Я жил в СССР. Книга Третья

ЛЕОНИД  ВЕЛИКОДНЫЙ




Я  ЖИЛ  В  СССР
Книга третья


КОГДА СБЫВАЮТСЯ МЕЧТЫ
Непридуманный  роман









МОСКВА 2005
УДК 82-312.6
ББК 84-44
        В 274
В 274       Великодный Л. Д.  Я  жил  в СССР.  Книга третья. Когда
          сбываются мечты. – М.: 2005, – 516 с.
   Автор серии книг «Я жил в СССР» Леонид Дмитриевич Великодный, военный лётчик, более 40 лет отдавший службе в Советской армии. Выйдя в отставку, занялся писательской деятельностью.  Издал ряд книг по истории, политике, философии, религии, Активный публицист, оппозиционер буржуазной власти. Издал также ряд поэтических сборников. Его жизни и творчеству присущи активный патриотизм, высокая нравственность, реализм, правдивость. 





; Великодный Л. Д., 2005
ОТ АВТОРА

   В третьей книге серии «Я жил в СССР», названной мною «Когда сбываются мечты», описана моя личная жизнь на фоне событий в СССР и мире в период с октября 1950 года по март 1953 года.
  Наконец, исполнилась моя заветная мечта стать лётчиком, офицером, которую я вынашивал с детства и шесть лет шёл к этой цели. В октябре я закончил училище, получил звание лейтенанта и назначение на должность лётчика-инструктора в своё же Батайское училище лётчиков-истребителей. В книге отражены мои холостяцкие годы, первая любовь, женитьба.
  Это были трудные послевоенные годы, но счастливые для меня и всего советского народа. Наша уникальная страна СССР находилась на подъёме своего развития. Залечила раны, нанесённые самой разрушительной войной в истории. Нам, как и после революции 1917 года, враги предрекали крах. Но, вопреки их прогнозам, первая советская страна, выйдя из войны в тяжелейшем положении, быстро обрела динамику экономического и социального развития. Она в короткие сроки  ликвидировала последствия фашистской оккупации, преодолела разруху, восстановила народное хозяйство. Сумела быстро внедрить в экономику передовую науку и технику, создать современный военно-промышленный комплекс, выйти на новый уровень вооружения. И потому успешно противостояла враждебному натиску, предотвратила атомную войну, которую США пытались спешно развязать против нашего народа.
  В  СССР была спланирована новая пятилетка развития народного хозяйства и общества. Несмотря на экономическую блокаду Запада,
она обозначила хорошую перспективу для обеспечения благополучия населения. Трудящиеся всего мира видели в лице СССР пример новых общественных отношений, где главными субъектами общества были не содержатели капитала, не паразитирующие на народном труде рантье, а люди труда, граждане, увлечённые созиданием нового общества социальной справедливости, именуемым - социализмом.
  Мы, военные, считали своим высшим долгом гарантировать стране трудового народа безопасность, быть надёжными стражами его экономических и социальных завоеваний.
ПРЕОБРАЖЕНИЕ

   Шёл октябрь 1950 года. Был тёплый день. Яркое солнце   радовало с утра своими лучами, а безоблачное голубое небо сияло бездонной глубиной. Прошёл уже месяц, как мы курсанты Батайского военного авиационного училища лётчиков-истребителей имени лётчика Анатолия Серова сдали государственные экзамены и ждали присвоения нам первичного звания - лейтенант. Для нас уже давно сшита офицерская форма. И вот, наконец, после завтрака поступила команда на переодевание. Радостные и бодрые мы спешно идём в казарму получать новое обмундирование и  необходимое командирское снаряжение. Приехала пошивочная мастерская с портными. Привезли нам нашу офицерскую форму. Началось массовое переодевание.
  Мне кажется, что это не простое переодевание, а наше преображение. На новое содержание одевается новая форма. Сброшены солдатские сапоги, которые мы с такой же радостью одевали три года назад и более трёх лет натирали мозоли на своих ногах, прошедших за время учёбы сотни километров. Они нас защищали в стужу и дождь. Снимаем и сдаём курсантские кителя, гимнастёрки, шаровары, пилотки, познавшие наш  обильный курсантский пот.
   Ребята с радостью сдают старое обмундирование, с восторгом одевают новое. А на меня вдруг накатилось чувство какой-то потери,  защемило сердце. Словно меняю собственную  кожу. Я прижал к себе курсантскую гимнастёрку. Ведь это наша молодость. Нельзя сбрасывать её с плеч так просто, без чувств, без грусти и доброго слова к прошлому. Курсантские годы вывели нас, детей рабочих и крестьян в офицеры, «в люди», как говорила моя мама. Я поднёс к губам гимнастёрку,   поцеловал её. Потом поцеловал голубые, окаймлённые жёлтой тесьмой, погоны курсанта.
- Глянь,  Лёха какой сентиментальный, - кричит долговязый Сашка Хохлов, и все повернули ко мне головы. - Ты ещё и сапоги в подошву поцелуй!
  - Правильно, Лёша! - одобряет мой поступок Алька Малышев, которого никак не заподозришь в сентиментальной слабости. - Прощаться с тем, что нам по-доброму служило, надо с честью.   
   Он тоже поцеловал курсантский погон.  Вслед за ним многие стали повторять этот  ритуал.
  - Молодцы, ребята! - прошептал тронутый таким событием старшина. - Теперь я буду следить, чтобы и другие выпускники тоже так прощались с курсантским обмундированием.
    Мне приятно, что мой поступок пришёлся многим по душе. Может, станет мой пример  традицией училища.
  Прилаживаем форму, осматриваем друг друга. Учимся завязывать галстуки. Появились знатоки - как делать узел. Упрекают не умеющих обращаться с галстуками:
  - Деревня!
   Я из «деревни». Впервые одеваю галстук. Однако делать узел научился быстро.
   - И, кто это придумал для военных - галстуки. Ещё бы бабочки ввели, как у официантов, - шутит Григорьев.
   - Столыпинские галстуки! -  смеётся Сергей Троян.
   - Это на всю жизнь, - подаёт голос  Толя Мансуров.
   Ходим друг перед другом,  поскрипывая ботинками, сапогами, ремнями.
   - Не скрипите! - говорит старшина. - У офицера ничего не должно скрипеть.
  - А что делать? - спрашиваю его.
  - Смазывайте подошву подсолнечным маслом.
  - А где же его взять?
  - Покупайте за свои денежки! Вы теперь офицеры! Состоятельные.
  - А когда нам выдадут деньги?
  - Завтра с утра.
  - Ура! - кричим теперь уже во всё офицерское горло. 
    Разглядываем друг друга. В форме офицеров мы совсем иные, какие-то облагороженные новым дорогим материалом. Переливаются цвета габардина, блестит хром, сверкают золотые погоны,  знаки отличия. Новое качество ощущается  в нас во всём. Оно обрело свою заслуженную форму.
  В приподнятом настроении мы шли на последнее построение в училище. Мы - выпускники! Что творится в душе! Невероятная радость, гордость за себя, восторг от открывающейся перед нами перспективы. Наконец-то, мы вступаем в самостоятельную жизнь.
   Нас строят в шеренгу. Блестят офицерские погоны, кокарды на фуражках. Начальник штаба училища полковник Гостев объявляет приказ военного министра № 02396 о присвоении нам первичного офицерского звания «лейтенант» и приказ о назначении в военные округа для прохождения службы.
   Меня, Славу Басова и Славу Григорьева назначают в наше училище на должности лётчиков-инструкторов. Это большая честь с курсантской скамьи быть назначенным воспитателем курсантов, да ещё в выпускной полк боевого применения. Хотя я знал, что меня ожидает такая перспектив, но от волнения перехватывает дыхание, стучит сердце. Я - инструктор полка боевого применения, буду обучать курсантов-выпускников воздушному бою, стрельбе по наземным и воздушным целям. Вот это да! Это большое признание моего лётного мастерства. Ребята смотрят на нас, уже ставших инструкторами, с завистью.
   Всех выпускников поздравляет начальник училища полковник Семенихин и желает нам успешной службы. Потом вручают всем значки об окончании училища. Очень красивые. В голубом ромбе, обрамлённом никелевой рамкой, модель самолёта-истребителя, взмывающего вертикально вверх. Прекрасный символ, хорошее предзнаменование будущего. Нам, инструкторам, выдают в дополнение ещё более красивые  значки: на голубом треугольном овале распластаны никелевые орлиные крылья, под которыми надпись - «лётчик-инструктор». От гордости, что мою грудь будут украшать такие значки, даже сердце сжалось. 
   Первая большая мечта сбылась. Мы - лётчики! Мы - офицеры!
   - Наконец, количество перешло в качество! - шутит кто-то.
  Сказано точно. Более шести лет мы шли к этой заветной мечте, набирая необходимые теоретические знания, физическую и идейную закалку, формируя характеры и мировоззрение. Начинали учиться в спецшколе совсем юнцами, обуреваемые этой мечтой. Потом три годы овладевали в училище  мастерством пилотирования учебными самолётами и самым современным истребителем, его боевым применением. Стреляли, бомбили, вели учебные воздушные бои. Мужали. Выросли. Закалились. Стали настоящими мужчинами, совсем не похожими на тех юнцов, которые горели мечтой, но не знали, что такое полёт, бой на истребителе, не представляли сложную и трудную учёбу курсантов,  которая закалила нас физически, как плуг закаляет пахаря,  кузница - кузнеца, шахта - шахтёра. Тогда мы не ведали ничего о сложной работе лётчика в воздухе.
  Училище сформировало в нас совсем иную психику, иной характер, способность неустрашимо преодолевать свою неуверенность, сомнения, трудности, чувство боязни и страха. Оно превратило нас из воображаемых героев в мудрых реальных военных мужчин.
    Мы прошли через горнило сложной военной и лётной подготовки, выдержали суровый отбор на самую сложную военную профессию - воздушного бойца. Это удаётся не всем мужчинам,  даже если они горят  неуёмным желанием пилотировать самолёт. Пилот - это ещё не воздушный боец. Пилотаж - важный элемент воздушного мастерства. Но для боя в небе нужен лётчик-виртуоз, меткий стрелок, умелый тактик, человек, превосходящий своего противника во всех отношениях.
    Пройденная нами дорожка учёбы, лётной и боевой подготовки была жёстким ситом отсева прекрасных парней, мечтателей, романтиков. Нас стало значительно меньше из тех, кто начинал со спецшколы. Мы, оставшиеся, стали профессионалами, обладающими знаниями избранного дела, лётным и боевым мастерством, опытом, а теперь - дипломом и офицерским  званием.
   Узнав назначения по военным округам, ребята взволнованно обсуждали. Одни были довольны, радовались. Другие разочарованы, огорчены. Володя Хананёв, наш многолетний запевала, чтобы сгладить огорчения, бодро запел:
      - Дан приказ ему на Запад, ей в другую сторону.
    Все с юмором дружно подхватили песню.
Моё назначение меня и радовало, и печалило. Радовало доверие мне такого важного дела, как обучение курсантов. Огорчало то, что  служба в училище является для лётчика в каком-то смысле застойной. Надо будет много работать на курсантов, совершенствовать педагогику, методику обучения, и мало будет времени для повышения личного боевого мастерства. К тому же в училище нет условий освоения полётов в сложных метеоусловиях. Аэродромы пока для этого не приспособлены. В строевых же частях, на аэродромах, оборудованных системами посадки ночью и в сложных метеоусловиях, можно быстро повысить лётную классность. А главное, там больше шансов оказаться в местах боевых действий. Иначе, зачем же мы учились, если не будем использованы в настоящих боях.
   Ко мне подошёл Владимир Терещенко и предложил поменяться местами службы. Мне поехать вместо него в строевую часть, а он останется вместо меня инструктором в училище. Я с радостью согласился. Но как это сделать? Решили обратиться к начальнику училища. Тут же направились в штаб. Начальник нас принял, выслушал и сказал:
   - Когда мы определяли, где кому служить, мы внимательно изучили ваши наклонности, способности. Учли всё. Не вижу веских причин удовлетворить вашу просьбу.  Привыкайте служить там, где вам прикажут.
    Разочарованные мы возвращались в угрюмом молчании.
   С Басовым и Григорьевым стал гадать, в какую эскадрилью попадём, к какому командиру. Это очень важно. Командиров эскадрилий полка боевого применения мы знали. Все они отличные лётчики, опытные начальники, но  разные по характеру.
    Лётная работа требует крепких нервов, потому что она сложная и насыщенная опасностями. В ней нужна точность, выдержка. Лётчики не любят нервных сослуживцев. Совсем плохо, если таковым является командир, от чьих точных решений зависит дело, особенно в сложных ситуациях. Нам хотелось попасть под руководство спокойного, внимательного, уравновешенного  в действиях командира третьей эскадрильи майора Бердникова. Он  уважаем не только за опыт в работе, но и за простоту  характера, душевное отношение к людям.
   Ещё у нас троих  забота - нам не дают пока отпуск. Приказано по присвоению званий явиться на службу. Поэтому надо думать о квартире, своём бытовом  устройстве.
    На следующий день началось оформление документов о назначении, получение предписаний на прибытие в округа. Вдруг в казарму  врывается возбуждённый Слава Григорьев. Глаза его блестят невероятной радостью. Фуражка на бок. Из-под неё торчат мелкие светлые завитушки густой его шевелюры.
   - Братцы! Приказано получку идти получать! Пошли! Бегом!
   И выскочил. Мы - вслед. Какая весть!  Долгожданный момент! Бежим со второго этажа, перешагивая через 3-4 ступеньки.
    - А сколько нам дадут? - спрашиваю его.
    - Не знаю. Наверное, как инструкторам.
   Прибежали в финансовую часть, а там уже очередь более шустрых ребят. Стою в очереди и мысленно распределяю деньги, что купить маме, отцу, сёстрам, братишке. Хочется всех порадовать. Столько лет получал из дому письма, которые вызывали душевную боль. Послевоенные годы выдались трудными, голодными. На семью обрушились беды. Отец на старости лет оказался в тюрьме. Старшая сестра Нина заболела тяжёлой формой чахотки, работать не в состоянии. Вторая сестра Лина учится в  институте, стипендии не хватает даже на пропитание. Сестра Валя работает, но получает мало. Брат Саша только женился, обустраивается. У мамы на руках ещё четверо учеников.
   Наблюдаю за теми, кто уже получил деньги, как они их пересчитывают, раскладывают по карманам. Говорю Хананёву:
   - Вова, дать логарифмическую линейку подсчитать рубли?
   - Да ты что! Я с нею быстрее запутаюсь.
   - Ну, сколько дают? - интересуется Слава.
   - Сколько ты заработал - столько  тебе и дадут.
   - Так я же ещё не работал.
   - Ну, тогда молчи! Бери, сколько дают.
   Лучше всего мы ощущаем своё новое качество при получении первой получки или, как официально она называется в армии - денежное довольствие. Столько денег мы никогда не держали в руках. Это не десятки, даже не сотни рублей, а тысячи! С ума сойти! В руках у тебя тысячи!   Оклад по должности, плюс за звание,  выпускные, отпускные. Тем, кто уезжает в боевые части, начисляют ещё и подъёмные.
    Получив эту громадную сумму, и распихав пачки по карманам, выходим, обнимаемся. Глаза горят радостью. Наконец-то, собственные деньги. Тут же образуются компании и бегут в магазин.
- У-у-у! - визжит кто-то. - Сейчас  порадуем рот сладостями, а желудок - не казённой пищей.
   - Надо закупить подарки родным.
   - И кое-что для себя франтоватого.
   - Главное приобрести хорошие чемоданы.
    С сегодняшнего дня мы не просто взрослые парни,  уверенно вступающие в самостоятельную жизнь, но и относительно состоятельные люди. Хочется петь, и я пою:
  -  «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!»            
  - Ты что? - смотрит на меня Басов.
  - У нас есть деньги! У нас есть время! Мы свободные, самостоятельные и состоятельные! Пора быль превращать в сказку! В магазин! Закупим, что надо. Вечером накроем на квартире стол с  шампанским, со сладостями.
   - С каким шампанским? С какими сладостями? - возмущается  Григорьев. - С водочкой! С селёдочкой!
  - Не надоела тебе ещё селёдка!  Нет-нет! Отметим прощание с курсантской жизнью и переход в офицеры по благородному -  шампанским.
   - Ладно! - соглашается Слава. - Курсантскую жизнь проводим шампанским с водочкой, а офицерскую откроем шампанским с коньячком!
  В городе опустошили и без того небогатые магазины. Раскупили конфеты, пряники, колбасы, сыры, булочки и прочее. Впервые на законных основаниях покупаем коньяк, вино, водку. Некоторые возвращаются из города под законным хмельком. Новоиспечённые офицеры стараются вести себя по-джентльменски, твёрдо стоять  на ногах. Но не без исключения. Стоит,  пошатываясь на тротуаре Солдатенков. Его ноги в коленях то резко согнутся, то резко выпрямятся.
   -Ты что,  Иван, отрабатываешь стояние на ногах? -  смеётся Бешко.
  - Начался экзамен на алкогольную прочность, - шучу я.
    Пошёл разговор о том, как надо пить, чтобы не потерять достоинство и честь офицера.
    Идём втроём искать квартиру. Только бы скорее из казармы! Но казарменный образ жизни в нас засел крепко. Договариваемся, если удастся найти квартиру на троих, то будем жить  вместе. Бродим по ближайшим улицам  к училищу, чтобы жить недалеко от службы. Выискиваем приличнее домики, заглядываем во дворы, выпытываем хозяев, где можно остановиться. Находим желающих взять на квартиру, но только одного человека. В другом доме хозяйка готова взять двоих, но не троих. Мы же настроились, что никого из троих не оставим в одиночестве.  Одному скучно. Втроём, может и будет тесновато, но веселее.
   Наконец, женщина лет 50-ти, хозяйка маленького домика решается взять всех к себе. Она живёт одна. С троих по двести рублей - это хороший ей доход. Мы смотрим с подозрением на малые габариты жилья, неохотно заходим во двор. Небольшой дворик, аккуратный палисадник, чистота. В доме две чистеньких комнаты. Обе маленькие. Хозяйка предлагает нам светлую, а сама будет жить в проходной. Измеряем площадь - можно ли поставить три кровати. Можно. Решение принято - остаёмся.  Знакомимся. Хозяйку звать Ольга Петровна.   
   Спешим в эскадрилью, получаем у старшины матрацы, одеяла, простыни. Вскидываем огромные тюки себе на плечи и, навьюченные, как верблюды, идём чередой по улице на квартиру. Хохочем. Потом таким же способом перетаскиваем три солдатских кровати, три тумбочки и три табуретки.
     Расставив свою мебель и застелив кровати, приступили к приготовлению ужина. Петровна активно хлопочет. Кончилось её одиночество, тишина и покой. Запахло яичницей с салом. Сели за стол отметить одновременно и выпуск, и звание,  и получку, и новоселье. Приглашаем и Петровну. Она стесняется, отнекивается. Суём ей стаканчик. Берёт.
    - Я только глоточек за ваше новоселье и уйду. Гуляйте!
   - Вот мы и лейтенанты! - говорит Григорьев. - Первый тост за наше первое звание.
   - И за первые должности! - выкрикиваю я.
   - Потом! Потом! Не всё сразу, - останавливает меня Ростислав. - До утра далеко. Выпивка есть.
   Встали. Подняли стаканы и звонко их соединили. Первое офицерское застолье началось. Выпили стоя. Закусив, разговорились.
   - Представляешь, какая длинная дорога предстоит нам до маршальских звёзд? - шутит Басов. - Интересно пройдёт ли кто из нас этот путь.
  - Без войны никто не пройдёт, - рассуждаю я. - Война - самый мощный двигатель карьеры. Она выкидывает в генералы и маршалы  лучших из выживших  в сражениях.
  - За войной дело не станет. В Корее она уже идёт. Говорят, китайские добровольцы поехали воевать против американцев, - рассуждает Григорьев.
  - Значит, и нам в Корею откроют дорогу. Кто там окажется в качестве интернационалиста, отличится, тот и будет иметь шанс на хорошую карьеру, - рассуждает Басов.
   - Эх, если бы было всё наоборот,  - улыбается Григорьев. -  При выпуске из училища присваивали бы сразу звание маршала. А потом постепенно к старости снимали звёзды до лейтенанта. Зачем старым людям маршальские звёзды? Это нам, молодым,  нужны они, чтобы девок завлекать. 
   - Да зачем тебе звёзды, - говорю ему. - Лучше бы нам сразу маршальские оклады.
   - Правильно! - соглашается Басов. - Выпьем за карьеру.
   - Нет уж по порядку. За первые должности.
- Ну, так это  уже начало карьеры.
   Первый офицерский товарищеский ужин в первой частной квартире затянулся...
   Проснувшись утром, но, ещё не раскрыв глаза, чувствую новизну обстановки. Тишина. Нет команды на подъём. Где я? - мелькнула мысль. Приоткрываю глаза. На окнах занавески.  За окном деревья шевелятся. Почудился родной дом. Но вспоминаю, что мы на частной квартире. Осматриваюсь - друзья ещё спят. Время на завтрак. Кричу:
    - Подъё-ё-ё-м!
    Вскакивают, как оглашенные. Приходят в себя спросонья и похмелья.
  - Тю, идиот! - ворчит Басов и снова лезет под одеяло.
  - На завтрак пора, черти!
  - А! Да! - смотрит на часы Краснослав и вскакивает. - Одеваемся!
     Быстро умываемся, сливая воду друг другу из кружки. Чистим обувь. Григорьев запутался, одевая галстук. Вертит головой, как кутёнок. Просит Басова:
    - Краснослав, завяжи мне галстук!
   Они  долго возятся. Я справляюсь с этим занятием сам.
   Впервые мы приходим  в офицерскую лётную столовую. Прощай курсантская пайка. Лётная столовая ресторанного типа. Столы накрыты белыми скатертями. На них вазы с цветами, салфетками.  Разложены вилки, ножи. Тонкие  тарелки под фарфор. Стаканы в подстаканниках. Нарезан  белый и чёрный хлеб. Разложены сливочное масло, пряности всякие. Подходит официантка в белом фартуке, щебечет, как весенняя ласточка:
   - Доброе утро! Есть бифштекс, котлеты, яичница.
   - Мне бифштекс! - первым заказывает Басов.
   - Мне тоже! - соглашается с его заказом   Григорьев.
   - И мне! - солидарен с ними и я.
   - Какой гарнир? Рис, картошка, капуста.
   - Всем  смешанный! - командует Басов.
    Официантка уходит за заказом, и я спрашиваю его:
   - Зачем ты заказал смешанный?
   - Больше положит.
   Форма у нас офицерская, а желудки  ещё курсантские. Поедаем всё, что приносит официантка и что на столе. Мы ещё худые. После экзаменов не отошли. Так, что надо есть, возвращать вес.
   - Может, ещё желаете? - спрашивает официантка.
   - А можно? - удивляется Григорьев.
   -  Можно.
   - Тогда повторить! - обрадовался Басов.
   Она понимающе улыбается, а мы расслабляемся и хохочем.
   - Если так будут кормить, то мы быстро приведём свои рожи в надлежащий вид, - смеётся Ростислав.
   Объявлено время  выпускного вечера. Завтра разъезд. Отоспавшись днём, начистившись, пошли на торжества. У  офицерской столовой толпится  лётная молодёжь. Тут же училищное и полковое начальство, наши инструктора. Ждут командующего ВВС округа генерала Прудкова. Решили и мы посмотреть встречу генерала. Вскоре  из-за поворота выскочила легковая машина. Маленький, почти игрушечный, всегда аккуратно отутюженный, начальник штаба училища полковник Гостев, поворачивается к выпускникам и даёт команду:
  - Всем в зал!
   Поднимаясь на второй этаж по лестнице, слышим голос начальника училища: 
  - Смирно!
  Застываем на местах, где кого застала команда, слушаем доклад командующему:
  - Товарищ генерал! Первый выпуск 1950-го года собран для проведения торжественного выпускного вечера.
   - Вольно, - говорит генерал, протягивая руку полковнику.
   - Вольно! - кричит тот, и пожимает руку.
    Начальство беседует, а мы заходим в зал. Накрыты столы. На каждом столе по бутылке водки и вина.
   - Не густо! - произносит  Вова Терещенко.
   - Для начала достаточно! - потирает руки Малышев. - Начальство уедет - добавим.
  За столы садимся по лётным группам со своими инструкторами. Наш инструктор капитан Николай Николаевич Кедрус. Сегодня он наш почётный гость. Я, как старшина группы, за своим столом старший. Со мной Владимир Терещенко, Анатолий Мансуров, Альберт Малышев.  Мы очень уважаем своего инструктора. Он  скромный, спокойный, вежливый, даже застенчивый, но прекрасный лётчик. Это он создал из нас воздушных бойцов. Он меня рекомендовал инструктором в полк боевого применения
    Входит руководство. Мы встаём без команды. В столовой команды офицерам не подаются. Начальство проходит за  отдельный большой стол.
   - Садитесь, пожалуйста!
   Все садимся, начальник училища произносит краткую вступительную речь и предоставляет слово командующему. Встаёт Прудков, боевой генерал. На его груди сверкает золотая звезда Героя Советского Союза. Этого уже достаточно для того, чтобы мы его уважали, подражали ему. Он вежлив, говорит тихим голосом. Так ли, не знаю, но ходят слухи, что от своей тактичности он страдал на фронте, сталкиваясь с грубостью, криком, матом вышестоящих начальников. Его даже отстраняли от должности за мягкость.
    - Товарищи офицеры! - начал генерал тихим голосом. - Поздравляю вас с большим и радостным событием в вашей жизни и жизни училища. Сбылось то, к чему вы долго и упорно стремились. Вы стали лётчиками, офицерами.  Велика слава нашей авиации. Велики подвиги её героев, и я уверен, что вы станете достойными их наследниками и продолжателями славы ВВС. Куда бы вас ни послала Родина, служите так, как служили ваши старшие братья Александр Покрышкин, Иван Кожедуб, братья Глинки...
    Он долго перечислял героев-авиаторов, а мы заворожено смотрели на его золотую звезду.
   - Они сделали своё благородное дело. Но и на вашу долю выпадут испытания. США угрожает нам атомной войной. И эта авантюра не исключена. Идёт агрессия против корейского народа. Разгораются национально-освободительные войны. Будьте готовы всегда к самоотверженной защите Родины, оказанию интернациональной помощи братским народам. Гордитесь своей военной профессией. Это героическая и благородная профессия.  Наш народ любит лётчиков за их героизм, и вы будьте достойны этой любви. Я поднимаю бокал за ваше здоровье, ваши успехи!
    Мне понравилась его не витиеватая простая речь.
  Потом начальники ходили между столами, говорили с выпускниками, выслушивали наши ответные пожелания. И вскоре удалились. Оставшись одни с инструкторами, мы расчувствовались. Благодарили их за труд, за требовательность, дарили им свои подарки. Некоторые каялись перед инструкторами, словно перед всевышними, за свои ошибки в учёбе, промахи в дисциплине.
    Внизу грянул оркестр. Начинались танцы. Проводив домой инструктора и тепло распрощавшись с ним, мы явились на танцы. Боже, сколько девушек. Запах духов стоял облаком. Улыбки танцующих озаряли зал светлее электрических ламп. Чарующие звуки духового оркестра. Всё кружится  в вальсе: золотые погоны, счастливые девичьи лица, горящие глаза мужчин. Какой-то райский праздник!
   - Откуда столько девчат? - удивляюсь я.
   - Традиция! - отвечает мне Малышев. - Сегодня же съезд невест. Каждый год на выпускной вечер съезжаются девки из всех ближайших городов: Ростова, Азова, Новочеркасска, Зернограда, даже Таганрога. Ярмарка женихов и невест. Лови, коли хочешь.
  Я заметил, что уже некоторые наши парни определились. Сгруппировались. Видно встретились старые знакомые по учебным полкам. К ростовчанам приехали знакомые ростовчанки с подругами-невестами в надежде на знакомства.   
   - Женихи мы завидные! - говорит Толя Мансуров. - Я уже выбрал цель для атаки.
  Заиграли новый танец. Он оторвался от нас и направился к маленькой блондиночке. Мы с Малышевым и Терещенко высматривали, как орлы с высоты. Вернулся Толя.
   - Ну, что цель накрыта? - спрашивает его Альберт.
   - Только разведана, - смущённо улыбается Толя.
  Он удивительный парень. Скромный, даже стеснительный, но очень симпатичный. Такой без невесты не останется. Он мой лучший друг по училищу. Я знаю, что у него есть в Татарии хорошая знакомая, с которой он переписывается и имеет серьёзные намерения.
   - Толик, не увлекайся! Не забывай ту, которой клялся, - говорю ему.
   - Я ещё не клялся. Но и не забываю.
   Я впервые натанцевался до головокружения. Было много партнёрш. Но я ещё себя на ярмарку не выставлял. К девчатам  присматривался. Не присмотрел. Однако новая жизнь бурно стучалась  в мою душу. Мужская плоть требовала женской. Сегодня, как никогда, я это почувствовал. И увидел, что женской плоти достаточно. Выбирай. Что же, настало время  выбирать. Возраст требует.  Как-никак - 22 года.
   Домой возвращался с Басовым и Григорьевым. Мы были пьяны не от водки, а от впечатлений. Громко распевали:
                - Эх, руля, тэруля, тэруля, тэруля!
                Руля, тэруля, тэруля - ля - ля!
   Наступил день расставания. Все разъезжаются в отпуск по домам, оттуда по частям, по всей стране. И радости и печали. Расстаются закадычные друзья. Служба разводит их дороги. Расстаются однокашники, прожившие вместе по три-шесть лет. Расстаются ребята с училищем, преподавателями, инструкторами, давшими им путёвку в жизнь. Расстаются с городом, который войдёт навсегда в биографию их жизни. Расстаются со знакомыми, может навсегда, а кое-кто - уже и с любимыми, может временно, а может тоже навсегда.
   Обнимаюсь с Толей Мансуровым. Ещё один прекрасный товарищ уходит от меня. Хорошая бескорыстная дружба нас связывала в течении двух с половиной лет. Но о будущих наших отношениях, о переписке, мы не договариваемся. Мы - реалисты, понимаем, что всё преходящее. На новых местах службы будут новые друзья. Может жизнь и сведёт нас где-либо и когда-либо.  Отдаёмся судьбе.
   Грустно расставаться с однокашниками по спецшколе. Шесть лет нас связывали товарищество и дружба. Обнимаюсь с Альбертом Малышевым, Владимиром Терещенко, Виктором Мандровским, Владимиром Побокиным, Сергеем Трояном, Степаном Кушниром... Как мало нас осталось. Мне грустно становится оттого, что из всех спецшкольных ребят я остаюсь в Батайске один. Как будто осиротел, потерял родных. Не с кем будет вспомнить годы учёбы в спецшколе. С Басовым и Григорьевым, хотя я и сдружился ещё в учебном  полку, но мы из разных спецшкол. У нас разные воспоминания.   
      Группа за группой уходят ребята на вокзал. С каждой группой мы прощаемся. Крепкие пожатия рук. Объятия с мужским похлопыванием. Пожелание доброго пути. Увидимся ли когда? Ничья будущая судьба нам неведома. Окончательно распадается наша спецшкольная и училищная семья, когорта мечтателей, романтиков.
   - До свидания, ребята! - кричу каждой группе вслед. - До свидания, дорогие однокашники!
   Смотрим вслед уходящим, пока последняя группа не скрывается за углом. Грустно стало. Григорьев говорит:
  - По такому случаю надо...
  - Завтра на службу, - прерывает Ростислава Краснослав.
  - Всё ровно надо, - решителен Ростислав.
    Дошли до магазина. Взяли водки. Устроили ужин грусти. Обо всех уехавших поговорили. Вспомнили, с кем сошлись в теоретическом батальоне, с кем - в Новочеркасском учебном полку. Как начинали летать на Ут-2, как осваивали переходный самолёт ЯК-11, приближаясь к более сложному боевому самолёту Ла-7, созданному в годы войны из перкали, дерева и брони, но который по своим качествам не уступал немецким цельнометаллическим самолётам, а по некоторым показателям  даже превосходил их. Вспомнили, как впервые вылетали на новом боевом цельнометаллическом  истребителе послевоенного выпуска - Ла-9. Мощный, грозный и красивый самолёт. Мечта пилота.
   Вспоминая свой пройденный путь, мы по авиационным традициям, рассказывали самые комичные эпизоды жизни. Хохотали. Но не обошли и грустное, трагичное, горе тех ребят, которых отчислили из училища по лётной неуспеваемости, о безвозвратной утрате.  Из нашего выпуска погиб в катастрофе Иван Мищенко. Прекрасный парень из Азова. Он был единственным сыном у одинокой матери.  Погиб на моих глазах.
    - Вот бы книгу написать о наших курсантских буднях! - загораюсь я желанием рассказать об интересной романтической  жизни нашей юности.
   - Напиши! - подхватывает Ростислав. - Да о нас не забудь!
   Может и напишу когда - думаю я. Очень пожалел, что бросил писать дневники, которые начал в спецшколе. Бросил, потому что наша жизнь в училище была настолько заполнена  учёбой, интенсивностью полётов, физической работой, нарядами, караулами, что было не до дневников. Теперь вспыхнул желанием возобновить это занятие и решил, что завтра же куплю удобные для дневников тетради.

НАЧАЛО  СЛУЖБЫ

     Встав по будильнику, спешим на завтрак и в назначенную нам эскадрилью. Вчера ещё среди своих однокашников  мы чувствовали себя «ассами» оттого, что удостоены быть инструкторами. Но сегодня, идя представляться командиру эскадрильи, мы выглядим робкими утятами. Внимательно осматриваем форму друг друга. Хорошо ли она отутюжена, почищена? Как выглядят наши физиономии с похмелья? Вроде как всё на высоте. Волнуемся, как примут нас наши вчерашние учителя, наставники.
    Подходим к канцелярии командира. Глубоко вдыхаем. Стучимся. Слышим за дверью: «Да!» Я первый открываю дверь и переступаю порог. Прямо передо мной стоит один в комнате майор Бердников. Вытягиваюсь в струнку:
   - Товарищ майор, лейтенант Великодный прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы!
   - Жду вас. Жду, - пошёл он навстречу.
  Пожал нам руки. Поздравил, пригласил сесть. Повёл разговор о том, как он сам начинал служить. Постоянно подшучивает, улыбается, вспоминая свою молодость.
   - Ну, что же. Ваши личные дела я изучил. Надеюсь, что вы не измените своё отношение к делу. Будете так же добросовестно служить, как учились. Сейчас  все офицеры эскадрильи в отпуске. Я тоже убываю... Вас оставляю на хозяйстве.
     Он тут же возложил на нас обязанности - командовать выпускниками нового потока, которые сейчас сдают государственные экзамены.
   - Следите за порядком, дисциплиной до прибытия остальных офицеров. Вас, лейтенант Великодный, назначаю старшим. Так сказать, - он широко улыбнулся, - за командира эскадрильи. Через недельку прибудет адъютант, и он займётся всеми делами. Вы ему помогайте.
     Комэск вызывает старшину и даёт команду - построить курсантов. Мы идём в казарму. Ростислав толкает меня:
   - Ну, ты даёшь! Уже в комэски выбился.
   - Головокружительная карьера, - смеюсь я.
    Командир представляет нас курсантам. Среди очередного потока выпускников много наших товарищей и друзей, однокашников по спецшколе и теоретическому батальону в училище. После окончания теоретического батальона нам пришлось разъехаться по разным учебным полкам, и мы оказались в разных потоках выпуска. Я выискиваю своих товарищей. Приветствую их  взглядом.
   Вскоре командир уходит, и мы остаёмся с выпускниками. Они окружают нас, смотрят с завистью, что мы уже в офицерских погонах, а им ещё предстоит преодолеть экзамены, потом длительное и скучное ожидание званий и назначений. В этом потоке много тех, кто ранее нас прибыл в училище. Их учёба затянулась по разным причинам. Они обижены судьбой и на нас смотрят как на счастливчиков.   Вопросы новых выпускников к нам самые бытовые. Сколько получили выпускных? Какая сумма первой зарплаты? Радуются, услышав сумму. Некоторые, более находчивые, тут же просят у нас в займы, и мы раскошеливаемся.
   - Какие-то вы интеллигентные стали, - говорит кто-то.
  Это так! Став офицерами, мы и по образованию и по положению стали интеллигентами, если, конечно, правильно понимать суть интеллигентности. В спецшколе, да и будучи курсантами, мы к интеллигенции относили белоручек, не закалённых физическим трудом, не приспособленных к суровым условиям жизни. Теперь надо менять свои старые представления. Судить об интеллигентах надо не  по физическому труду, а по образованию и воспитанности.
    Да, офицеры, - это интеллигенты по образованию и воспитанию. Но мы  интеллигенты нового типа, представители трудовых классов, а не дворянского и буржуазного сословия. В нас сочетается  духовное развитие с  физическим, трудовым.  Мы не спесивы, не надменны, не высокомерны, не чураемся черновой работы. Мы образованы, но просты, как прост наш трудовой народ. И в этом наша сила. Это доказала Великая Отечественная война. 
   Сложности в работе с курсантами мы не испытываем. Они - выпускники,  ведут себя дисциплинированно. Им баловаться некогда - экзамены. И опасно - впереди представления на офицерское звание. Старшина эскадрильи вполне справляются с поддержанием порядка в казарме. Наша задача состоит только в контроле. Я распределил дежурства. И мы поочередно стали ходить на подъём, контролируем физзарядку, приём пищи, занятия и пр. Много беседуем с ребятами по душам. Свои же!
     Сами тоже не теряем время. Изучаем документы, регламентирующие лётную работу, методику обучения курсантов. По вечерам читаем книги, газеты. В выходные - развлекаемся, ходим в кино, на  танцы, присматриваемся к девушкам. Кто знает, может, в этом городе живут наши наречённые.
    Суббота. Поужинали плотно в столовой и решили пойти на танцы. Заглянули в буфет. Выпили по сто грамм водки для прогрева души и в гущу масс, где скопление девушек. Ныне уже не та ярмарка. Девчат не так много. Больше жён офицеров со своими мужьями. Удалось несколько танцев станцевать с девушками. Но вот новая партнёрша. Лишь положил руку на талию и почувствовал иное тело, чем у тощеньких девушек. Оно более мягкое, тёплое, расслабленное. «Дама!» - мелькнула мысль. Она не из красавиц, но легка и свободна в танце,   не отстраняется на расстояние, а держится близко, касаясь моего тела и волнуя его. Открыто рассматривает меня, заглядывает в глаза, расспрашивает:
   - Вы наше училище закончили или откуда-то прибыли?
   - Ваше, - пытаюсь шутить, и она свободно хохочет.
   - В какой же эскадрилье будете служить?
   Теряюсь. Кто она? Что она хочет? Выпытать военную тайну? Нет уж, милая. Ни к чему тебе знать в какой эскадрилье я буду служить. Но что её ответить?
   - Пока не определили, - нашёлся я.
   - Проситесь в третью, - советует она.
   - Почему?
   - Там хороший командир.
   - Спасибо. Буду проситься.
     Танец окончен, и я веду её к своему месту. Там встречает её один из наших инструкторов, старший лейтенант. Он глянул на меня, улыбнулся, как знакомому.
    - Ну что, танцуешь?
    - Танцую, - отвечаю я, смущаясь, и пытаюсь отойти в сторонку.
    - Подожди, поговорим, - останавливает он меня.
   Жду в сторонке и слышу их тихий разговор. Он спрашивает:
    - Как? Хорошо танцует?
    - Хорошо, но не смелый какой-то...
    - Это из нашей эскадрильи выпускник  Хороший парень.
   Начался танец. Старший лейтенант обращается ко мне:
    - Пойди ещё потанцуй! Я хочу отдохнуть, а моя жена, как беговая кобылица,  не может пропустить ни одного забега. Танцы - это её жизнь. Замордовала меня ими.
    Он подмигнул мне и  ласково подталкивает:
   - Пойди, пойди ...
   Не могу отказать уважаемому человеку, хотя нет никакого желания танцевать с чужой женой, да ещё такой разговорчивой, темпераментной и с таким эротическим телом. Ещё не выразил я ей  своего приглашения, а она уже кладёт руку на моё плечо, лукаво улыбаясь. Я сразу начал её энергично кружить в вальсе, чтобы не дать задавать вопросы. Но куда там! Она откинула голову, и, глядя мне в глаза каким-то покровительствующим взглядом,  спрашивает.
   - Чего вы так стесняетесь?
   - Своей стеснительности... - отшучиваюсь  я.
   - Будьте раскованней... - поющим мелодичным  голосом говорит она. -  Я люблю танцы, именно, потому, что чувствую себя в них раскованной, свободной. Когда играет музыка и тебя кружит мужчина... О-о-о! Словно летишь в облаках грёз... Какое это прекрасное состояние!
    И действительно, её откинутая голова с развевающимся волосом словно летела по воздуху, сзади мелькали окна, стены зала, улыбающиеся лица, офицерские погоны. Всё кружилось, как в облаке. Мне представилось, что я на светском балу,    о котором имею представление по произведениям Пушкина, Толстого, Лермонтова... Мне стало хорошо. Я расслабился. Чувствую, как сжатые мускулы опали, словно ветви, и нервы ослабли, как отпущенные струны. Я  улыбнулся. На что моя дама сразу же восторженно среагировала.
   - О! Наконец-то, вы расцвели. У вас такая соблазнительная улыбочка! - растягивала она слова, качая головой и лукаво щуря глаза, как часто делают взрослые, наблюдая смешное в детях. - Вы можете стать ловеласом, если не будете стесняться...
   Видимо, на моём лице ярко отразилось смущение.
   - Я вас смущаю?
   - Да!
   - Почему?
   - Впервые танцую с дамой... Не научен с дамами обращаться.
   Она хохочет, качает головой, не отводя взгляда  от моих глаз.
   - Учитесь, пока дама в ваших руках, - смеётся и мягко толкает  меня грудью и касается щекой моей щеки. - Если не секрет - с кем хотите познакомиться? С девушкой или с дамочкой?
  - Пока с хорошей партнёршей танца.
  - Ну, уж... Хотите, я вам найду невесту?
  - Жениться ещё не планирую.
  - Тогда дамочку.
  -  К чему?
  - Не хотите учиться дамами владеть? Ай-ай!
   Это меня выводит из равновесия, и я молю бога, чтобы скорее закончился танец. Бог услышал меня. Отвожу её на место, где мне вручил её муж.  Старшего лейтенанта нигде  нет. Благодарю её, и пытаюсь отойти.
   - Не бросайте меня одну, - просит она.
   - Где же ваш муж? - спрашиваю, осматривая толпу.
   - Где?  В буфете! Он - не любитель танцев. Он - любитель пива. Так, что вы меня пока опекайте.
   Пришлось продолжать танцевать, развлекать чужую жену. Во время  танцев она мне сказала:
  - Вы прекрасный партнёр. Легко танцуете. Я буду всегда рада вашему приглашению... Конечно, если у вас не будет более серьёзных планов к другим женщинам.
   Танцы закончились. Мы идём к выходу. Я не понимаю своего положения. Где её муж? Как мне поступить с дамой: на выходе распрощаться или проводить?  Провожать чужую жену - ни к чему. Решил - распрощаться.  Она приостановилась:
   - Пожалуйста, вытащите моего мужа из буфета. Скажите ему,  что танцы закончились.
    Захожу в буфет. Там старший лейтенант с моими друзьями  весело хохочет, держа в руках стакан. 
   - А-а-а, Лёня! - взглянул он на меня. - Ты танцуй, танцуй! Я скоро приду.
   - Танцы закончились, - говорю ему. - Жена вас ждёт.
   -  Вот чёртово время! - восклицает он. - На работе, так оно тянется-тянется, а как только возьмёшь стакан в руку... Оно фить! И  нет... Ребята, в жизни всё должно быть наоборот!
    Он протянул мне руку и, крепко пожимая, пьяно прошептал:
   - Спасибо тебе. Я сегодня хорошо отдохнул. Если бы не ты, то мне пришлось бы  натирать пол зала своими подошвами. Но я же не полотёр, понимаешь! Я - лётчик!..  А тебе я вижу в радость пол тереть...  Вот я тебе и уважил. Предоставил свою дражайшую.  Приходи в следующую субботу.  Моя жена танцовщица.  Хорошо танцует и болтает!  Подтверди!
  -  Подтверждаю...
  - Во! Слышали вы? Не берите в жёны танцовщиц и болтливых. Берите молчаливых домоседок... Тогда для вас будет главным не танцульки, а семья...
   На этом я не расстался с этой супружеской парой. К нам присоединились мои друзья, и мы пошли все вместе, слушая юмор старшего лейтенанта и хохот его жены. Прощаясь, она, пожимая мне руку, улыбнулась и сказала:
   - Будем знакомы.  Оля!  Спасибо за приятный вечер.
   Только теперь я понял, что мы с ней ещё не знакомы. Какая кавалерская оплошность. Расстались.  Ростислав смеётся:
  - Какой хороший человек, старший лейтенант.
  - Настолько хороший, что и жену готов отдать друзьям, -  хохочет Басов. - А ты, Лёшка, ловелас. Уже чужих жён обрабатываешь.
  -  Хотел бы я, чтобы ты был на моём месте. Она меня заболтала.
  - С чужими жёнами, братцы, не танцуйте, - поучает Басов. - Пойдут подозрения, разговоры. Наживёте беду.
   Ночью мне снилась эта дама. Мы продолжали с ней танцевать. Проснувшись, подумал: женщины - ведьмы. Хочешь от них удалиться, а они тебя и во сне преследуют.    
   Потягивается шумно Ростислав, проснувшись.
   - Эх. Наверное,  хорошо быть женатым! - говорит он
   Громко смеёмся.
   - Поехали в Ростов искать невест, - предлагает Басов. - Чего тянуть резину.
   - Поехали! - возрадовался идее Ростислав.
   Воскресенье. Но я не могу с ними ехать. Моя очередь быть ответственным офицером по эскадрильи. Расставаясь с ними, предупреждаю на правах старшего.
   - В Ростове будьте осторожны.  Там, говорят, много нечистоплотных  девиц. Не влипните!
  - А как отличить проститутку  от порядочной девушки? - спрашивает Ростислав  Краснослава.
  - Девушки сопротивляются.
  Хохочут и уходят в поход на поиск  невест.
   Долгие годы жизни в казарме мы были изолированы от женщин. Нас не баловали увольнениями в город. Редкими были удачи побывать на танцах. Случались короткие знакомства с девушками. Всё это вспоминалось, как мимолётные эпизоды. Встретился, поговорил, расстался, и... всё кануло в вечность. В основном видели мы девушек из строя, на расстоянии и воспринимали их как что-то  экзотическое в нашей жизни, недоступное в настоящем, а лишь живущее в воображении, как перспективная надежда.
      Да и наше увлечение романтикой полётов отодвигало значимость женского пола на вторые-третьи планы, на нескорое будущее. Мы словно бежали на длинной дистанции нашей курсантской жизни и только мельком видели девичьи лица. Знали, что до финиша ещё далеко, и, что лишь после учёбы будет у нас возможность переключить своё внимание на тех, из которых мы должны выбрать себе спутниц жизни. Такой сложился у нас взгляд и  настрой на женский пол, сформировалась нравственность в отношении к девушкам.
   Но вот теперь та длинная дистанция курсантской жизни пройдена. Мы - офицеры. Оказались не слишком загруженными службой, появилась возможность начать жить по зову мужских чувств.  И мы словно с цепи сорвались. Нам хочется всего и сразу. Однако воспитанные в духе высокой нравственности, мы стараемся сдерживать себя от головокружения, вызванного свободой и достатком, возможностью встречаться с девушками, танцевать, провожать их.  Нас сдерживает и кавалерская неопытность. Но более всего мы опасаемся ошибиться в знакомствах, в своих отношениях к девушкам, сделать неправильный выбор и не обнадёжить  тех, к которым не питаем симпатий. Мы не хотим оказаться в положении, когда не мы, мужчины,  выбираем, а нас выбирают, готовят судьбу быть женихом той, на которую ты ставку не делаешь.
    Я, как и мои товарищи, с жадностью окунулся в новую для меня жизнь. Спешил на танцы, в кино, на прогулки. Но каждый раз, соприкасаясь с девушками, говорил себе -  присмотрись, познай человека, не спеши говорить комплименты, не торопись назначать свидания, не теряй голову. Выбор подруги - это выбор всей будущей жизни. В воображении у меня издавна  сложился образ идеальной невесты - черты её лица, фигуры, манера поведения, отношения ко мне, моей службе. Главное, хотелось, чтобы она была не только красивая, умная, серьёзная, но и  застенчивая,  не целованная. С позиций своего идеала  я  присматривался к девушкам, прежде чем познакомиться.  В некоторых я видел что-то из сложенного мной образа. Что-то  мне нравилось, но многого не находил. И то, чего я  не находил, решали судьбу знакомства. К тем, кто не соответствовал образу моего идеала, не хотелось возвращаться после первой же встречи, первого разговора, танца.
    Встречая разных девушек, я  понял, что мои вкусы слишком требовательны, и мне не скоро удастся найти невесту соответствующую моему идеалу. Требовательность и определяла мою  сдержанность в выборе знакомых. Помогало и то, что я твёрдо определил линию своей нынешней жизни - не жениться, пока не вытащу родительскую семью из бедственного положения.  Однако эту линию легко было наметить, живя в казарме. Вне казармы - другое восприятие жизни. Половой раздражитель заметно приблизился и вызывал острые чувства, которые надо постоянно преодолевать. К тому же жизнь холостяка-офицера на виду других. Он - жених. И не просто жених, а обеспеченный человек. За ним идёт охота. Он ещё не выбирает, а его уже  окружают  девушки на выданье, жаждущие незамужние женщины, молодые вдовы. Его пытаются взять в свои руки непрошеные сводницы, свахи для своих дочерей, племянниц и пр.
     В один из дней возвращаюсь со службы. Захожу в дом. Там сидит девица. Она о  чём-то шепчется с хозяйкой. Моих друзей  дома нет. Петровна говорит, что они ушли на вокзал пить пиво. 
   -  Ты тоже пойдёшь? - спрашивает она.
   До вокзала километра четыре.
   -  За три девять земель пивка хлебать... - смеюсь я. - Нет.
   - Они ушли полчаса назад. Просили передать, чтобы ты пришёл. Может, пойдёшь?
   -  Да, нет. Не хочется.
   - А то пойди, - не унималась Петровна. - Чего дома сидеть. И Веру одновременно проводишь.
   Ах, вот оно в чём дело. Нужен провожатый. Вера мне с первого взгляда, когда вошёл, не приглянулась. Теперь,  взглянув в её сторону и встретившись глазами, я заметил по блеску зрачков, что она надеется на моё согласие проводить её.
   - Проводи! Проводи! - просит настойчиво Петровна. - А то уже темно. Ей одной идти страшновато.
   - Провожу, конечно, - успокаиваю женщин по долгу мужчины и чести офицера, чем вызываю на их лицах радость.
   Бросилась в глаза улыбка Веры. Как-то плаксиво скривились губы и испортили её лицо и без того недостаточно симпатичное.
- Попейте чайку и потом пойдёте, - хлопочет хозяйка и ставит на стол чашки, кладёт пряники, разливает чай. - Вера - дочка моей подруги. Хорошая девочка. Я её знаю с пелёнок.
   Она долго рассказывает о достоинствах Веры. А гостья сидит, опустив глаза, смущается, но не перебивает Петровну. Изредка поднимает веки и, встречаясь со мной взглядом, снова их быстро и пугливо опускает.   
     Я, уже сытый после ужина в столовой, лишь прихлёбываю чай за компанию, раздумываю, начиная понимать, что хозяйка устроила смотрины. Как и подобает мужчине,  исподволь изучаю гостью. Она лет 19-ти. Лицом не привлекательная и улыбка не красивая. Но кожа на лице чистая, свежий румянец на щеках, как и должно быть у девушки на выданье. Голосок нежный. Скромные манеры.
   Вера постепенно осваивается. Я начинаю шутить. Она уже на мои шутки реагирует активным смехом. В общем - присмотрелись. Я ничего не имею против её достоинств, описанных Петровной, но знаю, что мне она не невеста по двум причинам. Во-первых, мне ещё не нужна невеста. Во-вторых, Вера мне не нравится. Близкое знакомство не состоится. Этот вывод у меня уже сложился.
   - Ну, идите, а то совсем уже темно, - торопит хозяйка, вставая. - Одевайся, Верочка.
   Вера встаёт. Поправляет платьице. Тело у неё худенькое, без особых рельефов. Однако в полный рост она стала какой-то иной - высокой, стройной и очень даже привлекательной.
     Вышли на улицу. Темень. Никаких фонарей. Идём рядом. Я, не имея намерений на близкое знакомство, не беру её под руку, чтобы не давать никаких  лишних надежд.
   - Далеко идти? - спрашиваю.
   - На ту сторону.
     На ту сторону - это в город за железнодорожной станцией. До железной дороги более километра. Ширина станции с многочисленными путями - метров пятьсот.
   - А на той стороне далеко? - уточняю.
   - Два квартала от железной дороги.
   Значит ещё пятьсот метров. Всего около двух километров.  Обычно на ту сторону ходят через  пешеходный мост. Это где-то более четырёх километров в стороне.
   - Как же мы пойдём?  Через мост или напрямую? - интересуюсь.
   - Лучше напрямую, через путя, - предлагает Вера.
   Через «путя», так через «путя». Это намного ближе. Приморозило. Спотыкаемся на кочках. Нередко сталкиваемся. После одного из толчков я решил, что приличнее будет, если я возьму её под руку. Как мне показалось, от моего прикосновения она как-то сжалась и затаила дыхание. У меня тоже дыхание сбилось. Как-никак - разнополые и оба в горячем возрасте.   
    Идём несколько минут молча - приходим в себя. Потом я стараюсь её разговорить. Она отвечает односложно. Нам мешают ямы. Оступаясь, сбиваемся со слов. Но вот, оступившись, она хватается за мою руку. Мне от этого приятно, и я в такие моменты всё более  притягиваю её к себе. Хотя и нет  никаких серьёзных намерений на неё, но ведь девушка. Как не побаловаться, не пошутить!
   Дошли до железной дороги. Стоят товарные эшелоны. Грязные цистерны с нефтью, пульманы с углем, лесом и пр. Всё перекрыто. Как человек, все детство проживший у железнодорожного полотна, хорошо освоивший езду на товарных поездах и ползание под вагонами, я хорошо знал, что  преодолевать мне их в офицерской шинели и фуражке набекрень не здорово. Можно оказаться чумазым, как машинист.
    Идём вдоль эшелона - ищем тамбур. Нашли. Понимаю, что поручни грязные, в гари и пыли. Но что делать? Сначала помогаю Вере подняться на высокие ступеньки. Потом сам за нею поднимаюсь, стараясь не прикасаться к вагону. Один состав преодолели. А за ним стоит второй. Снова идём вдоль вагонов. Находим тамбур. Преодолеваем и другой. Чувствую, что ладони рук уже испачканы. Брать «даму» руками, чтобы подсадить на ступеньки,  нельзя - запачкаю одежду.  Поправить фуражку грязными руками тоже проблема.
    Преодолеваем очередной состав, а на следующем не находим тамбура. Долго обходим его. Знаю, что путей много - больше десятка. Сегодня они оказались все заняты. Очередной эшелон преодолеваем, пролезая под вагонами,  опасаясь - тронется или не тронется поезд. Вот и свободный путь. Но мчится поезд на огромной скорости. Ждём его прохода. Нас, стоящих в полуметрах от путей, ударяет воздухом, обдаёт паром, пылью. Стоим несколько минут под ветром в пыли, повернувшись спиной к мелькающим вагонам.
    Потом пробираемся через тамбур очередного эшелона. Снова идем вокруг эшелона. Дважды ползём под вагонами.  Я зацепился фуражкой за что-то. Она упала. Значит испачкал.  По рельсам протянул полами шинели. Не сомневаюсь - и шинель испачкал. Берёт досада, что не пошли через мост. Пережидаем ещё один поезд, бегущий на огромной скорости.  Теперь она уткнулась лицом в мою грудь, и я более чутко ощущаю  её дыхание, чем движение громыхающего состава. Ах ты, мужская сущность. И девушка не нравится и обстановка явно не эротичная, а в тебе пробуждается бес и волнует чувства.
    Наконец, преодолен ещё один эшелон.  Мы выходим на простор и с облегчением вздыхаем. Потом долго стоим, смеёмся.
   - Вот так прогулочка! - говорю я. - На всю жизнь запомню.
   - Вот и хорошо! - смеётся Вера.
   Ей, видите ли, хорошо! Хочу взять её под руку, чтобы вести дальше по кочкам и ямам, но чувствую  мои ладони очень грязные. Сжимаю правую ладонь в кулак, чтобы не запачкать пальто Веры, просовываю руку  ей под мышку. Она прижимает руку, и сама прижимается ко мне. Мы идём так медленно, шутим по поводу эпопеи преодоления  эшелонов и хохочем. Выходим на улицу, бредём в её темноте.
    - Вот и наша хатка, - вдруг говорит она и останавливается. 
   Хатка стоит за старым дощатым забором, низенькая, старенькая, под камышом.  Во дворе колодец. Далее огород, сад. Чем-то из детства родным повеяло в моей душе и памяти.
    - Руки бы помыть, - говорю своей знакомой. - Вынеси, пожалуйста,  ведро.
    - Пойдём, из рукомойника помоешь.
    - Да, нет, - упираюсь я. - Принеси ведро.
   Она уходит. Стучит в окно.
   - Мама, это я!
   Скрывается в хатке. И тут же открывает дверь, из которой в мою сторону падает свет. Зовёт:
   - Иди к рукомойнику. С мылом помоешь.
   - Идите! Идите сюда! - выглядывает из-за её спины женщина. - Не гоже из ведра. Вода холодная.
   О, боже! Лучше бы грязным ушёл. Вхожу в сени. При ярком электрическом свете вижу чумазое лицо Веры. Ужасаюсь. Она смотрит на меня и  хохочет. Улыбается мать. Выглядывает из комнаты и смеётся отец:
  - Ну, чего вы пошли через путя?  Куда торопились!
   Я пытаюсь мыть руки, не снимая шинель. Но хозяин берётся за мою шинель.
  - Разденься, разденься. Умыться же надо.
   Чувствую себя неудобно, но быстро сбрасываю шинель, спешно мою руки с мылом, умываюсь. Тут же хватаюсь за шинель, чтобы уйти!
- Нет, нет! - говорит хозяин. -  Пойдёмте перекусим....
  - Спасибо! Я - сыт. Надо идти.  Поздно.
   Куда там. Хозяин тянет за руку. Хозяйка уговаривает. Вера смотрит на меня  умоляющими глазами.  Я - сдаюсь.  На столе появились водочка, хлеб, рыбка... Мне стеснительно, но приятно их гостеприимство и домашний  уют. Беспокоит  непредвиденное положение, из которого я не знаю, как выйти, и поздний час. Выпили по рюмке - меня не отпускают. После второй - тоже. После третьей - решительно встаю.
   - Поздно! - говорю. - А идти далеко.
   - А ты и не ходи, - улыбается повеселевший хозяин. - Выпьем ещё. Заночуешь... Места хватит.
    Но я уже твёрдо стою на своём.   Хозяева, наконец, соглашаются. Вера выходит меня проводить. Она явно рада тому, что происходит. Веселая. И, как видно, полна надежд. Порывается меня проводить до угла. Но я пожимаю ей руку у калитки, и ухожу.
   В пути анализирую своё поведение - что я сделал не так. Я знаю, что встреч у нас с Верой больше не будет. Мне стыдно за то, что я невольно  обнадёжил её, может и родителей тем, что  выпил с отцом, вызвал какую-то радость у матери. Стыдно за то, что не сбудется надежда моей Петровны, взявшей на себя миссию попытать счастья соединить судьбу дочери своей подруги с моей судьбой. Мне казалось, что я всё не так делал. Надо было бы как-то по иному вести себя с Верой, с её родителями, чтобы никаких надежд на продолжение нашего знакомства не возникло.
  Я всегда строг в анализе своих поступков. Болею больше за других, чем за себя.  Всё боюсь, чтобы не принести людям неудобств, не обидеть, не оскорбить их достоинство. Но мне уже стыдно за то, что я буду уклоняться от новых встреч с Верой и тем нанесу  обиду ей, её родителям, Петровне. Ну, а как надо было мне поступать?
    Скорее бы началась интенсивная служба, полёты, - думаю я, - чтобы заняться любимым делом, меньше бы осталось времени на выпивки, танцы, ухаживание за женщинами и другие всякие соблазны.
    Прибыл из отпуска адъютант эскадрильи, и я передаю ему возложенные на меня полномочия временного исполнения обязанностей командира эскадрильи. 
  - Ну что покомандовал? - смеётся он.
   Басов подшучивает:
  - Надо записать ему в личное дело, что он был комэской и проявил в этой должности высокие способности...
  - Да, да! - подхватывает шутку Ростислав. - Это здорово повлияет на его карьеру.  Кто прочтёт - ахнет! В звании лейтенанта, на первом месяце офицерской службы, был назначен на такую высокую должность.
  - Нет, не надо, - возражаю я. - Каждый раз новые начальники при просмотре личного дела будут спрашивать - за что тебя сняли?
   Пошутив с нами, адъютант посоветовал:
  - Пока курсанты заняты экзаменами, уделяйте больше внимания работе над собой. Закончатся у них экзамены, и вам прибавится дел.  Нагрянут их невесты. Свидания пойдут. Надо будет усилить контроль. Поэтому, пока есть время, советую сесть за учёбу. Для начала изучите новинки в радиолокационной технике. 
   - Почему с локаторов должны мы начинать? - спрашиваю.
   - А у нас не выполнен план по этой теме, - улыбается он. - Командир приедет из отпуска, и я доложу, что план выполнен.
   - А для остальных  лётчиков потом опять будете организовывать занятия по этим темам? - удивляюсь я.
   - Зачем. Остальным придётся самостоятельно изучать. Темы  будут уже пройдены. Мы  не повторяем занятия с  отпускниками. Занимайтесь! Не теряйте время!  Каждый день отмечайте в журнале учёта  пройденные темы. Изучите локаторы, займётесь атомной тематикой. 
    Нам, отсидевшим столько лет в классах, не хотелось садиться снова за столы, заниматься теоретической подготовкой. Ещё не прошла усталость от курсантской учёбы. Но, долг службы обязывает. Взяли книги, схемы и начали втроём за всю эскадрилью выполнять план командирской подготовки. Полдня занимались локатором. После обеда подбивали итоги налета за курсантские годы, чтобы занести их для учёта в новые инструкторские  лётные книжки.
   - Ну, какой у тебя налёт? - спрашивает у меня Григорьев.
   - На Ут-2 - 169 полётов, 32 часа; на Як-11 -  122 полёта, 32 часа; - перечисляю я. - На Ула-7 и Ула-9 - 117 полётов, 37 часов; на Ла-9 - 169 полётов 38 часов.
   - А всего?
   - Всего - 573 полёта, 142 часа.
   - О-о-о! У меня больше! - с гордостью заявляет Ростислав и насмешливо упрекает меня. - Слабак! За что только тебя такого неопытного  комэской назначали.
   - А у меня налёт ещё больше! - смеётся  Басов. - Слабаки вы оба!
   Хохочем над этой шуткой. А шутка состоит в том, что для обучения курсантов даётся программа, в которой указана  вилка количества полётов по каждому упражнению. В  эту вилку должен уложиться обучаемый. Более способные курсанты для освоения упражнения, естественно,  берут по программе меньше полётов, так как быстро её усваивают. Менее способные - больше затрачивают на себя полётов. Но опыт лётчика часто оценивают по общему количеству налёта. Больше налетал - значит опытнее. Вот и смешно. Я успешно прошёл курсантскую программу  по минимальному налёту, что похвально, а на моих друзей при их обучении было затрачено больше полётов. А теперь, судя по общему налёту, они оказались, как бы, опытнее меня, хотя усваивали программу, как показывает статистика, слабее. Чудно!  Но в жизни  бывают такие нелепости. 
     Несколько дней мы занимались в классах, понимая, что надо учиться. Впереди нас ждёт новый взлёт развития авиации, вообще военной техники и вооружения. В СССР уже испытана атомная бомба. Значит, будет развиваться бомбардировочная авиация в качестве её носителей и как средство ударной атомной силы. На вооружение стали поступать реактивные самолёты. Перекрыта уже скорость звука. Идут интенсивные разработки всепогодных самолётов.  Понятно, что и в училища скоро начнут поступать новые типы самолётов и образцы техники обслуживающей полёты. Надо, не теряя времени, осваивать всё передовое, чтобы не оказаться профаном. Более сложная современная техника открывает хорошие перспективы нам, молодым офицерам.
     В этом деле есть и другая сторона. После разгрома фашизма в 1945 году перспективы мира не только не укрепились, но всё более нарастает угроза новой войны. Инициатором международного напряжения, гонки вооружений и военной угрозы выступают, быстро набирающие экономическую и военную мощь  Соединённые Штаты Америки. США пытаются овладеть рычагами мирового господства. Они уже использовали атомное оружие в войне с Японией для запугивания СССР и народов, пытающихся сбросить со своих плеч колониальную зависимость. Активно поддерживают американцев все империалистические страны, теряющие колонии и своё господство на тех или иных континентах. 
    Испытание атомной бомбы в СССР сорвало планы США развязать против нас атомную войну, заставить весь мир  повиноваться их диктату. Теперь США готовятся к новой широкомасштабной войне против СССР, окружают нас военными базами. Главная для них задача - создать большие плацдармы для развязывания агрессии, оборудовать театры военных действий против СССР в Европе, Восточной Азии и Южной Азии, образовать на них ударные военные группировки и военные промышленные комплексы.
     Поэтому США и создали НАТО, формируют другие военные блоки, стремятся подавить освободительное движение в Корее,  использовать территории и промышленный потенциал Западной Германии, Японии, Кореи,  Турции, Греции, Скандинавии и пр.  Нам нельзя быть сегодня беспечными. Надо готовиться к новой войне. С учётом развития военной техники и способов ведения боевых действий для нашей армии нужны и новые кадры, более высоко подготовленные в техническом и научном отношении. Эти кадры готовить будем мы в училищах.  Нам, лейтенантам, не должна быть присуща молодёжная беззаботность, легкомыслие.
     Так мы рассуждали сидя в классе и готовы были идти на всё, чтобы стать примером современного военного человека.  Но за стенами класса есть другая жизнь, от которой не изолируешься. За темами командирской подготовки есть  другие темы нашего существования, от которых не уйдёшь. Мы живые люди, нам нужна любовь,  спутница жизни, семья. Сложить семью можно только на большой любви, на правильном выборе подруги. Подругу надо искать серьёзно. Искать из тех, которые станут неотъемлемой нашей частью, поедут за нами в любую точку страны, будут переносить  все тяготы и лишения, связанные с нашей службой, терпеливо ждать нас, если мы окажемся в отрыве от семьи, и, тем более, если нам придётся уйти на войну.
  - Сидя в  классе, мы таких подруг не найдём? - говорит Басов. -  А раз есть угроза новой войны, то надо успеть пожить человеческой жизнью. Значит, надо  жениться. Понял? - обращается он ко мне, зная, что я в ближайшие два-три года не собираюсь жениться.
  - Конечно, - соглашаюсь я. - Только семейная жизнь является нормальной. - Холостяцкая - превращает нас в бобиков.
 - Которые бегают и обнюхивают следы сучек, - развивает моё рассуждение Ростислав.
  - Холостяцкая жизнь сначала сделает из нас бобиков, а потом и кобелей, которые на каждую суку готовы будут вскочить, - хохочет Краснослав.
  - Этого нельзя  допустить! - говорю я. - Ни то, ни другое для нас не подходит по моральным принципам. Так, что, конечно, лучше вам жениться. И чем раньше, тем лучше.
  - А тебе?
  - Сказал, не могу сейчас по семейным обстоятельствам.
  - А у меня уже есть невеста, - говорит Ростислав.
  - У-у-у! - завыли мы от такой новости. - Когда же ты её нашёл?
  - Давно...
  - Как давно?
  - Когда ещё учился в спецшколе.
  - Юная любовь?
  - Вроде?
  - Решил жениться?
  -  Съезжу в отпуск... Встречусь... Проверю чувства и решу.
  - А чего же бегаешь за батайскими юбками? - упрекаю его.
  - Холостякую, - хихикает он присущим ему заразительным  раскатным смехом. - Проверяю чувства...
   - У меня тоже была девушка хорошая, - говорит Басов. - Но давно не пишет. Надеюсь встретиться с нею в отпуске. Если ещё не замужем, то проверю чувства. А у тебя, Лёшка, что не было никого ещё?
   - Знакомые были. Чувств не было.  Так, что мне проверять пока нечего. Мне важно, чтобы у меня и не появились чувства ни к кому в ближайшие два-три года.
   - Неправильно! - возражает Басов. - Не можешь жениться сейчас - ищи на будущее хорошую подругу из 16-17-летних девочек. За три года она подрастёт и будет как раз... И возраст подойдёт, и время проверит вашу дружбу...    
   - Где же такую искать?
   - Надо  ходить по школам... Укреплять связь с  комсомолом! - хохочет Басов. -  А ты, дурак, за чужими жёнами ударяешь...
   - Лучше, Лёша, дай в горком комсомола  заявку на идейную невесту, - поддерживает  юмористический тон Ростислав.       
    Спустя несколько дней, мои товарищи пошли на танцы проверять свои чувства к далёким невестам, а я отправился в кино. После кино на выходе из проходной училища увидел Басова. Он стоял с двумя девушками.
   - О, Лёша! - обрадовался он моему появлению. - Пойдём, проводим девочек.
   Я окинул взглядом его спутниц. Это были две противоположности. Одна - стройная «верзила», тощая телом, с вытянутым  лицом. Другая - низенькая, с пухленьким симпатичным личиком и полненькая телом без талии. Вот напоролся! - подумал я. - Зачем мне эти проводы. Но ситуация - капкан. Сказать прямо: «Не хочу» - неприлично. Отказаться - нет причин. Нехотя  промычал:
  - Пойдём...
  - Знакомься.  Это - Маша, - представляет он сначала высокую, а потом маленькую. - А это - Клава.
  -  Я чуть поклонился девушкам.
  - А это - Лёша, мой друг.
  - Мы знаем. Видели на танцах, - говорит Маша.   
  - Я на танцах сегодня не был, - отвечаю ей.
  - А мы раньше видели...
  - Мы приметные! - говорит мой друг. - Как нас не заметить...
     Он берёт под руку  девушку-«верзилу», оставляя мне бесформенную Клаву. Я иду рядом. Мой друг тараторит, забавляя спутниц. И я радуюсь, что мне не надо болтать, тем более что я не в духе от такой встречи, а когда не в духе, то не красноречив. Но, пройдя  до первого перекрёстка улиц, Клава приостанавливается:
   - Мне направо...
  Я понял, что остаюсь с ней один на один. С одной стороны - огорчён этим, с другой - обрадован, что  мы сворачиваем в короткую улицу, и проводы будут недолгими, не на ту сторону железной дороги. Басов и Маша с нами прощаются  и уходят. Я беру   Клаву за руку выше локтя и ощущаю лёгкую мякоть её тела. Жирненькая, - подумал. Она защебетала детским голоском. Рассказывает, что родилась и выросла на этой улице. О том, как училась,  в какую школу ходила с первого по седьмой класс, что у неё нет мамы, а только папа. Что она одна у него дочка и пр.
    Светила яркая луна. Глядя на юное лицо Клавы, и слушая её детскую болтовню, я решил, что ей 17-18 лет. Пройдя метров двести,  заметил, что уже не я держу её за руку, а она меня своими двумя руками. Прижимаясь щекой к моему предплечью и неотрывно смотрит мне в лицо, как незастенчивый ребёнок.
   - Вот и наша лавочка! Посидим? - тянет она меня за руки.
   Присели. Через несколько минут этот маленький бесформенный колобок оказался уже у меня под мышкой. Пальто её расстёгнуто. Маленькие пухленькие горячие руки в моих руках. Вся она излучает нежность и тепло. Через её и свою одежду я ощущаю её тёплое тело и, балуясь, обнимаю, притягиваю к себе. Никакого сопротивления. Податлива, прижимается ко мне, как кошка. Вот так девочка!
    Моя рука легла на её бедро. Ни слова. На грудь. Грудь, как вымя, мягкая, нежная, горячая, подымается и движется ко мне. Голова Клавы откидывается. Близко, близко её симпатичное  лицо, по-детски открытые глаза, приоткрытый ротик, маленькие губки, словно увядающие лепестки.
   - Что, если я возьму тебя и понесу? - шепчу ей.
   - Бери... Неси...
   - Куда?
   - Куда хочешь...
   - И ты не боишься?
   - Чего бояться...
   - Я понесу тебя в твой дом, - глянул я на неосвещённые окна.
   - Там папа... Другой раз...
   Понятно. Это маленькое, нежное существо уже знает мужчин. Оно готово отдаться при первой же встрече. Нет-нет. С такой связываться не стоит. Я с содроганием подумал, чтобы сейчас могло случиться, если бы дома не оказалось папы. Преодолел бы я свою похоть или упал бы в  постель этой девчонки?  Представил, как её уже уносили в дом другие. Может даже вчера. Как её будут уносить завтра. Нет, со мной этого не могло случиться и не только потому, что у меня есть воля не соблазниться её доступностью. Ради неё не должно случиться. Ради чести женщин, которых я хочу видеть святыми. Я не стал бы соучастником её развращения.
    - Ну, ладно...- встал я - В другой раз, так в другой...
     Сохраняя вежливость, прощаюсь.
   - Поцеловал бы... - шепчет она.
   - Другой раз...
   - Обиделся, что не получилось?
   - Другой раз же получится? - улыбаюсь я горькой усмешкой.
   - Не обижайся, приходи...- слышу вслед её голосок.
     Ухожу и в пути  размышляю над поведением этого юного  существа. Оно что - без разума, без воли. Руководствуется только похотью. В моей голове всю дорогу слышится её детский голосок, произносящий совсем не детские слова: «Бери и неси», «Куда хочешь», «Чего бояться». Сознание моё возмущается.
    Эта бесформенная девочка с симпатичным личиком, разрушает все мои представления о женской святости. Конечно, я читал Мопасана, знаю, что существуют девушки лёгкого поведения, блудные дамы, наконец, проститутки. Но я впервые встречаюсь с девочкой, по сути, ребёнком, которая говорит: «Бери и неси», «Куда хочешь». И это наша школьница! Сколько таких? Она одна? Мне попалось исключение? Или есть какой-то процент подобных? Или их много? Каковы они в действительности нынешние девушки? Каков их  мир сегодня?  Где же тут пушкинская Татьяна Ларина, толстовская Наташа Ростова?
      Я начинаю понимать, что женщина - это тоже романтика, как небо, море, звёзды... Романтика - это не познанная действительность. Когда эту действительность познаёшь, она  перестаёт быть романтикой. И я сейчас, окунувшись в частые знакомства с разными девушками, теряю романтическое представление о них. Но мне не хочется, чтобы в моей жизни разрушалась романтика. Как жить вне идеалов, вне мысли, что есть  светлое, чистое, красивое, высокое. Я не хочу жить в мопасановской действительности. Я не хочу встречаться с блудницами, с испорченными дамами, с женщинами, оказавшимися в положении героини романа Льва Толстого «Воскресенье» Екатерины Масловой. Хочу, чтобы меня окружал мир чистый, честный, идеальный. Екатерина Маслова была жертвой старого социального строя. Но сегодня у нас новый строй. Мы - другие и отношения женщин и мужчин должны быть другими. Что же сделало такой Клаву, способной сказать, не стыдясь: «Бери и неси», «Куда хочешь».
    Лёг спать - не спится. Полезла в голову философия на тему любви и похоти. Не выходит из памяти юное лицо новой знакомой. Всё ещё слышу её откровенные не детские слова, поразившие меня простотой пошлости.  Я был убеждён, что Клава не познала ещё подлинной любви, и печально то, что она уже не ищет её, как я. Она отбросила всё нравственное, как говорят церковники - «греховное», не задумываясь, отдаётся сиюминутной похоти, живёт по принципу - хочу этого и не желаю себе отказывать. Только неподходящие условия  останавливают её пошлые поступки, как сегодняшний случай - «папа дома».
    Я философствовал и по поводу бессилия церкви, которая тысячелетия пыталась удержать людей от грехопадения. Чтобы предотвратить разврат и пошлость людей, она многие века изо дня в день разъясняет, что является греховным, а что святым, убеждает в воздержании, запугивает карой божьей, страшным судом, адом. И чего добилась. Вот результат: «Бери и неси»  Нет, такого в нашей жизни не должно быть. Это должна исправить советская система, новая коммунистическая мораль. Это и моя миссия - вытеснять пошлость святостью. Но жизнь, вопреки нашим желаниям, окунает нас в пошлость.
    Приходит Краснослав со свидания и сразу вопрос ко мне:
  - Ну, как - уломал Клавку?
  - Ты с ума спятил?   Девочка ведь.
  - Какая девочка... Уже  бывалая...
  - Ты откуда знаешь?
   - Говорят...
   - А у тебя как с Машкой?
   - Да, никак...
   Значит, о Клаве, этой девчушке уже ходит плохая слава по городу. Зачем я с ней пошёл? Я рассердился на Краснослава:
   - Ты, вот что! Больше не подсовывай мне шлюх. Я ни с кем не хочу знакомиться на улице.
   В ответ слышу  громкий смех...
   - Ну, ты же не собираешься жениться. Так тренируйся на таких!
   Он захрапел, а я снова впал в философию о любви, о  роли мужчин и женщин в ней. Думал - от кого больше зависит, чтобы рядом с любовью не бродила пошлость?
    Из Москвы прибыл лектор-международник. Мы от жизни не отстаём. Ежедневно читаем газеты, слушаем радио и в курсе всех внутренних и международных событий в объеме того, что выдаёт нам пресса и радио. Но любим слушать приезжих ростовских и московских лекторов, которые информированы более широко и часто обогащают нас незнакомыми сведениями, которые они черпают из закрытых источников и зарубежной печати.
    Наша партия, власть постоянно заботятся о том, чтобы военные были политически зрелыми людьми, понимали суть социализма, его перспективы и защищали стойко не только свою Родину, но и социалистический строй, как более справедливый, отвечающий чаяниям трудового народа и потому прогрессивный. Мы это хорошо понимаем и стремимся наращивать свои политические знания. В ясности нашего мировоззрения секрет  высокого духа советских воинов, их  преимущество перед армиями империалистических стран. Нас, военных, всегда интересует международное положение,  перспективы развития социализма, национальных революций, национально-освободительных войн, укрепления народных демократий, соотношения сил прогресса и реакции.
    Лектор начал, как обычно, с оценок партии и правительства международного положения, решений ХIХ съезда ВКП(б), высказываний  Сталина. Зачитывал ленинские оценки сути империализма, что нам, в общем,  известно. Потом привёл слова некоего американского миллионера Люса, который ещё в 1941 году призывал американцев к управлению миром.
    «Воздействовать на мир всей силой нашего влияния, - говорил Люс, - ради достижения тех целей, которые мы считаем достойными,  и такими методами, которые нам покажутся подходящими... Подумайте же о ХХ веке. Он наш не только в том смысле, что мы живём в нём, но наш и потому, что это первый век Америки, как господствующей силы в мире».
   Я записал эти слова в свой блокнот.
   - Люс не первым высказал политическую доктрину мирового господства США, - говорил лектор, - но он её высказал очень образно, маскируя и цели господства и методы его достижения.
   Потом лектор  стал подробно раскрывать  методы США завоевания мирового господства.  Показал это на примере прямой  агрессии США в Корее под липовым флагом Организации Объединённых Наций. Привёл другой пример достижения ими своей цели через развитие подрывной работы в странах, которые пытаются выйти из-под влияния империалистических государств. Так, в Лондоне создано уже третье новое польское правительство в эмиграции, под руководством лидера Крестьянской партии Польши Миколайчика, который провалился на выборах в сейм в 1947 году.
   В лекции были раскрыты возможности СССР предотвратить новую войну, поставить заслон агрессивным намерениям США, их  стремлению подмять мир под свой диктат.
  - Объективный процесс развития мира способствует успеху социализма, - говорит лектор. - Но истории знакомы великие авантюры, когда субъективистский подход влиятельных политических сил вносит грандиозные помехи в объективный процесс. Из-за этих авантюр мир периодически откатывается назад.  Ярким примером тому является появление фашизма в Европе, устремление Гитлера к мировому господству. Мир и ныне не избавлен от авантюр. Наличие атомной бомбы в руках реакционных кругов США поставили его на грань атомной войны. Только испытание такой же бомбы в СССР предотвратило её. Но мы не знаем, какая ещё авантюра может зародиться в умах реакционеров.
   Потом лектор отметил, что империалисты  ныне возбуждают новую волну  «джингоизма». Когда-то я слышал этот термин, но забыл, что он означает.  Решил, что надо после лекции выяснить. Лектор, между тем, предупреждал, что мы должны быть готовы к любому повороту истории. Ныне народы мира ещё пленники эпохи империализма, но наступает новая эпоха, в которой  хозяевами положения дел станут народы. Однако это время может прийти только при активном участии в антиимпериалистическом движении всех народов. Уже наступило время новой волны национальных революций. Это и пугает империалистов. Потому они делают всё, чтобы сорвать этот объективный процесс.
    Задача СССР состоит не только в том, чтобы укреплять свою оборону, но и в том, чтобы всемерно помогать революциям и национально-освободительным движениям в других странах, как мы ранее помогали Испании, Китаю, Монголии. Будьте к этому готовы, - заключил лектор.
   Я подошёл к нему, чтобы выяснить, что такое «джингоизм». Он разъяснил, что это воинствующий шовинизм, проповедь агрессивной империалистической политики, возбуждающей страсти населения на экспансию, войны, захват чужих территорий. Её опасность состоит в том, что она заражает не только буржуазию, но и людей труда, рабочих. Джингоизм становится особым родом агрессивного патриотизма. Его насаждают в социал-демократических движениях. Один из деятелей Британской соцпартии ещё в 20-м году говорил, что рядовой британский рабочий счёл бы за измену помогать порабощённым народам в их восстании против английских владычеств. В джингоизме Ленин увидел серьёзную опасность для социализма.
   После лекции, как обычно, в нашем маленьком коллективе началась полемика. Всякая полемика помогает лучше усвоить и запомнить то, о чём идёт спор. Мы больше уделили внимания джингоизму, как недостаточно нами изученного явления. А затем переключились на разное.
   - Мы пленники эпохи, - говорит Басов.
     Мне тоже запомнилось это выражение лектора. Да, эпоха  диктует нам образ жизни. Заговорили о войне в Корее, о возможном возникновении движения добровольцев, желающих поехать помогать корейцам противостоять американской агрессии. Отряды китайских  народных добровольцев уже воюют на корейском фронте.
   - Если тебе предложат поехать добровольцем в Корею, ты поедешь? - спрашиваю Григорьева.
  - А куда денешься, если Родина скажет - надо! - смеётся он.
   Это так. Никто из нас не посмеет отказаться.
  - А ты? - обращаюсь к Басову.
  - Предложат - поеду. Не предложат - напрашиваться  не буду, - говорит он и добавляет. - А вообще, не мешало бы грудь украсить орденами. Сейчас без орденов карьеру не построишь.
  - Нас не пустят, даже если проситься будем, - уверенно говорит Ростислав. - Мы - инструктора. В Корею будут набирать ребят из строевых частей.
  - И с опытом войны, - добавляет Басов.
  Думаю, что они правы. У нас ещё много служит лётчиков в строевых частях с боевым опытом. Они будут первыми кандидатами. Через год-два может дойти очередь и до нашего возраста.
   Во всём мире угнетённые народы поднимаются на восстания, революции, а в Стокгольме состоялась 2-я  Всемирная конференция сторонников мира. Она приняла воззвание, призывая укреплять мир между народами
   - Не вовремя они заседают, - говорит Ростислав.
   - Тебе что мира не хочется? - спрашиваю его.
   - Сорвут революции...
   Он нас рассмешил своей логикой. Но в чём-то прав. Пацифисты могут повернуть движение за упрочение мира против национально-освободительных движений. Да, эпоха наша сложная. Политику надо выстраивать во всём тонкую. Тут, кто кого перехитрит - мы империалистов или они нас. На нашей стороне - справедливость. На их - коварство. 

