Сержант Бражников
-Рядовой Рябов, на огневой рубеж, расстояние десять метров, бегом!
Рябов сутулясь бежит на рубеж, плюхается на траву, усыпанную опавшими листьями. Сержант подходит к нему и носком сапога раздвигает ноги новобранца.
-Шире, еще шире. Вот так. Пятки прижимай к земле. Не на бабе… –Заходит вперед и также пинком сапога поправляет руки, сжимающие автомат. – Локти на одной линии!..
-Рядовой Рябов, встать! В строй бегом марш! Рядовой Рожков, на исходную позицию бегом марш!
Митрюк бежал на рубеж, падал на землю, изготавливался, прижимая ступни, слушал бурчание сержанта, но думал о своем. В голове крутились одни и те же навязчивые мысли: «Два года! Каких-то два года… Эта осень, весна, еще одна осень и все – я свободный человек. Я дома, на гражданке…Ну что может меня изменить. Этот Бражников, карантин, рота – все временно, все преходяще. Надо во чтобы то ни стало не терять свое достоинство и оставаться человеком. И все…»
С тополей сыпались листья, за бетонным забором стучали каблуки – гражданка всего в двух-трех шагах, но как она недосягаема сейчас.
Утром сержант Бражников поднимал роту по спичке. Он достал из кармана коробок.
-Рота, подъем! –Спичка горела, скрипели койки, стучали сапоги, сопели и фыркали новобранцы, скачущие у табуреток. – Спичка горит 45 секунд и может легко заменить секундомер, - комментировал сержант, бросая догоревшуя на пол и доставая новую. У табуретки перед строем пыхтел, натягивая сапог Бекбулатов.
-Рота, отбой! – равнодушно проговорил он. И все повторилось, Бекбулатов по-прежнему не успел в строй. На третьей спичке Беймурзаев что-то отчаянно кричал по-киргизски, а когда тот переваливался с ноги на ногу застегивая перед строем куртку, Беймурзаев с Сигаевым подбежали к нему с разных сторон и стали хлестать поясом. Брызнула кровь, окропив красным бисером табуретку и простынь на нижней кровати.
Словно не замечая происходящее, Бражников сухо скомандовал:
-Отбой!
Только на седьмой спичке вся рота построилась вовремя. После физзарядки сержант включил на полную громкость радио и, повернувшись к дневальному сказал:
-Выключать только на время занятий и после отбоя! Советский солдат должен знать, чем живет страна.
Следующим утром взвод Митрюка заступил на дежурство. После завтрака в казарме началась кутерьма. Сдвигали кровати, переносили тумбочки и табуретки. Несколько человек поливали пол водой, другие скребли доски и смывали и вытирали их насухо. Затем разводили мастику и наносили ее на пол. Подождав, когда она подсохнет, терли щетками ДК. Все были в мыле. Чесноков зло зыркал глазами по сторонам и шмыгал носом на Бражникова. Рожков пытался отсидеться в туалете с Бочковым наскоро протерев раковины, унитазы и кафельные стены.
У Митрюка голова шла кругом, но результат стоил труда – пол сверкал и отражал фигуры солдат словно зеркало. Обидно было только то, что через день-другой он снова утратит эту свою первозданную чистоту.
Сержант Бражников принял работу; приказал поправить заправку кроватей и прошел в умывальник. Через минуту раздался звон катящегося ведра и выкрики:
-Что? Вы у меня до конца недели отсюда не будете выходить и драить унитазы и краны. Что? А-а?..Да ты у меня забудешь как тебя зовут…Кругом, бегом, отставить! Упор лежа принять! Раз, два, три…
Митрюк с Рябовым и Чесноковым сочувственно переглянулись.
На этом день завершился. Под команду пришедшего в ярость Бражникова Рябов, Чернюк, Чесноков как заведенные бегали с матрацами, одеялами и подушками от машины до коптерки и обратно. Спускавшиеся со второго этажа солдаты со смехом бросили новобранцам:
-Труба! Бражник не в духе. Вешайтесь, салаги! Это Тамань, сынки… Бражник выдай салагам мыло. Ха-ха-ха…
После отбоя Митрюк чувствовал себя выжатым лимоном, он не заснул, а провалился в сон с тревожной мыслью, что завтра не сможет и рукой пошевелить. Однако, несмотря на ломоту в суставах, он был бодр. После физзарядки новобранцы мели территорию, красили бордюры, укладывали вещмешки, наводили порядок в каптерке.
