Рассказ
Тамара Худякова
Счастье легче пуха.
Нельзя его удержать.
Несчастье тяжелее всей земли,
Нельзя его обойти.
1
После Великой Отечественной войны в нашем поселке, расположенном на крутом берегу Ангары стало появляться много ссыльных разных национальностей. Привозили в летнее время на паузке по реке. Почти все люди поселка относились к ним отчужденно с недоверием, но всякий раз приходили встречать.
Мы дети тоже прибегали. Знали, что должны быть бдительными и враждебно, с опаской к ним относиться. Ведь мы с молоком матери помнили о том, что есть простые советские люди и есть враги народа, а ссыльные относились к ним.
Но у меня они вызывали только любопытство. Смотрела, пыталась угадать их жизнь до ссылки, но это плохо удавалось. Кроме нашего поселка, да разве что Рыбнова и райцентра нигде не бывала и не могла представить те страны, откуда они прибыли. А среди ссыльных были и латыши, и финны, и эстонцы, и поляки, так же и немцы с Поволжья, украинцы, китайцы.
Видела изможденных мужчин, женщин, печальных, одетых в разнообразную лопотину, будто не с их плеча. Поражали заношенные кофточки, френчи, фуфайки, бесцветные брюки мужчин, серо-землистые юбки и брюки женщин. На ногах ботинки без шнурков, галоши, сапоги, разбитые туфли, а то и какие-то немыслимые тапочки. У кого в руках, а у кого закинутыми за плечо вещевые мешки – все их хозяйство, как говаривала мама.
Сегодня ожидалась новая партия.
С утра как обычно вместе со старшей двенадцатилетней сестрой и шестилетним братом занималась чисткой рыбы, нервничала, боялась опоздать. Однако в цинковой ванне количество окуньков, сорожек, ершей, щук как назло вроде и не уменьшалось. Для пополнения съестных припасов семьи наш отец часто их налавливал неводом на Ангаре. А мы с утра чуть продирали глаза, начинали обрабатывать.
На кухне появилась запыхавшаяся Нюрка, светленькая словно Ангелочек девчушка, моя подруга, младше меня на два года, жившая через огороды за оврагом. Скороговоркой сообщила:
– Паузок скоро к пристани причалит. Айда, посмотрим.
Нина взглянула сурово и вымолвила:
– Пока не закончим чистить ершей, никуда не пойдешь.
Подружка вызвалась помочь, чтобы ускорить процесс моего освобождения из кабалы. Через полчаса с рыбой было покончено, стремглав, как ошпаренные выскочили на улицу, припустили бегом к пристани – только голыми пятками засверкали.
Там собралось полпоселка. Катер с паузком оказался причаленным и уже начался сход с палубы ссыльных. Некоторых из прибывших жители брали к себе на постой. За это хозяевам пересыльный пункт производил небольшую доплату…. Остальных отводили в сторону. Их поселяли за оврагом в барак с двумя входами – в женскую и мужскую половины.
Во все глаза наблюдали за происходящим. По сходням пошел молодой китаец – лет двадцати пяти.
Хорош собой! Мы с Нюркой от удивления даже переглянулись. Высокий, с узкой талией, широкими развернутыми плечами, словно военной выправкой. На смуглом худощавом лице, обрамленном длинными до плеч иссиня-черными волосами, из-под высокого лба смотрели черные, в продолговатом разрезе век, горящие как у белки глаза. Волевые складки возле красивых губ говорили о стойком, крепком характере.
За ним робко выступила молоденькая девушка, держась полудетской худенькой рукой за пояс его красной косоворотки навыпуск. Голова на длинной тоненькой шее была чуть запрокинута назад от тяжести толстой ниже пояса черной косы.
Коса поразила даже ангарских женщин, обладательниц густых пышных русых волос (красота которых была то ли от ангарской воды, то ли от отвара белых ромашек, то ли от настоев золы получаемой из сгоравших в печках березовых дров).
На миловидном лице под дугами соболиных бровей из-под припухших щелочек век матово поблескивали, как доспевающие ягоды черемухи, обрамленные черными густыми ресницами испуганные, удивленные темно-коричневые глаза,выступавшие скулы нежно розовели румянцем, слегка вздрагивали правильно очерченные яркие губки.
Еще она как-то покачивалась и неуверенно держалась на ногах. Внимание всех перешло на них…
Толпа на мгновение смолкла, обомлела: ступни размером как у пятилетнего ребенка!
Девушка так плотно ставила ноги, что казалось, стояла на одной. Какой-то необузданный мальчишка, как все сибиряки – любители шуток и прозвищ, среди тишины прокричал:
«Антошка на одной ножке!» – это имя сразу же прилипло к ней…
2
На берегу, увидели мать Нюрки, тетю Марию и через толпу постарались протиснуться к ней.
Я ее очень уважала. Она была охотницей – Медвежатницей, как называли односельчане. Одевалась в брюки и куртку защитного цвета, в сапогах, ходила с ружьем и вещмешком за плечами и гордо поднятой головой. И сейчас стоя на берегу, выделялась среди женщин молодостью, особой статью, гибким станом, копной светлых под цвет поспевшей пшеницы волос, заплетенных в косу уложенную короной на голове (Нюрка светлым цветом волос пошла в мать). Не попавшие в косу, мягкие волнистые завитки спадали на лоб, кокетливо прикрывали уши и спускались на нежную, лебединую шею.
При виде китайца от мгновенно появившихся мыслей и дум зелено-синие в колосках ресниц глаза вспыхнули, цвет стал меняться, как в полдень под редкими облаками таежные просторы и перелески и переходить то в густую зелень, то отливать лазурью бездонного неба. Щеки на продолговатом лице зарделись краше, чем у любой девчонки, крылья прямого маленького носа затрепетали, алые полные губы налились жаром, набухли, словно от ожидания поцелуя. Да ей и было то всего, двадцать шесть: женская красота только зацвела, но она была вдова, жила одна с восьмилетней дочкой…
Занималась охотой, к которой с детских лет пристрастил ее отец.
Как-то разоткровенничавшись, рассказала про свою прошлую жизнь. Особенно с любовью рассказывала об отце, матери не знала. И начала так:
– Звали его Федором. Не был обижен Богом ни ростом, ни силой – бывший каторжанин, еще до революции бежал с Ленских приисков и осел в этих местах.
Вместе с ним бежал и его товарищ Степан (хоть ростом помельче и возрастом постарше, но тоже сильный, жилистый), с которым познакомился еще в Москве в университете, где, будучи совсем молодым, учился на юридическом. Там и услышал пламенные речи друга. Поверил в революцию, начал принимать активное участие в ее подготовке, но выследили жандармы. Оказались на каторге!..