   Иду по военному городку. Встречается уважаемый мною старшина Николай - механик моей лётной группы, когда я начинал летать в Новочеркасском учебном полку два года назад. Он старше меня. Женат. Есть дети. По характеру чудесный человек. О курсантах заботился, как о сыновьях. Переживал за нас перед каждым вылетом, болел за качество наших полётов. Меня он любил за то, что мне всё легко давалось, я всё умел и был ему хорошим помощником в подготовке самолёта к полётам.   Я же его воспринимал, как старшего мужчину, доброго учителя. Любил  работать  с ним на технике. Он быстро научил меня всему и доверял разбирать, промывать и собирать самостоятельно все агрегаты, устранять даже сложные неисправности.
    Мы были рады встрече. Он впервые меня увидел в качестве офицера, долго разглядывал, похлопывал по плечу.
- Пойдём ко мне, - приглашает. - Посидим. 
   Я с радостью принял приглашение и, взяв водки и вина, всё необходимое для закуски, мы пошли на квартиру. Он познакомил меня с женой и её младшей сестрой, назвав её Валей. Это была высокая стройная девушка моих лет. Я  заметил несмелое её поведение и стыдливо опущенные глаза. Приятная внешность, белое красивое лицо с чистой кожей, тёмные волосы. 
   Жена накрыла стол нам на  двоих и с сестрой они тут же куда-то ушли.  Коля взял бутылку с водкой и произнёс:
  - Выпьем, друг?
  - Где же кружка? - ответил я пушкинским выражением, и мы рассмеялись.
   Мы любили Пушкина, знали многое из его стихов и часто применяли его выражения в своих разговорах. Причиной такого отношения к великому поэту был не только его  гений, но и один забавный механик-москвич Гусляков.
   Сидя с Колей за столом, вспоминали былые дни, товарищей, полёты,  интересные случаи из нашей прошлой жизни. Женщины появились в доме, когда водка была уже закончена, мы о многом переговорили и мне, как я прикинул, пора было покинуть уютный, но тесный уголок.  Однако Коля меня всё время старался удержать. Он разлил чай. Присели за стол и женщины. Валя молча участвовала в нашей компании, как будто она впервые попала в качестве гостьи в этот дом. Я не уделял ей внимания, не проявлял интерес к её жизни, хотя мне казалось, что я где-то её ранее видел. После короткого  чаепития я начал прощаться.
   Коля решил пойти меня провожать, и пригласил Валю пройтись. Но она отказалась. Мы долго с моим другом топтались на углу улицы, не желая расстаться. Потом он меня провёл ещё половину пути к моей квартире, снова остановились, разговаривая о разном. Вдруг Коля резко сменил тему:
   - Знаешь, Лёша, хотел тебя ближе познакомить с Валей, но она постеснялась. Приходи, когда будет время. Хорошая девушка!
  - Тихая какая-то, - замечаю я.
  - Скромная.  Хорошей бы женой была для тебя. Ты ведь тоже парень скромный. Приходи, присмотрись...
    -  Мои невесты, Коля,  ещё не выросли, - улыбаюсь я. - Рано мне жениться.
   - Да, ты, что! - возмутился он. - 22 года! Разве это рано?
   - Рано, рано!
   - Гляди, чтобы поздно не было. Сейчас женись, пока не разбаловала тебя холостяцкая жизнь, - начал он по-отечески.
   - Коля, рано! - твёрдо ему говорю. - Не потому, что я не хочу жениться. Ты же знаешь, что я из большой семьи. За мной ещё пятеро. Не вытащит мать их без моей помощи.
  - Жена тебе не будет помехой в этом. С женой даже лучше станет.  У холостяков деньги по ветру летят. А с женою они в дело пойдут.
    - Это с какой женой, - хочу перевести на шутку разговор.
   - Валя бы тебе подошла. Она - хозяйственная. Да и хороша собой. 
   - Что же ты беспокоишься. Такую красавицу заметят.
   - Знаешь, не хочется в родственники брать абы кого, - улыбнулся он с какой-то  грустью. - Тебя то я знаю.
   - Новый выпуск курсантов подошёл. Пусть на танцы ходит.
   - Не хочет.
   - Почему?
   - Обидели её...
   - Кто?
   - Дружила она с одним.. Нехорошо он с нею поступил..Обещал жениться. А, когда она от него забеременела, отказался... Сделала аборт. Жалко мне её.
   Вот оно в чём дело! Забеременела. Сделала аборт.
   - Теперь боится  встречаться с ребятами. Не верит никому. А хорошая девушка.
  - Что ж она так поспешила? - пробормотал я.
   - Поверила.
   Драма любви - подумал я. А может и не любви, а похоти, безволия, слабости женской. О, дела! Мир наш далеко не идеален. В нём ещё много бесчестия,  обмана и коварства.
   - Знаешь, Лёша, это не мужчина, который так поступает, - говорил Коля, сокрушаясь.
   - Кто же он?
   - Курсант.
    Мне стало не по себе, оттого что так поступил, именно, курсант. Мне не хотелось бы это слышать. Но, к сожалению, я это услышал. Я знаю, что и среди нашего брата есть нечистоплотные. Это неприятно осознавать, но это так. О, сколько нам твердили воспитатели, педагоги за время учёбы о том, какими мы должны быть. Сколько потрачено времени на формирование у нас порядочности.
   Прощаясь со мной, Коля ещё раз напомнил:
  - Ты подумай, Лёша. Я ведь тебе плохого не пожелаю. Уважаю тебя.  Люблю.  Может, и породнимся.
    Коля, Коля! - думал я, уходя от него. - Хороший ты человек. Так душевно заботишься о сестре своей жены, и так откровенно изложил мне её беду. Почему ты выбрал меня в качестве брата милосердия в таком деле? Может ты и желаешь счастья не только ей, но и мне, однако, ты вызвал у меня к ней лишь неприязнь тем, что я о ней узнал. Зачем мне слабая, безвольная жена? Да, может, у неё еще и не перегорела любовь к тому, кому она отдавалась. Может, она его никогда и не забудет, даже живя с другим.
   Я, наконец,  вспомнил, где я видел Валю ранее. В одном из учреждений  училища один или два раза её лицо мелькнуло в поле моего зрения. Она там работает. Запомнилось, что у рабочего её места толпились  курсанты. Наверное, многие объяснялись ей в любви, и она сделала себе выбор. Но ошиблась. А, может, она такая же, как Клава, давно совращённая по своей слабости, и живёт похотью, не надеясь на любовь. Не потому ли от неё, внешне не обиженной природой, отказался жених? Чья тут вина? Сами мы себе приносим беды, поддаваясь сиюминутным желаниям. Правильно говорят старики: «Молодо-зелено». 

УГРОЗА  АТОМНОЙ  ВОЙНЫ

     Сидя в классе, мы разбирали принцип устройства атомной бомбы и рассуждали об атомной войне. О  том - использует ли США атомную бомбу в Корее? Об угрозе такой войны Советскому союзу. Удастся ли агрессивным кругам США оболванить свой народ и напасть на нас? Если война станет реальностью, то какой она будет?
   В том, что угроза войны со стороны США реальна, мы не сомневались. Мы хорошо усвоили неопровержимые доказательства Ленина, что в нашу эпоху главным источником войн  является капитализм, его агрессивные империалистические силы. В настоящее время главным таким источником является империализм США, как наиболее мощной капиталистической страны, претендующей на мировое господство. Исходя из ленинского понимания, я излагал свои мысли ребятам:
    - Чем больше будет возрастать экономическая мощь  США, тем более она будет нуждаться в расширении рынков сбыта своих товаров, захвате источников сырья в чужих странах.  А значит, тем больше будет создаваться необходимость в ведении войн США, и не оборонительных от «коммунистической угрозы», а захватнических, агрессивных. Для развязывания таких войн США будет использовать любой повод.
- Пока существует капитализм, войны неизбежны, - сказал по ленински уверенно Басов.
   - Да, на наш век войн хватит, - согласился Ростислав.
      Вопрос вообще о войнах нам был ясен. Что же касается непосредственно атомной войны, то мы пришли к выводу, что, именно, в наше время она наиболее  вероятна. Ныне для США самый выгодный момент. Нам известно из разных источников, что американцы  изготовили уже около 300 атомных бомб. На вооружении у них 840 бомбардировщиков, которые могли использоваться для доставки этих бомб к цели. У нас  же атомная бомба лишь недавно испытана и, конечно, столько бомб мы ещё не накопили, чтобы дать отпор США. К тому же доставить атомные бомбы на  территорию США для нас является  ещё большой сложностью.
    Нагнетание антисоветской истерии в США, поджигательская речь в марте 1946 г. Черчилля в американском городе Фултоне, положившая начало «холодной войне», выступления президента США Трумэна не оставляли у нас сомнений о намерениях  империалистов использовать это новое техническое достижение в решении своих внешнеполитических  задач по укреплению американского гегемонизма.
    Однако была у нас надежда на быстрое развёртывание международных сил мира, на мировое общественное мнение, создавшее у народов всех континентов мощное антивоенное настроение. Народы всех стран не хотели войны, но те, которые находились под гнётом колонизаторов стремились добиться свободы, независимости своих стран, брались за оружие, шли на восстания, революции, национально-освободительную борьбу. На всех континентах обострялись противоречия между угнетёнными народами и империализмом метрополий, нарастала классовая борьба внутри капиталистических стран. Это давало повод на усиление вооружения метрополий и США, как главного покровителя капиталистических сил. Реакционные круги Америки настойчиво готовили свою страну к войне, нагло манипулировали сознанием своего народа, пугая его мифической угрозой со стороны  СССР. Нашим тревожным ожиданием было то, что США попытаются использовать атомную бомбу, чтобы пугнуть народы  и может быть это случится уже в ближайшее время в Корее.
    Мы не сомневались, что наше правительство принимает все меры для того, чтобы сорвать любые намерения США использовать свой атомный потенциал. Но трудно остановить авантюристов. Ведь была попытка СССР накануне Второй мировой войны остановить намерения Гитлера. Не получилось. Главными виновниками того, что Гитлер решился на свои военные авантюры, были Англия, Франция и другие капиталистические страны, решившие не срывать   гитлеровские замыслы захвата чужих территорий, а направить агрессию германского империализма против СССР.
    Теперь складывалась такая же обстановка в отношении военных авантюр США. Снова обозначилась главная задача капиталистических стран - направить  военную мощь США и её сателлитов против СССР. Мы понимали, что раздувание «холодной войны» против СССР есть не что иное, как психологическая подготовка к реальной широкомасштабной  войне. В зарубежной печати всё чаще прорывались идеи превентивной войны против СССР.
   Нам были известны и заявления разных ведущих политических фигур США по поводу использования атомных бомб. Ещё 6 сентября 1944 года президент США Рузвельт и премьер-министр Англии Черчилль приняли решение применить атомную бомбу, чтобы ускорить окончание войны. Её применили против Японии, хотя военный разгром этой страны уже был предрешён. Применили, чтобы запугать СССР и народы мира. Мы знали также, что президент Трумэн  во время шантажа в июне 1948 г, спровоцированного Западом вокруг так называемого «берлинского кризиса», принял решение о переброске атомных бомбардировщиков Б-29 на базы Англии и Западной Германии. Мы слышали о рассуждении американского сенатора Джонсона ещё в 1945 г. после атомной бомбардировки Японии: «Всемогущий бог в его бесконечной мудрости подбросил в наш карман атомную бомбу. Теперь впервые Соединённые Штаты смогут с проницательностью и мужеством заставить человечество пойти по пути  вечного мира ... или же обгореть до костей».      
    Мы надеялись, что сами агрессивные силы США испугаются последнего и воздержатся от атомной войны. Однако мы не знали, что уже с осени 1945 г. в документах США наша страна значилась как враг № 1, что был уже создан план войны в Европе против СССР под кодовым названием «Тоталиту». В качестве целей для бомбардировок были намечены советские города: Москва, Ленинград, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск, Ярославль. Созданное в начале 1946 г. стратегическое авиационное командование США имело задачу нанесения атомных ударов по городам СССР. К осени 1947 г. число целей было расширено уже до 100 советских городов, на которые следовало сбросить 300 атомных бомб и 20 тысяч тонн обычных бомб. При этом планировалось на Москву сбросить 8 атомных бомб, на Ленинград - 7.
   В 1948 г. появился новый план уже так называемой «глобальной войны» против СССР - «Чариотир». Начало атомной войны намечалось на 1 января 1950 г.  Потом были разработаны ещё ряд планов наращивания агрессии: «Когвилл», «Ганпаудер», «Фаблстар», «АВЦ 101», «Флитвуд» и др. Наконец, в 1949 создан план «Дропшоп», который  предусматривал нанесение превентивного атомного удара по СССР с последующей его оккупацией, ликвидацией социалистической системы, лишения СССР государственности и расчленения нашей страны на отдельные оккупационные зоны - западную, украинско-кавказскую, западносибирскую, урало-туркестанскую, восточносибирско-дальневосточную. Агрессивные аппетиты США неимоверно нарастали с каждым годом. В секретных подвалах США готовилось чудовищное преступление против человечества, превосходящее по всем статьям фашизм Гитлера.
   Чувствуя атомную угрозу, понимая её реальность, но ещё не зная этих планов войны США против нас, мы, молодые лейтенанты, не испытывали особой тревоги.
    - Главное для нас сейчас, чтобы война не началась до нашего отпуска, - шутил Григорьев. - Нам надо отгулять его как следует.
   - Да, надо успеть показаться родным в форме офицеров, - согласился я и вспомнил, что перед войной мой брат Саша окончил лётное училище и, не заехав домой, убыл на Дальний Восток. Началась война и мы, родные,  увидели его лишь в 1944 г. уже не молодым лейтенантом, а в звании капитана с боевыми орденами на груди. Не хотелось, чтобы и со мной это повторилось.
   Да, в тот момент, когда мы уже были на грани чудовищной войны, мы от неведения масштабов её подготовки были беспечны и вопросы отпуска для нас являлись более насущными, чем вопросы войны. У нас была безграничная вера в своё социалистическое Отечество, в мудрость компартии, правительства, в лучшие перспективы жизни. Мы верили, что народная правда, справедливость непобедимы, что  если даже грянет война, то мы все равно выстоим, победим и построим в стране то, что намечено Коммунистической партией СССР - райское будущее  для всех народов, что названо коммунизмом. 
    Постепенно начал прибывать из отпуска лётный состав эскадрильи. Возвращались офицеры из  разных точек страны и привезли массу новостей.  Каждый старался рассказать  о том, что видел, что слышал. Нам хочется услышать от них что-то о лётных делах, а они говорят о своих деревнях, станицах, городах, о встречах с родными и близкими, чем разжигали лишь наше желание побывать скорее в отпуске.
   - В наших краях разворачивается кампания по насаждению лесополос,  -  идёт рассказ в одной группе.
   Это мне не интересно. У нас на Кубани давно уже вся земля покрыта лесополосами. Я подхожу к другой группе.
   - Встречал я друзей из Кубинки. Говорят, что  одна группа их лётчиков уже уехала в Корею, не то они станут готовить корейских лётчиков, не то сами будут там воевать.
   О, это мне интересно! Но рассказ на том и ограничился. Далее пошла дискуссия о войне в Корее.
    - Корейцам  надо помогать, чтобы  американцам дать отпор. Проиграем Корею, создадим соблазн США развязать войну против нас или Китая. Надо ехать воевать. Я готов хоть сейчас! - шумел один из капитанов.
   - Правильно! - поддержал  другой. - Я бы тоже махнул туда.
   - Никуда нам не светит уехать. Мы - «шкрабы», -  улыбается заместитель командира эскадрильи.
  Мне жалко таких устремлённых и боевых по характеру людей. Сейчас я сам волею судьбы оказался в положении «шкраба».
  - Забудьте, братцы, о Корее, - заговорил замкомэска. -  Скоро училища будут переходить на реактивные самолёты. По всем данным наше училище будет первым их осваивать.
   Вот это новость! Вот это да! Заговорили о реактивных самолётах.
    Мы входили в новый для нас коллектив опытных лётчиков, которые казались нам действительно ассами уже потому, что служили в полку боевого применения, где главной задачей было обучать курсантов воздушному бою и огневому поражению наземных целей. Среди них, одетых в уже изрядно потёртые и пропитанные потом кожаные куртки, мы выглядели в наших новеньких ещё блестящих и пахнущих краской куртках, «желторотиками». Нам хотелось выглядеть тоже бывалыми, и мы молили бога, чтобы скорее свои куртки вытереть в кабинах самолёта при интенсивных полётах, на воздушных боях. Скорее бы в воздух!  Но, прежде в отпуск.

ПЕРВЫЙ ОФИЦЕРСКИЙ ОТПУСК

     Нам объявили отпуск. Мы на седьмом небе - наконец-то. Бежим в финансовцую часть. Получаем зарплату и отпускные. Сумма приличная. Радуемся. Я уже заготовил родным подарки, спланировал свой отпуск. Сначала поеду домой - в Каневскую; потом в Краснодар, проведать отца, семью дяди Вани Мищенкова; далее в Москву, проведать Сашу; доеду и до   Риги  - к сестре Лине. И родственников всех увижу и страну. Проезд-то бесплатный.      
    Оформляем отпускные документы и тут же уезжаем в Ростов за билетами. И вот билеты в кармане. Ближайший поезд мой. Отходит через три часа.  Уставшие, идём в самый престижный ресторан Ростова - «Деловой двор». Надо отметить отпуск, расставание, поужинать и отдохнуть.
    Ресторан! Какая красота! Светлый зал. Прекрасная музыка. Танцующие пары. Душу охватывает какая-то лёгкость, романтика. Но публика - не наша. Развязное поведение присутствующих, нахальные взгляды, блатной язык. Облик еврейский, цыганский, армянский, татарский. У них золотые зубы. У нас - свои. У них дорогие серьги, браслеты, кольца, часы. У нас - ничего подобного. Догадываемся, что сидит за столиками в основном именитое ростовское жульё с красотками лёгкого поведения. На столах стоят дорогие коньяки, закуски. Над столами пахучий дым от дорогих папирос.
   Мы же парни их рабочих и крестьян. Всего месяц как перешли с казённой махорки на папиросы. У нас сегодня есть деньги, много денег, но, как видно, у жулья их больше.
   - Надо показать, кто в стране хозяин! - говорит Басов.
   - Ты хотел сказать в ресторане?
   - Я сказал в стране, а это значит и в ресторане.   
   Делаем заказ, глядя на столы жулья. У них коньяк «три звёздочки», нам подавай - «пять звёздочек». У них икра красная, нам подавай - чёрную. У них бутылка шампанского, нам подавай - три. Мы себя уже знаем - осилим, не колыхнёмся. Мы здоровые, загорелые, мускулистые, рослые. А вы кто? Клопы, тунеядцы проклятые, воры и бандиты подколодные. Вы пьёте коньяк рюмками, а мы, глядите, глисты несчастные, - фужерами.
    Выпили - крякнули. Хорошо закусили, проглотив по две отбивных. Выпили по второй - повеселели. По третьей - закурили «Казбек», самые дорогие в стране папиросы нашего времени. Я в повседневной жизни не курящий, но в праздной - как не закурить. У нас начался светский разговор о сидящем вокруг жулье.
    - Братцы, давайте набьём морду вон тому татарину, - сердито шутит Краснослав, хмуро глядя на одну воровскую персону.
   - За что?
   -  За монголо-татарское иго! 
   Взрываемся здоровым хохотом. Все поворачивают головы в нашу сторону. Это уже эффект. Пусть знают нашу жизнерадостность, непринуждённость, кто «хозяин необъятной Родины», кто «сказку делает былью».
   В зале прозвучало слово - Казимир. Ищем глазами Казимира. Находим. Это плюгавый, плешивый, худой и сутулый, как дуга, мужчина. Он сидит через стол от нас в окружении трёх тощеньких, густо запудренных дам с жирно намазаными губами.
   - Надо и Казимира отлупить пару раз, - говорит Басов.
   - А его за что?
   - Сначала за Лжедмитрия I, а потом за Лжедмитрия II
   Снова взрываемся хохотом. Опять всё внимание нам. Замечаем, что дамы, сидящие с Казимиром, не отрывают от нас глаз. Гордимся тем, что наш здоровый вид, весёлый нрав им более по душе, чем казимировы деньги. Оно и понятно - женщины по природе тянутся к племенным.
    Вот и сам Казимир перед нами.
   - Дамы нужны? - тихо спрашивает он услужливо.
   - Что? - смотрит на него Ростислав, выпучив глаза.
    Это для нас ново.
   - Дамы вам нужны? - повторяет плюгавый.
   - Зачем?
   - Гм... - мнётся он. - Ну, хотя бы для танцев...
   - Нет, - отвечаю я. - У нас деловой разговор.
      Казимир отваливает. Мы обсуждаем новость. Краснослав, оказывается, более осведомлён, чем мы с Григорьевым.
    - То проститутки у него за столом, а он - сутенёр.
    - Кто? - спрашивает непонятливый Ростислав.
    - Сутенёр! Сводник.
    - Сколько же эти обезьяны стоят?
    - Спроси у Казимира.
    -  Казимир! - зовёт Слава сутенёра.
     Тот не идёт, а скользит к нашему столу, словно на коньках.
    - Слушай, а сколько твои суки стоят?
    - Лейтенант, без оскорблений... Дамы приличные... Потанцуйте...  договоритесь...
    -  Знаешь, Казимир... Нет у нас времени.
    - Тогда  - пардон!
    - Было бы время, мы бы всех твоих сук выкинули отсюда, а тебе руки-ноги повыдергивали бы... Ты за кого, гад, нас, офицеров принимаешь! - приподнялся Слава, чтобы схватить плюгавого за шиворот.
    Я заметил, как в это время за одним из столиков сразу же поднялось три мужчины, и стали наблюдать за нами, и потянул Славу за рукав так, что он присел на стул.
    - Брось связываться...
     Казимир отпрянул и ушёл.
    - Не ерепенься, - успокаивал Ростислава Басов.
    - Они наш советский ресторан в бардак превратили, а ты...- «не ерепенься», - возмутился Ростислав.
   - Пошли из этой помойки, - предложил я. - Не затевай драку.
   - Не спеши, - удерживает Басов. - Надо уйти с достоинством. Эти трое тоже от Казимира - его прикрытие, защита. Следите за ними. Уйдём, когда всё успокоится.
   Музыка гремела. Кружились пары. Вился синий табачный дым.  Мы допивали шампанское. Ростислав был   в плохом настроении.
   - Таких гадов бить надо!
   - Слава, не пачкай руки о дерьмо.
   - Где тут наши идеалы? - ворчит он.
   - Тут... наши идеалы не скоро прорастут...
    Официант приносит счёт. Он нас ошеломил.
   - Пересчитай, - говорит официанту Ростислав.
   - Не надо, - говорю я, считая, что не прилично не доверять людям, да и не к лицу это офицеру.
   - Как не надо? - упрямился друг. - Пересчитай!
И сам скрупулезно высчитал, что нас надули почти вдвое от суммы по прейскуранту...
  - Извините,  - произнёс официант. - Я ошибся.
  - Тебе набить рожу? - спрашивает Ростислав.
  - Извините... Ошибся
  - Имей в виду - другой раз набью.
  Мы вышли из ресторана, твёрдо стоя на ногах. На улице у двери стоит милиционер. Тут же военный патруль нас останавливает. Проверяет наши документы.
   - Отпускники... Что там у вас произошло?
   - У нас ничего, - говорю я.  - В ресторане бардак!
   - А вы не ходите по ресторанам.
   - Почему это? - возмутился Ростислав. - Я имею право  ходить в ресторан. А они не имеют право здесь бардак устраивать.
   - Уезжайте, ребята, - мирно посоветовал нам капитан. - Погуляйте лучше в отпуске с родными...
   Я потянул Ростислава за руку. Знаю, что он не пьян, а лишь сильно возбуждён, как часто с ним бывает, когда он встречается с чем-то несправедливым. Он страстный борец со злом, защитник честной жизни и не может пройти мимо, чтобы открыто не возмутиться, а при возможности и пресечь зло, которое наносит людям вред. Природа наделила его  силой, а спорт развил хорошо мышцы, так что он при определённой ситуации мог вступить и в силовое противоборство. 
     Распрощавшись на вокзале с друзьями, я уехал. В вагоне  думал о ресторане, обо всём том, что увидел. Какое прекрасное заведение! Столько света, красоты, музыки! И в этом светлом покрове столько пошлости. Как мы, честные и чистые совестью, воспитанные в духе лучших идеалов, должны поступать в таком случае, как сегодня? Как мой друг - в рожу? Или не замечать мир ворья и пошлости, проходить мимо? Мы сами по себе, а они сами по себе. Но они ведь вторгаются в нашу жизнь, портят, опошляют её. Куда смотрит власть, милиция? Вместо того чтобы их выдворить из ресторана, они  нас прибыли усмирять. Во дела!  Мы под контролем, а жульё делает своё чёрное дело и роскошествует.
  Обычно, когда я начинаю задумываться над окружающей действительностью, мои мысли часто углубляются в проблемы широкой общественной жизни. Официально у нас в стране определены три основных ведущих слоя населения: рабочий класс, крестьянство и интеллигенция. Есть ещё понятие о деклассированных элементах, которых относят, как составную часть капиталистического общества, а не нашего. Это те, кто не является по существу ни рабочим, ни крестьянином, ни интеллигентом. Да, таких при капитализме было много, а ныне их что нет? Мне кажется, что и в наше время есть большой слой этих элементов. Они формально где-то работают, но основное их занятие не труд, а воровство, шулерство, бандитизм и пр. Война породила массу беспризорных и значительно увеличила этот слой населения. Основой его является уголовный мир. Этот скрытый слой, насчитывает не тысячи, а миллионы людей.
   Как бы в подтверждение моих мыслей в вагоне раздался женский крик:
   - Ой! Ой! Обокрали! Люди, помогите! Держите!
   Я выскочил из купе. По проходу в мою сторону торопился мужчина среднего роста. Я перекрыл ему дорогу.
   - Он у меня украл деньги! - рыдала женщина. - Помогите!
   Я втолкнул мужчину в купе и грозно ему приказал:
   - Сидите тут!
   Ему было лет тридцать. Интеллигентного вида. Заталкивая его в купе, я почувствовал, что он слаб силой.
   - Что вам от меня надо, лейтенант? - возмутился мужчина.
   - Посидите. Придёт милиция... Разберётся. Не виновен - отпустят, - сказал я ему спокойно, но следил внимательно за его руками, чтобы он не воспользовался  каким-либо оружием.
   Мужчина явно нервничал. Глаза его бегали. Было ясно, что он оценивает обстановку, ищет выход из неё. Значит, будет действовать. Решил его предупредить:
  - Не пытайтесь уйти. Не выйдет.
   Он зло взглянул на меня. Понимая, что ворьё в одиночку не действует, я сел против задержанного и наблюдал, как за его поведением, так и проходом в вагоне: не появятся ли там его сообщники. Проводница передала по вагонам требование прислать милиционера. Минут тридцать мне пришлось быть охранником вора, и выслушивать причитания пострадавшей. Прибыл начальник поезда и с ним ещё двое. Они увели вора и пострадавшую.
   Люди вначале были сильно  возбуждёны происшедшим, но вскоре успокоились, уснули, засопели, захрапели. Я лёг на свою полку, но уснуть не мог, да и поздно уже было засыпать. Осталось мало времени до приезда на мою станцию. Мысли продолжились о том же деклассированном слое. Сколько их в стране? Как нам от них избавиться?
   За полчаса до прибытия на станцию я оделся и начал наблюдать в окно знакомые места. Ночь светлая. Лежит снег. Местность хорошо видна. Так каждый раз, возвращаясь домой, я встречался со своей станицей стоя у окна. Любил её и с особым чувством всегда смотрел на знакомые с детства  улицы, дома, постройки. В памяти вставали разные картины моей прошлой жизни.
   Вот мост через реку Челбас. Сюда я приходил с друзьями купаться. Там рыбачил с отцом. На том ледяном просторе зимой катался на коньках. Вот лубзавод. Сюда из колхоза мы возили коноплю. Здесь в глубоких  ямах во время оккупации фашисты расстреливали советских работников, коммунистов, красных партизан, подпольщиков. Вот больница, куда я ходил на перевязку. Там видна школа имени Ленина, в которой я учился. Вот переезд, через который ездил на работу  в колхозную бригаду. Вот и железнодорожная казарма, в которой жила наша большая семья до оккупации. Любимый мой сад. Будка стрелочника.
   Гремит поезд на стрелках. Беру чемодан и спешу к выходу. Подмывает желание соскочить на ходу и скорее к родному дому, к семье. Это всего триста метров от станции. Но проводница перекрыла выход, и я наблюдаю в открытые двери на последних метрах пути знакомые постройки, обстановку на станции. Старый вокзал ещё со времён войны в развалинах. Новый - во временном деревянном домике. Когда же мы избавимся от ран оккупации?
   Иду быстрым шагом по замёрзшим кочкам, вдоль выгруженного из вагонов на грунт угля, брёвен, гор ящиков и бочек. Издали вглядываюсь в наш  дом, осевший от старости, придавленный к земле крышей с тяжёлой красной черепицы. Его задняя стена чуть выпуклая и подпёртая бревном. Знакомый забор, ворота, калитка. В передней комнате горит свет. Время к полночи, а у нас не спят. Это обычное явление для нашей семьи. Дети учат уроки, читают. Так было во все годы. Сначала так поступали дети старшего поколения, потом - среднего, а теперь уже - младшего.
   Открываю калитку. Услышав её скрип, в доме замелькали тени, засуетилась семья. Гляжу на окна. К их стёклам припали лица сестёр и брата. Ждут. Первой вскрикнула шустрая Люся:
   - Лёня!
  Все вдруг отпрянули от окон и кучей к дверям. Загремел крючок. И вот встреча на пороге. Объятия, поцелуи. Вхожу в комнату. Все сначала любопытными глазами рассматривают  меня, потом задерживают всё чаще взгляды на моём чемодане. Ясно - ждут гостинцев. С гостинцами тянуть нельзя. Надо радовать детей. Сбрасываю шинель и в первую очередь достаю конфеты, печенье, пряники, а уж потом остальное.
   Затяжной ужин. И долгий ещё разговор в постелях.
   Утром по военной привычке встаю рано. Мама ушла на базар. Валя тоже встала, собирается на работу. Она работает  в райкоме комсомола инструктором по пионерским организациям. Говорит:
   - Всегда с радостью бегу на работу, а сегодня  не хочется... Хочу с тобой поболтать. Я пойду отпрошусь и приду.
   Валя за калитку, а мама в калитку. Уже вернулась с базара и сходу к плите - готовить завтрак. Я растопил печку. Главная помощь маме со стороны детей всегда состояла в том, чтобы накололи дров, принесли воды, растопили печь и следили, чтобы она хорошо грела.  Эту работу я и взял на себя. По случаю моего приезда дети решили в школу не ходить. Надо насмотреться, наговориться. А главное, коль гость в доме, значит, будет на столе что-то вкусненькое.
   Маму я наделил деньгами с вечера. Она прослезилась от радости. Первая существенная материальная помощь сына.  Жарилась яичница с салом, пеклись оладьи. На столе стояла сметана. Комната заполнилась вкусным запахом. Учуяв его, начали просыпаться дети. Вставая, первый взгляд бросали на плиту. Зашумел дом голосами, смехом, возгласами. Испытываю радость оттого, что нахожусь в родной семье и ещё оттого, что мой приезд принёс в дом счастье, дети кушают вкусную пищу, сладости. Наблюдаю, как светятся их глаза. Они довольны, веселы.
   Семейный праздник. Так бы на всю жизнь. Я верю, что так будет. Ещё пять-шесть лет и все станут взрослыми. Главное - не было бы войны. Хотя газеты много пишут о её угрозе для нашей страны, но люди верят в лучшее. Не может повториться то трагичное, что закончилось всего лишь пять лет назад. А у меня на душе тревога. Ведь мир ещё зависим от авантюристов. Где гарантии, что  американская высшая власть не впадёт в авантюру? Собственно она уже плетёт страшные авантюры, обкладывая СССР военными базами, создав в Европе агрессивный блок НАТО, развязав  войну в Корее. В Корее агрессоры терпят поражение. Может это остудит их.
    Валя пришла к обеду. Снова засиживаемся за столом. Пообедав, Валя предлагает пойти к Бондаревым. Ей не терпится показать меня рослого, возмужалого, в форме офицера-лётчика. Я для нашей семьи - новая гордость. Мама особенно гордится своими взрослыми детьми, которые «вышли в люди». Да и как не гордиться ей, с детства не знавшей грамоту, научившейся читать только где-то в 35 лет благодаря учёбе детей в школе. Как не гордиться семьёй, в которой уже три офицера-лётчика,  один Герой Советского Союза. Все дети уже получили образование или учатся. Сама она награждена орденом Материнской славы за то, что родила девятерых, вырастила и воспитала одиннадцать детей. Разве могло быть такое до революции, всего тридцать лет назад? «Нет!» - всегда твердила мама и очень чтила Советскую власть, предоставившую такие возможности. Бесплатное образование, бесплатная медицинская помощь, профилактика здоровья, хорошие пособия многодетным матерям.
    С уважением относились к нашей семье все соседи, близкие нам  люди,  знакомые. При каждой встрече выражали маме своё уважение и восхищение детьми.
   - Пойдём! Пойдём к Бондаревым! - торопила меня Валя.
   Взял пол литры водки и пошли. Дочь Бондаревых Мария была одной из ближайших подруг Вали. Для меня же это просто знакомые. У них было три брата. Старшего, Ивана, я мало знал. Он погиб в войну. Средний, Михаил, был любимцем публики. Сильный, ловкий и весёлый человек. Он был старше меня. На фронте потерял глаз. Младший, Василий, не был мне другом, но был товарищем. 
    Бондаревы гостеприимны и рады нам. В этой семье и состоялось моё первое в станице представление в новом качестве. Потом пошла череда похождений по гостям. Я ходил к друзьям, они приходили ко мне. Застолье, шутки, прибаутки. Я много привёз новых анекдотов и смешил до слёз своих друзей.
   Как-то Валя пришла домой со своей подругой по работе Верой. Худенькая, стройная, хорошо сложенная девушка. Она засиделась у нас до темноты. А домой ей идти через лесополосу, где часто случаются нападения и ограбления. Ночь тёмная. Мама забеспокоилась и предложила ей остаться ночевать. Но она настойчиво собирается домой. Я, конечно же,  пошёл её проводить.
   Проходя через лесополосу,  услышали какой-то шорох среди деревьев. Там явно было присутствие затаившихся людей. Спутница моя притихла, беспокойно прижалась. Я же старался сохранить бодрость духа и говорил громко, чтобы затаившиеся, слышали сильный мужской голос и подумали, стоит ли им связываться со мной. Я никогда не носил с собой никакого оружия защиты, ножей, кастетов и прочее, как это делали другие парни. А в этот момент подумал, что надо бы иметь в руке, хотя бы камень.
   Пересекая полосу, я не оглядывался, но был настороже, напрягал слух - не приближается ли кто. Когда  мы вышли за пределы полосы на простор и прошли метров тридцать, рядом со мной грохнул камень. Вера дёрнула меня за руку:
   - Бежим!
   Но, что такое бежать для офицера, к тому же лётчика. Я надеялся на случай. Упал второй камень, и Вера не выдержала побежала. Я не мог себе этого позволить. К тому же я понимал, что коль не напали, но бросают камни, то это трусы и уже не нападут. Отбежав на безопасное расстояние, Вера остановилась и ждала меня.   
   - Дураки! - крикнула она в сторону лесополосы.
   - Кто бы это мог? - спросил я.
   - Не знаю.
   Но  мне казалось, что она что-то знает о тех, кто там засел.
   - А подозреваешь кого?
   - Да  есть тут один дурак... Может он.
   - Кто?
   - Лев Романенко... Он тут часто пугает людей. А может и грабит.
   Льва Романенко я знал.  Это брат моего друга детства Саши, с которым я учился в одном классе. Саша был отчаянный парень. Погиб при стрельбе из самодельного оружия. Лев был в детстве каким-то недоразвитым. Жили Романенковы бедно. У них не было отца. Вера оказывается жила с ними в одном доме
  - А как же ты собиралась идти одна? Не боялась?
  - Я одна не собиралась. Я знала, что ты меня проводишь.
  - Ты хотела, чтобы я тебя проводил?
  - Конечно. У нас же нет таких парней.
  Мне стало понятно. Ещё одна девичья засада. Мне было смешно познавать сущность жизни девиц на выданье. Они, как и парни, занимаются охотой. Чтобы привлечь к себе внимание парней идут на уловки, подобные сегодняшней со стороны Веры. Сидела до позднего часа с одной целью - оказаться в качестве провожатой. Мне не хотелось проводы превратить в свидание и я, доставив Веру к крыльцу её дома, стал прощаться.
   - Может постоим? - спросила она.
   - Нет. Поздно. Дома будут беспокоиться.
   Спасибо кубанской погоде. Начал моросить дождик и это дало мне повод поспешить.
   - Ты не ходи через лесополосу? - посоветовала она.
   - А куда же?
   - Иди через переезд, вокруг элеватора. 
  - Это далеко, - бросил я и пошёл ускоренным шагом, зная, что мама за меня очень волнуется. 
   Войдя в лесополосу, я снова услышал шорох.
   - Лев, ты всё ещё здесь? - крикнул я. - Смотри, чтобы я тебе не намял бока.
   Мне никто не ответил.
   Погостив несколько дней дома, я уехал в Краснодар. Там отбывал срок в тюрьме мой отец. Будучи уже на пенсии, он работал сторожем. Охранял на станции выгруженные товары. В основном это был картофель в буртах. Послевоенные годы были тяжёлыми, распространилось воровство, грабежи. Сторожам было трудно справиться со своей задачей.
   Один из наших соседей был экспедитором на предприятии, чьи грузы сторожил отец. Видимо, почувствовав большую недостачу товаров, он решил уйти с этой работы и спешил найти себе замену, но почему-то долго не находил и стал уговаривать моего отца занять его должность. Не зная этой работы, отец долго не соглашался. Но соседу удалось уговорить, чтобы он принял дела, хотя бы на время, когда найдётся другая кандидатура. Прошло несколько месяцев, как нагрянула ревизия и выявила недостачу товаров.  Отца отдали под суд. Он оказался в тюрьме после долгих лет честного труда на железной дороге и уважительного к себе отношения людей и начальства. 
   Прибыв рано утром в Краснодар, я сразу же нашёл место заключения отца. Думал увидеть какую-то «Бастилию», а оказалось всего лишь высокий деревянный забор с колючей проволокой на верху. За забором видны крыши невысоких зданий. Узкая проходная. Мне предстоит в неё войти в форме лётчика-офицера, пахнущего одеколоном. Что там внутри? Как живёт там мой старый шестидесятишестилетний батя?
   Походив вдоль забора, я постучал в дверь проходной.
   - Что вы хотели? - спросил меня охранник, открыв смотровое окно.
   - Хочу получить свидание с отцом.
   - Запись через час.
  Пришлось подождать. Собрался народ с передачами. По заявкам прибывших переписали фамилии заключённых для свидания. Я приготовил отцу деньги и свёрток, в котором завёрнуты мамины пирожки, яйца, сало, варёная картошка, огурцы и пр.  Открывается дверь проходной. Выходит военный МВД и читает список. Выстраиваемся в очередь по списку. Запускают во внутрь тюрьмы первых десять человек. Среди них и я. Впервые переступаю порог тюрьмы. Жуть на душе. Какой-то стыд. Тревога. Сразу же направляют налево в большую комнату, вдоль которой стоит длинный широкий стол. По обе стороны широкие скамьи. Люди садятся с одной стороны и ставят на стол передачи. Я следую примеру бывалых. Проверяют содержимое наших передач. Процедура проверки окончена.
   - Заводите заключённых! - следует команда. 
 Ждём, наблюдая за дверью, откуда они должны выйти. Меня угнетает обстановка, далёкая от моей жизни и моих идеалов.  Не видя ранее тюрем, я не сочувствовал заключённым. Понимал, что сидят те, кто совершил преступления.
   Заходит группа охраны. Становятся по обе стороны стола. Мне в диковинку наблюдать за тюремной процедурой. Открываются другие двери и вводят десять заключённых.  Сразу узнаю среди них отца. Всю жизнь я видел его загорелым. И вдруг вижу какого-то бледного, интеллигентного старика... Больной - мелькнула мысль. Но лицо не худое. Его глаза сразу останавливаются на мне. Он щурится, всматривается и проталкивается сквозь толпу.
  - Время свидания десять минут, - объявляют громко.   
  Начинается спешка, суета. Все вдруг заговорили, пытаясь сказать друг другу, как можно больше. Я протянул бате руку, обнял его, перегибаясь через стол, и поцеловал. У него навернулись слёзы.
  - Ты что такой белый? - спрашиваю я. - Болен?
  - Да нет. Как там дети. Голодают?
  - Ничего. Нормально... Как ты?  Работа трудная? - глянул я на его руки и удивился, так как видел не отцовские грубые, мозолистые руки, а белые и чистые.
  - Да нет, - отвечает он мне. - Нас стариков на работу не гоняют. Тут дневалим, убираем двор, комнаты. Как дети?
  - Да ничего...
  - Мне тут легче, чем матери там с детьми. А ты, значит, уже офицер... Теперь будешь помогать матери...
  Его глаза бегали по мне, осматривая форму, погоны, знаки...
  - Бери передачу... И вот тебе деньги, - сую ему незаметно их в руку.
  - Не надо! Не надо...- отдёргивает он руку. -  Лучше возьми  у меня деньги, - суёт мне какие-то рубли.
  - Да ты что, пап,  - удивился я. - Откуда у тебя деньги?
  - Возьми, возьми! Матери передай.
  - Пап, бери мои.
  - У меня есть деньги. Я  зарабатываю.
  Мы никак не могли уговорить друг друга.
  - Как кормят? - спросил я, видя, что на нас обратила внимание охрана.
  - Нормально... Скажи матери, что я не голодный. Одет, обут... Библиотека есть, красный уголок. Я никогда столько не читал. Кино часто. Порядок, как у вас в армии. Только по дому я скучаю. Отпуска нет, как у вас. Скажи матери и детям, что нормально. За меня пусть не беспокоятся.
  - Конец свидания! - объявляют.
  Обнимаемся, целуемся. Деньги он у меня не взял, и я у него не взял. Заключённых уводили. Последние взгляды, и я убеждаюсь, что мой отец не выглядит худым и измученным. Только в глазах тоска. Ему, привыкшему к большой семье, к постоянным забавам после работы с детьми, конечно же, изоляция от семьи самое тяжёлое наказание.
    Вышёл я из тюрьмы с тяжелой душой. Было стыдно за то, что не смог ему вручить деньги. Тронули его слёзы. Как помочь? Как выручить его? Если ходатайства Саши, Героя Советского Союза,  не помогли, то мои тем более - обречены.  Чтобы как-то успокоиться, отвлечься, я не стал садиться на трамвай,  пошёл пешком по городу. Брёл по улице, полон гнетущего впечатления от увиденного. В то же время удивлялся, что мой отец в тюрьме выглядит не истощённым и уже не рабочим, а интеллигентным человеком. То, что я услышал о тюремной жизни от отца, меня немного успокоило о его состоянии. Я боялся увидеть батю замученным каторжным трудом. Его сравнение, что у них порядок, как у нас в армии, меня удивило «Красный уголок. Библиотека» - вспоминались его слова. Общее тут - казённый порядок, но, конечно же, не положение людей. Люди службой в армии гордятся, а отсидки в тюрьме - стыдятся.
    Выйдя к центру города, на улицу Красную, я отвлёкся от тюремных дум. По этой улице я три года ходил, когда учился в спецшколе Военно-воздушных сил. Заглянул в старый двор спецшколы. Никаких изменений, каждый булыжник знаком. Те же двери, окна. Только нет уже здесь моей школы. Её перевели в восстановленное здание на Красноармейской улице. Это здание отстраивалось нашими руками. Здесь, на его руинах мы откалывали кирпич за кирпичом от развалин, очищали от цемента и потом строили из этого материала здание.
   Пошёл на Красноармейскую. Вошёл в школу. Какая красота! Какой простор. Комфорт. Позавидовал новому поколению спецшкольников. Представился директору школы, завучу, знакомым преподавателям. Они рады видеть своего воспитанника, поздравляют меня. Я поблагодарил их за прошлые труды. Наш выпуск они помнят хорошо.
    - Ваш выпуск  был самый честный, - сказала завуч. - Вы положили хорошее начало порядку в школе,  добрым взаимоотношениям среди ребят.
    Мне было приятно это слышать. Я испытал чувство гордости за всех своих товарищей по выпуску.
   На большой перемене меня окружили спецшкольники. О, сколько было зависти в их глазах. Самое большое внимание привлекал мой значок «Лётчик-инструктор». Я перед ними не петушился, но было приятно быть образцом мечты ребят. Пожелал им учиться серьёзно, заниматься больше спортом.
    После школы поехал к родному дяде Мищенкову Ивану Петровичу. Дядя и вся семья его, жена, двоюродные сёстры встретили меня с радостью. С восторгом разглядывали меня, сравнивали с тем юношей, каким я был четыре года назад, маленький, тощенький и вечно голодный. У дяди тоже сын лётчик. Но то, что в нашей семье аж трое лётчиков - их  восхищало.
   - Молодцы вы... Молодцы, - говорила тётя.
    После обмена новостей, воспоминаний, сели обедать.  Ставлю на стол водку, вино. Выпили за встречу. Пошёл разговор. Для меня было всегда приятно сидеть среди любимых родственников. Я гордился дядей, красным партизаном времён гражданской войны. Он был для меня живой легендой. Спокойный и рассудительный в разговоре. Его слово всегда было авторитетным. Он один остался в живых из четырёх братьев после гражданской войны. Остальные сложили головы за народное счастье. В нём была какая-то загадка для меня.
    Как-то давно они с тётей Дусей гостили у нас. Во время застолья, зашёл разговор взрослых о жизни настоящей, и я услышал его реплику:
   - Не за то мы  воевали в гражданскую войну...
   Эти его слова потонули в гуле весёлой компании. Кончились воспоминания, полемика, начались песни.  Тогда, будучи ещё мальчиком, я, естественно, не мог задать ему вопрос по этому поводу. Но, взрослея, вспоминал эту его фразу, и всё более мне хотелось выяснить у него, что произошло не так в стране после гражданской войны. Чем недоволен дядя? За какую жизнь он воевал? За какую перспективу отдали жизнь его братья?
   Дядя давно страдает от болезни сердца. В годы войны он неоднократно был на краю жизни. Но не сдавался. И теперь двигался медленно, осторожно. Больше слушал, чем говорил. Мне из-за сестёр-тараторок не удавалось перевести разговор на историю, выяснить его взгляды на прошлое и настоящее. Мы говорили больше о будущем. От будущего ждали самого лучшего, того, что было предначертано в программах нашей компартии. Никто из нас не сомневался в выборе страной пути социалистического развития.
   Жизнь семьи дяди Вани сложилась трудной. В войну они потеряли младшего сына. Старшая сестра, образованная, скромная Нина, засиделась в девках. Младшая, Надя, через письма на фронт раненым познакомилась с одним человеком. Демобилизовавшись, он приехал к ней. Поженились, пошли дети. Но жизнь у неё с мужем складывалась неудачно. Муж оказался  человеком низкой культуры. Грубым по характеру. Озлобленным на всё. Он нарушил дух этой благородной семьи. Внёс вирус зла. Учил своих детей воровать. Надя стала пить. Семья разлагалась, нанося травмы родителям и родственникам. 
   Я был рад, что мужа Нади сегодня не было с нами. Мне не хотелось слушать его постоянный мат в присутствии родителей, постоянное нытьё, проклятия всему и вся.    
    В разгар обеда открывается дверь, входит девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Бросилось в глаза её красивое чернявое с правильными чертами лицо. Она радостно улыбалась, глядя на меня.  Что за милое создание?
  - Это Люся! Твоя племянница. С хутора, - говорит тётя Дуся.- Ты её узнаёшь?
  Я пожал плечами. Вспоминал, но не мог вспомнить. То, что у меня есть племянница, не удивило. Их у меня уже много Я ещё в 13 лет знал, что у меня есть внучка. У нашей семьи по материнской линии  такая широкая родословная, и она так быстро разрасталась, что мы, вспоминая родственников, долго перечисляли на пальцах тех, кого уже знали и кого ещё не видели. Находили тех, кто нам доводятся дедушками и бабушками и тех, кто приходятся нам внуками
  - А я вас знаю, - говорит Люся. - Я вас видела, когда вы на хутор с дядей Сашей приезжали.
  О, это были памятные дни. Саша заехал домой, когда ему присвоили звание Героя Советского Союза, и мы решили показаться родственникам на хуторе. Это был большой праздник родни. Весь хутор сошёлся на встречу, и все представлялись нам, как родственники.
  За обедом Люся не сводила с меня глаз, а я внимательно рассматривал её юную красоту. После обеда она ходила за мной по пятам, мило щебетала и, казалось, для неё это было великим блаженством быть с дядей, который офицер, да ещё лётчик. Вечером она должна была уезжать поездом. Надо было выходить заранее, чтобы занять очередь в кассу за билетом и добыть его. Я, естественно, решил помочь племяннице.
   Мне легко удалось через воинскую кассу взять ей билет и у нас до поезда оставалось больше часа. Пригласил её в ресторан. Надо было видеть её глаза, расширенные от удивления и радости. А когда мы вошли в ресторан, она долго разглядывала люстры, росписи стен, лепку на потолке, шторы на окнах, сервировку стола. Вид у неё был, словно она, хуторская девочка, попала в рай. Внимательно  всматривалась в действия ловкого официанта, в блюда, которые он нам приносил. 
  - Ой, как хорошо! Я никогда ещё не была в ресторане.
  - Ну, наверное, рано тебе ходить по ресторанам.
  - А-а-а! - произнесла она и всплеснула руками, когда появилось на столе шампанское, дорогое мороженное и конфеты.
   Мне было очень приятно сделать такой сюрприз моей красавице-племяннице из хутора. Я понимал, сколько у неё будет впечатлений от этого ужина, от нашей встречи. Она, сияющая от восторга, была настолько красива, что на нас стала обращать внимание публика. Я её забавлял своими рассказами, шутками, а она лишь повторяла:
   - Ой, дядя Лёня, как хорошо... Как хорошо!
   Говорят, есть любовь с первого взгляда. Может, и мы были на грани этой любви. Но брякнул вокзальный колокол.
   - Как не хочется уезжать...- заморгала она глазами и сжала плаксиво губы.
    Расставались мы как дядя и племянница. Я не проявил никаких порывов и не сказал никаких слов о своих чувствах. В тот момент о любви к ней я даже и не подумал. У вагона она тихо сказала:
   - Я такая сейчас счастливая...
   Когда поезд отправился, она долго мне махала  рукой и  вытирала глаза. У меня мелькнула мысль - не успела ли она влюбиться в меня. А вдруг! Вот бы мне найти такую красивую, статную и влюблённую в меня. А ведь она через два-три года будет уже невестой. Мне бы подошла как раз.  Жаль, что она мне племянница, родственница. Будет чьей-то, а не моей женой.
    Вернувшись домой, я не мог избавиться от впечатления встречи с Люсей и очарования её красотой. Меня потянуло к поэзии. Написал стихотворение, посвящённое ей,  назвав его «Хуторяночке»:
                Пришли мы рано на вокзал.
                Из суеты толпы вокзальной
                Тебя, как Золушку на бал,
                Увёл я в ресторан хрустальный.
                Твой взгляд зажёгся удивленьем.
                По-детски чудно восхищалась.
                Люди дивились с умиленьем.
                И мне ты сказкою казалась.
                Прелестна  личиком, юна,
                Горда, что рядом ты со мною.
                Душевной радости полна.
                Казалась феей неземною.
                Тебя я развлекал словами,
                А ты как птенчик в рот смотрела.
                Любви ль окутана парами,
                Куда-то в облака летела?
                Я очарован, восхищён...
                Но вдруг в глазах живые грёзы
                Вокзальный колокольный звон
                Прервал... И я увидел слёзы.
                Вот встреча! Радость и беда.
                Простились без надежд союза.
                Нас разлучили навсегда
                Близкие родственные узы.
  Стихотворение ей я не отправил, но часто вспоминал о ней.  Через несколько лет, будучи женатым,  встретил её там же в Краснодаре с мужем и ребёнком. Она была такой же красивой, но не такой цветущей, как в юности. Люся очень обрадовалась, увидев меня. Вспоминала детали прошлой нашей встречи, наших разговоров  в ресторане. 
   - Я тогда в вас влюбилась, дядя, - сказала она и заморгала глазами, сдерживая слёзы.
   - Как же дядю не полюбить, - старался я шуткой заглушить её расстройство.
   - Моя любовь тогда была больше, чем любовь к дяде. Это был сказочный момент в моей жизни. Ту встречу я никогда не забуду.
  - Грёзы юности. У кого они не возникали, - сбивал я волну её чувств.
   Заметив, как она понукает мужа, я подумал - хорошо, что я не остановил свой выбор на ней. Красота - красотой, а характер - характером. Понукания я  не мог бы допустить. Сказал ей:
   - Ты напрасно так с мужем. Это же разрушает ваши отношения.  Не накликай беды на свою семью. Семью беречь надо.   
  - А, -  нервно скривилась она и махнула рукой.
  Вернулся в Каневскую. В зимнее время в станице скучно. Погода неустойчива. Снегу мало. Я достал лыжи,  но не было мази. Намазал салом и поехал кататься. Скольжение плохое. Снег налипает. Лыжи бросил. Хотелось кататься на коньках, но нет у меня подходящей одежды, а в шинели идти на речку - смешно. Младший братишка Боря в выходной день схватил коньки и на весь день на реку, как бывало и я в детстве. 
   С утра колол дрова, потом читал, пока дети в школе, а Валя на работе. Пришли дети, с ними болтал. Вечером друзья заходят с пол-литрой водки. Анекдоты, хохот. Так гостил три дня. Задерживаться мне дома нельзя. Впереди ещё Москва и Рига.
   В день отъезда зашла с работы Вера. Вновь задержалась. Пошёл провожать.
   - Не ходите через лесополосу, - просит мама.
   - Не пойдём! - успокаиваю маму, но беру направление, именно, через лесополосу.
   - Пойдём через переезд, - предлагает Вера.
   - Далеко. А мне надо ещё собраться в дорогу, - не согласился я. Главная причина моего отказа была не отъезд, а нежелание показаться трусом. На этот раз я прихватил в карман камень.
   Довёл Веру домой без приключений. Протянул ей руку попрощаться. Она схватила её обеими своими руками:
   - Я тебя не пущу!
   - Ты, что!
   - Не пущу! Не уезжай!
   На неё напал какой-то азарт баловства. Она хохотала.
   - Не пущу! Не пущу!
   Потом успокоилась.
   - Теперь ты не скоро приедешь?
   - В следующем году.
    Мне было понятно, что она от меня ждёт чего-то большего, что ей хочется продолжить со мною знакомство, завязать дружбу.
  - Ты опять пойдёшь через лесополосу?
  - Конечно...
  - Я тебя немножко провожу.
  - Не надо. Я ведь тороплюсь.
    - Жаль, - разочарованно произнесла она, отпустила мою руку и, повернувшись, ушла.
    Я облегчённо вздохнул и поспешил домой. Иду назад вновь через эту проклятую лесополосу. Далеко впереди меня по этой тропе пошли двое мужчин. Это придало мне спокойствие. Однако, переходя опасное место, я настороженно прислушиваюсь и сжимаю рукой камень в кармане.
   Узкая дорожка. Слева и справа густые заросли. Вдруг справа сильный шорох. Кто-то бросается в мою сторону. Я резко развернулся на шорох. Выхватив камень из кармана, приготовился к борьбе. Из кустов выскочил огромный чёрный пёс и резко остановился передо мной. Я с силой бросил в него камень. Он шарахнулся в сторону, и, скуля, скрылся в кустах.
   - Чёрт! - выругался я.
  Мне показалось, что это случайная встреча и пёс от неожиданности застыл на месте. Мы оба испугались друг друга. Но в это время я услышал металлический щелчок в зарослях. Как человек военный сразу понял, что это спуск затвора. Мгновенная мысль - медлить нельзя и бежать на открытую местность тоже нельзя, будет виден мой силуэт. Я бросился в противоположную сторону в лесополосу - пусть стреляют наугад. И тут же снова послышался металлический щелчок затвора. Это уже перезарядка. Значит первый щелчок - была осечка. Я пригнулся, ожидая выстрел.    Он тут же грянул. Взвизгнула пуля. Проскочив лесополосу, я прыгнул в ров, тянущийся вдоль неё.  По рву пробежал метров пятьдесят. Потом вышёл из него на железную дорогу, освещённую электрическим светом.
  Сволочи! Кто бы это мог? Бандиты или парни, добивающиеся Вериной руки, приняв меня за ухажёра? Убить хотели или пугнуть? Если убить, то мне повезло. Первая осечка меня спасла. Вот жизнь. Один роковой случай - и тебя нет в живых. Столько лет учиться, добиваться цели, осуществления мечты и так глупо погибнуть в расцвете лет от каких-то подлецов. Нет, так мы не должны жить. Надо делать всё, чтобы эта нечисть не существовала на земле.
   Рассуждая о жизни и смерти, я вдруг увидел толпу идущую мне навстречу с вилами, граблями.
  - Леня! - голос Вали.
  - Где же ты застрял? - причитает плаксиво мама.
  Вышли всей семьёй на выручку.
  - Тоже мне - воины! - ворчу я.
  Видимо они не слышали выстрела. Тут же рассмеялись, обрадовавшись встрече. А у меня на душе тяжесть. А что, если бы оказался худший вариант. Какая бы это была трагедия для семьи. Ради них надо быть осторожнее.
   За чаем перед дорогой Валя говорит:
  - Мам, почему в нашего Лёню девчата так влюбляются?
  - Что-то я не замечаю этого, - выразил я недоумение.
  - Не прикидывайся... Как увидят, так сразу: Ох! Ох! После прошлого приезда Татьяна не давала нам покоя, обивала порог, уговаривала маму, чтобы вас поженить. Верка в Усть-Лабе один раз увидела и потом всё время стонала, уши мне прожужжала. И эта Верка - задёргалась...
  - А как же в него не влюбиться, - смеётся мама - Он видный кавалер... Красивый... Здоровый... Состоятельный...
  Я не верил в мгновенное возникновение любви. Может, и понравился кому с первой встречи. Но это же только фотография взгляда, а не познание человека, своих чувств к нему. Сам на себе это проверил. Татьяна понравилась мне с первого взгляда. А на второй день  я уже был в ней разочарован. Так и я, может, понравлюсь кому-то с первой встречи, а после более близкого знакомства разочаруются. Я не чувствовал в себе того, что может сразу и надолго покорять девушек. Не считал себя красивым. Но... кому что. Просто в Каневской я не такой как все тут. Офицер. Лётчик. Как в  песне поётся: «Мама, я лётчика люблю. Мама, за лётчика пойду. Лётчик высоко летает, много денег получает. Вот за что я лётчика люблю». Видимо, и в меня влюбляются за состоятельность. Мне такая любовь не нужна. Я хочу, чтобы меня любили, как человека. А разве можно влюбиться в человека, не познав весь его внутренний мир? Для этого нужно время, длительное знакомство. Таких  знакомств у меня ещё не было.
   Почти в полночь вся семья пошла провожать меня на вокзал.
  - Вы хоть вилы и грабли не берите, - шутил я.
  На вокзал пришли друзья с бутылкой и закуской. Выпили на посошок. Весело меня заталкивали в вагон через безбилетную толпу, штурмующую поезд. Застучали колёса. Я лежал на полке, полон впечатлений, радости и тревог.
   Прибыв в Москву, я сразу же направился к брату Саше в Монино. Там он работал в  Командной  Военно-воздушной академии преподавателем тактики. В то время в этой академии обучалась масса Героев Советского Союза. На каждом шагу встречаешь капитанов, майоров, подполковников с одной, двумя геройскими золотыми звёздами. «Золотая орда» - в шутку называли нашествие героев в академию. Сталин заставил всех героев учиться. Ведь это будущие полководцы. Нам были нужны такие, так как стране угрожали новыми войнами. Сталин предусмотрителен. Некоторые не любители учиться, убегали в части, но их наказывали и возвращали.
   Иду по адресу. Нахожу дом, квартиру Саши. Открывает женщина с прекрасным лицом. Понимаю, что это молодая жена Саши. Я её вижу впервые.
   - Тамара?
   - Да.
   - А я - Леонид.
   - Ждём, ждём... Проходи.
  Хороша, ничего не скажешь. Красивая, прекрасно сложена. Белолицая, с тёмными бровями, волнистым волосом. Метиска. Отец - русский. Мать - грузинка.
  Вошёл. Огляделся. Снял шинель, тужурку. Присел. Короткий разговор для знакомства. Присматриваемся друг к другу. По разговору чувствую в ней природный ум. Но в глазах какая-то лукавинка. Постоянная хитрая улыбка на губах. Женщина, знающая себе цену. Играет своей красотой с выработанным привычным кокетством. Понимает, что производит впечатление на мужчин, и словно изучает моё поведение с вопросом:  «Ну, что нравлюсь?»
   Меня это смущает. Жена, играющая своими достоинствами перед другими мужчинам, на мой взгляд, не подарок для мужа. Но такие красавицы, видимо, чувствуют себя именно дорогим подарком для супруга. Боюсь, что, считая себя такой, Тамара   будет много требовать от моего брата. Но, может, я ошибусь. Молод! В любви и семейной жизни ещё не искушён. Одно знаю, что если мне что-то не нравится, то это уж точно явление нехорошее. Я наблюдательный.
   Тамара предлагает ванну. Я согласен. Это не только важно в интересах  гигиены, но и, как бы, сократит время ожидания прихода брата.
   Как хорошо мыться в ванной. Этот городской комфорт я ещё не знал. В детстве знал корыто, тазик, речку. В спецшколе познал баню. И вот теперь познаю ванную. Долго мылся. Не хотелось выходить. Вдруг резко открывается дверь. Заглядывает Саша.
  - Ну, ты... Выходи! Хватит! Раскупался... Стол накрыт... Водка киснет...
  Мой брат большой балагур. Я спешно одеваюсь и за стол. Комната наполнилась весёлым неумолкаемым разговором и смехом Саши.
   - Ну, как дома? Как мама? Как дети? Как в Краснодаре? Как батя?
   Я не успеваю отвечать на его вопросы.
   - Ты насколько ко мне?
   - Дня два - и на Ригу.
   - Мало. В Риге не задерживайся. Опять ко мне. Погостишь подольше. Походишь по театрам. В ресторанчик сходим. А сегодня на танцы, в Дом офицеров. Немножко поспим и пойдём.
   Саша, как все энергичные люди, любитель поспать. Им постоянно нужна передышка. Мне спать не хотелось. Но он меня уложил. Через час вскакивает. За утюг.
   - Собираемся! Давай гладиться! Тамара, что тебе погладить?
   Отгладились. Почистились. Наодеколонились. Пошли. Встречается много знакомых Саши и Тамары. Всё больше известные ассы. Мне приятно с ними знакомиться. Дом офицеров наполнен героями. Многие ещё холостые. Вот где раздолье невестам. Какие женихи! Мне лейтенанту тут знакомство не светит. Входим в зал танцев. Звучит музыка. Саша и Тамара идут на танец. Я стою, присматриваюсь. Закончился танец. Подходят мои.  Их окружает компания. Снова заиграла музыка.
  - Иди потанцуй с Тамарой. Я сейчас подойду, - просит брат.
  Тамара танцует легко. Её многие приветствуют. Она переговаривается на ходу то с одной парой, то с другой. На следующий танец её пригласил какой-то майор. Больше её я не видел. Куда-то увели. Пошёл искать брата, чтобы доложить, что потерял его жену. Нашёл его в буфете с шумной компанией.
  - Садись! - усаживает он меня на стул и представляет компании.
  Несколько минут уделяется мне внимания, комплименты...
  -  Между прочим, мой брат хороший биллиардист, - говорит брат своему другу.
  - О! Пойдём сыграем! - тянет меня друг в биллиардную.
  У меня хорошо пошла игра. Появились зрители. Выстроилась очередь на высадку. Но меня не высадили. Вечер окончен.  Появляется брат, и мы уходим домой в большой компании. Дома продолжается ужин далеко за полночь, а разговор с братом - до утра.
   Воскресенье. Позавтракав, отправляемся в Москву к Тамариной тёте Катерине, которую они именуют по-грузински - Кетишь. Говорят, что она из рода грузинских князей. Была первой в стране женщиной-агрономом. Маленькая старушка с чёрными острыми глазками. Живёт в коммунальной квартире в доме напротив кинотеатра «Ударник». В большой коридор выходят шесть дверей разных соседей. У тёти одна комната размером  не более 10 квадратных метров. Высокие потолки, огромное окно. Кровать, комод,  пианино, небольшой столик.   
  Познакомились. Саша ещё с вокзала позвонил нашему земляку по Каневской Лёше Самышкину, который учится в бронетанковой академии, чтобы он приехал. Он тут же явился. Решили пойти сфотографироваться. Нашли ателье. Фотограф нас долго размещал. Наконец-то, нашёл хорошую композицию. Сфотографировал. Отметить встречу пошли в ресторан «Балчуг». Идти недалеко, но было холодно, дул ветер.
   -  Ой, я уже замёрзла, - начала жаловаться Тамара.
   - Под водочку полезно сначала помёрзнуть, - успокаивает её муж-юморист.
   Прекрасный ресторан. Уютный, а главное недалеко от дома.   Заказали водку и, действительно, она хорошо пошла после холодного ветра. Сначала вспоминали дни жизни в Каневской. Потом постепенно перешли на политические темы.
  - Учёные США учатся программировать поведение людей, - сообщил нам Лёша.
  Долго мы фантазировали на эту тему. Что станет с планетой, если научатся этому. Люди превратятся в живых роботов с чужой программой действий в голове.
 - Кто же будет управлять людьми? - поинтересовался я.
 - Те, в чьих руках окажутся инструменты управления.
 - Нашим учёным надо поспешить в этой области, чтобы научиться программировать действия солдат вероятного противника.
  Говорили о войне в Корее.
  - Наших добровольцев туда не пустят, - предполагает Алексей. - Да и не нужны они. Там китайцев достаточно. Справятся. Перелом наметился.
  - Советники наши уже там. Инструкторов-лётчиков пошлют с боевым опытом. Уже готовят, - говорит Саша.
  - Американцы - подлецы. Они боятся не нашей агрессии, о чём так шумят, а нашего развития, нашего строя, который даже в войне доказал свои преимущества над капиталистической системой, - рассуждал Лёша.
  - Они проводят сейчас политику балансирования на грани войны, чтобы запугать нас, не дать нам демилитаризировать страну. Держать в напряжении нашу экономику. Но они могут просчитаться.
   - Они боятся, чтобы мы не посчитали их слабыми, поэтому бряцают оружием. Джон Фостер Даллес сказал: «Если противник подумает, что мы не решаемся занять рискованную позицию, тогда может начаться катастрофа».
  - Миру сейчас нужна новая формула сосуществования. Не политика силы, а сила политики, - резюмировал брат.
   Мне был интересен их разговор. Я внимательно вслушивался, стараясь подучиться военно-политическому мышлению. Но Тамаре было скучно, и я пригласил её на танец.    
  Вернулись к тётке поздно. Меня у неё оставили ночевать, чтобы  мог завтра походить по Москве, а сами уехали.  Кетишь постелила мне на своей кровати, а сама ушла ночевать к соседке.
   С утра я поехал смотреть выставку подарков Сталину в честь его семидесятилетия. О, сколько разных экспонатов! Его портреты, картины о нём, скульптура, ковры, гобелены, тонкие изделия из слоновой кости, дорогих камней. Персонального изделия ружья, сабли, кинжалы, автомобили, разные машины, макеты различной техники. Впервые на этой выставке увидел телевизор. Этот подарок был подписан «Товарищу И. В. Сталину от чекистов».
   Осмотрел Исторический музей, Красную площадь, улицу Горького. Пообедал в ресторане  «Прага» и вернулся вечером к тётке ночевать. Она вежливая, любительница поговорить. Рассказала, как она выслеживала Сашу и Тамару, когда те познакомились, и шло дело к свадьбе.
  - Саша пригласил Тамару в Большой театр. Я - на автобус и поехала к концу представления, чтобы посмотреть - пойдут они пешком, как влюблённые, или поедут на такси или на троллейбусе. Они пошли пешком. И я была рада. Значит, у них любовь. Дала Тамаре согласие выходить замуж. Саша очень внимательный кавалер, умеет ухаживать. Общительный, хороший человек.
   Это я знаю. Он легко сходится с людьми и в любом обществе  свой, желателен благодаря свободному поведению и весёлому характеру.
  - А тебе, Лёня, я хочу показать чудесную девушку, - полушёпотом заговорила Кетишь. - Такая умница, скромная, музыкальная... Ты посиди, а я сейчас приду с ней.
  - Зачем, тётя, - возразил я.
  Я не умею быстро знакомиться. Долго присматриваюсь к людям, тем более, к девушкам. А тут сразу. О чём я буду с ней говорить?
  - Сейчас... Сейчас, - повторяла тётя, поправляя скатёрку на столе, салфетки, стулья и прочее, словно не меня, а свою комнату готовила представить девочке. - Такая хорошенькая, миленькая... Душечка.
   Кетишь видимо из тех, кто  добивается цели, не взирая ни на какие препоны. Мои  возражения её не остановили. Она, глянула в зеркало, поправила свою причёску и вышла.  Я же смутился от такой кропотливой подготовки и ожидал чего-то невероятного. Тоже глянул на себя в зеркало. Из него  смотрело моё достаточно упитанное румяное лицо. Мы с моим отражением взаимно повели бровями, подморгнули друг другу. Вроде выглядим - неплохо.
  Открывается дверь. Входит низенькая княгиня, а за нею вдвое выше тощее длинное существо. Руки свисают плетью, лёгкое платьице, видимо, одето специально для выхода. Узкое лицо, стеснительная улыбка. Мне показалось, что она выше меня. Я встал. Нет. Чуть ниже, но худоба делает её высокой, вернее длинной, как верёвку. Я, ещё более смутился, хотя всегда относился к людям, не наделённым природной красотой с сочувствием. Не их в этом вина. Они, как все,  хотят жить счастливой жизнью, по-человечески.
- Это моя соседушка, Сонюшка. - представляет её Кетишь. - А это мой гость, брат  Саши - Леонид.
  Я взял протянутую мне лёгкую безжизненную руку девушки с длинными белыми пальцами и промолвил:
  - Очень приятно.
  Она не произнесла никаких слов. Присели. И всё время молчала, опустив глаза.  Говорила тётя, не делая никаких пауз. Я оказался в роли слушателя нескончаемого монолога и был рад тому, что мне не нужно говорить, так как я и не знал о чём мне говорить и с кем. Рассказав о том, как замечательно Сонюшка училась в музыкальной школе, как блестяще её окончила, поступила в консерваторию и играет уже приличные концерты, тётушка тут же пригласила её за пианино.
  - Сыграй, Сонюшка! Сыграй, деточка, нам. Не стесняйся. 
  Девушка подняла глаза, встала, распрямившись в полный рост, поправила платьице, подошла к пианино и взглянула на Кетишь, видимо, ожидая заказ. Так и есть.
  - Сыграй Шопена. Лёня, ты любишь Шопена?
  - Конечно, - согласился я, хотя не мог припомнить из слышанных мной по радио многих симфоний, рапсодий, сюит, трогающих душу, какие из них принадлежат Шопену.  Мне стало не по себе - как же так, я ведь сам в спецшколе играл в духовом оркестре, а не могу вспомнить что-то из Шопена. Впрочем, мы в оркестре его не играли, больше нажимали на туш, марши, фокстроты, краковяк, в совершенстве владели маршем «Червоный козак».
   Сонюшка своими длинными руками скользнула сзади по платьицу и присела на кончик стульчика. Её длинные белые пальцы взлетели над клавишами и опустились на них. Тихий звук прекрасной музыки заполнил комнату. Меня, очень чувствительного к музыке, эти звуки сразу растревожили. Как хорошо! Музыка! Эти белые пальцы,  летающие над клавишами и эта тонкая былинка, раскачивающаяся у рояля, словно ковыль на ветру.
   Слушая игру Софьи, я мысленно решал три задачи. Как оценить её музыкальные достоинства? Какими словами её поблагодарить?  Что сказать тётушке по поводу девушки, понимая, что она выполняет сейчас роль свахи? Я понимал, что главная её забота не о моём счастье, а о счастье Сонюшки, на которой никогда бы не остановился мой взгляд в другой обстановке. Этот тип городской девушки очень далёк от моих идеалов, которые сложились за время жизни в рабочей семье и  сельской местности. Мне нужна невеста нашенского  покроя, физически крепкая, загорелая, хозяйственная. Музыка Сонюшки хороша, но жениться то мне не на музыке, а на женщине. Да и поедет ли такая в наши края, где ветер с ног сшибает, нередко бушуют пыльные бури, солнце палит нещадно. Сгорит ведь и пепла не останется! А как она будет этими белыми ручками печь растапливать, уголь в неё засыпать? Ещё показательная игра не закончилась, а у меня выстроилось решение: музыку принимаю, музыкантшу - нет. Пусть ищет своё счастье в Москве, так будет для неё лучше. А я поищу себе невесту в своих краях.
  Концерт длился долго. От музыки я не уставал, следил за умилённым лицом Кетишь, за стараниями Сонюшки, но мне хотелось хотя бы краткого перерыва. На моё счастье княгиня оказалась мудрой женщиной. Она не дала очередного заказа, а сказала.
   -  Сонюшка, пусть пальчики отдохнут, а мы чай попьём.
   Софья так же послушно встала и произнесла первое слово  явно не музыкальным,  шепелявым голосом:
  - Тётенька, я выйду...
  -  Выйди, выйди, деточка. Передохни и приходи.
  Я воспользовался моментом, что бы сказать:
  - Большое спасибо  за предоставленное удовольствие слушать такую прекрасную музыку...
   Софья улыбнулась, показав свои неровные зубы и многочисленные складки у  губ. Она вышла. Вслед за нею тётя пошла чайник кипятить. А потом и я по своему делу.
   Стол был накрыт очень скромно. Чай, хлеб, масло, конфеты. Мне не хотелось, чтобы вернулась Сонюшка, но она пришла. Мы с ней снова молча сидели, слушая Кетишь. Более всего я боялся, чтобы хозяйка не оставила меня наедине с девушкой. И этого не случилось. Когда пришло время уходить Кетишь спать к соседке, то она прежде проводила гостью, сказав:
  - Какой прекрасный вечер, Сонюшка, ты нам подарила. Спасибо тебе, дорогая.
  - Спасибо вам, - выразил и я ещё раз благодарность
  Девушка ушла. Тётя не требовала от меня мнения, сама давала все оценки:
  - Правда, хорошая девушка? Удивительно музыкальная!
  - Да, да, - поддакивал я.
  - Завтра ещё посидите с нею.
   Я ничего не ответил, зная, что завтра отсюда смоюсь в Монино, а потом в Ригу.
  Утром пили чай с Кетишь, и она снова мне тараторила о Сонюшке, а я думал о той жизни, с которой встретился в Москве. О жизни выходцев их княжеских родословных. Это люди иного воспитания, иного восприятия жизни. У них иные ценности, чем у нас, людей из рабочих семей. Я усомнился в счастье моего брата. Жена у него красавица, но не пара. Разный вкус жизни.
  О Риге я много слышал, как о красивом городе. Писала об этом и сестра Лина. С нетерпением ждал приезда в новый для меня незнакомый город. Встал рано и припал к окну, изучая латвийскую местность, города и селения, мелькающие за окном... Подъезжая к Риге, я издали заметил незнакомую мне архитектуру зданий, завитки неровных улиц, мощёных из булыжников определённым рисунком. Экзотические приметы во всём. Надписи не по-русски. Иные знаки, указатели, иная одежда людей.
  Выйдя на перрон, я ощутил незнакомую мне обстановку. Нерусские люди, нерусская речь. Пошёл медленно, присматриваясь. Вышел на привокзальную площадь, осмотрелся. Нашёл стоянку такси. Таксист меня не понимает или не хочет понимать. Написал на бумаге адрес, показываю другому  таксисту. Он молча открывает дверь. Усаживаюсь. Поехали по каким-то узким, всё время изгибающимся улочкам. Рассматриваю город и одновременно запоминаю названия и облик «авеню». Пересекаем по мосту Западную Двину, с надписью «Даугава». Открылась красивая панорама Риги по побережью.   
  Вскоре я был у цели. Миниатюрная улочка, миниатюрные дома с выходом прямо на тротуар. Рассчитываюсь. Благодарю. Осматриваю дверь. Понял, что надо дёргать за ручку сбоку, чтобы там внутри зазвенел звонок. Позвонил. Жду. Приоткрылась дверь на цепи. Выглядывает старуха.
  - Здесь живёт Великодная Лина?
  - Лина? Леонтина?
  - Да-да!
  - Вы - Леонид?
  - Да-да!
    Старуха снимает цепь и пропускает меня в узкий коридор. Открывает дверь, показывает комнату.
  - Тут, - кивает мне, и что-то говорит на латышском.
  Я не понимаю. Она показывает мне на пальцах - пять. Я соображаю, что сестра будет в пять часов. Перевёл часы на латышское время. Это не скоро. Оставил чемодан и ушёл знакомиться с городом. Вышёл из квартала узких улиц на трамвайную линию и решил, что лучшее знакомство с городом - езда на трамвае с конца в конец. Сел на первый попавший и поехал. Думал в сторону центра, а оказалось наоборот. Не беда. Доеду до конца и вернусь. Мне интересно всё.  Маршрут был длинный. Трамвай выехал на окраину города, сделал круг и назад. Людей мало. Обзор хороший. Чем не турпоездка. Жаль только, что гида нет.
   Приехал к вокзалу. Один маршрут изучен. Сажусь на второй трамвай. Ещё раз через весь город и назад, но в другую сторону. Хватит. От вокзала пошёл наугад. Вот костёл. Новое для меня явление. Изучил его со всех сторон, заглянул во внутрь. Я полный атеист и не любитель заходить в «богоугодные» заведения, видеть свечи, иконы. Чем-то  могильным от них веет, будто рядом смерть витает. Костёл мрачен, как врата в загробье. Русские церкви выглядят светлее. Взглянул бегло на его внутренний облик и ухожу. Не мой тут мир. Люблю всё светлое, солнечное, животрепещущее.
    Иду дальше. Улочки, уютные скверы. Театр. Обошёл и эту достопримечательность. Погулял по парку у театра. Увидел военных. Вспомнил, что надо отметиться у коменданта. Расспросил. Нашёл комендатуру. Дежурный предупредил:
  - Постарайтесь поздно не ходить. Опасно.
  Побродил ещё немного. Проголодался. Нашёл кафе. От него идёт хороший запах. Зашёл. Культурное заведение. Чистота, тишина. Аккуратная официантка, немного говорит по-русски.  Выпил коньяку. Захорошело. Сижу наблюдаю в окно внешний пейзаж, изучаю движущуюся публику, костюмы, поведение людей. Тихая, неспешная жизнь. Мне нравится, что тут нет городской суеты. Впечатление такое, будто я на курорте.
  - Разрешите, - услышал русский голос.
   Мужчина лет шестидесяти.
  - Да, пожалуйста, - обрадовался я русской речи.
  Мужчина оказался местным жителем. Инвалид с детства. Жил здесь и в годы оккупации. Рассказал мне о городе, о жизни в Латвии, о годах оккупации. Поведал, что когда немцы отступали, оставляли за собой разруху, голод, болезни. Города лежали в развалинах, деревни сожжены. Всё разграблено и вывезено, стадами угонялся скот. Были разрушены предприятия, взорваны мосты, железные дороги. Латвия до войны не успела избавиться от капиталистического наследия, страна сохранила классовый раскол общества. Годы немецкой оккупации довели  этот раскол до крайности. Буржуазия стала профашистской, а рабочий люд сохранил приверженность СССР. Действовали партизанские отряды «Красные лесные братья». Но большинство населения - всегда пассивно. Многие в душе националисты, желают государственной самостоятельности Латвии, однако, приспосабливаются к той власти, которая устанавливается, в том числе иностранной, понимая, что малый народ бессилен между  сильными противоборствующими великими державами. Они приспосабливались и к советской власти, и к немецкой фашистской, не покидая родные края.
    С отступлением немцев основная буржуазная масса кинулась в эвакуацию в Германию. В порты Латвии было заведено огромное количество судов для их вывоза. Но многие корабли остались пустыми. И тогда для их заполнения гитлеровцы провели радикальные меры. Создали панику, запугивая людей большевиками. Провели принудительную эвакуацию населения. Охотились за людьми, устраивали облавы, хватали всех, в чём кто был, и загоняли на суда. Корабль за кораблём уходили в Германию с латышским населением. Люди плакали, понимая, что это навсегда. Фашистам нужны были рабы и пушечное мясо.
    Трудящееся население уходило из городов, укрываясь в лесах от облав. Они разбивали там свои лагеря, ждали освобождения. Фашисты свирепствовали, учиняли массовые расстрелы тех, кто ожидал Красную Армию. Трупы складывали в штабеля и сжигали, чтобы не оставить следов преступлений. Более того, раскапывали могилы ранее ими расстрелянных и тоже сжигали.
  Старик ушёл, а я ещё долго сидел в раздумьях о прошедшей войне. Мне не хотелось уходить с этого уютного заведения. Рядом за столик присела русская пара. Торговый моряк с женщиной. Сначала они смотрели, влюблёно друг на друга, а потом, не обращая на меня внимания,  начали выяснять какие-то отношения.
  - Ты, наверное, не понимаешь того, что женщины тоже могут любить, - упрекала дама мужчину.
  - Нет, нет. Я понимаю. Но хочется, чтобы твоя любовь приносила мне радость, а не горе, - говорил моряк.
  Для них ссора, а для меня  интересная философская тема, но я испытывал неудобство быть свидетелем чужой ссоры. Чтобы не слушать их, я попросил официантку рассчитаться. Глянул на часы. О, боже! Восьмой час. Засиделся. Сестра уже давно дома. Выскочил на улицу. Нависла ночь. Сел на знакомый трамвай. В пути вспомнил разговор той пары за соседним столом. Вот как, любят друг друга и ругаются. Значит, любовь может приносить и горе. Что же это за любовь такая? Кто она ему? Жена? Любовница?
   Присматриваясь к остановкам, я вспомнил, что не приметил свою, и не знаю, как она называется. Где же сходить? Рассчитываю на зрительную память, присматриваюсь. Но в тёмное время  многое не узнаю. Спохватился поздно. Понял, что проехал. Сошёл на первой же остановке. Пытаюсь расспросить. Люди пожимают плечами. Молодая дама на пальцах разъясняет, что, мол, назад две остановки. Вернулся. Сошёл - не то. Гражданин указывает мне на следующую улицу, мол, там повернуть надо. Повернул. Вроде та улица, но название другое. Возвращаюсь на трамвайную линию, перехватываю такси. Таксист смеётся. Показывает назад, мол, тут рядом.
    Иду назад от улицы к улице, но не нахожу нужную. Район уже безлюден. С кем встречаюсь - отвечают неохотно. Одни показывают в одну сторону, другие - в другую. Побродив безрезультатно ещё немного, решил снова искать такси. Но такси нет. И, наконец, увидел свою «авеню». Номера заметно отличаются от моего. Но ничего, теперь уже не сверну пока не дойду до цели. Цель оказалась далёкой. И я никак не мог понять, почему у улицы, постоянно изгибающейся, нет конца. Не кольцевая ли она?  Потом догадался, что зашёл с другого её конца. Иду один-одиношенек по тускло освещённой «авеню».
    Вдруг выстрел. Где-то рядом. Шум какой-то впереди за изгибом улицы. Я приостановился, перешёл на другую сторону, чтобы лучше просмотреть вперёд, что там. Ничего не видно. Медленно пошёл вперёд. Вижу вдали человек лежит, распластавшись на мостовой, и никого более. Что делать? Он убит или ранен? Ему нужна помощь? Наблюдаю. Не шевелится.
   Стучусь в первую попавшую дверь. Дёргаю за звонок. Долго объясняю мужчине, через щель приоткрытой двери о случившемся. Он смотрит на меня удивлённо, закрыл дверь. Понял или не понял?  Стучу в другую. Тот же результат. Видимо меня принимают за пьяного.
    Вдруг из-за поворота выныривает машина. Останавливаю. Наши военные. Водитель и капитан. Показываю им на лежащего человека. Объясняю. Подходим к нему. Молодое лицо. Расстёгнуто пальто. Под ним наша военная форма.  Вокруг кровь. Никаких признаков жизни. Пульса нет.
   - Ты, лейтенант, уходи отсюда, пока и тебя не подстрелили, - советует капитан. - Я поеду вызову нашу комендатуру, латышскую милицию. Тебе куда?
   Называю адрес.
  - Садитесь подброшу.
  Когда я сошёл. Они развернулись назад. Взревел резко мотор, и машина  умчались. И тут же мимо меня с другой стороны проехала милицейская машина. Видимо, милицию вызвал кто-то из тех, кому я стучал. Взволнованный я вошёл к сестре.
  - Где ты пропал? Вот гость! Я его жду, а он гуляет.
  Лина была очень возбуждена, но сменила гнев на радость моему приезду. Ведь забралась очень далеко от родного дома и не надеялась, что кто-либо до неё доберётся из родных. Она работала на текстильной фабрике инженером по распределению после окончания института. За ужином  в красках рассказывала о своей работе, о делах на фабрике, а я всё думал о том убитом. Кто же он? За что убили? Но я не стал рассказывать сестре о случившемся убийстве недалеко от её дома, чтобы не устрашить  и не омрачить радость нашей встречи. Вскоре она мне сама стала рассказывать о подобных случаях. Рига неспокойный город. Бандитизм и разгул антисоветчиков-националистов. Значит, война спустя пять лет после нашей победы над Германией продолжается.
    Ещё два дня я знакомился с Ригой тем же методом, съездил на побережье Рижского залива. Покинув Ригу, я был очень доволен тем, что познакомился с типичным западным образом жизни, с иной культурой, местностью, расширил свои познания. Красивый город, но не такой весёлый, как наши русские города. Что-то есть в нём скучное, какая-то мрачная атмосфера в цвете зданий, поведении людей, чем-то средневековым тянет отовсюду. С такими впечатлениями я возвращался в Москву, где явно меньше уюта, тишины, но больше задора «шума городского», яркости красок, контрастов жизни, русского народного колорита и света.
   Мне очень хотелось больше побыть наедине с Сашей. Серьёзно поговорить о его боевых делах в годы войны, почерпнуть опыт асса, отмеченного за подвиги званием Героя Советского Союза. Послушать его взгляды на военное лихолетье. Но, как и все настоящие фронтовики, он не любил особенно вспоминать о войне. Мешал нам серьёзно поговорить и его весёлый нрав. Он хотел жить полной жизнью счастливого человека и не омрачать свои дни тяжёлыми воспоминаниями. Однако уделял мне много внимания. Доставал билеты в театры. За несколько дней я посетил Большой театр, Малый, Театр оперетты, побывал в цирке, в Музее революции, в котором поразили залы, озарённые багряным светом, пробитые пулями знамёна, поднимавшие людей на штурм Зимнего дворца в 1917 году и на борьбу с врагами революции.
   Я не хотел жить у Кетишь, стеснённо там себя чувствовал и на ночь приезжал в Монино к Саше на квартиру,  а утром опять уезжал познавать московские достопримечательности. За ужином пытался навязать ему разговор о его боевых вылетах, тактике. Он отвечал на мои вопросы, но эту тему быстро исчерпывал. Как-то сказал мне:
   - Война ведь не только героизм, но и всякое другое. Это военная жизнь, тяжёлая работа. Старались эту работу выполнять как можно лучше, но  мы не знали, когда совершаем подвиг, а когда нет. Были удачные вылеты и неудачные. Однажды раскромсали  эшелон вдребезги, а оказалось, что не тот. Главный - упустили. Надеялись за тот вылет ордена получить, а получили выговора. Иногда после неудачного вылета не хотелось возвращаться живым. И стыд одолевал, и встреча с начальством пугала. Бывало и так, что  ради выполнения задания полезешь в самое пекло, но, потеряв один-два экипажа, потом жалеешь, вину на себе чувствуешь за гибель товарищей и награде не рад за тот вылет.
    На войне свои измерения. Каждый бой измеряется выполнением задания и сохранением жизни людей. Это сложная математика, замешанная на ценностях жизни человека и спасении Отечества.  Выдержка в боях даётся тяжело. Ведь мы люди. Нам присуще всё человеческое. И долг, и обязанности, желание победить и... желание жить. Не ошибёшься в измерениях - совершишь подвиг, приобретёшь славу. Ошибёшься - накликаешь на себя презрение. Вот так на войне и живёшь, не зная, в каком положении окажешься  через мгновение. В бою не думаешь о подвиге, а думаешь о выполнении задания и сохранении своих товарищей, подчинённых, за жизнь которых ты, как командир, в ответе.   
    Мы и на войне и сейчас много уделяем анализу боевого опыта, главным образом, тактике. Но для боя было не менее важным - состояние души человека. Управлять воздушным боем, атакой по наземным целям, когда время измеряется секундами, а тебе надо оценить обстановку, принять решение и выдать понятные, точные команды, очень трудно. Не всегда это удаётся и не всем это даётся. Война - строгий судья. Она отбирает умелых, и судит смертью тех, кто ошибается. Если мне удалось совершить сотни боевых вылетов, большинство из которых оценены, как успешные, избежать при этом крупных потерь и самому остаться живым, то это и удача и    умение воевать, мастерство лётчика и командира. Я этим горжусь, но не бахвалюсь, ибо были и досадные ошибки, которые мне не дают права бахвалиться.
    Кто расписывает в красках собственные подвиги на войне, умалчивая о своих ошибках, приведших к жертвам, тот просто нечестный человек, хвастун. Настоящие ассы не болтливы. Они знают и свои заслуги, и свои грехи. А даже самый малый грех, твоя ошибка в бою, затмевает всё твоё героическое. А потом, знаешь, на войне трудно измерять вину человека. Так вот, честный человек на себя валит больше грехов, чем их допустил. Нечестный человек - не признаёт свои ошибки, и совсем плохо, если он валит их на других.   
  Воин должен уметь идти на риск, не бояться смерти, но он не всегда имеет право идти на самопожертвование. Нельзя воину неоправданно выводить себя из строя. Он нужен отечеству для того, чтобы добиться окончательной  победы в войне. Однако как уловить в ходе боя обстановку, чтобы сохранить свою жизнь ради дальнейших сражений и не накликать на себя ярлык труса. В начале войны принимали за великий подвиг воздушные тараны лётчиков. Но, потеряв многие жизни ценных бойцов, поняли, что нельзя менять жизнь на жизнь. Если пошёл на самопожертвование, то меняй свою жизнь на десятки жизней врагов. Сталин вынужден был запретить тараны, чтобы сохранить кадры боевых лётчиков и самолёты, как ценнейшее оружие необходимое в  войне. 
   Измерение войны выполнением задач и потерями жизней важно в тактике, как подразделений, так и частей, соединений. Но оно, особенно,  важно в стратегии, во фронтовых операциях. История нам не простит излишние потери в войне из-за ошибок стратегов. Мы победили, но мы потеряли много людей.  Есть, конечно, объективные причины. Но каждая потерянная жизнь по ошибке кого-то - непростительна, даже если она вкладывается в теорию вероятности потерь.
   Внимательно слушая брата, я соглашался с ним:
  - Да, война - это такие экстремальные условия, в которых трудно действовать безошибочно.
  - Тем более трудно тем, кто не набрал опыта, боевой закалки, не владеет ещё достаточным мастерством ведения боя. Их трудно обвинить в чём-то. Но сами они, как и опытные бойцы, переживают за неудачный результат своих действий, тем более, если это повлекло жертвы. Мы много раз над могилами своих товарищей произносили слово «Прости». 
  Сейчас главная задача - научиться воевать с малыми потерями, добиваться победы не жизнями людей, а умелым использованием оружия. Надо избегать не нужного самопожертвования. Но главнее всего - не допустить войны. Для этого нужна и сильная армия, и сильная страна, её экономика,  высокая политическая активность народа.
    Это было хорошее откровение брата. Оно зарядило моё военное мышление надолго.
    У Саши я встретил Новый год. Посидели дома. Потом отправились в Дом офицеров на новогодний вечер. Танцевал я мало, так как все дамы были со своими кавалерами. Поэтому чаще наведывался в буфет, чтобы где-то скоротать время. Присматривался  к знаменитостям. О, сколько там было тех, с кого хотелось брать пример. Вспоминал то, что ранее слышал или читал о них. Уезжал из Монино с хорошим зарядом своего духа и новых устремлений.
   
НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

    Прибыл в Батайск. Мои друзья уже на месте. Здесь они и новый год отмечали. У них отпуск был короче, так как ездили в более близкие края и потому на дорогу получили меньше суток. Сразу же меня ошарашили новостью - нас троих переводят из Батайска в Зерноград, работать во 2-м  учебном полку. Лица их нерадостные и меня охватило разочарование. Какое мы испытали счастье, что нас оставили в полку боевого применения. И на тебе!  Не начавшись, кончилась наша карьера в этом полку. Едем в учебный полк. Там будем учить курсантов не боевому применению, а всего лишь технике пилотирования, да ещё и не знаем на каких самолётах, на боевых или учебных.
   Ругаем начальство. Нехорошо с нами поступили. Лучше бы сразу отправили в учебные полки, чтобы не было этого ужасного разочарования. Но, что поделаешь... Будем ждать приказа в надежде, что ещё отменят наш перевод. А пока садимся за стол, выпиваем за встречу и делимся отпускными впечатлениями.
  - Никто из вас не женился? - спрашиваю друзей.
  - Я в следующем отпуске, наверное, женюсь, - говорит Ростислав.
  - А я, когда найду невесту. Старую знакомую упустил. Вышла замуж, - сокрушается  Басов.
  - Ты её любил?
  - Да нет, не успел. Думал ныне полюблю... Опоздал. Хорошо, что не успел влюбиться. Я ей собственно и письма не писал. Приветы передавал через других. Держал в резерве, если лучшую не найду.
  - Ишь ты, запасливый какой, - удивляюсь я его практичности.
  - Понятно, почему она меня не стала ждать. Выскочила за другого. Девичье дело такое, нельзя упустить случай, если он подвернулся. Девчата выходят замуж больше по необходимости, чем по любви.
  На второй день захожу к командиру эскадрильи доложить о прибытии из отпуска. Он объявляет мне о решении начальника училища отправить молодых лётчиков в учебные полки, так как этот полк будут готовить к переучиванию на реактивные самолёты.
   Вот так новость! Скоро училище будет обучать курсантов на реактивных самолётах
  - Так надо молодым дать дорогу на реактивную технику, - закидываю удочку в надежде что-то изменить в нашей судьбе.
   - Полк уже укомплектован  лётчиками со стажем. Приказ отдан. Никто ничего менять не будет.
   Всё предельно ясно. Дальнейшие ходы бесполезны. Спецшкола и курсантские годы научили меня жить не так, как хочешь, а так, как надо для дела, отечества. Хотя и больно на душе, но надо пересилить свои желания и подчиниться делу. Зерноград, так Зерноград. По рассказам это небольшой городок в Сальских степях, который не на всех картах найдёшь. Ещё его именуют «Верблюд», по наименованию железнодорожной станции. Это нехорошее название отталкивало, но выпускники 2-го полка чаще именовали его именно так, вкладывая в это слово какой-то сарказм, что создало у нас плохое впечатление о месте нового назначения. Говорят место пустынное, ветреное, пыльное.
   К тому же 2-й полк по выполнению планов и дисциплине числился в числе отстающих. Курсанты, которые должны выпускаться раньше нас на год, окончили училище после нас на два месяца позже.  Мы готовились к отъезду не в лучшем настроении.
  Однако некоторые курсанты этого полка кое-что и хвалили. Это не город, а посёлок. В нём два института: Сельско-хозяйственный и научно-исследовательский, опытная селекционная станция. Город учёных, студентов и военных. Говорят, что офицерам скучно не будет. Посмотрим.
  В ожидании приказа мы бездельничали. Ходили в кино,  вечерами выпивали, веселились. Главная тема холостяков - девушки. Учили друг друга, как надо с ними обращаться, чего добиваться, как выбирать невест, как потом жить с женой. Круг вопросов широкий, но ещё непознанный и полемика в каком-то смысле бесплодна, но полезна в плане формирования отношения к женщине. Нередко, когда Краснослав вносил в наш разговор пошлость, беседа накалялась. Мы с Григорьевым старались держать линию, что офицер должен быть везде примерным, хорошо воспитанным и, тем более, в отношениях с женщинами. Мы - лицо не только армии, но и всего советского строя. Армия всегда должна быть образцовой во всех отношениях  и уважаемая  народом.
   - Надо во всём руководствоваться совестью, - говорит Ростислав.
  - Да! Совесть - это барометр нашего поведения, - поддерживаю его.
- Совесть - моральная норма, но есть ещё естественная потребность, которая давит на совесть своим могуществом, остротой. Девчат надо побеждать, - подзадоривает нас Басов.
 - Девчат, как и природу, нельзя побеждать. С ними надо сотрудничать, - спорю с ним.
  Кажется, убедил, и мы пьём за доброе сотрудничество  мужчин и женщин.
    Иду по улице, на которой живёт Клава. Надеюсь пройти мимо не замеченным. Но вопреки моим желаниям вижу - из калитки выходит она и садится на скамейке. Взглянула на меня и стала поправлять платок, пальто. Ждёт моего приближения, приветливо улыбается.
   - Здравствуй.
   - Здравствуй.
   Не сажусь. Разговариваем. Она,  лукаво улыбаясь, говорит:
   - Что же ты не приходишь?..
   - Был в отпуске.
  - Сегодня придёшь?
  Из калитки выскакивает девочка лет пяти:
  - Мама, а где дедушкины галоши?
  Мама? Смотрю на девочку удивлённо, потом - на Клаву. Теперь она уже мне не кажется такой юной, как прошлый раз, но не похожа ещё на тот возраст, когда становятся мамами.
  - Наверное, в сенцах, за дверью, доча, - отвечает Клава.
  - Иди поищи, - просит девочка.
  - Люсенька, сама поищи. Видишь, я с дядей разговариваю.
  Девочка убежала.
  - Почему она тебя мамой называет? - спрашиваю, зная, что иногда маленькие дети, если у них нет мамы, называют так старших сестёр.
  - Это моя дочка, - отвечает мне «юное существо»
  - Дочка? Такая большая? Сколько же тебе лет?
  - Двадцать второй, - улыбается Клава.
  Боже! Она моя ровесница.
  - Ты замужем?
  - Да
  - Где же муж?
  - В тюрьме...
  - За что?
  - За хулиганство...
  Ты не боишься, что он вернётся и спросит тебя - с кем гуляла?
  - Боюсь.
  - А встречаешься с кавалерами...
  - Чувства тянут... Их не остановишь... Вернётся - пусть хоть убьёт. Я его не любила. Он меня страхом взял. Его все боялись... Такой хулиган... Мне было ещё пятнадцать, как я стала беременной от него. Поживу пока он сидит...
  - И уже жила с кем?
  - Жила... У меня и жених есть. Выйду за него и уеду. Пусть муж ищет...
  - Где же твой жених?
  - В Новочеркасске... Курсант он... Сказал - женится на мне...
  - Есть жених, а ты меня приглашаешь...
  - Он же мне ещё не муж... А я уже - не девчонка...
  Мои мысли пошли кругом. Мне казалось, что ей и восемнадцати нет, а она уже опытная дама. По-хозяйски распоряжается всем своим женским. Не теряет время, чтобы наслаждать свою природу... 
  - Ну, мне пора, - говорю ей...
  - Приходи завтра вечером. Папа в ночь на дежурство уйдёт.
  - Завтра?
  - Ага. Часов в восемь. Я Люську уложу и выйду...
  Открывает мне зелёный свет к своему телу. На случай, пока жених не прибудет или с перспективой, увлечь, сделать меня своим мужем?
  - Завтра не приду.
  - Занят?
  - Завтра я уже буду в другом городе, на новом месте службы.
  - Да? Уезжаешь? Далеко?
  - Далеко...
  - Насовсем?
  - Насовсем...
  - Вот беда...
     К новому месту службы ехали весело, как и подобает молодым, здоровым оптимистам. Едем туда куда «Родина-мать зовёт». Этот призыв нам знаком с военных лет. Он обязывал всех граждан СССР жить по долгу,  во имя Родины, ставя  свои личные нужды на второй план... Для военных это не просто призыв, а моральный приказ.
  У нас большой багаж. Много  обмундирования. В чемоданах нижнее бельё на все сезоны: сатиновое, байковое, шерстяное, парадные костюмы. В коробках упакованы: парадная шинель, сапоги хромовые и яловые, куча портянок, носков,  кожаные куртки, лётные костюмы. Летние - лёгкие. Демисезонные - ватные.  Зимние - меховые, унты и унтята меховые, галоши к ним и пр.
  Вагон дореволюционный, забит людьми. Мы с шутками-прибаутками распихиваем багаж на полки, под лавки. Люди уважают армию, уступают места, помогают нам разместиться. Нам недалеко. Два часа езды. Они рады весёлым парням-лётчикам. Для них мы экзотика! Когда ещё рядом с такими окажешься. Весь вагон завели смехом. Скучная дорога - длинна. Весёлая - короче.
   Ещё на станции в ожидании поезда напились пива. Ростислав кинулся в туалет, а он не работает. Ждёт станцию, танцуя. Но поезд идёт медленно, мучая человека. Мы над ним насмехаемся, но на первой же остановке выскакиваем все вместе из вагона по той же нужде.
  При подъезде к Зернограду припали к окнам, вглядываясь в темноту, где он тот город, где мы будем служить. Но никаких огней, хотя ещё одиннадцать вечера. Поезд гремит на стрелках и вот первые проблески, показались кой-какие тусклые огни. Вокзал с вывеской - станция «Верблюд».
   Нам смешно. Хохочем. Почему станцию так назвали? Говорят, когда строили железную дорогу и определили место станции в степи, где будет развёрнуто строительство посёлка, стоял один верблюд. Так и назвали место - у верблюда. А потом и станция наследовала это название. А позже посёлок назвали Зерноградом, так как развернули здесь большой научный сельскохозяйственный центр.
  Тащим к выходу вещи. Выгружаемся. Перрона нет. Сбрасываем на землю баулы. Долго стоим, всматриваясь в ночь. Размышляя куда же нам идти и как тащить свой груз.  Расспрашиваем дежурного по станции.
  - Идите прямо за поездом по железной дороге до переезда.
 - Далеко?
 - За семафором.
    Ого! С нашими чемоданами, баулами? Навьючиваемся и в путь за поездом по шпалам. Шалим и нам очень весело. Вот и военный городок без ограды и проходных. До штаба ещё через весь городок. Находим штаб. Представляемся дежурному по полку. Он задумывается, что с нами делать в полночь. Звонит начальнику штаба. Кого-то вызывает по телефону. Посыльный нас провожает в учебно-лётный отдел, на второй этаж в небольшой класс. Там уже хозяйничает какой-то старшина. Здесь и  будем жить. Гостиницы в полку нет.
    Ещё час уходит на обустройство. Нам приносят кровати, матрацы, постель. Умывальник в соседнем подъезде, в казарме. Туалет на улице, за зданием. Вот и временное общежитие, пока не найдём себе частные квартиры. Перекусив, отходим ко сну в четвёртом часу.
    Проснулись поздно. Почистились, побрились, пошли  представляться начальству.  Попутно осматриваем военный городок. Большое общее служебное здание в три этажа, трёхэтажный дом офицерского состава, два одноэтажных каменных здания, штаб в два этажа, ряд мелких служебных построек. По центру три общих больших туалета. Вот и всё. Тут же за лесополосой начинается аэродром.
   Командира полка нет. Распоряжается начальник штаба, но, видимо, в соответствии с решением командира, который, очевидно, знал о нашем прибытии, и уже определил нас по эскадрильям. Начштаба обоих моих друзей направляет в 1-ю эскадрилью, которая летает на учебных самолётах Як-18, а меня в 3-ю, летающую на боевых самолётах Ла-9. Славки огорчены. Я рад, что попал на боевые самолёты, но огорчён, что остаюсь один, без друзей. Мы возражать не стали, потому что командир полка, подполковник Авакумов, всех нас хорошо знал. Он был заместителем командира полка в Новочеркасске. Ко мне он относился с уважением, так как я отлично учился и летал, был приказом по училища объявлен «курсантом-эталоном». Видимо, по этой причине он отдал мне предпочтение, направив в эскадрилью боевых самолётов.
  Иду в 3-ю эскадрилью. Нахожу её командира. Он стоит в канцелярии спиной к выходу, рассматривает какие-то графики. Ожидаю, когда развернётся, но он занят. Не выдерживаю и громко докладываю. Он не обернулся. Ну и выдержка!
   - Откуда?
   - Из Батайска.               
   - Выпускник?
   - Из 3-го полка
   - Мне такие не нужны, - отвечает, не взглянув. - 3-й полк от слабаков освобождается, и к нам суёт их.
  Вот те на! Не так доложил? Может, надо было сказать - выпускник. Ну, перипетии жизни! Каждое слово, каждый случай могут повернуть судьбу человека в иное русло. Человек, как лист на ветру. То в одну сторону его сдует, то в другую.
   - Но меня начальник штаба к вам направил, - заявляю я
   - Иди к начальнику штаба и скажи, что у меня эскадрилья полностью укомплектована.
   Грустно стало от такой встречи. Плетусь в штаб. Начальник штаба долго убеждает по телефону  командира эскадрильи,  что так распорядился командир полка. Но тот упрямится. Начальник штаба бросает трубку.
   - Ладно, иди пока во 2-ю эскадрилью. Приедет командир, разберётся.
   Иду во 2-ю аэ, которая летает на учебно-тренировочных самолётах Як-11. Там из канцелярии слышен крепкий мужской хохот. Заглядываю. На столе сидит, свесив ноги, симпатичный капитан, что-то рассказывает. Вокруг офицеры в слезах от смеха. Мне эта картинка нравится.
  - Вам кого? - замечает меня капитан.
  - Мне командира.
  - Заходи.
   Осматриваю всех, пытаясь угадать, кто же командир.
  - Что вам? - тот же вопрос.
  - Мне командира.
  - Ну, так что вам?
  Мне бровями показывают на капитана на столе, что, мол, это и есть командир.
  - Товарищ капитан, лейтенант Великодный прибыл в ваше распоряжение!
  - О, какой молодец! А мы тут думаем, кого отправить сегодня в наряд. Где устроился?
  - В  классе УЛО.
  - Хорошо устроился. Заступишь дежурным по полку. Инструктаж получишь у адъютанта, - кивает головой на широко улыбающегося капитана рядом с ним.
   В это время открывается дверь, заглядывает ещё один выпускник, более позднего выпуска из этого полка  - Вася Костюченко.
  - Что вам?
  - Товарищ капитан, прибыл в ваше распоряжение!
  - О, как хорошо! Кто из вас моложе?
    Переглянулись мы с Васей, не понимая к чему этот вопрос.
  - Он позже выпускался, - отвечаю я. - Наверное, младший.
  - Значит, в наряд пойдёт Костюченко. А вы, Великодный, свободны. Устраивайтесь.
  Вот оно в чём дело. Выходим. Вася ворчит на меня:
  - Подставил.
  - Да я то откуда знал замысел командира.
    Разыскал друзей. Становимся на довольствие. Поели плотно в  столовой, и пошли смотреть город, искать квартиру. Идём через широкий пустырь по замёрзшим кочкам. Центральная часть города всего в километр длинной и метров 700 шириной. Одна асфальтированная улица им. Ленина с тротуарами, и деревьями. Другие - в глубоких рытвинах. Дом культуры, чайная, которую одни называют «рестораном», другие - «гадюшником». Недалеко хорошее здание Сельскохозяйственного института, через дорогу от него - Научно-исследовательский институт, студенческая столовая. Вправо - жилой массив из трёхэтажных домов. С северо-западной стороны от центральной части - посёлок станичного типа. Такой же посёлок за железной дорогой - с юго-запада. С юго-востока - наш военный городок.
    Кругом степь, но не такая уж пустынная, как нам говорили. Виднеются лесополосы. Ничего. Жить можно. Мы не баловни из дворянского рода, роскошной жизни не знали. Для нас главное не место жизни, а род службы.
   Тут же, в центральной части города мы нашли квартиру в каменном одноэтажном домике. Решили жить неразлучно втроём. Вышла старушка. Узнав цель нашего визита,  позвала дочь Машу, женщину лет тридцати. Маша, привыкшая, видимо, к военным квартирантам, была  нам рада. Прибыль в шестьсот рублей не лишняя. Да ещё не будет забот об угле. Нам, военным, его выписывают. Быстро договорились. Комнату нам отвели светлую, с большими окнами. Хорошо выкрашены полы. Чистота идеальная. Маша работает в больнице сестрой-хозяйкой. Она накрывает нам постели белоснежными накрахмаленными простынями. На подушки надевает чистые наволочки.
    Мы довольны. Уходим на ужин. Возвращаемся, слышим в городе музыку. У Дома культуры народ. Субботний день. Заглядываем в культурное заведение. В фойе - буфет. Полно молодых офицеров. В зале - танцы. Много девушек. Знакомимся с местными офицерами-холостяками. С бутылками идём на квартиру отметить новоселье.
   Маша встречает нас на пороге. Приказывает снять обувь, дома ходить только в носках. Проходим в комнаты. Слышим женские голоса. Оказывается, с Машей и её мамой живут ещё две взрослые дочери. Знакомимся. Вера приехала на выходные из Ростова, там она работает. Надя вернулась с работы. Возраст их неопределённый. Ничем не привлекательны. Но Славка Басов потирает руки. Ему нравится Вера.
   Накрыли стол. Выпили за новоселье и уставшие собрались спать. Раздеваемся. Но не так просто у этой хозяйки. Приглашает мыться. Ставит на табурет большой эмалированный таз, наливает в него горячую воду. Надо же - комфорт. Подхожу первым мыться. Маша тут же:
   - Головы вам буду мыть я. Остальное - сами.
   Мы рассмеялись.
   - Маленькие мы что ли?
   Но Маша неумолима. Не успел я среагировать, как она окунула мою голову в воду. И начала быстро двумя руками мылить волос, как бывало в раннем детстве меня мыла мама.
  - Маша, я сам!
  - Нет, нет!
  Мы хохочем, а она энергично поочерёдно нам моет головы. Ноги сами моем в тазике, но она проверяет. Убедившись, что гигиена полностью соблюдена, разрешает идти в постель. О, какая благодать чисто вымытым лечь в постель, пахнущую свежестью!
   Засыпаю и слышу, как Краснослав шепчется с Верой, где-то в коридоре. «Ловелас»!
  В зимнее время в маленьком городке, даже в выходной день простор для отдыха не широк. После завтрака зашли в полковой клуб. Там биллиардная. Гоняли шары до обеда. Я показывал класс местным офицерам. Удивлялись моему мастерству.    
 Вечером зашли в чайную попить пива. Просторный зал, но деревянный пол грязный, затоптанный. Столы накрыты потёртыми клеёнками. Выпили по кружке пива, по второй. Заходит майор, плотного сложения.
  - Пивко пьёте?
- Так точно, - встаём мы, хотя не положено в таких заведениях вставать, но с уважения к старшему, и приглашаем его. - Садитесь, пожалуйста, к нам.
 Садится. Заказываем ему пиво.
 - Вы откуда?
 - Прибыли в полк для прохождения службы.
 - Хорошее пополнение...
 Расспрашивает о нас, как учились, как закончили. Потом отвлечённый разговор на разные темы. Мы стараемся вести себя корректно. Старший офицер, на три чина выше нас. Понравился он нам, общительный, но засиделся за столом. Нам бы на танцы ещё заглянуть, а он всё беседует и беседует. Угостили его водочкой, заказали закуски, не выпытывая, кто он. Да мало ли майоров в полку. Начиная с командира звена категории майорские, так что не менее четверти лётчиков должны быть майорами. Он тоже о себе не распространяется. Наконец, хорошо загруженный пивом и захмелевший, он встал на ноги, пожал нам руки, поблагодарил за угощения и почти уверенной походкой направился к выходу.
  Мы, рассчитавшись, ушли на танцы. Присматривались к незнакомой публике, а публика - к нам, новичкам в городе. После каждого танца танцующие расходятся по группам. Местные офицеры нас просвещают, где кто кучкуется, где студенты, где учителя, работники НИИ, совхозные и пр. На военном языке это означает - рекогносцировка, ознакомление на месте, или разведка  с целью определения дальнейших действий. Девчата сельские, нашенские, не крашеные, не пудреные, натуральные, какие есть. Лишь две дамы выделялись лицами с ярко крашеными губами и напудренными щеками. Около них вертелся старший лейтенант, сильно пахнущий одеколоном. Смуглое лицо, голубые глаза,  приглаженный редкий каштановый волос, вздёрнутый нос с узкими ноздрями, широкий рот с рядом золотых зубов. Хотя не был красивым, но всем своим поведением, жестами он  демонстрировал себя публике - вот я каков!
 Мы встретились с ним в буфете. Не церемонясь, он, как бы глядя сверху на нас молодых, хотя был ниже ростом, сказал:
  - Новички? Игорь! Давайте выпьем для знакомства.
Познакомились. Он говорил на хорошем русском литературном языке, хотя в его внешности было что-то  молдаванское.
- Он - молдаванин? - спросил я у одного уже ранее из познакомившихся офицеров.
- А хрен его знает, я его личное дело не изучал, - ответил тот, улыбаясь. - Фамилия - Довбыш. Может украинец,  гуцул какой-нибудь. Но фраер, будь здоров! Любит прихвастнуть.
 Игорь оказался компанейским. Всё время говорил в стиле юмора, острил, рассказывал анекдоты. К концу танцев спохватился:
 - О, заболтался я с вами. Надо идти к дамам. Скоро развод.
 - Что за развод? - спросил я.
 - Ты не знаешь, что такое развод? - удивился он.
 - Развод нарядов знаю, а что означит развод на танцах - не ведаю
- Это, значит, конец танцев. Начинается развод девчат к калиткам, а дам - по постелям, - широко улыбнулся он. - Я увлекаюсь дамами.
 Утром мы явились на службу. Хотели представиться командиру полка, но его всё ещё не было. Идём представляться его заместителю. Читаем на дверях надпись: «Майор Чурсин» Стучимся. Получив разрешение,  заходим и видим того майора, с которым вчера пили пиво.  Представились. Он не подал нам руку, как вчера, не пригласил сесть. Был строг лицом, но помят. Видимо, не отошёл ещё от вчерашней выпивки. Мы же чувствовали себя прекрасно, были бодры, настроены на хороший лад.
- Что же вы... только прибыли и уже по гадюшникам ходите, пьянствуете, - заговорил Чурсин сурово. - Что мне вас сразу на гауптвахту отправить, или как? 
Я не верил своим ушам. Может ли так поступать человек с нами, вчера посидевший в своё удовольствие за наш счёт. Почему вчера присел к нам, не сделав никаких замечаний? Хотя - за что? Офицерам не запрещено посещать питейные заведения.
- Мало того, что сами пьёте, так и начальство спаиваете, - продолжал майор. - Напоили, так проводите!  Не дело бросать... старших...
 Вот оно что? Ему нужны были провожатые. Видно, много выпил. Но выходил будто бы уверенно.
- На первый раз я вас предупреждаю. В другой раз накажу. Ступайте в эскадрильи.
 Мы вышли обескураженные и разошлись по своим подразделениям. Нехорошее начало службы в новом полку.

СЛУЖЕБНЫЕ  БУДНИ

Пришёл я в эскадрилью. Лётчики уже ушли в классы учебно-лётного отдела на занятия в системе командирской подготовки. Занятия начались. Дождался перерыва. Звонок, и из класса выходят лётчики, весёлые, улыбчивые.
- Опаздываешь! - улыбается мне заместитель командира эскадрильи капитан Бузенко. - А я хотел уже розыск посылать.
- Ходил в штаб представляться командиру полка, а его нет.
- Он на сборах, будет не скоро... Знакомься  с лётчиками. - Виктор, представь его ребятам.
Виктор, высокий, симпатичный, с приятным улыбающимся лицом, взял меня за локоть и повёл к лётчикам в коридор. Там облако табачного дыма. Хохот.
- Ребята, к нам пополнение! Знакомьтесь. Лейтенант Великодный.
- Звать как? - кричат из толпы.
- Леонид, - ответил я.
- Лёня, для начала свежий анекдот расскажи, а вечером встреча в чайной - прописка будет, - говорит маленького роста лейтенант и смеётся заразительно, по-детски.
- Не шути! - обрывает его Виктор. - Он только с отпуска. Прописка - после получки.
Я рассказа анекдот, который впервые услышал в Москве:
- Пришёл мужчина в буфет.  Спрашивает: «Сколько стоит бутылка коньяку?»  Ему отвечает буфетчик: «113 рублей».  «А сколько стоит одна капля?» «Капля? - пожал буфетчик плечами. - Капля ничего  не стоит».  «Тогда накапайте мне сто капель».
Посмеялись. Дальше пошли расспросы, шутки. Коллектив в основном из лейтенантов и старших лейтенантов. Как выясняется почти все  лётчики  - холостяки. Меня радует, что нет заметной разницы в возрасте, что в коллективе царит дух юмора, задора, молодости.
Звонок. Заходим в класс. Виктор приглашает меня сесть рядом с ним. После короткого общения я понял, что этот человек будет моим другом. В нём чувствовалась сочетание сильной натуры с доброй душой, особое дыхание теплоты. 
 Занятия шли по методике проведения предварительной подготовки курсантов к полётам. Замкомэска объяснил суть темы, а потом началась активная дискуссия, в которой не было пассивных. Все спорили, доказывали, приводили примеры из своего опыта. Серьёзное переходило в юмор. Мое впечатление, что я попал не на занятия академического типа, а в весёлую, любознательную компанию, в атмосферу приятной свободы, где все спорят, чтобы понять лучше изучаемый предмет, где каждый вправе иметь собственное мнение и высказывать его. Ведущий занятие капитан Бузенко не выставлял себя всезнающим педагогом. Он выслушивал всех, со многими соглашался. С кем не был согласен, не сам опровергал, а старался дать другим его опровергнуть. Получалась эффективная форма познания. Занятия быстро пролетели, а по теме лётчики продолжали спорить на перерыве, по дороге в столовую и даже  в столовой. 
Хороша методика занятий - радовался я, так как был приверженцем демократических отношений среди людей во всем. Но в этом воинском коллективе демократизм не выходил за рамки уставного порядка, уважения к старшим. Когда надо, обращались официально по воинскому званию. Свобода общения разумно переплеталась с уставным порядком. Не было казённого и не было наигранного, всё в рамках естественного и корректного поведения людей.
Я вспомнил бытующий в армии афоризм: «Авиация - мать анархии». Оно - не справедливое. Авиация имеет свои особенности. Здесь многое решает дружба и доверие. Полёты требуют особого внимания к настроению лётчиков. От их психического состояния зависит успех полёта, а главное - его безопасность. К лётчику, работающему в полёте фактически в экстремальных условиях, нельзя подходить по казённому.  Его нельзя выпускать в полёт взвинченным, без хорошего настроения. Он должен уходить на задание спокойным, чтобы в воздухе, в скоротечно меняющейся обстановке, действовать хладнокровно,  взвешенно, принимать правильные решения.
 Ещё, будучи курсантом, я заметил, как меняются инструктора в обращении с курсантами. Они требовательны и строги на предварительной подготовке, но, провожая курсанта в самостоятельный полёт, перед вылетом становятся к нему ласковыми, по-отцовски благожелательно отдают последние указания, предупреждая об осмотрительности в воздухе, требуя осторожности в действиях. Они знают сложность лётного дела и то, что одинокому в полёте пилоту никто не поможет. Только он сам будет бороться со всеми опасностями. Может потому, что в авиации казенщина уступает место душевности,  кому-то  из высоких воинских начальников, далёких от понимания психики лётчика, сложности его труда, и показалась «анархия», и он в горячке произнёс это изречение.
Другой причиной появления такого афоризма, вероятно, послужило то, что  авиацию нельзя ввести в строгие рамки воинского распорядка дня, в жёсткие схемы воинских уставов. Лётная работа всецело зависит от метеоусловий, а погода часто меняться не только в течение дня, а иногда и в считанные минуты. Авиация каждый день и каждый час приспосабливается к переменам погоды. Её деятельность подвижна, как подвижен ветер, облака, туман, осадки. Авиация самый динамичный род войск и самый зависимый от многих факторов природы, а так же от физиологии и психики лётчиков. На неё нельзя за это сердиться и, тем более, её ругать, как делают некоторые высокие  чины, далёкие от авиации. 
 Начались первые будни моей службы. Напряжённый учебный ритм. Ежедневно занятия по шесть-восемь часов. Высокие требования к углублению знаний по всевозможным инструкциям, регламентирующим лётную работу, по теории полёта, конструкции самолёта и двигателя, системам вооружения,  самолётовождению, тактике и пр. Частые занятия по физической подготовке.
Мне, как начинающему лётчику, приходилось напряжённее учиться, чем другим. Надо было изучить в деталях новый район полётов в радиусе 300 километров, чтобы безошибочно с воздуха опознавать населённые пункты, дороги, реки, озёра  и прочие приметы местности во избежании потери ориентировки при выполнении  полётных заданий. Нужно было восстановить в памяти конструкции двигателя и самолёта, так как на Як-11 я уже давно не летал. Хорошо познать методику обучения курсантов. Сдать массу экзаменов и зачётов по разным предметам, инструкциям, чтобы получить допуск к полётам и обучению курсантов.
   Будни были напряжёнными. Но они мне казались праздниками. Всё для меня в новинку. Жизнь идёт по стезе осуществления мечты. Познаю новые обязанности офицера, лётчика-инструктора. Новые отношения, новых товарищей, новые условия быта. Настроение - прекрасное. Радостно оттого, что я влился в коллектив профессионалов-лётчиков, вышёл на главный рубеж своей мечты.
  Каждый раз, входя в здание учебно-лётного отдела, я приостанавливался у входа с надписью «Летать выше, дальше, быстрее всех» и отдавал этому призыву поклон, лёгким наклоном головы.
- Кому ты кланяешься? - однажды спросил меня Витя.
- Это моя икона, - отвечал я, кивая на лозунг.
- Не икона, а молитва.
- Нет, не молитва, а икона, - не согласился я. - На такие девизы нам надо не молиться, а осуществлять их. Молитва - это просьба о помощи, а какая нам нужна помощь. У нас всё есть. Нам всё дано. Действуй! Осуществляй! 
- Вот это правильно! - послышался за спиной голос командира эскадрильи. - Нам, лётчикам, не надо искать  бога и умолять его о помощи. Мы сами - боги, хозяева неба и своей судьбы.
 Эскадрилья - это семья. Мне нравятся в ней прекрасный дух молодости, силы, уверенности ребят в себе. Здесь каждый - личность. Все образованные, знающие, оптимистически настроенные, физически здоровые, жизнерадостные. В отношениях не чувствуется казёнщины. Неслышно начальственных приказов, команд, окриков. Во всём товарищество, дружелюбие, как среди лётчиков-инструкторов, так и во взаимоотношениях с  командирами звеньев, руководством эскадрильи. Весёлого нрава был и командир эскадрильи капитан Ягупов. Красивый, умный, молодцеватый  франт, прекрасный лётчик. За всем этим благоприятным не замечалось напряжение воинской службы, которая фактически не оставляла времени для личной жизни вне её. 
Огорчало лишь то, что аэродромы училища были грунтовыми, не было достаточных средств для подготовки их к полётам в зимнее время, тем более в весенние дни распутицы.  Лётчикам, жаждущим полётов, приходилось это время года проводить на занятиях  в классах.
  По боевому расчёту я оказался  резервным лётчиком-инструктором в 1-м звене, которым командовал капитан Соловов. Лётчиками-инструкторами в нём были лейтенанты Буданов Иван, Степанов Василий, старший лейтенант Фомин Всеволод. Я быстро сдружился с ними, а также другими лётчиками эскадрильи: внимательным Витей Прощеваевым, добродушным Жорой Тегиным, шутливым Костей Коробейниковым, всегда смеющимся, прекрасным гимнастом Жорой Локтионовым. Товарищеские отношения сложились с говорливым Костей Степановым, который постоянно искал с кем поговорить, и носил кличку  «шептун» за свой назойливый тихий шепелявый говор.
Общительными были и наши старшие товарищи: командир звена капитан Панфилов, адъютант аэ капитан Свищёв, инженер капитан Жалов. Для дружбы был большой простор, как в эскадрильи, так и в полку.
  Однажды вызывают меня к командиру эскадрильи. Захожу в канцелярию. Там стоит один наш капитан. 
 - Завтра с капитаном, - кивает в его строну командир. -  Повезёте в Батайск курсантов, закончивших учёбу в полку. Идите с ним  в казарму, проверяйте готовность курсантов к отъезду и решайте все вопросы.
Я по натуре - подвижник. Всякое событие, изменяющее обстановку моей жизни хоть на минуту, всегда меня радует. Люблю перемены. Они вносят новизну в жизнь, способствуют познание  иного.  К тому же, это  проверка своих способностей решать какие-то дела.
Сутки ушли на подготовку. И вот погрузка курсантов в вагоны пассажирского поезда, и мы в пути. Вокруг капитана образовалась одна кучка любознательных курсантов, вокруг меня - другая. Некоторые воспользовались возможностью поспать, залегли на полки. Мне приятно чувствовать себя в роли офицера-воспитателя, отвечать на вопросы курсантов, разъяснять им проблемы, высказывать свои мысли. Стараюсь быть тактичным, проверяю своё умение общаться с теми, кого должен воспитывать, обучать профессии, учить жить. Наблюдаю, как они воспринимают меня. Не уходят, круг расширяется. Значит, им интересно со мной, и это - главное.
Два часа езды поездом проходят незаметно. Мне было интересно. Даже пожалел, что мы уже приехали.
В Батайске при переходе с вокзала в училище, а это не короткий путь, я вспоминал все свои предыдущие движения по этому маршруту. По нему я прошёл впервые, когда из Краснодарской спецшколы нас привезли в училище. Мы шли тогда, юные романтики, мечтатели о небе, и всё смотрели вперёд - где же  оно, это заветное училище, наша надежда, лётная альма-матер. О, как мы были рады, увидев ворота с огромной авиационной эмблемой, распластавшей серебряные крылья на голубом фоне. Под эмблемой  надпись: «Батайское военное авиационное училище лётчиков им. Анатолия Серова». Тогда у меня дух перехватило.
На этом маршруте всё было, как прежде, та же ухабистая булыжная мостовая, те же улицы, крашеные деревянные домики. А в моей жизни столько произошло перемен. Столько взято новых высот. Пройдена учёба в теоретическом батальоне. Освоено  четыре типа самолётов. Получено офицерское звание. Я стал не только лётчиком, но и назначен на должность лётчика-инструктора.
 К вечеру мы передали курсантов местному начальству. До отхода  поезда оставалось более трёх часов. Что делать?
- У тебя есть тут знакомые? - спрашивает капитан.
- Нет, - ответил я, так как не предполагал к кому-то идти.
- Ну, тогда пойдём со мной.
- Куда?
- Проверим тут одну квартиру. Если есть кто дома, посидим. Если нет, пойдём в буфет на вокзал пиво пить.
Дул холодный порывистый ветер. На улице не уютно. Оставаться сидеть в казарме, в ожидании отъезда, не хотелось. Деться некуда. Я пошёл с капитаном. Подходим к магазину.  Капитан глянул на замок, висящий на его дверях, и сказал:
- Магазин закрыт, значит, Настя уже дома. Пойдём к ней.
Идёт вокруг магазина во двор. Я следую за ним, не спрашивая, кто такая Настя. Во дворе старый домик, вросший в землю.  Капитан стучит в дверь. Никакого отклика. Открывает её и входит. Я вижу через открытую дверь в комнате малых детей.
- Где мама? - спрашивает их капитан.
- Куда-то ушла.
- Подождём, - ворчит он и посматривает на часы.
Вскоре входит во двор плотная низенькая женщина лет сорока. Присматривается к нам в темноте, видимо пытается узнать.
- Надь, привет! - бросается к ней капитан. - Ты меня не узнаёшь? А помнишь, в прошлом году я был у тебя. Или в позапрошлом?
Мне становится не по себе. Чувствую, что в их знакомстве есть что-то сомнительное.
- А-а-а,  - вспоминает Настя. - Вам водочки? Давайте деньги.
- Давай! - командует мне капитан.
Невольно подчиняюсь. Достаю деньги.
- Пойдём! - теперь уже командует Настя. - А я только закрыла магазин, да вот к соседке заскочила.
Идём в магазин. Она отмыкает замок. Зажигает свет.
- Так, что вам?
- Водочки бутылку, - заказывает мой временный «командир». - Селёдку одну. Булку хлеба. Ну и себе что-нибудь закусить. Мы у тебя выпьем. Пустишь?
- Пойдём, - легко соглашается Настя.
- Ты позови подругу какую-нибудь.
Я не совсем понимаю замысел «командира». До поезда остаётся два часа. До вокзала нам ещё идти полчаса. К чему тут ещё и «подруга»? Зачем этот ужин? Могли бы и на вокзале выпить, если  уж так приспичило.
- Кого же позвать? - рассуждает вслух Настя. - Побегу к Райке, если дома - приведу. Если её нет, то придётся бежать аж до Ольги.
Я начинаю понимать затею капитана и говорю настойчиво:
- Зачем подруги? Мы быстро перекусим и пойдём...
«Командир» дёргает меня за рукав. А Настя засуетилась.
- Да я сейчас. Сейчас. Идите в комнату. Разливайте. Выпивайте, - торопливо говорит она и убегает.
- Зачем всё это? - начинаю я  возмущаться.
- Ну что нам делать. Ещё два часа. Посидим с бабами. А там, как получится.  Может, успеем...
- Что успеем?
- Ладно, ладно... Ты не волнуйся. Не понравятся, ну... уйдём.
Зашли в комнату. Там тепло. Капитан по-хозяйски раздевается.
- Снимай, снимай шинель! - говорит мне. - Дети, несите табуретки, стулья.
Дети ринулись помогать. Вытащили на середину комнаты столик. Расставили какие-то скамейки. Капитан распечатал бутылку, нарезал селёдки, хлеба. Дал детям по конфете и посоветовал им идти спать. Они довольные полезли на печь.
Мне эта обстановка не нравилась. Хотелось уйти, но как это сделать. Дурак, почему не остался в казарме переждать время. Но водка разлита. Поступила команда старшего:
- Давай!
Ну, думаю, чем раньше выпьем, тем быстрее закончится этот странный «бал». Чокнулись. Выпили. Закусили. Тут и «невесты» на пороге, запыхавшись.
- Вот! Знакомитесь. Маша!
- С Лёней мы знакомы, - глянув на меня, сказала Маша.
Я узнаю её. Это та, которую провожал накануне нашего отпуска Басов. Ну и мобилизация. В считанные минуты подали женщину!  Бегала за Райкой, Ольгой, а привела Машу. Кто они, эти райки, ольги, машки? Дамы по срочному вызову? Я поглядываю на часы и радуюсь, что всё меньше времени остаётся для этого ненужного мне  ужина. Капитан наливает в стаканы водку, торопит.
- Садитесь, девки. Садитесь, дорогие. Выпейте!
Они охотно опрокидывают налитые стаканы. Закусывают. «Командир» тут же наливает снова.
- Не будем тянуть время. Давайте, давайте. Пейте!
Выпили ещё раз. Недолгий разговор ни о чём. «Девки» зарумянились. Капитан  раскраснелся, весёлый, предлагает:
- Ну, Надя, Маша... У нас мало времени. Нам на поезд. Не будем больше задерживаться... Ты, Лёня, проводи Машу, а я тут тебя ждать буду.
И шепчет мне незаметно.
- Приходи не раньше, как через полчаса.
Маша вскочила, стала торопливо одеваться, а я медлил, закусывал, раздумывал, как поступить?
- Давай, давай! - толкал меня капитан. - Иди! Маша уже оделась. - И снова шепчет. - Не раньше как через полчаса.
Я нехотя оделся. Вышли мы с Марией, и я повёл её медленным шагом. Мне надо было где-то потерять эти полчаса. Дует ветер. Маша прячется за меня, прикрывает лицо воротником пальто.
- Твой дом далеко?
- Да нет. Два квартала.
Я еще более замедлил шаг. А Мария торопила.
- Пойдём быстрее.
- Куда торопишься?
- Холодно.
Я довёл её до калитки. Стал прощаться.
- Рано тебе. Пойдём в сенцы... Погреемся.
- Я не замёрз.
- Так я замёрзла.
- Ну, беги в дом.
- Ты что не хочешь? Пойдём греться.
- Некогда греться. На поезд надо спешить. Пока!.
- Гм... Чего тогда приглашали...
- Я не приглашал...
Иду один по улице, проклиная капитана, Настю, Машу и себя за то, что попал в эту дурацкую ситуацию и не сумел из неё раньше выйти с достоинством. Потоптался сердитый у магазина на ветру. Постоял во дворе Насти. Посмотрел на часы. Пора  звать капитана. До отхода поезда 35 минут. Время в обрез. Открываю двери в сени. Дверь в комнату приоткрыта. Оттуда жаркий воздух. Видимо излишне натопили. Горит свет.  Глянул во внутрь и вижу дикую картину. У стены на кушетке мой «командир» с оголённым задом  удовлетворяет пышную Настю. Я отпрянул от двери. Какой позор! Повернулся, плюнул и пошёл... на вокзал.
Капитан пришёл к самому отходу поезда.
- Ну, ты чего не зашёл?
- Я заходил, но вы были очень заняты, - улыбнулся я. - Решил, что не поедете...
- Ты что видел? Ха-ха! - смеялся капитан. - Хороша баба... Ну, а ты что?
- Ничего...
- Не успел!
- Не захотел.
- Вот чудак... 
Мы сели в поезд. Он сразу же нашёл себе полку, залез и захрапел. А у меня из сознания  не уходила картинка увиденного.  Женщин я не осуждал. У них нет мужей. Им хочется счастья. В стране после войны крупный дефицит мужского населения. Но я испытывал стыд за капитана. Всего полдня как от жены и в таком бешеном темпе нашёл себе женщину, насладился. Это что? Неудовлетворённость или распущенность? Я решил, что он неудачно женился, недоволен своей женой и поэтому так алчно набрасывается на других женщин. А «подругу» подсовывал мне, чтобы мы были одинаково грешны и солидарны между собой.
 Меня удивляло и то, что так легко люди сходятся для полового общения, преступая моральные нормы, не страшась  венерических болезней и других последствий. Да и как можно входить в контакт с женщиной так просто, без любви?  Мне казалось, что  половой акт должен венчать большую любовь, закреплённую браком. Хотелось, чтобы так было. Но в жизни оказывается не всё так.    
Когда сошли с поезда в Зернограде, капитан, прощаясь со мной, сказал.
 - Относись ко всему в жизни проще, с юмором.   
Он быстрым шагом пошёл в городок, а я на свою квартиру.
Не называя фамилии капитана, я рассказал своим друзьям о том, что меня поразило, развернул тему о пошлости, об интимных отношениях, какими они должны быть.
- Я - сторонник любовных, а не случайных отношений, - сказал им. - А то, что я увидел, привело меня в замешательство. Или я ненормальный, или мир ненормальный!
Им было смешно.
- Ты задержался в развитии, - говорит мне Басов. - Поздно вызреваешь в понимании интимного.
- А может, наоборот, я опережаю в культурно-нравственном развитии человечество, - отвечал я полушутя, но выражая в этом серьёзный смысл. - Ведь наша страна стала застрельщицей  всего передового, прежде всего, более высокой культуры, нравственных норм. Значит, каждый из нас должен быть хотя бы на шаг впереди в своей морали. 
- Знаешь, - сказал Краснослав. - Лучше всего идти в ногу со временем. Не отставать и не выскакивать вперёд. Это, как раз, и будет нормальное состояние. Если общество наше ещё не вышло из пережитков прошлого, то и нам нечего спешить избавляться от них. Чтоб тебе никто не сказал:  «Ух, ты какой!»
- Да нет, Слава, - возражал я. - Тот, на кого возложен долг воспитателя, должен далеко опережать среднее состояние культуры населения. А мы - воспитатели.
- Правильно рассуждаешь, Лёша, - вмешался в наш разговор  Ростислав. - Ты - нормальный человек. А мир, действительно, ненормальный. Наша страна только нормальная. Она развивается по правилам науки, а не стихии, как капиталисты.
- А стихии, ох, как хочется! - подтрунивал нас Басов.
   Этот разговор вызвал у меня серьёзные  размышления о культуре людей, их интимных отношениях. Мне казалось, что, окончив училище, я словно открыл новые ворота в реальную жизнь. Увидел в ней много того пошлого, что ранее  не замечал из казармы. Много лет я находился  в относительной изоляции от внешней жизни, почти  не видел её в обнажении того, что скрывается за оболочкой господствующей идеологии и морали. В спецшколе и училище я был углублён в учебники, книги, кино, газеты, лекции, политинформации, беседы воспитателей, различные собрания. Видел только лучшее, что нам давали в воспитательных целях, для формирования нашего мировоззрения. Жил, как все курсанты, в облаке лучших идей, нравственности,  культуры. Находился постоянно в атмосфере благоприятного воспитания и информации. Воспринимал идеальный мир, как реальный.
  К тому же нам, курсантам, из-за напряжённости военной жизни и учёбы просто некогда было не только вглядываться, но и взглянуть на наружную жизнь из своих классов и казарм. В нашей изолированной жизни были редкими встречи с женщинами. Мы их созерцали издали. У нас не было возможности достаточно общаться с ними на уровне тех отношений, чтобы познать их взгляды на интимные вопросы. И вот теперь, выйдя из казармы, выпорхнув из  воспитательного облака, окружающего меня в училище, я стал часто сталкиваться  с реальной жизнью, полной совсем не идеальных явлений. Выход из училищной оболочки совпал с той мужской зрелостью, когда вопросы интимных отношений стали остро на повестку жизни. Я стал их контрастно замечать и судить обо всём в этой области. Но судил ещё с позиций, привитых мне воспитанием в школе и училище. Теперь стал понимать, что воспитанные во мне идеалы во многом расходились с реальностями.
Я стал понимать, что человечество живёт  зажатое в тиски. С одной стороны, их давит природа, естество со всеми  потребностями человеческого организма. С другой - культура, с её моралью, нравственными категориями. Человек между двух огней. У него есть естественные потребности. Но для него установлены и нормы поведения, ограничивающие эти потребности или им противоречащие. Вот и мечутся люди от естества к культуре и от культуры к естеству. Балансируют как на канате. Одни, чтобы не свалиться в похоть, не допустить господства над собой природы Другие, чтобы не захватила их в свои цепкие руки культура,  отнимая у них абсолютную свободу, вседозволенность.
Из всей этой философии меня интересовала проблема,  каким же должен быть современный мужчина, и какой должна быть современная женщина? Как, в какой пропорции они должны соблюдать принципы культуры, нормы нравственности и нормы потребностей, особенно в своих интимных отношениях? Я не принимал тот образ интимных отношений, который видел в доме Насти. Меня волновала проблема женитьбы, и потому хотелось знать, какой должна быть жена и каким должен быть муж? Чему они должны быть подчинены, а в чём свободны?
  В библиотеке я взял книгу Чернышевского «Что делать?» и ещё раз перечитал её, чтобы понять высказанные  в ней  идеи любви и супружеских отношений. Я понимал благородные намерения Чернышевского раскрепостить женщину,  придать ей  больше свободы в любви, но сознание моё противилось тому, что замужняя женщина, а, значит, и моя будущая жена могут руководствоваться идеями свободы на интимную близость с другими мужчинами. Я не принимал и интимную свободу мужчин. Брак должен укреплять семью. Семья - превыше всего. Родители ответственны за детей, их счастье, их будущее. Мне хотелось иметь крепкую семью, неизменно любимую и любящую жену. Но, как этого достичь, в этом ещё далеко несовершенном мире. Решил, что проблему соотношения естественного и культурного в отношениях между людьми  решают сознание, убеждения и воля каждого. Всё будет зависеть от меня самого. Я выбрал путь, построенный на идеалах, высокой нравственности и основная моя задача: найти такую подругу  жизни, чтобы и она была сторонницей моего выбора, чтобы мы с ней жили под звёздами идеалов, и никогда не  скатывались в болото пошлости.   