Когда в казарме не было Бражникова, дневальный убавлял громкость и карантинники облегчено вздыхали. Но стоило сержанту появиться на пороге, все приходило в движение. Вещало радио, суетились солдаты, оживал, приобретая бравый вид, дневальный, громко дублируя приказы Бражникова.
Наконец настала последняя карантинная неделя. Двадцать три дня выдержали, а каких-то семь дней и подавно, - думал Митрюк.
На дежурство заступил третий взвод, состоящий из киргизов. После завтрака взвод всем составом взялся за пол. Время подходило к обеду, когда два первых взвода вернулись к казарме с занятий. Но внутрь их не пустили. Через дверной проем видно было метавшихся словно черти под выкрики Бражникова новобранцев. Киргизы сновали как угорелые, но взвинченный темп, казалось, не повлиял ни на скорость уборки, ни на ее качество. Все киргизы с головы до ног в мастике метались под его брань, не зная за что хвататься.
Бежавший с полным ведром разведенной мастики Бекбулатов споткнулся перед Бражниковым и опрокинул ведро. Огромным пятном мастика разлилась от двери канцелярии до первого кубрика.
Суматоха не помощница порядку, она царила весь день, лишь к самому отбою зеркалом засверкал пол и кафель в умывальнике и туалете. Киргизы в эту ночь спали как убитые. Они как-то поникли и насторожились.
После полуночи в карантин заявился пьяный Бражников.
-Третий взвод, подъем!
Переспелыми грушами посыпались новобранцы и выстроились через минуту в проходе.
-Ладно, вольно, -махнул он рукой на приготовившегося докладывать Беймурзаева. –Дедушка желает послушать ваши чудные песни. Поют же у вас в селах, или как их там, аулах-кишлаках?.. – В ответ послышалось невнятное гудение.
-Так, тихо… Я возлягу на свою кровать, а вы в шеренгу по-одному подходите и исполняете… песню. –Немного подумав, добавил,- Или танец. Понятно?
Он лег поверх одеяла, упершись на подушку и закинул руки за голову:
- Ну поехали! Беймурзаев, первый.
Беймурзаев запел своим высоким голосом, напоминающим козлиный.
- Так, стоп! Я упустил, нужен аккомпанемент. Сигаев, бегом в каптерку за гитарой…. Беймурзаев, играешь? – спросил он, когда Сигаев вернулся с гитарой.
-Нет.
-А какой у вас народный инструмент?
-Комус…
-Во, настраивай гитару под этот кумыс и играй! Садись, позволяю, на табуретку.
Забренчала гитара-кумуз, в унисон национальным песням. Карантинцы подходили по одному и пели. Некоторые мелодии показались Митрюку благозвучными и даже красивыми, он даже стал повторять их про себя, чтобы не забыть. Бражников все еще недовольно хмурил лоб. На седьмой песне он снова остановил пение и брезжание «комуса».
- О чем эта песня?.. Может быть, ты меня сейчас поносишь, матом поливаешь, а я уши развесил тут. О чем песня?
- О горах…
-О горах. А они у вас что, такие некрасивые?
-Красивые, красивые…
-Ну так убеди меня.
Киргиз запел громче.
-Нет, нет, стоп! Не вижу красоты. Ты мне докажи, что они красивые, высокие… Высокие же?
-Да, -закивал головой щуплый киргиз.
-Ну так покажи красоту гор! Покажи, а так и я могу: белем-белем, киргыду.
-Горы! – воскликнул новобранец, воздев к потолку руки.
-Что?! Это горы?.. Это какие-то бугры, бугорки, даже не директриса.
-Го-о-ры! – повернувшись в сторону штаба части, что есть силы заорал киргиз.
-Вот, уже лучше! Значит, можешь, когда захочешь. Еще раз!
-Го-о-ры! – истошно прокричал киргиз и эхом отозвалась затихшая казарма.
-Во-от! Теперь пой! Следующий также представляет свою песню, а то могу подумать, что они у вас такие скучные.
Все последующие дни Бражников занимался исключительно с третьим взводом. До обеда он вместе с ними нарезал круги на стадионе, отжимался, подтягивался, прыгал. После обеда отрабатывал подходы и отходы. Строевая подготовка вымотала новобранцев совсем. Даже неповоротливый Бекбулатов чеканил шаг, словно кремлевский курсант.
Труднее всего третьему взводу давалось движение строем. До самого ужина, не жалея глотки, сержант отдавал команды, доводя новобранцев и себя до исступления.
