(Из цикла «Эпизоды из детства»)
В феврале 1953 года мне исполнилось шесть лет. Не прошло и месяца, как однажды в один из весенних дней я с утра почувствовал, что за пределами нашего домика произошло какое-то очень-очень важное событие. Мы с младшим братом и мамой находились дома, а отец на работе. К нам в дом вошла почтальонша, вся в слезах. Мама подошла к ней, тётя ей что-то сказала, и они вместе стали плакать, да не как-нибудь, а в голос. Я стоял в стороне и недоумевал, отчего они так закручинились.
Мама подошла ко мне, обняла и трагическим голосом сквозь слёзы сказала:
— Горе, сынок! Большое горе! Умер товарищ Сталин!
— А кто это? — спросил я, потому что не знал такого товарища.
— Он вождь! Он друг товарища Ленина,— популярно объяснила мне мама и показала рукой на большой единственный портрет, висевший у нас на стене.
Я кивнул, давая понять, что Ленина-то в лицо я знаю хорошо: портрет висел у нас давно, а я, рано научившись читать, всё пытался понять, что за смысл несёт подпись под портретом — «В. И. ЛЕНИН», но ответа не находил. Теперь свет забрезжил: это портрет не нашего родственника, а чужого товарища. Потом мама вновь подошла к тёте с сумкой, они ещё раз поплакали, и почтальонша понесла важную информацию в следующий дом.
Я не понимал тогда, что за слезами взрослых стояла большая политика.
На следующий год я пошёл в школу. В классе сразу обратил внимание на большую коричневую доску с записью «Первый раз — в первый класс» и на два больших портрета, висевших над ней. На одном портрете — знакомый мне В. И. Ленин, а на втором — товарищ в белом генеральском кителе, в штанах с лампасами и руками за спиной. Взгляд усатого товарища был устремлён куда-то поверх нас. Снизу стояла подпись: И. В. Сталин. Я сидел за партой и пытался найти логическую закономерность в расположении первых букв надписей В. И. — И. В. и не находил.
Прошло года два.
В феврале 1956 года состоялся 20 съезд КПСС. Я чувствовал, что за пределами нашего домика снова произошло большое-большое событие, по радио диктор и выступающие о чём-то постоянно говорили. Отец не отходил от настенного громкоговорителя, прикладывал к нему то одно ухо, то другое и постоянно на нас прицыкивал, чтобы мы не шумели. Когда наступал перерыв, отец подходил к маме и взволнованно говорил:
— Нет, ты посмотри! Хрущёв на съезде сказал, что у Сталина был культ личности.
— А что он с этим культом делал? — простодушно спрашивала мама. Ей что «культ» и что «куль» были без разницы — политикой не сильно интересовалась.
Отец начинал ей объяснять, но тут заканчивался перерыв и он, махнув рукой, снова замирал у репродуктора. Говоря современным языком — ждал перемен.
Прошло совсем немного времени. Как-то весной пришёл я в школу и почувствовал какое-то изменение в интерьере класса. Сначала не понял, какое. А потом осенило! Вот что значит быть наблюдательным: со стены над классной доской испарился портрет товарища, который был И. В., а В. И. остался!
Это, наверно, вновь была большая политика.
Когда начались хрущёвские реформы (сначала кукуруза, потом уничтожение частного сектора), родителям пришлось в конце пятидесятых, или немного позже, продать нашу единственную корову. Пришли два скотника, накинули верёвку бурёнке на рога и, как она ни упирались, равнодушно увели её на мясо и шкуру. А мы смотрели вслед и вместе с мамой плакали. Кормила нас наша красавица до этого больше десяти лет.
Это по-прежнему была большая государственная политика.
*****