                ЖИЗНЬ  НА  ПОДЪЁМЕ

Страна наша уже восстановила народное хозяйство, разрушенное войной, залечила военные раны, начался подъём экономики, культуры. Компартия разрабатывала грандиозные планы развития общества. Они нас вдохновляли. Каждый день приносил радости, каждый год народ ощущал улучшение своего благосостояния. Мы видели хорошую перспективу, радовались своему будущему, ради него готовы были трудиться день и ночь. Власть страны уважала созидательную деятельность, творчество, труд, учёбу, нравственный рост людей. Всё делалось со стороны государства, чтобы создать для этого благоприятные условия. Расширялась сеть школ, техникумов, училищ, высших учебных заведений. Компартия и правительство побуждали народ к труду и творчеству различными моральными стимулами: званиями, премиями, поощрениями.
 На высокий уровень была поднята трудовая и творческая состязательность людей труда. Созидательный энтузиазм охватил всю страну. Ежедневно по радио передавали о трудовых и творческих достижениях коллективов, отдельных тружеников. Люди видели постоянную заботу со стороны компартии и государства о народе,  развитии страны. Ощущали себя свободными, независимыми, не испытывали, как ранее, до революции, гнёт капиталистов и помещиков. Общество приняло коммунистическую идеологию социальной справедливости, приоритеты государственных, общественных интересов над личными. В каждом из нас всё более развивалось чувство альтруизма, жертвенности личным ради общественного дела. Мы активно подписывались на государственные займы, чтобы помочь стране быстрее выйти на более высокий уровень развития. Бурлили чувства на общественных, партийных, комсомольских собраниях при обсуждении намеченных планов.
В стране господствовали неприязнь и презрение к лентяям, тунеядцам, ворам, к зарубежным капиталистам, к тем государствам, которые хотели помешать нашему развитию, провоцировали против СССР инциденты. Мы понимали их замыслы, цели наращивания военной мощи, развития агрессивности против нашей страны, социалистического строя и ненавидели их за то, что они навязывали нам гонку вооружения, угрожали атомным оружием. Тунеядцы, воры внутри страны и капиталисты вне её были нашими реальными врагами. Народ поддерживал строгие меры государства против воровства и тунеядства. Что касается зарубежных капиталистов, то не мы на них наступали, а они - на нас. Причём, нагло и коварно.
Мы, военные люди, чувствовали глубокую ответственность за обороноспособность страны, защиту Отечества. В армии шла ротация кадров. На смену офицерам с неполным  средним образованием, окончившим в годы войны школы и училища по сокращённым курсам подготовки, приходили молодые люди со средним образованием, полным курсом обучения в училищах. Старший командный состав сменялся людьми с академическим образованием.
Заметное омоложение кадров шло и в нашем полку. В строй вставали образованные офицеры, воспитанные на лучших традициях и подвигах советской армии, лучшей в мире по духу, морали, преданности солдат и офицеров своему государству. Война показала, что ей в наше время не было равных по силе, мощи и искусству её ведения.
Империалисты понимали, что это результат нового социалистического строя и спешно разрабатывали планы его подрыва и уничтожения. Они задыхались от злобы, спешно искали новые формы войны против СССР и бурными темпами наращивали средства для «холодной» - дезинформационно-психологической войны. Начало этой войне положили Черчилль и Трумэн, а её концепция была разработана в Центральном реазведывательном управлении США под руководством его шефа  Аллена Деллеса. Но мы тогда не слышали  злобные голоса  радиостанций ЦРУ, которыми нас начинали окружать. Мы ещё были глухи к клевете на нас, не придавали ей серьёзное значение, верили в  преимущества социализма и в то, что с этого пути уже никому не столкнуть наш народ. Победа в Великой Отечественной войне, полный разгром фашистской Германии вселили в нас дух гордости и самоуверенности. Всё в стране говорило о нашей силе, наших успехах, что государство быстро наращивает свою мощь и врагам уже не под силу сокрушить СССР.
Мы просыпались утром под задорные советские оптимистические песни, какие могут исполнять только в стране высокой культуры, нравственности, сильной, уверенной в себе.  Мы слушали лучшие произведения  вдохновляющей музыки. Мы смотрели новые художественные фильмы полные добра, задора, оптимизма, прославляющие великие подвиги советских людей в годы войны и созидательного труда, видели их нравственную красоту и величие, подражали им. Мы зачитывались новыми захватывающими дух книгами, наполненными положительными героями. Читали русскую и зарубежную классику, глубоко раскрывающую понятия добра и зла, сущность величия людей.
Нам чертовски хотелось жить по законам добра, творить его. Люди не шли, а бежали на работу, устремлённые сделать сегодня больше, чем вчера, потрудиться на благо Отечества. Народ наш жил ещё бедно, но был полон лучших надежд, и делал всё, чтобы приблизить заветное будущее, именуемое коммунизмом, где будет высокая культура, изобилие материальных и духовных благ. Он терпеливо переживал материальные недостатки, потому что привык в годы войны к лишениям и долгу не ныть, а самоотверженно трудиться. Он без ропота переносил невзгоды, радуясь тому, что уже нет войны, наступил долгожданный мир и страна развивается быстрыми темпами. Он не жаловался на трудности, потому что не испытывал социальной несправедливости, эксплуатации своего труда теми, кто сам не трудился, а угнетал других. Люди знали, что их никто не грабит, а всё созданное их трудом идёт на общее благо.
В стране установилась стабильная жизнь, соблюдался общественный порядок. Трудящиеся верили коммунистической партии, советскому правительству,  лидеру страны - Сталину. Убеждены были, что он не предаст интересы людей труда. Верили, что руководители страны, закалённые в революциях и освободительных войнах, будут и впредь верно служить нашему народу, воспитают достойную себе смену новых государственных деятелей. 
 Многонациональный народ СССР был, как никогда, сплочён, един, устремлён к цели - созидать лучшее общее будущее. На этом моральном единстве укреплялась  дружба людей и народов. Это ощущалось в каждом коллективе, особенно в армии. Это ярко ощущали и мы в своём полку. В нём служили представители многих национальностей. Кроме русских и украинцев, составлявших  большинство личного состава, служили белорусы, татары, башкиры, грузины, евреи, армяне, узбеки, казахи, многие другие.
 В этом мире я нашёл по себя профессию, и главным стало для меня быть в ней достойным представителем. На службу я летел на крыльях в надежде сделать новый шаг, совершить что-то новое, полезное для общего блага, отдавался сполна делу. Был счастлив находиться весь день в кругу таких же целеустремлённых молодых единомышленников, видеть, как они трудятся над повышением уровня своих знаний, приобретением опыта, как в этом серьёзном деле шутят, подслащивая напряжённый труд  юмором. В короткие сроки я сдал все необходимые экзамены и зачёты, чтобы получить допуск к полётам.
 - Да ты эрудит, - говорит мне Иван Буданов.
 - Не то, что ты. Не можешь отличить Гамлета от омлета, - тут же подначивает его Локтионов...
Эрудит! Похвала хорошая, если без юмора. Но тут все такие эрудиты. На перерыве книголюбы спорят о Чарльзе Диккенсе.
 - Это мэтр английской литературы, её символ, как у нас Лев Толстой, - говорит Прощеваев Степанову. - Ты читал его «Пиквикский клуб»?
- Читал.
- А «Оливера Твиста»?
- Конечно...
Другие обсуждают новую  кинокомедию «Щедрое лето» с участием Николая Крючкова. Офицеры З-й эскадрильи спорят  о поэзии Пастернака. Кому-то она нравится, кому-то нет. Многие возмущаются тем, что Пастернак принял Нобелевскую премию.  Слышу мнение:
- Не заслуженно ему её дали.
- Ему дали её не за поэзию, а за скрытую оппозицию.   
- Запад пытается поддержать евреев, а не поэзию, - говорит  Гацкевич, уважаемый в полку еврей за весёлый нрав.
Все смеются. Но кто-то поддержал его мнение.
- Правильно подметил Эдик.
Коридорный университет. Чего только тут не услышишь. И серьёзное, и смешное, но более всего мне нравятся в этих коридорных разговорах откровения ребят. Что на уме, на душе, то и на языке. Лётчики народ бесстрашный не только в полётах, но и в  высказывании своего мнения. Мы знаем, что среди нас нет агентов особого отдела. Мы проверены и по происхождению и по идейности, преданности интересам трудящихся, советскому строю. Мы из рабочих и крестьян, советской трудовой  интеллигенции. Но если какой агент и услышит наш разговор, нам не страшно, так как защищены тем, что мы - лётчики. К нам Сталин питает особую любовь. Нас называют «сталинскими соколами». Нам одно не прощают - нечестность. Это в среде лётчиков недопустимо.
 А вот честным быть не просто. Мы иногда допускаем ошибки в службе, полётах и трудно бывает  признавать их, особенно, если они происходят по халатности. О, как это тяжело, сказать, что ты не проявил высокой ответственности, допустил халатность, не оправдал доверие. Многим на курсантской скамье правдивость, честность сначала давались как подвиг. Но потом наши строгие в этом отношении инструктора привили нам качества высокой честности и правдивости, умение стойко переносить наказания за свои ошибки. Мы стали понимать, что честность не только сохраняет нам нашу профессию, но и наши жизни. На сокрытии своих ошибок долго летать не будешь, рано или поздно споткнёшься. В этом многие из нас убеждались на опыте, ломая самолёты, попадая в аварии или, хуже того, в катастрофы.
   Придя в авиацию, мы хорошо усвоили цену честности, как и многие другие ценности, определяющие порядочность человека. Честность, порядочность - главное в атмосфере жизни лётчиков. Потому нам хотелось, чтобы эти ценности торжествовали и в окружающей среде, во всём нашем обществе. Наш народ стремился построить коммунизм - общество высокой социальной справедливости. Многие из нас воспринимали слово коммунизм, как абсолютную честность во всех отношениях. Поэтому, когда мы встречались с непорядочностью, это нас очень расстраивало и побуждало к борьбе с её носителями. Чувствуя в себе не только нравственную, но и физическую силу, мои товарищи не проходили мимо безобразного, нередко вступали в конфликты, даже с потасовками. Рядом с нами хулиганам, ворам, невежам места не было. К тому же, нас учили, от нас требовали и в школе, и в комсомоле, в партии - быть в авангарде общества, являться примером для других в борьбе за лучшее будущее страны.
Почти каждый рабочий день лётного состава в полку начинался с чтения  шифртелеграмм Главнокомандующего Военно-воздушных сил об авариях и катастрофах в частях авиации Вооружённых сил. Таких лётных происшествий  было много, 150-200 случаев в год, а в отдельные годы, особенно сразу после войны, когда авиация была очень многочисленной, аварийность выходила за рамки 200 случаев. Каждые два-три дня в военной авиации  происходили аварии и катастрофы.  Страна теряла в год военных лётчиков в количестве равном укомплектованности  2-3-х  авиадивизий.   
Причины аварийности были очень разными. Они происходили, как по вине лётчиков, так и по вине другого личного состава, из-за отказов авиатехники, несовершенства конструкций, брака при изготовлении самолётов, двигателей и их систем на авиационных заводах, а так же из-за непредвиденных погодных условий, недостатка навигационных и других средств  обеспечения полётов и пр. Командование ВВС принимало все меры для сокращения лётных происшествий, потерь лётного состава. Грозные шифртелеграммы Главкома ВВС приходили в части по каждому случаю аварий и катастроф с анализом их причин, организационными выводами и указаниями, что необходимо в частях предпринять для предупреждения таких случаев. По поломкам самолётов и другим предпосылкам к лётным происшествиям поступали так же телеграммы от Командующего ВВС округа.
Нам зачитывали шифровки, обстоятельно разъясняли причины происшествия, анализировали какие были допущены нарушения документов, регламентирующих лётную работу, тут же раскрывали инструкции и зачитывали содержание тех параграфов и статей, которые не были выполнены исполнителями, создавшими условия для происшествия. После доведения шифровок командиры организовывали занятия по изучению правил полётов, различных инструкций, проверке знаний лётчиками действий в  особых случаях  в полёте, Организовывались  конструктивные доработки на технике, если причиной были её неисправности.
На первых занятиях по изучению шифровок я ощутил неприятное чувство. Он них шёл тяжёлый дух трагедий, смерти. Переживал за погибших, за ущерб наносимый авиации. Было неприятно то, что лётчикам так ярко и наглядно напоминают о том, что служба их опасна, что и ты можешь в любое время оказаться жертвой обстоятельств.
Уже курсантами мы привыкли к опасностям, выковали в себе профессиональную волю и лётное бесстрашие. Но курсантам шифровок Главкома не читали. Мы не знали  о масштабах аварийности в авиации и, тем более, такой высокой нашей вероятности попасть  в лётное происшествие. Курсантов щадили, чтобы не запугать. Думаю, если бы они знали о вероятности своей смерти в катастрофах, то число отчисленных курсантов бы возросло.
 - Зачем  лётчикам читать эти шифровки, пугать их каждый день? - говорю Фомину, лётчику с трёхлетним стажем службы.
 - А мы не слабонервные. Привыкли. И ты привыкай. Это  уже теперь тебе придётся слушать часто и до конца службы. Будешь узнавать среди погибших своих друзей, знакомых, тобой обученных курсантов. Лучше учиться на чужих ошибках, чем на своих.   
Он был прав. Как бы ни было неприятно слушать подробности трагической гибели своих собратьев по профессии, но это необходимо. Надо всё знать, учиться на их промахах. Слабонервным нет места в авиации.
  Через три-четыре подобных занятий я уже избавился от неприятного восприятия духа смерти, веющего от главкомовских шифровок. А в дальнейшем закалился, и всё это стало обыденным.  Стал слушать шифровки, как слушал в годы войны сообщения Совинформбюро о трагичных поражениях наших войск, когда ещё Красная армия не научилась хорошо воевать, не обрела боевой опыт,  необходимый для победы.
На первые занятия по марксистско-ленинской подготовке офицеров я шёл с чувством человека приобщающегося к важнейшей науке  - познанию общественного развития, его проблем и научных путей их разрешения. Основы учения Карла Маркса о классовой системе общества, о сущности эксплуатации и угнетения людей, о путях освобождения трудящихся от угнетения, я усвоил со школьной скамьи. Много о реальном угнетении крепостных крестьян и рабочих людей в дореволюционные годы рассказывали мне отец, родившийся за 32 года до революции, мать, дядя Ваня, бывший красный партизан. Но это было общее познание, без глубокого научного осмысления прошлого и настоящего.
 Изучение  предмета политической экономии в училище положило начало моего научного познания экономической теории Карла Маркса. Никто не давал более глубокого анализа общественной жизни, ясного изложения её реальностей, чем Маркс. Его учение отражало глубинный реализм, в нём исключены утопии. Я стал сознательным  приверженцем марксизма, вступил в компартию. Но я понимал, что работы Маркса, как и продолжателей его науки Фридриха Энгельса, Владимира Ленина, Иосифа Сталина надо более глубоко изучать Главное, надо хорошо  освоить  марксистскую методологию познания, овладеть диалектикой, чтобы видеть жизнь в динамике её развития, научиться правильно диалектически мыслить. Такую я поставил перед собой задачу и шёл на первые занятия по марксистско-ленинской подготовке с надеждой, что отныне начнётся новый период моего научного познания реальностей жизни. 
Но сразу же разочаровался. Занятия проводил, хотя и  добросовестный офицер, но у него было недостаточное  образование, что не позволяло ему глубоко раскрывать темы занятий. Лекции он читал без отрыва от конспекта. На серьёзные вопросы дать исчерпывающих ответов не мог. Анализируя современность, не углублялся в учения Маркса и его последователей. В итоге получалась  голая, не достаточно аргументированная пропаганда как достижений в стране, так и работ Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Всё, в чём он старался убедить слушателей, мне казалось очевидными фактами, хорошо освещёнными в газетах,  по радио и не требовало усилий на их доказательства. На семинаре также дискуссия велась об  общеизвестных истинах.
- Не толчём ли мы известное в ступе? - сказал я руководителю, желая вывести занятия на более углублённое изучение проблем. - Давайте изучать то, чего мы не знаем, а не толочь давно всем известное.  Кому не ясно, что обороноспособность страны надо укреплять, что надо повышать военные знания и пр. Давайте познавать то новое, с чем мы ещё не знакомы.
- Тс-с-с, - зашипел на меня, улыбаясь, старший лейтенант Пархомин. - Зачем тебе лишние трудности. Хочешь двойки получать? Легче же отвечать на  прописные истины, чем на неизвестные.
- Ребята, не познавая новое, мы  засохнем, - спорил я на перерыве. - Отстанем от других в своём совершенствовании.
- Ты, Лёша, не лезь со своим уставом. Закрутятся полёты с курсантами, тебе вздохнуть некогда будет, а не то, что познавать новое, да ещё по марксистско-ленинской подготовке.
Я понял, что мои сослуживцы не хотят усложнять учёбу, чтобы меньше трудиться над изучением сложных вопросов не по лётной профессии. Стало ясно, что свои политические знания в такой постановке  я глубоко не пополню. А ведь нам, офицерам, надо быть не только профессионалами в лётном деле, но, как воспитателям, быть профессионалами и в политике, хорошо ориентироваться в знании международных и внутренних проблем. Мне жалко было тратит ценные учебные часы на бестолковое переливание из пустого в порожнее. Я решил заниматься больше самостоятельно.
Что главное в воспитании? - ставил я себе вопрос и самостоятельно искал ответ. Задумывался над тем, как меня воспитывали родители, не зная педагогику, и вырастили честным, порядочным человеком. Их схема была проста. Они постоянно пресекали все нехорошие поступки и поощряли хорошие. Вот и вся премудрость воспитания. Важно  научить человека всему хорошему, но ещё важнее -  не научить ничему  плохому. Для этого самому надо знать, что хорошо, а что плохо, как у Маяковского: «Крошка сын отца спросил, и спросила кроха, что такое хорошо и что такое плохо».  Отец давал «крошке» правильные  ответы.  Нам, офицерам,  не надо ждать, когда нас спросят подчинённые, а видеть поведение людей и учить их всему хорошему. При этом главное - не показывать плохого в своём поведении. На семинаре я доказывал, что все дети рождаются  ни хорошими, ни плохими. Их дальнейшие судьбы зависят от воспитания. Хорошие родители  учат их быть хорошими, а плохие - плохими. Плохими становятся те, кто попадает под плохое влияние.
- Но в армию приходят не новорожденные дети, - тут же нападает на меня Костя Коробейников, - а уже взрослые мужчины.
- Наша задача не только воспитывать, но и перевоспитывать тех, кто уже ранее был испорчен, - отвечаю ему. - Поэтому важно создать в эскадрильи хороший нравственный климат.
- Ха-ха, - услышал смех Локтионова. - Главное требовательность. Надо всё пресекать на корню.
- Некогда нам заниматься воспитанием при нашей напряжённой работе. Крутимся, как белки в колесе, - поддержал его Вася Степанов. -  Невоспитанных сразу надо выгонять из училища. Нечего их учить. 
- Воспитывать требовательностью без личного примера - напрасный труд, - спорю я. - Личный пример во всём должен быть святой обязанностью офицера, тем более члена партии.
- Правильно, правильно, Лёша, - подбадривал меня Виктор Прощеваев.
- Не спешишь ли ты, Лёша, перестроить жизнь, построить коммунизм? Не слишком ли веришь в идеалы? - подтрунивали другие.
- Я не верой живу, а логикой. Человечество развивается по восходящей к более высокой культуре, а это значит - к коммунизму. Чем быстрее мы избавимся от всего плохого, что  в нас есть, тем раньше будем жить при коммунизме. Главное - каждый себя должен очистить и как можно быстрее.
- Молодо-зелено, - посмеивался старший лейтенант Фомин
- Ты прав, Леонид,  но на это воля нужна, педагогическое терпение, - говорил адъютант эскадрильи Свищёв.
- Ну, а как же без этого!
- Ты, Леонид, на взлёте. У тебя есть перспектива в карьере. А некоторых уже судьба волочит, исчезает у них перспектива роста. Они пошли на снижение, - улыбался Свищёв, кивая на старших и подмаргивая мне.
Я видел, что некоторые офицеры были требовательны к подчинённым, но не проявляли такую же требовательность к себе. В поведении их было много недостатков. Заметно отличались поведением те, кто думал о себе, как о воспитателе, старался совершенствовать своё педагогическое мастерство, от тех,  кто не хотел его повышать. Меня тянуло к первым, но из коллектива не выскочишь.  Как офицеру, начинающему службу, мне не с руки было подсказывать и, тем более, учить педагогике старших. Это могло привести к конфликтной ситуации. Быть белой вороной в коллективе не хотелось. Поэтому я старался воздействовать на своих товарищей через юмор. На занятиях по марксистско-ленинской подготовке я составил перечень плохих качеств людей и их поступков, а потом - хороших. Показывая полушутя своим товарищам перечень плохих поступков,  говорил:
- Этого, мой друг,  делать нельзя!
Потом показывал перечень хороших качеств и дел:
- А вот  это всегда проявляй!
Товарищи смеялись, кое-что оспаривали, особенно вопросы курения, выпивки, ругательства и пр. Но эта форма шутки  привилась в коллективе. Лётчики ловили друг друга на недостатках, подковыривали, напоминая, что плохо, а что хорошо. Выругался нецензурно Вася Степанов, а  Жора Локтионов тут же ему говорит:
- Не хорошо так, Вася. А ведь ты взрослый уже. Офицер!
Другой раз тоже говорит  Вася Жоре, подловив его на чём-то. Так появилась новая форма самоочищения коллектива от недостатков. Но она не была  достаточно эффективной. Дурные привычки сидят глубоко. Воспитанное в раннем возрасте укореняется основательно. Было ясно, что с воспитанием опаздывать нельзя. Этого вывода  я решил строго придерживаться в работе с подчинёнными.
Возвращаюсь с Григорьевым и Басовым со службы на квартиру, а там сидит моя сестра Валя. Вот так сюрприз! Без предупреждения заявилась в гости.
- Ты откуда свалилась? Почему не предупредила?
- Захотела так! Неожиданно!
Взглянув на мою сестру, Григорьев и Басов застыли, раскрыв рты. Она - очаровательна. Это тот тип женщины, как бывают редкие цветы, красота которых бросается в глаза и не даёт взгляду  оторваться. Увидев эту красоту, далее чтобы ты ни делал, думаешь о ней, и постоянно бросаешь на неё взгляды. В женщин, подобной красоты, сразу влюбляются.  Валя красива лицом и телом. Правильный овал лица, симметричные его черты. Красивые очертания носа, губ, щёк, подбородка. Яркие глаза украшены длинными ресницами. Чистая кожа, на которой контрастно выделяются дуги бровей. Ниспадает на плечи мягкий волнистый волос. 
 Видимо, красота моих сестёр сформировала у меня строгое эстетическое представление о прекрасном в женщинах и потому мне так трудно даётся возможность найти среди них ту, которая бы мне понравилась, захватила бы мою душу. Мне уже двадцать два года, а я ещё не то что не влюблялся, но даже и не увлекался чьей-то красотой. Моё внимание не задерживалось на тех девушках, которые уступали по красоте моим сёстрам.
Валя наполнила нашу холостяцкую квартиру  каким-то новым светом, придала праздничный настрой. Её звонкий весёлый голос звенел словно колокольчик. Мои друзья суетились, как бывает с растерявшимися от неожиданности людьми, старались услужить даме, проявить галантность. Однако простота характера сестры, разблокировала их скованность. Они тут же и расхрабрились.
- По такому случаю нужно стол накрыть! - кричит Ростислав.
- Я сбегаю за водкой, вином! - предлагает Басов.
- Пойдём вместе, - беру управление в свои руки.
 Надо много чего купить. Ведь мы, питаясь в столовой, в доме никаких запасов не имели. В магазине набираем водки, коньяку, шампанского, разных вин, два десятка яиц, колбасы, селёдки, хлеба, конфет, печенья, халвы, боржоми и пр. Это только для ужина по случаю встречи, а завтра воскресенье, самый раз устроить настоящий «пир» с приглашением широкого круга друзей. Валя холостячка - может и жених найдётся.
Через полчаса стол был обильно накрыт. Сестра радостно смотрит на все выставленные яства. В наше  ещё тяжёлое послевоенное время видеть подобное было в диковинку. Пусть попирует пока в гостях, - думаю я. Ужин был весёлый. Пили, ели. Долго не спали. Утром я проснулся. Валя о чём-то весело болтает с хозяйкой, а мои друзья ушли на завтрак в столовую. Мы сели пить чай. Являются Басов и Григорьев с какими-то бачками, кастрюлями. Весёлые. Принесли со столовой готовые блюда. Отбивные, котлеты, зразы, яйца, шоколад, сыр, печенье и пр. По выходным дням в столовую многие лётчики не приходят. Друзья и воспользовались случаем, чтобы набрать для сегодняшнего «пира» всяких продуктов.
- Ещё и в обед притащим, - смеётся Ростислав.
И притащили столько, что можно было собирать большую компанию. Я поручил им пригласить тех моих друзей с эскадрильи, кого они встретят. К вечеру квартира была забита холостяками. Они присматривались к моей сестре, чмокали языками, шептались.
- Вот это да!
- Красивая.
Одна возникала проблема. Мои друзья-холостяки молоды. Валя старше по возрасту. Ей хотелось солидного жениха. Ведь ранее её руки просили и майоры, и подполковники, Герои Советского Союза. Она отказывала. Не нравились. Теперь ей было уже двадцать четыре года. Хочет замуж только по большой любви. У неё, как и у меня, тоже сложился строгий эстетический и нравственный вкус к людям. Найти ей жениха по её вкусу было трудно. Тем более, что она уже познала неудачное короткое замужество. Сбежала от первого супруга, который в ней души не чаял, но ей не понравились семейные отношения. Она, хотя и весёлая характером, но принципиальная и решительная. Теперь проявляет осторожность в выборе спутника жизни.
«Пир»  был в разгаре. Шампанское пенилось в бокалах. Хороший юмор, громкий смех молодых людей. Кавалеры поднимали бокалы и говорили Вале комплименты и тосты в её честь, пили за её красоту, желали  любви и счастья. Она была в центре внимания и в восторге. Женщинам нравится такое отношение к ним. Хозяйкины дочки смотрели с завистью на гостью. Они тоже незамужние. В городе столько холостяков, а их не выбирают. Но они веселы, рады компании и случаю пообщаться и потанцевать с такими кавалерами.
Играл патефон. Мы танцевали, фотографировались. Только один мой друг не поднимался из-за стола, удивляя этим всех. Это был красавец мужчина Жора Тегин. Мы сидели рядом, и он всё время мне нашептывал:
 - Слушай, красивая у тебя сестра. Она мне очень нравится.
- Так  иди с ней потанцуй.
- Не могу.
- Почему...
- Да не могу...
По характеру Жора ленив, любит сытно поесть. В комнате было жарко, а он сидел, пил, ел, не снимая военную тужурку.  По упитанному, лоснящемуся его лицу  спускались капельки пота. Дамы постоянно останавливали на нём свои взгляды, но он упорно не покидал место за столом. Я знаю, что Жора давно мечтает жениться, и занят поисками невесты.
- Ну, что ты не танцуешь? - толкал я  его каждый раз, садясь после каждого танца рядом на своё место.
- Да, не могу я, - жалобно стонал он.
- Ну, ты хоть тужурку сними. Жарко ведь тебе.
- И раздеться не могу...
- Что же случилось? - старался я прояснить причину его странного поведения.
- Смотри, - зашептал он, показывая глазами вниз, и откинул  низ тужурки. - Разжирел я. Штаны не сходятся.
Я увидел широко  разошедшийся гульфик его штанов, стянутый в поясе верёвкой, и расхохотался. А он поспешно вновь застегнул тужурку и продолжал потеть на удивление всей публики. Когда уходил, крепко наевшись, сказал мне:
- Как жаль, что я не смог станцевать с Валей. Она мне так понравилась.
- Боров ты жирный, - упрекнул я его.
- Штанов у меня сейчас подходящих нет. Вот сошью новые...- ворочал он пьяным языком, хихикая.
- Пока ты новые штаны сошьёшь, всех невест разберут.
- Тут, может, разберут. А в Ростове их знаешь сколько... А в Москве-е-е... ещё больше... Жалко, что  с Валей не станцевал...
Жора городского воспитания и склонялся более к городскому типу девушек.
Валя гостила у меня ещё три дня. У нас были напряжённые дни учёбы. Ужины продолжались каждый вечер, но без широкой публики. Когда пришло время отъезда, она собиралась нехотя, стонала:
- Ой, как не хочется уезжать. Так хорошо с вами.
Ещё бы. Трудно расставаться в наше время с такой  весёлой жизнью в кругу здоровых, жизнерадостных кавалеров, к тому же и сытной. Я представлял её чувства. Уезжала  в обычную нашу жизнь, где ещё так много недоставало благ для нормального существования и тем более хорошей культурной жизни. У меня болело сердце за неё, за всех моих близких, за то, что они жили ещё в большом недостатке. Маме я ежемесячно посылал 500 рублей. Это хорошая была помощь, чтобы выжить, но недостаточная, чтобы жить нашей большой семье хотя бы в скромном  достатке.
Когда она уехала, Жора расстроился:
- Уехала! А я надеялся... Подвели штаны, поломали судьбу...
Лётчика-инструктора Владимира Пархомина все называли  «Вовочкой». Он был женат. Жена местная, на десять лет старше его. Мне было трудно понять брак с такой разницей в годах, тем более, что старшей является супруга. Но «Вовочка» очень нежно отзывался о своей жене, демонстративно называл её «кошечкой», «миленькой». Лишь увидев её, бежал ей навстречу,  целовал. Мне казалось, что всё это наигранно, неискренне.
- Это не брак, - говорили одни лётчик, - а плен. Попал «Вовочка» в петлю. Ходил к ней, сожительствовал. Она оказалась беременной, и он уже не вырвался из её плена.
- У каждого своё счастье, - говорили другие. - Может быть, ему  с ней хорошо.
- А может удобно.
- Нет, нет - это плен. Вы, холостяки, держитесь дальше от старых дев и женщин, которые зазывают на момент, а потом приковывают навсегда не любовью, а ребёнком, - наставляли нас женатые.
«Вовочка» был большой шутник, как-то легко смотрел на жизнь и казался мне несерьёзным человеком. Над ним посмеивались товарищи, но в его отсутствии. В глаза никто его не корил за ошибку в жизни. Он же делал всё, чтобы демонстрировать своё супружеское счастье. С ним было весело. Он имел огромный запас анекдотов и умел их рассказывать.  Каждый день приходил на службу с новыми анекдотами, будто сам их сочинял. Благодаря его способностям, рабочий день  в эскадрильи всегда начинался громким хохотом лётчиков. Он заряжал нас весёлостью на весь день. Но «Вовочка» в течение всего дня добавлял нам весёлости. На каждом перерыве между занятиями подбрасывал нам всё новые и новые анекдоты. Иногда даже на занятиях поднимал руку и спрашивал у преподавателя:
- Можно по этому поводу рассказать анекдот?
Ему часто это разрешали и скучные занятия оживлялись.
Когда у него иссякал запас новых анекдотов,  он подходил ко мне. Спрашивал:
- Хочешь анекдот?
- Давай, - соглашался я, желая посмеяться.
Он рассказывал  старый анекдот и хихикал, а я не смеялся.
- Чего не смеёшься? Тупой, что ли?
- Старо, - махал я рукой. - Мне нужны новые, чтобы пополнить свой багаж анекдотов.
Вскоре я стал его конкурентом по анекдотам. Чтобы избавиться от моей конкуренции, он мне говорил:
- Ты анекдоты не рассказывай. Молодой ещё. Дойдёт до начальства - накажут.
- А ты же рассказываешь...
- Ко мне привыкли, как к безнадёжному. В крайнем случае, воздерживайся от анекдотов про евреев. У нас много их в полку. Подсидят - продадут.
Действительно, в полку было несколько евреев, в том числе трое среди лётчиков, но в других эскадрильях.
- Но сам то ты всё больше про евреев, - удивлялся я.
- Евреи меня любят. Я - беззлобный. Хорошие анекдоты про них рассказываю. Вот послушай. Сара пришла с базара. Говорит мужу: «Абрам, меня на базаре назвали шлюхой». Абрам ей сердито: «Сара! И шо ты шляешься  там, где тебя знают».
- Это старый, - упрекаю его.
- Ну, вот ещё один... В поезде попали в одно купе трое мужчин. Один из них для знакомства спрашивает других: «Вы, простите, кто по специальности?» «Штурман», - отвечает ему рядом сидящий.  «Боцман», - называет себя другой «Лоцман», - говорит третий. - «Ну, а вы сами, кто будете?» - спрашивают его.  «А я - Кацман».
- Старо, - говорю Вовочке.
- У ты какой осведомлённый. Ты где  изучил анекдоты?
- Я три года в спецшколе учился, да три - в училище.
- А-а-а... А я хотел тебе слить все старые анекдоты...
Пархомин, кроме того, что был хорошим анекдотистом, был и хорошим, бескорыстным товарищем. Он всегда и во всём предлагал свою помощь, охотно делился опытом работы. На всё имел свою точку зрения и старался быть независимым человеком в решении задач по службе. Однако с начальством особенно не спорил. Говорил:
- Бесполезное это дело. Всё равно, что против ветра писать - все брызги  на тебя же...
Однако потом в кругу друзей  возмущался неправильными решениями начальников и  долго изливал наболевшее на душе.  Во мне он нашёл терпеливого слушателя, и мы с ним сошлись, стали хорошими товарищами. Но мне нравилось не его нытьё, а то, что он  был демократичен, как я. Не любил стандарта в методике, решал всё стихийно, но удачно. Он успешно обучал и воспитывал курсантов. Они его любили за простоту, юмор и умение учить без окриков, ласкою и шуткою. Ещё нас сроднил биллиард. Увидев, как я заколачиваю шар за шаром, он буквально привязался ко мне, стал увлекаться биллиардом и позже научился очень хорошо играть.

ВОЙНА В КОРЕЕ

Мы внимательно следили за войной в Корее. Американцы, пытаясь создать широкий плацдарм на Дальнем Востоке для нападения на СССР, ввязались в эту войну на стороне буржуазной Южной Кореи, развязав свою интервенцию против народной Северной Кореи. Если бы США удалось в короткие сроки разгромить армию Северной Кореи, то остались бы считанные годы до развязывания войны США против СССР, о которой так мечтали империалистические силы не только США, но и всего мира.
 Для нападения на СССР у американцев были давно отработаны военная доктрина, стратегия, планы. Намечены  сроки начала нанесения ядерных ударов по стратегическим объектам  и основным городам СССР. Планы эти постоянно корректировались с учётом обстановки и развития военного потенциала нашей страны.
Последний срок начала ядерной войны против СССР по американскому плану «Троян» был назначен на 1 января 1950 года. Планировалось сбросить 300 атомных бомб и 20 тысяч тонн обычных на 100 советских городов. Проанализировав результат этого удара и его последствия, военные США убедились, что они не достигнут при этом атомном ударе полной победы, а частичной победы американцы боялись. Им не хватало сил защитить от ответных ударов нашей авиации дальнего действия накопленный военный потенциал в Западной Европе, а также - для надёжного прикрытия собственной территории США. Поэтому сроки нападения на СССР снова оттягивались, но от агрессии против нашей страны США не могли отказаться, так как видели в развитии СССР, социализма угрозу всей капиталистической системе, олицетворением  которой они являлись.
Однако война в Корее показала слабость не только армии буржуазной Южной Корее, но и американских вооружённых сил. В ноябре 1950 года войска США достигли китайских границ. В войну вступила китайская добровольческая армия, и войска американского генерала Макартура начали отступать, а потом и позорно бежать. Президент США Трумэн заявил на пресс-конференции о возможности применения атомного оружия в Корее. Но эта угроза не испугала революционных корейцев и китайцев. Они освободили Пхеньян, потом очистили всю Северную Корею от войск агрессоров. 4-го января Корейская народная армия освободила и столицу Юга - Сеул. Трумэн даже при таком разгроме войск США не решился использовать атомную бомбу.
Потерпев поражение в Корее от её народной армии и китайских добровольцев, агрессивные круги США пришли в замешательство. Они понимали, что если им не по зубам оказалась маленькая Корея, то, что же думать о войне с такой великой державой, как СССР. Для многих из нас стало  очевидным, что в ближайшие десятилетия США не в состоянии будут осуществить свои агрессивные намерения против СССР. Это  успокаивало наш народ. А партия и правительство требовали не снижать бдительности и усилий по повышению обороноспособности страны, подготовке военных кадров. Они не исключали повторения авантюр, подобно фашистской. Ведь по разумным расчётам и гитлеровская Германия не могла победить в войне нашу страну. Но Гитлер оказался не расчётливым стратегом, а авантюристом. Развязав войну против СССР, он не добился цели создать «Великую Германию» и завоевать мировое господство. Однако война унёсла десятки миллионов жизней.
Теперь такие же авантюрные действия наблюдались и в США. Подобно довоенной Германии в них нагнетался оголтелый антикоммунизм. Враги социализма искали всякие поводы для обострения отношений с СССР. Министр обороны Джонсон договорился до того, что приветствовал войну против СССР «с целью навязать сотрудничество во имя мира». Генерала Эйзенхауэра вернули в армию. Он был назначен главою вооружённых сил НАТО, созданному исключительно в целях противостояния революционному движению в Европе, предотвращения военным путём распространения социалистических устремлений населения, сохранения американских капиталовложений в страны Европы и прилегающие регионы. В интересах «холодной войны» агрессивные круги США создавали невероятные мифы о СССР, социализме. В своё время Карл Маркс говорил: «Мифы прорастают как сорняки, в отличие от фактов они не нуждаются в уходе». Но в США искусственно выращивали мифы и тщательно ухаживали за ними, чтобы они буйно расцветали.  На успех влияния своей «демократии» американские буржуа не рассчитывали. Они делали ставку на оружие, превращали НАТО в дубинку мирового жандарма. А СССР делал ставку не на оружие, а на успех социалистического примера.
Мы, молодые офицеры, часто отчаянно спорили: быть или не быть войне между СССР и  США, с их сателлитами. Лейтенант Коробейников доказывал:
- В США на вооружении уже более 500 атомных бомб, а у нас ещё по нулям. Им самый раз сейчас напасть на нас.
- Ну, ты, положим, не знаешь по нулям или не по нулям у нас количество атомных бомб, - возразил я.
- Если бы не по нулям, то правительство не скрывало бы, а пугнуло б Америку числом бомб. Ведь выгоднее предупредить войну, чем потом из неё выходить с кровью.
- Куда им на нас нападать, если они с Кореей не справляются, - спорил я.
- Это потому, что пока ещё не применили атомные бомбы. Кинут две бомбы и всё - Кореи нет.
- Что ж они не кидают? Значит, чего-то боятся. А боятся они нашей военной мощи и ещё потому, что не знают, сколько у нас  атомных бомб. Боятся и собственного народа, который может сбросить правительство, которое развяжет новую войну, да ещё такую жестокую, как атомная. 
Мы спорили, и хотя понимали необходимость укрепления обороны страны, однако, после поражения американцев в Корее стали  заметно беспечнее. Нам уже не верилось, что война возможна против СССР. Мы были убеждены, что наша партия и правительство сумеют в короткие сроки организовать развитие  экономики и  военной техники, что никто уже не посмеет на нас напасть. Эта вера была настолько сильна, что не подвергалась сомнению. Мы продолжали  работать над повышением своей военной подготовки больше не с мыслью, что нам придётся воевать, а с целью, чтобы СССР своей военной мощью мог предупредить войну.
Веру вселяло в нас и то, что шло быстрое развитие национально-освободительных войн в колониальных и зависимых странах, разгоралось общемировое антиимпериалистическое движение. Оно оттягивало силы США, как новоявленного мирового жандарма. Национально-освободительные движения становились  надёжными союзниками СССР и социализма в борьбе за социальную справедливость во всём мире.
Мы понимали и то, что наша экономическая мощь и военная сила зависят от новых научных открытий и изобретений, особенно в области военной техники. Страна уделяла огромное внимание развитию науки. Только опережение в науке могло гарантировать страну от новых агрессивных замыслов врагов социализма, которые не изведутся на планете, пока не рухнет вся система капитализма. Мы тянулись к познанию новейших мировых достижений в области военной техники, ожидали их внедрения в войсках, мечтали летать на реактивных самолётах, использовать реактивные снаряды и пр.
Хорошо мы осознавали и то, что непобедимость советского строя, социализма может гарантировать только быстрое развитие таких начал в социальной сфере, которые бы показали воочию миру все преимущества социализма над капитализмом в плане обеспечения благосостояния нашего населения. Только высокие достижения в этом могли вдохновить наш народ и трудящихся других стран, в том числе развитых капиталистических, поднять их на активную борьбу с магнатами капитала за освобождение трудящихся от их угнетения.
 Капитализм - это социальная несправедливость, это грабёж народов, это войны во имя грабежа и эксплуатации людей. Пока он существует нам нельзя ослаблять оборону страны, защиту социалистических достижений. Не веря в войну в ближайшие годы, мы всё же отдавали все силы для укрепления обороноспособности страны. Верили, что под напором прогрессивных сил капитализм, скомпрометировавший себя двумя мировыми войнами, превращением буржуазного строя в фашистский,  долго не продержится.
Мы понимали, что СССР и США, как лидерам разных ситем-антиподов, предстоит жестокая конкуренция и напряжённое соревнование в наращивании экономик, военного потенциала. США стремилось к мировому господству, своему диктату над миром, в том числе над СССР, к ломке системы социализма, а СССР - к сохранению социалистических завоеваний трудящихся, приумножению их благ и защите от агрессивных сил капитализма. США нам сделали вызов на гонку экономического развития и вооружения. Мы с полной ответственностью включались в это соревнование, с полной уверенностью, что мы его выиграем. Понимали и то, что империалисты не надеются выиграть это соревнование мирным путём и потому делают ставку на войну.
У США, империалистической системы было несколько преимуществ перед СССР. Если СССР был заметно истощён войной, имел сильно пострадавшую в ней экономику, то США заметно обогатились за счёт войны, нарастили мощь своей экономики и до этого технически более развитую, чем в СССР. Если СССР, как до войны, так и после, набирал свою мощь только за счёт самоотверженного труда собственного народа, то США, империалисты,  быстро обогащались за счёт грабежа других народов, наживались на всех войнах, торгуя интенсивно оружием. Контролируя почти всю ещё огромную буржуазную часть мира, они используют сполна империалистические способы грабежа и наращивания своей мощи.
Мы мечтали о скорейшем начале полётов и ежедневно готовились  к ним. На службу приходили в лётной одежде. Каждый день на аэродроме гудели машины - готовили лётное поле для полётов. Но ничего не получалось. Только расчистят снег, вновь метель и всё начиналось сначала. Ожидая лётной погоды, мы поглядывали на небо,  на аэродром, в каком состоянии взлётно-посадочная полоса.
Как-то проснулись утром. Солнце, ясное голубое небо. Надеясь, что, наконец, состоятся полёты, спешим на предполётную подготовку. Но резкое потепление, снег быстро тает, и грунт на полосе раскис. Полёты отменяют. Идём, ругаясь, в помещение эскадрильи. Адъютант спрашивает меня:
- Ты лётную книжку получил?
- Нет ещё.
- А уже бегаешь на аэродром. Зайди получи! Хотя нет - иди на занятия.
Садимся в ленинской комнате на занятия по марксистско-ленинской подготовке, заходит комэск капитан Ягупов. Руководитель занятий подаёт команду:
- Товарищи офицеры!
 Встаём. Следует доклад командиру. Он глянул на меня:
- Лейтенант Великодный!
- Я!
- Ко мне!
Что такое? Будет опрос по теме или ещё что. Выхожу.
- Сегодня у Великодного знаменательный день, - обращается к классу командир. - Вручаю ему первую лётную книжку.
Он крепко пожимает мою руку, держа передо мной толстую книжку, размером сантиметров 20 на 15, и торжественно говорит:
- Поздравляю тебя с получением этой книги. Желаю тебе успешных полётов, лётного долголетия, высоких достижений в личном совершенствовании воздушного мастерства, в обучении курсантов. Надеюсь, что в этой книге будут только хорошие и отличные оценки за выполненные лётные задания, что никогда в ней не появятся записи о поломках и авариях. Пусть твоя лётная жизнь будет счастливой.
 Он долго трясёт мне руку и добавляет:
- Это - первая книга. Потом будут вторая, третья, четвёртая  и так далее. Но эта пусть для тебя станет путеводной. Как её начнешь, так и определишься на долгие годы со своей лётной карьерой. Бери!
- Служу Советскому Союзу! - отчеканил я.
Аплодисменты. Все меня поздравляют. Жмут руку. Радостно на душе. Такое чувство, что я опять принимаю присягу, но уже на верность лётному делу.
- Есть повод для встречи в чайной, - говорит кто-то сзади.
- Ну-ну! Вам бы только повод, - улыбается командир. - Хотя такой случай... Не грех его отметить.
- Да и день субботний, - добавляет кто-то.
- Разрешаю. Но не в чайной. В своей столовой. Тут закуска лучше и бесплатно. Дешевле имениннику обойдётся.
- Приглашаю вас, товарищ командир, - не смело говорю я.
- Так это уж обязательно. Святое дело!
Сажусь на место и рассматриваю книжку. На первой странице надпись: «Лётчик-истребитель лейтенант Великодный Леонид Дмитриевич». Гордость в душе. Далее «Положение о лётной книжке лётного состава авиации Вооружённых сил Союза ССР», «Правила заполнения лётной книжки» и семь разделов. Общие данные. Годовые итоги налёта. Подённая запись лётной работы. Боевое применение. Прыжки с парашютом. Проверка техники пилотирования и элементов боевого применения. Лётные происшествия.
- Главное, чтобы последний раздел остался чистым, - говорит Витя Прощеваев, заглядывая в книжку.
Да, неприятный раздел. Как его обойти за всю лётную работу. В первом разделе уже занесены общие данные обо мне, мой курсантский налёт и подписаны начальником штаба майором Конкиным. Начинается новая страница моей биографии. До сих пор была лётная учёба. Теперь - лётная работа.
После занятий иду в магазин, закупаю необходимое для товарищеского ужина. Столы сдвинуты. Рассаживаются мои весёлые сослуживцы. Командир произносит краткий тост:
- Счастливого неба! Чтоб число взлётов было всегда равным числу посадок. Чтобы из всех сложных ситуаций выходил победителем.
Вот это отношения! - думаю я. - Вот это товарищество, дружба!
После трёх тостов командир уходит, а за столом нарастают дружеские откровения, юмор. Кто о полётах, кто о девчатах. 
- Главное, Лёша, чтобы у тебя всегда была крепкая рука. Чтобы в ней не дрожал не только штурвал, но и стакан, - хихикает Жора Локтионов.
- Если хочешь стать не чем-то, а кем-то, то добивайся всё своими силами, - говорит старший лейтенант Фомин.
- Надо быть и кем-то и чем-то, - вставляет Коробейников. - Чтобы стать чем-то, надо совершенствовать себя, как профессионала. А чтобы стать кем-то,  надо совершенствовать себя, как человека.
Молодые, а мудрые ребята!  Это по мне.
- Авиация - фортуна, - тянется ко мне со стаканом Вася Степанов. - Сегодня пан, а завтра пропал. Чтоб ты не пропал!
Я всех слушаю. Разошлись поздно. Иду  на квартиру мимо чайной. Из неё выходят Григорьев и Басов.
- Где ты был?
Рассказываю. Удивляются.
- А нам  книжки просто выдали и всё, - говорит разочарованно Ростислав. - Пойдём отметим это событие.
- Опять в чайную? Вы же только вышли оттуда.
- Так мы пили без повода. А тут такой повод. Нельзя такое событие обойти.
- Да и куда ещё деться. Других весёлых  заведений в городе нет. Деньги есть, а счастья нет, - ноет Басов.
- Разве тратить деньги на выпивку - это не счастье? Это же веселье! Компания! - смеётся  Ростислав. 
Зашли. Выпили по стакану. Отдали дань хорошей традиции.
 Шли на службу без надежды на полёты. Низкая облачность. Срывается снежок. Но после завтрака поступила  команда: «На полёты» Началась рабочая суета. Загудели машины. Спешим получить парашюты. Грузим их на плечи и идём на стоянку самолётов. Облачность поднялась. Взлётно-посадочная полоса чистая. Грунт промёрз. Полётам быть.
Строимся на предполётную подготовку. Врач делает опрос. Доводится  метеобстановка. Указания командира.
Мне спланированы полёты с командиром звена капитаном Панфиловым по вводу в строй. Надеваю парашют, занимаю место в первой кабине своего Як-11. Командир  - во второй.
Взревели моторы десятка самолётов. Вот она - стихия авиационной мощи, стихия работы мужественных людей. Я в воздухе. Какая благодать - ощущение полёта!  Хотя на Як-11 летал два года назад, но сразу вспомнились все звуковые, вибрационные ощущения этого типа самолёта, движения рулей, показаний приборов. Я из тех, у кого лётные навыки быстро приобретаются, закрепляются и долго не забываются.
Уже в первом полёте по  «кругу»  выдержал все параметры в пределах хорошей оценки.  Мне спланировано двенадцать полётов, но после девятого - услышал голос командира звена:
- Хватит! Разлетался. Заруливай.
Зарулил. Подхожу к командиру получить замечания за технику пилотирования. Он глянул на меня, задумался на минуту, видимо,  вспоминая, на каких этапах полёта мною допущены ошибки. И словно ничего не вспомнил, буркнул:
- Нормально. Лети, тренируйся самостоятельно...
После такого «анализа» моих первых полётов в должности лётчика-инструктора я почувствовал в себе уверенность. Если после длительного перерыва в полётах слетал почти без замечаний, значит я уже не «салага», а настоящий лётчик. Авторитет взят со старта. Это важно. Ведь к новенькому все присматриваются. Теперь главное - закрепить его, не утратить.
Снова в самолёт. Теперь уже один. Присматриваюсь более внимательно к местности, городу, его окрестностям. Сделал два запланированных самостоятельных полёта. Обе посадки произвёл строго у «Т». Это важный показатель. Я доволен собой. Наблюдающие с земли могут объективно оценить только взлёт и посадку. Иду докладывать командиру звена. Он молча пожал мне руку.
Шёл с полётов с чувством высокого удовлетворения и гордости. Приятно быть лётчиком. Уже только потому, что ты лётчик, на тебя смотрят, как на настоящего мужчину, способного на самое сложное и отважное дело. С уважением относятся механики, техники, преподаватели, гражданские люди, с завистью смотрят курсанты. Жёны выходят навстречу своим мужьям, будто к воинам, возвращающимся из какого-то дальнего похода. Меня пока никто не встречает. От этого защемило сердце. Хотелось, чтобы и мне навстречу шла любимая. Хорошо, что я не один такой, холостяков в эскадрилье много и это успокаивает. Они шутят.
- Встречают. Будто идёт стадо с пастбища, а не лётчики с полётов.
Итак, для меня началась практическая лётная работа. Впервые заполняю лётную книжку. Ставлю дату - 19.02.51 г. Как интересна жизнь, когда всё в ней впервые. Когда каждый момент её - новый. Когда ты идёшь не по привычной кем-то протоптанной стёжке, а прокладываешь себе в жизни свою дорогу.
- У тебя такой счастливый вид, - смеётся Витя Прощеваев.
Я смущаюсь, но мне хорошо оттого, что я действительно сегодня по-настоящему счастливый. Иду с ребятами домой через город в меховой куртке, унтах. Всё на мне добротное, высшего сорта. Смущает только то, что всё новенькое, не как у старых  «небесных волков». А хочется выглядеть бывалым. Говорю Всеволоду Фомину:
- Приду домой, штаны и куртку кирпичом натру, чтобы выглядеть таким как ты «старым ассом»
- Зачем кирпичом, - смеётся он. - Ходи в лётном обмундировании на свидания с девчатами. И трись... о стены.
Он тоже холостяк. А у холостяков так, о чём бы ни начали разговор, его закончат обязательно темой о девчатах. По истине, что у кого на уме.
- Сегодня танцы, приходи в кожаной куртке, - продолжает шутить Всеволод.
На танцы я, конечно, пришёл, но в мундире, а он в лётной кожаной куртке.
- Что, сегодня будешь о стены тереться? - спрашиваю его.
Улыбается.
 Когда лётчики-истребители идут на поиск девчат, они обычно говорят: «Идём на свободную охоту». «Свободная охота» - это термин истребителей, появившийся в их речи в войну. Тогда опытные лётчики поднимались в небо часто не по конкретному боевому заданию, а на свободный поиск немецких самолётов. Прочёсывали небо и, найдя цель для атаки, внезапно на неё нападали, что приносило успех.   
Прибыв в клуб, офицеры направились в буфет. Я остановился  у входа.
- Ты чего? - спрашивает Ростислав.
- Пить или быть! - говорю ему.
-  Надо «остограмиться» для настроения, придать себе колорит.
В буфете уже много наших. Шумно. Весело. Захожу. Локтионов спрашивает:
- Ты застенчивый?
- Есть такое. С детства.
- А знаешь, кто такие застенчивые?  Это те, которые выпьют и за стенку держатся.
- Я не из тех.
Выпили. Вскоре заиграла музыка в зале. Довбыш дал клич:
- Кончай, ребята. Идём к женщинам!  Нас ждут!
- Жизнь мужчины - это поиск женщины, - говорит Всеволод.   
- А жизнь женщины - это поиск мужчины, - отвечает Игорь. - Так, вперёд же! Навстречу жаждущим нас!
- Выпив водку, хочется молодку, - добавляет Эдик Гацкевич.
Входим в зал гурьбой, человек шесть. Все взоры на нас. Из толпы девушек слышится голос:
- Коты пришли...
Девичий хохот.
- Держитесь мыши, - отвечает на реплику Жора Локтионов.
- Мы - не мыши... Мы - кошечки, - кокетничают девочки....
Весёлая завязка началась. У многих ребят есть знакомые. Они расходятся по компаниям. Мы с Локтионовым остаёмся, мнёмся у входа, высматривая к кому примкнуть. Жениться не собираюсь, а к девушкам тянет. Приглядываюсь к студенткам, местным девчатам, ищу приятную наружность. Но, как видно,  симпатичные девочки уже определились с кавалерами. Их тут же приглашают на танец ребята, стоящие рядом с ними.
- Не высмотрел ещё? - спрашивает Жора.
- Изучаю... содержание...
- Ты сначала на форму смотри, а содержание потом узнаешь.
- Если формой увлечёшься, то можешь оказаться в беде, когда содержание узнаешь, а оно не то, что надо. Жаль, что содержание издали нельзя рассмотреть.
- Говорят, чтобы человека узнать, надо пуд соли съесть. Я её уже год ем на поприще выбора невесты, - шутит Жора.
Я заметил высокую девушку, выделяющуюся своей стройной фигурой. Она стояла в толпе, но казалась одинокой. С ней никто не разговаривал, и она ни с кем из окружающих не общалась. Значит - свободная.
- Ну, что же, - отвечаю Жоре. - Начну и я есть этот пуд  соли
Иду к стройной девушке и  приглашаю её. Когда моя рука легла на её талию, а её - на моё плечо, перехватило дух, наступило душевное волнение. Это оттого, что редко приходится бывать с женским полом. Каждый раз при первом прикосновении к женщине испытываешь это чувство.
 Танцую, изучаю её девичьи качества.  Веду разговор о том - о сём. Не спрашиваю имени - пока избегаю знакомства. Мне нравится её стройная фигура, головка, причёска, симметрия лица, но не нравится нос. Он резко контрастирует со всеми остальными частями её лица. Словно комок теста не к месту прилепился. Я по природе художник и остро ощущаю всякую дисгармонию. Мысленно  рисую: какой должен быть у неё нос, чтобы она стала красавицей. Ах, как природа несправедлива! Всего одна небольшая деталь нужна девушке, а она её не подарила. Видимо, из-за этого неудачного носа у неё проблемы с женихами. А девица хороша и явно на выданье.
На следующий танец я её не пригласил. Пошёл с ребятами снова в буфет. Прошло около получаса, когда я возвратился. Играли вальс. Все кружились, а она стояла одна. Мне стало обидно за неё. Подошёл к ней, пригласил. Девушка казалась мне серьёзной и не располагала к разговору, потому я долго её кружил в вальсе молча. Но потом,  понимая, что должен быть галантным кавалером, спросил, улыбаясь:
- Вы всегда такая серьёзная?
Она в ответ пожала плечами, тоже улыбнулась, и сразу её лицо стало иным, более мягким.
- Вам надо всегда улыбаться, - говорю ей.
- Зачем?
- Чтобы не казаться сердитой и скучной. Улыбка хорошая приманка для кавалеров.
Она лишь повела чуть-чуть бровями, не то, удивляясь моему совету, не то, не понимая его.
- Как вас зовут?
- Валя...
- А меня - Леонид... Будем знакомы...
- А почему вас Лёшей называют? Вы же не Лёша, а Лёня...
- Кому как нравится, тот так и называет. А вам что больше нравится?
- Лёня...
- Зовите Лёней.
Мы ещё раз улыбнулись друг другу. Познакомившись с ней, я стал свободнее себя чувствовать. Спало напряжение отчуждённости.
- Давно живёте в Зернограде?
- С детства.
- Не скучно здесь.
- Нет...
- А почему вы одна?
Пожала плечами.
- У вас подруг нет?
- Есть.
Я вёл разговор ради разговора. Никакого интереса к ней не было, но я старался быть разговорчивым и весёлым. Она же не расслаблялась, чувствовала себя скованно, и мне было с нею скучно. Каждый раз после танца я отводил её на место, где приглашал и уходил к друзьям. Там было весело. Но начинался танец, и мне не с кем было танцевать. Я шёл опять к ней, как к   партнёрше по танцам. Станцевав несколько танцев, я  стал предметом разговора.
- Тебе понравилась Валя, - спрашивает меня Витя Прощеваев.
- Да нет.
- Чего нет. Хорошая девица. Скромная.
- А что же ты не ухаживаешь за нею?
- Не тянет.
- Вот и меня - не тянет...
- Это сестра жены Вовы Пархомина.
- Да... Такая не разговорчивая.
- Женщина любит ушами. Поэтому говори ей больше комплиментов и она твоя, - присоединяется к нашему разговору Довбыш.
- Зачем? Я не хочу, чтобы она  мною увлеклась.   
- Ты что! Всех женщин  надо влюблять в себя. Это же так интересно жить любимым цветком среди дам. А потом - влюблённые податливы, их всегда можно потискать. Ха-ха...
- Вообще женщине от мужчины нужна не столько любовь, сколько лесть, - говорит Витя. - Они нашей любовью играют, а перед лестью - падают ниц.
- У тебя была неудачная любовь? - спрашиваю его.
- У меня ещё никакой не было... Но я  знаю женские нравы.
- Ты прав, Витя, - поддерживает его Игорь. - Я женщин покоряю только лестью. Не для любви, конечно. Люблю баловниц, которые не претендуют на замужество, а любят лишь развлечься. Когда уже весна наступит, чтобы женщины больше обнажились. По тому, как они обнажаются можно определить их  податливость.
Когда закончились танцы, Витя  спрашивает меня:
- Ты Валю пойдёшь провожать?
- Нет...
- Тогда я пойду поболтаю с ней. Нехорошо, конечно, один - танцует, другой - провожает.
- А какой-то третий может ею уже пользуется, - вставляет Игорь
- Не наговаривай, пошляк! - оборвал его Витя. - Она скромная девица.
Погода нас не радовала. Три дня полетали и снова занимались в классах. То метель, то дождь пойдёт и ВПП раскисает, становится непригодной для полётов. Таковы авиационные будни.
В армии очень много уделялось времени учёбе офицеров.  Ежедневные занятия, как в обычных учебных заведениях. Старики идут в классы неохотно. Надоело. Адъютант говорит им:
- Армия - это университет для офицеров на весь срок службы.
 Каждая неделя у нас начиналась с марксистско-ленинской подготовки, на которой много внимания уделялось итогам выполнения первой послевоенной пятилетки. Компартия постоянно заботилась о политическом воспитании населения, о внедрении научного мировоззрения. Общественное мировоззрение всегда отстаёт от жизни, тем более от научного её понимания. Чтобы поддерживать высокий ритм развития общества, необходимы прогрессивные взгляды на жизнь, научный подход к решению экономических и социальных проблем. Строить новую жизнь - это, прежде всего, создавать новое сознание людей, давать им новые знания. Знать много и глубоко -  счастье культурного человека. Знания придают уверенность. Человек, не знающий обстановку и дело, всегда не уверен в своих решениях и действиях.  Отсталое мировоззрение не должно быть присуще офицерам.
 Партия держала нас в курсе всех событий в стране и за рубежом.  Мы знали всю динамику развития нашего общества, планы партии  и советского правительства по дальнейшему строительству социализма. Быстрое развитие страны вдохновляло и обязывало идти в ногу с народом, жить единой жизнью с ним, делать всё, чтобы мирный труд  не был прерван враждебными силами.
Благодаря героическому труду нашего народа и правильному руководству обществом партией и правительством план четвёртой пятилетки был выполнен досрочно, в 4 года и 3 месяца. Восстановлено, построено и введено в действие более 6 тысяч предприятий. Валовая продукция промышленности к 1950 году превысила довоенный уровень на 73 %, а предполагалось по плану на 48 %. Национальный доход увеличился на 64 %. Продукции сельского хозяйства относительно 1945 года увеличилось в 2 раза. Мы, военные,  не имели права работать хуже трудящихся страны.
Повышался материальный и культурный уровень общества. Ещё в 1947 году была отменена карточная система. Нормированное распределение продуктов заменено развёрнутой государственной и кооперативной торговлей. Постоянно снижались цены на предметы широкого потребления. Заметно сократилась смертность населения. Если в царской России в 1910 году она составляла 29 человек на 1000, то в 1950 - 10 на 1000, то есть почти в 3 раза ниже.
Рос авторитет компартии. Численность её после войны выросла почти на 1 миллион человек, и она насчитывала  уже 6 млн. 300 тыс. коммунистов. Мы, офицеры, стремились вступить в партию. Для нас она была образцом организации честных, чистых, мужественных людей, преданных народу  Я уже два года состоял кандидатом в компартию, при уставном сроке - 3 года.
С большим уважением относился я к коммунистам за их честность и правдивость. Считал, что истинная красота человеческой души рождается только в правде и честности. Такими воспитывала партия своих членов, создавая  пример для всего народа,  авангард в созидании социализма.
 В авиации не допустима нечестность и это очень роднило её дух с духом партии. Не зря в годы войны в авиации было больше всего награждённых боевыми орденами, Героев Советского Союза, а также дважды награждённых золотыми звёздами. Только из числа лётчиков были удостоены звания трижды Героев Советского Союза. Ими стали Александр Покрышкин и Иван Кожедуб.
  Я всегда очень переживал, если замечал у кого-то из коммунистов, особенно офицеров-лётчиков какие-то элементы нечестности, несправедливости. Но мусор заносится и в светлую избу. Его надо постоянно выметать.  Партия хорошо выполняла роль метлы. Чуть оступится человек, его тут же на партбюро, собрание, товарищеский суд. Я придерживался мнения, чтобы за свои проступки не краснеть перед товарищами, надо самому следить за чистотой своего сознания и души.
Офицеры в большинстве своём были пропитаны идеями коммунизма. Другого будущего для страны, как общество высшей справедливости и культуры мы не представляли. Опыт СССР показал преимущества социализма перед капитализмом, эффективность развития общества на базе социалистических принципов. Социализм выдержал испытания контрреволюции, интервенции, агрессии фашизма. Народ страны проголосовал за социализм оружием и с оружием защитил его от попыток  разрушения. Священным долгом военных было - отдавать все силы для обеспечения безопасности страны. И мы этому долгу следовали.
Краснослав провожал какую-то студентку. Они стояли на свидании у забора.  Я проходил мимо по другой стороне улицы и видел как он, обнимая её, пытался поцеловать. Но она отпихивала его и повторяла:
- Уйди! Не нахальничай! Уйди!
- Чего ты ломаешься? - говорил он ей.
Уже издали я услышал его грубый окрик:
- Уходи! Знаю, что ты шлюха, а строишь из себя!
Я невольно оглянулся и видел, как девушка убегала от него. Придя домой, он рассказал нам о случившемся, и крыл ту студентку матом.
- А ты нахал, Славка, - говорит ему Ростислав.
- А быть нахалом хорошо или плохо? - улыбается Басов.
- Отвратительно.
- Ты не прав. Мужчина должен быть нахальным. Это его достоинство. Оно помогает достигать цели.
- И ты что большего достиг, чем мы? - спрашиваю его.
- Смотря в чём...
Я раньше замечал эгоистическую струнку у Краснослава. Но порывы его эгоизма в отношениях с нами не давали результатов и потому были мало заметны. В отношениях с девушками его эгоизм вышёл наружу, прорвало. Говорю ему:
- Знакомишься с девчатами, льстишь им. Но если они проявляют порядочность, не поддаются  твоим домогательствам, ты их охаиваешь, кроешь  матом. Это не достойно мужчины, тем более офицера. Не требуй от девчат того, чего они не хотят.
- Мало чего они не хотят. Это природа. Я хочу.
- Для честных девчат приставание к ним оскорбительно.
- Какая там она честная.  Только ломается. Цену  набивает.
- Зачем же ты, офицер, идёшь к ней, если знаешь, что она шлюха?
- А кого же ещё накрыть мужику, если не шлюху.
- В тебе прорвал эгоизм. Избавься от него, а то он подведёт тебя.
- Неужели вам не хочется девку потискать?
- Хочется. Но быть скотиной - не хочется. И тебе не советую. На скотском пути счастья не найдёшь, а неприятности наживёшь, - убеждал я его.
- Гм...  Нравственники, - скривил он губы.
- Да, Слава... Тут дело не столько в отношениях к девушкам, сколько к принципам человеческой морали.
Он ничего не ответил. Всем троим, стало ясно, что в наших отношениях наступили перемены. У нас с  Краснославом появилось  отчуждение. С Григорьевым, наоборот, мы стали более близки и откровенны во всех своих личных чувствах.
Я убедился, что в каждой новой обстановке у людей раскрываются неизвестные ранее черты характера, их морали. У одних - высвечиваются благородные качества, у других - выползают ранее скрытые  пороки. Я стал более осторожным в выборе друзей. Сближаясь с новыми товарищами, внимательно присматривался к каждому, пытаясь познать то, что они носят не на виду, а в душе, ещё не высказанное, не проявленное в поступках. Мне не хотелось завязывать дружбу с теми, с кем потом придётся отчуждаться, как с Басовым.

