***
- Родился я на Полтавщине. Жили мы втроём: я, мать и старый, как лунь, дед, Ростислав Тарасович Коваль. По рассказам деда, наши предки были искусными мастерами кузнечного дела. Среди них были и добрые рубаки, лихие казаки Запорожской сечи. Но мало кто из многочисленного рода Ковалей остался в живых. Многие сгинули в разное время лихолетья: одни исчезли в пучине различных войн, другие - в удальских стычках, набегах. И отец мой сгинул в германскую. Мне тогда было два года, и своего отца я совсем не помню. У деда было пять сыновей и все они сложили свои буйные головы. Отец мой был его младшим сыном. Вот и остались мы втроем. Жили мы в старой, захудалой избе на краю нашей деревеньки, и кормил нас небольшой клочок земли, на которой с утра до вечера в поте лица работали мать и немощный дед. Мать моя, полька по происхождению, была очень красивой женщиной. Я её хорошо помню, она мне часто снится, молчит, лишь печально улыбается.
Голос старшины дрогнул. Сделав маленькую паузу, он кашлянул в кулак. Видно было, что воспоминания даются старшине с трудом:
- Мать звали Кристиной, и родом она была из вислян, которые жили на берегу реки Вислы. Как мои родители познакомились, я не знаю, и из её родичей никогда никого не знал и не видел. Когда я чуть подрос, я спрашивал её и деда Ростислава о материнской родне, но они молчали и почему-то уходили от ответа. Это потом я узнал, что она бежала с отцом, так как её родители были из богатых шляхтичей и собирались выдать свою дочь за сына какого-то родовитого шляхтича. Отец мой за несколько дней до их свадьбы под покровом ночи один, вооруженный до зубов, не побоялся прийти за ней. И она вышла к нему. Дед говорил мне, что они сильно любили друг друга. И поэтому она связала свою судьбу с бедным, но честным и храбрым казаком.
Жили мы бедно. Мать надрывалась на клочке земли. Огород-то у нас был вроде пятачка, так что перебивались кое-как. Дед, которому было под девяносто лет, когда-то медвежьей силы мужик, высох как старый дуб под бременем тяжёлых годин. И он со своей истощённой, угасшей силой оказывал моей матери посильную помощь. Я тоже старался помочь матери.
У нас была и лошадь, вернее, старая заработавшаяся кляча. Она в скором времени нашла у нас свой естественный конец. Это было для нас страшной потерей. Мы содрали с худой павшей клячи шкуру и продали. За вырученные деньги купили немного пшена. Километрах в десяти от нашей деревеньки находился лес. И весной, и летом я и мать, как и многие другие, ходили по грибы, по ягоды и собирали их достаточно много. Осенью брали клюкву, а после первых морозов и калину.
Несмотря на старания матери и немощного деда, да и на мои слабые усилия, – я начал помогать матери с пяти лет,– мы жили впроголодь. Но жизненные тяготы не сломали материнскую любовь и ласку. Мама любила меня и лелеяла, старалась сама не съесть лишнего кусочка хлеба, а меня побаловать. И за дедом ухаживала не как за свёкром, а как за родным отцом. Она всю себя отдавала нам, жила для нас, выхаживала нас.
Мать была очень красивой женщиной, и даже ежедневный тяжёлый труд, беспощадная борьба за выживание не погасили её красоту. А какой она была прекрасной рассказчицей! Когда она укладывала меня спать, то рассказывала мне сказки, одну интереснее другой. И все её сказки оканчивались победой добра над злом, света над тьмой. Мать была грамотной. Она научила меня читать и писать. Для моих занятий она всегда находила время, и уже в шесть лет я бойко читал и писал.
Когда мне исполнилось двенадцать лет, случилось самое страшное в моей жизни, – спазмы душевной боли прозвучали в голосе старшины, но, овладев собой, он продолжил. - Весной моя мать померла от чахотки. Она сильно простудилась зимой, а мы с дедом даже и не подозревали об этом. Она на ногах перенесла своё недомогание. Видимо, не хотела нас пугать и огорчать своей болезнью и продолжала работать, не покладая рук.
Я хорошо помню, как она умирала. Мы с дедом стояли у её изголовья. Мать тихим шепотом молилась, но я отчётливо различал, о чём она просит Господа. Ее мольба врезалась в моё сердце так, что до конца дней моих будет звучать в нём. Я и сейчас слышу её голос, - старшина сделал паузу, лицо его было хмурым и бледным. - И дословно помню всю её мольбу: «Господи, помилуй и спаси моего сиротинушку, моего Костюшку».
Она кликала меня на польский лад «Костюшкой», - пояснил старшина и внезапно умолк. Он силой подавил душившее его волнение, который раз кашлянул в кулак. Его голубые глаза странно потемнели, вдруг стали сухими и заблестели суровым, холодным огнём. Горькая, неуловимая гримаса промелькнула и исчезла с его мужественного лица.
- Мать продолжала молиться, и её предсмертные слова прожигали мой мозг: «Господи, смилостивись над моей кровинушкой, выведи его на светлую дорожку». Последними словами матери были: «Господи, покарай меня не по грехам моим, но по милосердию твоему. Любила всем сердцем суженого своего, отца Костюшки, без родительского благословения. Но ты, Господи, сам учишь нас любить по сердцу и по разуму. По любви твоей подарен мне сын мой Костюшка. Помилуй и спаси его. Уповаю на тебя я, Господи».
Старшина тяжело вздохнул:
- Ох, какая она была красавица. Мне казалось, что она спит после тяжких трудов и вскоре проснётся. В отблеске свечей отчётливо виднелось её лицо, необыкновенно красивое и спокойное. Грустная улыбка матери была заморожена дыханием смерти.
На этот раз старшина Константин Коваль не выдержал. Его глаза наполнились слезами. Боль, страдание, тоска отразились на его благородном лице, словно он вновь очутился в своём горьком детстве. Но через мгновение он будто железной рукой сдавил в своём сердце минутную слабость, его лицо обрело прежнею хладнокровную суровость, и он продолжил:
- Добрые люди помогли схоронить мать. А через месяц умер дед. Времена были суровые. Красные отряды гонялись за бандами. Банды, в свою очередь, грабили и убивали без разбору и зажиточных, и бедных. Был страшный голод. Дед был очень стар, он долго и больно умирал. Умирал он от немощи и голода.
Старшина замолчал, вытащил из кармана брюк пачку папирос, вынул одну, помял пальцами и вдруг, словно очнувшись от какого-то наваждения, через силу улыбнувшись, сказал:
- Ну и непутёвый же я. В купе две женщины и ребенок, а я курить вздумал. Ну чем я не балда.
Старшина недовольно покачал головой. Он попытался шутливым тоном унять горечь воспоминаний и как-то разрядить обстановку, видя, как Севиль и Марина, чуть ли не со слезами на глазах, переживают его рассказ. Вдруг Алихан встал на ноги, пригнул голову, чтобы не удариться головой об верхнюю полку, и обнял за шею старшину:
- Дядя Костя, кури, мы тебе разрешаем, – и для подтверждения своих слов вопросительно посмотрел на Севиль и Марину.
- Нет, Алихан, сигаретный дым для вас троих вреден. Никотин - паршивая штука, даже лошадь убивает.
- Но мы же не лошади, – несмотря на возникшую грустную атмосферу, вызванную рассказом старшины, реплика Алихана вызвала у всех лёгкий смех.
Севиль повлажневшими глазами улыбалась выходке неугомонного сына. А Марина как-то особенно тепло улыбнулась и мягким движением положила свою руку на руку старшины:
- Костя, а дальше что было? – она и сама не заметила, как обратилась к нему ласково на «ты».