Стали готовиться к побегу, который помогли осуществить друзья-политические в начале лета. И с продуктами проще, и по речкам удобно сплавляться на плотах, да и тепло должно помочь в неведомой дороге.
После побега, чтобы не быть пойманными избегали почтовые тракты. Долго плутали по глухим непроходимым лесам, забредали в такие дебри, что белый день мерк, и все тонуло в мертвой призрачной тишине. Вдыхали запах земли, тысячелетиями погруженной во мрак, теряли ощущение времени, пространства и от ужаса быть потерянными – дыхание отдавалось в висках, страх пробирал до костей.
Торопились: натыкались на древние в три обхвата плотно стоявшие ели и пихты; боролись с их разлапистыми буро-зелеными ветвями; с трудом перелезали через поваленные стволы деревьев, проваливались между огромными корневищами, карабкались по буреломам – и не было этому конца и края…
Вдруг лес отступал: врывалось ярко-голубое небо, от света становилось больно глазам, обдавало жарким дыханием лета, мир оживал: распевали восточные соловьи, щебетали большие синицы и щеглы, стрекотала голубая сорока, порхали серые мухоловки, стучали дятлы, куковали кукушки, прыгали белки.
На зеленой опушке под тенью белоствольных с черными крапинками красавиц-берез млели оранжевые жарки, на светлых полянках пестрели ромашки. В изумрудной траве из-за огромных листьев узорчатого папоротника выглядывали алые саранки, лиловые и желтые лилии. Фиолетово в конопушках мерцали кукушкины слезки с пастушьими сумками, бордово светились пионы марьиных кореньев.
Смешанные запахи деревьев, цветов, прелых листьев, горячей влажной земли дурманили путников…. Ошалело любовались красотами, делали небольшие привалы, и опять продолжали путь.
В разгар лета стали выходить на нескончаемые заросли малины. С жадностью нападали на сладкую ягоду, другой раз, даже не подозревали, что в самой гуще кустов раньше устроился и сам хозяин тайги – медведь. Учуяв пришельцев, тот начинал сердиться: ломать кусты, громко чавкать, сопеть и рычать. Беглецы, молча и безоговорочно отступали, уступали место хозяину и старались подальше уйти от опасности.
Щедрая тайга продолжала награждать то земляникой, скрывавшейся на полянке в густой траве, а ее было столько много, что под ногами разбрызгивалась розовой мякотью.
А то выходили на сладкую чернику, синей волной покрывавшую очередную низинку в расступившемся лесе. В восторге горстями собирали ягоды, а от черники ходили с черно-синими ртами, ладонями.
И не сразу замечали торчавшие стволы мертвых берез, которые прикрывали рыже-желтую бесконечность болота…. Дальше опять хода нет! Тогда очертя голову ступали на кочки, образовывались провалы, грязно-зеленая жижа тягуче шевелилась, булькала. Болотное пространство наполнялось стальными пузырями, зловонием и готово было проглотить их навечно. Увязали, чуть не тонули, но какая-то сила помогала выкарабкиваться: вновь и вновь выползали на твердый берег.
И опять попадали в бурные ручьи. Переплывали полноводные реки. Преодолевали горы, карабкались по скалам, где компас от наличия в них металла вдруг начинал «беситься». Продолжали идти.
Встречали и зверей и хищников, но как-то Бог миловал. А вот от лесного гнуса избавления не было. От укусов расцарапанные места зудели, воспалялись, гноились, и казалось, не оставалось сил сопротивляться…
Преодолевая напасти, сыпавшиеся как из рога изобилия, только здесь по настоящему поняли: как бескрайня и велика страна-матушка, и какая беспощадная к своим сынам – не щадящая и не милующая их…
К осени вошли в Ангарскую тайгу. Вглядывались вдаль с высот сопок, куда забредали. Сердца сжимались от сине-зеленой бесконечности, тянувшейся за горизонты.
Все чаще чувствовали безысходность: ведь за все время пути не встретили ни единого человека.
А тут дни совсем стали короткими, неотступно подступали холода и, наконец, однажды проснувшись в наспех сооруженном балагане, поняли, что окончательно наступила зима.
Снега выпали глубокие. Крепкие морозы сменялись буранами. Обмороженные, голодные, исхудалые, с открытыми ранами и язвами донимавшей цинги – уже не могли согреться, найти пищу. Теряли последние силы и надежду набрести на человеческое жилье…
Судьба вновь сжалилась: сквозь очередную метель, находясь без костра (на сборы дров не было сил) учуяли запах дыма, поползли к нему и оказались у зимовья охотника Кондрата (будущего моего деда). Чуткий слух того через завывание ветра уловил слабый стук в оконце. Охотник открыл дверь, помог вползти вовнутрь погибающим,… принял их, стал выхаживать.
Беглецам Кондрат сначала показался угрюмым, нелюдимым, но, выздоравливая и набираясь сил, поняли, что хозяин избушки на самом деле добр, отзывчив, прямодушен. Кондрат был сильным, здоровым мужчиной в расцвете лет. Его крупную лохматую голову украшала серебристая седина, переплетенная с чернотою волос. Из-под нависших густых бровей почти сросшихся с черно-белесой курчавой бородой посверкивали живые с хитринкой зеленые глаза. Не портили его и отсутствие переднего зуба, и шрам идущий от левого виска до подбородка. После узнали, что это отметина старого медведя, повадившегося разорять избушку. Победил, конечно, Кондрат, но отметиной обзавелся на всю жизнь…
Пурга успокоилась. Наладилась погода и привела в избушку гостью. Федор был один в зимовье (Кондрат с уже поправлявшимся Степаном ушли проверять ловушки). Сквозь слюду оконца увидел подошедшую на снегоступах высокую, стройную девушку, одетую в овчинный полушубок из-под которого виднелась длинная расклешенная суконная юбка. Из-под вязаной шали по спине растеклась как лесной мед пушистая коса ниже пояса.
Девушка не подозревала, что внутри кто-то есть, вихрем влетела в избушку возбужденная, раскрасневшаяся от легкого морозца, вся запорошенная снежком. Принесла с собой запах морозной свежести, чистого снега.
Увидела Федора, остановилась как вкопанная. Окинула ясным, черничного цвета взглядом и была «сражена» на повал. Девушку звали Евдокия (ею была моя будущая мама). Как и дед, она оказалась немногословна, но, узнав, что Федору все еще требуется лечебная помощь, тут же пустила в ход знания травницы. Умение лечить получила от бабушки, вырастившей ее. Евдокия, быстро двигалась по зимовью, вскипятила воду, заварила травы, приготовила настой из хвои, выставила на стол чашку с соленой черемшой, спасительницей всех жителей приангарья от цинги.
Целительница не мешкая, стала поить больного отварами, прикладывать примочки к язвам на теле, обмороженным пальцам на ногах и тайком бросала взгляды на молодого, ладного, чубатого, русоволосого незнакомца-великана.