ДОПУСК К ОБУЧЕНИЮ КУРСАНТОВ

Семь лётных дней потребовалось, чтобы я  закончил ввод в строй, освоил инструкторское сидение и сдал зачёты по допуску к обучению курсантов.  Теперь я готов выполнять свои прямые  обязанности - обучать и воспитывать подчинённых. С нетерпением ждать начало полётов с курсантами.
Нам объявили, что летать будем в лагерях на  Мокром Батае. Место это глухое. Маленький хуторок со станцией. Но хорош уже тем, что расположен близко от Ростова. Будет возможность посещать большой город, периодически прикасаться к более высокой культуре. Этот аэродром мне знаком. На нём я сдавал госэкзамены по лётной подготовке.
Вторая новость - смена командира эскадрильи. Капитан Ягупов уходит на повышение. Новым комэской временно назначен его заместитель капитан Бузенко, очень уважаемый нами человек, весельчак, демократ. Для нас подчинённых это важно.
- Он никогда не ругает, а лишь даёт хорошие советы, - хвалят его.
На место Бузенко, как говорят, будет назначен мой командир звена капитан Панфилов.
-  А кто же будет моим командиром звена? - пытаюсь прощупать у адъютанта сведения.
- Не знаешь что ли принцип назначения? У кого голос крепче, тот и командиром станет. Прислушивайся, - шутит адъютант. - Лётчиком чтобы стать надо ум иметь, а чтоб командиром - достаточно обладать крепкой глоткой.
-  Для авиации этот принцип не подходит, - возражаю я.
- Что авиация. Она же из кавалерии вышла. До войны в авиации командирами были в основном кавалеристы. Да и сейчас присмотрись к старым лётчикам - у многих ноги бубликом. От кавалерии пошли и команды в воздухе: «Разворот на 90 вправо... марш!», «Разворот на 180 влево... марш!», - кричит адъютант и хохочет. - Самолётами командуют, как лошадьми.
- Время кавалеристов кончилось, - говорю.
- Ещё не кончилось, но кончается.
- А я, кстати, тоже кавалерист.
- Как это?
- Закончил кружок ворошиловского всадника.
- Ишь ты! Что ж лошадей бросил?
- Не бросил. Сменил живого коня на железного.
- Тебе нравится быть лётчиком?
- Конечно.
- А что ты в этой профессии нашёл хорошего?
- Чувствую в ней моральное удовлетворение.
- Но, наверное, больше материальное?
- Нет, больше моральное...
- Это хорошо. А то некоторые испытывают материальное удовольствие, а моральное удовлетворение у них уже иссякло.
Заходит Бузенко. Адъютант ему докладывает:
- Товарищ командир, лётчики не так заполнили лётные книжки, как им говорили...
Бузенко улыбнулся:
- Если лётчики делают не так, как говорят начальники, значит, начальники не так говорят.
Адъютант застыл, оскалив зубы, и так стоял, пока Бузенко не вышёл из комнаты.
- Понял, какой у нас мудрый командир будет. Надо новые указания для лётчиков писать. Прочитай в своей книжке допуск к работе с курсантами и распишись, что читал.
Я расписался, и ощутил полноту жизни, свою необходимость.
- Теперь вкладывай.
- Что вкладывать?
-  Душу в обучение курсантов. Без души летать их не научишь.
Установились хорошие солнечные дни. Небо чистое, сияет приветливо светлой голубизной. Я дорвался до полётов. Резвился  в небе, словно конь после зимнего стояния. В один день сделал три полёта в зону на сложный пилотаж. Таскал самолёт на максимальных перегрузках. Испытывал себя на физическую прочность, проверял свои возможности. Накрутился на виражах, бочках, переворотах, петлях, иммельманах, ранверсманах... В воздухе у меня иная жизнь. На земле - стеснительный, а в небе - вольный, инициативный, всё время соревнующийся со стихией. Захватывает азарт полёта. Увлекаюсь пилотажем, забываю обо всём. Всё хочется делать на грани риска. Капитан Панфилов («Паша») проверил мою технику сложного пилотажа. Большинство элементов оценил «отлично», а боевые развороты, виражи, ранверсманы - «хорошо».   
- На боевых разворотах большой задир, - делает мне замечание. - На переворотах - резкий ввод.
Это у меня - «резкий»? Я по характеру  умеренный, люблю плавные движения. Думаю, что «Паша» придумал такую ошибку, чтобы мне, ещё «салаге», не поставить «отличную» оценку. Что-то обидное тронуло душу. Даже будучи курсантом, я получал в основном «отличные» оценки. А тут - лётчик, да ещё - инструктор, и вдруг - «хорошо» Но, не спорю. Это правильно. Строгость оценки побуждает к совершенствованию. Нам, инструкторам, надо обладать ювелирной техникой пилотирования. Буду стараться.
Следующий лётный день опять для меня выпал «урожайным».   Сделал 20 полётов. Три в зону. Отработал сложный пилотаж  с инструкторского сидения. За пассажира летал со мною Прощеваев. Он всё время оценивал каждую выполненную  фигуру. «Хорошо», «отлично», «хорошо», - слышал я голос Вити по переговорному устройству. По его оценкам всех элементов полёта получалась общая  оценка - «отлично».
- А «Паша» меня оценил хуже, - жалуюсь ему.
- Это он для профилактики. Молодые быстро зазнаются. Как только их высоко оценивают, так сразу  мнят себя «ассами».
Потом я с инструкторского сидения тренировал взлёты и посадки - 12 полётов по «кругу». Ещё летал в качестве пассажира с Локтионовым. Сделал один полёт в зону и четыре по «кругу». Жора лихачил, красовался передо мной. Давил меня перегрузками. Хихикал. Пассажиру труднее выдерживать перегрузки. В глазах у меня темнело неоднократно. Прилетели. Вышли из кабин. Я ему говорю:
- Пилотируешь ты лихо, но не чисто.
- У меня спортивный азарт.
- Тянуть ручку до опупения - не проблема, а вот ювелирное мастерство в пилотаже показать - искусство.
- В бою за ювелирностью не наблюдают. Там таскать надо на пределе возможных перегрузок. Мы же - истребители.
- С точки зрения боя - это верно. Но мы же сегодня отрабатываем качество обучения курсантов, а не боевое мастерство.
- Я хочу сбежать из училища, - говорит вдруг Жора.
- Как? Куда?
- В аэроклуб. Я же - спортсмен. Хочу мастером спорта стать в пилотировании самолётом. Армия не по мне. Я понял, что в ней карьеру я не сделаю. Несолидный ростом. Несерьёзный по характеру. А в спорте чего-то добьюсь, - улыбался он 
- Разочаровался в военной авиации?
- Понимаешь. Я по духу - не военный. Летать хочу из спортивного интереса, а не - служебного.
Мне это показалось странным. Столько лет учился на лётчика-истребителя и вдруг такая переориентировка в начале службы. Но у каждого свои взгляды на жизнь, свои устремления. Вскоре меня проверял замкомэска капитан Бузенко на качество сложного пилотажа. Ввёл имитацию отказа двигателя. Я спланировал на аэродром и  сел у «Т». Похвалил.
После полётов открываю лётную книжку. Там рукою Бузенко поставлена оценка «отлично», но потом оценка перечёркнута и уже не его почерком дописано - «хорошо». Что за причуды? - думаю. Боятся переоценить. И кто это правит капитана, исполняющего обязанности командира эскадрильи? Да, ладно!
Но мне дают для обучения группу из восьми человек. Вот и подошёл к главному - обучению курсантов лётному мастерству. Предстоит ещё одно испытание.
Наступил самый ответственный испытательный для меня день. Впервые иду на занятия с курсантами.  2-я лётная группа 1-го звена. Волнения не чувствую. Опыт общения с курсантами накоплен. Сам только с курсантской скамьи. Был  младшим командиром, старшиной лётной группы. Три года непосредственно наблюдал работу лётчиков-инструкторов. Многому научился у своих  учителей.
Прибыл в группу, принял доклад старшины, поздоровался, осмотрел внешний вид курсантов, их готовность к занятиям и хотел приступить к разъяснению задачи. В этот момент подходит капитан Бузенко. Доложил ему.
- Я поприсутствую у вас на занятиях.
Это уже накладка. Контроль. Я старался сохранить спокойствие. Учил так, как учили меня. Посидев до перерыва, Бузенко поднялся и, уходя, сказал мне:
- В этом духе и работай. Ты стараешься быть педагогом, а не начальником. Обычно молодые пытаются вести занятия начальственным тоном. Это не авиационный стиль. Методика - это не управление, а обучение. 
Он ушёл, а я облегчённо вздохнул. Как-никак, а быть под контролем не комфортно. После окончания рабочего дня ждал, что командир вызовет для анализа моих занятий. Вызова не последовало. Во время ужина спрашиваю ребят:
- Надо ли подойти к командиру, получить замечания.
- Он что тебе сказал, когда уходил?
- Сказал: «Хорошо. В этом духе и работай».
- Ну и работай. И никогда сам к начальству не ходи, каким бы оно хорошим не было. Начальство хорошее, когда вдали, - поучал меня Костя Степанов. - Будь ближе к служебному делу, а не к телу начальника.
  - Не слушай ты его. Если дело хорошо получается, то надо быть на виду у начальства. Лишний раз показаться, что ты хороший. Это не повредит карьере, - противоречит Степанову Фомин.
И начались советы со всех сторон - один другого крепче.
- По дорожке карьеры надо ползти на пузе, а не идти с гордо поднятой головой, - говорит Локтионов и хохочет.
Заходит в столовую Бузенко. Сел за свой стол и громко говорит, обращаясь ко мне:
- Ну, что, получил крещение. Вижу, у тебя есть способности работать с курсантами. Но помни - наша профессия требует большой  любви к себе. Она, как жена. Без любви с нею долго не проживёшь. Всё идёт хорошо, пока её любишь. Разлюбишь - всё рассыпается. А курсанты теперь - твои дети, сыны!  К ним надо относиться, как к родным. Быть и требовательным, и внимательным. Сначала надо использовать ласку, доброту.  Если кто не понимает этого, то и ремень можно применить. Конечно, не в прямом смысле! А то ещё пороть начнешь, - смеялся Бузенко.
Вышли из столовой. Пархомин рассуждает:
- О воспитании все говорят правильно, но мало кто делает так, как говорит. У одних не получается. Другие - не хотят терпеливо работать с людьми. А у некоторых характер не педагогичный.
- Правильно. Педагог - это призвание, а не должность, - включается в разговор Прощеваев. - Порядочным человеком быть трудно, а педагогом - ещё труднее. Педагог - это усовершенствованный человек.
Вечером прибыл в эскадрилью заместитель командира полка Чурсин. Он объявил,  что Бузенко утверждён комэской, Панфилов - замкомэской, а Фомин - командиром звена. Некоторые старшие лейтенанты между собой стали шептаться - недовольные назначением Фомина.
- Севка строит карьеру не столько службой, сколько дружбой с начальством, - говорит Вася Степанов.
- А твоё мнение? - обращаюсь я к Косте.
- Какое мнение? Официальное или кулуарное?
- Что у тебя два мнения?
- Как у всех. Одно для начальства, другое - для друзей.
- Хитрый ты.
- Не хитрый, а уже тёртый. Скоро и ты будешь по всякому поводу иметь два мнения. Такова жизнь.
Вот тебе и педагогика, - думаю я.
Сегодня перелетаем в лагерь. С курсантами провели всю необходимую наземную подготовку. Их отправили накануне в Мокрый Батай готовить лагерь и быть готовыми завтра к полётам. На аэродром пришли рано, до восхода солнца. Взлетели парами. В воздухе строимся звеньями и берём курс на Мокрый Батай. Подлетая к нему, я увидел знакомые ориентиры и сам аэродром. Недалеко на севере виден город Батайск, где я начинал учёбу в теоретическом батальоне. Далее раскинулся на высоком правом берегу Дона - город Ростов. 
После посадки сразу же провели предполётную подготовку с курсантами. Потом первые два полёта  выполняю с командиром звена, так называемые - «методические». И вот, начинаю обучение курсантов в воздухе. Впервые в кабину моего самолёта садится курсант. Испытываю хорошее чувство учителя лётного дела и, одновременно, строгое чувство ответственности за его обучение и жизнь. Я должен  поднять его в воздух и, главное, привести живым,  не разочарованным.
 Первый полёт для курсанта - ознакомительный. Пилотирую самолёт я. Он - наблюдает за моими действиями, знакомится с ощущениями на новом для него типе самолёта, с маршрутом полёта, районом, как выглядит аэродром с воздуха.
Первый полёт выполнен. Новое испытание моих способностей пройдено. На душе легко и радостно. Спадает волнение, наступает уверенность. Делаем второй полёт. Даю курсанту управлять самолётом вместе со мной. По ходу полёта рассказываю:
- Выруливаем на взлёт.  Запрашивай разрешение. Взлетаем. Даём газ. Отдаём ручку от себя - поднимаем хвост. Держим направление.  Правой, правой педалью. Вот скорость отрыва.  Самолёт оторвался. Следи за землёй. Отходим от земли. Переводим в набор...
И так диктую действия по всему маршруту малого «круга». Курсант ознакомлен с первыми ощущениями, работой рулями. Должен отдохнуть, подумать над выполненными полётами. Такие же полёты делаю со вторым, третьим, четвёртым... с восьмым курсантом. За день я уже получил солидную практику обучения моих питомцев.
 Закрутилось колесо труда в сложной и прекрасной мужской профессии. Пошли лётные дни очень насыщенные работой. Встаём на рассвете. Час уходит на подготовку к полётам. Шесть часов летаем.  Во второй половине дня: разбор полётов с лётчиками, разбор полётов с курсантами, предварительная подготовка к полётам на следующий день. Итого рабочее время длится порядка 10-11 часов. И так - ежедневно.
1З апреля у меня день рождения. Не вспоминаю о нём. Некогда праздновать. Снова полёты. Всю смену летал с курсантами. Приходим на ужин. У входа в столовую висит плакат: «Поздравляем лейтенанта Великодного с днём рождения». Вот это да! Не забыли! На моём столе: торт, бутылка коньяка.
Подходит командир. Поздравляет. Все садятся, потирают руки. Голос с другого стола:
- Товарищ командир, а нам можно за его здоровье?
- Разрешаю всем по сто граммов, - улыбается командир. - Сдвигайте столы. Врозь пить ни к чему.
Затяжной товарищеский ужин. Серьёзные и  юморные тосты в мою честь, вроде такого, как сказал Витя Прощеваев:
- Дорогой друг, желаю, чтобы у тебя всегда была лёгкая душа и тяжёлые карманы... От денег, конечно, не камней.
Приятно было на сердце. В конце вечера я растроганно поблагодарил всех. В офицерских палатках ещё долго бубнили. Как же: выпить и не высказаться.
На третий лагерный день я выполнил 26 полётов с курсантами. Налетал 4 часа 46 минут. В моей практике это рекорд  налёта за лётную смену.

ПАЛАТОЧНАЯ  ЖИЗНЬ

В лагере мы жили в палатках. Командиру - отдельная палатка. Начальники разместились - по два. Командиры звеньев, другие лётчики - по три. Механики и техники - по четыре. Курсанты - по шесть. Я поселился с Жорой Локтионовым и Иваном Будановым. По характеру мы очень разные и мне это интересно.
Командир эскадрильи посмотрел свою палатку, зашёл к своим заместителям. Потоптался и говорит:
- Я буду с вами жить.
- Что, командир, там не нравится, - спрашивает  адъютант.
- Не люблю одиночество. Ночью придёт мысль, и посоветоваться не с кем, - улыбается комэск. - А тут ты рядом.
- А если я спать буду?
- Не спи, когда командир бодрствует. Не распускайся. Тебе что с командиром тошно поговорить.
- Ну, не ночью же, - ворчал адъютант, почёсывая затылок.
Он любил поспать, а командир балагур, анекдотист. Без общения, шутки, веселья жить не может. Свищёв пытается ещё раз сорвать замысел командира:
- Что ж ваша палатка пустовать будет?
- Пусть пустует. Приезжему начальству гостиница будет.
Адъютант снова чешет затылок, но выполняет решение.
Лагерь наш хорошо спланирован. Палатки - в ряд. Пешеходные дорожки посыпаны песком. Для занятий с курсантами обустроены  беседки. Столовые разделены. Для лётчиков  столы со скатертями. Для техсостава - с клеёнками. Для курсантов и солдат - голые. Умывальник общий для всех. Сортир - тоже. Тут для офицеров, в том числе лётчиков, нет никаких привилегий.
В солнечную погоду в палатках жарко и душно.  Повседневные «враги» лагерной жизни: пыль, грязь, мухи и комары.
После ужина лежим, читаем газеты. Иван Буданов ворчит:
- Вот жизнь. В Молдавии - голод, а в Куйбышеве - ГЭС строят.
 Легли спать. Ещё светло, а комар уже гудит.
- Иван, убей комара, - просит Жора  Буданова
Иван - человек цыганского происхождения. Ему комар не страшен. Он спокойно отвечает:
- Пусть живёт.
- Он же твою кровь будет пить.
- Пусть пьёт. У меня её много. Это у тебя крови комару на один глоток, - намекает Иван на малый рост Жоры. - Ты и гоняй его.
- Вот тебе и принцип: «Один - за всех и все - за одного». Я же  прошу спасти меня, а ты обрекаешь товарища на гибель.
- Ты же не кричал: «Караул!» Вот крикни: «Караул!»
- Караул! - кричит Жора.
- Вот караул и прибежит тебя спасать.
У Ивана часто проявляются резкие повороты в разговоре, смена тем. Вот и сейчас говорили о комарах, и вдруг он спрашивает:
- Лёшь, кто у тебя самый уважаемый философ из древних.
- Спиноза, - отвечаю ему первую попавшую фамилию.
- Так вот Спиноза говорил: «Не ищите дураков».
- Это ты к чему?
- К тому, что Жора ищет дураков, кто бы ему комаров бил.
В соседней палатке смех. Там Вовочка рассказывает анекдоты.
Кричу ему:
- Вова, громче, а то нам не слышно!
- Судья говорит подсудимому вору, - начинает Вова громко. - «Подсудимый, признайтесь, где вы спрятали деньги, и я смягчу вам приговор». Вор ему отвечает: «Гражданин судья, это же вымогательство. Дело подсудное»
Слышим голос командира эскадрильи:
- Ну, а теперь слушайте мой анекдот: прекратить разговоры! Спать пора. Завтра - полёты.
Притихли. Уснули.
Выходной день. Собираюсь с холостяцкой компанией ехать  в Ростов. Побрился, приоделся. Выхожу из палатки. Костя Коробейников глянул на меня и говорит:
- Неправильно оделся. Одежду надо подбирать под цвет волос.
- А если человек лысый? - спрашивает Локтионов
- Тогда пусть ходит голый.
Приехали в Ростов. Пошли на пляж. Хорошо. Вода. Пиво. Загар. Но наступил вечер и куда деться? В театр нельзя - опоздаем на свой поезд. В кино - не хочется. В лагере фильмы регулярно показывают.  Жора предлагает:
- Пошли по проспекту Энгельса,  девчат посмотрим.
- Ты  что на них на пляже не насмотрелся?
- Женщины обнажённые не красивые. Все недостатки видны. Мелькнёт одна лань среди тысячи обезьян. Пойдём на одетых посмотрим. Там, если дева не красива, так хоть сарафаном полюбуемся. У женщины должны быть обнажены только  её достоинства, а не все недостатки.
Пришли на проспект. Походили. Посмотрели. Ростовская публика модная и роскошная.  Женщины и мужчины прогуливаются в дорогих одеждах. Сверкают золотыми браслетами, серьгами, кольцами, брошками, бусами. Дамы в модных шляпках. Разного вида декольте. У одних обнажена грудь, у других - спина, у третьих - плечи.
- Тут что революции не было? - спрашивает Жора.
- Да это уже социалистические достижения  воров.
- Видишь. Тут если не на девчат, то хоть на искусство ювелиров  и портных посмотрим. Замечательная экскурсия.
 Дошли до парка имени Максима Горького.
- Зайдём?
 Заходим. Прекрасные аллеи, цветы, деревья. Музыка. Хорошо быть в культурном прохладном  парке после пыльного и жаркого лагеря в степи. Походили. Устали. Присели около кафе. Что-то грустно стало. Может потому, что вся эта красота, культура так редко доступны нам.
- Вот тут бы аэродром разбить, - говорю я. - Если  стану большим начальником, буду при аэродромах строить оазисы природы и культуры. Нельзя военных людей отрывать от этих благ. Разве это дело, что у нас на аэродроме нет ни одного деревца. А ведь на нём каждый год летают. Надо предложить комэске посадить деревья.
- И скульптуры поставить, - смеётся Жора. - Но это потом, а сейчас у меня есть мысль хорошая, - говорит Жора.
- Выдавай.
- Давай выпьем.
- Давай.
Зашли в кафе. Выпили. Посидели. Вышли. Походили.
- Ты какую себе невесту ищешь? - спрашивает друг.
- Ту, которая меня ищет.
- Ты ищи не красивую, а горячую, чтоб грелкой служила всю жизнь. Но это потом. А сейчас у меня новая мысль появилась.
- Выдавай.
- Давай ещё выпьем.
- Давай.
Зашли ещё выпили. Погуляли. Ничего не высмотрели, ни с кем не познакомились.
- Лёша, у меня ещё новая мысль, - говорит друг.
- Какая?
- Пойдём ещё выпьем и на вокзал. Ну, их - этих девчат.
- Пойдём.
Пошли. Выпили.  Наше время соприкосновения с культурой закончилось, надо уезжать.
- Не люблю я эту  «охоту», - ворчит Жора.
- Но невесту-то тебе надо найти.
- Предоставим это дело случаю. Случай сведёт с кем-то.
- А вон смотри, какая девушка идёт. Такая нравится?
- Нет, не породистая она.
Пришли на вокзал. Там встретился наш лётчик, бывший мой однокашник по спецшколе и училищу - Вилен Казначиевский. Он стоял с девушкой. Я глянул на неё и обомлел - хороша!
- Познакомься, - предлагает мне Вилен.
Девушка протягивает мне руку  и представляется:
- Лариса.
- Леонид.
  От Ларисы лучился какой-то особый свет. Он шёл из её глаз, лица, улыбки, её женственных движений, манеры поведения, разговора, задумчивости и смеха. Глаза большие, яркие. В лице - стеснительность. В поведении - скромность. На чистом, чуть загоревшем лице никакой косметики. Вот какая мне нужна - мелькнула мысль.
- Пора на поезд, - говорит ей Вилен, а потом мне. - Пойдём, проводим Ларису.
Идём к вагону. Я исподволь рассматриваю девушку. Завидую Казначиевскому. У вагона прощаемся. Она протянула мне лёгкую тёплую руку, заглянула ласково в глаза. Улыбнулась:
- До свидания.
Вилен, не целуя её, подсаживает в вагон. Поезд уходит. Мне грустно. Такая короткая встреча с чудесным созданием.
-  Хорошую ты нашёл себе  девушку, - говорю я.
- Это - сестра.
Что-то оборвалось у меня внутри. Пошли мысли кругом. Как вернуть эту встречу?
- Она мне понравилась, - невольно пробормотал я.
Вилен промолчал. Я не стал больше о ней говорить. Может у неё есть кавалер, виды на замужество. Решил положиться на случай. Может, еще встретимся.
Сойдя с поезда в Мокром Батае, мы шли в лагерь полем. Я думал о Ларисе, а в мозгу моём стучало четверостишие:
К чёрту ваши правила! К чёрту вашу этику!
                Не сторонник моды я. В сердце моём май!
                Не люблю на женщинах разную косметику.
                Мне натуру чистую для любви подай.
Готовимся к парашютным прыжкам. Каждый уложил свой парашют. Ждём команды отъезда на аэродром. Вася Степанов о чём-то глубоко задумался. Его однофамилец Костя спрашивает:
- Вася, ты, о чём так задумался?
- Думаю - как быть счастливым.
- Женись, дорогой, и проблема будет решена.
- С ума сошёл! Наслушался я вас, женатиков. Сами говорите, что все жёны - ведьмы.
- Не ведьмы, а боевые недруги, - поправляет его адъютант.
Шутки отвлекают от предстоящих новых испытаний. Большинство лётчиков не любят прыжки с парашютом, увиливают от них, но они положены нам по норме. Не выполнишь один прыжок в полгода  - отстраняют от полётов. Сидим ждём из Батайска самолёт Ли-2, с которого нас будут бросать. Надеемся, что он не прилетит, и прыжки отменят. Но вот гудит проклятый.
Взваливаем парашюты на плечи и идём на аэродром. Из Ли-2 выскакивает начальник парашютно-десантной службы училища майор Семенченко. Плотный, суетливый, напористый. На нём парашютные лямки, а парашюта нет.
- Так! Надели парашюты!  Быстро построились! Построились!
Строимся. Он бегло осматривает нашу экипировку, инструктирует. Торопится почему-то.
 - В самолёт! Быстро! Быстро!
Зашли  в самолёт, расселись по лавкам. Майор бегает вдоль, продолжает инструктировать. Потом  спрашивает:
- Вопросы будут?
Иван Буданов смотрит на него пристально и задаёт вопрос:
- А вы тоже будете прыгать?
- А как же. Это мой заработок. Каждый прыжок оплачивается.
- Вы без парашюта будете прыгать, с одними лямками?
- Шутник. Вот мои парашюты лежат, - махнул он в сторону. -
Приготовились к прыжку. Цепляем фаллы за трос.
Я впервые прыгаю с Ли-2 с принудительным открытием парашюта фаллом. Раньше прыгал только с крыла Ут-2. Сам кольцо выдёргивал. Цепляем свои фаллы. Майор проверяет вместе с нашим начальником ПДС полка капитаном Воробьёвым. От них шёл запах водочного перегара.
- Тоже мне - храбрецы! - говорит Буданов. - Хряпнули для храбрости и суетятся. Нам бы дали хоть по сто граммов. Кидают трезвых. Никакой храбрости.
Открывается дверь самолёта. На фоне этой дыры в небо стоит, расставив ноги, майор, смотрит на землю, определяя момент нашего десантирования. Вот он кладёт руку на спину впереди стоящего Фомина и, выталкивая его из самолёта, кричит:
- Пошёл.
Толкает следующего:
- Пошёл.
Мне этот приём майора не нравится и я, чтобы избежать его толчка, с ходу прыгаю в дверь. Меня бьёт в лицо встречная струя холодного  воздуха, и я лечу в бездну, переворачиваясь на спину.  Вижу, как от меня к уходящему самолёту тянется фалл. Вот щёлкнуло за спиной. Потянулся парашют между ног.  Хлопнул, раскрывшись огромным белым куполом. Мощный рывок за плечи. Меня из положения вниз головою резко переворачивает вниз ногами. Сильный удар в зубы. Я вишу на стропах, не понимая, что случилось. Чувствую, как болит губа. Что-то солёное во рту. Отплёвываюсь.  Кровь. Соображаю, что я не удержал при рывке запасной парашют, и он меня ударил  железным углом под губу в челюсть.
  Смотрю на землю. Что-то она не набегает на меня прямо, как в штиль, а быстро движется подо мною в сторону. Впечатление, что я не спускаюсь, а лечу над землёй. Ветер! - понял я. - Сильный ветер. Откуда он такой взялся. Ведь взлетали при малом ветре.
- Следите за ветром! - кричат нам с земли в мегафон.
Развернулся по ветру. Вроде всё хорошо. Но вот меня качнуло в сторону порывом ветра, как на качели, и боковой удар о землю. Резкая боль в левой ноге. Я падаю. Меня по земле тащит парашют, надутый, как парус. Тяну за нижние стропы. Гашу парашют. Вскакиваю на ноги и снова падаю от боли в ноге. Полежал немного. Присел. Отплёвываю кровь изо рта. Подъезжает машина, собирающая парашюты. Выскакивает старшина, курсанты.
- Чего сидите?
- Ногу повредил.
Помогают встать. Прыгаю на одной ноге до машины. Меня отвозят в санпалатку. Осматривает врач. Нога распухла, болит. Под нижней губой кровоточит рана.
 - Скрытый перелом! - говорит доктор. - Надо в госпиталь.
Это приговор! Как же полёты? Курсанты? Программа?
- Может растяжение? - хочу оттянуть принятие решения.
Заходит командир.
- Что с ним?
- Надо в госпиталь. Кажется перелом.
- Быстро везите!
Через два часа я в ростовском госпитале. Рентген. Накладывают гипс. Дают костыль. Решают положить на лечение.
- Может, отпустите? Я же не больной, а лишь  чуть покалеченный.
Врач думает. Советуется с нашим врачом. Решают.
- У вас перелома нет. Трещина в кости и растяжение мышц. Переночуйте, а завтра посмотрим.
На следующий день уговариваю отпустить.
- Как же вы уедете? Нужна машина.
На моё счастье пришла машина из Батайска - привезли больного. Училищный врач согласился забрать меня под свой контроль. Из госпиталя отпускают при условии, что буду лежать в санчасти до полного выздоровления. Я обещаю соблюдать режим и радуюсь, что возвращаюсь в эскадрилью, так как очень боялся, что задержусь надолго в госпитале. 
Прибыл в лагерь на удивление всем. Меня ругают за то, что уехал из госпиталя. Укладывают в постель. Ребята рассказывают, что начальника ПДС училища привлекают к ответственности за плохую организацию парашютных прыжков. Оказывается, когда самолёт Ли-2 поднялся в воздух, внезапно начался шквальный ветер. Об этом передали на борт майору Семенченко, и предложили воздержаться от прыжков. Но он игнорировал информацию и принял решение десантировать тех, кто был уже  в воздухе. В результате кроме меня получили разные травмы ещё трое.
В день прибытия в лагерь полежал в палатке. Читал Демьяна Бедного «Знакомые лица. Сатирические стихи, басни, фельетоны, эпиграммы». Ребята на занятиях. Кушать приносили в палатку.
Утром поднялся со всеми и, опираясь на палку, пошёл на завтрак. Потом поплёлся на предварительную подготовку и провёл занятия с курсантами.
- Не собираешься ли ты летать с больной ногой? - спрашивает с юмором Фомин.
- Если отвезут меня к самолёту, то почему бы и не полететь, - отвечаю тоже вроде с юмором, но дерзкая мысль уже закралась.
Жизнь диктует ритм и темп. Отстать от неё нельзя - останешься ни с чем и станешь никем. Полёты идут интенсивно. Какой-то дух соревнования среди лётчиков за скорейшее и более качественное движение курсантов по программе. Чтобы не отстали мои питомцы, решил попробовать полететь с больной ногой. Не зря же в училище сидел за столом, за которым в своё время занимался Алексей Маресьев, потерявший в войну ноги, но продолжавший летать,  воевать, и стал в последствии Героем Советского Союза.
- Я, наверное, полетаю сегодня, - говорю командиру звена.
Фомин пожимает плечами. Я понимаю, что без меня ему трудно. Большая нагрузка полётов и не всем курсантам удастся полетать. Он рад был бы, чтобы я летал. Я уловил его нерешительность.
- Пойду на полёты, - говорю. - Спросите разрешения у комэска.
- Попробую, - согласился он.
Прошу  Степанова довезти меня на мотоцикле  до самолёта.
- Лёша, ты слишком щедро расходуешь себя. Тебе же не год летать, - говорит Костя, человек осторожный и расчётливый.
- Так надо же! - отвечаю ему.
- Ещё много раз будет надо.
Но он не отказал мне,  отвез.  Сажусь в самолёт и вижу, что Фомин что-то говорит капитану Бузенко. Запускаю мотор, запрашиваю на выруливание. Комэска долго думает,  переговаривается с Фоминым и... разрешает:
 - Ну, давай! Летать - не ходить. Внимательнее только.
Слетал полёт. Терпимо. Сделал  второй полёт. Нагрузок на ногу особых нет. Пилотируют курсанты, а я лишь контролирую. Летаю, не вылезая лишний раз из кабины. Курсанты рады. Да и начальство тоже. Выход из строя лётчика - сразу усложняет обстановку с выполнением программы. Я за эту смену сделал 44 полёта, около пяти часов налёта.
- Ну, даёшь! - удивляется Локтионов.
- Ты с ума сошёл! - говорит  Костя Степанов.
- Зачем тебе это нужно? - упрекает Вася Степанов.
- Как зачем? У вас по пять-шесть курсантов, а у меня - восемь. Без такой интенсивности - группа отстанет. Да и ходить мне нельзя. В самолёте лучше. Я сижу, а работа идёт.
- Сорок четыре полёта! - удивился адъютант. - Командир - это же рекорд училища, может и ВВС.
Комэска смеётся:
- Ты - помалкивай! А то нам за этот рекорд шею намылят.   
- Так может всем лётчикам ноги перебить, чтоб быстрее план выполнить? - шутит Свищёв.
Мой рекорд отметили в стартовой газете. Мне - приятно. Лётчик должен летать. Это его работа, призвание.
 Я вошёл во вкус инструкторской жизни. Ранее над самолётом не чувствовал такой власти, как ныне.  Теперь - его полный хозяин. Он -  инструмент моей профессии. Мне не хочется с самолётом расставаться. Не хочется, чтобы мои курсанты по программе плелись в хвосте.
- Ты смелей отчисляй, - советует мне Вася Степанов. - Оставь пять, а трёх - выкинь. Я уже подал на отчисление одного.
У меня мороз по коже от его слов. Как же отчислять? Они уже освоили самолёт Як-18. Доказали, что летать могут. Хотят летать. Как прервать их мечту? Только ради облегчения своего труда? Нет, на это я не способен.

НАША  АРМИЯ - ГАРАНТ  МИРА

Ещё в марте Верховный Совет СССР принял закон о защите мира. Пропаганда войны, в какой бы форме она ни велась, объявлена тягчайшим преступлением против человечества. Это подрывает дело мира, создаёт угрозу войны. Закон требует предавать суду и судить, как тяжких уголовных преступников,  лиц, виновных в пропаганде войны.
В связи с этим на занятиях по марксистско-ленинской подготовке проводился семинар. Буданов сходу задаёт руководителю занятий, замполиту Неешхлебу, вопрос:
- Так мы теперь что - уголовники?
- Но вы же не пропагандируете войну, - удивляется тот.
- Мы учим курсантов воевать. Это же больше, чем пропагандировать войну.
- Мы учим курсантов защищать  Отечество, если на нас нападут агрессоры, - начинает пояснять замполит. - Наша партия и правительство пропагандируют мир, а армию готовят для защиты мирной жизни нашего народа. У нас армия обороны, а не агрессии.
- Война есть война. Оборонная она или захватническая, - пытается запутать замполита Иван.
- СССР будет вести войну  только в том случае, когда нас к этому вынудят, как в 1941 году. Тогда СССР  не собирался воевать  с Германией, заключил с ней пакт о ненападении, но мы держали армию в боевой готовности на случай отпора. Нас Гитлер вынудил вести войну. Сейчас нам угрожают США. Мы ищем с ними мирных отношений, но армию держим на случай развязывания против нас войны с их стороны. Разве это трудно понять, товарищ Буданов.
Буданову всё это абсолютно понятно, но нужно вопросами оживить занятия, не дать руководителю самому задавать их. И он продолжает:
- Мне-то понятно. Ясно ли суду? Вдруг вызовут в суд и спросят: «Вы готовитесь к войне?». Я должен честно ответить: «Так точно!». «Вы совершаете преступление, - скажут мне. - Вам - десять лет тюрьмы».
Мы дружно смеёмся над Иваном.
- Чего хихикаете? Получите по десять лет, как Блюхер, да Тухачевский, тогда похихикаете.
Смех в классе ещё громче. Улыбается и Иван, довольный тем, что завёл нас, затянул опрос. Неешхлеб напускает строгость:
- Кончайте Буданов выдумывать проблемы. Детский лепет.
- Это не детский лепет, - не унимается Иван. - Вы же сейчас ведёте пропаганду оборонительной войны, а в законе не сказано, что пропаганду оборонительной войны можно вести.
Вот умница, - думаю я. - Увидел юридическую прореху в законе. Решили, что надо закон подправить. Посоветовали замполиту поднять этот вопрос в вышестоящих политорганах.
Ещё не закончился спор по этому вопросу, как уже Костя Коробейников  тянет руку.
- Что у вас, Коробейников? - спрашивает Неешхлеб
- Иранский меджлис принял закон о национализации нефтяной промышленности и ликвидации англо-иранской кампании АИНК на изыскание и добычу нефти на территории Ирана. Какие могут быть последствия от этого?
- Буданов, ответьте на этот вопрос, - говорит Неешхлеб.
- Это мощный удар под дых британским колонизаторам! Будет затяжной конфликт между Англией и Ираном. Нам это выгодно.
- Да, это мощный удар по Англии и США, - соглашается замполит. 
- Уже не только отдельные народы восстают против империализма, но и государства.
Началась полемика по этому вопросу. Все сосредоточились на экономических и политических проблемах. Мне казалось, что в конфликте Ирана с Англией и США очень важен и религиозный аспект.  Я решил высказать своё мнение.
- Думаю очень важно учитывать религиозный фактор. США сейчас поднимают весь религиозный мир против СССР, как страны, в которой господствует атеизм, называя нас «безбожниками», «антихристами» и прочее. Они делают ставку на религиозный фактор, как важнейшую составляющую «холодной войны» против нас. То, что мусульманский Иран восстаёт против христианских Англии и США, может перевести экономическую войну в мощную  религиозную, в которую будут втянуты миллионы людей. Её последствия трудно сейчас предугадать, в том числе и для СССР.
Замполит посмотрел на меня внимательно и заинтересованно:
- Важную проблему ты поднял. Думаю, что в этой религиозной войне СССР должен сохранить нейтралитет, но в экономической - помогать Ирану, как выражающей суть национально-освободительной, антиимпериалистической борьбы.   
За семинар я получил отличную оценку. Коробейников - хорошую, а Буданов - удовлетворительную. Весь день Иван ворчал о несправедливости оценки его знаний.
- Как только поднимешь принципиальный вопрос, так и тройка. А тебе он поставил «отлично», чтобы меня посильнее уколоть. Макеич - хитрый и коварный замполит.
- Ты важную проблему поднял, но вопрос неудачно поставил, - говорю ему. - Сразу вызвал у нас смех.
- Я и ставил его сначала для смеха, - расхохотался Иван. - А потом сообразил, что в нём есть и сёрьёзное что-то. Но Макеич серьёзное не захотел увидеть, а смех его задел. Вот он мне и влепил. Как ты додумался о религиозном факторе?
- Политика - не техника пилотирования, - говорит Фомин. - Тут отвагой не возьмёшь.  Тонко соображать надо.
Вечером Иван долго рассуждал о «религиозном факторе», не давая мне спать. Через несколько лет он поступит в военно-политическую академию, а вслед за ним и я.
Курсанты у меня были разные по характеру, отношению к учёбе, усвоению программы. Быть или не быть лётчиком решают многие факторы. Все мои курсанты обладали этими качествами. Их отличала лишь степень того или иного качества. Одни были более целеустремлённые, другие менее, одни легко преодолевали неудачи, другим это давалось болезненно. Кому-то при страстной жажде летать недоставало трудолюбия. Это и распределило их по качеству  усвоения программы. Кто-то шёл по минимальной норме вывозного налёта, кому-то нужно было давать больше полётов, чтобы отработать тот или иной элемент.
Курсант Куренной, ещё не выполнив минимальную норму налёта, был готов к самостоятельному вылету. И я представил его для проверки командиру звена. Тот представил на контроль комэске. Решили выпускать. Самостоятельный вылет - это большой праздник для курсанта. Куренной оказался первым курсантом, вылетающим самостоятельно в эскадрильи.  А это уже заметная веха для всего коллектива.
Самостоятельный вылет Куренного предоставил мне волнительные минуты. От успеха его полёта зависел мой авторитет. Я был уверен, что всё будет нормально. Однако волновался. Куренной меня не подвёл - выполнил оба положенные полёта на «отлично», показав прекрасную технику пилотирования, проявил  спокойствие.
Я вспоминал себя, как всего менее трёх лет  назад, я также первым в эскадрильи вылетал на самолёте Ут-2, потом так же первым вылетал на ЯК-11, на - Ла-9. Теперь неожиданностью для эскадрильи стало то, что первым вылетает курсант самого молодого инструктора, только начавшего работу. К тому же инструктора, у которого самая многочисленная лётная группа, который покалечен и летал с «костылём». Это был мой праздник. Меня поздравляли все лётчики. Кто благожелательно, тепло, а кто холодно, скрывая затаившуюся зависть и даже неприязнь. Не всем  по духу, что самый неопытный инструктор обставил всех опытных?
Я эту зависть и неприязнь замечал, огорчался, но старался не расстраиваться. Ведь дело делал не ради себя показать, а ради общего успеха подготовки лётных кадров, выполнения требований  государства. Я не планировал успех, он ко мне сам пришёл. Я делал  дело, как можно лучше. Не за славой гнался, хотел держаться на уровне. Дорожил каждой рабочей минутой, боролся за качество обучения, чем сокращал затраты ресурсов. Вскоре я в самостоятельные полёты выпустил всех остальных своих курсантов - первых восемь птенцов. Причём никто из них не превысил средний налёт вывозной программы. Это был высокий показатель.
Вася Степанов,  представивший на отчисление уже двух курсантов из своих пяти, ходил ворчал и старался внушить мысль, что мне повезло - попались  сильные курсанты. Но не только мне, но и другим было ясно, что это далеко не так. У меня были и трудные курсанты. Но я  не старался от них избавиться.
 Меня обескураживало то, что успех мой многим не по душе. Я начинал понимать настолько болезненное явление для людей - их самолюбие. Невольно я оказался тем, кто ударил по самолюбию многих, не только злых, но и добрых людей. Они не могли себя успокоить. Кое-кто подшучивал надо мной, называя то  «Стахановым», то «Маресьевым»,  «авиаударником». В их шутках улавливалась подоплека насмешки над моим успехом. Лишь командир звена подбадривал: «Так держать!», комэск хвалил успех, да Витя Прощеваев посмеивался не надо мной, а над завистниками.
 Мы приехали в Зерноград на служебное совещание.  У меня ещё болела нога, и я ходил с палочкой. Встретившись с  Григорьевым и Басовым, мы сели на совещании вместе. Совещание затянулось. Много говорили разные начальники по разным вопросам.
- Плохо, когда у руководства стоят люди, которые любят много говорить, - ворчал Басов.
- А ты хочешь, чтобы тебе дали поговорить на служебном совещании? - подкалывал я его.
- Раз совещание, то надо же и советоваться с нами.
- Молодой ещё, чтобы с тобой советоваться начальству.
- Нам нужны организаторы, а не ораторы! - продолжал Басов.
Молодым людям всегда присущ нигилизм. Мы им тоже болели. Нам казалось, что старые кадры многое делают не так. Раздражала всякая неграмотность начальников. А недостаточно грамотных  было ещё много. У многих офицеров не было среднего образования. Но меня это не волновало. Нужно время, чтобы сменилось поколение. 
После совещания мы зашли в городской клуб. Там танцы. С больной ногой я не мог танцевать и поэтому сидел, разглядывая публику и беседуя со знакомыми. Я был  знаком уже с некоторыми девчатами круга местных холостых  учительниц. Видимо уровень развития и культуры сближал лётчиков, с ними. Среди них мне нравилась Валя Вахрушева, девичья фамилия Краснощёченко. Простая, общительная, красивая лицом, хорошо сложена. Она была замужем за техником. Развелась. Муж оказался слабовольным, пил. В этот вечер за нею усиленно ухаживал Ростислав.
Однажды, я сидел с ним в кино. Где-то на половине сеанса увидел, что около нашего ряда стоит офицер-техник. Он плачет, размазывая по лицу слёзы, и смотрит пристально на кого-то в нашем ряду. Толкаю Ростислава.
- Смотри, что это за слюнтяй?
- Это - Вахрушев. Бывший муж Валентины Краснощёченко.
- Чего он тут ревёт?
- Оплакивает развод. В нашем ряду Валентина сидит. У них это часто так. Она кино смотрит, а он стоит и плачет по ней. Тут к этому люди привыкли.
Мне была неприятна эта картина. Плачущий офицер - позор!  Казалось, что Валя не выдержит и выйдет из зала. Но она сидела спокойно, глядя на экран, до конца фильма. Вахрушев смотрел только на неё, всхлипывая. Он был изрядно пьян. Я - нервничал. Хотел вывести лейтенанта. Слава меня удерживал.
- Не связывайся. Его уже выводили. Бесполезно. Он ходит за нею по пятам. А она - хороша!
Ещё мне нравилась учительница Нина Астахова. Маленькая, худенькая жизнелюбка-хохотунья. Лёгкая в танце, как пушинка. Не танцует, а летает. Мне сказали, что она влюблена в лейтенанта Гацкевича, нашего компанейского юмориста, такого же хохотуна. Но у него девушка в Ростове, в которую он влюблён с детства и хочет на ней жениться.
После одного из танцев Нина подошла ко мне и говорит:
- Лёшь, жаль, что ты не танцуешь. Ты парень - вот такой! - подняла она большой палец. - Умереть, не встать!
- Чем же я такой?
- Красивый, а не флиртуешь, как другие.
Была на танцах и Валя, моя партнёрша на прошлых танцах. Встретившись с нею взглядом, я поздоровался слабым поклоном, но к ней не подходил. Мне было скучно сидеть, когда другие танцевали. Рядом скучал и Локтионов. Он не любил танцевать из-за своего малого роста. Был дефицит партнёрш для него. Вдруг он меня толкает.
- Смотри, какая хорошая девица появилась. Мне так она нравится. Я её раньше не видел.
Я взглянул в зал, но не нашёл ту девицу среди кружащих пар.
- Пойди пригласи её на танец, раз нравится, - советую ему.
- Она не по мне. Выше ростом. Для тебя бы в самый раз. Вон она... Смотри! Смотри!
Я снова попытался глазами найти эту девушку, но не увидел.
- Она на тебя посматривает, - зудел Жора.
Но я так и не заметил ту «хорошую» девицу. Ночевал я в Зернограде на своей квартире. Ребята пошли провожать девчат, а я, придя, домой, увидел на столе книгу А. Рыбакова «Водители», лёг и стал её читать. Когда уже засыпал, вернулся Ростислав со свидания.
- Кого провожал? - спрашиваю его.
- Валю Краснощёченко.
- Не увлекайся, а то влюбишься в дамочку.
- Да я уже влюбился. Она мне очень нравится.
- Любе же обещал жениться.
- Еще не обещал... Меня к Вале тянет.
- Не теряешь ли ты голову?
- Теряю, - улыбается.
- Понятно. Как говорил Бэкон: «И любить и быть мудрым невозможно»
На следующий день мы разъехались по лагерям. В дороге Локтионов  мне всё твердил:
- Жаль, что ты ту девицу не увидел. Тебе бы она точно понравилась. Она в самый раз  для тебя. Упустил момент. Может, её больше и не встретим. Она, наверное, приезжая.
- Не сокрушайся, - успокаивал я его. - Девчат много.
В моей памяти всё ещё стояла сестра Казначиевского - Лариса. Я был почти уверен, что моя судьба никогда уже с её судьбой не пересечётся. В этот вечер я написал посвящённое ей как бы прощальное стихотворение, которое назвал «Сестре товарища», хотя  сомневался, что она действительно его сестра.
                Ты с ним стояла у вагона,
                Светло сияла, как  весна.
                А я топтал асфальт перрона,
                Увидев ту, что видел в снах.
                В том своём чувственном мгновеньи
                Хотел тебе что-то сказать.
                И ждал момента в нетерпеньи...
                Но... поезд сбросил тормоза.
                Взял руку белого покрова.
                Лишь поклонился. Вот беда...
                Застенчив. Не сказал ни слова.
                Поезд ушёл и... навсегда.
       Краток был миг... Но ты успела
                В душе моей оставить след.
                Будто звездою пролетела...
                Была... и нет!
На предварительной подготовке я много уделял внимания изучению не только лётных качеств курсантов, но и человеческих. Говорят: «Душа - потёмки». Это так, если человек её не раскрывает, а если её раскрыть, то сразу видишь, как много света носят в себе молодые люди, устремлённые к высоким и благородным целям.
Как же раскрыть душу человека? Ведь с раскрытой душой легче работать по её совершенствованию, воспитанию в человеке хороших качеств. Легко раскрываются люди перед воспитателем, когда чувствуют к себе доброе отношение,  видят, что он старается  для их блага, искренне желает, чтобы они достигли своих целей, своей мечты. Мне удалось у некоторых курсантов быстро раскрыть души. Другие же старались не пустить меня в их внутренний мир. Но и они сдались, почувствовав, что без искренности, трудно идти по пути познания своих возможностей, преодоления трудностей в учёбе, в овладении нашей сложной профессией.
Ранее мне казалось, что главное в воспитании - быть примером, образцом для подражания. И старался быть таким. Но потом убедился, что этого мало. Не каждый знает свои силы. Некоторые перед трудностями пасуют. Тут-то и нужна помощь педагога. Оценить способности человека и убедить, что задача ему под силу, что у него есть все возможности стать лётчиком, только надо проявить волю, настойчивость, терпение.
Так случилось с одним из моих питомцев. Ему не давалась посадка самолёта. Он не смело работал рулями, в то время как тут решали всё миллиметровые движения. Со слезами на глазах он сказал мне:
- Не могу! Не получится у меня. Не вижу землю. Отчисляйте
- Как это не могу? Как это не вижу? - сначала строго сказал я, а потом помягче. - Ты просто боишься приближения земли. Но ведь не земля на тебя набегает. Ты к ней подводишь самолёт. Ты хозяин приближения. В твоих руках управление. Ты же волевой и смелый парень, так что же перед землёй пасуешь.  Полетим, я тебе покажу, насколько самолёт управляем и послушен лётчику даже на малых углах атаки. Как им надо управлять в сантиметрах от земли.
Провёл дополнительно тренаж с курсантом по распределению внимания при посадке. Попросил у руководителя полётов пролёт над аэродромом в полуметре от земли, чтобы показать курсанту быстро бегущую её поверхность, научить видеть расстояние до земли на скорости. Сделал пролёт, то, снижая самолёт почти до касания с землёй, то, взмывая на несколько сантиметров от земли, и снова снижаясь. Во втором заходе дал ему управление, чтобы он пролетел так же в полуметре, опускаясь и взмывая. На третьем заходе он хорошо без моей помощи посадил самолёт.  После нескольких посадок  почувствовал себя уверенно, повеселел.
Мне было приятно уважение курсантов к себе не только,  как к лётчику, но и как к человеку. Оно пришло ко мне потому, что я избегал наставничества, старался не злиться на их неумение быстро усваивать практику полёта, не ругал за ошибки. Был соучастником их переживаний, стремился познать встречающиеся им трудности, помочь добрым словом. Я не умел ругать, стыдить, даже когда они допускали серьёзные оплошности. И они это ценили. Стоило мне только тяжело вздохнуть по какому-то поводу, как у них появляется стыд, что причинили мне неприятность и старались исправиться.
Воспитание мне удавалось. Курсанты слушались. Старались. Но в их учёбе нужно было многое преодолеть, прежде всего, в самих себе. Кто-то ленив по природе. У кого-то не достаёт внимания в воздухе. Кто-то трудно избавляется от чувства опасности и напряжён в полёте. Кому-то не хватает инициативы.  К каждой скрипке нужен свой смычёк. И я старался подбирать эти смычки, чтобы скрипки хорошо играли. Ленивым давал больше заданий. Невнимательных тренировал на быстрый отклик на многочисленные мои вводные. В воздухе старался  не мешать инициативным. Порою весь полёт не произносил ни единого слова, в том числе, когда курсант попадал в сложную ситуацию. Когда он был уже натренирован, выработал самостоятельность, инициативность, тогда вводил массу сложностей в полёте, учил быстро замечать ошибки и исправлять их. Глубина человеческих качеств хорошо раскрывается в экстремальных ситуациях. И я такие ситуации часто создавал моим питомцам.
Обучение и воспитание требуют творчества. Я старался  учиться творческому подходу в решении разных проблем.  Приобрёл книги по педагогике, психологии. Как-то один из курсантов пожаловался, что приходится выполнять много физической работы при подготовке техники к полётам и на полётах. Прочитал ему рассказ Ушинского «Два плуга». Как один плуг попал пахарю и сразу пошёл в дело, а другой - долго провалялся в лавке купца. Потом они встречаются. Заржавевший плуг из лавки спрашивает плуга пахаря: «Отчего ты так блестишь?» Тот отвечает: «От труда, мой милый, а если ты заржавел и сделался хуже, чем был, то потому, что всё время пролежал на боку, ничего не делая».
- Понял? - спрашиваю курсанта.
- Понял.
Больше он не жаловался на труд. Каждый человек  имеет конкретные особенности. К каждому и подходить надо с учётом этого. Я  старался не только внимательно наблюдать за действиями, поступками обучаемых, но и учился предугадывать их мысли, думы, чувства и суждения. Это было интересно и необходимо, как педагогу. В общем, я серьезно увлёкся педагогической практикой.
Панфилов увидел, что я читаю Ушинского, спрашивает:
- Зачем это тебе?
- Повышаю педагогические знания.
- Читай наставление по производству полётов. Там вся наша педагогика.
- Да нет, - возражаю, - не вся. Там правила полётов описаны и ничего о человеке, как в его душу проникнуть, понять, что ему мешает в учёбе и жизни. Мы же не только учим, но и воспитываем.
- Знаешь, кроме воспитания есть ещё метод дрессировки, - улыбается «Паша». - Из медведя ты никогда не сделаешь человека, а дрессировкой можно его даже летать научить. Люди - те же медведи. Они быстрее всего подчиняются страху, начальственному слову.
Говорил «Паша» так, что трудно было его понять, шутит он или всерьёз придерживается этих принципов. По натуре он вроде добрый. Но к курсантам часто применял мат. И многие  лётчики в обучении их легко использовали матерщину. Этим  одновременно воспитывали и разлагали души подчинённых. Это было не по мне. Я стыдился мата.
Нас вызвали  в Зерноград сдавать зачётную сессию.  За два дня я сдал пять зачётов. Получил одну четвёрку, остальные - пятёрки. На сессии встретился с Григорьевым, Басовым, другими товарищами.
У холостяков новость. Женился лётчик Степан Сеник на дочери директора нефтебазы. По этому поводу многочисленные комментарии.
- Ишь, устроился!
- Хитёр Степан. Выгодный брак заключил.
-.А как молодая выглядит?
- Не знаю как молодая, а нефтебаза хорошая, ухоженная и всегда в порядке. Значит, тесть - человек культурный.
- А сколько в городе ещё есть дочек директоров? - интересуется Басов.
- У директора элеватора  дочка на выданье.
- Надо устроиться к нему на квартиру.
- Опоздал. Там уже стоят.
Вместе с Григорьевым и Басовым сидели  на торжественном собрании по случаю 1 мая. Делились новостями. Потом Ростислав вздремнул. Докладчик замполит Мешков среди лучших  называет мою фамилию. Ростислав проснулся. Открывает глаза, поздравляет меня и  говорит:
- Знаешь, теперь я буду верить снам.
- Почему?
- Снилось мне,  будто я на собрании сижу, докладчик тебя хвалит. Просыпаюсь. Точно - на собрании. И тебя хвалят
После собрания  Ростислав предлагает:
- Пойдём в город выпьем за твою славу.
- А у тебя деньги есть?
- А разве у тебя нет. За твою же славу пить будем.
- У меня сегодня нет.
- О, чёрт! Куда бы пойти заработать на выпивку.
- Пойдём на станцию вагоны разгружать, - шучу я.
- Да вы что! - услышал наш разговор Довбыш. - Такие статные! Идите донжуанами работать. Ищите дам. Они вас и напоят, и накормят, ещё и денег дадут на дорогу.
- А я тебе долг отдал, - спрашивает Ростислав Довбыша.
- Нет.
- Жаль.
- А что?
- Хотел ещё занять.
- Так, пожалуйста. Люблю, когда мне должны.
  Праздник встретили за стойкой в буфете. Ребята танцевали, а я всё ещё хромал и не мог танцевать. Поэтому составлял компанию тем, кто шёл в буфет, посидеть. Локтионов сообщил, что той девушки, которую он приметил для меня, сегодня на танцах нет. Вечером Ростислав снова мне твердил, как хороша Валя Краснощёченко.
- Как ты можешь любить замужнюю?
- Сердцу не прикажешь.
- Ты просто увлёкся.
- Нет. Она схватила меня за душу.  Намертво...
- Так ты её любишь или жалеешь? - спросил Басов.
- Наверное, потому и жалею, что полюбил...
- Какое благородство жертвовать собой ради спасения женщины от неудачного брака! - вставил Басов.
Май -  грозовой месяц. Из-за гроз часто закрываются полёты для курсантов и мы, инструкторы,  используем моменты, чтобы полетать на личное совершенствование.  В один из таких дней я полетел в зону на сложный пилотаж. Сгущались тучи. Я выбирал между ними окна и пилотировал в них. Облака быстро увеличивались в размерах, превращаясь в грозовые тучи. Они поднимали свои яркие белые шапки всё выше и выше, опуская всё ниже к земле свинцовые животы, наполненные тоннами дождевой воды. Наблюдая за этим развитием и удерживая во внимании окно, куда мог бы выскочить к земле в случае необходимости, я всё же упустил момент, когда низы туч сомкнулись. Пути визуального выхода к земле для меня были отрезаны. Надо было пробиваться сквозь эти мощные тучи.
  Я не имел права входить в облака, так как у меня не было официального допуска к полётам в них. Но я был уже хорошо обучен летать  по приборам в закрытой кабине, и не однажды нелегально, без допуска, тренировал себя  в облаках. Поэтому обстановка никакой паники у меня не вызвала. Наоборот, я даже был рад,  что мне выпал шанс пролететь в облаках. Оценив условия, я понял, что пробивать их, снижаясь прямо, не следует, так как мог бы уйти далеко от аэродрома, а какая там обстановка не известно. Мог попасть в грозу.
Принял решение пробивать облака по спирали. Установил крен самолёта в 35 градусов и перешёл на пилотирование по приборам. Молодые не знают страха. И я не испытывал никакого волнения, спокойно пилотировал. Но, как только вошёл в облака,  попал в сильную болтанку. Стрелки всех приборов бегали по циферблатам как сумасшедшие. Высота быстро падала. Вот - 1000 метров. Уменьшаю угол снижения. Высота 800 метров - ещё уменьшаю скорость снижения. Самолёт неимоверно трясёт.
- 212-й, срочно на посадку! - слышу взволнованный голос  руководителя полётов. - 212-й, срочно на посадку!
- Снижаюсь! - докладываю ему.
- Ты где, 212-й? Срочно на посадку! Гроза подходит!
- В зоне, на снижении!
Высота 600 метров. Фонарь кабины стало заливать водой. Вижу, как крыло покрывается льдом. Это уже опасно. Но вот высота 500 метров. Земля близко. Сейчас должен выйти из облаков и обледенение исчезнет. Вывожу из крена, лечу по прямой. Высота 400, 300 метров, но земли не видно. Я - в облаках. Установил совсем уже малый угол снижения
- 212-й, ты где?
Я не отвечаю. Мне некогда. Самолёт сильно болтает. Надо смотреть за высотой, скоростью, углом снижения. 250 метров, 240 - нет земли. 230, 220, 210 - мелькнула  земная поверхность и исчезла. 200 метров - вижу землю, но смутно. Остекление кабины  заливает дождь. Самолёт отяжелел от обледенения. Его тянет к земле. Держу горизонтальный полёт. Потом очень плавно снижаюсь до 150 метров и выскакиваю из дождя. Где я? Поле. Поле. Поле. Где же я? Снижаюсь на  высоту 100 метров, с которой лучше видимость. Вижу вдали дорогу. Угадываю местность. От аэродрома километров семь.
- 212-й, срочно на посадку!
Круто разворачиваюсь в сторону аэродрома. Вокруг висят космы туч почти до земли. Большие очаги дождей. Маневрирую между ними.
- 212-й, где ты? 212-й, где ты?
- Захожу на посадку, - стараюсь доложить спокойным голосом, но ещё не вижу аэродром.
- Не вижу тебя! Где ты? Какая высота?
- Сто метров. Подхожу.
Вижу сквозь дождь посадочное «Т». Выпускаю шасси и  произвожу посадку. Вслед за мной гонится дождь. Выключил мотор, открыл фонарь, чтобы вдохнуть прохлады. Слышу голос командира эскадрильи:
- Алло! Алло! Ал-ло-о!
Он звонит по телефону  в лагерь, который расположен рядом, в 200-х метрах от нас.
- Алло! Алло! Адъютанта дайте! Свищёва дайте!
Слышим громкий голос Свищёва из лагеря.
- Слушаю вас, товарищ командир, -  отвечает он, но не по телефону. Звук летит по воздуху.
- Слышишь меня? Слышишь? - дует в трубку Бузенко.
- Да слышу!  Вот он я перед вами! - орёт Свищёв.
Комэск поднимает глаза и видит Свищёва стоящего в лагере:
- Да возьми же ты трубку!  Мать твою...
- На чёрта она мне нужна, зануда! Я и так хорошо слышу!
- Передай в полк, что я полёты закрыл. Гроза! По телефону передай! Так до Зернограда не докричишься! 40 километров.
- Есть взять трубку и докричаться до Зернограда!
- Ну и связь полевая, - сетует Бузенко, бросая трубку. - Хоть почтовых голубей заводи. Или нарочного на лошади посылай...
- О! Нарочным  я буду, - кричит начальник связи.
- Чтоб к жене каждый день ездить? - спрашивает комэск. - Ты лучше бы провода в зубы взял и держал, пока командир говорит.
Налетел дождь. Я не выхожу из кабины. Закрываю фонарь. И только сейчас почувствовал, что я весь мокрый, вспотел.  Испытываю дрожь тела, уставшего от напряжения в воздухе. Думаю о полёте, и на меня находит какой-то запоздалый страх. А что если бы не справился? Если бы полёт в облаках  продлился чуть дольше и обледенение сделало самолёт неуправляемым? Тогда бы - мне конец!
Встряхиваю головой, отгоняя страшные мысли. Я вышел победителем! - вот что главное. Впервые пробил такую толщу облаков, несущих в себе тонны воды. Пробил не с помощью системы слепой посадки, какие есть на всех классных аэродромах, а без всякой технической помощи. Сам, в одиночку, вне контроля с аэродрома. Справился, хотя не натренированный достаточно полётам в облаках. Значит, мне всё по плечу! - думаю, сидя с откинутой назад головой и  закрытыми глазами. Слушаю, как дождь хлещет по фонарю. И мне чудится, что я ещё лечу в тех чёрных тучах, в той сумасшедшей болтанке, с тяжёлым льдом на крыльях.  Но уже опытный и бесстрашный. Я - мечтаю о таких полётах.
В воскресенье после завтрака подходит Витя Прощеваев:
- Поедем со мной в Ростов.
- А куда?
- Я познакомился с двумя хорошими девушками. Нужен партнёр.
- А почему ты меня выбрал в партнёры.
- Ты скромный, как я.  И девушки эти скромные. Мне одна из них очень понравилась. Хочу подружиться с нею. А они всё время вдвоём ходят. Если тебе понравится вторая - завяжешь с ней дружбу, а нет - так нет.
- Понятно. Я должен тебя прикрыть.
- Не прикрыть. Помочь, как другу.
Едем в Ростов на попутных. Витя всё смотрит на меня.
- Чего ты смотришь на меня, как на невесту.
- Да вот взял тебя в партнёры и теперь задумался, а вдруг та, что мне нравится да в тебя влюбится.
- Не бойся. Я постараюсь быть скучным, непривлекательным.
- Нет. Будь таким, как есть. Мы должны выглядеть видными кавалерами. Ты - настоящий кавалер. Человек эллинского типа.
- Что-что? Какой же я эллин? Русский, как есть.
- Нет. В тебе есть что-то эллинское. Ты влюблён в жизнь, в красоту, искусство. Любишь компанию, застолье, споры. Русские пьют, чтобы напиться, а ты пьёшь для духа, становишься красивее, когда выпьешь, элегантнее.
- Спасибо за комплимент. Но  это присуще русским офицерам.
- Должно быть присущим. Но сам знаешь...
В Ростове ходим по парку в условном месте в условленное время. Ждём прибытия  девушек. Всматриваемся в девичьи пары.
- Вот они идут, - почти растерянно полушёпотом говорит мне Витя, направив свой взгляд к входу в парк.
Вижу две стройные девичьи фигуры. Спрашиваю:
- Так какая из них твоя?
- Которая симпатичнее. Ты сразу увидишь её. Ты пристраивайся к той, что менее симпатичная.
- Задачу понял, - докладываю другу.
Всматриваюсь, бегая глазами с одной на другую. Определил, что мы идём как раз так, что по его стороне - симпатичная, а по моей - менее симпатичная. Это хорошо, что не надо менять позиции. Встретились. Витя представляет меня им, как лучшего друга, чудесного парня. Они осматривают меня, радостно улыбаются.
- Это - Нина. Это  - Рая, - указывает мне друг.
Пожимаю им руки. Ещё раз убеждаюсь, что Нина менее симпатичная. И занимаю место возле неё.
- Куда пойдём? - осведомляется Витя.
- Вниз, к прудам, - пожелала Нина.
- Да-да! Там наша любимая аллея, - говорит Рая.
Спустились вниз. Идём. Девушки - между мной и Витей. Мы - по флангам. Витя проявляет галантность, много говорит, но делает какие-то непонятные круги вокруг нас. Я присматриваюсь к девочкам. Не нахожу в них никаких особых достоинств. Обе лицом не моего вкуса. После долгих прогулок и комплиментов замечаю, что Витя потускнел, чем-то озабочен, стал рассеяннее и скучнее. Я стараюсь быть веселее. Юмор из меня так и прёт. Девочки хихикают. Но Витя - нахмурен.
Присели на лавочку. Я купил мороженого и всех угостил. Поели. Поболтали.  Но Витя - задумчив. Догадываюсь, что мне с Ниной надо отколоться, чтобы дать Вите поговорить со своей  симпатией. Беру её под руку и постепенно с нею отдаляюсь. Но Нина тоже отчего-то стала скучать. Стараюсь её веселить. Не удаётся. Разговор не клеится. Сближаюсь с Витей и его девушкой. Они тоже - скучны. Мне начинает надоедать это, и я уточняю, где девушки живут. Оказывается недалеко, но в противоположных сторонах.
Когда до нашего поезда остаётся полтора часа,  я предлагаю Вите зайти с девушками в кафе. Но они возражают - им пора домой. Предлагаю Нине проводить её. Она не отвечает. Но надо же другу дать шанс дольше провести время со своей симпатией. Беру за руку и увожу Нину. Она - задумчива, неразговорчива. Вот и её домик во дворе за высоким забором.
- Спасибо, - благодарит она меня. - Я пойду домой.
Я рад этому решению. Делаю лёгкий поклон ей.
- Спасибо вам за  время, проведённое с вами...
Она уходит, как мне кажется, обиженной. Я не понимаю её обиду. Не был достаточно внимателен? Но я и не стремился завладеть её сердцем. Радуясь тому, что выполнил  поручение друга,  вздохнул, как освобождённый от плена, и поплёлся на вокзал. Уже издали замечаю друга, болтающегося на вокзале. Он глянул на меня, горько улыбнулся. Я решил, что его красотка не ответила ему взаимностью.
- Ты чего такой, расстроенный?
- Я же тебе сказал - бери несимпатичную.
- Я и взял ту, которая похуже.
- А! - машет друг рукой. - Ладно.
Я понял, что ухаживал и увёл не ту девушку. Мне неловко перед Витей. Подвел разный вкус. Как говорят: «На вкус и цвет товарища нет». Я смущён. Пытаюсь объясниться, что не хотел знакомства с Ниной, на свидании с ней не стоял и нового  не назначал. Друг криво улыбается:
- Пусть это останется для меня неудавшимся романом. Зайдём в ресторан - похороним неудачу.
- Что же ты такой неинициативный, а ещё лётчик. Дёрнул бы меня. Подморгнул как-то.
- Мне показалось, что ты ей понравился.
- Пожертвовал своим чувством? Эх, ты!
- Ты им обеим понравился. Я это понял.
- Ничего ты не понял! Нина ушла расстроенной. Ты сходи к ней другой раз. Объясни всё, как было, с юмором. Поймёт.
- Нет. Теперь уже не пойду.
- Тогда я пойду, расскажу, как я разбил вашу взаимную симпатию.
- Не смей. Не надо ставить её подругу в неловкое положение.

ПРОФЕССИЯ И ВСЁ ОСТАЛЬНОЕ

Каждый раз, когда нет полётов, нас сажают на занятия командирской подготовки, а нам хочется развлекаться. Мы все молоды. Сидеть нам тяжело без движения. Однажды отсидели полдня, как мученики. Пообедали, болтаем.
- Есть профессия, есть деньги, но нет счастья, потому что нет любви, - сетует Жора Тегин.
- Невесты - это лотерейные билеты, - рассуждает Костя Степанов.
- Можешь взять выигрышный, счастливый, а можешь - не выигрышный. К тому же, не каждый красивый билет - выигрывает.
- Как определить, какой выигрывает?
- Жора, если ты хочешь полюбить кого-то, то  сначала полюби себя, - советует Костя.  - Ты не любишь себя.
- Почему ты так решил?
- Ты посмотри на себя. На рубахе - пятна жирные. Воротник засаленный. Кто себя любит, тот аккуратен, с иголочки одет. 
Жора улыбается своей невозмутимой улыбкой лентяя.
- Я люблю хорошо поесть. Оттого и пятна у меня на рубахе. А раз я больше ем, чем другие, значит, больше, чем они, люблю себя. Оттого я и кормлю себя сытно, что влюблён в свою персону. А пятна что?  Женюсь - жена отстирает.
- Человек есть то, что он есть, - вставляет Фомин.
- С его ленью он никогда не женится, - добавляет Костя.
Но Костя ошибается. Жора ленив только в том, что не любит делать. Что касается полётов и женщин, то он невероятно активен и азартен. Он прекрасный лётчик и жизнелюб.
- А ты, Севка, чего не женишься? - обращается к Фомину Костя. - Засиделся  в холостяках.
- Не хочу жениться, вот и всё. Смотрю на Вовочку, как он гнётся перед женой, думаю: на кой хрен  мне эти бабы.
Фомин никогда не употребляет слова «женщина», «девушка», «дама». Все они для него «бабы».
- Наверное, не хочешь жениться, потому что не можешь. Бесстрастный ты какой-то. Тебе что не нужны женщины?
- У меня служебная нагрузка всё пожирает. О бабах даже и думать не хочется, - ворчит Фомин.
- У тебя не служба, а преферанс всё пожирает. За картами жизнь прожигаешь.
- Какой ты стойкий к женщинам. Они тебя что, не возбуждают, - берётся за Севку и Вася Степанов.
- Никак.
- У тебя, наверное,  стрелка всё время на пол шестого стоит.  А у меня, чем ближе к женщине, тем стрелка выше.
Обеденный перерыв закончен. Час поспали. Снова нас зовут на занятия, в классы.
- Товарищ командир, лучше на физкультуру, чем в классы, - уговариваем командира эскадрильи.
- Жара такая. Ещё часик позанимаемся в классе, а потом, когда жара спадёт, займёмся спортом.
Физподготовка началось с разминки. Потом прыжки, бег на 100 метров. В беге лучший результат показал Пархомин. Ходит хвастает, что его никто не обгонит.
- Да я тебя на карачках обгоню, - смеётся инженер Жалов.
- На карачках я не собираюсь бегать.
- Пари, - предлагает Жалов всем. - Вы будете бежать, а я жабой прыгать. Любого обгоню. Бутылка коньяка. Кто?
- Давайте, - выходит Пархомин. - За бутылку можно!
Ударили по рукам. Стали на старт. Дистанция 50 метров. По команде «марш» - ринулись. «Вовочка» рванул на своих двоих, как истинный спортсмен. Жалов сделал с места прыжок на руки, и оказался впереди. Новый прыжок - вновь впереди. Мы хохочем. Жалов - человек невысокого роста, плотный, круглый телом. Он перестал быть похожим на человека. Какая-то гигантская лягушка прыгала многометровыми прыжками.
- Вова, давай! - подбадриваем  отстающего Пархомина.
 Вот и финиш! Первым на ленту брюхом падает инженер. Все кричат: «Ура!». Катаемся от хохота. Вот это зрелище! Вот это цирк. Пархомин - посрамлён. Жалов - ходит героем.
Потом занимаемся на снарядах. Смеёмся над Жорой Тегиным, жирное тело которого неуклюже трепыхается на турнике.
- Во тюлень!
Затем следует футбол. Одна команда - офицеры управления и 1-е звено, другая - 2-е и 3-е звено. Я - в первой команде. Её капитан - комэск. Он играет азартно. Член нашей команды - адъютант Свищёв. Трусливо бегает, оскалив большие зубы, не приближаясь к мячу, не ввязываясь в борьбу и орёт по сумасшедшему.
- Чего ты орёшь? - спрашивает его Бузенко.
- Командир, главное психическое подавление противника.
Психическое подавление нам помогает. Мы побеждаем со счётом  4  на 3. Последний гол - мой. Меня награждают стаканом холодного кваса. Потом начинается свободный футбол. Всё поле заполняется всеми желающими в лагере играть, и мяч гонит каждый в те ворота, в какие хочет. В игре - человек сорок. Смех неимоверный. Все бегут толпой в сторону одних ворот - забивают гол. Потом все бегут в обратную сторону - тоже забивают гол. Самый результативный игрок - Коробкин. Он забил в одни ворота два мяча и в другие - два. Пархомин ругается с ним по поводу того, что тот играл  в те и другие ворота. Тот доказывает, что он был судьёй и помогал всё время слабой команде.
- Что-то я стал  очень плохо соображать, - жалуется нам «Вовочка». - Извилины, что ли, перепутались в голове.
- Отчего же у тебя сотрясение мозга произошло? - спрашиваю.
- С Коробкиным поспорил. Не могу понять: я - дурак или он.
- Тут и спорить не о чём, - бормочет Тегин. - Вы оба дураки.
Так у нас проходили лагерные дни. Напряжённые полёты, приносящие нам удовлетворение службой, профессией, постоянные дискуссии о жизни и любви,  весёлый досуг. 
Мы, молодые лётчики, жаждем подвигов. Но для подвигов не выпадает случая, и мы их творим сами, впадая в воздушное хулиганство. Когда не дают дерзать открыто, приходится дерзать тайно. Хулиганят все, как только появляется такая возможность. Хулиганю и я, хотя числюсь сознательным и скромным. Лихость - она в крови лётчиков. Приобретали эту профессию ради того, чтобы проявить свою дерзость, отвагу. Когда поступали в училище, не думали о высоких офицерских званиях, должностях. Стремились к одному -  научиться летать,  чтобы наслаждаться полётом,  своим мужеством. Но как их проявить, работая в училище, летая с курсантами?  Тут нельзя выйти за рамки дозволенного. Однако это не останавливает. Часто и с курсантами пошаливаем в воздухе.
Бросаемся сразу в лихость, отвагу, как головой в омут, как только в воздухе оказываемся одни, без обучаемых. Прощупываем предел возможностей самолёта и своих способностей на этих пределах. Но жажда использовать всё на пределе возможного, называется хулиганством, потому что мы выходим за рамки установленных норм. Однако нас словно магнитом тянет познать то, что за пределами дозволенного.
Хулиганим на пилотаже, выполняя недозволенные фигуры. Хулиганим в строю самолётов, летая на предельно минимальных интервалах и дистанциях между самолётами. Конёк хулиганства - летать на предельно малой высоте от земли - бреющем полёте. Нас не сдерживают законы дисциплины, не пугают наказания, возможность лишиться звания или вообще любимой профессии. Какой-то азартный чёрт сидит в каждом лётчике. Если человек лишён соблазна проявить отвагу, значит, он не лётчик по духу. Молодым хочется дерзать. А лётчики всегда молоды, если им даже за сорок лет. Хулиганят и наши командиры, «блюстители порядка». Их  и в возрасте не покидает чёрт дерзости. Это тяга творчества, стремление к новым рубежам мастерства. Трудно жить в рамках правил, тем более летать по расписанным заданиям. Хочется свободы, выскочить за всё то, что её ограничивает. И нет более свободолюбивых людей, чем лётчики. Мы же с детства стремились к птичьей свободе, к  полёту. Но жизнь нас обманула. От нас требуют только работы в небе. А для лётчика полёт - не только работа, но и спорт, стремление поиграть на грани возможного. Тем более для лётчиков-истребителей. Ведь настоящий воздушный бой требует от лётчика предельных возможностей. А когда эти предельные возможности осваивать? В рамках установленных правил их не освоишь. Приходилось хулиганить с риском для своего положения.
 Но, главное, что мешало нашей лётной свободе - это проблемы безопасности полёта. Борьба за жизни лётчиков наложили жёсткий контроль на свободу полётов и действий в воздухе. Установлены  были железные законы, что можно, а что нельзя. Но не всё тогда поддавалось контролю. У нас на аэродроме не было ещё  локатора. Примитивными были самолётные аппараты, записывающие параметры полёта. Поднимаясь в воздух, лётчики  старались их не включать. 
Мне предстояло выполнить несколько полётов на личную тренировку.  Зная, что не удержусь от соблазна похулиганить, я умышленно не включил записывающее устройство. Уже сел в кабину, как  на мою беду подошёл инженер и проверил.
- Почему не включена аппаратура? - строго спрашивает он механика.
- Забыл, - оправдывался тот.
- Манжосов, ты же самый примерный у нас механик! Как так забыл? Следующий раз - накажу. Включай!
- Есть! - ответил Манжосов и  включил аппаратуру.
Выполнив положенный пилотаж в зоне, я поддался соблазну. Спикировал до малой высоте и понёсся на бреющем полёте вдоль балки. Вышёл на реку и лечу над нею. Слева и справа хутора. Мелькают их домишки. За домишками склоны земли и горизонт выше меня. Я лечу, буквально задевая камыш. Птицы, утки, гуси разлетаются в стороны. С берегов машут мне детишки. Приветствуют рыбаки с лодок. Перескакиваю через насыпь поперёк реки с мостом и снова прижимаю самолёт к камышам. Какое наслаждение! Какое благодатное утоление жажды отваги!
Пройдя один участок. Ищу другой подобный и снова перехожу на бреющий полёт. Прилетаю. Выхожу из кабины размяться. Механик осматривает самолёт. Подходит.
- Командир. Перья в радиаторе.
- Птиц много летает. От них не увернёшься.
- Командир,  перья белые, гусиные...
- Ну и что? - делаю вид невинности.
- Гуси-то белые. Значит, домашние...
- Очистил радиатор?
- Очистил.
- Ну и хорошо.
- А как с аппаратурой. Ведь она всё записала.
- Выключи. Сейчас сделаю второй полёт без записи,  на плёнке будет отмечено вроде как два полёта.
Делаю второй подобный полёт. После него проверяем запись аппаратуры. На ней две записи, словно она была включена в двух полётах.
- Вот это рационализация, - улыбается механик, надёжный мой товарищ.
Нехороша, конечно, такая комбинация. Но что поделаешь. Отвага требует жертв. В данном случае я пожертвовал честностью и дисциплиной. Однако по этому вопросу никогда не каялся. Может потому, что более ощутимых жертв не было. Подошёл техник звена, который видел перья:
- Ты, такой скромный на земле и такой хулиган в воздухе. Когда хулиганишь, ты думаешь о последствиях?
- Нет. Уверен, что их не может быть. Кто думает о последствиях, тот не хулиганит.
- А ты думай. Вот кто-нибудь доложит и тебя под суд...
Я это понимаю и обещаю сам себе не хулиганить больше.
С утра низкая облачность. Плохая видимость. Сидим в палатках, ждём, когда распогодится и поступит команда на полёты. Погода не улучшается.  Перспектив полетать нет.
- Зато хорошо отлежимся, - говорит Тегин.
Костя Коробейников лежит и рассуждает:
- Где-то бабы мужиков хотят, а мы тут лежим в палатках неиспользованные. Это преступление перед человечеством.
А из палатки командира слышится другой разговор.
- Что-то качество полётов снижается, товарищ командир, - говорит  адъютант.
- Устали мои соколы.
- Конечно. Каждый день полёты и полёты. Надо бы и передых людям дать.
- Погоду терять нельзя.
- Погоду терять можно. Людей терять нельзя. Нужен отдых.
Командир долго молчит, потом говорит:
- Готовь на 16 часов грузовой автомобиль.
- Зачем?
- В цирк поедем.
- В какой цирк?
- В ростовский. Дай команду лётчикам бриться, чиститься.
- Полёты отбивать?
- Погоди ещё. Насчёт цирка тоже молчи пока. Скажи офицерам, что смотр буду проводить.
Чистимся. Готовимся к смотру. Обедаем. Сидим в беседке. Ждём смотр.  Женатики заговорили о жёнах. Начальник связи, старший лейтенант Коробкин говорит:
- В жизни всё устроено наоборот. Кто любит жену, тот не может её удержать, а кто не любит, тот - выгнать не может.
Общий хохот. Коробкин продолжает:
-  Или есть такая несуразица в службе. Холостым лейтенантам, кому нужны большие деньги - дают гроши. Маршалам, которым деньги уже ни к чему - дают огромные деньги.
Свищёв спрашивает Коробкина:
- Ты со своей женой часто споришь?
- При каждой встрече.
- Ну и кто из вас в споре побеждает.
- Последнее слово остаётся за мной. Я ей говорю: «Покупай, чёрт с тобой!».
 Подходит командир.
- О чём думаете?
- О них, проклятых... - отвечает Локтионов.
- О женщинах?
- Так точно!
- Жалко на вас смотреть, бойцы любовного фронта. Куда бы вы сейчас пошли, если бы я дал вам свободное время?
- На романтику.
- На романтику или эротику?
- Что найдём.
- Никуда не расходиться. Сейчас придёт машина, и я повезу вас в Ростов. В цирк сходим.
- В цирк? - удивляется Коробейников. - К львицам?
- Кто - к львицам, а кто - к обезьянам.
- Так зачем в цирк? Лучше в парк.
- Я цирк люблю. Едем в цирк, - говорит командир.
И вот мы едем в кузове на полуторке в Ростов «блистать». Машина быстро мчится, грохочет по кочкам сначала грунтовой дороги, потом по ухабам на асфальте. Мы стоим, обдуваемые встречным ветром. Весёлые, счастливые, наблюдаем приближение большого города и предвкушаем радость видеть его проспекты,  вечерние огни,  праздную публику, женщин.
Вот и город. Машина грохочет по булыжной мостовой и   привозит нас к цирку. Шумно выпрыгиваем их кузова, привлекая внимание городской публики. Отряхиваем дорожную пыль, приводим себя в порядок. Берём билеты, заходим, осматриваем купол, посетителей и заполняем свои места. В цирке запах навоза и духов. Звучит музыка. Начинают жонглёры.
- Ишь, ловкачи какие! - комментирует Костя Коробейников.
На выступлении акробатов рассматриваем акробаток, их точёные фигуры, обнажённые бёдра.
- Зачем нас сюда привезли? Расстраиваться? - ворчит Костя.
На арене выступают собачки. Потом появляются обезьяны.
- Вот и наши невесты! - шутит Костя.
Цирк заканчивается выступлением наездников.
- Ну, посмотрели? - спрашивает Бузенко.
- Посмотрели, но не пощупали.
- Ну, кобели! Придётся вас в цирк сдать, - смеётся командир.
- С удовольствием, - соглашаются «кобели». - Мы с акробаточками акробатикой займёмся.
- А что дальше? - спрашиваем у командира
- А дальше ужин... В ресторане! Доставайте ваши кошельки.
- Хорош у нас командир! - говорит Тегин.
Заполняем ресторан. Началось полное господство авиации. Музыка играет авиационные песни. Пенится шампанское. Горят щёки.  Но всего - полтора часа. Мало. Очень мало. Только разыгрался аппетит, развеселились.
И вновь мы в кузове. Машина прыгает по ухабам загородного асфальта. Мы все весёлые. Шутим, хохочем. Когда ехали в Ростов, долго объезжали ремонтирующуюся дорогу в долине разлива Дона. Теперь вижу, что машина пошла не в объезд, а по прямой. Кричу:
- Не туда поехали! Тут дорога на ремонте! 
На мой крик в кабине не реагируют. Повторяю своё предупреждение. Бесполезно.
- Что ты кричишь? - дёргает меня за рукав Степанов. - Командир знает, что делает.
Вновь шум, хохот. С разворота машина выскакивает на насыпь и резко разворачивается к мосту. Мощный удар. Над нами пролетает бревно. Соображаем, что машина врезалась кабиной в шлагбаум. Чуть ниже пролети бревно и несколько голов, стоявших в кузове офицеров,  слетело бы. Эх, командир! Машина не останавливается, мчится далее. Видимо, командир принял такое решение, так как рядом охрана моста. Может всполошиться. Начнётся  тяжба, неприятности. Тут же новый удар! Мы все падаем в кузов. Ещё одно бревно летит над нами. Кабина перекосилась. А наша «Антилопа Гну» мчится далее, как ни в чём не бывало.
- Живы? - кричит командир из кабины. - Ни кого... того?
- Живы! - кричим хором. - Но чуть было... ни того!
Впереди ещё много мостов перекрытых шлагбаумами. Что он думает наш храбрый командир? Перед очередным мостом приседаем в кузов, ждём очередного удара. Но машина тормозит, съезжает на дорогу объезда. Скорость сбавлена. Мы, только что чуть не лишившиеся голов, начинаем шутить, смеяться над событием. Что думать о том, что минуло. Промчалась смерть мимо и ладно. Мы живы. Так зачем гадать, что могло быть, если бы... 
- Жизнь - это игра со смертью, - говорит Костя.
- Жизнь - злодейка! - добавляет Витя Прощеваев. - Не знаешь, когда она тебе изменит.
- Самое страшное для лётчика - погибнуть на земле, да ещё по глупости, - говорю я.
- Да ещё не по своей глупости, - добавляет Костя Степанов. - Вам хи-хи! Вы - холостяки. А у меня дети.
Я смотрю на его лицо. Он - бледный. Бормочет:
- Если бы погибло человек пять,  был бы нам «цирк»
Начались полёты по обучению строем курсантов. Прежде, чем их обучать, инструктора сами выполняют несколько полётов, оттачивая мастерство пилотирования в строю и методику обучения. Лечу парой с командиром звена. Сначала отрабатываю полёт в роли ведомого. Потом меняемся местами - отрабатываю роль ведущего.
 Заканчиваем задание. Летим на аэродром. Я снова в роли ведомого. Пристраиваюсь к ведущему и стараюсь держаться  плотнее к его самолёту. По инструкции техники пилотирования положено держаться на расстоянии 20 метров интервал и 30 - дистанция. Я прижимаюсь на расстояние 2 метра на 3. Фомин смотрит на меня и показывает большой палец. Одобрил. Сократил до 1 метра на  2. Кивает - мол, хорошо.
Подходим к аэродрому. Я сокращаю расстояние ещё ближе. Проходим над аэродромом. Иду крыло к крылу, чуть не касаясь. Стараюсь показать своё достижение в лётном мастерстве. Слышу по радио голос руководителя полётов:
- Ну, это уж слишком. Без зазора. Лампочки побьёте!
Меня гордость распирает. Держу марку.
- Да отойди же ты!  Прилип!
Отхожу на метр, и заходим парой на посадку. Держу метровый интервал и дистанцию.
- Второй раз предупреждаю, - голос руководителя. - Отойди на положенное расстояние.
Садимся на расстоянии 5 метров друг от друга.
Вышёл из кабины. Курсанты пожирают меня глазами. Инженер подошёл к самолёту проверяет  лампочки на крыле.
- Целы! - кричит руководителю полётов.
- А посмотри голову Великодного, - кричит комэск.
- Вроде тоже целая.
- А ум в ней есть?
- Не видно за черепом.
- А ты ковырни.
Все смеются. А комэск напускает на себя серьёзность:
- Подойди сюда.
 Подхожу.
- Ты что к параду готовишься или курсантов учить?
- Курсантов учить.
- Так показывай положенные интервал и дистанцию, а не выпендривайся. Следующий раз - врежу.   
- Есть!
- Ступай, асс, и не напрашивайся на взыскание
Ухожу, а в душе радостно. Ощущение, что пробил брешь к высокому лётному искусству. Ругают, но ведь понимают меня, у самих такая душа. 