- Перед смертью дед подозвал меня к себе. Дышал он тяжело, говорил прерывисто, но чеканил каждое своё слово, словно гвозди вбивал. Я слушал его внимательно, слез у меня не было, выплакал я их после смерти матери. Почему-то мне уже не было страшно, я находился в странном оцепенении, - продолжил свой рассказ старшина. - «Помираю, внучек, и перед смертью хочу дать тебе наказ. Слухай меня, Константин. В погребе, в углу, в железной кадке полмешка сухарей, около четверть пуда. Мать схоронила для тебя на чёрный день, и этот день для тебя настал. Тебе стукнуло двенадцать годков, ты парубок разумный и силушкой не слаб. Слухай меня вразумительно. Один ты остаёшься на белом свете. Никогда не теряй свою гордость. Мы, Ковали, выкованы из нержавеющей стали. Не теряй свой лик, не кради и не попрошайничай. Берись за любую тяжёлую работу, не брезгуй и не чурайся работать, даже если будут платить краюхой хлеба и кружкой воды. Это достойнее, чем унижаться, протягивая руку и прося подаяния, или красть. Иди к людям, не бойся их. Свет не без добрых людей. Однако остерегайся лихих, а таких не мало. Чтобы распознать их, гляди им прямо в глаза. У кого чёрные души, в их глазах нет доброго огня. По глазам научись отличать добро от лиха. У лиха глаза бегают, смотрят куда угодно, только не в твои глаза, страшась обнажить свою чёрную душу. Добро смотрит открыто, светло, с любовью к человеку. Смотрит прямо в глаза, заглядывает в самую душу. Да хранит тебя Господь».
Старшина провёл ладонью по лбу, вытерев выступившую испарину.
- Дед еле поднял свою правую руку и перекрестил меня. Напоследок он сказал: «Знай, Константин, твоя мать, я, мои сынки и среди них твой батька - все мы будем твоими ангелами-хранителями. Счастливой доли тебе, внук». А потом дед вдруг громко застонал и затих. И его схоронить помогли мне люди, – старшина хмуро поглаживал усы, готовясь продолжить свой рассказ. - Стаж беспризорного мальца у меня был небольшой. Люди добрые надоумили, и я сам пришёл в трудовую колонию, которая находилась в несколько километрах от Полтавы. Там проверили степень моей грамотности и зачислили в третью группу, то есть в третий класс. В колонии была неплохая библиотека, так я по несколько раз перечитал все имеющиеся там книги. Я был счастлив с книгами. Они заглушали мою душевную боль, заполняли моё одиночество, раскрывая мне окружающий нас мир, такой таинственный, загадочный, красивый... Одним словом, я стал ужасным книгоедом.
- Ты, дядя Костя, от голода стал кушать книги? - у Алихана аж глаза широко округлились от жалости к старшине. Он обнял старшину и жалеючи погладил его по плечу - Ты съел все сухари, которые оставила тебе твоя мама? Дядя Костя, но это же не вкусно кушать бумагу. У тебя живот не заболел?
Алихан продолжал поглаживать старшину по плечу. Он как всегда своими неожиданными вопросами вызвал смех. Старшина схватил его и прижал к себе:
- Эх, дружок, как хорошо, что на свете есть ты. Всю горечь и боль можешь снимать с нашей души. Люблю тебя, сорванца!
Старшина начал тормошить Алихана, а он, смеясь, отбиваясь от старшины, всё твердил своё:
- Ты всё-таки скажи, книги ты кушал всухомятку или запивал водой?
- Алихан, угомонись, дай дорассказать дяде Косте, – Севиль решила уже построже угомонить расшалившегося сына, хотя в душе была благодарна ему за то, что он как всегда своим неугомонным, по-детски непосредственным характером, вовремя создает радужную ауру.
- Да не ел я книги, дорогой мой Алихан. Это просто так говорится. Когда любишь читать много книг, говорят «книгоед». Вот ты, Алихан, я точно знаю, «сказкоед», потому что любишь слушать сказки. Надеюсь, теперь-то ты понял, что такое книгоед? – старшина не мог удержаться от улыбки, глядя на Алихана, лицо которого, да и весь его вид, выражали удовлетворённость объяснением старшины, кто такой книгоед.
- Я всё понял. Человек, который очень что-то любит, - «ед». Тётя Марина, а вы что за «ед»? - вдруг обратился с вопросом к Марине Алихан.
- Когда у меня хорошее настроение, я люблю петь. Вообще люблю слушать красивые песни, хорошую музыку.
- Значит, тётя Марина, вы «песняед» и «музыкоед», – заключил под общий смех Алихан. - Мама, а ты что за «ед»?
- Я «Алиханаед», сынок. И, пожалуйста, дай, в конце концов, возможность дяде Косте завершить свой рассказ, - Севиль, смеясь, протянула руки к сыну.
Алихан перебрался к ней, сел ей на колени, обнял её и задумчиво сказал:
- Я всех люблю: маму, батю, дядю Костю, тётю Марину, моих бабушек и дедушек - всех люблю. Тогда выходит, что я «всехоед».
Детское умозаключение Алихана о всехоедстве вызвало дружный смех, который разрядил обстановку. И от печального, грустного настроя, вызванного рассказом старшины, почти не осталось следа.
- Дядя Костя, можешь говорить. Мама, тетя Марина и я слушаем тебя, - не обращая внимания на общий смех, Алихан с невозмутимым видом обратился к старшине.
- Спасибо, Алихан, за разрешение, - пошутил старшина и продолжил свой рассказ. - В колонии я окончил восемь классов, приобрел несколько рабочих профессий: токаря, слесаря, столяра - и все по высшему разряду, - не без гордости уточнил старшина. - В восемнадцать лет меня призвали служить в армию. Втянулся в армейскую жизнь легко, за короткий срок привык к строгому солдатскому распорядку. Служба в армии пришла мне по душе: кормят хорошо, одевают, обувают, уму разуму учат, ну и самое главное, в армии дисциплина намного строже, чем на гражданке - и я остался на сверхсрочную службу. На гражданке у меня из родных никого не было, один как перст на белом свете. Так что армия стала моей семьёй, моим родным домом, - старшина развёл руками и натянуто улыбнулся, - вот и вся моя жизнь, как на ладони.
- Костя, мы, наверное, тебя утомили, но очень хочется услышать рассказ про твои ордена, о том, как ты их заслужил, - Марина поймала себя на том, что уже во второй раз, независимо от себя, она обращается к старшине на «ты», по имени и, от смущения покраснев, добавила, - пожалуйста, Константин Николаевич, расскажите, нам очень интересно.
Старшина улыбнулся Марине, потом бросил тревожный взгляд на Севиль:
- Вы, случайно, не утомились? Выглядите усталой. Может, и Алихану пора спать?
- Нет, Константин, я не утомилась, не беспокойтесь, со мной всё в порядке, - Севиль постаралась бодро улыбнуться. - Вы очень интересный рассказчик, и время за разговорами незаметно бежит. И нам всем интересно узнать историю ваших наград. Заслужить два ордена Красной Звезды не каждому по плечу. Так что и я, и Марина, и Алихан готовы с большим интересом слушать вас.
- Дядя Костя, я уже приготовился тебя слушать. Давай, рассказывай, - Алихан удобно уселся на коленях матери. Она обняла его, он тоже обнял её и, прислонившись к материнской груди, приготовился слушать очередной рассказ старшины Константина Коваля.