Каторжанин, пораженный ее отличавшейся от столичных красавиц внешностью, тоже не сводил удивленных и восхищенных васильковых глаз.
Чувствовала его взгляды, отчаянно краснела, еще больше смущалась… Вернувшиеся Кондрат и Степан, сразу заметили их состояние…
Федор остался в тайге с нежданной любовью. Мировоззрение переменилось с появлением в зимовье Евдокии.
Революция, суета цивилизованного мира отступили на задний план: теперь была только одна цель – быть рядом с ней…
Весной, окончательно поправившийся Степан отправился дальше за Урал один. А влюбленные тайно стали жить в тайге. В поселке Федор не показывался и о нем никто не знал.
Случившийся Октябрьский переворот семнадцатого года освободил от каторги (об этом ему сообщил Степан), но в Москву он так и не вернулся.
Свободным человеком обвенчался с коренной сибирячкой в Рыбинской церкви, находившейся в трех километрах…
Всей душой полюбил тайгу и превратился в настоящего охотника…
В любви и согласии отец с матерью прожили несколько лет. Наконец мама сообщила, что ждет ребенка. Будущие отец и дед были счастливы. Но счастье и печаль всегда ходят рядом….
Зимней, вьюжной ночью родила меня, сама умерла от горячки, не смогла помочь и фельдшерица поселка.
Опечаленный преждевременной смертью дочери, которую больше жизни любил, дед Кондрат вскоре ушел в тайгу и не вернулся, сгинул где-то в ее дебрях: не вынес второго удара (его любимая жена Феклуша так же погибла при появлении моей мамы на свет)…
3
Тетя Мария на этом месте рассказа остановилась, надолго задумалась, наверное, вновь и вновь переживая те события, но потом, отогнав печальное, продолжила:
– На руках у отца осталась крошечная я. Выхаживанием и воспитанием занялся сам. Повсюду брал с собой. С малых лет приучал к тайге, твердо зная, что тайга не мать – не будет нянчиться, даже появись родное дитя.
Многие месяцы, пропадал со мной в лесах, старался привить все охотничьи навыки. Правда в зимнее время оставлял в этом доме деда Кондрата, где мы и сейчас с Нюрой живем. Ходила в школу. Со всеми хозяйственными делами с малых лет управлялась сама. А на зимних каникулах и летом пропадала с отцом в тайге.
Уже к пятнадцати годам моей готовности к выстрелу мог позавидовать настоящий таежник. И меткостью обладала, да и сейчас не утратила. На десятки саженей попадаю в глаз любого зверька, чтобы не портить ценного меха.
Этой же зимой завалила шатуна-медведя, который оказался возле нашего зимовья и чуть не заломал оплошавшего отца. А чтобы убить медведя надо иметь твердую руку, присутствие духа, хладнокровие, смелость. Этого всего у меня уже было в достатке. Об убитом медведе стало известно в поселке, и с тех пор за мной закрепилась кличка Медвежатница….
А в основном-то занимались промыслом пушного зверя: добывали соболей, белок, лис, рысей, росомах.
В зависимости от времени года для еды в петли ловили глухарей, тетеревов, рябчиков, зайцев; охотились на диких гусей, уток, удили в озерах и реках ленка, хариуса, тайменя. Попадались и стерлядь, сибирский осетр, красная рыба, заплывавшие в притоки Ангары.
В охотничьей избушке после утомительного похода по тайге успевала обработать добытых зверьков: снять шкуру, натянуть на деревянные пяла, разделать добытую дичь, очистить пойманную рыбу и сготовить еду.
На столе всегда были хрустящие соленые с чесночком огурчики, грузди, маринованные рыжики. лисички, соленая черемша, варенья из ягод малины, земляники, черники. Летом впрок заготавливала все сама.
На дальней делянке даже была раскорчевана небольшая поляна под огород. На нем каждое лето созревали огурцы, помидоры, рос лук, чеснок, укроп, вызревала картошка, капуста…
В поселок приходили всегда с богатой добычей. Сдавали пушнину в охотничий кооператив, под который была приспособлена пустовавшая изба охотника Савелия, пропавшего в тайге много лет назад.
Всегда перевыполняли план, поэтому на фанерной доске почета под названием «За победу коммунизма», висевшей в тесном запыленном коридорчике, среди охотников деревни красовалась написанная мелом и наша фамилия.
Получали продукты, товары и несколько дней отдыхали.
За это время успевала навестить подружек, побывать у учительницы, взять новых книг.
Успевала в клубе и потанцевать, но только с девчонками, потому что хоть и нравилась поселковым парням, они боялись ко мне даже подойти – знали: если что не так, Медвежатница могла постоять за себя, при случае и кулаки пустить в ход…
Отец любовался мною, радовался умению чувствовать себя хозяйкой и в тайге, и в поселке, проворству в ведении хозяйства и не раз говаривал:
«Красавица ты моя, вся в мать пошла! И статью и жарким взглядом подсиненных глаз. И хозяйка отменная. Вот только жаль что в деревне лишь четыре класса. Настоящего образования не получила. Ну, да ладно. Ты и так не пропадешь, если что со мной в дальнейшем случиться»…
Как будто в воду глядел! Судьба решила испытать на прочность уже в шестнадцать лет. Случилось несчастье. Вернувшись пораньше с обхода ловушек, в зимовье его не застала.
Чтобы как-то скоротать ожидание ободрала оттаявшего зайца, как всегда управилась со шкуркой, разделала мясо, приготовила жаркое.
Помыла полы, поменяла на лежанке старые ветки ельника, а отца все не было. Промаялась всю ночь без сна, рано утром с верным псом Шариком вышла на поиски. Целый месяц рыскала по тайге, но так и не нашла даже останков…
4
Таежница вновь пригорюнилась, повздыхала, помолчала, потом продолжила:
– Домой пришла похудевшей, повзрослевшей…. Побыла недолго, запаслась провиантом, и больше года не показывалась…
Односельчане уже подумывали, что и я сгинула. Однако дом никто все же не занимал.
Я вновь вернулась!
Как раз стояло теплое ангарское лето. Под ярким солнцем зелень разрослась; на темном фоне дремучего леса ближе к деревне красовались могучие ели и пихты, кое-где белели стройные березы. Под ними плодородная земля разбросала пестрые цветы, поспевшие ягоды. Легкий ветерок разносил терпкий благоухающий запах летнего леса и горячей земли.
