таки на пикет перед памятником Володе Ульянову Миша Гобштейн сегодня не попал. Его рыжий кот ему в этом поспособствовал. В другое бы время Миша поблагодарил бы своего кота, наградил его огромной банкой «Вискаса», и даже валерианки накапал в пластмассовую миску – пусть животина порадуется, но способ, к которому прибег кот, был крайне радикальным и неприятным.
С наступлением осени тысячи мышей, истреблявших урожай в фермерских угодьях и на полях новоявленных помещиков, выстроившись в каре и фаланги, дружно направились к дачным участкам. Мыши оккупировали дачи, сараи, гаражи и подвалы, обосновались под полом и на чердаках, свили гнезда в старых автомобилях и телевизорах. Мыши были повсюду: наглые, глупые, сексуально озабоченные; плодились, размножались, изводили на гнезда газеты, журналы, денежные заначки. Эти мыши сводили с ума рыжего кота, заставляли пылать от охотничьего азарта, заставляли совершать глупости.
Этим утром рыжий кот, убежав из дома, как обычно приступил к мышиной охоте. Устроился возле деревянного сарайчика, возведенного на границе с соседским участком, и принял охотничью стойку. Лежит себе, зыркает по сторонам, нервно машет полосатым хвостом. Его хозяин суетливо носится по дому и двору, роняет посуду, собирает одежду, готовясь к предстоящему пикету, а здесь не до суеты – мышиная охота суеты не приемлет. И вот какая-то жирная, зажравшаяся мышь, презирая опасности, выбралась из сарая: на мир посмотреть и себя показать. Уселась перед сараем, почесала за ухом, потрясла хвостиком, посмотрела вокруг: красота, мир прекрасен, жизнь прекрасна, каждый друг другу товарищ и брат, полная свобода и единение интересов. Оглянулась назад и вдруг увидела жадные и азартные глаза рыжего кота.
Мышь пустилась наутек, кот побежал следом. Верткий грызун стал выписывать замысловатые траектории, дабы спастись. А проворный кот извивался змеей, подпрыгивал, делал многооборотные сальто, какие-то другие фигуры, не поддающиеся описание и воспроизведению. Потом мышь не нашла ничего лучшего, как прошмыгнуть в приоткрытую дверь дворового нужника и нырнуть вниз, в зловонные недра. Азартный кот нырнул следом…
Проблема заключалась даже не в том, что кот нырнул в сортир. Беда в том, что кот вынырнул. Выбралась на сушу, съел мышь, а потом, как был, пошел в дом, прошелся по столу, по клавиатуре компьютера, по приготовленной к пикету одежде и, счастливый, сытый, самодовольный, заперся на кровать.
- Гад, гад, гад!!!- заорал Михаил Гобштейн, диссидент, демократ, либерал и правозащитник, любитель домашних животных, женщин и детей, когда узрел на кровати своего рыжего любимца, и когда его обоняние определило источник чудовищного зловония. - Убью!
Кот посмотрел невинным взором на беснующегося хозяина: мол, чего ты? Чего орешь благим матом, материшься чище дворника? Что такого в прекрасном подлунном мире произошло?
Миша схватил за шкирку рыжего кота, вынес во двор и безжалостно подставил под струю холодной водопроводной воды. Кот орал, вертелся, вырывался. Миша орал, вертел кота, матюкался. Потом кот вырвался и убежал, а Миша, распахнув настежь двери и окна своего жилища, приступил к уборке последствий кошачьего преступления. Одежду и постельное белье Миша безжалостно выбросил. Выбросил он и клавиатуру компьютера. После этого он развел в ведре все, какие были в доме, моющие и дезинфицирующие средства, включая жидкость для травли блох, и стал мыть полы, стол, посуду, матрас.
Уборка продолжалась до полудня. За это время рыжий кот пару раз пытался вернуться в дом, но дважды был пойман и выкупан в растворе хлорного отбеливателя. Такое оскорбительное обхождение рыжий-бесстыжий перенес плохо, обиделся, надулся, залез на крышу дачи и улегся на коньке, презирая своего хозяина, его свободолюбивых друзей и весь мир.
Полдень. Радиоприемник в соседской даче играл какую-то глупую песенку, про любовь, секс и прочие радости жизни. Чирикали воробьи. Гулко ворковали горлицы на ветвях высохшего дерева. День выдался не по-осеннему теплым и светлым. Миша Гобштейн, уставший, измотанный и мокрый уныло сидел на ступеньках крыльца своего дачного домика, тяжело дышал, приходя в себя после авральной уборки.
- Да, нефига себе, пикет!- сказал он вслух.- Обеспечил ты меня, рыжий-бесстыжий, приключениями. Хм… - Усмехнулся Миша. - Надо же такое учудить. До такой радикальной акции даже Варвара Брониславовна додуматься бы не смогла.
- Эй, сосед,- вкрадчиво позвали Михаила с улицы.- Подойди сюда.
Миша встал, подошел к забору. Перед калиткой стоял сосед Колька, тот самый, кого жена из дома выгнала, в странной шапке, похожей на головные уборы индейцев кечуа, пьяный-препьяный.
- Чего? - спросил соседа Михаил.
- Миша?- спросил в ответ сосед.
- Ну да,- ответил Михаил.
- Гобштейн?
- Да.
- Либерал?
- Есть такое.
- Правозащитник? Демократ?
- Да, а что?
- Еврей?
- В принципе, да.
- Получай!- И заехал тяжелым кулаком прямо в челюсть. Михаил, разбросав руки, упал навзничь.
Когда Миша пришел в себя, соседа в поле зрения уже не было. Имелся рыжий кот, пристроившийся неподалеку, по-йоговски раскорячившийся и вылизывающий свой драгоценный зад. На хозяина рыжий кот не смотрел.
- Интересно, за что это он меня? - вслух спросил Михаил, вытирая с лица кровь.- За то, что я еврей? Или за то, что я демократ? А может папашина фамилия не понравилась? Да мне она самому не нравится. Скорее всего, именем не угодил. У него, наверное, зуб на всех Михаилов имеется.
Кот продолжал гигиеническую процедуру, демонстративно не замечая хозяина, но уши в его сторону повернул – внимательно слушал.
- А ты все свой зад полируешь… Эх правильно говорят: когда коту делать нечего, он... Интересно, кто из нас больший дурак?
Кот перестал вылизываться и хитро взглянул на хозяина.
- Хочешь сказать: я? Что ж, может быть.
Радио неподалеку заиграла старенький хит давно не существующей группы «Ноль»:
Человек и кошка
Плачут у окошка.
Серый дождик каплет прямо на стекло
К человеку с кошкой
Едет неотложка
Человеку бедному мозг больной свело…
- Пойдем, рыжий,- сказал Михаил,- я тебя «Вискасом» угощу. Доктор едет, едет сквозь снежную равнину. Порошок целебный людям он везет. Пошли, кот…
15 января 2010 г.