- Ну, так и быть, уговорили, - и старшина приступил к своему очередному повествованию. - В двадцать лет я дослужился до звания старшины, стал профессиональным солдатом, – и он с нарочитой важностью усмехнулся в усы. - У меня были отличные наставники, прошедшие огонь и воду. Да и сам я старался в поте лица стать образцовым солдатом. Служил я в саперных войсках. Наряду со строительными работами, мы восстанавливали или демонтировали различные объекты, представляющие военно-стратегический интерес. Здесь мне здорово пригодились полученные мной на гражданке профессиональные навыки токаря, слесаря, столяра.
В армии я страстно увлёкся минным делом. Я научился ловко разминировать различные типы мин. Как-то в нашем полку устроили учебное соревнование по скоростному разминированию мин сложнейшей конструкции. И, без ложного бахвальства, я опередил самых опытных минёров.
Однажды меня вызвали к командиру полка и объявили, что я назначен старшим группы, состоящей из семи самых опытных минёров. Перед нами поставили задачу разминировать бывшую прифронтовую полосу Украины, которая была заминирована ещё со времён германской войны. Кайзеровцы тогда заминировали подступы ко многим сёлам, люди и гужевой транспорт иногда подрывались на этих минах. Мы в короткий срок подчистую разминировали эти места, и за успешное выполнение этого задания вся наша группа была представлена к награде. Вот так я и получил свой первый орден Красной Звезды.
После минутной паузы старшина Константин Коваль продолжил:
- История моего второго ордена такова. В середине июня 1936 года в Республиканской Испании был поднят фашистский мятеж испанских фалангистов при поддержке фашистских Германии и Италии. Я, как и многие мои сослуживцы, подал рапорт своему командованию, в котором заявил о своём желании сражаться против фашистских мятежников, исполнить свой интернациональный долг по защите Испанской Республики. В политотделе мою просьбу уважили. И через месяц, после немалых мытарств, пройдя территории нескольких соседних государств, я прибыл в Испанию. Меня определили в диверсионно-разведывательный батальон, которым командовал капитан Тур.
Услышав это имя, Севиль незаметно улыбнулась. Старшина Константин Коваль, не прерывая свой рассказ, понимающе посмотрел на неё:
- Для конспирации все добровольцы имели вымышленные имена. Никто не знал настоящего имени друг друга, кто из какой страны, какой национальности. И хотя по внешнему виду, по разговорной речи, акценту можно было узнать, кто есть кто, но мы придерживались правил конспирации, делая вид, что мы друг о друге ничего не знаем. Я хорошо говорил по-польски, мог сносно изъясняться по-немецки. Выучился этому языку, будучи колонистом, наша учительница по немецкому языку была обрусевшей немкой. Я взял себе имя моего деда Ростислава. Ребята называли меня Слава-поляк, а иногда в шутку, пан Ростислав. Мой командир, капитан Тур, был мужчиной огромного роста, на целую голову выше меня, хотя и меня Бог ростом не обидел. Необыкновенной силы был человек: пальцами гнул пятак, словно мякину, подковы гнул, будто они тонкие проволоки, - вдруг лицо старшины осветила восторженная улыбка. - Был забавный случай. Наш батальонный водовоз, пожилой доброволец - мы в шутку называли его папашей Жаком, - привозил в большой бочке питьевую воду для кухни. Он любил важно восседать на козлах своей колымаги, то бишь телеги, - старшина добродушно усмехнулся в усы. - Додумался наш Жак на телеге пристроить высокое сидение. И важно восседая на этом сидении, то есть на козлах, он вызывал добродушный смех у солдат. Жеребец у него был пегий, не совсем старый, тягловой, норовистый, с приличной скоростью, в пределах своей одной лошадиной силы. Ребята всю воду слили в котлы, и Жаку нужно было уже порожняком возвращаться, чтобы привезти воду ещё раз, про запас, на ужин. Вдруг его жеребец встал и не идёт. Жак его и кнутом хлестал, и ласково на каком-то непонятном лошадином языке уговаривал двинуться с места и продолжить свою лошадиную работу, то есть идти за водой, но жеребец упёрся и ни в какую, ни туда, ни сюда. Жак решил его корочкой хлеба подсластить, но жеребец корочку хлеба съел и, словно насмехаясь над Жаком, стоял, размахивая своим хвостом, словно проклятый. И своими жеребячьими глазами смеялся Жаку в лицо, скаля зубы, подёргивая губами, словно испытывал нервную систему бедного Жака. Ребята падали от смеха, глядя на это смешное представление. На весёлый хохот к нам вышел капитан Тур. Увидев, как жеребец измывается над Жаком, он тоже присоединился к нашему веселью. Смеялся капитан Тур заразительно, весело. Потом он подошёл к Жаку и попросил его отойти от жеребца. Все замерли, ожидая, что же произойдет дальше. Капитан Тур подошёл к жеребцу с тыла и правой рукой дал такого леща по его крупу, что бедное животное, заржав, видимо, от неожиданного удара и от боли, судорожно повалилось на задние ноги. А через несколько секунд подогнулись и передние ноги. Минут пять, а может чуть дольше, жеребец осоловело крутил глазами, потом, уткнувшись головой в землю, замер. Нам показалось, что бедное животное окочурилось. Капитан Тур огорченно смотрел на неподвижно лежавшего жеребца, сожалея, что не рассчитал силу своего удара. Веселое настроение испарилось. Было жалко и жеребца, и онемевшего от всего случившегося бедного Жака.
Но вдруг жеребец как-то тоскливо заржал, вскочил на ноги, покрутил головой и понесся с бешеной скоростью, а Жак, смешно размахивая руками, пустился бежать за своим оригинальным видом транспорта, пытаясь остановить его. Взрыв нашего смеха заглушил грохот телеги и вопли Жака, пытавшегося вразумить жеребца и уговорить остановиться. Когда смех поутих, один из наших ребят, болгарин Петр Недялко, весельчак и балагур, с восхищением воскликнул: «Не хотел бы я быть на месте этого несчастного жеребца, так можно и без хребта остаться».
Глаза старшины смеялись. Видимо, он явственно вновь представил этот смешной эпизод и с восхищением продолжил свой рассказ:
- Все мы были поражены силищей капитана Тура. Один хлопок по крупу, и, как говорят в боксе, жеребец в нокауте. Реплика Петра Недялко рассмешила нас окончательно, смеялись аж до слёз, и капитан Тур смеялся вместе с нами.
- Дядя Костя, а этот бедный Жак догнал своего жеребца с телегой? Мне жеребца не жалко, так ему и надо. Правильно ему влетело за то, что он не слушался бедного Жака, – Алихан сердито сдвинул брови и с нетерпением ждал ответа.
- Да, Жак догнал свою колымагу. Но самое интересное, что впредь, когда жеребец пытался вновь ослушаться Жака, тот что-то нашептывал жеребцу на ухо, похлопывал рукой по крупу, и жеребец, на удивление всем, сразу прекращал свои капризы, - старшина не удержался от смеха.
- Наверное, Жак пугал его капитаном Туром. Кому охота получать такие страшные затрещины? - Алихан сильно взмахнул рукой по воздуху, показывая, какой мощной может быть затрещина.
Выходка Алихана вызвала общий смех. Лишь старшина почему-то не рассмеялся. Тень задумчивости легла на его лицо, потом он рассеянно улыбнулся Алихану:
- Может, ты и прав Алихан, что Жак устрашал жеребца новой затрещиной капитана Тура. Не знаю, не знаю, - старшина как-то странно ушёл в себя, думая о чём-то своём.
- Дядя Костя, - Алихан прервал раздумья старшины, - ты смог бы как капитан Тур дать такую затрещину, чтобы жеребец упал на землю?
