Глава 5
Заместитель главного врача, подняв глаза от бумаг, лежащих на её столе, вопросительно посмотрела на ворвавшуюся в кабинет женщину.
- У вас ко мне какое-то дело? Я вас слушаю...
Марина Николаевна, чуть запыхавшись от ходьбы и от возбуждения, перевела дыхание и с дрожью негодования в голосе медленно и отчётливо произнесла:
- Я не позволю, чтобы над моим сыном производились всякие эксперименты! Он вам не подопытный кролик!
- Постойте, я ничего не понимаю. Какие эксперименты? Какие кролики?
Марина Николаевна вывела Вадима вперёд себя, положила руки ему на плечи.
- Мой сын лежит в вашей больнице уже больше месяца. Я не знаю, что вы ему тут делаете, какие лекарства применяете, а теперь ещё жидкость стали забирать из позвоночника. У вас больница или пыточная камера?! - не сдержавшись, выкрикнула Марина Николаевна.
- Минутку! - нахмурилась врач. - Не надо бросаться такими словами!
Она повернулась к аппарату селекторной связи, нажала клавишу:
- Тамара Михайловна, прошу вас, спуститесь ко мне. Да, и захватите историю болезни, м-м-м...
- Вадима Воскова, - подсказала Марина Николаевна.
- ...Вадима Воскова. Хорошо, ждём. Ну вот, сейчас подойдёт зав. детским отделением и мы всё выясним. Да вы присядьте! Что вы будете стоять?
Марина Николаевна машинально присела на краешек стула, прислушиваясь к коридорным звукам за дверью кабинета. Вулкан негодования всё ещё клокотал внутри. Вот сейчас придёт та, которая осмелилась посягнуть на самое святое для матери, на самое дорогое, что у неё есть, - на её ребёнка, тем более - на больного ребенка. "У самой, поди, нету детей, потому и чужих ей не жалко. Конечно, ребёнок беззащитен. Что он может возразить? Это тебе не взрослый человек..."
Вошла заведующая отделением - высокая худощавая женщина. Марина Николаевна неприязненно оглядела её фигуру: светлые волосы, тонкий, чуть вздёрнутый нос, бледные поджатые губы; скользнула взглядом по плоской груди.
- Тамара Михайловна, будьте добры, расскажите нам, какой курс лечения вы проводите этому мальчику? Какие назначаете процедуры?
- Что, уже успели нажаловаться? - с ехидством заметила вошедшая, качнув головой в сторону матери с сыном.
Марина Николаевна чуть было не взорвалась - "Да что же это за хамство такое?!" -, но её опередила заместитель главврача.
- Тамара Михайловна! Прекратите! - строгим голосом одёрнула она коллегу. - Никто никому не жаловался. У матери возникли некоторые сомнения по поводу лечения сына, это её право. Мы с вами обязаны ответить на эти вопросы и успокоить женщину. Начинайте...
Зав. отделением недовольно поджала губы и, раскрыв папку с историей болезни, начала докладывать.
Марина Николаевна слушала её со смешанными чувствами. С одной стороны, сама она не специалист в медицине и, по логике вещей, должна полностью доверять врачам. Тем более, что дело касалось не её здоровья - себя она могла подлечить самостоятельно или даже перетерпеть боль -, но здоровья Вадима, и тут уж о самолечении не могло быть и речи. Но с другой стороны, Марина Николаевна не могла отделаться от ощущения беспомощности медиков, их растерянности. Всё это улавливала обострившимся чутьем материнская душа, и это вызывало у неё беспокойство, да что там беспокойство настоящий страх: что же будет дальше? Ведь никакого улучшения у Вадима не было видно. Более того, паралич всё больше и больше сковывал движения мальчика и невозможно было без слёз смотреть на это.
Она слушала врача, не совсем понимая смысла сказанного. К чему все эти "курсы инъекций", "пролонгированная терапия", "медикаментозная блокада" и прочие мудрёные термины. Ведь вот он стоит, её Вадим, её любовь и боль. Разве по нему не видно, что ваши усилия бесплодны? Разве это не понятно?
Закончив свой отчёт, зав. отделением приподняла подбородок и стояла молча, с видом оскорблённой добродетели.
- Как видите, ничего страшного не происходит, - обратилась её начальница к Марине Николаевне. - Лечение проходит строго по плану, в полном соответствии с нормами медицины. И будь на нашем месте другой врач, он, скажу я вам, делал бы то же самое.