Возле коричнево-порыжевших деревянных домов с потемневшими крышами за серыми от обильных дождей штакетниками зеленели сочные перья лука и чеснока. Из земли выпирала морковь, свекла; в ровных рядках наливались упругие зеленовато-белые кочаны капусты; на высоких грядках из навоза зрели огурцы, из зеленого ковра ботвы картофеля глазасто глядели сиренево-белые колокольчики обильных цветков. Повсюду отливали желтизной. словно маленькие солнышки шляпы подсолнухов…
А внизу бликами неспокойных голубоватых вод серебрилась Ангара; за ней, куда хватало глаз, без конца и края под зеленым туманом стеной стояла все та же могучая тайга, упираясь изумрудными зубцами в синь бескрайнего неба.
Все это увидела внутренним взглядом и особенным радостным настроением, которое клокотало во мне.
Увидела и жителей поселка, знавших, что изнуряющее тепло недолгое, а потому, управившись с домашними делами, многие воспользовались им и сидели на высоких крылечках и завалинках.
Мужчины неспешно дымили самокрутками и трубками. Женщины лузгали семечки, щелкали кедровые орешки. Все блаженно щурились, подставляя светилу то одну щеку, то другую.
Тут же рядом с хозяевами, утомленные жарой лежали лохматые сибирские собаки: часто дышали, вываливая из пасти красные длинные языки, позевывали и лениво взмахивали хвостами. Даже комары куда-то попрятались…
Вот в такой день на лесной дороге показался мой пес Шарик, следом вышла сама, да не одна – рядом шагал молодой парень-красавец: статный, широкоплечий, русоволосый, загорелый. Все сразу устремили взоры на нас. Собаки тут же повскакивали, некоторые даже недовольно зарычали, окружили Шарика и стали обнюхивать – узнали, приветливо замахали хвостами и, отступив, вновь разбрелись по своим местам.
Я же вся светилась от счастья, приветливо со всеми здоровалась. Парень только улыбался и не сводил с меня влюбленных веселых серых глаз…
По поселку только и было теперь разговоров обо мне и моем спутнике. Вспоминали и мою мать – Евдокию, которая тоже когда-то себе мужа привела из тайги…
Мы же на другой день сходили в сельсовет, расписались.
Подружки сгорали от любопытства, все спрашивали:
« Где это ты нашла такого парня? Не иначе, как в капкан поймала!»
Счастливая, не думала ничего скрывать, подтвердила:
«И, правда, ваша!.. Иду, это по своей тропе, вижу – что-то буреет. Подкралась потихоньку с ружьем на изготовке, а это оказался человек. Попал ногой в мой капкан. Бился, бился, чтобы снять, а вы ведь все знаете, что капканы у меня с секретом – не всякий откроет. Умаялся, да и уснул. Тут и словила,… Сам-то из Тасеево…. Решил поохотиться в наших местах…. И поохотился! Вот недельки две теперь здесь побудем, потом поедем к его родителям» – а глаза мои так от счастья и светятся, так синью и разбрызгивают. Об этом одна из подружек сказала мне.
А я засмеялась, ответила:
«Вот, вот почти так сказал мой Саша. Как взглянул в глаза, пока высвобождала из капкана, так и присел, воскликнув: «Это что же за синие озера? – все! я в них навсегда утонул!», – от нахлынувших чувств еще громче рассмеялась, а потом, посерьезнев, призналась:
«Вы знаете, девчонки, сама другой раз удивляюсь своим глазам – уж больно они у меня бездонные».
Рассказчица вновь вздохнула и произнесла:
– Но счастье длилось недолго – какие-то недели. Началась Великая Отечественная. Сашу забрали на фронт в первые дни войны, а в конце он погиб. Вот и Нюрочка своего отца не видела и не знает…
5
Все это я вспомнила, когда увидела, как молодайка (так называла ее моя мама), взглянула на китайца.
А тетя Мария тем временем приняла какое-то твердое решение. Мы с Нюркой переглянулись и поняли, что она решила взять его к себе в дом. И точно увидев уполномоченного, та, показывая глазами на ссыльного, громко сказала:
– Этого беру к себе на постой.
Уполномоченный не возражал, а прибывший взглянул в глаза молодой женщины, побледнел.
Поглядывая то на него, то на тетю Марию я тут же шепнула подружке:
– Все! Он тоже утонул, как когда-то в свое время, взглянув в эти бездонные очи, утонул от любви и твой отец.
Нюрка только мотнула головой в знак согласия. А китаец, не опуская глаз, тихо поблагодарил:
– Спасибо вам, я очень рад, – потом представился:
– Зовут Иваном, – и тут же попросил:
– Если возможно, то сестру тоже со мной возьмите.
Мария не возражала: в доме две комнаты. Тут же прикинула, что их поселит в комнату дочери, а сама с ней будет жить в своей. Бодро спросила:
– Точно ведь Нюра? – получила положительный кивок в ответ.
Антошка и Нюра сдружились. Я часто к ним приходила. Антошка чисто говорила по-русски. Про себя и брата никогда не рассказывала, несмотря на то, что не раз пытались завести об этом разговор…
Иван стал работать на конюшне…
Тетя Мария все так же уходила в тайгу, посещала свои таежные места, приносила домой свежую добычу, являющуюся подспорьем в скудном рационе питания.
При виде входившей в дом хозяйки с перекинутым ружьем через плечо, у Ивана загорались глаза: не мог скрыть радости…
Мы, девчонки, это сразу заметили и в тайне от взрослых потихоньку хихикали.
Она вроде бы не замечала его взглядов, но, вчера войдя в дом, спросила:
– Хочешь пойти в тайгу?..
Он с готовностью согласился. Из окна видели как дружно и слаженно идут по тропинке – будто бы век вместе ходили…
6
Бывая в поселке, охотница часто забегала к нашей маме, несмотря на то, что та старше ее лет на пятнадцать.
Маме хоть и трудно жилось, но радость жизни не утратила. Всегда веселая, заводная, а где надо и серьезная и не болтливая, поэтому к ней тянуться женщины разных возрастов: посоветоваться, поговорить о чем-нибудь секретном.
Но я, правда, знала обо всех их разговорах, секретах, другой раз, даже не понимая, о чем говорят. Хоть мама не раз ругала, но я все равно продолжаю подслушивать, подглядывать: уж так хочется все знать!..
И сегодня после возвращения из тайги Мария сильно возбужденная, чем-то встревоженная заспешила к огородам.
Я как обычно была у Нюры. Увидев быстро идущую ее, тут же пустилась следом и, не рассчитав, влетела в открытые двери большой кухни прямо к столу, где уже сидели женщины в бликах нарядных солнечных зайчиков, проникавших через раскрытые окна сквозь зеленую листву большой березы. Мама поглядела на меня с укором и тут же потихоньку, незлобиво сказала:
– Ишь, бесстыдница, любопытная какая – все ей надо знать!.. А, ну марш отсюда, – и с позором выгнала меня из кухни…
Не тут-то было!.. Выскочила на улицу, забежала за угол дома, быстро взгромоздилась на завалинку, встала в простенок между окнами и превратилась вслух. Сразу же услышала взволнованный голос соседки.