- Повалить на землю такого норовистого жеребца я, пожалуй, смог бы. Но дать такую затрещину, которую дал жеребцу капитан Тур, у меня силёнок не хватило бы. Капитан Тур был очень сильным.
Алихану было обидно, что кто-то оказался сильнее его друга старшины:
- Выходит, что капитан Тур сильнее тебя. А ведь ты такой огромный и сильный!
- Да, Алихан, капитан Тур, мой командир, был и ростом выше, и сильнее, и мудрее меня, - и уже обращаясь к Севиль и Марине, он продолжил. – Как-то мы с согласия капитана Тура решили проверить предел его физических возможностей в искусстве единоборства. Подобралась команда из двенадцати самых сильных и умелых рукопашных бойцов, и я был среди них. Задача заключалась в том, что мы все чохом должны были напасть на капитана Тура и связать его. Эксперимент для нас закончился полным поражением. Он разметал нас играючи, как котят. Мы летели кубарем в разные стороны. При этом он успевал каждого из нападающих мягко, аккуратно подстраховывать, чтобы тот не покалечился.
Капитан Тур был для нас фантастически недосягаем. Его неуемная сила в сочетании с филигранной техникой рукопашного боя была неизмерима, превышала все человеческие возможности. И при всей своей незаурядной силе капитан Тур был для всех нас отзывчивым другом, но одновременно и строгим командиром. Мы все его любили. Его очень ценили и уважали в штабе главного командования. Сама Пасионария, что означает Пламенная, великая патриотка Испании, любила капитана Тура, как родного сына, – старшина улыбнулся Алихану, которому было обидно слышать о превосходстве капитана Тура над старшиной.
Не обращая внимания на обиженного Алихана, старшина продолжил рассказ о своем испанском командире:
- Капитан Тур носил пышные усы и густую короткую, но широкую бороду. Она у него была жгуче чёрного цвета и закрывала всю нижнюю часть его лицо. Густые волнистые волосы, тоже чёрного цвета, красиво прикрывали большой широкий лоб. Трудно было определить его возраст, но огромные карие глаза его всегда светились молодым задором, неизмеримой отвагой и бесстрашием. При всей своей величавой мощи, он был очень стройным, я бы сказал, щеголеватым. Походка у него была легкая. Даже самые выносливые ходоки не могли тягаться с ним. Он был неутомим. Когда мы марш-броском проходили, а бывало и пробегали по двадцать, тридцать и даже больше километров, он оставался свежим, будто и не совершал эти тяжелейшие марш-броски. Лишь я и несколько наших ребят могли ещё кое-как плестись за ним вплотную.
Старшина сделал минутную паузу, а затем с твёрдой убеждённостью заметил:
- Эта могучая, неуемная сила, видимо, была дана ему в дар самим Господом для свершения им добрых и благородных дел, - в голосе старшины Константина Коваля зазвенели искренние нотки восхищения своим командиром и гордости за него. - Я предполагал, что капитану Туру не больше тридцати пяти лет, по крайней мере, борода и усы заметно взрослили его.
Старшина задумчиво улыбнулся всем троим. Севиль, обняв сына, с волнением слушала старшину. Она давно догадалась, о ком идёт речь. Марина слушала старшину с нескрываемым интересом, его рассказ увлёк её. А Алихан, всё ещё будучи недовольным превосходством какого-то капитана Тура над его другом старшиной Константином Ковалем, продолжал хмуро слушать его.
- Капитан Тур владел многими языкам. Он отлично говорил на немецком, итальянском, испанском, французском, английском, хорошо изъяснялся на польском и венгерском, но никогда не говорил на русском. Я не мог представить себе, как можно владеть столькими языками и не знать русского языка. Как-то в личной беседе я задал ему вопрос, где он обучался искусству единоборства и сколько всего он знает языков. Он мне ответил, что тайны боевого искусства передавались в их роду из поколения в поколение в течение восьми веков, а для того чтобы выучить тот или иной язык, надо уметь любить и ненавидеть; ведь настоящий воин должен знать язык и друга, и врага. Потом капитан Тур с безобидной усмешкой пообещал мне, что когда-нибудь при удобном случае он продолжит со мной беседу на интересующие меня темы. Я так и не уяснил для себя, кто он по национальности, из какой он страны. Но мной был сделан бесспорный вывод о том, что капитан Тур является незаурядной личностью, воином высочайшего класса.
- С ваших слов, капитан Тур выглядит каким-то сказочным богатырём. Интересно было бы на него посмотреть. На самом деле он таков, каким вы его описываете,– несколько иронично и с сомнением в голосе заметила Марина.
- Мир тесен, Марина Григорьевна, может быть, когда-нибудь ваши дорожки с капитаном Туром пересекутся. Всякое бывает в жизни. И тогда, я в этом уверен, ваше мнение о капитане Туре совпадет с моим, - старшина посмотрел на Марину.
Искра обиды вспыхнула в его глазах. Овладев собой, он бросил незаметный взгляд на Севиль, которая с непроницаемым выражением лица, затаив дыхание, вместе с сыном слушала старшину. Марина почувствовала холодок в ответе старшины на её замечание о капитане Туре и решила как-то сгладить своё неловкое высказывание:
- Костя, прошу вас не обижаться на меня. Я не хотела обидеть вас. Ну правда же, таким идеальным получается ваш капитан Тур, без изъянов, просто удивительно.
- Я вас понимаю, Марина Григорьевна. Не часто можно встретить идеального человека, без изъянов, но капитан Тур - редкое исключение. И я не побоюсь сказать, что считаю его святым, просветленным человеком, - такой резкий ответ старшины не обидел Марину.
Она положительно оценила, верность старшины своему другу и командиру.
- Верность в дружбе дорогого стоит. Это очень похвально, Константин Николаевич, – нарочито официальным тоном ответила Марина.
Старшина пытливо посмотрел прямо в глаза Марины, которая в свою очередь, добродушно улыбаясь ему, ждала ответа. И он хоть и задушевно, но строго отчеканил:
- Я всегда был и буду верен в дружбе и в любви к своим друзьям. Будьте уверена в этом, Марина. И примером для меня всегда был капитан Тур.
- Константин, ни я, ни мой сын не сомневаемся в искренности ваших слов. Я уверена, что и у Марины нет ни капельки сомнения по поводу ваших принципов, касающихся дружбы и любви к своим друзьям, – Севиль взволнованным голосом пресекла, как ей показалась, возникшую легкую напряжённость между Мариной и старшиной Константином Ковалём. – Вы, Константин, заинтриговали нас своим рассказом. Так что мы вас внимательно слушаем.
И, уже обращаясь к Марине, Севиль ласково добавила:
- Правда, Мариночка, очень интересно, что же было дальше?
До сих пор молчавший Алихан тоже вставил своё слово:
- Дядя Костя, а вы с капитаном Туром много врагов победили?
Старшина внутренне улыбнулся детскому вопросу своего маленького друга. Особенно наивно звучало в его устах слово «победили». «Нет, дорогой мой Алихан, не победили, а уничтожали врагов, и немало их уничтожили», - мысленно ответил своему маленькому другу старшина. Но вслух ответил ему так, как и следовало ответить шестилетнему малышу:
- Конечно, мы с капитаном Туром победили много врагов, – и, уже обращаясь к Севиль и Марине, продолжил, - фашисты за голову капитана Тура обещали крупную сумму денег, а также имение с хорошим хозяйством. В своих взвывавших к предательству листовках фашисты перечисляли его особые приметы, - старшина нахмурился, о чём-то задумался, потом продолжил. - Надо сказать, точными были приметы капитана Тура. Видно, опытные контрразведчики врага охотились за ним. Однако среди населения не нашлось ни одной чёрной души, которая польстилась бы на фашистские деньги и на их имение. Фашистские ищейки всегда оставались с носом. Каждый испанский крестьянин, рабочий, стар и млад, знали, что капитан Тур - карающая молния для фашистов. Он со своими разведчиками, словно невидимки, внезапно появлялся в тылу фалангистов-фашистов. Они взрывали склады боеприпасов, уничтожали живую силу и технику, приводя фашистов в бессильную ярость. Одно имя капитана Тура наводило на них безумный страх. И вот мне посчастливилось больше года воевать с фашистами под его началом.
