«Ну, что, как дела на берегу? Какие фильмы показывают, что новенького в театрах? Что читаешь?» Третьего помощника даже передернуло от этой лавины вопросов, исходящих от здоровенного лысого мужика в вытянутом и линялом свитере цвета кирпича. Этот здоровенный дядька был капитаном славного балтийского лесовоза, прозванного в народе любовно «Освенцимлес».
… Третий штурман попал на судно случайно: попросил в кадрах дать ему возможность поплавать, как говорят, «поближе», то есть не на Кубу. Основная цель смены парохода была меркантильная: попасть на судно с заходами в Европу, чтобы собрать капитал на внесение первого взноса в кооператив. А это по тем временам тянуло на три тысячи рублей. Таких денег на «кубинских» судах сразу же не заработаешь, потому что на них можно было разжиться только чеками «Внешторгбанка», которые шли по 15 рублей за штуку. Таким образом, при заработке третьего помощника сбор капитала растянулся бы на долгое время. Заходы же в Европу сулили хорошую «отоварку» в виде мохера, покрывал и ковров «два на три», реализация чего здесь сразу давала прибыль в триста процентов... И тут вступал в силу закон Маркса, по которому капитал после трехсот процентов прибыли готов на любые преступления.
В кадрах ему сказали, что хороших пароходов мало, а уж на Европу можно попасть только летом, и то, чтобы подменить кого-то. «Но есть тут один пароходик, ну, ты наверно слышал про него», – подмигнул кадровик. И, пожалуйста – этот легендарный лесовоз.
«Авось пронесет», – подумал Саня. Опыт работы третьим помощником у него был большой, а что нехорошей репутации парохода, то ничего, может и обойдется. В общем, согласился.
…Судно стояло в Выборге, отход был суматошным. Перед летними отпусками около двух третей экипажа ринулись отдыхать. Получилось так, что из штурманов остался только «сэконд», но ему было обещано продвижение, а «чиф» и «третий» убыли без всяких обещаний на возвращение.
На вопрос «как дела?» сменщик только как-то хитро улыбнулся и сказал, что-то, типа, сам все увидишь. Но дал мудрый совет: с мастером не спорить и во всем соглашаться, не рассуждать, а только слушать. Тогда, возможно, все будет «о’кей»
Народная молва утверждала, что на этом «Освенцимлесе» сухой закон, и не только в отношении горькой, но и по части чая. Его нельзя пить в каюте, а только во время приема пищи, также нельзя собираться компаниями более двух человек. Кроме того, на судне проводились абсолютно все собрания, лекции и политинформации, а кино показывали только три раза в неделю. И в довершение на борту не было ни одной женщины, а буфетчицей работал сорокот и штатный стукач по прозвищу Тимоха, хотя возраст у него был далеко за шестьдесят.
Капитан запрещал вешать что-либо на переборки, поэтому никакой наглядной политагитации на судне не было, кроме стенда с членами Политбюро в Красном уголке и меню в столовой. Стенгазету, если ее делали, вывешивали только под контролем капитана и на скотч, который капитан выделял из своих запасов, а других запасов ни у кого не было. Все хранилось у капитана и выдавалось только под подробные объяснения «куда и зачем». Это правило относилось также к шариковым ручкам фирмы «Big», стирательным резинкам, и фломастеры тоже входили в стратегический запас. По-другому и быть не могло, потому что все это закупалось за валюту и исключительно на «спецнужды».
Короче, Саня «сам все увидел» непосредственно после отхода. По судну шнырял первый помощник по кличке Лёлик, который ставил службу на судне в угоду капитану выше высокого служения родной КПСС.
Лёлик до утра ходил по пароходу в мягких тапочках, требовал отхода ко сну строго в 23.00 и долго ошивался около каюты нового электромеханика, уловив его подозрительные перегляды с начальником радиостанции. В общем, за дисциплиной следили откровенно филерским методом тупого контроля за передвижением моряков.
«Ну, и ладно! – подумал Саня. – Пить – здоровью вредить!». А тут все хорошо, все трезвые и спать уложатся в 23 часа, на судне тишина, что редко бывает с отходом, особенно на «кубинских» пароходах: там до выхода в океан народ колобродил, а тут… Красота…
С капитаном контакта практически не было, доложил о приеме дел, и вперед, работы у третьего на лесовозе невпроворот – считай, все штурманское хозяйство на плечах, да еще две вахты и судовая касса.
В общем, вопросы лысого капитана застали Саню врасплох, он однозначно ответил: «Все хорошо!» и отбежал посмотреть в радар, как себя ведет пароход в пяти милях справа. Капитану ответ явно понравился, и он начал рассказывать, как сходил с женой в театр, правда, забыл название и театра, и спектакля, но все равно представление было ужасно, ему не понравилось, актеры почему-то кричали, перебивали друг друга, и реквизит был бедноватый.
Третий подумал: «Что спорить, все правильно, да еще билетов в приличный театр типа БДТ или Ленсовета не достать, а в Пушкинский продают в качестве нагрузки к билетам на концерт «Червонных гитар». Но третий всего этого не сказал, памятуя о том, что нужно слушать, соглашаться и молчать.
Дальше больше, капитан завел разговор о литературе: «Вот ты чего читаешь? Я, например, уважаю Горького, можно сказать, только его и читаю…»
Что случилось с Санькой, и зачем он сделал это, он сам не понял, но слово было сказано: «Ага… Море смеялось…»
Капитан замер. Он понял, что это вызов, только какой? Или этот третий слишком умный? Или… А если он проверяет на вшивость, типа, ты читал Горького, так вот тебе крылатое выражение!