- По плану, говорите?! Да какой прок в вашем плане, если от такого лечения никакой пользы нет! Да от этих пункций-инъекций у мальчика уже всё тело болит! Я привела к вам здорового ребёнка, почти здорового, а вы... вы...
Лопнула внутри какая-то струна, не выдержав напряжения, и слёзы неудержимо покатились по щекам, спазмы рыданий перехватывали горло, не давая говорить.
- ... вы что... вы хотите... совсем калеку... из него... сделать?..
Заместитель главврача поспешно налила в стакан воды из графина, протянула его Марине Николаевне. Вздрагивающей рукой та приняла стакан, попыталась отпить, но зубы постукивали по стеклянному краю и вода расплескивалась на шею, на лацканы расстёгнутого пальто.
- ... вы бы сами... попробовали... потерпеть... такую боль...
Зав. отделением, неодобрительно посмотрев на плачущую женщину, с плохо скрываемой иронией сказала:
- Ну, милочка моя, лечения без боли не бывает. Это вам не в сказке! Да, кстати, а почему мальчик гуляет на улице? У него же постельный режим и никто его не отменял! Кто тебе разрешил вставать с кровати? - напустилась она на Вадима.
- Никто... - оробел мальчик от её грозного голоса. - Просто мы заменили кружок и я подумал, что...
- Как это - "заменили кружок"? Кто такие "мы"? Кто ещё помогал тебе? Живо отвечай! Ну?!
Вадим совсем растерялся. Трое взрослых выжидательно смотрели на него. Конечно, выдавать друзей некрасиво, но куда было ему деваться?!
Он опустил голову и выдавил:
- Таня... Рыбакова...
- Ну, и где же вы взяли зелёный кружок?
- Таня его откуда-то принесла...
- А твой красный где?
- Мы его под матрас засунули...
- И кто придумал всё это безобразие с заменой кружков? Небось, ты сам?
- Нет... - Вадим не поднимал головы, упершись взглядом в пол. - Таня пришла и спросила - хочешь погулять на улице? Я сказал - хочу. Тогда она ушла и потом принесла зелёный кружок, а мой засунула под матрас.
- Та-а-к, - удовлетворенно протянула Тамара Михайловна. - Вот ведь негодная девчонка! Ну что ж, завтра же поставлю вопрос о её выписке. Будет знать, как нарушать больничные правила.
- Может, не стоит так строго наказывать её, Тамара Михайловна? Она ведь не со зла это сделала.
- Нет, надо! - голос врача был сухим и жёстким. - Чтобы другим был урок, и впредь неповадно было.
Марина Николаевна достала из сумочки носовой платок, вытерла мокрые щёки, осторожно промокнула глаза. Стараясь не расплакаться снова, сказала:
- Я хочу знать, что вы собираетесь делать с моим мальчиком дальше?
- Не волнуйтесь, ничего страшного мы с ним не сделаем. Будем продолжать намеченный курс лечения.
Марина Николаевна хотела было что-то возразить, но её перебили:
- Разумеется, медицина не всесильна, но, тем не менее, мы надеемся на лучшее. А теперь пациенту необходимо вернуться в палату. Это в ваших же интересах, поймите!
И опять Вадим едва успел обнять маму на прощание, как их разлучили.
Вечерней центральной улицей города возвращалась Марина Николаевна домой. Она шла медленно, точнее будет сказать - обессилено брела. Каждый шаг давался ей с большим трудом, невероятных усилий стоило просто переставлять ноги, словно к ним, как у каторжника, были прикованы тяжёлые чугунные гири. Странная слабость наполняла всё тело, не хотелось ничего: ни идти, ни стоять, ни думать, ни говорить – только упасть и лежать неподвижно, без мыслей, без чувств, без желаний. Да ещё, вдобавок, болела голова, как сжатая тугим пульсирующим обручем, и при малейшем движении боль ударяла с новой силой, вызывая приступы тошноты.
А город вокруг совсем не замечал недомогания отдельной своей клеточки. Словно главная артерия организма, проспект струился потоками машин, светился огнями витрин магазинов и окон домов, нескончаемый шум движения висел над ним звуковым зонтом. Случайный взгляд, брошенный на тротуары, выхватывал из людского водоворота то торопливых прохожих, то неспешно прогуливающихся горожан: мужчин, женщин, девушек и юношей, в пальто и шубах, сапогах и валенках, молчащих и болтающих между собой, и никому не было дела до Марины Николаевны, до её переживаний и забот. И это обстоятельство странным образом ничуть не обижало: всё правильно, у каждого свои дела и проблемы, а наша душевная боль близка и понятна только узкому кругу людей, настолько узкому, что их можно пересчитать по пальцам. Но они есть, эти люди, и спасибо им за это!