Она торопливо говорила:
– Знаешь, Лена на меня будто что-то нашло, когда оказались вчера с Иваном вдвоем в моей любимой тайге…. Я вся пылала, а когда почувствовала его руки, нежно обнимающие меня, его такие жадные губы, то совсем голову потеряла…– и замолчала, лишь слышалось тяжелое, прерывистое дыхание. Потом, видать, справилась с охватившим волнением, вновь заговорила:
– Первый раз даже ничего не запомнила, но потом повторялось снова и снова, поняла, как мне не хватало мужчины,… именно такого, каким оказался Иван – ласковым, внимательным, понимающим, – вновь замолчала, а я никак не могла понять: о чем она говорила, но продолжала подслушивать. Та залилась радостным смехом, смехом счастья и воскликнула:
– Как мне было хорошо! Улетала в небеса! Проваливалась в глубокую бесконечную пропасть, из которой выбираться помогал мой любимый…. Наполнялась желаниями, а он помогал исполнять…. И… представляешь, Лена,… этого была лишена долгих… д-е-е-е-вять лет!.. Да и с Сашей-то любились всего ничего. Уже и забыла, как все происходило…. Потом годы ожидания,… А затем – похоронка…
Опять надолго смолкла. Потом послышались всхлипывания и мамин успокаивающий голос:
– Ну ладно, ну прекрати Маша!.. Не надо плакать. Что ты?..
После всхлипываний, опять какое-то время молчала, потом продолжила уже почти спокойно: – И когда все это пережила,… то решила, что ничего в моей жизни уже не может случиться, и что пройдет она однообразно, как те годы…– и протяжно вздохнула, а следующий вздох уже был вздохом облегчения, и вдруг громко воскликнула:
– Но вот случилось!.. – я полюбила!… сама оказалась любимой,… – и уже продолжила радостно:
– И это так прекрасно!.. До самого рассвета находились в объятиях друг друга и поняли, что нам просто необходимо быть всегда вместе, – вновь тишина, потом послышался опять вздох, и словно цепляясь за соломинку, спросила:
– Но, Лена,… что делать?.. Ведь люди меня не поймут. Обязательно осудят за то, что связалась с врагом народа…. Лена, а я чувствую, что он не враг! Сам сказал об этом. И я ему верю. – снова замолчала,… наверное, ждала, что скажет. А моя матушка ко всем вопросам подходила основательно, старалась здравомысляще рассуждать, и советовала так, что решение оставалось все равно за собеседником. Сейчас подумав, спросила Марию:
– А, с каких это пор стала пересуды людские слушать?.. Ведь ты всегда, во всем была независимой…. Люди посудачат и замолчат,… а к тебе такое счастье пришло, о котором уже и не мечтала…. Так стоит ли его терять из-за людских разговоров?.. Подумай!..
В кухне опять надолго замолчали. Было, подумала, что вышли посмотреть – не подслушивает ли кто…
Но снова услышала голос пришедшей:
– Как всегда, ты Лена права!.. Знаешь, Иван предлагает выйти за него замуж официально…. Ну, что ж. Значит, буду законной женой…
Послышался стук отодвигающихся табуреток и уже от двери, услышала твердый, решительный голос: – Спасибо Лена за поддержку!.. Так и поступлю!..
Я быстренько спрыгнула с завалинки, ушла за стайку, там присела на скамеечку. Начала соображать по поводу услышанного. Было трудно представить, что произошло между ней и китайцем в тайге, но твердо знала одно: она поступает не по-советски, а, следовательно, я должна ее осуждать,… но этого делать как-то не хотелось…
7
В поселке жизнь шла своим чередом. Дети – жестокий народ, видя, что Иван отличается ото всех, собирались стайкой, бегали за ним, корчили рожи, кричали: «Ванька-китаец, не ест куриных яиц»…
Он, не обращал внимания, ходил спокойно, размеренно, гордо подняв красивую голову. После проведенной ночи с Марией в тайге, уже не ходил, а просто летал…. Все вокруг это видели. Некоторые из жителей желали добра Марии, зная, что женское счастье заслужила, но большинство осуждали…
Иван вроде и не замечал косых взглядов, все так же работал, все выполнял надежно, точно, а вечером со своей сестрой ходил отмечаться в пересыльный пункт…
Пересыльный пункт находился в центре с торца здания совхозной конторы. Заходя, всегда видел навеселе уполномоченного лет тридцати пяти: здорового, тучного с большими руками, обросшими густыми волосами чуть не до ногтей. Над сытым, лоснящимся бурым лицом в крупных оспинах, зависали бесцветные засаленные волосы и прикрывали белесые мутные, в красных прожилках глаза. Большой толстый нос отливал сизым цветом из-за обильного приема алкоголя.
Самодовольный, наглый – полновластный хозяин над ссыльными. Мог пришедших держать за дверью по нескольку часов, мог самостоятельно посадить в холодную комнату под замок, мог направить в райцентр сообщение о нарушении режима, на основании которого ссыльным прибавлялся срок. Его боялись….
Иван видел, что на Антошку уполномоченный глядел алчным, похотливым взглядом, отчего та постоянно боязливо пряталась за его спину, и старался всегда сам приходить с ней…
Осень была в разгаре. Жители занимались копкой картофеля – основного продукта питания на зиму. А китаец последние несколько дней до позднего вечера развозил на телеге, запряженной лошадью жителям мешки с картошкой по домам. На этот случай имел разрешение не приходить на пункт отмечаться. Однако сестра все равно должна была приходить туда…
Антошка несколько дней ходила и благополучно возвращалась. Но вчера как обычно ушла из дома ближе к вечеру и не вернулась…
Родные подняли всех на ноги. Искали по дворам, на причале, за поселком. Когда совсем стемнело, разошлись, но чуть забрезжил рассвет, почти все жители возобновили поиски. Антошки нигде не было. Иван потерял голову и уже не знал, что предпринять…
Но время не остановишь – опять приступили к сбору картофельного урожая.
Родители тоже отправили нас на огород, раскорчеванный недалеко от кладбища. В конце огорода на небольшой поляне красовались три разлапистые большущие темно-зеленые ели и две старые березы, окруженные густыми кустами черемухи. Дальше, за изгородью, куда хватало глаз, простиралась непроходимая дремучая тайга.
Отец еще утром отвез вилы, лопаты, капарульки, мешки и спрятал в буро-зеленых кустах черной смородины, росшей поблизости.
Я, Нина и Толик шли налегке, несли только пустые ведра. От сухой уже с заметным холодком осенней погоды настроение было отличным. Тем более в школу не надо было идти: всех распустили на картошку.