МИР И МЫ

Мир полон величайших событий. Империалисты под руководством агрессивных сил США предпринимали новые попытки консолидировать капиталистический мир для борьбы с СССР, развивающимся социализмом и национально-освободительным движением. В Бонне подписан «Общий договор» между США, Великобританией и Францией - с одной стороны и ФРГ - с другой.  Объединяют экономические и военные потенциалы. Но дела у них не радостные. Экономический кризис, потрясший США и Канаду, перекинулся в Западную Европу и Японию, которая наживалась на военных заказах США для войны в Корее и до этого быстро развивалась.
Мир бушевал, преобразовывался. В расстановке империалистических и им противостоящих сил происходили изменения в пользу последних, что открывало хорошие перспективы для развития социализма в нашей стране и за рубежом. Войска Корейской народной армии и Китайских народных добровольцев окружили и уничтожили южно-корейскую дивизию. В Камбодже, французской колонии в южной части Индокитая, движение за национальное освобождение обнародовало Декларацию независимости, программу движения и объявило о создании революционных отрядов. Из компартии Индокитая выделилась Кхмерская народная партия Камбоджи. Отряды национально-освободительного фронта «Свободные кхмеры» провели крупные боевые операции против французских колонизаторов. По всему миру нарастала борьба за власть между реакционными и прогрессивными силами. В Англии снова к власти рвался Черчилль, ярый враг СССР, поджигатель новой мировой войны. Назначены были досрочные выборы в парламент на октябрь. Произошла смена правительства в Иране. Новый кабинет возглавил лидер Национального блока Мохаммед Моссадык.
В Европе всё ещё искали, или делали вид, что ищут, сбежавшего из французской тюрьмы знаменитого эсэсовца, нацистского диверсанта № 1, любимца Гитлера - Отто Скорцени. А он в это время активно собирал силы эсэсовцев для использования их в борьбе против СССР. Его организация уже насчитывала более 1000 членов. Устанавливались связи Скорцени с Черчиллем. Фашизм приобретал новые формы. Он не сдавался. В Турции правительство лишило гражданства поэта Назыма Хикмета.
Правящие круги США положение империалистических сил оценивали, как сложное, и лихорадочно искали выхода из него. Ещё в январе  президенту США был представлен документ Национального совета по ресурсам безопасности под названием «Рекомендуемый курс и действия в свете серьёзной международной обстановки». В нём предлагалось эвакуировать войска США из Корейского полуострова и предпринять наступление с использованием атомного оружия. При этом СССР должны были предъявить атомный ультиматум. Мир снова оказался на грани катастрофы. Наши партия и правительство предпринимали все меры по срыву замыслов империалистов, создавали в стране стабильность и уверенность. Народ активно участвовал в социалистических преобразованиях страны. Разворачивались многочисленные стройки. Мы наблюдали мощные взрывы на Дону, где строился канал Волга-Дон, возводилась Цимлянская плотина. На Волге сооружалась мощная Куйбышевская гидроэлектростанция. Такой разворот строек дух захватывал.
Летая, мы наблюдали с воздуха строительство дороги Москва-Кавказ. На ней укладывались бетонные плиты, строились мосты. Тянули её по прямой, минуя населённые пункты, что было ново для нас. Находясь в воздухе, я всегда любовался белой тянущейся за горизонт ниткой новой бетонной дороги. Я понимал, что эту дорогу спешно тянут по военным соображениям. Стратегическая магистраль. Кавказ богат нефтью и другими ресурсами. Дорога нужна была для быстрой переброски войск в случае войны. Но она сыграет большую роль и в народно-хозяйственных интересах.
В стране создавались крупные советские сельские хозяйства - совхозы, в которых лучше использовалась техника, выше была производительность труда. В этих целях шло и объединение мелких колхозов. Разворачивалось строительство крупных жилых домов. В Москве появились высотные здания - «сталинские небоскрёбы».  В городах начали строить телецентры.
Шла перестройка и структуры армии в СССР. Преобразовывались военные округа. Создано Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту (ДОСААФ) путём объединения ДОСАРМ, ДОСАВ и ДОСФЛОТ.
Однако многое из замыслов империалистических сил США и их союзников мы не знали и недооценивали.
- Мы не будем у империалистов выпрашивать мир. Мы его завоюем, - говорит замполит  капитан Неешхлеб.
- С оружием в руках? - спрашиваю его.
- Конечно. Без оружия ничего не завоёвывают.
- Сколько можно с оружием в руках. Надо созиданием вырвать победу социализма, - высказываю своё мнение.
- Ты человек военный, а пацифист, - упрекает меня он. - Боишься войны?
- Мы - военные, но наш девиз - мир народам. Народ жалко. Если можно политически и экономически переиграть США, то это же лучше, чем губить в войнах людей.
- Не дадут империалисты нам мирно жить. Для них мир хуже войны. Они и боятся, что в мире мы их переиграем.
- Мы осваиваем военное дело ради того, чтобы помешать империалистам осуществить свои агрессивные замыслы, - заканчиваю свою мысль. - Мы должны воевать только в войне против войны.
Все радовались успехам порабощённых народов в борьбе с колонизаторами, империализмом, но  спорили и по этой теме.
- Помочь бы кхмерам, как корейцам помогли, - говорит Витя.
- На кой они тебе! - возмущается Степанов.
- Вместе быстрее империализму хребет сломаем.
- Не по душе мне интернационализм, - откровенничает Степанов.
- Не выражайся так, Вася, - вмешивается Локтионов. - В политике ошибаться нельзя. Станешь врагом не только народа, но и всех народов.
Завтракаем. Жора Тегин ест с огромным аппетитом, жадно, словно  голодный.
- Ну и аппетит у тебя, - удивляюсь я.
Он по-детски широко улыбается:
- Пища - это жизнь. Да ещё повара, черти, так вкусно  готовят. Да вот ещё Костя меня с утра ромом угостил. Ха-ха.
- Вот оно,  что.
-  А у тебя что - аппетита нет.
- Для меня еда - не культ.
- Костя, налей ему рому.
- Будешь? - спрашивает Костя, тоже раскрасневшийся.
- С утра - нет. Вечером выпью.
- С утра пить выгоднее  - весь день ходишь весёлым. А вечером что - выпил, пару часов повеселился, и спать. Так налить?
- Люблю пиры, но ради дружбы, а не еды.
- Ну, так давай ради дружбы.
Уговорили. Выпил. День - жаркий. Решили ехать в Ростов на пляж. Пошли на дорогу. Перехватили попутную машину.  В её кузове мужчина слегка выпивший. Разговорились. У него родилась дочка. Едет домой из командировки. По этому случаю и выпил. Присматривается к нам.
- Какая у вас профессия?
- Женихи мы.
- Поехали ко мне в гости.  Жена рада будет. Никогда в доме не было офицеров. Поехали! Все поехали! У меня и невеста есть.
Всю дорогу он нас умолял поехать отметить рождение дочери. - Первый в семье ребёночек. Поехали! Уважьте, товарищи!
Уговорил. Подъехали к дому. Предлагаю:
- Надо купить подарки новорождённой и её маме. Выпивки.
- Сколько бутылок брать? - спрашивает Локтионов.
- Для начала по бутылке на рыло, - говорит Костя.
- А сколько у нас рыл?
- Из пятерых - трое. Разве не видно?
Пришли на квартиру с цветами,  гостинцами, бутылками, закуской. Хозяйка удивилась, растерялась. Нежданные гости.  Потом приняла поздравления и подарки, обрадовалась.
- Спасибо вам!  Как хорошо! Вот это праздник. Запомнится на всю жизнь. Такие люди! Такие подарки!
Тут же была и «невеста», сестра мужа - Зина. Мы, осмотрев ребёночка и мимолётом невесту, которая явно нам не подходила по возрасту, стали торопиться уйти, извиняясь за вторжение. Но хозяйка не пускает. «Невеста» умоляет остаться.
Задержались. Начался праздничный обед, тосты, песни. Более  всех веселилась Зина. Она запевала, и мы дружно подпевали. Вот она подняла стакан высоко и запела очередную застольную:
- «Выпьем за Родину!»
- «Выпьем за Сталина!» - подхватываем мы. - «Выпьем и снова нальём!»
- А за родину пить и не надо, - бурчит  опьяневший хозяин.
- Как так? - удивляется жена.
- Ей, родине, от пьянства только вред.
- Ты что, брат, говоришь? Ишь! За родину пить не надо! - возмущается сестра. - Говори, да не заговаривайся. За это тебя к стенке надо! Ишь, за родину пить не надо... Да на Руси за Отечество всю жизнь пили. Есть даже такая русская присказка: «Человека хлеб живит, а водка - его крепит».
- Крепит, крепит. А что же я слабею. На ногах уже еле стою.
- Против нас, русских, в питии никто не устоит. Питие - это веселье, братство, сплочение народа. Так, товарищи офицеры.
- Так, Зина! Так! - поддерживаем мы женщину.
- Почему русские много пьют? - спрашивает хозяин.
- Потому что мало говорят, - объясняет Локтионов. - Вот у грузин... Такие длинные тосты,  что и выпить некогда. А у русских  тост из одного слова: «Будьмо!» Вот и напиваемся оттого, что говорим мало.
Ушли поздно. День пошёл к вечеру.
- Куда теперь? - спрашиваю.
- Как куда? На пляж! - кричит Костя.
- В направлении голых женщин! - требует Тегин.
Приходим на пляж. Он ещё усыпан телами.
- Вот это лежбище! - восклицает Витя.
Проходим мимо ожиревшей дамы с оголённой спиной.
- Вот это декольте!
До отхода поезда гуляли по парку. К поезду прошли не все. Исчез Жора Тегин.
Утром, ещё до рассвета, вышёл из палатки. Смотрю, Жора плетётся от станции, усталый от вчерашнего вечера и ночи. 
- Успел... - вздыхает он. - Ещё и посплю. ...
В тот день  на тему пьянства русских  я для Жоры написал стихотворение «Виноватая Русь»
                После пьянки сонный и помятый
                Я на службу долг отдать плетусь.
                Разве я во всём том виноватый,
                Что в попойках радуется Русь.
                Как же отступиться от традиций.
                Разве можно опозорить Русь!               
                Я не европеец белолицый...
                Я до службы к сроку доплетусь.
Летим с Будановым на отработку маневрирования в строю парой. Взлетаем, отходим от аэродрома, и я прилипаю к нему крыло к крылу. Он не возражает, наблюдает за мной. Потом командует:
- Выходи вперёд.
Вышёл. Он пристроился ко мне плотно. Повторяет мой пример, доказывая мне, что, мол, не один ты такой асс. Действительно, идёт без зазора.
Отрабатываем развороты по методу «все вдруг»: влево, вправо, кругом. Он всё дальше и дальше уводит меня от аэродрома. Вот уже мы около реки Маныч. Иван покачивает крылом - сигнал пристраивайся. Раз команду дал  не по радио, значит, что-то замыслил. Так и есть, разворачивается в сторону Маныча. Вводит самолёт в пикирование, и выходит на малой высоте над водной гладью. Прижимает к воде низко. Проносимся над пароходом. Взмываем горкой. Разворот. Снова снижаемся. С парохода машут, кто приветствуя, кто угрожая кулаком.  Снова «пробрили» над палубой. Потом над лодками рыбаков. Солнце уже на закате.
- Пора заканчивать, - говорю Ивану по радио.
   Но мой ведущий вошёл в азарт. Снижается вновь. Идёт над самой поверхностью. Я на метр выше, как положено ведомому. Вижу, как струя от его самолёта возбуждает волны на реке. И вдруг - сильный бурун. Брызги поднялись вверх. Я поддёрнул самолёт, решив, что Иван зацепил винтом воду и сейчас пойдёт на капот, перевернётся. Но он летит, не замечая бурун за собой. Потом взмывает, и мы уходим вверх, разворачиваемся на аэродром и на максимальной скорости мчимся. Слышим беспокойный голос руководителя полётов.
- 212-й, 213-й, где вы? Где вы?
- Идём на аэродром, - докладывает Иван.
- Почему молчали? Почему не отвечали? Где вы ползаете?
Нам, конечно, на малой высоте не было слышно руководителя. Смотрю на часы. Время полётов уже закончилось. Солнце скрывается за горизонтом. Темнеет. Заходим на посадку уже в сумерках, что не положено. Аэродром не оборудован для полётов ночью. Выпускаем шасси и садимся. На аэродроме уже нет самолётов. Все зарулили на стоянку. Заруливаем и мы. Выхожу из кабины и - к Буданову:
- Ты осмотрел лопасти винта?
- А что такое?
- За тобой водяной след высоко поднимался. Не винтом ли цеплял за воду?
- Да! - глянул он на меня испуганно.
Осмотрели винт. Никаких дефектов  не нашли.
- Слава богу! - крестится Иван, сняв шлемофон.
Волосы у него чёрные, жёсткие, щёткой торчат, даже под шлемофоном не прилегли. Я смеюсь над ним. Слышим голос комэска издали:
- Что креститесь? Нашкодили? Идите ко мне!
Подходим.
- Вы что осатанели! - встречает он нас сурово. - Конец полётам,  докладывать надо в полк, а у меня связи нет с вами. Что случилось? Куда пропали?
- Да увлеклись, - оправдывается Иван.
- Распустились, - ругается командир. - У вас есть  бортовые часы. На руках часы. Почему не следите за временем? Надо наказывать вас. Вынуждаете!
- Больше не будет такого, - по-детски лепечет мой ведущий.
- Смотрите мне. Другой раз - врежу!
Знаем, что это угроза, которую он не приведёт в исполнение. Она  нас не пугает. Действует больше собственная совесть. Подвели мы его. Придётся ему оправдываться перед начальством за то, что не вовремя закрыл полёты.
Комэск ушёл. Иван ворчит:
- В небе лучше. Ближе к богу, дальше от начальства.
- А в ресторане ещё лучше, - шутит Локтионов. - и от бога и от начальства далеко, зато ближе к бабам.
А я думал о комэске. Что стоило ему наказать нас.
- Командир - человек. Не наказал, - говорю ребятам.
- Не хочет нам репутацию портить. Да и понимает нас.
- Мудрый он человек, - говорит Фомин. - Понимает, чтобы стать настоящими лётчиками, нужно летать так, чтоб крылья самолёта трещали. Знает, что каждый из нас может завтра оказаться в небе Кореи или ещё где-то. Вот и попустительствует, даёт возможность натренироваться.
Да, мудрость умеет прощать, и знает кого, и за что прощать. А мы поняли, что зелёный светофор нам для хулиганства открыт.
В Лондоне выступил главнокомандующий Вооружёнными силами НАТО генерал Эйзенхауэр. Он определил курс на тотальную мобилизацию Запада против «советской угрозы». Черчилль заявил: «Это величайшая речь, произнесённая американцем на протяжении всей моей жизни».
Существовала ли такая угроза? Да! Но только для капитала, а не для труда, для империалистических магнатов, а не для трудящегося населения. Это не военная угроза СССР. Это угроза идеологическая, мировоззренческая. Народы Запада всё более склонялись к гуманным ценностям социализма, отвергая ложные ценности капитализма. В странах Западной Европы мощной волной нарастало коммунистическое движение. Восточная Европа утверждала народную демократию, отвергая буржуазную.
Своей речью Эйзенхауэр обнажил истинную роль НАТО, как главного охранника капиталов Западной Европы и жандарма, цель которого подавить прогрессивные движения. Главная угроза Европе исходила не от СССР, а от США и его детища в Европе -  НАТО.
Но влияние СССР всё более возрастало. Его настойчивую борьбу за мир и социальный прогресс поддерживало всё миролюбивое человечество. В июле состоялось заседание Бюро Всемирного Совета мира. СССР прилагал настойчивые усилия по решению конфликта в Корее,  по срыву агрессии США. Усилия СССР нашли широкую международную  поддержку. Кровопролитную войну удалось остановить. Фронт в Корее окончательно стабилизировался примерно на рубеже 38 параллели. 29 июня 1951 года корейцы сели за стол переговоров. Успехи в Корее наших сторонников нас вдохновляли, и мы посмеивались над речью Эйзенхауэра.
- Пытаются нас на испуг взять.
- Взбадривают себя.
- Наши лётчики в Корее хорошо пошерстили американцев.
- Нашим не дают залетать за линию фронта, они прикрывают объекты страны, а то бы ещё больше им хвост накрутили.
- Есть указания, если наш лётчик попадёт за линию фронта и будет сбит, то он не должен признаваться, что является советским.
- Да они наших по мату познают. Разве в воздушном бою выдержишь без мата.
- Американцы очень охотятся за советскими «Мигами». Хотят заполучить его для исследования конструкции и материалов. Потому нашим и не разрешают заходить за линию фронта, чтобы не оставить там сбитый самолёт, и не дать американцам его исследовать.
Летаем с курсантами по маршрутам. Отрабатываем самолётовождение. Один из маршрутов проходит по Краснодарскому краю так, что на одном из его участков до дома моих  родных километров сорок. Вот бы пролететь над родной станицей, покружить над домом, - подумал я. И эта мысль стала сосать мне душу. Каждый раз, пролетая на этом участке, я тоскливо всматривался в сторону дома. Но видел лишь мутную даль, за которой скрывалась родная станица.
В один из дней получил телеграмму от Саши, что он приехал  к родным и будет дома недельку. Тут и созрело окончательно моё решение. Подлетая к соблазнительному участку маршрута, беру управление на себя, разворачиваю самолёт  вправо и на скорости мчусь в направлении своей станицы. Вот и она, моя родная Каневская, распласталась на изгибе реки Челбас. Узнаю на реке места, где купался, центр станицы, парк, здания школ, улицу Вокзальную и свою - Таманскую.
Вот и родной домик под красной черепицей. Пролетаю над ним на  высоте 50 метров. Делаю горку, разворот на 180 градусов и снова вниз к дому. Подлетая, вижу выскочивших во двор своих родных Борю, Люсю, Свету, Тамару, Валю, маму, Сашу. Боря показывает в мою сторону рукой. Все смотрят на самолёт. Я проношусь над крышей дома. Делаю вираж над станицей, чуть не задевая верхушки деревьев густых садов. Осматриваю правление колхоза «Красный колос»,  школу, в которой учился, больницу. Лечу в степь. Там посмотрел колхозную бригаду, где работал. Снова - к дому.
У нашего двора уже десятки  мальчишек и девчонок. Как они успели собраться? Все машут мне руками. Захожу ещё раз на большой скорости. Делаю над домом с высоты сто метров петлю, пикирую на дом, вывожу на горку, бочку на горке, и ухожу, покачивая с крыла на крыло. Взяв курс на аэродром, вывожу на максимальную скорость, чтобы успеть в плановое  время выйти на приводную станцию, не всполошить руководителя полётов.
Лечу. На душе волнение. Впервые увидел с неба свою  станицу и всё в ней родное, а главное - увидел и порадовал своих. Будто сам дома побывал. Вот и аэродром. Время выхода точное. Выходка удалась. И я знаю, что теперь я не откажусь от этого соблазна, загляну домой ещё не однажды.
Так и произошло. Через два дня побывал ещё раз над домом. Пилотировал, собирая множество людей у нашего двора. Саша, как лётчик, понимая всю опасность такого моего баловства, грозил мне кулаком с земли. Но я, схваченный азартом, лишь улыбался ему в ответ. Я испытывал величайшее наслаждение в том, что мог показать родным, друзьям, знакомым и всей своей станице - каким стал тот застенчивый худенький мальчишка, который не вызывал в детстве никаких подозрений, что может стать лётчиком, таким современным богатырём.
Велик соблазн показать свою удаль. Он присущ всем мужчинам. Только в удали можно познать настоящего мужчину, какой он есть, на что способен, к чему пригоден. Соблазн демонстрации  удали не оставил меня и после второго полёта в Каневскую. Я ждал удобного случая.
Закончил лётную программу с первым своим набором курсантов. Они сдали зачёты по лётной подготовке.  Общий балл зачётов всей групп - 4,6. Я рад, что выпустил всех восьмерых, и с высоким качеством. Вася Степанов выпустил только троих, двух отчислил, а результат всего лишь - 4,2 балла.   Почему так - думаю. Ведь он опытнее меня. Уже сделал три выпуска курсантов. Разговорился как-то с ним на эту тему. Он откровенно говорит:
- Не по мне эта работа. Я летать хочу, а не работать. На себя летать, себя тренировать. В авиации искал я романтику, а работа - это не романтика. В ней быстро сереешь. А вообще я в гражданскую авиацию хочу.  Не хочется мне служить в армии. Да ещё этот интернационализм. Пошлют в Корею или ещё куда. Зачем мне это нужно.
Мне стало всё ясно. Я не стал с ним развивать эту тему. Каждый вправе выбирать свой путь. Одно не хорошо: себе искать лёгкую жизнь, а другим оставлять - тяжёлый и опасный труд. Это уже вопрос нравственности. А она не всем дана. Да и долг перед страной. Она дала нам всё, чтобы мы овладели полюбившейся профессией, и как это её потом обмануть, показать фигу. А ответственность за Отечество, его безопасность? Это должно быть присуще всем. В душе я не мог согласиться со стремлением Василия
Настала пора расставаться со своими первыми питомцами. Состоялось итоговое совещание, провели товарищеский ужин с курсантами, инструктора выслушали благодарности от них и высказали им свои пожелания. Вечером после ужина я ещё долго сидел в беседке, вспоминая прошедшие дни учёбы, смешные случаи. Время к отбою. Пора расходиться. Тут встаёт старшина лётной группы и взволнованно говорит:
- Товарищ лейтенант, в благодарность за ваш труд, внимание и доброту к нам, разрешите преподнести вам  скромный подарок - патефон.
- Да вы что? Нет-нет! - отказываюсь я, понимая, что у курсантов нет больших денег.
Начинаются уговоры. Мне и лестно их внимание и стыдно брать  достаточно дорогой для них подарок. Но подарки курсантов инструкторам на память о себе и в благодарность за обучение - давняя традиция в училищах. Сам, будучи курсантом, старшиной лётной группы, организовывал подобные благодарности своим учителям. Сломался. Взял.
На следующий день курсанты уехали в Зерноград на обучение уже на боевом самолёте Ла - 9, а у меня в палатке заиграл ими подаренный патефон. Кручу пластинки и вспоминаю их. Всегда к ним шёл с хорошим настроением. Часто краем уха слышал их добрые слова о себе. Это меня вдохновляло и настраивало на ещё  более эффективную педагогическую работу. Всегда помнил выводы К.Д. Ушинского, что дети мыслят «формами, звуками, красками, ощущениями» И хотя мои питомцы были уже не детьми, а почти мужчинами, я старался с ними разговаривать языком образов, красок, форм, наглядными, запоминающимися жестами. Широко использовал форму наглядного показа, рисунка, чертежа, придерживаясь «золотого правила» Яна Каменского: «Всё видимое - предоставить глазу,  слышимое - уху,  осязаемое - пальцам»
 Но в воздухе надо предоставлять осязаемое не только пальцам, но и всем органам  тела, чтобы курсант познавал полёт через свои ощущения. Для лётчика очень важно мышечное чувство. И.М. Сеченов в своей работе «Элементы мысли» говорил: «Близь, даль и высота предметов, пути и скорости их движений - всё это продукты мышечного чувства».
Обучать - значит, формировать нужные навыки. Воспитывать - значит, вырабатывать необходимые привычки. Хорошие  чувства, вкусы можно воспитать только тогда, когда сам имеешь хорошие чувства, вкус. Ушинский говорил: «Только личность может действовать на развитие и определение личности, только характером можно образовать характер». Мой характер очень хорошо помогал мне в обучении и воспитании курсантов. Но, чтобы самому  стать личностью, я, воспитывая курсантов,  старался и себе прививать высокие чувства и вкусы. Нельзя воспитать любовь ученика к тому, что сам не любишь. Думаю, что в лётной педагогике мне сильно помогала собственная любовь  к лётной профессии, к авиации, как высокоинтеллектуальному, насыщенному новейшими достижениями науки и техники, могущественному виду войск.
 Мне казалось, что я совершил подвиг, обучив с первой же  своей инструкторской практики 8 курсантов с таким высоким качеством. Ехал в полк на очередное подведение итогов  с чувством  достоинства. Каково было моё удивление, что среди успешно завершивших выпуск курсантов моя фамилия не была названа. Благодарностями, грамотами были отмечены те, кто выпустил 4-5 курсантов, но с чуть более высоким баллом, чем у меня. Меня это огорчило. Ведь я вложил гораздо больше труда. Общий балл, конечно, важный показатель, но он должен учитываться при равных условиях. Значит, если бы я отчислил  хотя бы одного курсанта,  ходил бы сегодня в героях. В сознании моём было смятение, так как я всегда остро воспринимал несправедливость, ошибки в оценках труда людей. Однако свои чувства сразу укротил. Но Вася Степанов подколол меня.
- А тебя вот и не отметили. Говорил тебе - не старайся, не перегружай себя. Здоровье потеряешь, а благодарности не заслужишь.
- Благодарность мне курсанты высказали. Это дороже.
- Курсанты - не начальство. От них карьера не зависит.
Вернулись ночью в Мокрый Батай. Костя Коробейников, получивший грамоту, решил её обмыть. Заходим в местную «забегаловку». Засиделись за полночь. Идём в лагерь по степи в темени. Костя, изрядно выпив на радостях, плетётся медленно, бормочет:
- Что-то, братцы, усилилось земное притяжение. Тянет к земле. Лечь хочется.
- Не земное притяжение, а водка тебя тянет, - говорю ему. - Норму знать надо.
- Как её знать, если она не установлена ни одним документом.
Моя палатка стала центром притяжения любителей музыки, всех неравнодушных к ней. Ко мне идут лётчики, техники посидеть у патефона. У палатки задерживаются механики и курсанты. И я сам с детства неравнодушен, чувствителен к музыке. Люблю её до слёз.
Патефон способствовал формированию хороших чувств и вкусов. Я решил его использовать сполна в этом духе.  При поездках в Ростов скупал  пластики с хорошими произведениями. Накупил долгоиграющих, с полным текстом любимых оперетт и опер. Любил оперетты за весёлые песни, острый и простой юмор, за серьёзные нравственные темы, легко летящие на крыльях музыки великих композиторов, возбуждая в людях красивые чувства. Послушав в Москве в Большом театре ряд опер, стал приобщаться к этому великому искусству, ярко раскрывающему события истории, характеры могущественных людей и народов. 
Мои товарищи тоже очень любили музыку. Приезжая из Ростова,  они привозили новые пластинки. Зазвучали песни Шаляпина, Руслановой, Лемешева, Александровича, Козловского, Шульженко, Утёсова... Крутим без устали по несколько раз полюбившиеся песни. Холостяков очень волновали такие песни, как:
                «Ах, эти чёрные глаза,
                Кто вас полюбит,
                Тот потеряет навсегда
                И сердце и покой».
 Мы скучали по девушкам. Нам не было покоя не оттого, что встретились «чёрные глаза», а оттого, что мы хотим встретить глаза насыщенные любовью к нам. Слушая песни великой музыки, мои друзья вздыхали:
- Эх, жизнь бекова! Поцеловать некого.
- Степь, да небо! Да одни мужики!
Одна у нас в лагере была женщина - официантка Лида. Хороша лицом, но на лётном питании обросла жирком. Это испортило её фигуру и женскую привлекательность. Офицеры говорили ей комплименты, но никто не ухаживал, вида на неё не имел. А она соком исходила, замужества жаждала. Кое-кто из женатых к ней подстраивался, но она вроде девственна, норовиста по характеру. Не подпускала к себе, жаждущих только тела. Ей, как всем, любовь подавай. Она тоже часто присаживалась недалеко от палатки, слушала задушевные песни.
Под музыку на сердце ложилась особенная грусть в дождливую погоду. Патефон  пел, волнуя сердца: «Моя любовь не струйка дыма». И даже в своей весёлой компании, мы чувствовали себя одинокими без девичьей любви. У нас не было того, о чём мы мечтали, без чего жизнь казалась не полной. Нам хотелось вырваться в сферу любви, высокой страсти. Но не было тех, кто любил бы и ждал нас. Не было  уголка любовного уюта. Мы чаще напевали: «Я о любви вас не молю»... Или: «Я возвращаю вам портрет».
Некоторые мои друзья посмеивались надо мной, что я часто проигрывал на патефоне пластинки с классической музыкой. Был даже такой случай. Локтионов в моё отсутствие зазывает из соседней палатки Коробейникова:
- Костя, иди, оперу послушаем.
- Да ну её!
- Ну, оперетку!
- Оперетку давай. Иду.
 Пришёл. Только отвернул вход в палатку и просунул в неё голову, как получил удар по голове пластинкой. Это Локтионов решил так уничтожить пластинки с записью опер. Хохот. Зовут Тегина. Тот же фокус. Зовут Степанова. Бьют ещё одну оперу.
Я пришёл, увидел на полу осколки от моих пластинок и сцепился с Локтионовым. Требую возместить ущерб, купить такие же пластинки. Отказывается, смеётся:
- Надоели они мне!
Встреча товарищей ударом по голове оперными пластинками повторилась. Тогда я сговорился с ребятами. Мы зажали в угол Локтионова и отобрали у него кровные деньги. Поехали в Ростов и купили такие же пластинки, а ему дали письменный отчёт о расходах. Подобные безобразия прекратились.
Через определённое время я  основательно заразил многих серьёзными музыкальными произведениями. Всё чаще офицеры напевали песенки из оперетт и арии  из опер, пробуя силу своих голосов. Многие произведения знали наизусть от начала до конца. Песенки из «Баядеры», «Сильвы», «Марицы» стали неотъемлемым признаком нашего коллектива. Тихая степь наполнялась новыми прекрасными звуками.
Я стал не просто приверженцем классики, но и страстным борцом за неё. Во мне бушевал дух высоких идеалов, устремлений к высшим достижениям культуры.
- Для вас стараюсь, дураки, - кричал я, когда кто-то не хотел слушать оперу. - Хочу обогатить ваш серый быт  культурой.
Многие соглашались, но некоторые - ухмылялись. И вот однажды приезжает Локтионов из Ростова.
- Лёшь, глянь, что я привез.
Показывает ряд новых пластинок с записью оперетт. Хорошо!
- А вот ещё...
Смотрю другие пластинки, явно не заводского производства с надписями исполнителей: Лещенко, Вертинского.
- Где взял?
- На толкучке. Из-под полы продают.
В СССР песни этих певцов по радио и в концертах не исполняли,  пластинки с их записью не производили. Но периодически мы их слышали. Кое у кого сохранялись старые пластинки. А у кого-то были и нелегальные. Я стал крутить на патефоне нелегальные. Всем нравились мелодии, песни, голоса исполнителей.
Услышав эти песни, заглянул в палатку замполит:
- Что, развращаетесь?
- Интересно послушать, чем буржуазия наслаждалась, - пытаюсь отшутиться. - Это тоже изучение истории.
-  Гляди, Великодный, чтоб я тебя на партбюро не вытянул. Выбрось их! Не разноси микробы пошлости.
- Не могу выбросить. Чужие. Взял послушать.
- Верни тому, у кого взял.
- Есть!
Чуть позже заходит командир эскадрильи в сопровождении замполита.
- А ну-ка поставь, что вы там притащили.
Поставил песни Лещенко. Прослушал одну песню, улыбнулся.
- А ну-ка ещё другую поставь.
Слушал, пока я весь запрещённый запас не прокрутил.
- А что, Макеич, - говорит он замполиту. - Хорошие песни, хоть и буржуазные. Задушевные такие. У буржуев тоже видать душа есть.  И, повертев пластинки в руках, говорит мне:
- Ты их не отвози. Ещё послушаем. 
Начальники ушли. А Локтионов говорит.
-  А ты говоришь: классика, классика!  Вот я тебе привёз классику. Даже командира за душу взяло.
- Что такое классика? - спрашивает Буданов.
Началась дискуссия. Я в ней пытаюсь найти свою точку зрения. Излагаю её:
- Это отбор лучшего, что создаёт творчество человечества. Высшие достижения в литературе, искусстве и других сферах. Классика есть и в лётном деле.
- Да ну?  Где ты её увидел?
- Присваивают же лётчикам  за лётное мастерство классы: 1-й, 2-й, 3-й. Это и есть классика. Высшее искусство пилотажа, выполнение полётов в сложных метеоусловиях, искусство ведения  воздушного боя.
- А что! Верно! Класс лётчикам за классику полёта дают, как людям искусства - звания, - согласился  Иван.
- Не уважать классику, значит, не любить высокий уровень творчества, мастерства людей, а довольствоваться лишь низшими уровнями жизни, духа, - стараюсь доказать товарищам, что  ко всему классическому надо относиться с уважением и любовью.
В Зернограде было собрание по подведению итогов за первую половину года. Вечером с Ростиславом зашли в буфет. Там идёт шуточный спор, каким должен быть офицер.
- Офицеру надо уметь всё пить, но не пьянеть, всех любить, но не влюбляться, - говорил Тегин.
Я  его подковырнул, как любителя хорошо поесть:
- Всё поедать, но не объедаться.
Предложил Ростиславу посидеть в кругу друзей.
- Нет, пойдём домой. Там посидим. Ко мне Люба приехала.
Вот это новость! Он набирает водки, шампанского, конфет, всякой закуски. Говорю ему:
- Может, я  задержусь, пока вы там будете целоваться.
- Нет, пойдём вместе.
Приходим. Нам навстречу выходит из комнаты худенькая, тощенькая девушка и, не ожидая, когда её Ростислав представит мне, говорит, весело улыбаясь:
- Здравствуйте. Я - Люба!
- А я - Леонид, - ответил я ей с улыбкой.
Она показалась мне совсем ещё девчушкой. Озорно блестели её глаза. Улыбка смешно морщила рот, щёки,  портила её худое лицо. Нос у неё был какой-то бугорчатый. Он усиливал некрасивость лица. В общем, не броская красавица, но привлекательна своей весёлостью, озорством. Мне показалось, что она хотела поцеловать Славу, но он подал ей навстречу свои покупки.
- На, неси на стол!
Она взяла продукцию, отнесла и снова выскочила к нам в коридор, где мы, подчиняясь правилам хозяйки, разувались. Люба радовалась встрече с Ростиславом с таким откровением, что, казалось, у неё наступила счастливая, безоблачная жизнь. Никаких озабоченных мыслей.  В комнате слышался только её голосок, произносящий имя любимого человека:
- Славик, а это что? Славик, а это куда?
Она радовалась всему, что происходило в доме. Ни на минуту не остывало её веселье и озорство во взгляде. Слава суетился, сдержанно улыбался,  спешил устроить стол. Сели ужинать. Пьём шампанское. Щебечет Люба. Она веселее всех. Славка  старается быть весёлым, шутит, но я чувствую, что у него творится в душе, в сердце, голове. Он не раскован, как обычно. Я понимал, какая в его чувствах шла борьба. Что же пересилит? Долг перед Любой, которой он давно подал надежду на соединение их судеб. Или чувства, тянущие его к Валентине.
Конечно, Люба  по привлекательности лица и тела уступает Валентине. Но она симпатична своим характером, доброжелательна. Ребёнок с открытой душой, которого грех обмануть, обидеть. Как же мой друг поступит? Я был уверен, что как порядочный, совестливый человек, он, в конце концов, отдаст предпочтение Любе. Женится на ней, если не по любви, то по долгу, пожертвует своей любовью к Валентине. Не сомневался я и в том, что у него были ранее хорошие чувства к Любе, может даже и любовь. Убеждён был, что она ему нравилась характером, своей открытой любовью и привязанностью к нему.
Ростислав  полюбил Любу, когда она была ещё, по сути, девочкой. Взрослея, её чувства к нему, конечно, укреплялись. Такого видного, симпатичного парня нельзя было не любить. Но сложатся ли у него теперь добрые чувства к ней и тем более любовь, после увлечения Валей? Ведь, то, что было раньше, разрушено. Восстановиться старые чувства к Любе могут только в том случае, если что-то разрушит его чувства к Валентине.
Уезжая, я спросил Ростислава:
- Ну и как ты поступишь?
- А тебе нравится  Любка?
- Нравится.
- Женюсь я на ней в отпуске.
Я получил новую лётную группу, теперь уже численностью  - шесть курсантов. Она многонациональная. Кроме русских в ней были армянин, абхазец и аджарец. Закрутилось всё сначала. Каждый день полёты по «кругу» по 20-30 посадок в день. Шестерых обучать легче и я уже с первых дней вырвался вперёд по плану подготовки курсантов.
- Снова ты стараешься, - говорит Вася Степанов. - Спешишь быть первым.
- Да, нет вроде, не рвусь, не перегружаю себя особенно.
Меня удивляла его «забота» обо мне. Но секрета в этом для меня уже не было. Всё дело в том, что ленивые не любят трудолюбивых, неактивные - не терпят  активных. Говорю ему:
- Не могу тянуть резину. Хочу работать. Летать. На тебя, Вася, равняться не буду. Ты не хочешь работать, а я - хочу.
-  Ты хочешь быть лучшим, чтоб на тебя все равнялись?
- Об этом не думаю. План надо выполнять. Хорошую погоду  сполна использовать. Осень на носу. Пойдут дожди - труднее будет выполнять задачи, - объясняю ему простые истины.
- Ты из кабины самолёта почти не выходишь. Как это можно?
-  Ленивый  я, Вася, вот и не выхожу. Смотри, Тегин тоже редко когда  выходит, потому, что ленивый.
Витя Прощеваев слушает наш разговор и смеётся.
-  А я и не заметил, что у нас все ленивые в передовиках ходят. Только вот тебя и Пархомина никак бы в ленивые не записал.
- Они - не ленивые, а - ретивые, - уточняет Степанов.
Вскоре мои курсанты начали вылетать самостоятельно в числе первых.
- Гля! У тебя даже армяне и грузины научились летать, - шутит Буданов в присутствии курсантов.
- Мы не грузины, - говорит Мамедов. - Я - абхазец, а он - аджарец.
- Какая разница, - говорит Иван. - С Грузии - значит,  грузины.
- Нет, мы не грузины, - повторяет Мамедов, и мне показалась в его голосе нотка обиды.
Я стал расспрашивать Мамедова, почему он обижается, когда его называют грузином.
- Грузины нас не любят. Они высокомерны к нам. Не признают наш народ. Не хотят, чтобы был такой народ в Грузии. Нашу территорию заселяют. Для них абхазы вроде как не люди.
Впервые пришлось слышать такое откровение. Мне казалось, что дружба народов в СССР уже настолько окрепла, что никакой неприязни между людьми разной национальности  не существует. Но абхазец и аджарец рассказали мне многое такое, что удивляло. Оказывается, многие грузинские парни свободно отвиливают от службы в армии, а абхазцев и аджарцев призывают даже тех, кто по состоянию здоровья не годен к службе. Да, думаю, распустились грузины под сталинским крылом. Обидно стало за такое положение в Грузии.
Несколько дней спустя после  самостоятельного вылета приходит ко мне в палатку Мамедов. Держит бочонок литров на десять.
- Товарищ командир, вот дедушка мой, по случаю моего вылета, прислал хорошего вина для вас, моего учителя.
- Ещё чего не хватало! Нельзя этого делать, Мамедов.
- Дедушка прислал. Такой обычай у нас.
- Не возьму я твоё вино.
- Не обижайте моего дедушку. Он меня растил, учил. Рад, что я уже сам летаю. Пишет, чтобы я вино обязательно передал тому человеку, который меня научил летать. И вот  письмо от него. Прочитать?
- Ну, прочти, - глянул я на листик бумаги с текстом на нерусском языке.
Мамедов читает, а я слушаю, и меня трогают слова его дедушки, который говорит, что вино - это кровь их народа. Что он посылает мне его, чтобы слилась наша кровь, и мы бы стали братьями. Он очень уважает русских людей, которые столько делают для других народов, чтобы все жили хорошо и культурно. «Без вас, русских, разве бы мой внук, абхазец, обрёл крылья, смог стать лётчиком».
- Хороший у тебя дедушка, - говорю я Мамедову. - Вот, что. Ты пойди всё это расскажи комэске и прочти письмо.
-  Может вы сами, - замялся  Мамедов.
- Как же я ему расскажу. Я же читать на вашем языке не могу. А ведь главное письмо прочитать. Пойдём вместе.               
Комэск послушал письмо. Вздохнул:
- Надо уважать дедушку. Бери бочонок.
Во время ужина я щедро угощал своих товарищей вином из бочонка. Буданов выпил стакан, причмокнул губами и заявил:
- В следующий набор беру в группу только абхазов.   

ПЕРВАЯ  СЛАВА
               
К нам прибыли два корреспондента газеты Военно-воздушных сил «Сталинский сокол». На предварительной подготовке, войдя в беседку своей лётной группы, чтобы начать занятия, вдруг услышал, что меня и Коробейникова вызывают к командиру эскадрильи.  Он пришёл в методический городок с корреспондентами. 
- Вот этих орлов я вам представляю, - назвал он им наши фамилии. - А вы не тушуйтесь. Ведите занятия, как всегда.
Все часы предварительной подготовки у меня в группе  сидел майор-газетчик. Он внимательно слушал,  что-то записывал и не задавал никаких вопросов. Я не волновался, так как понимал, что раз ко мне направили корреспондента, то не для того, чтобы искать негатив. Не видел причин, за что меня можно критиковать в газете. Делом уже доказал, что умею обучать курсантов. 
 Когда закончилась предварительная подготовка, майор поблагодарил меня, и ушёл, не сказав ни слова. На полётах он вновь молча наблюдал за моими действиями.
Отлетали смену. Приходим  в методический городок на разбор полётов. Выступает перед лётчиками командир эскадрильи. Сидят корреспонденты. Вдруг вижу вытянутое от какого-то ужаса лицо адъютанта, сидящего передо мной. Он широко открытыми глазами смотрел в сторону стоянки самолётов за моей спиной. Потом  дико закричал:
- Командир!  Самолёт горит!
Все оглянулись и увидели объятый пламенем самолёт. Мой! - мелькнула в моей голове мысль.
- Всем на стоянку! - скомандовал командир. - Растаскивать самолёты!
Я бежал, что есть сил. Приближаясь к стоянке, увидел, что горит не мой, а соседний самолёт. На нём работал мотор. В кабине  растерянно вертелся  механик.
- Вылезай! - крикнул я ему.
Он вывалился из кабины, когда я уже вскочил на плоскость. Бросаюсь  в кабину, зажимаю тормоза и даю полный газ мотору. Сильная струя от пропеллера сдула пламя с фюзеляжа.  Выключил мотор. Вышёл из кабины, глянул на обгорелый самолёт. Он словно ощипанный цыплёнок. Сгорела вся перкалевая обшивка. Остался только каркас, похожий на скелет. 
Корреспонденты уже тут как тут. Вертятся вокруг обгорелого самолёта. Вот так тема для статьи! - думал я. Надо же такому случиться в такой ответственный для эскадрильи момент.
- Ничего страшного, - говорит командир корреспондентам. - Главное - спасли самолёт. Люди у меня - герои. Видели, как действовали! Быстро и умело. Люди - герои.   
- А почему он загорелся? - интересуются газетчики
- Трава загорелась от выхлопа из мотора, - объясняет инженер капитан Жалов. - Механик запустил мотор, чтобы проверить. Тут трава и загорелась. Климат у нас жаркий, трава сухая.
- Бывают такие случаи, - добавляет комэск. - Но ничего страшного. Главное - самолёт спасли. Обшивка лишь обгорела. Это всё зашьётся! А вот люди у меня - герои.
Вечером корреспонденты написали статью и показали командиру эскадрильи. В ней рассказывалось о том, как личный состав героически тушил пожар, расписан был красочно мой поступок. Бузенко прочитал статью и говорит:
- Хорошая статья!  Но не надо её опубликовывать.
- Как не надо? - удивились корреспонденты. - Так  чётко сработали. Затушили. Спасли самолёт.
- Начальство не поймёт. Начнут пришивать нам всякие недостатки. Самолёт мы завтра отремонтируем и, вроде как,  ничего и не было. Вы ничего не видели. Пойдёмте лучше поужинаем.
Ужин командира с гостями закончился поздно. Утром гости тоже очень поздно проснулись. Полётов у нас не было. Стоял туман. Повёл командир их на завтрак. Снова затянулось у них питание. Вышли из столовой весёлые. Майор спрашивает:
- А где же тот самолёт?
- А вот крайний стоит, - кивает командир на другой самолёт.
- Гм... Как новый.
- Люди у меня - мастера. Только не надо об этом писать.
Меня поразила смелость командира эскадрильи. Он врал корреспондентам, совершенно спокойно улыбаясь. Мы знали, что обгоревший самолёт был тщательно зачехлён и стоял на дальнем конце стоянки.
- Так быстро отремонтировали? За одну ночь? - удивляются корреспонденты.
- Люди у меня - мастера, - повторял Бузенко. 
Смелый был наш командир. Даже в обмане  шёл на риск, не задумываясь. Боролся за честь эскадрильи всеми способами. Но когда  корреспонденты уехали,  переживал, что они напишут.
- Корреспонденты, братия не надёжная, - говорил он.
Мне объявил устную благодарность за находчивость при тушении пожара, а адъютанту сказал.
- Запишешь ему благодарность за высокую организацию предварительной подготовки.
Вскоре появилась статья в «Сталинском соколе». В первой части её писалось о хорошей работе лётчика-инструктора Коробейникова. Во второй части о моих успехах, как молодого лётчика-инструктора.  Первая слава на первом году службы!
- Вот ты уже стал  известным всем Военно-воздушным силам, - говорил мне Степанов Василий.
Мне, конечно, было приятно читать о себе. Но вот о пожаре в статье ни слова. Удалось таки командиру скрыть пожар. А мне даже обидно стало. Я же его потушил.
- Прославился ты. Герой, - смеётся  Прощеваев.
- Если бы написали ещё и о пожаре, то был бы уже дважды герой, - отшучивался я.
- Признайся, что приятно,  когда о тебе пишут.
- Конечно. Это же не самооценка, а оценка другими твоего труда. В самооценке мы себя склонны переоценивать. Но, знаешь, неловко как-то перед ребятами, что они не оценены так же. Ведь все работают хорошо, отдают делу все силы.
Даже маленькая моя «слава» вызвала большую зависть некоторых «стариков» и моих товарищей. Кое-кто подшучивал по этому случаю, кое-кто - язвил. Я отшучивался. Ведь не сам же  писал о себе. Командир выделил Коробейникова и меня. Но на душе  оседал нехороший осадок. Шесть лет учёбы в спецшколе ВВС и училище выработали во мне сильное чувство коллективизма. Я очень чутким стал к общественному мнению, суждению товарищей. Никогда не старался чем-то выделиться в коллективе, хотя по способностям всегда опережал многих. А теперь вообще отпала охота стараться в работе. Чувствовал себя, будто  кому-то дорогу перешёл. Не мила мне стала эта «слава».
Тем не менее, я был человеком долга и доброй совести. Эти качества не позволяли мне работать плохо и в своём поведении, морали подстраиваться под худших. Честь не позволяла опускать себя ниже своих возможностей, делать дело не на качественном уровне. Я не только не снижал своей добросовестности в труде, но и стал подшучивать над теми, кто склонялся к дурной зависти. 
Виктор Прощеваев много читал. Всё время носил книги с собой. Выкраивал время, чтобы их открывать и прочитывать в любых условиях хотя бы одну страничку.
- Зачем ты так много читаешь? - спрашивает его Пархомин.
- Хочу быть умным, - улыбается Витя.
- Бесполезно. Каким родился, таким и умрёшь. Пожалей лучше глаза. Ухудшится зрение - спишут с лётной работы.
- Спишут, так хоть умным.
- Люди, что растения, - говорю я. - Чем больше тянутся к свету, тем выше растут. Видишь, Витя, вырос каким уже  высоким.
Сам я давно не брал художественные книги в библиотеке. Нажимал всё больше на служебную литературу, газеты и журналы. На первом году службы надо было уделить больше внимания повышению профессионализма. Но и в общей культуре отставать было негоже. Офицеры в русском обществе всегда входили в культурную элиту. Музыки у меня доставало благодаря патефону. Кино смотрел регулярно. Надо было браться и за художественную литературу. Я много читал в детстве, особенно в спецшколе, училище. И вот обозначился пробел. Это, конечно, не хорошо для офицера.
 Вернуться к чтению книг помог случай. Пошёл дождь. Сидим в палатке, слушаем патефон. Звучит «Вальс цветов» из оперетты «Щелкунчик». Потом ставлю по заказу  новые пластинки. Зазвучало весёлое, взбадривающее мужчин:
«Без женщин жить нельзя на свете. Нет.
                Женщины - наши звёзды, как сказал поэт...»
- Это точно, - говорит Буданов.
- Женщины - наши цветы, - возражает против поэта Тегин. - Их нюхать надо и срывать.
Стали философствовать и мечтать о женщинах и о любви. Вечная мужская тема.
- Любовь и женщина - это разная суть, - размышляет Иван. - Любовь - идеальное явление. Это лишь чувство. А женщина - материальный фактор. Это - ощущение живого тела. Женщина - первична. Любовь - вторична.
- У тебя всё выходит по Марксу, - говорю ему. - Но в жизни бывает наоборот - идеальное опережает материальное. Сначала влюбляются, а потом уже тянутся к телу.
- Ты, Лёха, не перечь Марксу, - предупреждает Иван. - Нашёлся - идеалист. Сказал Маркс: материя первична, так и поступай, коль ты марксист. Прежде чем влюбляться, хорошо ощупай свою мадам, добротна ли у неё материя.
- Без полётов нас всегда тоска  заедает, - говорю я.  - Начинаем без толку вздыхать, охать.
- И без девчат - тоже...- тянет снова к женской теме Иван.
- Пойду я хорошую книгу возьму в библиотеке, - решил я.
- Принеси какую-нибудь про любовь - просит Локтионов.
- Мопассана тащи, - заказывает Иван.
Принёс я книги. Ивану - Мопассана, Жоре - Тургенева, а себе -  Бориса Полевого.
Дождь шёл несколько дней. Я прочитал  «Золото» Бориса Полевого, перечитал «Повесть о настоящем человеке», взял Горького «Дело Артамоновых». Лежу, читаю. Заходит Прощеваев.
- Горького читаешь? Правильно. Горький говорил: «Любите книгу - источник знаний. Книга, как хороший сад, где всё есть: и приятное и полезное».  А ты чего не читаешь? - обращается он к Локтионову, который считал деньги после получки.
- Я не люблю читать, люблю - считать. Хе-хе-хе... Тоже приятное и полезное.
Все мы стремились жить красиво. Но красоту жизни понимали по-разному. Одни отдавали все силы полезному делу, жили красотою романтики Чапаева, Щорса, Чкалова, Стаханова. Жаждали самоотверженной борьбы и самоотверженного труда, отдавались делу всенародного счастья. Приятное для себя ловили лишь мимолётно между полезными делами для отечества. Другие - отдавались больше приятному, делу личного счастья, ставя на второй план  общеполезное, всенародное. Жизнь нас расставляла, раздвигала по ходу службы, но не каждый раз по нашим помыслам и отдаче в труде. Это я улавливал в ворчании «стариков» на свои судьбы, на несправедливость. Некоторые добросовестные в труде, отдававшие всего себя службе, отставали в карьере. Они не замечали, что, повышая свой профессионализм, они отставали в  росте общего интеллекта.
Я считал, что положение людей в обществе должно соответствовать как их профессиональному, так и культурному, интеллектуальному  уровню. Стремился совершенствоваться в том и другом. Старался бороться не только за свою культуру, но и за культуру других, в том числе бытовую, поведенческую, педагогическую. Поднимал вопрос о неупотреблении нецензурных слов, хотя бы в присутствии курсантов. К сожалению, мат процветал среди инструкторов. Многие возводили его, чуть ли не в важный фактор методики лётного обучения.
- Что курсанты - девочки, что ли? - говорил любитель мата Фомин. - Они похлеще инструкторов  ругаются.
На что я ответил цитатой из одной речи А.В. Луначарского:   
- «Всякое уродство моральное, всякое уродство характера в педагоге является прямым ядом, которым он заражает подрастающее поколение».
Я считал, что говорить с курсантами надо не столько языком, сколько сердцем, душой. В ходе занятий, прежде чем вкладывать знания, надо завладеть душой обучаемого, а потом уже и его сознанием. Педагог должен не столько учить, сколько прививать обучаемому любовь к знанию, и побуждать его к активной самостоятельной учёбе.   
Иногда я отдавал минуты поэзии, писал стихи. Но такие минуты приходили в бурном ритме нашего напряжённого труда очень редко. Стихи писал я легко, экспромтом, и потому они были не очень-то хорошими. Например, наблюдая, как гражданский лётчик опыляет поля, я написал стихотворение, назвав его - «Песня селянки»:
                Прилетел к нам лётчик как-то на село.
               Вышёл из кабины - глянул весело.
               - Буду я колхозное поле опылять.
               Выходите, девушки, парню помогать.
                Две недельки с лишним на селе живёт
               Раскрасавец-молодец паренёк-пилот.
               Улыбнётся ласково, подмигнёт слегка...
               Все в колхозе девушки любят Василька.
                Полюбил меня тот Вася-паренёк,
               Но я убегаю словно ветерок.
               - Милый Василёчек, вот тебе беда -
               Я играть не стану в любовь никогда!
               Всех, на кого глянешь, - можешь покорить.
               Ветерок не в силах ты остановить.
                Поняв безнадёжность, Вася побледнел.
               Тихо молвил: «Что же...»  Сел и улетел.
               И как будто вырвал сердце из груди.
               Я во след лишь крикнула: «Стой! Не уходи!»
               Я люблю всем сердцем, гордость ты моя,
               Ветерок утих мой, навсегда твоя...
Такая вот простая, наивная поэзия. Мне было ясно, что хорошие стихи это результат глубоких чувств, потрясения страстей. Мои чувства пока не испытывали сильных потрясений и поэтому стихи также не потрясали даже меня самого. Для хороших стихов не хватало и интеллекта. Ещё Маркс говорил, что человеческая жизнь, лишённая своей интеллектуальной стороны, низводится до степени простой материальной силы. Мне не хотелось быть «простой материальной силой», а хотелось стать человеком, обладающим  высоким интеллектом. Для этого надо было постоянно учиться, много читать, посещать театр, кино, концерты, музеи и прочее.
Я каждый раз тянул ребят в ростовский театр музыкальной комедии, доказывая, что театр - это мир прекрасного, он нам необходим. Там музыка, песни, танцы, чары. Со мною все соглашались, но по этому поводу чаще пели: «Первым делом, первым делом ищем девочек. А театр после девочек... Потом».
- Чем идти в театр, смотреть на тощих балерин, так лучше - на ферму, к упитанным розовощёким доярочкам, - говорил Иван.
Такая ферма  находилась в семи  километрах от лагеря. Мы часто снижались над нею, имитируя отказ мотора, и «брили», хвастаясь перед доярками своей удалью.
Каждое воскресение мы отправлялись в Ростов. Адъютант Свищёв спрашивал нас, ухмыляясь:
- Что вас туда так тянет?
- Сытость, - отвечал ему Коробейников.
- Понятно. Избыток калорий от лётного питания. Командир, надо бы урезать холостякам норму питания, - предлагал Свищёв комэске.
Но это была тяга не только к поиску невест, но и к культуре. Днём мы валялись на пляже. Вечером до отхода поезда ходили в кино, гуляли по проспектам, парку. Часто посещали  толкучку, покупая «запрещённые» грамзаписи песен Лещенко, Вертинского и др.
Однажды на пляже  Тегин  заметил стайку весёлых городских молодок.
- Костя, - кричит он Коробейникову. - Дамы!
- Дамы - не аэропланы. Я к ним безразличен. Я - не любовник, а король воздуха.
- Но жениться ты собираешься?
- На даме - нет. Мне девушку надо. Школьницу. Ты же видишь: я - недоросток, - намекал Костя на свой малый рост.
- Так школьница же может вырасти в два раза выше тебя. Нет, брат, тебе надо жениться на низкорослой даме этак  лет  двадцати пяти,  у которой уже закончился рост.
- Это верно. Но не на даме, а хоть и на старой, но деве.
- Ну, так может среди них есть девы.
Они познакомились с этой стайкой и договорились провести ужин за столом на квартире. Женщины ушли домой раньше готовиться к ужину, а кавалеры должны были закупить вино,  закуску и пригласить ещё троих мужчин. Тегин пришёл к нам и предлагает:
- Ребята, мы приглашены в компанию. Пойдёмте, посидим, выпьем, посмотрим, что за девчата.
Согласились. Пошли. Нас завели в тесную тёмную комнату в полуподвале. Окинув взглядом женскую группу, я понял, что возраст у них уже не девичий. Они были хорошо напомажены, с накрашенными губами в яркие цвета, неплохо одеты, с блестящими серьгами, браслетами и кольцами. Даже за обильной косметикой было видно, что красавиц среди них нет.  Но, судя по первым услышанным словам, это была достаточно образованная публика.
Так как мы большим временем не располагали, то спешили сесть за стол, ссылаясь на голод. Видя, что мужчин оказалось на одного больше, я не спешил занять место за столом, уступая своим друзьям подсесть к той женщине, которая кому ближе по вкусу. Когда все разместились, я оказался в конце стола при входе в комнату. И тут хозяйка засуетилась.
- Сейчас я ещё свою хорошую соседку приглашу.
Соседка пришла с большим опозданием, видно тщательно готовилась, украшала себя. Это была довольно красивая и холёная молодица, интеллигентного вида, одетая в бархатное платье, с декольте, обнажающем её пышную белую грудь. Она сразу же привлекла взгляды всех мужчин. Её представили по имени Алла и усадили рядом со мной.
 С подобной женщиной, блистающей драгоценностями, белой грудью, маникюром и косметикой я ещё никогда рядом не сидел. Поэтому довольно скованно себя чувствовал и стеснительно ухаживал за нею, наливая ей вино, подавая закуску. Лёгок в общении с друзьями, я не находил слов для общения с этой девицей, смущаясь её декольте, белой шеи, модной причёски и, как мне показалось, достаточно приличного интеллекта.
После нескольких рюмок вина мы разговорились. Я видел, что она заметно отличается от других присутствующих. Разговаривая со мной, она успевала слушать всех остальных и при каждой неудачной чужой шутке - морщилась. А когда начали рассказывать анекдоты, услышав какую-нибудь пошлость, хмурила смущённо брови и не смеялась. Все женщины стали курить с мужчинами. Она - воздержалась от папиросы. Я понял, что её внутренняя культура не вписывается в культуру этой компании. Другие дамы,  а я уже не сомневался, что все они действительно дамы, а не девушки, пили и, пьянея, вели себя всё более развязно и пошло. Она не пила, а лишь пригубливала стакан с вином.
За столом уже все обращались друг к другу на «ты», но я не посмел со своей соседкой так обращаться и, может, только потому она разговаривала только со мной, соблюдая взаимную вежливость.
- Зачем вы используете косметику? - спросил я, не сумев преодолеть своего сельского взгляда на естественную женскую красоту. - Ведь вы и так  очень красивы, обаятельны. Зачем вам закрашивать то, что является и без того прекрасным?
Она пожала плечами.
- Гонитесь за модой? - принуждал я её к ответу.
- Вы правы. Гонюсь! Моду, конечно,  задают не красивые женщины, а уроды, чтобы себя приукрасить. Но даже красивой женщине хочется быть лучше, чем она есть от природы.
Чем развязнее вела себя остальная женская публика, чем больше было папиросного дыма в комнате и пошлых слов, тем моя соседка становилась суровее. Когда Степанов рассказал излишне сочный анекдот, я одёрнул его вслух:
- Вася,  зачем такое рассказывать женщинам?
На меня вся компания посмотрела, как на чужого.
- Нравственность - это скучно, - говорит одна  дама. - Грех - вот настоящая жизнь. Ха-ха-ха... - рассмеялась она.
Вслед последовал общий раскатистый смех. Алла засуетилась и шепнула мне:
- Я, пожалуй, уйду.
- Почему?
- Мне просто пора уйти.
- Я вижу, вам не нравится  эта компания.
- Вам я вижу тоже она не очень по душе. Но вам нельзя покинуть друзей. А я человек не связанный тут ни с кем.
- Но уходить нельзя так сразу. Обидите хозяйку.
- А вы мне помогите. Давайте выйдем вместе, вроде как передохнуть на воздухе...  И не вернёмся.
Я и рад был выйти хоть на минуту из прокуренной комнаты. Вышли в коридор. Она направилась к выходу во двор и остановилась у двери, вдыхая свежий воздух.
- Вы в этом подъезде живёте? - спросил я.
- Да. Но вы не надейтесь, что я вас приглашу к себе.
- Да я, кажется, и не напрашиваюсь.
- А что же интересуетесь?
- Долг мужчины проводить, если вы живете не здесь, а где-то.
- Спасибо.
- Вы что же не в дружбе с этой компанией?
- Я думала, у неё серьёзный повод сегодня для встречи, а, оказывается, она пригласила меня для вашего развлечения. Не хватило у неё шлюх для кавалеров. Я предназначалась, как понимаю, для вас.
Слово «шлюх» резануло мне уши. Она нанесла мне удар. Её слово прозвучало упрёком всем моим товарищам, оказавшимся здесь, в каком-то притоне. Мне стало не по себе оттого, что обо мне думают плохо. Я не знал, что ей сказать и как уйти.
В это время раздалось где-то на верхнем этаже резкое девичье  рыдание.
- Не уходи-и-и! Не уходи-и-и! - кричала она в истерике.
Мимо нас на выход пробежал молодой парень.
- Не уходи-и-и! - несся сверху истеричный рёв.
- Что это? - спрашиваю Аллу.
- Это соседская девочка. Она лет с семи влюбилась в  мальчишку, который сейчас пробежал. Они живут в одной коммунальной квартире. Ей сейчас четырнадцать лет. А мальчик уже стал взрослым и ходит с другими девушками. Она закатывает истерику всякий раз, когда он уходит. Тут к этому привыкли. Он очень красивый мальчик!
- Вот это любовь! Не ваш ли брат этот мальчик?
- Мой, - сказала она и добавила. - Бедная девочка. А кто ей поможет. Не любима она. Не красавица.
- А вы любимы? Ведь в вас есть что любить.
- Я - любима. Да не найду себе любимого. Окружают всё больше пройдохи. Домогаются не столько любви, сколько развлечения. Была замужем за одним пройдохой. Ошиблась. Теперь стараюсь не ошибиться.
- Значит, красивые тоже бывают несчастными?
- Бывают и часто, - вздохнула она. -  Ну ладно, прощайте. Вам сегодня на женщину не повезло. Извините.
- Думаю, наоборот, мне повезло, что не досталось...
- Вы не возвращайтесь туда... Уходите. Если вы  ещё неиспорченный молодой человек. Уводите своих друзей, если сможете. Здесь они не найдут своего счастья.
-  Они не задержатся. У нас скоро поезд.
Она пошла вверх по лестнице. Я ещё долго стоял, вдыхая свежий вечерний воздух и раздумывая о своём положении. Мне не хотелось возвращаться в компанию, но фуражка осталась в комнате. Не вписывался я в эту публику. Много тут не только пошлого, но и неестественного. Эти крашеные дамы, которые курят, забросив нога за ногу, не стесняются, а с удовольствием слушают пошлые комплименты, анекдоты. Они мне казались не настоящими людьми, а куклами для забавы мужчин. Грим изменяет их лица, скрывая внешние недостатки, но он не скрывает пороки души. Для них косметика - способ маскировки. Нет! Это не моя компания.
Вышёл Витя Прощеваев.
- Ты здесь? А я думал ты уже у этой дамы в постели барахтаешься.
- Да, нет. Думаю уйти отсюда, да вот фуражка там осталась.
- Сейчас я вынесу, - сказал Витя и, уйдя в комнату, ту же вернулся с двумя фуражками. - Поехали домой!
Мы пошли потихоньку на вокзал.
- Ну, попали! - возмущался Витя. -  Шалавая к шалавой.
- На ругайся, - говорю. - Нам не нравятся, а другим такие нужны.
- Уж больно они развратные.
- А что им делать, коль мужиков мало и что красотой не наделены. Были бы у них мужья, может и не были бы они такими. У нас есть выбор. А у них его уже почти нет.
- Да, это так! Как ты это всё тонко понимаешь.
- А что ж тут не понимать. Война оставила стране мужской дефицит. Да и живём мы не в идеальном мире. Не скоро придёт время идеалов.
- Что ж нам опускаться в этой мир пошлости?.
- Опускаться не должны и не имеем права. Не для этого мы вступали в партию. Создавать новый мир обязаны.