- Маринка! Здравствуй! Какими судьбами...
Марина Николаевна всмотрелась в загородившую ей путь женщину. Миловидное, приятное лицо, тёплый взгляд карих, слегка подведённых глаз, улыбка, играющая на припухлых,
чувственных губах, крепенькая ладная фигурка в короткой дублёнке. Что-то знакомое было в чертах её лица, но память никак не могла подсказать, кто она.
- Вы идите, девчонки, я вас потом догоню, - кивнула женщина своим спутницам и снова улыбнулась Марине Николаевне: - Ну, Маринка, неужели не узнаёшь?
Она лукаво подмигнула и, томно закатив глаза, пропела:
- "Я помню вальса звук прэлэстный..." А кто тебя вальс танцевать учил? А?
"Господи, Люська! Неужели она? Ну конечно, она!"
Подруга детства и юности, жившая в соседнем доме, заводила всех ребячьих шалостей и проказ, не дававшая спуску самым хулиганистым пацанам, которые, повзрослев, начали наперебой ухаживать за ней, страшно ревнуя друг друга, а она только смеялась над этим и демонстративно одаривала своей благосклонностью нового поклонника, после девятого класса переехала с родителями на другой конец города и с тех пор оборвалась между ними связь. В памяти она осталась худенькой, озорной девчонкой, похожей на шуструю синичку, а теперь - движения плавные, округлилась, расцвела - настоящая красавица! И всё-таки, это была она, её Людмила.
- Люся! - Марина Николаевна обняла её, уткнулась лицом в воротник дублёнки, несколько раз всхлипнула.
- Ну, что ты, что ты, Марина! - подруга успокаивающе похлопала её по спине. - Зачем плакать-то?
- Да ничего, ничего, - улыбнулась сквозь слёзы Марина Николаевна, - это я от радости...
Она смахнула с глаз слезу и, не дав подруге раскрыть рта, первой спросила:
- Ну, рассказывай, Люся, как ты живёшь? Как твоя личная жизнь? Как родители?
- Маринка, живу я замечательно! Всё у меня хорошо: и работа, и семья! Я ведь закончила медицинское училище, сейчас работаю в районной поликлинике старшей медсестрой – так что имей ввиду. И в личном у меня полный порядок. Муж такой чудесный человек! Заботливый, внимательный, работящий... Я даже порой сама не верю своему счастью. Сынуля у нас в школу пошёл, пока учимся без двоек. Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! - она звонко расхохоталась и махнула рукой. - В прошлом году квартиру в кооперативе построили. Трёхкомнатную, с лоджией, прямо в центре города. Ты как-нибудь в гости заходи, посмотришь. Родители у меня молодцы! Мама уже на пенсии, с внуком возится, воспитывает, а отцу ещё целый год работать. Как на пенсию выйду, говорит, возьму себе новый участок земли, чтобы на печи не закиснуть, а этот огород вам отдам. Мой Вася уже сейчас начинает книгами по садоводству запасаться. Теперь вот хотим для полного счастья собаку себе завести. Да пока не можем решить - какой породы, никак не придём к общему мнению. Мне нравятся пудели или такие, похожие на них, охотничьи, что ли, с длинными ушами, муж настаивает непременно на овчарке, а Кирюшке подавай только бульдога, страх такой!
Марина Николаевна слушала Людмилу, видела её раскрасневшиеся щёки, живые блестящие глаза и тихо радовалась за подругу: пусть хоть у одного человека будет всё хорошо, без печали и горя.
- Ой, да что это я, всё о себе да о себе, - спохватилась та. - Как у тебя-то жизнь сложилась, Мариша? Замуж вышла? Детки есть?
- У меня, Люся, тоже всё хорошо. Я замужем, и дети есть. Два мальчика у меня. Живём мы дружно, да и чего ссориться-то? Ты ведь помнишь характер мой покладистый. Работаю сейчас я на заводе, в отделе.
- Вы так поздно заканчиваете работать? - удивилась Людмила.
- Нет, что ты! Я уже из больницы иду, у младшего была.
- Заболел сынок? Что-нибудь серьёзное у него?