Глаза старшины были полны восхищения своим командиром. И ещё он был горд тем, что рядом с капитаном Туром сражался и он, Константин Николаевич Коваль.
- В августе 1937 года капитан Тур отобрал десяток самых сильных и опытных бойцов, в том числе и меня, хотя все бойцы его диверсионно-разведывательного батальона были крепкими и смелыми парнями. В течение недели он усиленно тренировал нас, обучая хитрым приемам рукопашного боя. Мы поняли, что капитан Тур сам лично готовится к очередному боевому заданию и из нашей десятки, видимо, будет выбирать себе напарника.
Он был на особом положении у верховного командования. Капитан Тур был единственным командиром батальона, которому разрешалось в особо важных ситуациях без согласования с командованием лично возложить временное руководство батальоном на своего начальника штаба или на командира одной из рот. А самому проводить в тылу врага разведку с целью сбора информации о противнике, а также проводить диверсионные акции. Обычно капитан Тур уходил в разведку один. Очень редко он брал кого-то себе в напарники. Стать напарником капитана Тура было большой честью для каждого из нас, но похвастать этим могли всего несколько человек. Это были исполины, могучие горцы: каталонец по имени Феррер и баск из провинции Биская Дэвид, а также жилистый, словно сплетённый из железного каната, всегда молчаливый, хладнокровный, неистовый в рукопашном бою фин Йоханнсен и степенный, медвежьей силы немец из Баварии Вольдемар.
Мне не приходилось бывать напарником капитана Тура. Я командовал взводом минёров и участвовал во многих боевых операций в тылу фалангистов-фашистов в составе диверсионно-оперативных групп под командованием того или иного офицера нашего батальона. Несколько раз капитан Тур поручал и мне руководить небольшой диверсионно-оперативной группой для совершения диверсионных акций в тылу врага. Но я ещё ни разу не был к тому времени его личным боевым напарником в проводимых им спецоперациях. И то, что капитан Тур отобрал меня в лучшую десятку бойцов, вселило в меня надежду, что и я могу стать его напарником, вместе с ним участвовать в его спецоперациях. В течение семи дней учебных тренировок, проводимых капитаном Туром, я старался в поте лица, интуитивно чувствуя, что капитан Тур наблюдает за мной. А когда во время тренировочных схваток я одолел таких сильных и опытных бойцов как финна Йоханнсена, каталонца Феррера и немца Вольдемара, капитан Тур, довольный моим рвением в учебно-тренировочном процессе, шутя похвалил меня: «Ясновельможный пан Ростислав, с вами я пошёл бы в разведку»,– и, весело смеясь, протянул мне руку. Ребята обступили меня, начали поздравлять, я от радости и от смущения не знал, что и сказать. Положительная оценка капитана Тура, для меня была лучшей наградой.
Глаза старшины Константина Коваля излучали радостную гордость.
- По истечению семи дней тренировочного процесса капитан Тур вызвал меня к себе, и у нас состоялась содержательная задушевная беседа. В основном говорил он, - старшина задумчиво улыбнулся и начал пересказывать беседу капитана Тура с ним с чувством дорогого для него воспоминания. – «Пан Ростислав, за всё время твоего пребывания в моём батальоне у меня к тебе не было ни единого нарекания. Как твой командир я доволен тобой. Ты отличный минёр, провёл ряд успешных операций в тылу противника, физически очень силён и талантлив в рукопашном бою, в меру хладнокровен и расчетлив – все это качества, нужные разведчику. Но кое-что меня в тебе беспокоит», - и капитан Тур так посмотрел мне в глаза, словно хотел заглянуть мне глубоко в душу. И тогда я обиженно спросил его: «И что же такое во мне беспокоит моего командира?». Капитан Тур почувствовал в моём вопросе обиженную иронию. Он продолжал смотреть на меня испытывающим, цепким взглядом. Потом взгляд его по-доброму смягчился и, улыбнувшись, он сказал: «Ты, пан Ростислав, не обижайся на меня. Я - твой командир и обязан сказать тебе то, что я о тебе думаю. Ведь все мы тут товарищи по оружию, да и ты тоже можешь сказать мне, что ты думаешь о своём командире». Тут я не выдержал и резко прервал его: «Ты, командир, не тяни резину, говори, как есть. Что тебя беспокоит?». Я с нетерпением ждал его ответа. Капитан Тур добродушно усмехнулся в усы и строгим голосом медленно ответил мне: «Пан Ростислав, меня беспокоит твоя бесшабашная храбрость. Лихость не всегда украшает воина. Бесшабашная храбрость может и подвести его в нужную минуту. Воину непростительно исключать из своего арсенала такой важный фактор, как осторожность. Не зря мудрецы еще в древности говорили, что осторожность не трусость, а одна из форм храбрости. Исходя из моих наблюдений, у тебя чувство осторожности прихрамывает, а мне с тобой скоро идти на задание в тыл врага». Услышав такое неожиданное сообщение, я не смог скрыть свою радость. В глубине души, конечно, я надеялся, что капитан Тур когда-то и меня выберет в напарники. Ведь недаром я был отобран в десятку лучших бойцов, среди которых были и те, которые не раз ходили с капитаном Туром в тыл врага. И поэтому это сообщение для меня было приятной неожиданностью. И в радостном порыве я ему ответил: «Я разминировал не одну сотню мин. Ошибиться минеру смерти подобно, так что осторожности мне не занимать. А насчёт храбрости, так я учусь, на старших глядя». Мои слова, видимо, ему понравились. Он от души рассмеялся, потом, резко прекратив смеяться, тихо обратился ко мне: «Слушай, Слава-поляк, меня внимательно, - при этом его глаза заблестели холодной решимостью, - я выбрал тебя в напарники. И дело, на которое мы идем, очень важное и опасное. Ты согласен идти со мной? Я тебе не приказываю, тут должно быть добровольное согласие». На что я несколько возмущённым и обиженным тоном ответил: «Ну что за нелепый вопрос? Конечно, согласен. Так что ставь задачу, командир». «Как я уже говорил, задание, которое мы должны выполнить, очень ответственное. Нужно пробраться в тыл фалангистам, встретиться с нашим законспирированным разведчиком, получить от него очень важную для нашего командования информацию. Срок нам дан на исполнение десять дней, - капитан Тур сделал многозначительную паузу и медленно отчеканил каждое слово. - Но мы должны управиться на два-три дня раньше намеченного срока, чего бы нам это не стоило. И кровь из носу, мы должны выполнить задание без сучка и задоринки. Чем быстрее доставим полученную от нашего разведчика информацию командованию, тем сильнее враг получит удар, удар сокрушительной, неотразимой силы».
Старшина тяжело вздохнул, словно хотел глотнуть доброй порции кислорода и собраться мыслями. Севиль и Марина, затаив дыхание, ждали продолжения рассказа. Даже маленький Алихан, не всё сознавая из рассказа старшины, понял самое главное: что дядя Костя и его командир капитан Тур должны пойти туда, где очень страшно. И он выжидающе сопел, ожидая конца рассказа.