НА  ГРАНИ  КАТАСТРОФЫ

В один из дней мы на полёты вышли на рассвете. Первый свой полёт я спланировал с курсантом Алексеевым по знакомому уже маршруту мимо Каневской. Снова загорелся лететь к родительскому дому. Была плохая видимость. Чтобы надёжнее выйти на свою станицу, я полетел вдоль железной дороги Староминская - Тимашёвская. Пролетая станицу Новоминскую, вдруг увидел под собой аэродром и взлетающий на нём самолёт ЯК-11. Что за чудо?
Я знал, что здесь есть запасной аэродром Ейского училища, но не предполагал, что там расположился летний лагерь, подобно нашему. Внезапный пролёт над работающим аэродромом был опасен последствиями. Я понял, что ворвавшись на малой высоте в чужой район полётов и не по правилам, тем, несомненно, всполошил начальство. Сейчас там начнут поиск нарушителя. Увидели ли они мой бортовой номер? Если увидели, то это для меня кончится плохо. Настроение испортилось.
Но вот и Каневская. Пролетаю над домом. Взмываю и захожу для разгона скорости и выполнения фигур сложного пилотажа. Своё упустить не хотелось даже в такой обстановке. Делаю ряд фигур. Во двор, как и прежде, выскочили мои родные. У забора толпа, несмотря на раннее время. Солнце только начало подниматься. Захожу для прощального пролёта на малой скорости, чтобы рассмотреть лица родных и себя показать. Планирую, подходя к дому с малым углом. В это время между облаками выглянуло солнце, оно ослепило мне глаза, резко ухудшило видимость. Я всматриваюсь во двор, плавно снижая самолёт. Нажимаю правую педаль, отворачиваю нос самолёта, чтобы лучше было видно двор. Делаю боковое скольжение на дом. И вдруг - самолёт вздрагивает от какого-то удара и валится на крыло прямо во двор. Вырываю машину у самой земли. Даю газ и набираю высоту.
- За дерево зацепились! - слышу испуганный голос курсанта по переговорному устройству.
Я понял свою оплошность. Справа на территории элеватора, взорванного во время войны, росли высокие тополя. Когда я отворачивал нос самолёта, создавал скольжение, самолёт ушёл чуть вправо. Ослеплённый лучами солнца, я этого не заметил и крылом зацепил за тополя.
Проверил управляемость самолёта, посмотрел на правую плоскость. Вроде всё нормально. Сделал вираж, чтобы выполнить прощальный пролёт и посмотреть на те тополя, за которые зацепился. Действительно, у крайнего тополя срезана четверть верхушки. Не думая о последствиях, а, радуясь тому, что случай вновь сохранил мне жизнь и, главное, не виновному в моих проказах курсанту,  я улетел, помахивая крыльями своим родным. 
Произвёл посадку на своём аэродроме и сразу же к крылу. Оно нигде не деформировано, но зелёное снизу, хотя окраска его была голубой. Радиатор забит листьями и обломками веток. 
- Что такое? - удивляется мой механик Манжосов.
- Отмывай скорее, - говорю ему виновато.
 Сам стою в растерянности - что же предпринять? Курсанты наливают в ведро бензина и быстро под руководством Манжосова отмывают самолёт, очищают радиатор. Слышу, механик спрашивает Алексеева:
- Ну, как у тебя при столкновении с деревом очко сузилось?
- Какое очко?
- Какое. В заднице.
- О, ещё как, - смущённо улыбается тот.
Мне неудобно стало перед курсантом за свой поступок. Как он должен теперь вести себя? Честно говорить, что было или врать? Решил, что мне надо самому рассказать начальству, чтобы не подставлять под удар своего курсанта.
Самолёт отмыли. Никаких следов. Но я заметил, что издали за вознёй у моего самолёта наблюдали инженер и замполит.  Подошли. Присмотрелись к радиатору. На земле валялись несколько листьев от тополя.
- Что вы тут отмываете? - спрашивает замполит. - Хулиганил? На «бреющем» ходил?
- Немножко... - ответил я смущённо.
- Хулиганство тебе лавры не добавит, а карьеру испортит или венок  сплетёт, - говорит он. - Что же с тобой делать?
После полётов я не пошёл на ужин. Лежу в палатке, думаю о своей судьбе. Что будет? Слышу шаги мимо палатки и голос замполита:
- Так, что, командир, делать будем с Великодным?
Я замер. Что он специально у моей палатки ведёт этот разговор? Или не подозревает, что я могу быть здесь?
- Не затевай ничего, - говорит Бузенко. - О Великодном такая статья прошла в «Сталинском соколе». Лейтенантом прославился на всю страну. А ты - что будем делать? 
- Надо сразу проучить. Иначе сломает парень голову.
- Не он первый. Все мы прошли через это. Все лётчики - хулиганят. Кто же, Макеич, помнит о своей голове в минуты удовольствия? За минуту удовольствия человек жизнью рискует. По Великодному я уже принял решение.
Шаги удалились. Какое же он принял решение? - думаю я.
Перед ужином подошёл ко мне командир звена Фомин.
- Бери деньги, садись со мной на мотоцикл.
Взял деньги, сел на мотоцикл. Поехали в Мокрый Батай.
- Бери ящик коньяка!
Взял. Приехали к столовой. У дверей толпятся лётчики. Забрали мой ящик, потащили в зал. Разлили коньяк по стаканам. Появился командир. Подошёл к своему месту, нахмурил брови и по слогам начал говорить речь:
- Помянём лётчика Великодного. Он допустил грубейшую ошибку. Такие просчёты обычно кончаются трагедией. Помянем того Великодного, что жил до этого рокового полёта.
У меня по коже мурашки пошли от таких слов. Что же будет дальше? Командир поднял стакан и выпил. Все последовали его примеру. Была гробовая тишина. В этой тишине долго молча закусывали. Похоронили. Я тоже выпил за свой упокой, понимая, что тут кроется  шутка, но очень для меня жестокая. Я за столом, а они меня хоронят. Старался лишь подавать вид, что  очень удручён.   Неприятная обстановка, но в душе был не страх, а радость. Для меня было понятно главное - не предадут суду чести, не уволят, не разжалуют.
Закусив хорошо, командир сказал:
- Наливайте по второй!
Разлили. Он приподнялся снова со стаканом:
- Ну, а теперь за то, что наша родная земля пощадила лейтенанта Великодного. Не приняла. И, чтобы она никогда не принимала подобных ему, молодых, горячих, рискованных. За воскресшего! - улыбался он своей приятной улыбкой.
   Все встали, сдвинули весело стаканы. И я туда же. Каждый старался звонче ударить по моему стакану. Это радовало меня. Я почувствовал себя уже не покойником, а - героем. Ведь все они хулиганят. Не судьи мне, а товарищи по отваге и риску.  Все начали шутить, смеяться. А командир сказал третий тост.
- Ну, а теперь для всех живущих. Всё это забыть! Всего этого не было. Поняли, соколы вы мои?
- Всё равно шила в мешке не утаишь, - сказал замполит.
- Кто же держит шило в мешке, Макеич. Его надо держать в железном ящике, - парировал комэск.
Такое решение по моему поступку меня несколько успокоило, но не совсем. Что ещё скажет Ейское начальство? Сумеют ли они выйти на мой след? Беспокоило и то, что я своими полётами наделал много шума в Каневской, где всей станице ясно кто прилетал и над чьим домом делал воздушные выкрутасы. Это обрекало меня жить в напряжённом ожидании опасности для моего будущего. 
- Хулиганить я зарёкся, - говорю на следующий день ребятам.
- Это до первого полёта, - смеётся Прощеваев. - Если в крови живёт настоящий лётчик, то он всё время будет от тебя требовать лихих действий. Это уже проверено. Я тоже не раз зарекался.
Витя Прощеваев, такой скромный, стеснительный человек. Неужели и он способен на подобное? Спрашиваю его:
- Ты часто хулиганишь? 
- Не хулиганю. Забудь это слово. Испытываю себя, на что способен. Это разные вещи. Хулиганство - это детство. Испытание себя - это дело серьёзных лётчиков, - лукаво улыбается Витя.
Он рассказывает мне о своих проделках в воздухе. Включаются в разговор Тегин, Коробейников. Все они испытывают себя недозволенными фигурами пилотажа, «бреющим» полётом и пр.
- Остановить порыв лётчика к отваге, значит, остановить его совершенствование, погубить лётчика, - рассуждает Витя. - А я не хочу себя консервировать. Я хочу быть настоящим истребителем. В бою истребитель должен всё уметь делать на максимуме возможного для самолёта и лётчика.
- Всё это так, но как сохранить честность, нарушая законы лётной службы? Как жить в двойном состоянии совести? - рассуждаю я.      
- Я не думаю о совести, когда рискую жизнью ради  роста мастерства, ради дела, а не личной выгоды, - говорит Виктор.
- Я - тоже, - подтверждает Жора.
- Но это вроде как воровство.
- Воруем отвагу и мастерство не для себя, а для защиты отечества, - ухмыляется Прощеваев. - Не подлость совершаем, а готовим себя к делу. Если инструкции стоят на нашем пути, то их надо обходить. Инструкции нужны для того, чтобы  оберегать нашу жизнь. А зачем нам себя беречь? Для того чтобы потом в бою бездарно погибнуть побеждённым. Нет уж! Учиться воевать, значит, учиться по-настоящему и не прятаться за безопасность своей жизни.
Так рассуждал Витя, будущий испытатель, который, ещё в молодые годы погибнет при испытании самолёта. В этом рассуждении его поддерживал Жора, который позже станет лётчиком-инструктором в школе испытателей. Я с ними был согласен, хотя мне не нравилось такое наше положение, когда мы должны воровски совершенствовать своё лётное мастерство, вопреки наставлениям и инструкциям, ограничивающих наши действия и возможности. Ведь мы на большее способны.
 Поедем в Ростов, - говорит Тегин. - Я покажу вам свою новую знакомую. Оцените - достойна ли она меня, а я - её?
День субботний. Время к вечеру.
- Не поздно ли? - спрашиваю. - Приедем, глянем и назад?
- Там  заночуем. У неё хорошая квартира. Я ей сказал, что приеду с друзьями.
- Ты уже так близко с ней знаком? Виды на неё имеешь?
- Она мне нравится, но не знаю, остановлюсь я на ней или нет.
Надо хорошо присмотреться. Дамочка хороша и при теле.
- Дамочка? 
- А какая разница. Дамочка! Девушка! Была бы хороша собой.
- Не скажи, - рассуждает Костя. - Новое всегда лучше поношенного.
- Не всегда. Новая обувка жмёт, а ношенная  нет, - смеётся Жора.
- Я не смогу связать себя с дамой. Это же на всю жизнь ревность к тем, кто раньше тебя жил с нею, - не унимается ревнивый Костя.
Приехали. Идём по улицам Ростова. Жора любит знакомства с людьми  и часто встречает их. Здоровается то налево, то направо. Приветствует какую-то женщину.
- Знакомая?
- Да вроде как где-то  я видел её.
Здоровается через улицу с мужчиной взмахом руки. Тот отвечает таким же взмахом.
- Кто это? - спрашиваю.
- А кто его знает. Где-то встречались.
Идёт навстречу парень. Жора перекрывает ему путь:
- Привет!
- Привет! - отвечает тот,  глядя на Жору удивлённо.
Жора жмёт ему руку. Вспоминают, где встречались. Не вспомнили. Прощаются. Тегин ему говорит на прощание:
- Ты вспоминай, вспоминай, где мы встречались. У меня зрительная память хорошая. Она меня не подводит.
Мы смеёмся над другом. А он опять отвешивает поклоны прохожим то налево, то направо. Подходим к дому его дамы.
- А что же ты не закупил ничего выпить, закусить? - спрашиваю нашего жениха.
- У неё все есть. Богатая женщина.
Пришли, стучимся. Открывает дверь подстать Жоре полненькая дамочка, с пухленьким лицом, весёлым взглядом, светлым волосом. Вспыхнула радостью.
- О! Заходите! Заходите! - приглашает нас, разглядывая лица и протягивая руку для знакомства. -  Какие кавалеры!.. Как я рада!
Тегина называет «Жоржиком»  Это непривычно для моего уха. Наш Жора - уже «Жоржик»? Осматриваю квартиру. Она шикарная. Дорогая старинная мебель. Много света. Радость хозяйки наполняет весёлостью всю квартиру, полную комфорта.
- Неплохо бы пожить в таких хоромах. Кажется, Жора добротно устраивается, - шепчет Виктор.
- В такой квартире и я бы не прочь стать «жоржиком», - вторит ему  Костя.
- Одни живут во всём прекрасном, другие - в пекле дней труда, - ворчит Прощеваев.
- В пекле дней и создаётся прекрасное, - говорю я, чтобы сбить  вдруг нахлынувшую на них тоску при виде чужого комфорта.
Вскоре был накрыт стол. Коньяк, вино, икра красная, паштет, колбаса, огурчики, помидорчики и прочее. Хрустальная посуда. Хороша невеста! Кто же она?
 С полчаса с нами Зина сидит за столом только одна.  Никого более в квартире нет. Она игрива, понимает, что идут смотрины, старается нам понравиться. А мы, привыкшие пить водку с гранёных стаканов, пьём дорогой коньяк с дорогих тонких маленьких хрустальных рюмочек. Выясняется, что невеста - товаровед какого-то продуктового магазина. Неплохо, неплохо Жора устраивается.
 Зазвонил телефон. Хозяйка вскочила, разговаривает.
- Лиза, дорогая, приходи!  Я буду рада! Приходи! Приходи! - кладёт трубку и говорит нам. - Сейчас придёт моя подруга.
Еще через полчаса является маленькая женщина, та самая Лиза. Чёрненькая, улыбчивая. От внезапной встречи с нами она теряется и из её уст вырывается возглас «Ой!». Она долго бегает своими глазками по нашим лицам.
- Куда я попала?  Зин, что же ты не сказала, что у тебя гости, - упрекает она хозяйку. - Господи! Столько мужчин.
Коробейников, увидев малорослую женщину, сразу же бросился за ней ухаживать. Подходящая для него пара. Лизу усаживает рядом с собой, напротив меня. Вскоре выясняется, что Лиза - художница. Оформляет рисунками детские  книги. В свободное время рисует картины, портреты. Замечаю, что она  часто поглядывает на меня. Меня это смущает. Костя за ней ухаживает, а она на меня заглядывается.
- У вас улыбка Моне Лизы, - вдруг говорит она мне.
Ах, вот что? У неё ко мне чисто художественный интерес.
- Да? - удивляюсь я. - А что означает улыбка Моне Лизы?
- Это загадка, которую ещё никто не разгадал. В вашу улыбочку наверняка многие влюбляются? Тайна всех привлекает.
- Пока массового нашествия не замечал.
- Тогда я буду первой, - расхохоталась она. - Знаете по улыбке можно разгадать душу человека, раскрыть его  внутренний мир.
- Какой же у него внутренний мир? - интересуется Костя.
- Добрый. Характер - снисходительный.
- Так вы гадалка, а не художница, - говорю я.
- Художники также проницательны, как гадалки.
- Да, а я тоже рисованием баловался в детстве, да забросил.
- Напрасно. Рисовать, значит, познавать мир через восприятие  прекрасного и безобразного.
- А  в ком из нас больше прекрасного, а в ком безобразного? - спрашивает Прощеваев.
Она обвела взглядом всех.
- Безобразного я в вас не нахожу. Прекрасные ребята.
Внимание к моей улыбке и сравнение с Моне Лизой меня смутило и возмутило. Я, шутя, высказал своё неудовлетворение:
- Как вы можете меня, мужественного лётчика, сравнивать с мадонной, полной женственности.
- О! Извините, что я задела честь мужчины. Но я сравнила в том смысле, что в вас есть внутренняя тайна, загадка.
Её внимание ко мне подстегнуло ревнивого Костю. Он активнее стал говорить ей комплименты, веселить, увлекать разговорами. Лиза оказалась многопланово развитой, культурной девушкой. Она читала новые стихи Ахматовой, пела романсы,  песни из разных фильмов, свободно ориентировалась в литературе, музыке, знала много шуток. В отличие от неё Зина не затевала никаких умных разговоров, старалась быть просто внимательной хозяйкой
 Кончился коньяк, а интересный вечер не хотелось прерывать. Решено было сходить купить что-то дополнительно. Но оказывается, этот район отдалён от центра и магазины уже закрыты. Где-то есть  недалеко пивная, которая работает. Жора поручил Косте сбегать туда, но тот зовёт меня:
- Пойдём  вдвоём!
- Пойдём.
Когда вышли, он мне говорит, смеясь:
- Я тебя вытащил, чтобы ты не увёл мою даму. Эта малютка по мне. Ты себе найдёшь более крупную.
Нашли пивную. Это покосившийся деревянный домик.  Внутри столы, за которыми несколько человек пьют бочковое пиво. На полках почти никакого товара, лишь несколько бутылок.
- Коньяк есть? - спрашиваем.
- Нет.
- Водка?
- Нет.
- А что же есть из крепкого?
- Да вот ром какой-то стоит у меня много лет, - говорит продавец, беря бутылку с полки и вытирая с неё пыль.
Взяли бутылку рома и решили тут же попробовать, чтобы оценить крепость и сколько брать бутылок. Выпили по стакану.  Взяли ещё бутылку. Ром скосил Костю. Пришлось мне его волочить до квартиры. А он дурачился, называл меня то Моне Лизой, то Джакондой, хохотал и громко пел:
- Ой-го! Хо-хо-хо! И бутылка рома!
Увидев пьяного кавалера, Лиза вскоре незаметно ушла. Мне было жалко, что эта интеллигентная женщина  покинула компанию. Хотелось продолжить культурное общение. Я хорошо ощущал, что если люди не живут в условиях высокой культуры, постоянного контакта с другими хорошо образованными людьми, то они дичают. Мне дичать не хотелось. Я всей душой рвался к высокой культуре. Хотелось в любом обществе чувствовать себя свободным, раскованным, уверенным в себе, своих знаниях, морали.
Общение наше с интеллигентным человеком прервалось, и нас хозяйка уложила спать. Костю с Виктором - на диване. Меня с Жорой - на двуспальную кровать. Провалившись в мягкой перине, подушках, накрахмаленных простынях, я  сразу уснул. Ночью проснулся. Жоры около меня нет. Смотрю в темноту и вижу, как движутся в мою сторону каких-то два белых привидения. Присмотрелся - это Жора в белых кальсонах крадётся на цыпочках, словно вор из соседней комнаты, где хозяйка спит. Второе привидение -  его отражение в зеркале.
- Что, брачную ночь уже справил? - шепчу ему
- Хи-хи. Не пустила. Хи-хи... 
Когда вернулись в лагерь, долго вспоминали, как Жора пытался справить брачную ночь с небрачной невестой. Костя настойчиво допытывался у Жоры:
- Признайся,  имел ты с ней физический контакт.
- Да, нет же!
- Если не имел - ухаживай. Если имел - не бери в жёны.
Смеялись над Костей, как он потерял понравившуюся девушку-малютку, перебрав малость коньяка. Вспоминали, как  художница определила мою улыбку. Виктор рылся в библиотечных книгах, выискивая Моне Лизу, чтобы рассмотреть внимательнее её улыбку и сравнить с моей. Наконец, ему удалось найти искомое. Он прибежал ко мне в палатку. Стал меня вытаскивать из неё.
- Иди на свет! Иди на свет!  Улыбнись!
Я удовлетворил его исследовательский порыв - улыбнулся
- Есть что-то такое! Есть!  Погляди в зеркало!
 Он сунул мне книгу с маленьким изображением Моне Лизы. Всматриваясь в него, я не видел сходства в обликах, но улыбки ведь бывают разными в зависимости от обстоятельств. Что тут общего художнице показалось.
- Эх,  Моне Лиза,  Джаконда, - горевал Костя. - Из-за твоей улыбки я потерял такую деву.
- Костя, не горюй! - успокаивал его Жора. - Никуда она от тебя не уйдёт. Ей чернявой как раз нужен такой белобрысый, как ты. В субботу поедем снова. Но уже только  вдвоём. Ты, будь добр, ром больше не пей. Улыбайся, как Лёшка, загадочно. И. всё будет в порядке.
Костя, заглядывал в зеркало, тренировал улыбку, а мы хохотали, глядя на него.

 СОБЫТИЯ  В СТРАНЕ

В стране шла активная борьба с космополитизмом. Жёсткой критике в печати подвергались многие деятели литературы и искусства. Критиковались произведения, которые не были направлены на воспитание в советских людях патриотических чувств. Партия и государство не противопоставляли патриотизм интернационализму, а наоборот видели их в дополнении друг друга. Они оберегали патриотизм от засорения национализмом, шовинизмом, а интернационализм - от искажения космополитизмом.  Партия постоянно искала во всём разумность, «золотую середину». Однако только глубоко образованные и мудрые люди могли улавливать эту тонкую границу между разумным и неумным. А многим, к сожалению, как патриотам, так и интернационалистам не удавалось уловить эти границы. Они скатывались к экстремизму, перегибали в этой тонкой политике.
Среди тех, кто преследовался за космополитизм, более всего попадались имена евреев. Оно и понятно. Еврейский народ, не имея своего государства и национальной родины, был более всего подвержен космополитизму. Однако большинству русскоязычным евреям был присущ советский патриотизм, который государство прививало  всем народам страны. Я не замечал, чтобы наши полковые евреи  испытывали на себе какие-либо последствия борьбы с космополитизмом.  Все они были нормальными парнями, не болевшими ни космополитизмом, ни еврейским национализмом. Они сами осуждали и космополитизм,  и сионизм.
 Менее всего национализмом болел русский народ. В этом ничего удивительного. Он был ведущей силой в создании многонациональной страны России, превратившейся в советские годы в глубоко интернациональное государство.  Русский народ был авангардом создания интернациональной и патриотической основы СССР. Но борьба с космополитизмом коснулась и русского языка. Из него вычищали иностранные слова, наименования. У нас в авиации фигура высшего пилотажа «иммельман», названная по имени лётчика, первым выполнившим эту фигуру, стали называть - «полупетлёй». Фигуру «ранверсман» переименовали в - «поворот на горке». Но оставили слово «вираж». Наиболее русское название имела фигура поворота самолета вокруг своей оси - «бочка». С юмором мы искали в этом слове исторические корни, нет ли тут  чего пришлого от монголов, немцев или других национальностей. Фигуру, ранее именовавшейся «мёртвой петлёй», стали называть «петлёй Нестерова», по имени русского лётчика Петра Нестерова, первым её выполнившим.
В стране прошли слухи, что арестован министр госбезопасности СССР  Г.Б. Абакумов. Потом на партсобрании сообщили, что есть письмо ЦК ВКП(б) «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности СССР». Подтвердился арест  Абакумова.
У нас не было никакого сомнения, что ЦК партии, занимаясь новой чисткой госбезопасности, решает вопросы в интересах страны. Мы верили в партию, возглавившую революцию обездоленных  людей, сделавшей много для трудящегося населения. Мы доверяли ей во всём. Как можно было не доверять ей, видя рядом с собой коммунистов, которые самоотверженно трудились на благо народа, покрыли себя славой героев революции, социалистического созидания и защиты Отечества? Как можно было не доверять партии, спасшую страну от гибели в первой и во второй мировых войнах, вытащившей народ из нищеты, забитости, гнёта, поднявшей экономику, культуру, науку на высокий уровень своего времени.
В стране был небывалый подъём трудового  энтузиазма. В созидании соревновались все заводы, фабрики, колхозы, другие предприятия и учреждения. Радио и газеты ежедневно сообщали о новых и новых  трудовых  достижениях. Всё больше наполнялись магазины товарами первой необходимости. Снижались цены, росла зарплата. 
Полёты - это большая, интенсивная и трудная работа. План подготовки курсантов очень напряжённый. Но трудность его выполнения состояла  в том, что лётная работа очень зависима от погоды, а полёты с курсантами - тем более. Благоприятную погоду мы буквально ловили. Летали, то в первую, то во вторую смену. Планировали начало полётов с рассвета, но если утром мешали туман, дождь, плохая видимость, сильный ветер или ещё что, то начало полётов сдвигали плавно на более позднее время. В такие дни мы лежали в палатках, досыпали,  и ждали команды.
 Поступала команда и начиналась аэродромная суета. Самолёты роем кружились над аэродромом. Взлёт, посадка, взлёт, посадка. Жара, а мы  кружим, гудим, полёт за полётом. Наше лётное обмундирование пропитано потом,  на нём пятнами лежит белая соль. Прилетишь, выйдешь на несколько минут из самолёта и опять в полёт. Лётчики-офицеры по социальному положению относятся к интеллигентам, а по труду - к рабочим. По потере калорий за рабочий день наш труд  превышал труд горняков. В погоне за выполнением плана мы часто летали в выходные дни. Никаких отпусков - пока не выполнен план. Желание раньше уйти в отпуск нас подстёгивало на ещё более интенсивную работу. Наш рабочий день длился 11-12 часов и более. Несмотря на хорошее питание, лётчики при интенсивных полётах заметно теряли вес, худели.
- Ну и служба, - ворчал Вася Степанов. - Разве я об этом мечтал.
Глядя на исхудавшего Прощеваева, худой Фомин говорил ему:
- Истощал ты, Витя. Стыдно смотреть на тебя. Позоришь авиацию.
- Да, - соглашался Витя. - Уже позвоночник  чешу через живот.
В жаркие дни я терял аппетит, мало ел. Тегин, не страдающий недостатком аппетита в любой обстановке, упрекал меня:
- Ты почему не доедаешь? При  наших затратах энергии надо есть хорошо. Иначе  разрушишь свой организм.
Но судьба распорядилась так, что он, всегда холёный, на много раньше меня ушёл в иной мир.
Наш труд для многих казался каторгой. Некоторые лётчики старались уйти из училища в строевые части.  Мне  пока эта работа была по сердцу. Я чувствовал, как при интенсивных полётах всё более срастался с самолётом, становился единым целым с ним. К тому же я всегда относительно легко переносил трудности.
Лётчики уважали тех, кто облегчал их труд хотя бы тем, что не мешал работать, не сбивал интенсивность, ритм труда. В этом отношении нам повезло на командира эскадрильи. Он доверял нам во всём, понимал наше стремление делать дело быстро и хорошо, поощрял разумный риск. Но бывали и такие начальники, которые из-за своей трусости, «как бы чего не случилось», вносили несуразность в работу своими  запретами, назиданиями, боязнью высокого темпа полётов, риска лётчиков. Нам приходилось находить пути, чтобы как-то обойти указания трусливых начальников, работать более разумно. От этого мы становились не только более опытными работниками, но и опытными игроками с начальством. «Вовочка», например, после каждого указания старших, всё время повторял: «Есть!». «Есть!». Спрашиваю у него:
- Что ты всё время козыряешь начальникам: «Есть!», «Есть!»?
- Да это я  вслух. А в уме я говорю: «Пошёл ты вон!»
- А я думал ты приспосабливаешься.
- Конечно, приспосабливаюсь, но не ради карьеры. Ради дела осваиваю артистизм подчинённого. Жизнь надо играть. Как её сыграешь, так и проживёшь. Не научишься играть - проиграешь, - смеётся Пархомин. - Вот меня многие считают шутом, а я ведь серьёзный человек. Шута я лишь играю, чтобы мне прощали все мои отступления от начальственных  указаний.
- Чтоб так играть, надо родиться великим артистом.
- Быть артистом - это счастье для любой профессии, в том числе военной. Заметь, какими артистами становятся многие, выходя за трибуну. Очень умно говорят даже о том, о чём никакого понятия не имеют.
Я смеялся над логикой «Вовочки».
- Ты не смейся! Посмотри на любого командира, когда он говорит. Это же - настоящие актёры. Они играют роль командиров по сценарию уставов. Устав -  сценарий для  военных на все случаи жизни.
-  Устав компартии тоже сценарий для её членов?
- Конечно. Все мастерски играют роль коммунистов, хотя многие  ещё не являются настоящими коммунистами. Я тоже играю.
- И конституция – сценарий для всех граждан страны?
- Конституция тоже. Все мы живём по правилам не нами писаным. Потому многие играют сознательных граждан, а живут не по законам. Да иначе и жить нельзя. Если ты хочешь сделать даже самое благородное дело, должен хитрить, обходить некоторые законы. Нельзя быть очень честным даже ради доброго дела. Скажи, разве  меня можно заподозрить в лени, назвать плохим работником?
- Нет, конечно.
- А сколько мне приходится обманывать начальников, чтобы добиться качества, хороших результатов в выполнении плана.
- Ты хочешь сказать, что жизнь это всего лишь карнавал? И мы должны жить в масках?
- В общем да.
- Нет. Я предпочитаю жить без маски.
- Нельзя на карнавал ходить без маски.
- Ведь рабочие люди живут и работают без масок.
- Это только те, кто не умеет маскироваться.
Существовали и другие взгляды. Как-то после разбора полётов сижу, задумавшись. Фомин спрашивает:
- О чём думаешь?
- Имею слабость раздумывать над указаниями начальства. Всё ли в них правильно.
- Смотри, чтоб тебя эта слабость не подвела. 
Вот такие уроки я получал от старших товарищей. В логике «Вовочки» я чувствовал много интересных и правдивых моментов. Сам  часто возражал начальству. За что они злились на меня, упрекали: «Молод ещё!». Лётчики надо мной посмеивались. Учили, как, повинуясь на словах начальству, можно обходить их намерения и продолжать дело по-своему  усмотрению.
- Лёша, спорить с начальством бесполезное дело. Только время теряешь. Учись экономить время и беречь нервы. Молчи и сеанс нравоучения скорее закончится.
Пришлось учиться сдержанности. Однажды, при явном желании поспорить с замполитом, промолчал. Прощеваев тут же подколол:
- Промолчал! Удивительно, как ты  выдержал.
- Сегодня выдержал, а завтра скажу ему, что он не прав.
- Интересный характер у тебя. Вроде застенчивый, а всегда говоришь то, что хочешь сказать. И никогда не скажешь того, что не хочешь сказать.
- Я выдержан, умею молчать до тех пор, пока не осмыслю насколько я прав, чтобы высказать своё мнение. Если убеждаюсь, что  прав, то обязательно выскажу то, что думаю. Выдержка, нам нужна, особенно при уяснении важных вопросов. Она  очень необходима при принятии решений. Люди чаще стремятся принимать более лёгкие решения, а лёгкие решения всегда менее правильные.
Практическая работа меня убеждала, что лучший университет - это жизнь. Она так много преподносит разных уроков, в ней столько педагогов и так многому они учат. А сама жизнь прекрасна, когда она заполнена интересными событиями и делами, когда ты находишься на восходящей её развития и познания. Когда идёт процесс постоянного поиска,  творчество нового, передового, когда делаешь открытия неизведанного.
Не упускали мы моменты в лагере позагорать в солнечные дни. По спецшкольной привычке я вырезал бумажный  силуэт самолёта и при загаре наклеивал его на грудь. Получилось прекрасное его изображения на теле, которое долго сохранялось.
В один дождливый день лежу в палатке, читаю книгу Ольги Форш «Первенцы свободы».  Заходит Жора Тегин.
- Эх, как полежать хочется.
- Ну, ложись.
- Не с кем.
Посмеялись.
- Брось читать, давай музыку слушать, - предлагает он.
- Надо и читать, и музыку слушать. Книга - для ума, музыка - для души, - отвечаю ему.
Ставлю пластинку с исполнением песен Полем Робсоном.
- Не издевайся, - сердится Жора.
- Да ты послушай, какой голос!
- Это не голос, а гудок. Труба паровозная.
Я тоже долго не понимал Робсона. Но потом всё больше хотелось его слушать, что-то необычное есть в его голосе и  негритянской душе.
- Надо слушать чужие песни и голоса, - говорю Тегину. - Мы же - интернационалисты. Должны знать культуру всех народов.
Поставил ему пластинку с песнями Зои Рождественской. Зазвучал её приятный голос: «Динь-динь, бом! Динь-динь, бом! - льётся нежный звон». Жора задёргал игриво плечами.
- Вот это да!
Но ещё не закончилась песня, как он заторопился.
- Идём на ужин. Время.
- Давай же дослушаем!
- Да ну её. Есть хочу.
- Жора, ну  когда ты  начнёшь жить душой, а не желудком?
- Понимаешь, я - любитель животной жизни. Человек - это, прежде всего, животное. Вот хорошо покушаем, тогда и музыку послушаем. Я очень хорошо засыпаю, когда ты играешь полонез Огинского. Поставишь его сразу после ужина.
Жора каждый выходной ездил в Ростов к своей знакомой даме. Как-то прибыл в понедельник в лагерь с большим опозданием. Идут полёты, а его курсанты ждут инструктора, не летают. Командир встречает Тегина первым:
- Почему опоздал?
- Познакомился с хорошей девушкой. Застоялся на свидании. Не успел на поезд. Пришлось ехать попутными машинами.
- Точно хорошую девушку встретил?
- Точно, товарищ командир.
- Ну, слава богу! За плохую я б тебе врезал. Иди отдыхай, а я полетаю с твоими курсантами.
Шли последние дни сентября. Заканчивался  лагерный период. Курсантская программа полностью ещё не была выполнена, но поступил приказ перебазироваться на зимние квартиры. Там заканчивать программу и представлять курсантов на  зачёты. Мы старались не только скорее закончить курсантскую программу, но и программу личного совершенствования. За время лагерного периода моя профессиональная подготовка  заметно выросла. Мне дали допуск к полётам при минимальных метеорологических  условиях:  количестве облачности - 10 баллов, их высоте над землёй - 200 метров, видимости - 2 километра, ветре - 18 метров в секунду.
И вот день перебазирования. Курсанты накануне были отправлены в Зерноград. Мы рано утром взлетаем эскадрильей с аэродрома и через несколько минут под нами Зерноград. Радуюсь, как будто бы прилетели в родной город. Но больше оттого, что сегодня уже будем спать не в палатках, а в нормальных комнатах, где нет духоты, комаров, мух, не треплет ветер по ночам  полотно над головой.
В Зернограде бурная встреча со старыми  друзьями, обмен новостями. Ростислав рассказал, что из наших выпускников женился Толя Штода на подруге детства. Он служит в Сиверской, Ленинградской области. Там же служат Альберт Малышев, Иван Солдатенков, Николай Бешко. Они уже переучиваются на реактивные самолёты Миг-15.
Через несколько дней я был на танцах. Танцевал с родственницей Пархомина - Валей. Провожал её, как партнёршу по танцам, без намерений и видов на будущее. Вскоре о моём якобы увлечении ею  заговорили мои товарищи. Как-то стою с группой офицеров. Подходит Пархомин.
- Можно к вам присоединиться?
- Если с новым анекдотом, то присоединяйся.
- Есть новый. Разговор по телефону. «Алло, Симочка! Выйдешь за меня замуж?»  «Конечно! А кто звонит?»
Посмеялись. Он рассказал ещё несколько анекдотов. А потом, поймав минуту, когда мы оказались с ним наедине, говорит:
- Тебе Валя нравится?
- Пока провожаю без намерений. Вижу, что нет у неё кавалеров, вот и проводил, чтобы поболтать.
-  Женись на ней, не ошибёшься, - начал прямой разговор Владимир. -  Поверь мне. Я то её знаю. В одной семье жил с нею.
- Вижу, что она скромная, хорошая, - отвечаю ему. - Но нужна любовь, а чувства не приходят.
- Придут. Не упусти шанс приобрести хорошую жену.
- Посмотрим, - сказал я.
Сам же задумался, почему мне её сватают? И начинаю переживать не за себя, а за новую «невесту», за то, что придёт к ней разочарование. Решил её больше не провожать, чтобы снять все разговоры о моём к ней увлечении. На очередных танцах не приглашал её, танцевал с разными девушками. Но вот танцы закончились, и все пошли провожать своих знакомых, а я поплёлся домой. На душе грустно и скучно. Ребята на свиданиях, а я лежу дома, ворочаюсь, не спится.  Встал. Выпил вина бокал. Завёл патефон и стал слушать романсы в исполнении разных артистов. 
Возвращаясь однажды со службы, я зашёл в чайную выпить кружку пива. Там за столом сидела группа офицеров, среди них один гражданский человек.
- Присаживайся, - приглашают меня.
Присел, познакомился с гражданским. Это был бывший авиационный  штурман Фёдор Жаболенко. Уволившись из армии по состоянию здоровья, он устроился работать в Зернограде в  сельскохозяйственный институт заведующим учебной частью вечернего университета марксизма-ленинизма. В стране с 1948 года  шли бурные дискуссии по вопросам философии, биологии, физиологии, языкознанию, политической экономии. Чуть ли не всё население было втянуто в это дело. Многие были явными дилетантами и спорили, сами, не зная о чём. Некоторые интеллигенты тянули дискуссию в какие-то туманные дебри. Мы, офицеры, тоже вели по этим вопросам полемику. С одной стороны, ради повышения знаний. С другой - ради развития умения вести дискуссии. Мы любили ясность во всём и искали её, но знаний нам для дискуссий не всегда хватало.
При встрече с Жаболенко у  меня  зародилась мысль не упустить возможность набраться новых гуманитарных знаний. Я решил поступить в вечерний университет марксизма-ленинизма. Предложил  ребятам. Жаболенко обрадовался.
- Давайте, хлопцы. Это вам пригодится.
Нашлись другие желающие, а  некоторые отнекивались.
- Зачем нам это нужно? И так много сидим в классах.
- Мы - военные. Нам надо  технику изучать, а не философствовать.
Я стал доказывать ребятам:
- Чтобы в жизни хорошо ориентироваться, надо знать истину. А истины общественной жизни раскрывают гуманитарные науки.
- Правильно, - поддержал меня Жаболенко и тут же начал записывать фамилии тех, кто желал поступать учиться. - Считайте, что вы уже приняты. Пишите рапорта своему начальству. Вас освободят от  марксистско-ленинской подготовки в системе командирской учёбы.  Университет марксизма-ленинизма даст вам больше знаний.
Я нашёл ещё желающих поступить в университет. Через неделю уже добрый десяток офицеров сидел на занятиях. Основы диалектического материализма, политэкономии, научного коммунизма мы изучали ещё в училище, но хотелось шире познать эти предметы. Я раздобыл ряд брошюр по научному коммунизму и зачитывался ими на занятиях. Очень хотелось знать перспективу развития человечества, нашей страны, своей собственной жизни. За что надо бороться с полным пониманием реальной перспективы. Я хорошо понимал, что невежество людей - щит трудно пробиваемый. Чтобы его легче было преодолевать, надо набираться знаний по всем вопросам. Читая новую литературу по философии, политэкономии, научному коммунизму, почувствовал, что у меня явно добавилось «кислорода» для повышения своей духовной жизни.
По учёбе в университете у меня появился новый друг - Вася Симоненко. Характером мы были очень разные, но интерес познания оказался общим. Мы с ним много философствовали по разным вопросам. Из его критических мыслей я стал подозревать, что он из семьи тех, кого арестовывали в 1937 году. И как-то задал ему откровенный вопрос, но полушутя.
- Вася, ты случайно не из троцкистов?
Лицо его залилось краской. Он начал бормотать:
- Не знаю, к кому мой батя относился. Он был военным. Его арестовали. Но сын за отца не отвечает.
Я это знал. Так сказал Сталин. Но я знал и то, что тех, кто скрывал о таких своих родителях, в военные училища не принимали, а если узнавали позже факт сокрытия, то отчисляли за нечестность. Так у нас был отчислен мой однокашник Саша Батыш, скрывавший, как он говорил, что его отец был священником. Но мы понимали - не просто за то, что он был священником, а за то, что вёл антисоветскую пропаганду.
Вася не скрывал ничего об отце, и ему удалось окончить училище, стать офицером. Мой новый друг был весёлым человеком, оптимистом, большим шутником и полемистом. В полемике с ним у меня пробудилось новое хобби - генерировать мысли. Васе это нравилось. Он старался всё новое, что  мною высказано опровергать. Нередко обвинял меня даже в ревизионизме. Я возмущался:
- Вася, ты боишься новых мыслей. И мне понятно почему. Ты боишься попасть  в положение своего отца.
- Конечно, - признавался он. - А ты не боишься?
- Мы же не ведём пропаганду. Мы только стремимся познать истины. А для этого надо мыслить независимо, ни в коем случае не поклоняться авторитетам. Так поступал Маркс. Он был независимым мыслителем. Так поступал Ленин. Ещё в библии было сказано: «Не сотвори себе кумира». Мы не должны заучивать, что кто сказал. Мы должны хорошо понимать реальность. Что толку с того, что многие заучили библию. Теперь её положения опровергаются. Отвергнуты многие идеи, теории, учения.
- Да, но сейчас за ошибки больно бьют.
- За ошибки в политике, в пропаганде. Но чтобы не ошибаться, надо знать правду. Её надо самому для себя открыть, а не повторять то, что другие сказали, бездумно  цитировать их. Вот многие повторяли Троцкого, Бухарина и ошиблись. А если бы у них были собственные крепкие знания, то не пошли бы за теми, кто ошибается. Надо больше знать и меньше верить «авторитетам».
- Даже Сталину?
- Сталин - гений, но человек. А людям присуще и ошибаться. Разве Сталин не признавал перегибы в политике раскулачивания, создания колхозов и прочее. Маркс был гением, но не все его формулировки достаточно точны. Он сказал, что общественное бытие определяет общественное сознание. Первично это так, но строительство социализма показало, что в определённых условиях и общественное сознание определяет общественное бытие. Он предсказывал, что только через мировую революцию можно прийти к социализму. А жизнь доказала иное.
- Ты даёшь! Может и в тебе заложен гений?
- В каждом человеке заложены способности. Всё зависит от того, сумеет ли человек полностью раскрыть их в себе.
- Ты - Маркс. Я хочу быть твоим Энгельсом, - смеялся Вася.
С тех пор он называл меня «Марксом», а я его «Энгельсом». Хотя это была шутка, но она побуждала нас к познанию, совершенствованию своего мышления и поддержанию чести   «мыслителей». Нам хотелось быть умными, знающими, а главное умело мыслящими.

СТАЛИН

16 октября в газетах был опубликован ответ Сталина на вопросы корреспондента газеты «Правда». Он сказал:
«...Недавно было проведено у нас испытание одного из видов атомной бомбы. Испытание атомных бомб различных калибров будем проводить и впредь.
...Деятели США недовольны тем, что секретом атомного оружия обладает не только США, но и другие страны, и, прежде всего, Советский Союз. Они хотели, чтобы США были монополистами по производству атомных бомб, чтобы США имели неограниченную возможность пугать и шантажировать другие страны. Но на каком, собственно, основании они так думают, по какому праву? Разве интересы сохранения мира требуют  подобной монополии? Не вернее ли будет сказать, что  дело обстоит как раз наоборот, что именно интересы сохранения мира требуют, прежде всего, ликвидации такой монополии, а затем и безусловного воспрещения атомного оружия»
Слово Сталина было для советских людей всегда авторитетным. Люди верили в его гениальный ум. По его словам все соизмеряли судьбу страны и мира. Народ покоряла простая и железная логика Сталина, подтверждённая практической политикой  укрепления мира, срыва авантюр империалистов. СССР отчаянно боролся за мир. Но как говорил Жорж Клемансо: «Гораздо легче выиграть войну, чем мир». Обстановка в мире была сложной и противоречивой. США искала путь к мировому господству через подчинение всех стран своей воле с помощью политического и экономического шантажа, угрозы  реального применения атомного оружия. Они приступили к осуществлению широкой программы его наращивания и планирования применения против СССР. Американцы активно проводили политику затягивания вокруг СССР экономической петли. В одностороннем порядке они денонсировали советско-американское торговое соглашение 1937 года. Это было уже начало экономической войны против СССР. В США нагнеталась антикоммунистическая истерия. Висконсинский сенатор Джозеф Маккарти громогласно объявил, что государственный аппарат США наводнён коммунистами, под которыми понимались все, кто хоть как-то удерживал страну от авантюризма развязать войну против СССР. В национальной измене обвиняли всех, кто выступал против гнёта монополий, непомерного наращивания военно-промышленного комплекса. Маккартисты развернули кампанию против компартии, прогрессивных сил, профсоюзов, всех, кто желал переговоров с СССР. На скамье подсудимых оказались коммунисты учёные супруги Джулиус и Этель Розенберги. Им выдвинули ложное обвинение в шпионаже в пользу СССР. Нагнеталась обстановка оголтелой вражды против советской страны и её народа.
 Планета всё более раскалывалась по классовым признакам. В Вашингтоне министры иностранных дел западных держав приняли план создания европейского оборонительного сообщества, как части НАТО. Нам было ясно, что это часть агрессивных намерений против нашей страны. США спешно сколачивали новые военные блоки под своей эгидой, наращивая  общую военную мощь капиталистических стран против СССР и социализма. В Сан-Франциско был подписан пакт о создании военно-политического блока Австралии, Новой Зеландии и США - АНЗЮС.  Там же была открыта конференция по Японии, на которую не были приглашены страны - жертвы Японии: Китай, Корея, Вьетнам, Монголия, но приглашены страны Латинской Америки - сателлиты США. Хотя Япония отказалась от претензий на территории Южного Сахалина и Курильских островов, СССР, Польша и Чехословакия не подписали этот договор. Тогда в  нарушение Потсдамских соглашений был заключён сепаратный мирный договор США и Японии. США ввели свои войска в Исландию, создав там военную базу. В Африке была насильственно создана федерация - Нигерия. В Париже по инициативе президента США Эйзенхауэра был образован военный колледж НАТО.
 Но, вопреки замыслам США, нарастали освободительные войны на всех континентах. Заметно укреплялись наши отношения с Китаем. Мы помогали Китаю создавать коллективное сельское хозяйство, национальную промышленность, армию. Во Вьетнаме создана Партия трудящихся, которую возглавил Хо Ши Мин. Индия, борясь за независимость, в достижении её использовала пацифизм Махатмы Ганди. Либерия добилась независимости.
Обозначился мощный раскол в демократическом, социалистическом и коммунистическом движениях. На базе интернациональных социалистических конференций, существовавших с 1947 года,  был образован Социалистический интернационал. Он принял декларацию «Цели и задачи демократического социализма». В ней подвергались критике и капитализм, и социализм СССР, стран народной демократии, как «новое классовое общество». Объявлена цель - построение «демократического социализма» без социальной революции, без диктатуры пролетариата и руководящей роли марксистско-ленинского учения. Это утопия или новая реальность?
 Обострялись отношения СССР с Югославией, с её компартией. В органе югославских революционных эмигрантов в СССР «За социалистическую Югославию» были напечатаны резкие статьи: П. Божича - «Белградские правители приветствуют ремилитаризацию Германии»; П. Когоя - «Прислужничество титовцев и правосоциалистических лидеров американским империалистам»; Л. Кариня - «Титовские фашистские профсоюзы - орудие в руках эксплуататоров»; М. Васильевича - «Трудовое крестьянство Югославии выступает против кулацких кооперативов» и пр.
В Чехословакии освобожден от должности заместитель председателя правительства, знаменитый генерал Людвик Свобода, возглавлявший в годы борьбы с фашизмом 1-й чехословацкий армейский корпус, созданный на территории СССР.  Это было для нас странным фактом. В Польше министр обороны Константин Рокоссовский стал мишенью буржуазных националистов. На него совершено было  несколько покушений. В Венгрии арестован Янош Кадар, бывший заместитель генерального секретаря ЦК компартии, министр внутренних дел, а потом руководитель отдела партийных и массовых организаций ЦК Венгерской партии труда. Находясь в Москве, внезапно умер лидер Монголии Чойболсан. В Пакистане скончался премьер-министр Лиаката Али-хан от ран двумя пулями в грудь, полученных на массовом митинге в Равалпинди в момент, когда он начал свою речь.
Однако на планете быстро нарастал потенциал мира.  Под давлением общественности был уволен в отставку американский генерал Дуглас Маккартур, требовавший расширения войны в Корее и нападения на Китай. В Англии ушёл в отставку премьер Этли. Берлин ещё не залечил раны от войны, а в нём уже состоялся 3-й Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. На него прибыли посланцы из 104 стран, в том числе из Западного Берлина и ФРГ. Вчерашние немецкие дети, ещё недавно слушающие безумные речи Гитлера и Геббельса об исключительности немецкой нации, стали приверженцами дружбы народов. Это была великая демонстрация мира и гуманности, которая исходила от социализма.
 Активно работал Всемирный Совет мира. Его первый председатель, великий французский учёный-физик, лауреат Нобелевской премии Фредерик Жолио-Кюри был удостоен  Международной ленинской премии. Из Англии в СССР перебежали Дональд Маклин и Гей Берджес, которые работали в разведке Англии на СССР.
От мировой политической бури у нас голова шла кругом. Но всё это мы должны были знать, понимать, ориентироваться в сложных мировых классовых отношениях. Этому должны были способствовать дискуссии в стране по философии, биологии, физиологии, языкознанию и политической экономии. Их целью ставилось преодоление идеологических извращений, содействия повышению уровня научных исследований.
В системе марксистско-ленинской подготовки, в университете  мы внимательно изучали выступления Сталина. В них находили ответы на все проблемы мира и безопасности СССР. Они нравились нам  логичным построением мысли, её направленности на решение конкретных практических задач по повышению могущества государства,  улучшению жизни людей труда. Чувствовалась во всём его твёрдая воля. К этому времени вышёл 13 том собрания сочинений Сталина, помогавший лучше осмыслить сталинскую политику. Особое внимание уделяли изучению его работе «Экономические проблемы социализма в СССР».
Сталинский политический курс подтверждался практикой. Страна быстро шла по восходящей линии в своём развитии. Нарастали темпы роста промышленности, повышался сбор сельхозпродуктов. Он сравнялся уже с довоенным уровнем. Много было сделано для улучшения политического образования в армии.
Однако были и такие внутренние события, над которыми мы часто  задумывались, так как не было о них широкой информации. Не всё было ясно с переменами в Ленинградской парторганизации, арестами её лидеров. В Грузии была раскрыта мингрельская националистическая организация, которую возглавлял секретарь ЦК компартии Грузии Барамия. В июле был разжалован до контр-адмирала нарком Военно-Морского флота адмирал флота Кузнецов. На его должность назначен адмирал Юмашев. Вскоре снимают Юмашева и вновь назначают  на эту должность Кузнецова. 
Закончилась программа лётного обучения курсантов. Я  выпустил всех своих шестерых питомцев второго потока со средним баллом - 4,8. Это был лучший бал в эскадрильи. Подведены были итоги за учебный год. Наша эскадрилья была отмечена лучшей не только в полку, но даже среди эскадрилий лётных училищ Военно-воздушных сил. Мы - торжествуем. Что же принесло успех? Конечно, прежде всего, умелое руководство эскадрильей комэской Бузенко. Он был мастером сплочения коллектива. Это человек с сильно развитым чувством товарищества. Он умел сочетать демократизм с единоначалием. Умел сказать подчинённым простое, но доброе слово, прощать их ошибки, понимать порыв молодых людей, дать им свободу проявить себя. Даже в самые трудные  моменты, нам было легко с ним.
Сплочённый коллектив - это великое дело. Он может решать любые задачи, даже такие, которые кажутся непосильными. Бузенко знал потенциал нашей энергии и отпускал её на полное проявление. Он шуткой умел вызвать трудовой энтузиазм, соревновательность в работе. Нам холостякам говорил:
- Выполните план до субботы, дам два дня на «выгул».
И мы летали, как черти, чтобы выполнить план и заработать «выгул», то есть поездку в Ростов. Мы не чувствовали жёсткой его требовательности, какая обычно исходит от начальства, но всегда делали так, чтобы не подвести своего командира. У него хорошее правило - не перегружать лётчиков ненужной суетой.
Полковое начальство часто вызывало командиров подразделений к себе на совещание. Выдаст им десятки указаний, что необходимо в подразделениях провести и даже немедленно. Другие комэски после такого совещания обычно собирали своё эскадрильское совещание и пересказывали офицерам все указания вышестоящих начальников, требовали даже их записывать, чтобы ничего не забыли, всё выполнили. Наш командир шёл другим путём. Он таких совещаний зря не собирал. Уже со штаба полка давал команду, что надо сделать, и мы тут же приступали к исполнению. Пока другие совещаются, а мы уже всё выполнили. Командир докладывает о выполнении заданий в штаб полка и отпускает нас на отдых. В это время другие только начинают работу по выполнению указаний. Мы уходим со службы, а у них затягивается рабочее время до позднего вечера, что вызывало зависть к нам и недовольство своим начальством.
Бузенко был азартным человеком и своим азартом увлекал  всех  нас. При игре в волейбол, футбол он казался моложе всех. На футбольном поле бегал за мячом, хохотал, радовался забитому мячу, как дитя. Никогда не сокрушался при проигрыше. Успокаивал проигравших:
- Ничего! Ничего! Ещё отомстим им. Только хорошенько потренируйтесь.
Григорьев окончательно влюбился в Валю Краснощёченко. А  невеста Люба из Днепропетровска писала письмо за письмом.  Ростислав дал ей все надежды на женитьбу. Но вот перемена чувств. На свидания ходит к Валентине, а думает о Любе. В надежде и та и другая, но кто-то из них останется обманутой.
- Да, жалок тот, в ком совесть нечиста, - говорю ему, шутя, хотя понимаю его состояние. - Что ж любовь зла. Она ни с чем не считается. Её перебороть можно только решительной силой воли.
Слава слушает мой совет и лишь вздыхает.
- Ты действительно влюбился так сильно в Валентину?
- Если бы она была разведённой, то я бы уже женился на ней.
Верю ему. Как верю и в то, что их любовь пока лишь платоническая.
 - А Любу тебе не жалко?
- Жалко. Она ко мне давно привязана. Когда я жил на квартире у них, мы были как брат и сестра. А потом и любовь началась. Но как видно ещё ранняя. Сейчас в сердце не она.
- Чем же Валентина тебя увлекла?
- Хороша телом. И характер хороший... - говорил задумчиво Ростислав и вдруг задаёт мне вопрос. - А ты сделал выбор?
- Пока нет. Ещё не встретил хорошую телом и характером, - повторяю, шутя, его слова. - Мне пока встречаются не комплексные. Одно качество есть, другого - нет.
- Во-во! Главное, чтобы в девушке был весь набор желаемого сердцу и душе.
Вечером меня одолевала грусть оттого, что я бобыль. Написал стихи «Тоска»:
                Нет, никого я не любил,
                Хотите, верьте, иль не верьте.
                Той нет, которую б носил
                В сердце своём до самой смерти.
               
Очень хотелось знать своё будущее в отношении женитьбы. Но я не мог его представить. Думал над вопросом - почему я до сих пор ни в кого не влюблялся, ни кем не увлекался. По своей воле, сдержанности, разборчивости? С детства я стеснительный, но свою не-влюбчивость  объяснял не стеснительностью, а  своими волевыми качествами. Не хотел ранней любви и не допускал увлечений ни чему не обязывающих. Рано себя воспитал в том духе, чтобы не поддаваться чувствам, а подчиняться разуму, строить свою жизнь по идеальному сценарию.
Закончив программу с курсантами, мы настроились на отпуск.  Но инициативный заместитель командира полка  майор Чурсин предложил вне программы полетать ночью.  Это было заманчиво для нас и важно для профессионального совершенствования. Но и отпуск жалко было  оттягивать. Однако все пожелали пройти ночную лётную подготовку.
Аэродром наш не был приспособлен для ночных полётов. Не было прожекторов, нужного аэродромного оборудования. Чурсин обратился за помощью к частям ПВО, расположенных в Ростове. Они дали один прожектор. А что делать, если он вдруг откажет, когда самолёты в воздухе? Запасных нет. Решили рисковать. Для обозначения огнями взлётной и посадочной полос нашли фонари «летучая мышь». Прошли наземную подготовку, получили допуск к ночным полётам и вышли ночью на аэродром.
Я готовился летать на Як-11. Жду своей очереди на вылет с инструктором, и вдруг майор Чурсин берёт меня за руку:
- Полетели на Як-18.
- Я на нём никогда не летал, - возразил я.
Но, он будто не услышал меня, пошёл к самолёту. Я последовал за ним. Он торопит:
- Садись! Запускай!
Сел в кабину. Начал разбираться с приборами, рычагами, кнопками - где что. Ночь тёмная, ни черта не видно. Как запустить не знаю. Ранее летал на подобном типе самолёта - Ут-2, но у Як-18 есть отличия.  В кабине всё ищу на ощупь.
- Запускай! Мы должны первыми взлететь, показать пример! Я же организатор этих полётов! - торопит Чурсин.
Хочу позвать на помощь механика, а тот возится с самим Чурсиным, что-то ему рассказывает. Я заподозрил, что Чурсин тоже на этом типе не летал. Наконец, мне удалось спросить механика как  запустить мотор.
-  Что там возишься? - злится Чурсин.
Механик понял меня. Вскакивает на крыло. Хватает рычаги,  что-то включил, нажал. Завертелся винт.  Зафыркал мотор. Я уже разобрался в рычагах, но ещё не разобрался в фонарях на земле. Куда рулить? Кабина полна фосфорного света от приборов. Наземные фонари «летучая мышь» утонули в траве.  Нахожу их. Выруливаю на взлёт. Взлетаю, поднимая хвост самолёта, как на Ут-2. Всё получилось. Вылетели первыми. Земля ушла вниз под самолёт. Мы - в чёрном пространстве. Я первый раз в ночном небе. В остеклении фонаря блики от фосфорного света приборов. Они мешают хорошо рассмотреть, что за бортом. Открываю фонарь. Справа  красиво горит огнями наш городок.  А далее ни зги. Звёзды закрыты облаками. Где земля? Где небо?   
- Как у негра в жопе, - ворчит Чурсин.
Сосредотачиваюсь на приборах, пилотирую по ним. Делаю первый разворот. Оглядываюсь на аэродром, но  не могу его найти. Там ни одного огонька. Ориентируюсь по положению города и курсу. Сделал второй разворот, иду к третьему по курсу. Но аэродрома по-прежнему не вижу.
- Аэродром видишь? - спрашивает инструктор.
Молчу. Стыдно признаться. Чурсин сопит. Понимаю, что он тоже его не видит. Вдруг его радостный крик:
- А-а-а! Вот он! Вот он!
Всматриваюсь, где это «Вот!». Наконец, замечаю тусклую цепочку огней почти под нами.  Поправляю курс, делаю третий разворот, четвёртый, не отрывая глаз от цепочки огней на аэродроме, чтоб не потерять их. Планирую. Прошу включить прожектор. Включают. Он тоже светит тускло, рассеянно. Но землю, хотя и плохо, вижу. Планирую в луч. Луч короткий. Боюсь, что приземляться придётся  не в светлое пятно земли, а далее - в темноте. Вот прожектор позади. Щупаю землю. Сел у «Т». Слава богу! Радуюсь, как победитель! Рулю снова на старт.
- Разобрался? - спрашивает Чурсин.
- Разобрался.
- А я ещё нет.
Вот так инструктор! Уже взлетели другие самолёты. Кому-то кричит руководитель полётов:
-  Что же ты летишь поперёк аэродрома?
Мне смешно. Остановились у квадрата. Чурсин даёт команду выкрутить больше фитили у посадочных фонарей.
Потом мы идём на второй полёт. Он даётся мне значительно легче. А после четвёртого полёта Чурсин говорит:
- Лети самостоятельно.
Теперь я уже тщательно изучаю кабину. Выполнил два самостоятельных полёта. Радостный и гордый возвращаюсь на квартиру далеко за полночь. Вот я и  ночной лётчик
Через несколько дней получил допуск к самостоятельной тренировке ночью на самолёте Як-11. В одну из ночей стояла тихая безветренная погода. Я взлетел в числе первых. Но все ушли в зоны, а я, выполнив полёт по кругу, зашёл на посадку. Тускло горели посадочные огни. Слабым показался луч прожектора. Однако земля была видна хорошо. Выравниваю над землёй самолёт. И вдруг отчаянный крик руководителя полётов:
- Ниже! Ниже!
 Как же ниже, если я над самой поверхностью земли. Вот, вот коснусь её.
- Ниже!  Ты садишься на слой пыли! Ниже! Ниже!
Я задерживаю ручку, и самолёт долго парашютирует книзу. Вижу, как он проваливается сквозь землю, и соображаю, что это действительно не земля, а пыльный слой, словно туман, повис над землёй и создавал иллюзию поверхности земли.
- Беркуты! Беркуты! Учтите, на посадке стоит полутораметровый пыльный слой. Не садитесь на него! Земля ниже! - предупреждает руководитель полётов лётчиков в воздухе.
Заходят другие на посадку и та же картина, крики руководителя:
- Ниже! Ниже!
Даже те, кого предупредили об опасном слое пыли, не могли при выравнивании самолёта над землёй правильно  сориентироваться. Самолёты грубо падали с метровой высоты. С трудом посадили всех и решили сменить направление старта, чтобы пыль не смещалась вдоль посадочной полосы, а уходила в сторону. Ушло часа полтора на смену.  Снова загудели самолёта. Некоторые ушли на маршрут.
К концу полётов загромыхал гром, подходила гроза. Дали команду всем идти на посадку. Сели, а одного экипажа нет. И связи с ним нет. Его долго вызывали, но безрезультатно. Не скоро послышался голос лётчика. Он на маршруте, увёртываясь от грозы, потерял ориентировку. Поставили вертикально прожектор, чтобы он вышёл на луч. Но луч упирался в низкие облака.
- Видите прожектор? - допытывался руководитель полётов.
- Не видим.
- Что под вами?
- Ничего.
Долго они блуждали. Уже горючее на исходе. Подходит гроза. Все волнуются. Но, наконец, лётчики вышли на железную дорогу и восстановили своё место положения. Сели на пределе горючего. Был шумный разбор полётов. Один из блуждающих пробурчал:
- Что меня привело в авиацию?
   А что меня? - подумал я.  В раннем детстве, когда мои братья стали лётчиками, захотелось быть таким же, как они. Очаровывали их достоинство, безбедная жизнь и форма. Красавцы-мужчины. Позже, когда начитался литературы о различных полётах, увлекла романтика неба, высоты, скорости. Захотелось стать мужественным, храбрым мужчиной. В годы войны вдохновляли подвиги лётчиков, их героизм, способность идти на таран. Захотелось быть таким же самоотверженным героем. Когда испытал на себе бомбёжки фашистских бомбардировщиков, увидел гибель под их ударами нашего бронепоезда, захотелось стать лётчиком-истребителем, чтобы сбивать самолёты врагов. Когда учился в училище, полюбил мужской любовью эту уникальную военную профессию и себя как лётчика, как мужчину. Уже не представлял быть другим. Профессия лётчика оттеснила многие мои прежние увлечения - математические, литературные, художественные.
Появилось мужское упорство. Если встречались сложности, то больше хотелось проявить характер и доказать, что тебе всё по плечу. Если встречались опасности, то хотелось проявить настоящие мужские качества. Не отступать, а преодолевать их. Смелость, отвага - это не что иное, как проявление мужского самолюбия.
Лётная работа пробудила любовь к скорости, высоте, к широкому маневру в пространстве, к борьбе с воздушной стихией. Сейчас, в  ночных полётах полюбил звёздное небо. Летишь, словно небесная звезда среди множества звёзд в беспредельном пространстве Вселенной. Хотелось лететь всё выше и дальше в загадочную бесконечность. Лётная профессия всё более развивала во мне романтизм, побуждала к испытанию и познанию всего нового в небе. Романтика придавала всё больший интерес к жизни, к неизведанному.
Подходит ко мне Григорьев.
- Слушай, нас девчата сегодня в гости приглашают.
- Какие девчата?
- Моя Валя и твоя.
- Какая  моя?
- Ну, эта... Вовочкина невестка.  У них какой-то вечер. Просят прийти.
- Я не пойду. Не хочу надежд подавать.
- Ради меня. Я хочу с Валентиной побыть, чтобы окончательно решить, что мне делать.
- Ты иди, а мне там  делать нечего.
- Я без тебя не могу идти. Сказали только с тобой.
- Не затягивай меня в петлю сватовства.
Он долго меня уговаривал. Я наотрез отказался.
- Ну, пройдёмся в город. Пива попьём, и я зайду к Валентине предупрежу, что мы не придём.
Пошли в город. Я ему  говорю:
- Ты иди к Валентине, а я буду ждать тебя в чайной.
. И надо же. Из чайной выходят обе Вали. В их руках какие-то покупки. Встретив нас, они поняли обстановку по-своему.
- Вы уже пришли? А мы ещё стол не накрыли. Вы погуляйте немного. Мы скоро выйдем к вам.
Я не решился говорить им о своем нежелании быть их гостем. Они заспешили домой, а Славка рассмеялся диким смехом над тем, как я попал в капкан.
- Понял! Судьба не спрашивает нашего желания. Она создаёт обстановку, которая ведёт нас по нужному ей пути.
- Ну, что же. Проверим судьбу.
Зашли в чайную, попили пива. Вышли. Стали прогуливаться по аллее. Вот и они, «наши Вали» идут навстречу. Наряженные, улыбающиеся, в радостном настроении.
- Смотри, как они расцвели, - говорю  другу.
- Значит, будет праздник, - бурчит он. - А ты не хотел идти.
- Не вижу смысла в этом празднике.
- Ты не думай ни о чём. Посидим, повеселимся, раз пригласили.
- Вот и мы! - игриво говорит Валентина Краснощёченко. - Давайте немного подышим. Пройдёмся.
Этого мне как раз и не хотелось.  Зачем мне эти прогулки, чтобы вновь заговорили о моём увлечении. Но куда денешься. Вежливость обязывает мужчину уступать дамам. Прошлись немного. К моему счастью подул холодный ветер и поторопил нас идти в тёплый дом.
Заходим в квартиру. Хлопочет мать. Ей помогает отец. Больше никого. А я ожидал, что будет большая компания. Нет. В комнате тесно. Стол стоит вдоль кровати. Нас представляют родителям.
- Это - Слава. А это Лёша.
- Да вы садитесь сразу за стол, - приглашает хозяйка, оглядывая меня внимательно. - Садитесь. Садитесь. У нас тесновато. Но в тесноте, да не в обиде.
 Разместились. Отец наливает стаканы. Поднимает тост.
- Ну, за знакомство! - протянул он ко мне стакан.
Чокнулись по очереди. Выпили, закусили. Отец тут же разговорился:
 - Вова много нам рассказывал о тебе, Лёша! Думаем, какой там  Лёша. Вот теперь видим, какой ты есть. Давайте по второй...
Выпили по второй, по третьей. Слава уделяет всё внимание «своей» Вале. А я разговариваю о всякой всячине с отцом, матерью и избегаю встреч глазами с их дочерью.
- Тесновато живёте, - говорю отцу сочувственно.
- Нет. Сейчас не тесно. Вот, когда Вова с нами жил с Антониной, да с детьми, было тесно. А сейчас не тесно. Хорошо, что у Вовы теперь своя квартира. А у вас пока ни кола, ни двора?
- Кол - есть, двора - нет, - шутит не совсем удачно мой друг, и сам заливается раскатистым хохотом.
- Раз кол есть, значит надо двор искать, - развивает шутку отец и тоже долго смеётся.
Наступает пауза. Я глянул на «наших» Валь, как они среагировали на этот юмор. Они обозначили смущённые улыбки, стараясь делать вид, что ничего в нём не усмотрели.
- Вовы нет. Он бы нас уморил анекдотами, - говорит хозяин.
- Лёшка знает их не меньше, - вставляет Ростислав.
Начали просить меня рассказать что-нибудь смешное. Я и сам рад заполнить вечер анекдотами, чтобы не вести иных разговоров. Вспоминаю какой-нибудь приличный анекдот. Рассказываю.
- Сидит мужик утром после похмелья на диване. Зажав руками голову, тяжело стонет. Идёт кошка по ковру. Он на неё как заорёт: «Да, не топай же ты! Не топай! Голова раскалывается».
Рассмеялись все. Оказывается «Вовочка» ещё не рассказывал этот анекдот. Просят ещё. Рассказываю.
- Зашёл мужчина в парикмахерскую. Сел в кресло. Парикмахер накинул на него белую простынь и говорит: «Ну и шея!»  «Пивко сосу», - отвечает мужик. «Что вы сосёте, меня не интересует. А вот шею мыть надо».
Меня понесло на анекдоты. Хохотали хозяин и хозяйка. Смеялись от души девушки. Застолье продолжалось долго. Я ни словом не обмолвился с хозяйской дочкой. Но она была в хорошем настроении. Раскраснелась от смеха. По лицу её  пошли какие-то красные пятна.
Далеко за полночь родители, насмеявшись вдоволь, решили идти спать.
- Пора и нам, - говорю громко другу.
- Нет, нет. Вы погуляйте, - уговаривает хозяйка. - Ваше дело молодое. Это нам, старикам, пора. А вы гуляйте.
Славка держит меня за рукав:
- Куда ты торопишься? Посидим.
- Гостеприимством нельзя злоупотреблять. Спать людям пора.
Не выпустили. И мне пришлось уделять внимание «своей» Вале. Чтобы не уклониться к разговору о наших отношениях, я снова нажимал на анекдоты, шутки, прибаутки. Каждый раз, как только я порывался напомнить, что пора уходить, на меня все набрасывались с возражениями. А я уже устал их веселить.
- Поздно уже уходить, - говорит Валя.- Будем сидеть до утра.
До раннего утра и просидели в тесной и душной комнате. Звали нас прийти и на следующий день, но я сослался на занятость.
- Ты объяснился? - спрашиваю Славу, когда вышли на улицу.
- Не даёт ей муж развода.
- Ну и не ломай копья.
Ростислав был грустен. Значит увлечение серьёзное.
Вскоре на службе подошёл ко мне «Вовочка»:
- Ты так понравился отцу и матери. Не нахвалятся.  Валю не бросай. Женишься, в хорошую семью попадёшь.
Я - смолчал.

 ХОРОШАЯ  ДЕВУШКА

Через несколько дней, в субботу, идём на танцы. У меня не было настроения встречаться с Валентиной. И я пошёл в чайную. Там группа офицеров, предпочитающих танцам мужское застолье.
- А ты заядлый танцор, почему не в клубе? - интересуются.
- Да не хочется зря пол тереть.
- Смотря, какой пол. Если женский, то почему бы и не потереть.
Заказали водку. Жора Локтионов, глядя на стаканы, морщится.
- У, мерзость!
- Чтобы эта мерзость стала озером, - отвечает ему Степанов - И чтобы мимо этого озера нам каждый день с работы возвращаться.
Мужчины любят мальчишник, только когда хотят выпить. Выпив, тянутся к женщинам. И сейчас, посидев в своём кругу, потянулись на танцы. У входа Костя Коробейников осмотрел женщин в зале, говорит:
- Слушай, Лёша. Почему когда выпьешь, все женщины становятся такими привлекательными?
- Да, - отвечаю ему. - После хорошей выпивки они не только лучше выглядят, но и их количество удваивается.
Нашли место. Присели. Я вижу Валю, но мне не хочется идти к ней, приглашать на танец. Делаю вид, что её не замечаю. Сижу, а в голове складываются стихи. Мысленно их читаю:
                Тоске в моём сердце тесно.
                Мне бы любви хоть охапку.
                Влюбился бы весь без остатку
                И  душу залил бы песней.
                Сердце отдам раздолью.
                Любовью всю жизнь увенчаю.
                Но что-то тебя не встречаю.
                И песня поётся с болью.               

Рядом присел лейтенант Тютин. Он что-то внимательно рассматривает среди танцующих.
- Куда, Юра, смотришь? - спрашиваю его.
- Да вот засмотрелся на новенькую девицу. Чудо-девица, но, по-моему, ступня у неё великовата.
- Значит крепко стоит на ногах. Пойди потанцуй. Убедишься!
- Пойди ты. Вот она. Она - ничья.
- Откуда ты знаешь?
- Танцует с разными партнёрами. Иди, может, понравится.
Я глянул. Бросилось в глаза смазливое лицо,  открытый лоб, пышный волнистый волос падающий на плечи и большие глаза-озёра. Я насторожился, высматривая, где она остановится после танца. Оставит ли её партнёр или будет при ней? Оставил. Я тут же  приготовился  пригласить её. Ждал музыку. Как только появился первый  звук танго,  направился к этой девушке  широким шагом, чтобы никто не опередил. К ней спешил ещё высокий студент. Уловил её взгляд на себе. Мне показалось, что она ждёт  моего приглашения.   
Успел. Пригласил. Она кладёт руку на моё плечо. В своей ладони ощущаю длинные тёплые пальцы, а под своей рукой на  талии - крепкое тело. Это по мне! Повёл её в медленном танго. Смотрю ей в лицо. Мне нравится чистая бархатная кожа  щёк. Отсутствие пудры на них. Словно взмах крыльев над опущенными веками - чёрные брови, уложенные природой волосок к волоску. 
Стараюсь заглянуть в её глаза-озёра. Но они прикрыты красивыми веками с длинными ресницами. Она смотрит мне на грудь, не приподнимая глаз. Скромная,  - думаю. Это мне больше всего по душе.  Но что в её озёрах? Жду, когда она поднимет веки. Это длится долго. О чём она думает? Мне не хочется нарушать её думы разговором. Я рассматриваю ниспадающие на плечи струи её шёлковистых волос. И вот  приподнимаются веки, как живые дверцы, и я вижу блеск больших белков, сияние зрачков и в глубинах их - любопытство. Глянула в лицо, встретила мой взгляд,  и  опустила  глаза.
Меня охватывает волнение. Она мне нравится. Нахлынуло  желание себя показать. Закрутил её вокруг себя. Мол, гляди-ка, и я хорош! Делаю различные «па», отдаляя от себя её, чтобы увидеть все её достоинства. Хороша! Хочу  ей понравиться. Стараюсь показать галантность кавалера, искусство танцора. Тут важно каждое движение, элегантность, скромность. Мы встречаемся  взглядами и отводим глаза. Вновь встречаемся. Вновь - отводим. Слов не надо. Пусть  поговорят глаза. Они могут оценить наши достоинства и подсказать потом нам, что делать.
Немой танец окончен. Я отвожу её к подругам, сам ухожу с мыслями пригласить её ещё, так как чувствую, что я ей понравился. Но мне уже не удаётся её пригласить. Я теряю её след и ухожу с танцев в надежде, что если я ей понравился, то никто её уже не украдёт. Будет ждать со мной встреч. Как и я с нею. 
Вечером под впечатлением написал стихотворение:
                Любовь не план и не программа
                И как любить - науки нет,
                Но любят девушки и дамы,
                Юнцы, мужчины, млад и сед.
                Любви невидимое семя
                Внезапно в сердце прорастёт.
                Не знаем мы на сколько время,
                Где, как, когда любовь придёт.