Глаза Марины Николаевны наполнились слезами, губы задрожали, она хотела ответить, но вместо слов прорвались рыдания. Людмила не шутку перепугалась, видя плачущую подругу, попыталась успокоить её. Марина Николаевна кивала головой, кусая пальцы, не в силах удержать слёзы. Накопившееся напряжение искало выхода, и она пыталась что-то объяснить, но слова получались бессвязными и оттого слёзы текли сильней прежнего.
Кое-кто из прохожих оглядывался на них, другие равнодушно проходили мимо.
Людмила, обнимая Марину Николаевну за плечи, прижала её голову к себе, приговаривая:
- Ну, ну, Мариша, не плачь, не надо плакать. Давай-ка мы с тобой присядем на скамейку и ты мне всё-всё подробненько расскажешь. Может, я смогу чем-нибудь помочь тебе. А плакать ни к чему, рёвом делу не поможешь.
Они прошли несколько десятков метров до ближайшего скверика, выбрали уединённую скамейку и сели. Марина Николаевна немного успокоилась и только нервно теребила в зябнущих руках носовой платок, забыв надеть рукавички.
- Тебя, наверное, подружки заждались, а ты тут со мной время теряешь, - неуверенно сказала она.
- Ничего, подождут, - твёрдо заявила Людмила, - у нас вопрос поважнее всяких прочих. Ну, рассказывай, я слушаю.
Марина Николаевна собрала всю свою волю в кулак чтобы не расплакаться вновь во время повествования, и поведала историю заболевания сына, рассказала о собственных тревогах, упомянула о кажущейся неуверенности врачей, лечащих Вадима, и закончила вопросом, обращённым, скорее, ни к кому конкретно:
- Чем же всё это закончится, а?
Людмила в ответ тяжело и опечаленно вздохнула:
- О-о-хо-хо, горе-то какое... Ты, Маринка, самое главное, не отчаивайся. Мы найдём, мы обязательно найдём выход. Ведь не может такого быть, чтобы мальчика невозможно было вылечить.
Их разговор прервал какой-то подвыпивший парень. Некоторое время он маячил в отдалении, потом, заметив двух женщин на пустынной аллейке в стороне от оживлённого проспекта, решил поразвлечься.
В расстёгнутом пальто, без шарфа, в съехавшей набекрень шапке, пьяный подколесил к ним на нетвёрдых ногах и, раскинув руки, дурашливо закричал:
- О-о-о, девчонки! Как я рад видеть вас! Пойдёмте со мной, повеселимся.
Людмила, как распрямившаяся пружина, вскочила на ноги, резанула гневным взглядом потемневших сразу глаз:
- Я тебе повеселюсь! А ну, пошёл отсюда, ухажёр хренов!
- Ой-ё-ёй, - парень покрутил перед своим лицом растопыренными пальцами, - какие мы сердитые! Дай-ка обниму тебя - я люблю таких злючек.
- Проваливай, кому сказано?! Ну?!
- А ты милицию на помощь позови. Они шустренько - фьюить! - и приедут. Ха-ха-ха!
- Я и без всякой милиции как врежу в глаз! Таракан кривоногий!
И Людмила сделала решительный шаг навстречу.
Пьяный, не ожидавший подобного отпора, отшатнулся. От резкого движения шапка слетела с его головы. Не отрывая взгляда от разъярённой женщины, он нагнулся, нашарил рукой шапку:
- Да ты чё, дура, совсем ополоумела? Шуток, что ли, не понимаешь? Не, ты точно, чокнутая!
Парень нахлобучил шапку на голову, засунул руки в карманы пальто и, спотыкаясь и кренясь, побрёл прочь.
Людмила ещё какое-то время постояла, буравя взглядом спину удалявшегося пьянчуги, потом села, дрожащей рукой заправила под шапку выбившуюся прядь волос.
- Ф-фу-у, как напугал, скотина!
Она посмотрела на Марину Николаевну и неожиданно обе женщины прыснули со смеху.
- Как ты его, Люська, - "таракан кривоногий"!
И, уже не сдерживаясь больше, они расхохотались во весь голос.
Смеясь, Марина Николаевна ощущала, как постепенно развеивается чернота, окутавшая её сознание, как ослабевают тиски, сжимающие голову, и в висках утихают удары тупого молота. Настроение медленно, не торопясь, начало подниматься. Но даже смех не смог одолеть боль материнской души и тревога за сына вновь напомнила о себе.