Чуть передохнув, старшина Константин Коваль продолжил свой рассказ.
- Но я чувствовал, что капитан Тур мне многое не договаривает, и этот бесстрашный человек был чем-то очень обеспокоен. Тогда я подумал, что, может быть, у него все-таки остались какие-то сомнения насчёт своего выбора. И тогда я обиженно заметил: «Капитан, прошу во мне не сомневаться, ты сделал выбор правильный. Я и тебя, и себя не подведу». На что капитан Тур устало улыбнулся и как-то по-особому посмотрел на меня: «Я знаю, что выбор мой правильный. В тебе я не сомневаюсь, потому что я тебя хорошо знаю. После выполнения задания я тебе кое-что разъясню». Потом капитан Тур своим обычным шутливым тоном завершил разговор: «Ну что, ясновельможный пан Ростислав, пора нам отдохнуть, набраться сил перед нашей дорогой. Ночью мы выступаем».
Старшина провёл рукой по своим кудрям. Глаза его горели суровой решимостью, словно вот сейчас, сию минуту он вновь должен идти с капитаном Туром на опасное задание. Потом он тихонечко кашлянул в кулак, взгляд его потеплел:
- Я тогда не обратил внимания на слова капитана Тура о том, что он меня хорошо знает. Но его разговор со мной перед уходом на задание меня взволновал. Он разговаривал со мной по-братски, как с родным человеком. И когда он сказал, что хорошо меня знает, в его голосе зазвучала такая доброта, что сердце моё сдавила далекая детская грусть. Словно со мной заговорили мои родные, дед и мать, ласково, ободряюще.
Старшина, вновь задумавшись, ушёл в себя. Алихан, увидев, что старшина о чём-то задумался и прервал свой рассказ, озадачил всех своей, как всегда, длинной, смешной и одновременно трогательной репликой:
– Дядя Костя, ты не переживай. Всё ведь хорошо. Ты же сейчас с нами. А всё, о чем ты рассказываешь, было давно. Так что ты просто рассказывай и не переживай. А то я тоже начинаю, как и ты, переживать. И тогда сердце моё так быстро стучит, как будто хочет куда-то убежать, а куда, я сам не знаю.
Марина и старшина с недоумением и нежностью посмотрели на не по-детски сёрьезное лицо маленького Алихана. А Севиль поцеловала сына, крепко обняла его и твёрдым, одобрительным тоном, улыбаясь, обратилась к старшине:
- Константин, я поддерживаю своего сына. Когда вы рассказываете, вы так сильно волнуетесь! И поэтому мы с Алиханом будем крепко держать кулачки за вас и за капитана Тура, чтобы вы благополучно смогли преодолеть все трудности и опасности на вашем пути.
Она посмотрела на старшину так проникновенно и решительно, что ему, Константину Ковалю, на минуту показалось, что события, о которых он рассказывает Севиль, Марине и Алихану, происходят в настоящем.
- Я тоже буду молиться за вас и за капитана Тура, - сказала Марина, с нетерпением ожидая продолжения рассказа.
- Наконец мы выступили, капитан Тур и я, - продолжил свой рассказ старшина. - Ушли мы ночью, тихо, незаметно. Вооружены мы были основательно. Карманы наши были набиты гранатами, по автомату и пистолету на брата, а также по два массивных ножа на каждого - самое главное оружие, как считал капитан Тур, для рукопашного боя. Кстати он, с ножами творил необыкновенные чудеса, – восхищённо пояснил старшина. - Необыкновенно метко попадал в цель с расстояния 15-20 метров, жонглировал ножами, словно в цирке, работал обеими руками, словно мощный самолётный пропеллер. Этому искусству обращаться с ножами он учил всех своих бойцов. При этом любил повторять: «Чтобы поразить в рукопашном бою врага, и не одного, нужно уметь наносить молниеносные, неуловимые удары. Для этого нож должен быть живым продолжением руки, и не просто руки, а разумной руки».
Вдруг старшина поймал на себе взгляд Марины, задумчивый и какой-то грустный. Старшина был внимательным человеком. Его чуткая натура точно определила душевное состояние Марины и, резко прервав свой рассказ, неожиданно для всех он обратился к ней:
- Марина, вы – врач, и чтобы спасти больного от какой-либо страшной болезни, угрожающей ему смертью, вы со скальпелем в руках, то есть, с хирургическим ножом, вступаете в схватку со злом. Ибо болезнь, угрожающая человеку смертью, есть зло. И тогда вы твёрдой рукой безжалостно режете, кромсаете и, уничтожив это зло, спасаете человека, возвращаете его к жизни. И мы, все испанские добровольцы, были безжалостны и тверды в войне с этой «чёрной чумой». Мы сознательно вступили в схватку с фашизмом, с этой чёрной болезнью, с этим страшным злом, проповедующим режим жестокой реакции, глумление над святыми человеческими ценностями, уничтожение тысяч и тысяч ни в чём не повинных людей. Мы хотели уничтожить эту болезнь на корню, но жизнь показывает, что схватка наша ещё не закончена.
Старшина тяжело вздохнул и тихо продолжил:
- Я уверен, что с этой болезнью, с этим злом нам придется еще сразиться не на жизнь, а на смерть. Так что, Марина, не считайте, меня, капитана Тура и всех наших товарищей кровожадными и жестокими воинами.
Заметив попытку Марины возразить ему, старшина, дружелюбно улыбнувшись, не дал ей такой возможности и продолжил свою мысль:
- Когда я говорил о виртуозном владении боевыми ножами в рукопашной схватке, мне показалось, что в ваших глазах блеснула тень разочарования и что вам, Марина, неприятно было это слышать.
Взгляд Марины продолжал оставаться грустным. Она печально покачала головой и возразила старшине:
- Костя, вы напрасно подумали, что я могу осудить вас, капитана Тура и всех ваших боевых товарищей в излишней воинственности, жестокости. Просто мне горько и страшно слышать, как люди убивают друг друга по политическим, расовым, религиозным мотивам. История показывает, что во все времена жизненные противоречия в обществе приводили к гибели целые народы. Всё это в моей душе вызывает горькое сожаление
- Фашистская идеология - это идеология нелюдей. И человечеству ещё предстоит сражаться с этим страшным злом, а сражаться с нелюдями следует жёстко и безжалостно, во имя спасения человека, - с решительной убежденностью высказал свою мысль старшина.
Маленькому Алихану трудно было понять возникшую между дядей Костей и тетей Мариной дискуссию, но для себя он уяснил самое главное, о чём и не упустил шанса высказаться:
- Тётя Марина, дядя Костя правильно говорит. Раз злые нечеловеки мучают людей, значит они чудовища. Ну, как в сказках бывают: Кощей Бессмертный, Змей Горыныч, Баба Яга и много разных многоголовых драконов. И их убивают богатыри своими огромными мечами, и правильно делают. Только я не понимаю, почему капитан Тур и ты, дядя Костя, взяли с собой на войну ножи, а не мечи. Ведь ножи меньше, чем мечи, и ножом отрубить голову Кощею Бессмертному, например, будет трудно.
Детская наивная философия Алихана, его сравнение старшины Константина Коваля и капитана Тура со сказочными богатырями, побеждающими чудовищ, вызвали добродушный смех у Марины. Она протянула руки к Алихану:
- Ах ты, наш маленький философ, дай я тебя обниму.
И, пересадив мальчика от Севиль к себе, обняла его. Севиль и старшина с удивлением смотрели на Алихана, безропотно позволившего Марине обнять себя. А он, доверчиво прислонившись к ней, продолжал вопросительно смотреть на старшину, ожидая от него ответа на свой вопрос.
- Давным-давно, когда ещё не было автоматов и пистолетов, воины сражались мечами и стреляли из луков стрелами. А теперь на Кощеев Бессмертных, Змеев Горынычей и разных чудищ и драконов, помимо огнестрельного оружия, достаточно и наших ножей. Так что, Алихан, абсолютно не беспокойся. Нашими ножами всем чудищам головы порубить сможем, - весело заверил своего маленького друга старшина и продолжил свой рассказ. - Мы с капитаном Туром ловко, незаметно обойдя заслоны врага, добрались до места встречи без каких-либо происшествий. В небольшом леске, окружённом зелёными кустарниками, нас ждал человек, невысокого роста, в плаще, с винтовкой за плечом, на голове широкополая шляпа. Я стоял в стороне, где-то в тридцати шагах от них. Как говорили бывшие колонисты, на стрёме, то есть на часах. Поэтому не видел лица нашего разведчика. Капитан Тур и разведчик разговаривали минут десять. В основном говорил разведчик, а капитан Тур внимательно его слушал, лишь изредка задавал вопросы, на которые разведчик отвечал торопливо, осторожно оглядываясь по сторонам. Они попрощались, и человек этот исчез, словно провалился сквозь землю. Капитан Тур торопливо подошёл ко мне, хмуро и сердито бросил: «Быстро уходим».
Старшина взял стакан уже остывшего чая, сделал глоток и, увидев тревожный взгляд Марины, печальную улыбку Севиль и нетерпеливо сопящего маленького Алихана, решил больше не делать пауз в своём рассказе.
- Возвращались к своим почти бегом. Вот уже двое суток мы были в пути без отдыха, не делали даже короткие остановки, очень торопились. Я не мог надивиться неутомимости и мощи капитана Тура. Он дышал ровно, словно не было этого тяжёлого двухсуточного пробега без сна и отдыха. Капитан Тур почувствовал, что я подустал, и, видя, что я не подаю виду, обратился ко мне, как всегда шутливо, но в голосе его звучали тревожные нотки: «Слушай, ясновельможный пан Ростислав, давай немного отдохнём. Я, честно говоря, порядочно устал». От такого предложения капитана Тура я покраснел от смущения. Он, чтобы не обидеть моё самолюбие, признался в якобы своей усталости. В душе я был признателен капитану Туру, но не хотел, чтобы он был ко мне снисходителен. Стараясь придать своему голосу бодрость, я ему сказал: «Спасибо, капитан. Я сам хотел попросить тебя сделать перекур. Честно говоря, ноги мои уже начали выписывать кренделя. Так что минут десять отдыха нам не помешает».
Капитан Тур понимающе улыбнулся мне. Улыбка у него была добрая и грустная. Потом взгляд его стал беспокойно хмурым. И он как-то особенно, по-родному посмотрел на меня. От этого его взгляда сердце моё дрогнуло, как от тяжёлого предчувствия. Он подошёл ко мне, положил руку мне на плечо. Я понял, что он хочет мне сказать что-то важное, и не ошибся. Капитан Тур, словно остерегаясь, что его могут подслушать, тихо обратился ко мне: «Слушай меня внимательно. За нами идёт мощная погоня и впереди нас ожидает засада». «Откуда ты знаешь, капитан, о погоне и засаде?» - удивлённо спросил я. «Знаю, – коротко отрубил он и продолжил, - знаю от верного источника. Фашисты знают, что у них в тылу капитан Тур с важной информацией для нашего командования. Но они не в курсе, что у меня есть напарник, который должен подстраховать меня. Ты, Ростислав, должен уходить по этой дороге до того, как завяжется бой с ожидающей меня засадой». При этом капитан Тур вытащил из-за пазухи небольшую карту местности и показал мне мой маршрут: «Про этот маршрут никто не знает даже в штабе командования. Я лично готовил этот маршрут отхода. Ты обязательно должен выйти к нашим и передать этот пакет, - капитан Тур протянул мне небольшой, запечатанный тремя сургучными печатями толстый плотный пакет. - И передай лично главкому или Пасионарии. Здесь очень важные сведения. А также доложи им, что в штабе главкома «зарылся крот», - капитан Тур назвал имя предателя. Я был ошарашен. Это было имя известного республиканского командира, который считался героем-патриотом Испании. «Вот такие пироги, ясновельможный пан Ростислав, - хмуро пошутил капитан Тур. - Кто бы мог подумать, что этот лжепатриот смог так глубоко и надёжно законспирироваться и стать одним из лидеров республиканского движения. Об этом страшном предателе ты должен сообщить главкому, это мой приказ». Капитан Тур строго смотрел на меня в упор. «Но я не могу оставить тебя. Тебя могут убить, а я тихо, спокойно, должен уйти? Это не по-нашему, – я с негодованием смотрел на хмурое, задумчивое лицо своего командира. – Я не оставлю тебя, капитан, одного с этой фашисткой сворой. Вместе легче отбиться и вместе выйдем к своим. Осталось-то два-три дня ходу». Я смотрел на него растерянно и умоляюще, не желая оставлять на верную гибель. В моём сердце колотился холодный, до боли режущий страх за его жизнь.
Старшина медленно протянул руку к откидному столу, второй раз взял свой стакан с недопитым холодным чаем, судорожно сделал два крупных глотка. Видимо от волнения горло его пересохло. Он всем сердцем сопереживал уже раз пережитое им. Севиль и Марина с молчаливой тревогой ждали, когда старшина продолжит свой рассказ. Как вдруг маленький Алихан отодвинулся от Марины, встал и пересел к старшине, крепко обнял его и сочувствием сказал:
- Жалко, меня не было с тобой, дядя Костя. Мы бы вместе уговорили капитана Тура одному с врагами не оставаться.
Сочувствие этого необыкновенного малыша и понимание его душевного состояния глубоко растрогали старшину. Слезы подкатились к его горлу, но, не найдя выхода наружу, вернулись в сердце, свернувшись в горький комочек. Немного передохнув, старшина Константин Коваль продолжил:
- Вдруг капитан Тур обратился ко мне на чистейшем русском языке с еле заметным акцентом, который придавал его речи особую привлекательность. До этого мы говорили на польском. «Дорогой мой Константин Николаевич Коваль, я хорошо тебя знаю, знаком с твоим послужным списком. И здесь, в моём батальоне, ты показал себя отличным храбрым воином. И орден свой ты на родине получил заслуженно, а не случайно или по блату, как некоторые штабные крысы. Помимо умения разминировать мины, нужно обладать ещё огромным мужеством, чтобы пользоваться этим умением и уничтожать скрытую в этих минах смерть. И ты своей солдатской жизнью доказал свое мужество. Я выбрал тебя в напарники не только за достоинства воина, но и за дисциплинированность. Так что, дорогой мой земляк, ты должен беспрекословно выполнить мой приказ: оставить меня одного, а самому пробираться к нашим по разработанному мной маршруту. О месте встречи с нашим разведчиком никто не знал. И поэтому предатель, засевший в штабе, не мог сообщить об этом врагу. Но обратный мой маршрут был разработан в штабе, и этот проклятый «крот» сумел передать информацию фалангистам. Это его и выдало. Я знал о существовании предателя в наших рядах, и моя агентурная разработка наконец-то установила личность предателя. О том, что существует второй вариант отходного маршрута, лично мной разработанный, никто не знает. Даже главкому я не говорил о своих планах. Предатель не знает и о том, что у меня есть напарник, который должен подстраховать меня. Он думает, что на встречу с нашим разведчиком я направился в одиночку. Твоё отсутствие в батальоне останется незамеченным, так как я заранее официально уведомил командование, что ты якобы направлен на минирование подступов к некоторым нашим секретным объектам на случай попытки уничтожения их вражеской разведкой. И перечень этих секретных объектов будет представлен лично главкому после выполнения плана минирования. Эта дезинформация - отвлекающий манёвр. Во-первых, предатель уверен, что в тылу врага я нахожусь один и уничтожить меня не так сложно. Во-вторых, предатель уверен, что при поступлении в штаб главкома перечень секретных объектах, подступы к которым заминированы, все равно пройдет через его руки. До твоего прихода к главкому и передачи ему нашей информации предатель не должен подозревать о своем разоблачении. Пусть он занимается выяснением нахождения объектов, подступы к которым якобы минируются».