Капитан, или как его звали «Васильмихалыч», из Горького помнил только: «Испортил песню, дурак!» А тут: «море смеялось»… Злобно глянув в сторону третьего: «Ты тут повнимательней!», он покинул мостик. Что было дальше, Санька не узнал – кто бы ему рассказал, на судне ведь больше трех не собирались…
А мастер быстро спустился вниз и, буквально, ворвался в каюту Лёлика, который настраивал свою «Спидолу», чтобы послушать «вражий голос». Вид раскрасневшегося капитана его встревожил: неужели кто-то дыхнул на капитана запахом алкоголя?!
– Ты Горького читал?
Первый съежился. В голове дзинкнуло: «Баллада… Нет, песня… Нет, поэма о Соколе, нет, о буревестнике… Что-то про пингвина?» Не дождавшись, Васильмихалыч почти прошептал: «Море смеялось!»
Лёлик понял, что тут не до смеха, тем более, если «море смеялось!»
– А что это?
– - Это я тебя спрашиваю: «Что?» Ты же в высшей партийной школе учился, там Горького должны были вам каждый день давать!
Первый вспомнил, что Горький говорил: «Если враг не сдается – его уничтожают!», но причем тут «море смеялось»?
- Все, Васильмихалыч, понял, пошукаю, поспрашиваю, может, что и узнаю.
- Ты мне кота за хвост не тяни! Узнай, и быстро!
Лёлик побежал в кладовую, где хранилась судовая библиотечка, заодно посмотрел и запись в тетрадке, что третий читает.
В затертой тетради по выдаче книг значилось, что третий помощник взял для чтения «Тихий Дон» Шолохова и «Старик и море» Хемэнгуэя. Лёлик присвистнул: «диссидент!» Буквально на днях «вражий» голос клеветал на Шолохова, что, дескать, «Тихий Дон» написал не наш лауреат Нобелевской премии, а какой-то царский офицер. Вот зачем он взял «Тихий Дон»!
Чтобы еще раз удостовериться в инакомыслии штурмана, помполит достал из тощей папки «Подписка на II полугодие» тетрадные листочки, в которых все вновь прибывшие указывали, на что они хотели бы подписаться. Ага, вот листочек с неразборчивым торопливым почерком: «III помощник: газета «Молодежь Эстонии» (в скобках для Лёлика разъяснение – комсомольская), журнал «Корея» и «Вымпел» (морское издание)». Вроде бы все, как рекомендовано парткомом: комсомольское издание, морское и для души.
Все сложилось в голове помполита: и «море смеялось», и Горького читает, а Горький был еще тем кадром - эмигрировал на Капри и еле-еле заманили обратно, и подозрительные газеты и журналы выписывает, и слушает «вражьи голоса». Отсюда и «море смеялось», очевидно, над моряками советского торгового флота!
Но что-то остановило его от высказывания этих предположений капитану, видимо, страх перед реакцией парткома: там не очень-то одобряли как диссидентов, так и тех, кто их разоблачает…
Мимо озабоченной походкой проходил вновь назначенный электромеханик, всем своим видом показывающий чрезвычайную занятость.
- Можно вас на минутку? – пролепетал Лёлик.
- Да, да, слушаю.
Чтобы преждевременно не вызвать подозрений, Лёлик ляпнул:
- Да вот кроссворд разгадываю. Вы не подскажете название повести Горького о море?
- А что, он писал об этом? – удивился электромеханик, - Ах, да, что-то было в ранних рассказах… «Челкаш» подходит?
Лёлик встрепенулся:
- Рассказы? Да-да, ранние рассказы Горького…
В то время на суда первым помощникам выдавали литературу для проведения интернациональной работы, всякие брошюрки типа «100 вопросов и ответов о СССР», иногда давали книжечки для иностранцев, изучающих русский язык. На одной странице текст на русском, на другой, скажем, на испанском или французском.
Открыв кладовку, Лёлик судорожно стал высыпать содержимое крафт-мешков с этой литературой. И – о, счастье! - Горький М. «Рассказы в помощь изучающим испанский язык». Лёлик судорожно листал страницы:
«Челкаш». Где тут море смеялось? Мимо – нет такого. «Однажды осенью» - мимо, «Бывшие люди» - мимо…» Но удача сопутствовала помполиту: рассказ «Мальва», первый абзац, «море смеялось». Пришлось прочитать и этот рассказ. Ничего антисоветского Лёлик не узрел, полубандитская история. Побежал к капитану:
- Вот, Васильмихалыч: Горький Максим, рассказ «Мальва».
- Это что, про собаку?
- Про любовь…
Мастер деловито полистал книжку, причмокнул, на лице появилась улыбка. Обернулся на третьего. На мостике третий ставил точку на карте, потом взял бинокль, стал что-то рассматривать.
- Так, говоришь, «море смеялось»… Но не только оно смеялось, еще «волны звучали и солнце сияло…».
Третий не понял, причем тут «волны звучали» - он же не читал «Мальву». А «море смеялось» была любимая присказка капитана с предыдущего парохода, который так и говорил, поднимаясь утром на мостик: «Как говаривал Максим Горький, море смеялось!»
Поймав тяжелый взгляд Васильмихалыча, Санёк понял, что впереди у него будут очень трудные вахты…
… Будучи более взрослым человеком, и прочитав, наконец, рассказы Горького, Санёк, а впоследствии Михалыч, часто рассказывал эту историю и получал благодарственные хихиканья. На днях он рассказал эту историю Денису, сыну хорошего знакомого.
Денис окончил «Макаровку» и уже сделал пару рейсов на норвежском газовозе. Внимательно выслушав рассказ, он виновато улыбнулся:
- Дядь Саш, а в чем прикол? «Максима Горького» недавно списали «на гвозди»!
И Михалыч понял, что для нынешних третьих штурманов «Максим Горький» это только пароход…
«Ну что же, будем читать Пелевина!»