Насмеявшись, Марина Николаевна погрустнела. Людмила взяла её за руку.
- Маринка, хорошая моя! Не грусти - всё будет хорошо, вот увидишь. Выздоровеет твой сыночек и забудет об этой болезни. Знаешь, я кое-что придумала, - оживилась она. - Я, конечно, не врач, много не знаю, но у нас в "районке" есть один классный специалист. Зовут её Валентина Клементьевна, она уже лет сорок невропатологом работает. Давно на пенсии - а всё ещё работает. Так вот, я попрошу её, она твоего мальчика осмотрит. Ну, вроде как в порядке консультации и обмена опытом. Может, она что-то подскажет. У тебя дома телефон есть?
- Нет, - покачала головой Марина Николаевна.
- Не беда, скажи свой рабочий телефон. А, чёрт, записать негде. Ну ничего, я запомню, говори. Как теперь твоя фамилия? Ага, Воскова. Мальчика, значит, зовут Вадим Восков. Запомню!
Она подняла глаза к искоркам далёких звёзд, мерцающим в холодной черноте неба, и беззвучно зашевелила губами.
"Забудет, верно, - почти равнодушно подумала Марина Николаевна. - У неё, поди, своих дел по горло. Ну, да ладно. Спасибо хотя бы за то, что выслушала, посочувствовала."
- Спасибо тебе, Люся, - вслух сказала она. - Ты такая добрая. Спасибо!
- Да ну, брось ты это, - отмахнулась Людмила. – Мы ведь с тобой подруги, а старая дружба самая крепкая.
Они ещё минуту посидели молча.
- Ну, что же, Мариша, уже поздно. Пойдем, я провожу тебя до угла. А не то ещё какой-либо охламон привяжется. Ты, Маринка, звони, не забывай. Когда-нибудь ещё свидимся – это гора с горой не сходятся, а человек с человеком непременно. Правда?
- Правда, - улыбнулась на прощание Марина Николаев-на.
Войдя в прихожую своей квартиры, она включила свет и сразу увидела саквояж, с которым муж обычно уезжал в командировки. Возле стены, рядом с подставкой для обуви, притулились мужнины ботинки со стоптанными на сторону каблуками. На крючке вешалки висела его зимняя, подбитая мехом куртка.
"Федя приехал..." - отметила про себя Марина Николаевна. Усталая душа её не испытывала никаких эмоций по по-воду приезда мужа.
Она сняла пальто и сапоги, задержалась на мгновение возле зеркала, поправляя причёску, и прошла на кухню.
Муж сидел за столом, уронив голову на скрещенные руки. Перед ним стояла ополовиненная бутылка водки, лежали наломанные, раскрошившиеся куски хлеба. Открытая банка тушёнки была нетронутой.
"О, Господи! - опешила женщина. - Этого ещё не хватало!"
Назвать Фёдора Павловича Воскова абсолютным трезвенником было никак невозможно. Как многие здоровые люди он не чурался спиртных напитков и мог по достоинству оценить тонкий букет марочного вина, обжигающую крепость хорошей водки, янтарный цвет и терпкий вкус выдержанного коньяка. Все эти "прелести" он предпочитал вкушать в весёлой дружной компании, в довольно умеренных дозах и под плотную закуску. Может, поэтому и похмельем не страдал, и дружков-собутыльников у него не было. Жене об этом, разумеется, было известно и это её вполне устраивало.
Но чтобы вот так?! В одиночку, стаканом, без всякой закуски... Как самый распоследний пьяница! Просто не укладывается в голове!
Перегнувшись через стол, Марина Николаевна потрясла мужа за плечо. Никакой реакции. Она потрясла ещё сильней, потом тряхнула изо всей силы.
Муж невнятно замычал, оторвал голову от стола, с трудом поднял её (на лбу краснело неправильной формы пятно с несколькими вмятинами, оставленными костяшками пальцев), посмотрел перед собой мутными глазами. Потом его взгляд сфокусировался на лице севшей напротив Марины Николаевны, но несколько секунд в нём не было ни единого проблеска мысли.
Постепенно взгляд обрел осмысленное выражение и Фёдор Павлович, криво усмехнувшись, по-пьяному заплетающимся языком протянул:
- А-а-а, вот и жёнушка пришла. Ну, здравствуй, жена! А я приехал - где жена? Нету её, никто не знает, где она. Может, гулять пошла? Ну, тогда и я гуляю. Вот! - он широким движением руки провёл над столом, как бы приглашая всех присоединиться к его пиршеству. - А что? Я тоже имею право погулять. И как гражданин своей страны...