Потом капитан Тур ободряюще похлопал меня по плечу: «Обо мне не беспокойся. Я заговоренный, меня пули не берут. Дома меня ждут жена и мой маленький сын. Я люблю их, я любим ими, и эта любовь охраняет меня от всяких невзгод. Так что, земляк, ступай выполнять мой приказ. Я уверен, скоро мы увидимся, и ещё настанет время, когда мы с тобой у себя на родине будем вспоминать Испанскую эпопею. А родина у нас тобой одна, Костя, одна». Слова капитана Тура были настолько понятны и проникновенны, что я был изумлён и растерян. Лишь теперь я понял, почему он сказал мне, что хорошо меня знает. Сердце моё радостно забилось. Значит, он наш, из Союза. Вот почему он неоднократно называл меня земляком. «Нет, не оставлю его одного, ослушаюсь его», - твёрдо подумал я. И ответил капитану Туру: «Капитан, меня на родине никто не ждёт. Нет у меня никого из родных, один я на белом свете. Так что ты сам иди по второму маршруту, а я отведу засаду от тебя. Фалангисты подумают, что капитан Тур - это я». Не согласился с моим предложением капитан Тур, сердито махнул головой, глаза его зажглись гневом и благородным бесстрашием. «Не смей перечить мне, - капитан Тур схватил меня за грудки, и я почувствовал, как мои ноги оторвались от земли. - Не смей перечить своему командиру! Раз, тебя ждёт родина. Два, наша с тобой родина. Три, ты обязан выполнить мой приказ». Он мягко отпустил меня и вдруг очень трогательно и задушевно сказал: «Не журись, Костя, я ещё на твоей свадьбе хочу погулять. И погуляю, будь уверен, дорогой земляк. Ось встретишь гарную дивчину и тогда поймёшь, что любовь - это волшебная сила, которая выведет тебя из любой самой трудной, самой опасной ситуации». Для настроения капитан Тур вставил в свою речь пару украинских слов: «До побачения, браток, швидче иди. Я верю тебе. Обещаю тебе, буду жив всем смертям назло. Понял, Костя? Буду жив, все буде добре». Капитан Тур обнял меня и уже с суровой настойчивостью прошептал мне на ухо: «Костя, не подведи меня, не огорчай. Даю тебе слово, прорвусь я. А теперь иди».
Старшина вынул платок из кармана брюк, вытер пот со лба. Губы его чуть дрожали:
- Я через мгновение почти бегом отправился в путь. Пробежав около пяти километров, я услышал автоматные очереди, взрывы гранат. Я понял, что капитан Тур вступил в неравный бой с фашисткой сворой. А я бежал, всё дальше и дальше отдаляясь от капитана Тура. Я бежал, и злые слёзы лились из моих глаз независимо от меня. Я плакал и не стеснялся своих слёз. И вдруг я вспомнил предсмертную мольбу своей матери, мне чудился её голос: «Господи, помилуй и спаси». Слёзы застилали мне глаза, я очнулся от своей душевной боли. Оказывается, это мои губы шептали: «Господи, спаси и помилуй капитана Тура. Он сражается с чёрными силами зла. Он сражается за светлое, доброе, в чем так нуждаются все люди, сотворённые тобой. Спаси и помилуй, Господи».
У Севиль и Марины глаза были наполнены слезами. Маленький Алихан, сердито надув губы, сидел тихо. Черные брови малыша были по-взрослому напряжены и сдвинуты к переносице, но в глазах светилась надежда. Он верил, что этот сказочный капитан Тур победит врагов. Малыш слушал рассказ старшины как захватывающую волшебную сказку, не подозревая о том, что это не сказка, а быль о его отце.
Севиль знала, что её муж и старшина Константин Коваль познакомились в Испании, вместе сражались, но подробности их сражений не знала. Хотя с самого начала рассказа старшины она поняла, что речь идёт о её муже. Марина пока была в неведении, кем приходится капитан Тур Севиль и маленькому Алихану. Она, волнуясь, с нетерпением ждала окончания рассказа.
Старшина перевёл дух и продолжил своё рассказ:
- От моей матери мне на память достался серебряный крестик. Я носил его на груди, и никто не знал об этом. Многие мои сослуживцы были атеистами, особенно коммунисты. Я тоже был коммунистом и потому не хотел, чтобы они знали о моей набожности. Я вытащил крестик и поцеловал. Я молился от души и верил, очень хотел верить, что капитан Тур прорвёт засаду и невредимым вернётся к нам. И я встречусь с ним, обязательно встречусь. Я молился неистово: «Помоги нам, Господи, помоги». Я вспомнил один эпизод. Как-то после напряженного учебно-тренировочного занятия мы, потные и усталые, умывались. Вдруг я заметил, что капитан Тур направляется в мою сторону. Он подошёл ко мне и спросил: «Пан Ростислав, вы веруете в Господа Бога?». Я покраснел. Материнский крестик висел на шёлковой нитке. Видимо, когда я умывался, он выпал из моей нижней нательной рубахи и раскачивался на шее. Я твёрдо посмотрел на него и ответил: «Да, верую, даже очень сильно». Капитан Тур так посмотрел на меня, словно хотел заглянуть вглубь моей души. Только он мог так смотреть. Не каждый мог выдержать его глубокий проницательный взгляд. Я смотрел на него вызывающе, а он вдруг улыбнулся и с какой-то не свойственной его мужественному и суровому характеру трепетной теплотой в голосе сказал: «Это хорошо, что вы, пан Ростислав, веруете в Господа. Я тоже искренне верую во Всевышнего Творца, в его милость и милосердие. Никогда не отступайте от своей веры, пан Ростислав. Когда человек дышит верой, то ему намного радостнее жить на белом свете».
Я бежал, и лишь одна мысль пульсировала по всему моему телу: «Всевышний поможет нам, черные силы не одолеют нас. Я обязательно выполню приказ капитана Тура». За четверо суток, делая короткие передышки, я прошел почти двести километров и дошёл до своих. Я выполнил приказ капитана Тура, вручил пакет главкому, сообщил ему о предателе. Рассказал ему и о том, как капитан Тур, приняв неравный бой с засадой неприятеля, отвлек их от меня, дав возможность доставить главкому важную информацию. А также добавил, что дальнейшая судьба капитана Тура мне не известна. Главком внимательно выслушал меня и пообещал в скором времени вызвать к себе для выполнения особо важного поручения. Прошло несколько дней. Республиканские части нанесли крупное поражение фалангистам. Это был результат информации, которую я доставил командованию. Всё это время я был сам не свой. На все вопросы товарищей угрюмо отмалчивался. Вскоре меня вызвали к главкому. Он встретил меня с каким-то воодушевлением. Его усталые глаза, красные от бессонницы, радостно смотрели на меня. Я молча, со страшным волнением ждал, что он мне скажет. «Товарищ Ростислав, капитан Тур жив!».
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...