-Взвод, равняйсь, смирно! Вперед шагом арш! Правое плечо вперед! Отставить, левое плечо! Кру...! Отставить! На месте… стой! –Команды так и сыпались от него, а взвод едва успевал их исполнить.
После ночного концерта на утреннем построении Бражников приказал Беймурзаеву выйти из строя и скомандовал:
-Карантин, равняйсь! Смирно! За заслуги перед Отечеством и ответственное отношение к службе, присваиваю рядовому Беймурзаеву очередное воинское звание ефрейтора!
-Служу Советскому Союзу! –ответил без всякого энтузиазма Беймурзаев.
Явившись в карантин следующим утром, сержант зыркнул на строй, отыскал глазами Беймурзаева и возмущенно закричал:
-Где лычка? Я же тебе присвоил звание ефрейтора…
-Товарищ сержант, вчера товарищ капитан приказал убрать ее, сказал неположено…
-Это ему не положено, а мне положено. Немедленно пришить!
Так до самого окончания карантина продолжалось – утром Беймурзаев пришивал лычку, а в обед срезал ее.
* * *
Наконец настал предпоследний день карантина. У всех карантинцев праздничное настроение. Стаскивают табуретки, выстраивают их рядами. Начинается занятие по Уставу. Его ведет сержант Бражников.
-Солдаты первого и второго взвода отвечают на заданный вопрос слово в слово, как гласит Устав, солдатам третьего взвода позволяется вместо ответа исполнение песни… Либо танца.
Рядовой Рябов, что такое Строевой Устав?
Рябов встает и скороговоркой отвечает.
-Удовлетворительно, ответ сбивчив и неполный. Рядовой Урузбиев, кто такой часовой?
Киргиз вскакивает и громко поет. Задумчиво подперев подбородок, Бражников выслушивает и как бы взвешивая ответ, говорит:
-Хорошо, но недостаточно экспрессивно.
И так до самого ужина ответы чередовались с номерами художественной самодеятельности в исполнении солдат третьего взвода.
- Завтра мы с вами расстанемся, вам предстоит нести службу в ротах. Какие будут у вас вопросы ко мне? Обращайтесь!
Все молча стали расходиться с табуретками, а Митрюк с Чесноковым и Рябовым подошли к сержантскому столу.
-Товарищ сержант, а в какой батальон нас определяют?
-Это не моего ума дело. Завтра за вами придут сержанты, и вы сами узнаете.
-А в какой из них лучше? – спрашивает Рябов.
-Ну, лучшим считается наш, первый…
-А третий?
-Третий – мотокитайский?.. Туши свет. Особенно восьмая рота. Дуга! Не завидую, сынки, кому выпадет там службу тянуть… Все, нет вопросов?
-Товарищ сержант, зачем вы так с ними?.. – кивает на киргизов головой Митрюк.
-Что?.. Кого пожалел? Пожалели их? – глянул Бражников в глаза солдат. – Нашли кого жалеть, себя пожалейте… Они уйдут на завод работать, будут жить как у Христа за пазухой. Вам так и не снилось, у них зарплата будет, столовая, кухня. Да они этот карантин будут вспоминать как ад. А вы… вы его еще не раз вспомните, и поверьте, будете вспоминать как санаторий. Да санаторий, потому что вам, сынки, еще предстоит узнать Гороховец, дивизию и показуху. Вам это понятно?
* * *
Последний день карантина был торжественным и эпохальным, несмотря на всю его будничность. Солдаты сдавали постельное белье, упаковывали рюкзаки, гладили робу – готовились к переходу в роты.
После завтрака в карантин пришли сержанты за пополнением.
Митрюк, Рябов, Чесноков, Бочков и Самохвалов поднимались по лестнице казармы вслед за сержантом, который держал в руке бумагу с их списком.
- А мы в каком батальоне будем служить? – спросил неуверенно Митрюк.
-В третьем… - ответил равнодушно сержант.
-А в какой роте? – еле слышно спросил Рябов.
-Восьмой.
Митрюку почему-то стало весело. «Надо же, как пасьянс раскладывается!»- мелькнуло у него в голове. А перед глазами стояла сцена с бредущим вдоль бордюра Бражниковым и следующим к КПП третьим взводом. Из строя выскочил юркий Беймурзаев и, пнув на ходу сержанта в зад, зашагал в строю, как ни в чем не бывало.
-Кто?! – бросился было сержант с кулаками на взвод, но потом осекся, плюнул и свернул к казарме.
Так третий взвод попрощался со своим первым и, наверное, последним армейским наставником.