- Ты чего тут ерунду городишь?! - рассердилась на мужа Марина Николаевна. - Какие такие гулянья?! В больнице я была, у Вадима. Это во-первых. А во-вторых, с какой такой радости ты пить начал? Что, других дел больше нет?
- А с той радости и пью, что нету у меня никакой радости. Горе у меня... - муж всхлипнул и на его щеках заблестели мокрые дорожки слёз.
- Какое ещё горе? - насторожилась Марина Николаевна ("Господи, что он там натворил, в своей командировке?")
- А как же? Конечно, горе, - он вытер щёки тыльной стороной ладони. - Сын-то мой, Вадим, всё в больнице лежит. И никакое лечение не помогает. Теперь он навсегда таким калекой останется! - с надрывом выкрикнул он. - Что мы с ним делать будем? А?
- Тихо! Замолчи! - прикрикнула на него Марина Николаевна. - Не смей произносить такие слова!
- Ты на меня не кричи... - муж медленно сжал кулаки. - Я и сам могу крикнуть! Я так крикну, что всем плохо будет! А то, ишь - раскричалась!
Марина Николаевна прижала пальцы к пульсирующим вискам, прикрыла глаза. "Спокойно! Спокойно! Сейчас важно не сорваться самой."
- Федя, родной мой, опомнись, - обратилась она к мужу. - О чём ты говоришь? Ведь это же наш мальчик, наш Вадим. Да, сейчас он в больнице, но его же там лечат. И его вылечат, обязательно вылечат! Слышишь?! Только нам надо верить в это. Верить и делать всё от нас зависящее.
- А что я могу сделать? - растерянно заморгал Фёдор Павлович. Вспышка его ярости угасла так же мгновенно, как и пробудилась. - Я-то что могу сделать?
- Ну как же, Федя, - голос жены был успокаивающим и убедительным, - ты очень многое можешь. Ведь ты отец Вадиму, значит можешь пример ему подавать, показать, что раскисать не стоит, что надо не отчаиваться, а бороться с болезнью, не поддаваться ей.
- Ты думаешь, я смогу? - с неуверенностью, не присущей ему, спросил муж.
- Ну конечно, сможешь! Иначе и быть не должно, - Марина Николаевна укоризненно посмотрела на него. - А ты за целый месяц ни разу у Вадима не побывал. Мальчишка так скучает по тебе, всё ждёт и ждёт: вдруг сегодня отец придёт, а ты...
- Да боюсь я в эти больницы ходить! - вырвалось у Фёдора Павловича неожиданное признание.
- Боишься?!
- Да, боюсь... Не знаю почему, страх какой-то наваливается и тоска...
- Ну и что в этом стыдного? Каждый из нас чего-нибудь боится. Вот тебе и возможность представится свою волю проявить и Вадиму пример показать.
Она замолчала и муж не говорил ни слова. В наступившем молчании слышен был лишь глухой стук капель, падавших в раковину из неплотно закрытого крана. И этот метрономный звук как бы подчёркивал окончательность решения, молчаливо принятого ими обоими.
Из детской комнаты осторожно выглянул Саша, тихонько прошёл в ванную, бросив быстрый взгляд в сторону молчащих родителей (ссорились они довольно редко, но каждый раз подобные разговоры на повышенных тонах пугали мальчиков), скрипнула закрывшаяся дверь и послышался шум воды, набирающейся в ванну.
- Ладно, Марина, давай поужинаем, - совсем трезвым голосом буднично и устало произнёс Фёдор Павлович. Он убрал недопитую бутылку в настенный шкафчик, положил хлеб в плетёнку, смахнул со стола крошки в мусорное ведро.
- Я сейчас что-нибудь приготовлю, - сказала, подвязывая фартук, Марина Николаевна. - Ты, Федя, пока проверь, как Саша уроки сделал. Не пойму, откуда в нём столько лени берётся? Совсем у мальчика нет прилежания.
- Да, может, ему просто неинтересно учиться? - обернувшись в дверях, предположил муж.
В ответ Марина Николаевна только пожала плечами.
Семейное благополучие, несколькими минутами ранее чуть было не загремевшее под откос, снова покатилось по рельсам судьбы дальше, в неопределённость будущего.