У нас школа четырехлетка. Пока еще хожу в третий класс, а вот Нине приходится каждый день ходить в Рыбное. Там семилетка. Она и несколько таких же учеников ходят туда и в дожди, и в стужу, и в метели.
Хотя вроде бы и близко, но села не видать из-за обросшего могучими елями, развесистыми корявыми березами Рыбинского утеса, выступавшего чуть не на середину Ангары.
Тропинка идет как раз по краю выступа со стороны реки и очень опасна.
Когда там жила мамина сестра с дедом и сыном Витькой, моим одногодком, ходила к ним в гости, но после смерти деда они переехали к нам. И я уже не вижу те места, а когда ходила, то даже боялась смотреть вниз – там внизу всегда бурлит черная вода с белыми бурунами.
Сейчас шла и лениво думала, что через два года мне снова предстоит эта дорога. Спросила Нину:
– Тебе не страшно? И ты не устаешь, когда приходишь в класс?
– Конечно, нет. Мы знаешь, как весело проходим? Даже соревнуемся: кто бегом быстрее добежит до самой вершины. Я другой раз добегаю первая.
– А мама об этом знает?
– Нет, что ты! – испуганно восклицает, – и не вздумай сказать. Обещаешь?
– Аг-а-а-а...
Вдруг вспомнила, как в прошлом году ей пришлось в пургу после школы вновь возвращаться в Рыбное.
Отец мог быть и суровым, если забывали выполнять его поручение. Вот и Нине наказал предупредить друга насчет рыбалки в выходной день. Та пришла в школу, отучилась, а к Федоровичу не зашла. Отец со своим сослуживцем сидел за столом – выпивал и был уже на хорошем взводе. Узнал, что забыла, вмиг рассвирепел, закричал:
– Немедленно марш обратно.
Мама побоялась перечить, чтобы под горячую руку не попасть. Сестра подчинилась.
Рыбалка состоялась. А наша матушка украдкой плакала от своего бессилия и малодушия, позволившего дочери уйти в ночь….
Я с уважением посмотрела на Нину, сказала:
– А ты имеешь силу воли. Вон в прошлом году не побоялась вернуться в Рыбное.
– Что ты! Знаешь, как боялась. Кругом ночь, лед, тайга, сквозь вихри метели просвечивает луна, а я одна. Страшно было. Особенно волков. В уме все держала прошлогодний случай возле Тасеево, где волки загрызли мужчину. От него ведь только часть ног в валенках и осталось. Но мне, слава Богу, не встретились…
Так идем, щуримся от неярко светившего солнца, и ведем разговоры. Потом вспоминаем про Антошку. Тоже в недоумении: куда могла подеваться?…
Добрались до места, полюбовались яркой желто-рыжей поляной из трав и опавшей листвы под деревьями.
Поудивлялись осеннему солнышку, радостно купавшемуся на фоне зелени елей в трепещущемся золоте еще не успевшей опасть части березовой листвы и в красно-зеленых листьях черемухи.
Отыскали схоронку, сразу же принялись за работу, а брату велели собирать сухие ветки для костра, который всегда разводили на этой поляне и пекли самую вкусную осеннюю картошку. Это дело поручили Толику…
Брат бегал по поляне возле деревьев, подбирал ветки. Вдруг услышали истошный крик и кинулись со всех ног в его сторону…
Толик стоял сзади деревьев, где густые кусты черемухи вплотную подступали к березам, запрокинул голову вверх к ветвям и, не переставая орал.
Подбежали, тоже глянули вверх и застыли от ужаса – чуть шевелясь на ветру, болтались маленькие в черном перегное ступни…. Сразу узнали их. Это были ступни Антошки….
Вглядевшись в ветви, увидели и саму Антошку, неестественно вытянувшуюся…. Голова опустилась вниз, как будто от тяжести косы, перекинутой с затылка на лицо. От легкого ветра волосы цеплялась за ветки; отдельные прядки запутывались в веточках спелых черных блестящих, как антрацит ягодах черемухи.
Стояли остолбенело, и не заметили, как подъехал отец….
Понял что-то неладное с детьми, кинулся со всех ног и тоже увидел несчастную…
Быстро отвел в сторону, сказал:
– Не смотрите,… не надо, а то потом будете всю жизнь помнить…
Вскочил на телегу и пустился в поселок за начальством…
Страшная весть молниеносно облетела огородников. К нам потянулись люди. Вскоре приехали директор совхоза, председатель сельсовета и уполномоченный. Антошку вытащили из петли, положили на траву. Прибежал Иван. Упал как подкошенный на колени возле погибшей и прошептал:
– Прости, не уберег тебя!.. Уж слишком счастлив был в это время, а забота о тебе отошла на второй план…. Прости, сестренка…
Распорядившись отвезти тело девушки в ледник, руководство поселка уехало…
Народ стал расходиться – работу по копке картошки прерывать нельзя: вот-вот ударят морозы…
А тело Антошки погрузили на таратайку – одноосную телегу, забранную досками с трех сторон. Даже, несмотря на ее маленький рост, ноги сантиметров на десять высовывались наружу. Возница дернул вожжами, лошадь, фыркая, тронулась с места.
Таратайка загромыхала, подскакивая на кочках, а ноги Антошки с маленькими грязными ступнями безжизненно болтались из стороны в сторону. Коса провалилась в дыру пола таратайки и полурасплетенная мела пыль по дороге…
Чуть успокоились, принялись работать, каждый глубоко в душе жалея Антошку...
8
Приехавший на третий день с комиссией по расследованию самоубийства китайской девушки судмедэксперт установил, что перед гибелью Антошка была изнасилована…
От этой новости поселок просто парализовало…. Кто же мог совершить такое?..
Иван сразу догадался,… но никому не сказал, а молча пошел домой, схватил охотничье ружье Марии и ринулся с расправой…
Уполномоченный, как всегда пьяный, наглый, так уверовал в свою безнаказанность, что не посмотрел на вошедшего, а продолжал искать какую-то бумажку. Потом все также, не поднимая головы, буркнул:
– Ты что это так рано приперся?..
Иван горя ненавистью, подошел вплотную к столу и выкрикнул:
– Ты, наглая тварь, …поплатишься за мою сестру…
От неожиданности властьдержащий выпрямился, китаец моментально приставил дуло двустволки к его переносице. Тот растерялся, вытаращил глаза и даже не отстранил рукой от себя. До него никак не доходило, что такое могло случиться. А Иван тут же взвел курки, с ненавистью прокричал:
– Умри, гадина!.. – и раз за разом нажал…
Лицо от разрывных пуль превратилось в месиво. Стена окрасилась яркими брызгами. Безжизненное тело свалилось под стол…
К пункту уже стекались люди, которые, увидев Ивана с ружьем, кинулись следом: хотели помешать свершить самосуд, но не успели…
Я как всегда была в первых рядах среди детей, прибежавших раньше взрослых…. Китаец вышел на крыльцо ко всему безучастный, уставший, опустошенный; поставил ружье возле перил. Оглядел собравшихся, тихо, но внятно сказал:
– Все, я убил насильника. Теперь судите меня…
Подошедший милиционер забрал ружье….
Увидела тетю Марию, вскрикнула и показала в ее сторону рукой – все обернулись.
Видно было, с каким трудом давалась ей эта пробежка. В руках держала черно-красный платок, красивая коса расплелась; обессиленная от переживаний и слез уже еле передвигала ногами, то и дело спотыкалась, перед самым крыльцом упала, а длинные волосы светлой волнистой гривой упали в дорожную пыль.
Иван ринулся, подхватил почти безжизненную, нежно подобрал волосы и крепко обнял. Мария прижалась всем телом и еле слышно, прерывающим рыдания голосом, произнесла, как простонала:
– Зачем же, ты… Ваня так поступил?.. Теперь не быть нам вместе никогда!.. Я так поверила в счастье... Но видать нет его, счастья-то на земле!.. Только печаль одна…
Иван еще крепче прижал и прошептал:
– Иначе поступить не мог!.. Кто бы еще отомстил за сестру?.. Прости, Машенька!.. А счастье, оно есть на земле!.. У нас с тобой разве не было?.. Пусть недолго,… но было!.. Это говорю тебе я и еще и еще повторяю: за то короткое время, что отпустила судьба, узнал столько сладостных минут, столько счастья, что хватит до конца дней…. Видать, не судьба быть нам вместе.… Прости, если сможешь!..
И тут вдруг нашелся свидетель, глухой дед Матвей, который в тот вечер, когда пропала Антошка, сидел возле дома на завалинке и видел, как выбежала та из пункта вся растрепанная, плакавшая навзрыд, прикрывая лицо руками... Побежала в конец деревни к огородам и вскоре растворилась в сумерках…
У людей вырвался вздох облегчения: появилась небольшая надежда, что не так строго будет наказан за то, что отомстил за сестру…
9
Ивана арестовали…. Этим же днем отправили в райцентр на лодке по Ангаре…
Антошку похоронили за кладбищем…
Но по настоящему в ее гибели разбираться никто не стал…. Следователь для протокола опросил нескольких свидетелей, а глухого старика счел ненужным даже опрашивать, чтобы не обвинить уполномоченного в гибели Антошки. Ведь тот был официальным лицом и погиб от руки врага при исполнении служебного долга…
После похорон Антошки Мария с горя, не видя белого света, ринулась в свою спасительницу-тайгу, но на этот раз она оказалась ее погубительницей, потому что ушла туда без ружья с одним охотничьим ножом, который не спас ее…
Когда через неделю не объявилась, местные охотники еще надеялись и между собой разговаривали:
– Нет, Медвежатница не должна сгинуть. На то она и Медвежатница – изо всех ситуаций ведь всегда выходила живая и невредимая.
Но, когда еще половина недели прошла: забеспокоились, решили пойти на поиски. В поисках принимал участие и наш отец. Через три дня поздно вечером группа вернулась с ее останками….
Отец пришел домой расстроенным, подавленным, долго молчал. И только после ужина стал рассказывать:
– Оказывается, забрела на самый дальний участок своих охотничьих угодий, где поселилась росомаха. Хищница несколько сезонов приносила немало хлопот: таскала из капканов приманку, пойманных зверьков, расхищала запасы продовольствия из сруба-амбара. Мария неоднократно сама про это рассказывала. Советовали покончить с ней. И точно, пыталась этой зимой поймать зверя, но попытка не увенчалась успехом, а летом не стала торопиться: у росомахи уже рос молодняк. Женщина появилась безоружная, невнимательная, раздавленная горем и, не осознавая, что делает, совсем близко подошла к логову. Росомаха, защищая своих детенышей, кинулась на нее; стала рвать зубами и когтями ее шею, руки. Мария сопротивлялась, на ноже запеклась кровь: недалеко от места битвы нашли и хищницу со смертельной раной. Сама же ушла от поверженного врага метров на пятьдесят. Там и нашли мертвой. Скончалась от потери крови из глубоких ран на шее...
Марию хоронили все люди поселка…
А через месяц до нас дошли слухи, что в Раздольном расстреляли Ивана…
Нюру пока решили держать понедельно в каждой семье. И вот она живет у нас уже несколько месяцев, так как мы с ней подруги, да и мама в прошлом очень была привязана к ее матери.
Наступила зима. Вместе бегаем в школу, хотя и учимся в разных классах, но сидим в одном кабинете, и учитель Федор Иванович у нас общий: сразу ведет три класса.
10
Новые события вновь всколыхнули поселок. В конце весны на попутной лодке из райцентра приплыл пожилой китаец.
Что в нем удивительного?.. Да то, что приехал в военной форме генерала советских пограничных войск,… высокий, статный и совершенно седой. Все сразу поняли, что это родственник Ивана и Антошки. Но потом выяснилось, что даже отец погибших…
А так как Антошка приняла смерть на нашем огороде, то пожилой китаец изъявил желание остановиться у нас. Родители с радостью приняли.
Старалась присутствовать при всех разговорах взрослых. Чтобы не выгоняли, тихонько садилась где-нибудь в уголке, вела себя очень скромно…
Алексей Иванович, так по-русски звали, сразу попросил отвести к дочери. Почти все население присутствовало при посещении могилы, правда, близко не подходили, а стояли молча в сторонке.
Китаец там пробыл часа два. Стало смеркаться, когда поднялся с колен и молча пошел в поселок. Жители тоже тихо уходили с печального места и расходились по домам. Подходя к дому, Алексей Иванович прервал молчание и сказал:
– На огород сходим завтра, сегодня уже темно…
Мама приготовила ужин. Детям позволили ужинать вместе с взрослыми. Нюра была тихая, печальная, молчаливая. За ужином приехавший иногда останавливал на сиротке взгляд, и глаза его начинали теплеть…
Утолив голод, зная, что ждем откровения, Алексей Иванович начал рассказывать:
– Родом я из очень богатой семьи в прошлом. Почти до восемнадцати лет жил с родителями в Китае. Отец был крупным владельцем заводов, фабрик, имел большой старинный фамильный дворец. Все семейные традиции, церемонии очень чтил, меня старался воспитывать так же, строго следил за безусловным выполнением всех обрядов…
Но я с малолетства не принимал такую жизнь. Без согласия отца пошел учиться в высшую военную академию, затем стал активно участвовать в подпольном коммунистическом движении.
А когда предложили работу в Советском Союзе в военном ведомстве как специалисту по Китаю, с радостью согласился.
