Глава двенадцатая.
О поэтическом творчестве в поросячьей среде.
На следующий день я зашел в свой класс за полчаса до урока. (Мне было необходимо припрятать Контрабас в шкафу, и потом объявить детям, что сегодня вместо урока музыки мы идем гулять по разным кустам и буеракам.) Без приключений запихнув Контрабас за кафедру, я поднял голову и вдруг увидел написанные мелом на доске зловещие строки…
…Двенадцать поросят пошли купаться в луже!
…Один из них утоп – никто и не заметил!
От такой поэзии у меня по спине пробежались испуганные мурашки. Прогнав мурашек, я списал поэму на листочек, чтобы выучить на досуге, и стал ждать лицеисток к уроку музыки. Вместо праздного шатания по окрестным местностям я включил в план урока допрос с пристрастием.
Допрос с пристрастием, проведенный мною в пятом классе Лицея-на-Невезучке, ничего мне, к сожалению, не дал. Кроме издевательского детского хохота.
***
Прочитав пятьдесят раз подряд Легенду о Поросенке, я без труда увязал сказку о незаметно утопшей хрюшке с мисс Мак Кей. Я вряд ли смогу объяснить вам, как у меня это получилось. Но связь утопившейся свиньи и упавшей мисс Мак Кей хорошо вписывалась в мое собственное детективное расследование.
После обеда я приперся к директрисе в кабинет и объявил ей, что желаю получить от всех лицеисток и сотрудниц лицея Балладу о Поросенке в письменном виде. И через два часа я уже имел у себя толстую стопку тетрадных листов, на каждом их которых красовалась Поросячья Поэма.
Старательно сравнивая девчоночьи почерки с оригиналом на доске, я очень увлекся. Результаты моего исследования показали, что как минимум десять человек могли написать Поросячью Поэму своей рукой. Отделив наиболее вероятных авторов Поэмы, я с гордостью предъявил их моему другу, доблестному сыщику Отаре-Холмсу. И мы уже собрались идти уличать авторов в преступном стихоплетстве, но вдруг выяснилось, что ни один из десяти листочков не был подписан…Фамилий не стояло ни на одном из подозрительных листков! И это показалось мне очень зловещим совпадением. (Видимо, автор поросячьей поэмы не хотел подписывать свое творение и желал остаться в памяти благодарных потомков неизвестным героем.)
Впрочем, через десять минут, лихорадочно перебрав остальные листочки, я выяснил, что ни на одном из них не было никаких подписей. Обнаружив это, я понесся к Лукавье, чтобы спросить у нее, с какой целью она помогает неизвестным поэтическим преступникам скрываться от общественного признания. Принесясь как на крыльях в Лукавьин кабинет, я узнал, что подписывать листочки фамилиями я никому не говорил. Из всего этого я понял только одно. Что имею дело с очень хитрым, до зубов вооруженным своими рифмами поэтом. Дело осложнялось также тем, что на одном из листочков я обнаружил новое зловещее стихотворение заместо предлагавшейся ко всеобщему переписыванию Поросячьей Поэмы. Сравнивая почерки, я нашел на простом клетчатом листе вот такие лирические строки:
…Десять поросят!
…Пошли гулять в лесочек!!!
…Один из них нашел!!!
…Там беленький грибочек!!!
…И больше никогда!!!
…Несчастный поросенок!!!
…В горшочек не ходил…
…Не пачкал он пеленок…
И я понял, что это – очередное предупреждение. Прибежав к тете Лоуренс, я потребовал, чтобы из лицейского меню срочно убрали все грибы. Пожав плечами, тетя Лоуренс с недоумением заявила мне, что в лицейской столовой отродясь никаких грибов и не было. Зато манная каша сегодня без пенки.
***
Так или иначе, а после прочтения поросячьих стихов я всерьез начал кое-кого кое-в-чем подозревать. Но кого конкретно следует подозревать, и в чем именно – мне пока было непонятно. И поэтому я занял выжидательную позицию. Ждать было удобнее всего в столовой, неплохо также лежа на кровати, и уж совсем хорошо – в бассейне. Немного скрасив свое ожидание приятным времяпровождением, я постепенно подзабыл, чего именно я жду.