 Наш городок хорош до дождей. Но начался их сезон.  Раскисла земля. Всюду лужи, грязь. Наступил осенний ужас. Надеваем сапоги, на них натягиваем галоши. Галоши в грязи вязнут, спадают. Переход с квартиры до городка становится испытанием. Некоторые офицеры покупают резиновые сапоги. В них легче преодолевать путь до службы.
Аэродром вышёл из строя. Раскис. Ждать хорошей погоды бесполезно. Нам объявляют отпуск. Судьба - злодейка. Я уезжаю, не встретившись с той девушкой, которая мне понравилась с  первой встречи.  Оформляю отпускные документы. Адъютант Свищёв советует холостякам:
- Женитесь в отпуске, а то потом некогда будет. Опять закрутятся полёты, и станет не до невест.
 Я тут же уехал в Каневскую. Сошёл с поезда на своей станции и первый мой взгляд был на злополучный тополь на элеваторе, за который я зацепился самолётом. Его верхушка на одну треть была обрезана, как бритвой. Меня более всего волновало, что говорят об этом в станице. Не было ли какого шума по поиску воздушного хулигана? Не опрашивал ли кто из военных или представителей власти по этому поводу мою маму? Ничего подобного не было. Я - вздохнул.
Однако все жители станицы знали, что это моя работа и меня везде встречали, как героя, восхищались моим пилотажем на малой высоте. Более всего восхищались мои сёстры и брат Боря. Они очень гордились тем, что вся станица узнала о нашей семье, о том, что это у них такой брат.
- Мы видели тебя в кабине! Ты нам махал рукой! - радостно говорил Боря.
- Ага! Ага! Мы тебя видели в самолёте, - вторила Тамара.
Только мама тревожно крутила головой:
- Ой, как я боялась за тебя. Особенно, когда ты переворачивался вниз головой, да когда самолёт крутил. Но горько было, когда ты улетал, покачивая с крыла на крыло. Я понимала, что это ты так прощаешься с нами.
Мне была приятна их радость, но сердце волновал страх мамы за меня. Я всё глубже осознавал опасность тех моих прилётов домой и пилотирования так, как это делал я на предельно малой высоте. Приходила мысль, что было бы в случае плохого исхода моего столкновения с тополем. Если бы летел  на метр ниже или чуть правее - не сдобровать бы мне, да и родному дому. Наверняка самолёт бы завалился во двор. От этих дум холодило сердце. Я вновь зарекался  когда-либо совершать подобные проступки.
Дома много новостей. Рассказывала мама о жизни в станице. Люся и Света - о школе. Боря - о моих друзьях,  кто, где работает, как живут. Валя уехала в Ригу к Лине. Поступила на работу учителем начальных классов. Живёт она с Линой в общежитии на территории фабрики «Аврора».
Даю маме 1000 рублей. Она не берёт, говорит:
-  Ты не давай мне столько. Поедешь в Москву, в Ригу, купишь там детям обувку, одёжку. Там дешевле всё.  У нас ничего нет.
- Может, вместе поедем в Ригу? - говорю ей. - Ты ведь лучше знаешь, что нужно купить детям.
У неё загорелись глаза радостью:
- Ой, так хочется поехать! Да на кого ж я детей оставлю.
Во второй половине дома жила у нас родственница Варя. Она предложила свои услуги.
- Езжайте, Петровна. Я присмотрю за детьми! 
Поколебалась мама и с трудом решила ехать со мной.
Побыв три дня дома, я съездил к отцу в Краснодар. Он не изменился. Выглядел бодрым.  Ни на что не жаловался. Только об одном шептал сквозь слёзы:
- Домой хочу.
Деньги от меня  вновь не принял
- Матери помогай. Детям, - говорил настойчиво.
К детям отец всегда относился душевно. Любил всех в семье, особенно обожал маленьких.
Зашёл я к Мищенковым. Обстановка в их семье мне не понравилась. Живут в тесноте. До сих пор передняя комната с земляным полом. Старшая дочь, Нина, не наделённая красотой, никак не выйдет замуж. Младшая, Надя, родила сына Юру. Её муж, постоянно всем недоволен, лишён всякой совести, ругается, грубит. Родители, привыкшие к вежливым семейным отношениям, этим были   угнетены. Я любил эту добрую семью,  горько мне было за них. Купил им подарки, устроил хороший ужин. Переночевал  одну ночь и уехал снова в Каневскую, где ежедневно бывал в гостях у кого-то из друзей или они ко мне приходили. Мы долго засиживались, веселясь. О многом вспоминали.
- Ты доволен жизнью? - спрашивал меня Вася Петренко.
- Доволен. У меня любимая профессия. Обеспечен.
Он вздыхал. Романтика его жизни не сложилась подобно моей, и он постоянно переживал по этому поводу.
 Дома я читал стихи Кольцова «Песня пахаря». Вспоминал ту девушку, с которой танцевал последний вечер в Зернограде. Запала она мне в душу. Потянуло на поэзию. Написал стихотворение о её ресницах, запавших мне в душу:
                Ах, эти ресницы! Ах, эти ресницы!
                Зачем предо мною они появились?
                Большие ресницы красивой девицы,
                Как шторы над взглядом её опустились.
                Лишь мельком  заметил во взгляде свеченье,
                Но это свеченье сразило меня.
                Оно пробудило такое влеченье...
                Подобного в сердце не знал я огня.
                Ах, эти ресницы! Ах, эти ресницы!
                Какой они дали душевный заряд.
                От этих ресниц по ночам мне не спится -
                Всё жду, когда снова увижу тот взгляд.
Написал одно, потянуло писать ещё. Сочинил второе о ней же. Озаглавил - «Застенчивая»:
                Мне говорят: целуй любую,
                Пока не встретишь ты святую.
                А я твержу всегда одно:
                Любить застенчивых дано.
                Мне говорят: иди к доступной,
                Учись владеть худой и крупной.
                А я твержу, твержу опять:
                Люблю застенчивых девчат.
                И вот застенчивую встретил.
                Она взглянула...  Я - ответил.
                Она глаза приопустила
                И сразу тем меня скосила.

В Каневской открыл книжку по философии Демокрита, которую купил в Краснодаре. Учёба в университете марксизма-ленинизма побуждала меня к более глубокому изучению философии. Следуя  принципу, что новые истины не появляются внезапно, ни из чего, а являются результатом изучения накопленных человечеством знаний, я решил уделить внимание познанию развития философской мысли, начиная с древних мудрецов. Читая Демокрита, брал из его учения себе для руководства многие хорошие мысли:
Всё в мире имеет  свою естественную причину, всё совершается по необходимости, без вмешательства богов.
Истина движется знаниями; истина - повергает мир; ради знаний - не жаль серебра и золота.
Те из чувств, которые доставляют нам наслаждение, должны служить критерием добра. А те, что вызывают страдания - критерием зла.
Надо отказываться от наслаждений, которые не полезны.   
Нельзя переходить меру в наслаждениях, иначе приятное станет неприятным.
Кто проводит жизнь в удовольствиях и роскоши - свиноподобные.
Цель жизни - хорошее расположения духа. Оно достигается умеренностью в наслаждениях, умением владеть собой так, чтобы за удовольствиями не следовали страдания.
Нужно уметь быть счастливым. Для этого предупреждать страдания разумным размышлением, изгонять страдания души разумом. Меру знают разумные.
 Люди без помощи богов, героев, а лишь с помощью своих рук, ума, и сообразительности добиваются того, чего они хотят.    
Народ могуч только трудами, знаниями и находчивостью.
Тёмные люди прозябают в ожидании чуда.
Идол чуда, случайности выдуман людьми для того, чтобы прикрыть своё невежество.
Всё сверхъестественное - из страха перед непонятным.
Все муки людей от незнания истинных причин и сущностей происходящего. Знания избавляют людей от мук.
Выехали с мамой в Москву. В Ростове я набрал газет и журналов. Всю дорогу читал о положении в стране и мире. Новостей было много. В конце ноября СССР вместе с другими соцстранами вынесли на рассмотрение ООН предложение «О мерах против угрозы новой мировой войны и об укреплении мира и дружбы между народами». Предложены меры по прекращению войны в Корее и созыву всемирной конференции для рассмотрения вопроса о существенном сокращении вооружённых сил и вооружения, а также о практических мерах по запрещению атомного оружия и установлению международного контроля.
США упорно создавали плацдармы для войны против СССР: европейский и дальневосточный. Они взяли курс на воссоздание японских вооружённых сил, несмотря на то, что в конституции Японии 1947 года было записано положение об отказе навечно от войны, как средстве решения международных споров и создания любых видов вооружённых сил. Под видом «резервного полицейского корпуса» было создано войско в 75 тысяч человек. Заключённый американо-японский договор позволял США сохранить на территории Японии широкую сеть американских военных баз и крупный воинский контингент. В Европе они старались  воссоздать военно-промышленный комплекс своих новых союзников, поставить его в кабальную зависимость от США. На это и был нацелен план Маршалла под маской «экономической помощи» странам, пострадавшим от войны.
В США корректировались нам неизвестные в то время планы нанесения атомных ударов по СССР.  20 атомных бомб были предназначены для удара по району Москва-Горький, 12 - по Ленинграду, 52 - по промышленным объектам Поволжья и Донецкого бассейна, 15 - по Кавказу, и 15 - по Владивостоку и Иркутску.
Для американского капитала наступил «золотой век». Все конкуренты были ослаблены войной и не могли ничем ему противостоять. Доля США в производстве промышленной продукции капиталистического мира составляла уже 50 %. Наращивал свою мощь милитаризм США. Разбухший в годы войны военно-промышленный американский капитал не хотел терять свои ведущие позиции. Он дирижировал международной обстановкой, нагнетая военную напряжённость, направляя политический курс США на войну с СССР и странами, обретающими независимость от милитаристского капитала.
США старались главными центрами милитаризации сделать страны НАТО и Японию. В целях выполнения этой задачи руководителем НАТО был поставлен генерал Эйзенхауэр, сторонник мирового господства США, активный исполнитель воли наиболее реакционных  сил. Капитализм порождал милитаризм, милитаризм неизбежно порождал фашизм. Таким образом, закончив Вторую мировую войну разгромом фашизма, капитализм шёл на  новый виток развития фашизма, но теперь уже с центром в США.
Все разведки мира разыскивали бывших государственных преступников Германии. Но было очевидным, что они  создавали лишь видимость этого. Ни одна из разведок не могла выйти на след  ближайшего советника Гитлера, руководителя его партийной канцелярии Мартина Бормана, который был приговорён заочно на Нюрнбергском процессе к смертной казни. Искали, но не находили шефа германского гестапо Генриха Мюллера. Были сообщения прессы в 1946 году, что он бежал из Берлина по туннелю. В феврале 1951 года его видели в Париже, где он работал в местной разведшколе, но не арестовали. Искали Карла Эйхмана, возглавлявшего подотдел по делам евреев в имперском управлении безопасности Германии. Но и его  поиски были безрезультатны.
В Москве нас встретил Саша. Перевёз на Рижский вокзал, и мы последовали дальше. Домашнее питание у нас вышло, и я решил в пути угостить маму каким-нибудь деликатесом. Пошёл в вагон-ресторан, купил банку крабов. Распечатал. Предлагаю покушать. Непривыкшая есть пищу приготовленную не её руками мама долго подозрительно смотрела на крабы.
- Шо воно цэ такэ?
- Крабы, мама. Морские раки.
Попробовала немного. Положила вилку.
- Почему ты не ешь? - спрашиваю.
- Та цэ, сынок, не наша еда. Запах нехороший.
- Нормальные свежие крабы, - убеждаю её. - Ты просто не привыкла. Покушай ещё. Они тебе понравятся.
- Та нет... Не наша цэ еда. Выйди  на остановке, та купи лучше варёной картошки, солёненьких огурчиков, яиц.
Пришлось кормить её продуктами домашнего приготовления.
В Риге нас встретила Валя. Она уже вылечилась. Болела  плевритом и долго лежала в рижской больнице, а потом в санатории Вайнас под Лиепая. Сейчас вернулась и живёт у Лины. Очень рада была нашему приезду. Приехали к сестрам на квартиру. Это большая комната в одноэтажном доме, с отдельным входом. Лина ещё на работе. До её прихода Валя приготовила ужин. Вечером весело пировали, рассказывая друг другу о себе, другие новости.
 На следующий день отдыхали, а вечером мама напомнила мне, что задерживаться нельзя. Надо делать покупки и отъезжать домой. Решили завтра пойти по магазинам. Встав утром, я не обнаружил денег в своих карманах. Даже вздрогнул от неожиданности. Куда же делась такая сумма? Неужели я не заметил, как их растратил? Сказал об этом маме. Она даже побледнела. Вот так штука. Приехали за покупками, а денег нет. Быстро соображаю, что предпринять. Бегу на почту. Даю телеграмму Саше: «Вышли телеграфом 1000. Верну по приезду». На следующий день получил деньги. Сделали покупки. Вечером проводил маму, а сам ещё остался погулять.
В Прибалтике националисты разжигали вражду к советскому строю. Их арестовывали и ссылали в Сибирь. Но это лишь обостряло обстановку. Способствовали этому и перегибы в коллективизации, «раскулачивании» фермеров. Правительство СССР не всё учло из предшествующей истории. Конечно, главная причина была - провокации профашистских элементов.
 Несколько дней я изучал вторично Ригу. Накануне отъезда возвращаюсь вечером из города. В комнате сидят двое пехотинцев, старших лейтенантов. Сестры знакомят меня с ними. Оказывается это их кавалеры. Они пришли с водкой, кое-какой закуской. Выпили, поужинали. Я всматриваюсь в новых знакомых, может быть будущих родственников. Опьянев, один из пехотинцев предлагает мне побороться.
- К чему эта борьба?
- Померяемся силой. Пехота - с авиацией.
- Зачем нам меряться? Известно, что пехота сильна ногами, а  авиация - крыльями. Как тут измерить, - шучу я.
- Нет, нет! Давай поборемся, - назойливо цеплялся старший лейтенант, охватывая меня за пояс.
Я не люблю назойливых. Рассердился и одним рывком кинул его на кровать.
- Проспись! - посоветовал ему.
Сёстры рассмеялись. Посрамлённый кавалер снова  ко мне пристаёт. Этого мне ещё не хватало. Но второй парень был более покладист. Выпив со мной на посошок, он увёл дебошира. А мы долго ещё не спали. Рассказывали смешные байки и хохотали.
Ехал я в Москву в надежде совместить приятное с полезным. Полезное видел в том, чтобы ещё раз прикоснуться к культуре столицы, побывать в театрах, музеях. И в том, чтобы поговорить с братом, его товарищами  по академии, обогатить свои знания рассказами о боевых действиях лётчиков на войне.
Я не ошибся. Саша давал мне много полезных советов. Но иногда он и его товарищи, познавшие уже хорошо московскую жизнь, шутили над нею. Один из них мне говорил:
- Если хочешь сделать большую карьеру, то женись на еврейке, желательно москвичке. У нас, кто так поступил после окончания академии уже пошёл в гору.
- Это, несмотря на то, что идёт антисионистская волна.
- Евреев, чем больше гоняют, тем они активнее действуют в поисках убежищ. Главное убежище для еврейки - выйти замуж за заслуженного и перспективного человека. Если выйдет неудачно, за тупого, то всё равно сделает ему карьеру. Все евреи - люди тени. Они за кулисами плетут свою политику везде. В этом им помогают не только подпольные организации в нашей стране, но и по всему миру. Так, что ты имей в виду.
- Нет. Я по себе подберу жену. Из наших кубанских девчат.
- Значит, выше полкового руководителя не выдвинешься.
В Монино я слушал рассказы о боевых действиях наших лётчиков в Корее. Говорили, что там нашей авиадивизией командует полковник Кожедуб Иван Никитич, трижды Герой Советского Союза. Сбитых самолётов в нашу пользу 1 к 10. Есть сбитые американские «летающие крепости» В-29.  В одном бою наши лётчики атаковали армаду «Боингов» из 48 самолётов, прикрытых 200-ми истребителей. Сбили 8 «Боингов». Всё небо было покрыто парашютами, так как на каждом «Боинге» по 10-12 членов экипажа. При посадке разбилось ещё 4-ре «Боинга» подбитых в бою.
Смотрел новый фильм «Заговор обречённых», в котором одну из ролей играл певец Александр Вертинский. Он получил за эту игру  Сталинскую премию. Побывал в театрах: Большом, Малом и Красной армии.
Перед отъездом я остался ночевать у Кетишь. Прочитал  статью Хрущёва в «Правде» Он писал о положении дел в подмосковных деревнях.  Предлагал провести укрупнение колхозов, так как мелкие колхозы были слабы и после войны не могли выбраться из бедственного положения.
- Статья опубликована для обсуждения, - говорила Кетишь. - А это, значит, что Сталин  не поддерживает Хрущёва.
Уходя на ночь к соседке, Кетишь дала мне книгу стихов Владислава Ходасевича «Тяжёлая лира», которую ранее я не читал. Стихи хорошие, но холодные, не оптимистические, чужие мне
Вернувшись из Москвы, я застал разлад моих друзей с хозяйкой квартиры. Та запросила увеличение платы и просила выписать дополнительно угля. Басов восстал. Григорьев к нему присоединился. Возник конфликт. Это послужило поводом, чтобы сменить квартиру. Ребята нашли квартиры себе ближе к гарнизону и дешевле. Мне наша квартира нравилась, и не хотелось её покидать, но в знак солидарности решил найти себе квартиру ближе к службе, так как отсюда в грязь надо было ходить в обход по железной дороге, что не менее трёх километров. Компания наша распалась. Раньше мы разошлись по разным эскадрильям, а теперь и по разным квартирам.
Пригласил меня жить на свою квартиру Лёша Барабаш, которую он только снял и искал напарника. Это был однокомнатный маленький домик, дворик с палисадником и садиком. Посмотрел я квартиру и удивился:
- А где же хозяева будут жить?
Хозяйка, Ивановна, толстая, круглолицая и бедовая пожилая тётка,   смеётся и показывает миниатюрную кухоньку:
- Мы здесь с дедом. Он у меня не всегда дома ночует, чаще в вытрезвителе. Но он тихий. Вам не помешает.
Хозяин, Петрович,  маленький, щуплый, мастер-мебельщик. По русской традиции, мы организовали ужин по случаю новоселья. Пригласили за стол хозяев. Хозяйка пришла, а хозяин стесняется. Беру его под руки и сажаю за стол. Выпили. Разговорились с Ивановной. А Петрович пьёт и молча  смотрит на нас. Заканчиваем ужин, укладываемся спать, а хозяин сидит за столом и о чём-то над стаканом разговаривает сам с собой. Хозяйка попыталась его вывести. Но он оказал сопротивление.
- Не трогайте его, - говорю Ивановне. - Пусть посидит. Ему, наверное, поговорить хочется. Поговорит и пойдёт спать.
Но Ивановна, смеясь, взяла своего мужа под мышки и унесла к себе. Ночью я услышал громкие команды:
- Эскадрон! Шашки к бою! В атаку!
Я думал, что мне снится. Но голос упрямо меня будил. Открыл глаза и увидел, что Петрович сидит за столом, с поднятой вверх рукой и командует:
- Права арш!   Лево арш! Руби краснюков.
Это меня заинтересовало. На следующий день я снова пригласил хозяина поужинать. После второй выпитой рюмки   начал интересоваться, когда и в каких войсках он служил. Хозяин долго молчал, улыбался хитрой улыбкой, но постепенно, впадая в алкогольный транс,  начинал воспоминать о своём былом. Оказывается он - боевой казак. Воевал в первую мировую войну. В гражданскую войну был в войсках Юденича. Опьянев, он стал разговаривать уже не со мной, а с каким-то ему кажущимся другим собеседником из «белых» казаков-сослуживцев. Вспоминал бои с «красными», как  рубили саблями пехоту  «большевиков».
- Он же контра, - говорит мне Лёша Барабаш.
- Бывший контра, - поправил я его. -  А ныне тихий пьющий обыватель, -
Задаю хозяину нарочито строго  вопрос.
- Значит, Петрович, «красных» рубил, против советской власти воевал. - И, шутя, предлагаю Лёше. - Давай мы его расстреляем. У тебя с собой пистолет.
Петрович словно отрезвел. Открыл широко глаза и посмотрел на меня испуганно мутным взглядом. Зашептал:
- Молодые мы были... Дурные... Рядовыми  были... Простыми казаками... Что прикажут, то и делали...  Ох,  дурные  были... Не понимали всей той мирихлютики...
«Мирихлютикой» он называл всякую жизненную суету.
- Ладно, Петрович, простим, коль покаялся, - смеялись мы.
Его глаза снова потухли в алкоголе. Опять начал  рассуждать о чём-то со своим невидимым собеседником. Зашла в комнату Ивановна, заволновалась.
- Не слушайте его! Брешет он всё!
- Не бойтесь, Ивановна. Всё это уже далёкая история, - успокоил я её и мне, казалось, что действительно эпоха революции и гражданской войны очень далёкое наше прошлое, хотя Великая Отечественная война вновь возродила вражду между «белыми» и «красными» на оккупированной фашистами территории. Некоторые тогда пытались использовать оккупацию для осуществления мести и восстановления старого дореволюционного режима.
 Мы часто засиживались за столом с Петровичем, слушая его пьяные откровения. Нам было интересно слушать историю со стороны тех, кто сражался против советской власти. Хотелось больше знать о том, чего нельзя было найти в учебниках и в  советской литературе. Узнав, как-то, что я во время отпуска был в Риге, Петрович вдруг расцвёл лицом, засверкал глазками, захихикал: 
- Рига! Мы там стояли на квартирах... О, было время! Нам всё разрешалось. Ходили мы в эти... самые... Дома с красными фонарями... Ну, скажу вам, там были  девки-и-и...
Он стал, что-то бормотать о рижских публичных домах того времени. Тут же вскочила бдительная Ивановна,  и, схватив за шиворот своего неверного супружескому долгу казака, уволокла в постель под наш общий хохот.
В Зернограде много жило донских казаков. «Красные» старики-казаки рассказывали о былых победах. «Белые» были молчаливы, замкнуты. Но они блюли воинскую дисциплину своего сословия. Многие из них нам, молодым офицерам, на улице отдавали честь. Сидя на лавочках, вставали, когда проходил современный «красный» офицер. Мне, родившемуся и выросшему в казачьих станицах, это не казалось странным, а многие наши ребята, родом из других, не казачьих, областей, удивлялись.

ЛЮБОВЬ?

Накануне Нового года я впервые после отпуска  пришёл в городской клуб. Сразу заметил ту «хорошую девушку». Она стояла в незнакомом мне кругу девчат. В это время все находящиеся в зале  играли в «почту».  Многие писали записочки, хихикали, кому-то отправляли по «почте».
Объявили белый танец. Вижу, что «хорошая девушка»  направляется ко мне. Я обрадовался и заволновался. Значит, не забыла, - мелькнула мысль. Значит, я ей тогда понравился. 
- Как вас зовут, - спросил я сразу же после начала танца
- Зоя. А вы Лёша?
- Да.
- Я получила вашу записку пригласить вас.
- Я не писал такой записки.
Она посмотрела на меня удивлённо и опустила глаза.
- Это, наверное, мои друзья написали. Некоторым из них очень хочется, чтобы мы познакомились. Что ж я им благодарен за это. И вам спасибо, что пригласили. Я очень рад этому. Ещё с того вечера, как мы станцевали с вами, мечтал о нашей встрече.
Она подняла на меня глаза, пристально всматриваясь. Видимо хотела убедиться насколько мои слова искренние.
- Вы не местная?
- Нет.
- А откуда же?
Оказывается, она - учительница. Работает в школе на отделении совхоза, в пяти километрах от города. Приходит в Зерноград на выходные и праздники. Останавливается у подруги. Я танцевал с нею весь праздничный вечер, никому не уступая. Был в приподнятом настроении. Предчувствовал что-то хорошее в наших отношениях. Кружил её в танцах, и, чтобы было легче кружиться, старался держать её ближе к себе. Но она упиралась, держала дистанцию, чтобы наши тела не прикасались. И это мне нравилось. Стеснительная.
Окончился вечер и я предложил её проводить. Она дала согласие. Было тепло. Земля раскисла. На улице грязь липкая, глубокая. Я был в сапогах. Она в резиновых ботах. Мы долго шли в тёмной ночи, чавкая по лужам и увязая в ужасной грязи. Но нам было хорошо. Выбирая дорогу среди луж и грязи, я её веселил, держал крепко под руку, иногда старался, будто случайно, прижаться к ней. В дороге мы познавали друг друга по мелким поступкам. Она держала себя скромно, говорила взвешенно.
Пришли к дому её подруги. Хочется постоять, но трудно топтаться  в глубокой грязи у калитки. Я оглядывался в поисках хотя бы клочка сухого места. Во дворе стоял небольшой стог.
- Пойдём постоим у стога, - предлагаю ей, как опытный сельчанин. -  Там наверняка есть твёрдая земля.
Она не ответила, думала. Я пошёл один на разведку. Действительно, там  было очень хорошо стоять на сене. И сухо, и тепло. Зову её. Она медленно, настороженно подошла. Пытаюсь взять её руки в свои. Не даёт. Лишь минут через 30-ть мне удалось ощутить её тёплые ладони, и я старался их уже не выпускать. Приучаю её к своему теплу. Её приятное лицо, красивые глаза тянули меня к ней, как магниты. Она мне нравилась всё больше и больше. Испытывал желание говорить, говорить. Она лишь слушала меня и всматривалась. На  вопросы отвечала коротко. Но вскоре я уже многое знал о ней и успел рассказать о себе.
 Зоя в прошлом году закончила Ростовское педучилище и получила направление в школу совхозного отделения. Поступила учиться в Ростовский педагогический институт. Сама родом из Краснодарского края, станицы Кущёвской. Там у неё живёт одинокая мама. Она одна у матери. Мать вдова, простая рабочая. Жизнь их была не сладкой.
Да. Это - не «фифа», - думал я. - Не из неженок, которых я не любил. Это человек, который должен дорожить моей дружбой. Узнав многое друг о друге, мне казалось, что мы родственные души, люди одной среды. Я не видел в ней ничего чужого для моих чувств. Хотел её обнять. Она отпрянула от меня. Отошла на шаг. Понял, что поспешил. Ведь первое свидание. Она честь блюдёт. Шаг к ней. Она - шаг от меня. Но постепенно я завладеваю вновь её руками. Ещё где-то через час, приучив её руки к своим, мне удалось, преодолеть  её сопротивление и обнять за талию.
- Темно, а я хочу видеть твои глаза, - шептал я и старался прижать к себе, но она была упруга, как пружина, отпусти и отлетит прочь. - Я тебя не отпущу, пока не насмотрюсь. Мне нравится твоё лицо. Глаза. Брови. Губы, - шептал я,  испытывая страшную жажду  поцеловать её.
Меня начали обуревать страсти. Хотелось её любить. И чем больше она упиралась, тем сильнее были мои чувства - не упустить её, сделать своей. Впервые я забыл свой обет: пока не влюбляться, чтобы еще не жениться. Природа есть природа. У неё свои законы. Она принуждает к тому, что должно быть. Она слагается из закономерностей, подчиняя им  случайности. Моя встреча с Зоей была случайна, но я почувствовал, что она может определить содержание моей жизни на многие годы, может навсегда. Это та девушка, которая мне нужна. От неё истекает луч того света, который я ищу. Я уже уловил в ней черты скромности, святости и почувствовал незримый встречный сигнал, её желание сблизиться со мной.
Она призналась, что приметила меня ещё тогда, когда я пришёл на танцы, хромая с палочкой в руке и не танцевал, а сидел, скучая. Это меня вдохновило на новый порыв её поцеловать. Но она отстраняла меня и шептала:
- Поздно. Тебе далеко идти.
Я чувствовал в её словах добрую ласку, которую ни от кого, кроме своей мамы ранее не слышал, и не уходил. Не хотелось с ней расставаться.
- Скоро рассвет, - предупреждала она меня всё чаще.
- Нет. Зимняя ночь длинная, - улыбался я в ответ. - Я не уйду, пока тебя не поцелую.
Мне  казалось, что мы давно друг друга нашли,  сроднились душами. Я приближаю своё лицо к её лицу. Она увёртывается, но я чувствую, что моё стремление ей нравится. Понимаю, что это уже моя подруга. Я всегда болел за честь девушек. Никогда не флиртовал. Не завязывал необязательных отношений. Но теперь почувствовал над собой волю сердца. Мы смотрим  друг другу в глаза. Я - умоляющим взглядом. Она - испытывающим. Шепчет:
- Не надо...  Не надо...
   Долго продолжалась наша игра в покорение и непокорность. Но в меня вошёл бес страсти, жажда большого чувства к ней.  Внезапным рывком приблизил её к себе и впился в губы, чувствуя упёртые её руки в мою грудь. Потом долго не отпускал её из объятий, боясь, что она рассердится и убежит. Зоя,  действительно, обиделась, но не могла вырваться, и как-то смирилась со случившимся. Укротил!
- Извини, - шептал я ей. - Но ты мне нравишься. Дай слово, что ты не обидишься. Ты не будешь сердиться? Мы встретимся ещё? - допытывался я, внушая ей свои добрые намерения.
- Да... - тихо сказала она, видимо почувствовав  искренность.
Я не хотел быть более назойливым, пожал её руки и ушёл. Шёл словно пьяный напрямую по лужам. Забрёл в страшную грязь. Поднялся ветер. Начался дождь. Он пошёл крупными каплями. Какая-то бродячая собака наткнулась на меня в темноте и испуганно отскочила в сторону. Я вышёл к рынку, присел на прилавок, чтобы переждать дождь, передохнуть и осознать, что со мной происходит. Неужели я нашёл свою любовь? - задавал себе вопросы. И верил, что  это действительно начало настоящей любви. На душе было светло и радостно. Я был счастлив. Думал о Зое, мысленно обнимал и целовал её. Когда приходит счастье, забывается все иное. Может в том и суть его.
Уже рассвет, а дождь хлещет. Не дождавшись его окончания, я пошёл дальше. Крупные капли лупили меня по лицу, ветер трепал полы шинели. Шумно чавкала грязь под ногами. Но это не портило моё настроение. Я шёл и  сочинял стихи:
                Буря в ночи кромешная,
                А в темноте мой смех:
                «Нынче, моя безгрешная,
                Стал я счастливее всех!»
                Чувства запели струнами, -
                Пусть до костей промок, -
                Ливень за ворот струями,
                Ветер сбивает с ног.
                Буря! Уймись, противная!
                Чуть поумерь свой пыл.
                Я не такую строптивую
                Только сейчас укротил!   
Я повторял и повторял свои новые стихи и явился утром на квартиру, весело напевая их.
Теперь все  дни я жил ожиданием встречи с Зоей. Её образ не выходил из моей головы. Чтобы я ни делал - она со мной. Это любовь? - задавал я себе вопрос. Жажда любви давно меня измучила. Однако  в моё сознание   ещё никогда так глубоко не входил  девичий образ. Ранее девушки чем-то нравились и чем-то не нравились. Я всегда находил в них что-то неприемлемое для моего сердца. В голове больше витали женские образы из разных  кинофильмов. Может, именно, экранные красавицы сформировали во мне строгие требования к женской красоте, характеру, морали. Ведь главные героини советских фильмов всегда были очень красивыми и положительными женщинами.
 Но Зоин образ  сразу и крепко захватил мою душу, перешиб положительность героинь фильмов. В Зое - всё притягивающее. Я уже после первого свидания всё время ощущал её в своих объятиях, помнил каждое движение, каждый взгляд. С нетерпением ожидал субботы. Сидя на занятиях, не был, как обычно, увлечён изучаемыми темами, а испытывал желание выражать в стихах свои чувства и пережитую встречу с этой чудесной девушкой.   
                На танцах друзья-радетели,
                Которых я не просил,
                Снова тебя приметили,
                Сказали: «Иди, пригласи».
                Пошёл, пригласил. И что же?
                Сердцем прилип к тебе.
                Боже мой, боже! Похоже
                Встреча ведёт нас к судьбе.

Накануне субботы набросал очередное  стихотворение:
                Ты с кем-то кружилась, кому-то смеялась...
              И всё же твой взгляд задержался на мне.
              Моё ты вниманье привлечь не старалась,
              Но стала моей наяву и во сне.
                Мы встретились взглядами, тут же смутились.
              Смущенье во взглядах - есть признак любви.
              Быть может, тогда мы ещё не влюбились,
              Но дали толчок для волненья в крови.
                С тех пор мы глаза отводили в сторонку:
              Боялись, что встретимся взглядами вновь.
              Но я  в тебе выбрал невесту-девчонку,
              Предчувствовал сердцем большую любовь.
                И только тогда мы смущенье прервали,
              Когда мои губы припали к твоим.
              Как будто бы миг этот годы мы ждали, -
              Так стало легко на душе нам двоим

И вот новая встреча с Зоей на танцах. Я не выпускал её из своих рук. Не отходил от неё ни на шаг. Действительно прилип. Никого не замечал, видел только лицо любимой. Но вот мелькнуло лицо Вали, её  взгляд. Не обижайся, - говорил я ей мысленно. Душа помимо нашей воли выбирает себе гармонию. Тут же сложился экспромт стиха:
                Я теперь у нового причала.
                Ты меня обратно не зови.
                Ты моей душе недодавала,
                Без чего не может быть любви.

Сменялся танец за танцем: фокстрот, вальс, танго, линда, падеграс, падеспань... А мы с Зоей неразлучны. Ребята в перерывах между танцами тянут меня в буфет. Но нет! Я не хочу ни водки, ни вина. Я хочу любви. Я кружусь в облаке этого прекрасного чувства. Передо мной хорошенькое лицо девушки, большие красивые глаза. Они пылают радостью, излучают на меня таинственный магнетизм.
 Это любовь? - спрашивал я себя. Это любовь? - спрашивал глазами Зою. Но в ответ только тайна её взгляда. О любви ответа ещё не было. Мы вдвоём ищем ответ: настоящее ли чувство пришло к нам? Мы лишь познаём пришедшее чувство. Говорим, улыбаемся, смеёмся, но не говорим о любви. Мы ждём, что скажут нам наши сердца. Нам хорошо вдвоём, но так ли будет всегда? Я с нетерпением жду окончание танцев. Скорее бы уединиться на свидание, где будут говорить наши  сердца,  наши чувства.
После танцев мы идём медленно, рука в руке, счастливые, но ещё таинственные друг для друга. И вот первый поцелуй нового свидания. Теперь уже Зоя не отворачивает от меня своё лицо. Наши губы сливаются. Её глаза ласковые, добрые, смотрят в мои глаза. Чувствую, что ей хорошо со мной в этом поцелуе. У меня в душе растекается какое-то приятное тепло. А в голове - экспромты, экспромты. Они сочиняются мгновенно. Но я не говорю Зое вслух слова своих стихов, я передаю ей свои порывы душой, ласками, объятиями, поцелуями.
                Скорей мне в душу загляни
                И если в ней добро узнаешь,
                Тогда мне руку протяни -
                Ты тем же, что и я страдаешь.
                Послушай стук в сердце моём,
                Если услышишь унисон,
                Значит, едины мы вдвоём.
                Судьбе должны отдать поклон.
                Значит, из вечного огня
                Пришла к нам тайная услуга.
                Ты создана лишь для меня,
                И не найдёшь лучшего друга.

Погода не благоприятствовала нашему свиданию под открытым небом. Был ветер и метель мокрого снега. Укрыться негде. Как бы мне ни хотелось оторваться от её губ, расставаться с милым лицом, добрыми глазами, но надо было жалеть, беречь свою девушку. Уходя, я напевал новый свой экспромт:
                Всего лишь полчаса
                С тобою были вместе.
                Всего лишь полчаса,
                А встреча стала песней.

После второго свидания Зоя вошла ещё глубже в мою душу, и я верил, что это навсегда? Однако я давно убедил себя, что одной верой нельзя ни  в чём руководствовался. Надо точно знать, соответствие чувств действительности. И хотя мои чувства к Зое сильно воспламеняли разум, это не означало, что я был готов немедленно бежать в загс. Я осознавал, что  чувства должны быть проверены временем. Только после испытания их можно будет вслух высказать своё признание.
Поздно я стал познавать любовь.  Мне шёл 24-й год. И хорошо, что мои чувства были разборчивы, что любовь не пришла рано. Теперь не опасно было влюбиться. Я занял прочное положение в жизни. Относительно обеспечен, способен был содержать семью в достатке. Уверен в своём будущем.  Вообще в наше время ранние браки были редким явлением. Большинство юношей и девушек сначала заботились о создании своей собственной опоры в жизни, стремились закончить какое-то учебное заведение, приобрести профессию.  Лишь создав базу материальной жизни, они думали об устройстве семьи. У нас с Зоей эта база уже была приобретена. Нам ничто не мешало связать нашу жизнь. Но нужна была проверка не только чувств, но и совместимости наших характеров, морали.
В то время молодёжь в большинстве своём была прекрасна. Её главным достоинством было упорное стремление к самостоятельности, к труду, творению добрых дел. Коммунистические идеи вызывали в нас благородные порывы. Мы чувствовали себя частицами созидательной общенародной силы и были счастливы, что являемся  честными людьми, живём правдою и сознанием того, что всё, что нас окружает, является нашим, общим. Наш дом - не маленький уголок, а вся страна, наша семья - весь народ, наше дело - дело страны. Эти идеалы вошли не только в наше сознание, но и определяли наши отношения к людям, чувствам, на которых строились дружба, товарищество, сближение для совместной жизни.
  На этом строилась и любовь тех, кто хотел жить благородно.  Мы не могли любить людей мелочных, корыстных, эгоистичных. Я в Зое сразу почувствовал такой же порыв, какой испытывал сам - жить для общества, совершенствовать, облагораживать себя и всё окружающее. Единомыслие для дружбы, семейного союза очень важный элемент.
 Мне не хотелось, чтобы моя жизнь погрязла в мещанстве, обывательстве. С первых встреч я почувствовал благородное стремление Зои быть активным советским человеком, жить и работать  ради общего блага, а не корыстных целей. Это было важнейшим дополнением к её внешней красоте. Может ранее, именно, этого единства внутренней и внешней красоты я не мог рассмотреть в других  знакомых мне девушках и отвергал их.

ЭСКАДРИЛЬЯ БОЕВЫХ САМОЛЁТОВ

Между тем, моя служебная жизнь шла своим чередом. Она развивалась для меня очень благоприятно. Нашу эскадрилью перевели на боевые самолёты. При укомплектовании её на новый учебный год, произошла серьёзная перестановка лётного состава и некоторая смена в руководстве. Многие из моих старых товарищей остались летать на Як-11 или были переведены в  новые места службы, а нашу эскадрилью пополнили лётчики работающие на боевых самолётах. Технический коллектив оказался весь новым, а лётный - почти полностью обновился.
Я был зачислен в звено капитана Соловова. Лётчиками звена были старшие лейтенанты Эльгельдмар Вышемирский и Михаил Пупыкин. Оба семейные, между собой друзья. Их жёны  модницы гарнизона, тоже были подругами. Я неоднократно видел их в клубе полка на танцах без мужей, что меня  удивляло.  Это не в моих правилах.
Вышемирский произвёл на меня впечатление знающего человека, грамотного лётчика, но не серьёзного характером. Что-то наигранное было в нём. Разыгрывал из себя асса, носил планшет на длинном ремне, фуражка или шлемофон всегда лихо сбиты на бок. Всё знает, со всеми спорит. Голос - громобойный. Поведение - бесцеремонное. Большой остряк с придурковатыми выходками.
Пупыкин имел вид притуплённого человека, но был покладистым и благожелательным. Он не старался чем-то выделяться, работал тихо и скромно, хотя не всегда удачно.   
Причина того, что я из многих моих товарищей один оказался в эскадрилье боевых самолётов, мне была понятна.  Я уже прогремел на все ВВС в статье «Сталинского сокола», как  один из лучших лётчиков-инструкторов. Став инструктором эскадрильи боевых самолётов, я испытывал счастье. Огорчало лишь то, что снова оказался самым молодым среди  лётчиков эскадрильи. Только недавно, работая на Як-11, почувствовал  вкус опытного лётчика-инструктора, равного с другими и даже в чём-то их опережающим, как опять оказался среди более опытных сослуживцев. Мне хотелось быть равным,  но приходилось пребывать в  таком положении. У меня, стеснительного по природе, это вызывало служебный не комфорт. В тоже время, как и ранее, побуждало меня к серьёзной работе над совершенствованием своего лётного и методического мастерства на новом типе самолётов.
Жалко было расставаться со своими старыми товарищами, друзьями, но льстило то, что мне, как лётчику-инструктору, доверили  честь работать  на верхнем уровне нашей профессии, и что буду  обучать курсантов на боевом самолёте. Это более сложное и опасное дело, но тем оно и привлекало настоящих мужчин. Передо мной стояла задача не только быстро восстановить навыки пилотирования Ла-9, его боевого применения, но и в  короткие сроки освоить пилотаж с инструкторского сидения на Ула-9, обучение курсантов воздушным боям, боевым стрельбам по воздушным и наземным мишеням. Я срочно приступил к личной наземной подготовке, к сдаче необходимых зачётов, чтобы получить нужные допуски к этим полётам. У меня были напряжённые служебные дни, но я ежедневно думал о встрече с Зоей. Ждал этой встречи, хотя нам с ней суждено было встречаться только в выходные дни, когда Зоя приходила в город со своего отделения совхоза.
Мне нравятся растения, которые не дают так просто срывать с себя цветы, обороняют свои плоды острыми колючками. Нравятся и девушки, которые не дают раньше времени смять свой цвет. Ещё с первого свидания с Зоей, за то, что она так сопротивлялась моей настойчивости поцеловать её, я мысленно окрестил её именем растения, у которого прекрасные цветы и колючие иголки - «Кактус».
Однажды на свидании с Зоей я, разогретый поцелуями,  вошёл в страсть и попытался прикоснуться к её женским прелестям. Она остро среагировала на это. Встрепыхнулась, как испуганная птица, и резким движением оттолкнула меня.  Пронзила колючим взглядом, надула обидчиво губки и, опустив глаза, долго стояла в раздумье. Я понимал, что в своих порывах страсти переступил порог дозволенного, смутился перед её взглядом, осуждающим мои поступки. Ясно было, что, несмотря на то, что ей, как и мне, хотелось счастья интимного общения, она блюла свою честь. Ей  хотелось не мимолётного счастья, а на всю жизнь. Понимая её, я подавлял  свои мужские порывы. Старался отвлечь любимую от обиды рассказами о чём-то хорошем, добром и её душа отходила. Она  снова поддавалась моим объятиям. И опять мы пьянели от поцелуев. Мои шальные мужские руки снова стремились познать рельеф её прекрасного тела. В какой-то момент всё снова кончалось, как прежде. Она будто бы просыпалась, одёргивала меня.
Зоя никогда не теряла бдительности. Её стойкость  мне очень нравилась. Я  не добивался от неё большего, чем проявления своих добрых чувств к ней и познания её чувств к себе. Я тоже контролировал свои порывы и знал, что не позволю нарушить её моральные принципы. Но подсознательно  искал предел её женской слабости и не находил его.  Всё это было похоже на мою охоту за цветком кактуса. Потянешься к приятному и уколешься. Мне было одно понятно, что я ей нравлюсь. Она уже не хочет меня потерять, но и не хочет преждевременно признать себя покорённой. У меня сложилось по этому поводу стихотворение-экспромт:
                Распустив росточки-ручки,
                Кактус, милый мой цветок,
                Остро выставив колючки,
                Смотришь вниз под лепесток
                Что ж, что вид колючий строишь,
                Взглядом будто холодишь.
                Знаю: ждёшь и не уколешь,
                Хоть колоться норовишь.

В январе была неустойчивая погода. Полётов в ближайшее время не предвиделось, и мы корпели в классах. Это для меня было выгодным, так как многое надо было повторить из теории полёта и знания материальной части Ла-9 и УЛа-9. В ходе занятий я познавал значительно обновлённый коллектив эскадрильи.
Жизнь лётчиков, как всегда, была насыщена. Учёба, работа,  дискуссии, шутки. В перерывах между занятиями мы встречались  с ребятами других эскадрилий. Болтали на разные темы. Например, кто-то вычитал, что в магазинах Шанхая царит необычайное оживление. Из СССР прибыли красочные и добротные ткани.
- А чего ж их у нас нет? - спрашивает Пупыкин.
- А вы знаете, что  в серийное производство уже запускают вертолёт Ми-1, конструктора Миля? - говорит кто-то.
- Курица не птица, вертолёт не самолёт, - тут же острит Гацкевич.
- Это не для нас, а для сельского хозяйства.
 Как всегда бывает, среди пополнения эскадрильи нашлись хвастливые «ассы». Они охотно рассказывали мне  о своём высоком профессионализме, совершенстве в овладении пилотированием и боевым применением  Ла-9, что они могут на нём творить чудеса и что для меня будет долгим путь, чтобы достичь их уровня. Среди этих «ассов» выделялись Довбыш и Вышемирский. Оба образованные, начитанные, с развитым чувством юмора и хорошо подвешенными языками. Общительные, остроумные, но постоянно желали показать в чём-то своё превосходство над другими.  Они были всегда в центре коллектива. Их хвастовство, насмешки над другими не добавляли им авторитета. Капитан Грибков, который недружелюбно к ним относился, глядя на них,  сказал мне:
- Так уж водится - хорошее  всегда обрастает дерьмом.
А мне коллектив всегда интересен разнообразием. Юмористы, болтуны и хвастуны нужны в коллективе для разрядки напряжённости среди серьёзных дел. Они снимают напряжение в обществе, создают  весёлую, непринуждённую обстановку. Я это любил и относился к хвастовству и юмористическим подковыркам Довбыша и Вышемирского сдержанно. Сам мог в ответ остро подковырнуть любого,  поставить в смешное положение тех, кто хотел этого мне. На шутку всегда отвечал шуткой. Это меня уравнивало в их среде.
Но за равенство в профессиональной выучке мне надо было ещё побороться. Я верил им, что они могут на Ла-9 творить чудеса, но не верил, что к этому для меня долгий путь. Чтобы быстрее пройти путь до высокого мастерства овладения Ла-9, я  использовал каждую минуту для познания необходимого в теории и практики.
Однако обязанности офицера отнимали время. Дни были насыщены не только учёбой, но и разными мероприятиями, собраниями, совещаниями, всевозможными нарядами. Да и холостяцкая жизнь оставляла мало времени. Друзья тянут: то в чайную выпить, чтобы расслабиться, то в биллиардную, то в шахматы сыграть, в преферанс «пульку расписать». И всё это было необходимо, как для общения с друзьями, так и для развития. Нельзя было замыкаться только на службе, чтобы не осолдафониться. Нельзя было отдаваться только лётному делу, техническим знаниям, чтобы не стать сухим технарём, потерять гуманитарные  знания и качества. Нельзя было пропускать фильмы, не читать художественную литературу. Культура советского общества настолько быстро росла, интеллект общества развивался такими темпами, что, ограничив своё к ней соприкосновение, можно было оказаться в числе невежд.
Испытывая  подобную загруженность, Лёша Барабаш говорил:
- Эх, дала бы судьба мне мозги Маркса, волю  Сталина, а язык  Пушкина. Тогда я всё бы знал и всё умел.
Игорь Довбыш жил на одной со мной улице, через дом. Он часто приглашал меня к себе, как холостяк холостяка выпить коньяку, сыграть в преферанс. Я не любил играть в денежные игры, которые развивают у людей не столько азарт, сколько алчность. Мне не нравились игроки с шулерскими повадками, которые садились за стол не для того, чтобы обыграть партнёра, а для того, чтобы его объегорить. Поэтому в преферанс я играл только с людьми бескорыстными. Игорь оказался именно таким. Он играл честно. К тому же был гостеприимным. В присутствии гостей создавал подчёркнуто оригинальную культурную обстановку во всём. Поэтому у него я нередко просиживал до позднего часа, расписывая «пульку» и посасывая коньяк.
Мы любили юмор. Его в нашей жизни было достаточно, как на службе, так и на квартире. Неделю не являлся домой наш хозяин.
- Куда Петрович пропал? - спрашиваю Ивановну.
- В вытрезвителе ночует. Домой не хочет идти. Там у него друзья, а тут я ему заклятый враг, - смеётся Ивановна. - Мой милый, как выпьет, так сам идёт ночевать в вытрезвитель, а не домой.
   В эту ночь поздно, когда мы уже засыпали, послышался стук в дверь. Ивановна проснулась, кряхтя, поднялась и пошла в коридор. Долго звенела там вёдрами. Потом брякнул откинутый крючок двери, раздался шум воды, словно водопад, и звон упавшего ведра. Я вскочил - не бандиты ли какие ворвались? Нет. На пороге от смеха трясётся Ивановна, а к стене прижался мокрый с ног до головы  Петрович.
- Что случилось? - спрашиваю взволнованно.
- Да вот милого встретила холодным душем.
- Дура! Я же трезвый, - ворчит Петрович.
- Такого не бывает. Раздевайся и иди спать. На завтра работа есть. Заказали шифоньер сделать.
Мы знаем, что теперь Петрович будет несколько дней безотлучно работать дома над шифоньером, а потом опять запьёт, и ночевать будет ходить в вытрезвитель.
Утром идём с Лёшей на службу. Лежит какой-то человек  на дороге. Присмотрелись - пьяный. Лёша говорит:
- Глянь, как много в стране стало народу - на земле валяются.
Заскрипела калитка. Вышла женщина. Посмотрела на пьяного, всплеснула руками:
- О, господи! Мой!
- Не дотянул бедолага до «аэродрома» десять метров, - говорит мой друг, и мы смеёмся над нашей жизнью, в которой так часто переплетается горе с юмором.
15 февраля выпал лётный день. Аэродромные службы сумели подготовить лётное поле к работе. Расчистили грейдерами снег. Укатали катками грунт. Начали летать среди сугробов. Я сделал шесть полётов на Ула-9 по Курсу боевой подготовки. Рад был снова ощущать в руках мощь боевого истребителя.
 Но радость была не долгой. На следующий день началась пурга, расчищенную полосу  замело. Аэродромщикам со своей техникой не удавалось победить стихию. Мы снова одетые в лётное обмундирование сидели  в классах и поглядывали в небо, ждали благоприятной погоды.
Я старался разумно использовать непогоду. У меня выходил срок кандидатского стажа в члены коммунистической партии. Надо было собирать рекомендации, писать заявление в парторганизацию о приёме в члены ВКП(б). Быть членом великой революционной партии было честью. За свою 24-летнюю жизнь в нелёгкое время становления нашего социалистического Отечества я убедился в порядочности членов партии, их преданности делу борьбы за укрепление социализма, как самого справедливого строя в мире. Был свидетелем их самоотверженности и подвигов в борьбе и труде за улучшение жизни трудящегося населения. Правоту коммунистов ярко демонстрировал экономический взлёт и культурный расцвет нашей Родины - страны трудящихся свободных от эксплуатации. Я видел огромное влияние СССР на освобождение других народов мира от своих национальных угнетателей и внешних поработителей. Весь мир жил мощным движением к прогрессу по пути демократических и социалистических преобразований.
Мне не пришлось ломать голову, чтобы найти тех, кто бы мог рекомендовать меня в партию, поручиться за меня. Узнав, что у меня заканчивается срок кандидатского стажа, дать мне рекомендации вызвались сразу несколько коммунистов, в том числе командир эскадрильи,  замполит и секретарь парторганизации. Ни у кого не было сомнения в том, что я достоин быть членом партии.
Подготовка к вступлению в члены ВКП(б) значительно увеличила на меня нагрузку. Надо было хорошо повторить историю ВКП(б), изучить ещё раз досконально программу и устав партии, хорошо знать внутреннюю и внешнюю политику, международное положение. Отбор в партию был строг. Мне предстояло пройти через партбюро и партсобрание эскадрильи, партком и партсобрание полка, затем - партийную комиссию училища. Каждая из этих инстанций - строгий экзамен на политическую зрелость, знание жизни и своего долга перед коллективом и народом.
 Но самым главным в этом экзамене являлись моя жизнь, практические дела, успехи в службе, труде на благо Отечества. А мне в период приёма в партию предстояли многочисленные зачёты по теории полёта и технике самолёта Ла-9, сдача зачётов по многим дисциплинам на весенней сессии, практический ввод в строй на Ла-9, выполнение плана по Курсу боевой подготовки, практическая работа по обучению и воспитанию курсантов. Всё это надо было пройти без сбоев, показать хорошие результаты.
На всё это накладывалась ещё и всё возрастающие чувства к Зое, которой я старался  по зову сердца уделять  больше внимания и времени. Перед ней как бы сдавал экзамен на идейность и поведение коммуниста, так как понимал, что и она  оценивает насколько я честен, порядочен. Ведь она учитель и воспитывает учеников в советском, коммунистическом  духе. Я тоже должен перед ней выглядеть  воспитанным человеком в советском духе.
В то время наша молодёжь формировала свои идеалы на  благородных коммунистических идеях, на нравственно выдержанной народной литературе и народном искусстве, на классике всех веков, отражающей образцы бескорыстия, справедливости,  коллективизма, товарищества и братства. Полки советских магазинов были заполнены книгами, нотами, грампластинками музыкальных произведений, воспевающих  свободу людей труда, их правду, бичующих эгоизм, индивидуализм, корысть. Мы чуть ли не ежедневно смотрели фильмы, воспевающие жизнь тружеников. Постоянно читали о боевых подвигах наших современников, выходцев из простого народа, таких, как лётчики трижды Герои Советского союза Александр Покрышкин, Иван Кожедуб, комсомольцы-герои: Зоя Космодемьянская, Лиза Чайкина, Александр Матросов, Юрий Смирнов, краснодонцы-молодогвардейцы и др. Мы слышали ежедневные сводки о трудовых подвигах советских людей: шахтёрах Алексее Стаханове, Никите Изотове, машинисте паровоза  Петре Кривоносе, Герое соцтруда трактористке Прасковье Ангелиной... Мы поклонялись героям войны и труда. Не сказочные царевны и принцы, не мифические боги и богини, а простые люди-труженики были нашими идеалами. Передовые люди общества, герои труда и творчества связывали свою жизнь с коммунистической партией, так как её нравственные принципы соответствовали их духу. ВКП(б) была партией революционеров, тружеников, героев. Коммунисты являлись  передовым отрядом советского народа, его трудовым авангардом. Герои жили среди нас. Они нас учили и воспитывали. На них равнялась вся страна. В дни моей подготовки к вступлению в партию ткачиха Купавны Мария Ремнёва выступила с инициативой изыскать на каждом рабочем месте дополнительные резервы для улучшения всех показателей производства. Мы этот вопрос обсуждали на партсобрании и тоже старались изыскать такие резервы.
Мне хотелось быть настоящим самоотверженным тружеником в своём деле, достойным звания коммуниста. Я уже определил, что мой долг трудиться там, где нужнее всего было для  страны, делать то дело, в котором более всего она нуждалась. Стремился проявить себя в деле подготовки лётных кадров, настоящих защитников Отечества и, если возникнет необходимость, самому показать пример самоотверженной защиты Родины в боях.
 Для меня  слово «коммунист» означало высшее качество человека, его нравственности и духа, руководствующегося в своей жизни возвышенными мотивами, неустанно борющегося за социальную справедливость, построение такого общества, где бы она торжествовала во всём, являлась основой общественной жизни. Главную черту коммуниста я видел в его  бескорыстии. В нём все должно быть высоконравственным. 
 Готовясь к приёму в партию, я строго оценивал собственные качества, сверял их с требованиями к коммунистам устава ВКП(б). Основные свои пробелы видел в знании социальных наук и потому много читал политической литературы, следил внимательно за событиями в стране и за рубежом. А событий было много радостных и печальных. Наряду с успехами во всех отраслях народного хозяйства СССР, сельская валовая продукция в 1951 году по отношению к 1950  упала на 1,4 миллиарда рублей. Это беспокоило партию. Тревожным было международное положение. В Корее американские и лисынмановские войска захватили город Хвенсон. Корейская народная армия и китайские добровольцы терпели поражение, и ясно было, что нужна военная помощь СССР, в том числе более активное  участие непосредственно в боях советских военных, особенно, авиаторов. Американцы наращивали там количество атомных бомбовозов - «летающие крепости» Без нас с этой техникой корейцам и китайцам не справиться. Всем было понятно, что в Корее решался не частный, а глобальный вопрос: кто кого потеснит на планете,  мировые прогрессивные силы возьмут верх над реакцией или наоборот. Мы не могли быть в этом безучастными.
Мировая реакция пыталась наступать по всем направлениям, в том числе, делала попытки обелить фашизм и очернить коммунизм. США подняли вопрос об убийстве в годы войны в белорусских лесах под Катынью 4,5 тысяч польских военнослужащих. Они в период освобождения в 1939 году Западной Белоруссии советскими войсками, оказались пленными СССР. Потом при отступлении наших войск оказались на оккупированной Германией территории. В США выдвинули версию, что польских офицеров якобы расстреляло перед оккупацией советское КГБ. Проведя расследования этого факта, комиссия опровергла эти вымыслы.  Была опубликована статья члена комиссии митрополита Крутицкого и Коломенского Николая Ярушевича под названием «Голос свидетеля». В ней говорилось: «Правящие круги США в своём безудержном стремлении клеветать на мою Родину, выступили с новой чудовищной провокацией. Своей акцией по поводу так называемого «катынского дела» они хотят - как правильно понял весь наш народ - реабилитировать гитлеровских преступников, организовавших убийство нескольких тысяч польских офицеров и солдат; они хотят вбить клин между польским народом и народом моей страны»
СССР предложил западным странам обсудить вопрос о послевоенном мирном договоре, который бы предупредил возможность возрождения германского милитаризма.
Со времени знакомства с Зоей у меня появилась личная жизнь. Раньше я отдавался только учебе и службе. Не знал, что такое личная жизнь. Всё у меня было неотделимо от службы. Теперь у меня была и любовь, очень личное дело, самое необходимое для счастливой жизни. Жизнь моя разделилась надвое. Я старался выполнить с честью свой долг по  службе и стремился  вдоволь получить радости от наших  отношений с Зоей. Свидания с нею были главным содержанием моей личной жизни. Но они у нас были редкими. Она не всегда приходила на танцы. Иногда  уезжала наведать свою одинокую маму. Ездила в Ростовский педагогический институт, в котором училась. Каждый раз она меня предупреждала, когда будет в Зернограде,  а когда не сможет быть. Ждать целую неделю дня свидания было большим испытанием, а когда время ожидания растягивалось на две недели - тягостной тоской.
 Зато наши редкие встречи были очень сладкими. Старались нацеловаться. Она мне часто снилась. Просыпался разочарованным, что всё это только сон. Очень скучал по ней, думал и писал потаённые мысли в стихах:
                Закружились хороводы
 Моих дней прекрасных встреч.
                Встречи - миг.  Судьба - на годы.
                Как их радость уберечь. 

Дождавшись  субботы, иду на свидание с Зоей. Вспомнил нашу первую встречу на танцах и сочинил короткое стихотворение:
                Встреча первая - не свидание.
                Встреча первая и понимание.
                Ты, как добрый друг,
                Как цветок в весне,
                Улыбнулась вдруг:
                Хорошо так мне.
                И теплом вошла в душу искренность.
                Чувством нежности сердце вылилось.
                Встреча первая - дело случая.
                Стала ты тогда мне всех лучшая.

Написал это стихотворение и вспомнил, что, будучи в отпуске, я хотел забыть её, решив, что ещё надо повременить с выбором невесты. Но она не выходила из моей памяти и, возвращаясь из Москвы, я в пути набросал  несколько строчек об этом. Нашёл тот листик бумаги. Читаю своё откровение:
                Хочу забыть, а всё живу тобою.
                То слышу голос твой, то ощущаю руки.
                Мне кажется, что я уже не скрою
                Ни боли, ни тоски, ни радости, ни скуки.
                В каком-то я бреду. Хожу и жду чего-то.
                Твои глаза мне постоянно светят.
                Так будет день, второй, десятый, сотый...
                Пока на мою боль твой голос не ответит.

Теперь я радовался, что её голос ответил, что я не смог её забыть, что она приносит мне радость своими свиданиями и надеждами на наше хорошее будущее...
Однако у меня был потенциальный соперник, высокий, красивый студент - Виктор. Он считался первым студентом сельхозинститута. Был сталинским стипендиатом. Обладал  сильным голосом. Часто в ночи в его исполнении была слышна песня  «Оксана! Оксана!», которую он очевидно очень любил. Виктор ранее меня познакомился с Зоей. Провожал её. Но Зоя, встретившись со мной, сразу отдала предпочтение мне. Я замечал переживания Виктора, его недружелюбные ревнивые взгляды на меня, постоянное  стремление выбрать момент, чтобы пригласить Зою на танцы или как-то случайно поговорить с ней. Мне в душе даже было жалко «бедного студента» и неловко, что «перешёл ему дорогу». Но, познав  добрые чувства Зои ко мне, я понял, что у неё к нему симпатии не было. Однако тень Виктора пока присутствовала в наших отношениях. Я не расспрашивал у Зои, как она к нему относится теперь, но у меня всплывала мысль: почему она предпочла меня, а не этого красивого парня? Я красивее? Или потому, что он ещё не состоятельный студент, а я уже состоятельный?  Она меня выбрала из чувства или по расчёту? Я верил в первое, но давал Зое возможность проверить свои чувства и сделать окончательный выбор. Не хотелось, чтобы она ошиблась в выборе и потом когда-нибудь вспоминала бы о своём знакомом и жалела, что не связала с ним судьбу.

ПОРОГИ  ЖИЗНИ
 
Некоторым офицерам ко дню Красной армии начали писать представления на присвоение очередного воинского звания. Офицеры, у кого вышли сроки званий, волновались - представят или не представят. Ходили к адъютанту, расспрашивали его.
 По положению, как вступившему в должность инструктора сразу после окончания училища, меня тоже должны были представить, но никто из начальников со мной на эту тему не заговорил. Я же напомнить командирам об этом положении постыдился, и не был представлен к званию. Так поступили и  мои однокашники и в других эскадрильях. Никто не смог переступить порог скромности.
 Когда ряду офицеров были присвоены очередные звания, вспомнили начальники и обо мне, но было уже поздно. Меня же командиры и упрекали:
- Что же ты не напомнил о себе?
- О подчинённых должны помнить начальники, - отвечал я....
На это командир звена Соловов сказал:
- Леонид, о сёбе надо думать самому. Подошёл бы и сказал.
- Я считаю, что выпрашивать звания не скромно.
- Скромность тут неуместна. Надо бороться за то, что тебе положено.
Порог скромности в своей дальнейшей  жизни я так никогда и не переступил. Причиной этому была не столько моя стеснительность, сколько мои принципы: не оценивать самому свои достоинства и заслуги, пусть оценивают их другие; всю энергию отдавать делу и не тратить её на собственную карьеру. А некоторые офицеры придерживались других принципов. Они значительную часть своей энергии тратили на то, чтобы пробить себе очередное звание, должность, обойти других. Постоянно напоминали командирам о себе, о том, что  выходит срок звания, что  должность уже хорошо освоили и готовы на повышение. Пытались казаться лучше, чем они есть. Меня удивлял их карьеристский напор, и я подшучивал над ними по этому поводу. Но это их не смущало. Они смотрели на меня  как на наивного человека. Вышемирский говорил мне, улыбаясь:
- Карьера строится на конкуренции. Если ты не обойдёшь  друга, то друг обойдёт тебя. Карьеру надо пробивать лбом.
- Не лбом, а локтями, - добавил Довбыш, смеясь. - Карьера - красивая женщина. За неё драться надо. Я рассчитал. Чтобы стать маршалом, надо в одном звании ходить не более двух-трёх лет и не более такого же срока - в одной должности. Иначе не успеешь пройти этот длинный путь в мирное время. Ведь надо ещё  закончить академию ВВС и академию Генерального штаба.
- О, ты даже стратегию наметил в достижении карьеристской цели, - заметил я ему.
- А как же иначе. Чтобы достичь цели, надо спланировать свою жизнь с учётом её, наметить рубежи.
- Чтобы пробиться в маршалы, надо быть не пароходом, а ледоколом, - смеялся  Пупыкин.
Миша был скромным человеком, он не любил выделяться.
- Ледоколом надо быть в отношении товарищей, а в отношении начальства - льстецом, - уточнял  Довбыш
Я воспринял слова Игоря как шутку, потому что  никогда не замечал в нём проявления лести. Да и вообще в нашем коллективе   не замечал льстивых офицеров.
- Карьеризм должен быть присущ всем офицерам, - делал вывод Вышемирский. - Мне он присущ и это естественно.
Мне не нравилась такая логику. У меня не было больших карьеристских планов. Я пока был увлечён той лётной работой, которая мне выпала. Вопрос карьеры предпочитал отдать на суд времени. Время покажет, на что способен, каких рубежей смогу достичь в лётном мастерстве и в способности руководить воинскими коллективами. Всё это мне  давалось пока не трудно, а как будет дальше, я не знал и не хотел предугадывать. И если я огорчился по поводу не представления меня на очередное звание, то только по причине несправедливости, а не карьеры.
Что же касается движения по службе, то никто не знает порог своих способностей. И трудно было предположить, кто на какой уровень службы выйдет. Я тоже не знал свой порог. Он познаётся в ходе практики. Можно мечтать о многом, но выше порога своих способностей не прыгнешь,  думал я, хотя уже тогда видел, что некоторых командиров жизнь выносила за пределы их порога способностей. По этому случаю вспомнился полковник Рябоконь. В годы моей курсантской жизни он был снят с должности командира какой-то дивизии и назначен заместителем начальника нашего училища. На его место был назначен некий генерал. Рябоконь был откровенным человеком и говорил о себе:
- Я дивизию развалил так, что после меня ни один генерал её не восстановит.
Сдав все необходимые зачёты и получив допуск к личной тренировке на самолёте Ла-9, я, в конце февраля, получив контрольные полёты и начал самостоятельную тренировку на боевом самолёте. Но снова испортилась погода и почти неделю нам трепала нервы. Лишь в начале марта загудело небо ревом мощных моторов. На полёты мы выходили до рассвета, чтобы прихватить утренний морозец, успеть полетать по замёрзшему грунту. Но поднималось солнце, мороз спадал, грунт таял, и полёты прекращались.
Вскоре я начал тренировки на двухместном Ула-9 с инструкторского сидения. Первый же полёт произвёл с посадкой точно у «Т». Зарулил для получения замечаний от  замкомэска Прибыткова, обучающего меня. Прыгнув на крыло, он сказал:
- Отлично! Молодец, Лёша! Так и летай.
Так я и летал на виду у всех опытных лётчиков, зная, что многие из них  ревностно следят за мной, чтобы судить потом мои ошибки. Но судить было почти нечего.
- А ты, в общем-то, умеешь садиться, - говорил мне Довбыш,  - Но ты сейчас очень стараешься, внимательно смотришь за землёй. Потом будешь летать хуже. Начнёшь зазнаваться, отвлекать взгляд от земли. Это я по своему опыту знаю.
 - Зазнаваться нельзя. Самолёт строгий. Накажет, - ответил я.
- Мы, инструкторы, по положению обязаны быть ассами. Мы должны уметь сажать самолёт, не глядя на землю. Я землю уже задницей чувствую.
- Смотри, не поцарапай её об землю, - подколол я его.
- Геля, - обращается Игорь к Вышемирскому. - Ты, глянь! Салага  позволяет уже шутки над нами шутить.
- Го-го-го, - ответил тот диким смехом, радуясь, что я так подколол его соперника по хвастовству.
Подошёл Прибытков. Взял меня за руку и отвёл в сторону, якобы для разбора моих полётов. Тихим голосом мне говорит:
- Ты не слушай этих «ассов». А то они тебя научат... Летай так же, как летаешь. На зависть им. Может, с них спесь сойдёт.
Мне было ясно, что они надоели Прибыткову своим хвастовством. Но я всё же их не чурался, потому что они весёлые. Сам не пропускал ни одного промаха сослуживцев, чтобы не пошутить над ними.
В один из лётных дней старт был разбит так, что взлёт самолётов производился в сторону отделения совхоза, где работала Зоя. Я внимательно присмотрелся с неба к его расположению. Приметил где школа, и каждый раз, пролетая над нею, смотрел, не выйдет ли моя любимая. Однажды увидел детишек на перемене и её среди ребят. Она, как и ребята, повернула голову в сторону самолёта. Мне открылось ставшее дорогим её лицо. Я был очень этому рад и подумал: интересно, вспомнила ли она обо мне, увидев самолёт?
На первом же свидании рассказал ей, что видел её с воздуха. Она удивилась, но глаза её засверкали радостью.
- Да! Увидел? И узнал меня.
- Конечно. Мне «сверху видно всё, ты так и знай», - сказал я ей  словами песни из кинофильма «Небесный тихоход»
- Правда?
- А ты думаешь обо мне, когда видишь самолёт?
- Я всё время думаю о тебе, - прошептала она.
Приятно было слышать такие слова. Для меня это много значило. Я ей нравлюсь - это уже факт. Но я старался вести себя так, чтобы не выглядеть лучше, чем есть. Пусть всматривается и полюбит таким, настоящим, а не поддельным.
- Я тоже о тебе постоянно думаю, - прошептал я ей и, крепко обнимая,  стал целовать.
Я чувствовал прилив обоюдной любви. Мне казалось, что наши сердца прежде нас нашли друг друга. Мы ещё не осознали свои чувства, всё присматриваемся, а сердца уже поют друг другу серенады. В поведении Зои также не замечал никакого притворства. Она не  пыталась, как другие, быть лучшей, чем есть. Знала цену своей природной красоты, морали и этики.
 Идя на полёты, я мысленно всегда просил ветер дуть со стороны совхоза, чтобы снова взлёты были в его направлении, и можно было пролетать над школой. Очень огорчался, если ветер дул с других направлений. А это было чаще, так как господствующие ветры у нас были восточные, а отделение совхоза располагалось на юго-западе. Поэтому мои ожидания повторно увидеть с неба дорогое лицо редко осуществлялись.   
Потом разгулялась весна. Потекли ручьи. Аэродром надолго вышёл из строя, и видеть Зою я мог только в выходные.
Начался процесс моего приёма в партию. Меня вызывают на партбюро. Иду уверенно, не боясь каких-то сложностей. Выступили все рекомендующие. Дали мне прекрасную характеристику.
- Коммунист - это человек, у которого душа постоянно болит за дело, - сказал командир эскадрильи майор Лобанов. - Великодный, именно, такой человек. Предлагаю принять.
Но члены бюро похвалами рекомендующих и командира не ограничились. Начались  вопросы. Они старались проверить мои знания по программе и уставу партии,  внутренней и внешней политике,  моей профессии. Были озабочены тем, чтобы представить меня на собрании в полной готовности и самим не получить упрёк от коммунистов за недостаточную мою подготовку. Поэтому экзамен оказался строгим. Я ответил на все вопросы  и удовлетворил бюро, но вышёл потный, раскрасневшийся.
- Ну, как? - интересовались мои товарищи.
-.Первый экзамен сдал.
- А чего раскраснелся?
- Жарко было. Старался... Не могу быть проигравшим.
Я очень дорожил общественным мнением о себе, хотя никогда не стремился всем нравиться. Главным для меня было не оказаться в чём-то невеждой.
На следующий день перед партийным собранием эскадрильи я весь день листал газеты, чтобы не упустить никаких событий в стране и в мире. В Корее народная армия и китайские добровольцы отступили уже на 38-ю параллель. Из-за сепаратных договоров США были распущены Дальневосточная комиссия и Союзный совет. Нами расформирован Приморский военный округ. Его войска вошли в Дальневосточный военный округ. Надо было понимать, что это сделано в целях концентрации войск на случай авантюр США на наших границах. Значит, наше правительство не исключает возможность нападения  США  на  Китай или СССР. Вступил в силу пакт, подписанный 1 сентября 1951 года в Сан-Франциско между США, Австралией и новой Зеландией. Этот блок был направлен против социалистических стран и освободительного движения в Юго-Восточной Азии.
На партийном собрании меня попросили рассказать подробно биографию. Рассказал подробно. Хотя какая у меня биография: школа, училище, год службы офицером. Но у меня много родных и двоюродных братьев и сестер, дядей и тётей. И надо было рассказать, что никто из них не был  судим, не выезжал за границу, не состоял в других партиях, не воевал на стороне белых, не служил в оккупации в немецких структурах  и пр. Обо всём этом я и рассказывал, не скрывая и того, что отец исключён из партии и осуждён.
- Подробнее об отце, - говорит представитель парткома полка.
Рассказал подробно,  что исключён отец из партии за то, что не сумел сохранить  в годы оккупации партбилет, а осуждён за выявленные недостачи в его учреждении, где он проработал экспедитором  всего шесть месяцев. Вижу, у представителя парткома лицо стало суровым. Подумал, что этот человек может мне усложнить вступление в партию если не сейчас, то на парткоме.
О международных событиях, которым я много уделил внимания при подготовке, меня не спрашивали. Были вопросы по обучению и воспитанию курсантов. Их мне задавал Вышемирский, сам ещё молодой член партии. Он даже выступил и обратил моё внимание на то, что обучать курсантов на Ла-9 очень трудно, но ещё труднее воспитать курсантов, идейно закалить их «до стали».
Майор Неешхлеб, видимо, никак не желая забыть мои хулиганства на Як-11, пристально вглядываясь в меня, сказал:
- Я верю в твои способности и твой разум. Но наша профессия  - очень опасная воронка. Она  засасывает лётчиков в свою глубь. Остерегайся этого. Не увлекайся. Азарт в воздухе не уместен. Во всяком полёте нужен только точный расчёт.
Лётчики улыбались. Не всем была понятна речь замполита о воронке. Но я его хорошо понял. Неешхлеб не совсем был мне симпатичен, так как любил назидательный стиль работы. Но нельзя было не признать того, что он заботится о моём благополучии, не спускает с меня глаз, чтобы я не допустил новых опасных поступков. Он, как замполит, нёс прямую ответственность за политико-моральное состояние личного состава эскадрильи, особенно, за дисциплину и жизнь лётчиков.
Для обучения на Ла-9 я получил лётную группу из шести курсантов. Изучил их характеристики, побеседовал с каждым. Курсанты, как всегда, очень разные, как  внешне, так и по характеру, развитию, усвоению программ. Одни вертятся на занятиях, мельтешат, как бабочки, другие словно приросли к скамьям. