“Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые”, - сказал поэт. Не думаю, чтоб А.М. Горький, на долю которого выпало пережить не одно роковое мгновение истории, испытал блаженство, разве только в библейском понимании этого слова... Хотя, если судить по ранним произведениям, он, подобно Ф. Тютчеву, жаждал этих перемен.
Теперь легко судить Алексея Максимовича - и за призывание бури, и за дружбу с великими мира сего, и за то, что не принял бури, и за то, что голос перестал быть звонким, и за то, что был предтечей и основоположником соцреализма... А попытаться понять?
После беспросветной нищеты, унижений детства и юношеских лет, исходя пол-России и убедившись, что страдает большая часть необъятной страны, о чем же он мог еще мечтать, если не об очищающей буре, о ливне, который смоет всю грязь, все слезы и кровь и утвердит рай земной - царство равенства...
Когда грянула буря, приближение которой он торопил с такой страстью, певцу революции пришлось спасаться за границей от грозивших репрессий. Но и там он проповедует новую религию для нового мира. Для него божество и богостроитель - в одном лице его величество народ. Но, вернувшись после амнистии в Россию, Буревестник революции увидел еще один лик народа и начал сознавать, что опасно призывать бурю, что правда на стороне Пушкина, утверждавшего: “Не приведи бог видеть русский бунт - бессмысленный и беспощаденый”... Он по-прежнему убежден: социальные преобразования необходимы, но что будет с гуманистическими идеалами в крестьянской стране? После долгих раздумий, насмотревшись на революционную толпу, на сцены самосудов и пьяных погромов, он приходит к выводу, что революция - это не очистительная буря, а разрушение жизни, государства, культуры... Его потрясла жестокость октябрьского переворота, пробоину в куполе собора Василия Блаженного он ощутил как рану в собственном сердце...В отличие об Блока, он услышал в революции не музыку, а грозный рев крестьянской стихии. И снова страстно и с непоколебимой убежденностью два года на страницах “Новой жизни”он кричит, призывает: надо что-то делать! Предостерегает, что рабочий класс за ошибки своих вождей заплатит потоками крови... Он, обличавший интеллигенцию в мещанстве, считавший ее чуть ли не камнем на шее рабочего класса, во всеуслышание заявляет: интеллигенция - мозг страны. Ее надо защищать.
Поистине, только сильный духом человек может признавать свои ошибки и публично говорить об этом. За неделю до Октября он публично призывает большевиков отказать от выступления! Больше десяти лет друживший с Лениным, боготворивший его, он обвиняет “зеркало русской революции” в захвате власти и развязывании террора в стране... Разве это не поступок? И снова эмиграция. Теперь по совету, настоянию (или приказу?) Ильича, проявившего заботу о здоровье писателя. На десять долгих лет.
Горький был убежден, что человека создает его сопротивление окружающей среде. И среди его героев не было и не могло быть “маленького” человека. Он всегда воспевал человека свободного, человека, который “звучит гордо”. И его биография свидетельствует: он и сам всю свою жизнь сопротивлялся среде и судьбе, в разные периоды срываясь с крика на шепот...
Горького теперь упрекают за дружбу со Сталиным. Но разве венценосных друзей выбирают? Кремлевскому горцу нужен был личный адвокат, способный оправдать его деяния перед лицом истории. Горький с его известностью и масштабом личности подходил на эту роль. Его поселили у Никитских ворот, но особняк Рябушинского, лучший в Москве, по сути был тюрьмой Алексея Максимовича. Каждый его шаг был известен в ОГПУ.
После второй эмиграции его сделали первым официальным писателем страны Советов. И окружили вниманием, почетом, славой. “Потонув в буре народных оваций, в волнах любви своей страны,.. захваленный и осыпанный знаками внимания самого Сталина,...он захмелел от затянувшей его круговерти общественной жизни”, - так увидел внешнюю, нарочито открытую сторону жизни писателя Ромен Роллан. А вот так сердцем ощутил: “Он очень одинок, хотя почти никогда не бывает один! ...Если бы мы с ним остались одни... он обнял бы меня и долго молча рыдал...“.
Кадры кинохроники запечатлели его поездки на строительство Беломорканала, перо публициста призывало собратьев описывать великие достижения новой власти, он сам писал Сталину о коллективизации: “Это переворот почти геологический, и это больше, неизмеримо больше и глубже всего, что было сделано партией”... Нам остается гадать, только ли страх перед мужиком заставил Горького увидеть в ликвидации кулачества “геологический переворот”? Нам трудно судить об этом, последние годы жизни писателя покрыты тайной.
Да, писал. Да, призывал. Но, может быть, это и позволило ему сделать так много для современников? “Русская интеллигенция должна снова взять на себя великий труд духовного врачевания народа,” - это не красивые слова пролетарского писателя. Горький помог в организации первого рабоче-крестьянского университета (надо же растить ее), большого драматического театра в Петрограде (“только искусство открывает в человеке общечеловеческое, объединяет нас”), создании издательства “Всемирная литература” (он “мечтал дать советскому читателю самые лучшие книги на нашей планете”). В годы Гражданской войны многих писателей и ученых Горький спас от голодной смерти. Это его усилиями подготовлен и проведен первый съезд советских писателей. Величайшей радостью для него было найти и поддержать новое литературное дарование...
Он и сам был самородок. Не имевший высшего образования, он, по словам К. Чуковского, был первоклассным знатоком иностранной словесности, “ученее иного профессора”. Он был чернорабочий, не брезговавший самым невзрачным и нужным трудом... Он был “защитником слабых, чувствительным протестантом”...
Лучшим защитником Горького-гражданина, пожалуй, стала его смерть... Л. Троцкий, а уж ему-то можно поверить, был убежден, что Сталину, любившему рассуждать с Горьким о литературе, собеседник стал мешать. Он не вытерпел бы ликвидации старых большевиков, была бы абсурдной попытка предписать ему молчание. “Кремлевский диктатор не видел иного выхода, как ускорить его смерть”.
Профессор Плетнев, лечивший Алексея Максимовича, поддерживает версию бывшего соратника Сталина и свидетельствует, что Горький и два санитара умерли от яда, угостившись подаренными больному конфетами...
Наблюдая за душевными страданиями писателя в Горках, Плетнев писал: “Он старался убежать от самого себя, сил для большего протеста у него уже не было”...
Не его вина, что время, “максимально горькое” (по его же словам) выбрало его. И он жил, веря, страдая, ненавидя, надеясь, соглашаясь на компромиссы... И в памяти современников остался человеком честным, искренним и мужественным. Как человек, он мог ошибаться, как писатель - никогда. Он писал о судьбе личности и страшной действительности ХХ века, лишающей его свободы.