В городе недалеко от границы с Китаем познакомился с будущей женой, тоже китаянкой, но уже обрусевшей. Полюбили друг друга, поженились. Родился сын, затем через несколько лет появилась на свет ненаглядная дочь Ли Ин. Были очень счастливы, но когда Ли исполнилось три года, ее украли. Сразу догадался, что это дело рук отца. Так оно и оказалось…
В течение нескольких лет, как ни старался по своим источникам вернуть дочь домой, не удавалось. Но однажды все-таки попал в Китай, пришел к отцу…
К тому времени матери уже не было в живых, да и отец был сломлен – потерял все богатство и теперь с Ли занимал небольшую комнату в бывшем своем дворце…
Когда, наконец, увидел дочь, был потрясен. Отец, надеясь в будущем превратить Ли в знатную богатую матрону, которая должна была развлекать своего мужа и вести праздную жизнь, изуродовал внучку: приказал в течение нескольких лет производить «бинтование ног».
Обозленный на отца оставил доживать в одиночестве, дочь забрал домой, в Россию. Потом мне сообщили, что он вскоре умер… – и надолго замолчал.
Тихо сидели и мы, давая ему возможность вновь пережить то время. Алексей Иванович тяжко вздохнул и продолжил:
– Ступни ног дочери так и остались маленькими. Но Ли была девочка грамотная, любознательная, быстро освоилась в советской школе, подружилась со сверстниками. Практически никто не обращал внимания на ее ноги; новые друзья наоборот старались оберегать Ли, помогали ей. Иван уже заканчивал военную кафедру, собирался посвятить себя военному делу,… – и снова умолк. Долго сидел отрешенно, наверное, воспоминания вновь захватили его, и он забыл о нашем присутствии…
Все затаили дыхание, тоже молчали. Очнувшись, старый китаец посмотрел и виноватым голосом тихо сказал:
– Простите…. Все еще так свежо в воспоминаниях. И никак не могу привыкнуть! что одинок на этом свете…. Но слушайте дальше.
Я ведь находился на секретной службе, а поэтому должен был выполнять все, что прикажут. Оказался снова в Китае. Об этом знал только один человек, представитель Верховной ставки. Только он знал о том, куда иду, что должен сделать. Случилось так, что по непредвиденным обстоятельствам мне необходимо было там еще задержаться на три месяца. Об этом тоже знал только он и именно в это время этот представитель скоропостижно скончался.
А когда я вовремя не вернулся с задания, посчитали дезертиром…. Жену как пособницу арестовали. Не вынеся позора и тягот тюрьмы, та скончалась от сердечного приступа.
Ивана исключили из академии и вместе с Ли сослали в ваш поселок… – Алексей Иванович снова, уйдя в себя, замолчал надолго, но, очнувшись, все же продолжил:
– Когда же вернулся домой, то семьи не нашел…. Меня арестовали, продержали полгода, пока в Москве не отыскались следы выполненного мною задания…. После, правда, оправдали, повысили в звании, наградили,… но свершившегося с семьей не вернуть…
Видели, как тяжело даются слова, как старается проглотить комок рыданий, подступавших к горлу, но сделать ничего не могли, тем более облегчить,… просто превратились в покорных слушателей человеческой трагедии.
Подавив рыдание, тихо, спотыкаясь на каждом слове, проговорил:
– Решил поехать,… и проследить… последний путь… детей…. Могилу сына нашел в Раздольном.... Побуду здесь, заберу… останки дочери, заеду… за Иваном…. Хочу, чтобы покоились рядом с матерью…
11
Время было позднее, молча стали расходиться по своим постелям. Гость с отцом вышли на крылечко покурить, а я уже не в состоянии была следовать за ними, и не слышала, о чем говорили…
Наутро пошли на огород.
А за поселком бушевавшая весна уже торопилась передать правление лету. Яркие горячие лучи солнца помогали природе в росте и цветении.
Со всех сторон неслось щебетание хлопотливых воробьев, завирушек, овсянок. Вдоль дороги, изгородей огородов, полянок от легкого ветерка чуть волновалась зеленая трава с выглядывавшими из нее белыми ромашками, голубыми васильками, синими незабудками; во всех огородах из вскопанной черной земли ровными рядочками повыскакивали кудрявые кусты картофеля.
В нашем огороде на разлапистых ветвях старых елей уже зеленели молодые иголочки; выглядывали из белоснежных цветов черемухи, как из пушистых сугробов, красавицы-березы.
Пряный аромат проснувшихся растений перемешался с запахом теплой земли, встретил нас, одурманил – учащенно забились сердца – наполнились радостью жизни.
Мы, дети, чинно шедшие с взрослыми на мгновенье забылись: зашумели, запрыгали, загалдели, но печальный вид Алексея Ивановича тут же отрезвил. Приумолкли.
Чуть погодя ободренные взрослыми, стали вспомнить до мельчайших подробностей события тех дней. Отец Антошки внимательно слушал…
Рассказали, все отошли в сторонку; дали возможность побыть под деревьями одному…
Мама, зная мое любопытство, потихонечку шепнула, что Алексей Иванович хочет удочерить и забрать с собой Нюру. Услышав это, Нюре даже позавидовала – ведь она поедет в неизведанные края, о которых я с самого детства мечтаю…
Возвращаясь с огорода, посетили могилу Марии. Бугорок оброс нежной травкой, которая чуть трепыхалась на легком теплом ветерке. Светило ясное солнце, тишина и умиротворение были на кладбище. Даже птички не щебетали…
Алексей Иванович молча стал на колени перед могилой, наклонился, поцеловал землю. При этом что-то шептал, но я не слышала что. Наверное, благодарил Марию за любовь к сыну…
К вечеру уже весь поселок знал, что отец Ивана и Антошки удочеряет Нюру. Жители стали подходить, приносить в дорогу кто что может. Кто-то принес новые рукавички, кто-то – валенки, кто-то – головной платок, кто-то почти новую кофточку, а кто-то просто игрушку. Всем миром снарядили в дальнюю дорогу…
Нюра присылала мне письма. Писала, что приемный отец заботиться. Она учится в школе, ходит и на какой-то крытый каток, и в плавательный бассейн, и в музыкальную школу, посещает музеи, театры. Но эти сообщения для меня, таежной девчонки ничего не значили, так как что это такое даже представить не пыталась, но из писем знала, что ей нравится. Просто радовалась за подругу и всем рассказывала содержимое…
А потом в пятьдесят третьем наша семья уехала с Ангары. В суматохе переезда потеряла адрес; переписка с Нюрой прекратилась…. О дальнейшей ее судьбе ничего не знаю, но надеюсь, что сложилась хорошо…
Ведь должно же, в конце концов, кому-то из них хоть чуточку повезти!..
Ведь должно же кому-то из них хоть чуточку улыбнуться счастье!..
Магадан, 2006 год.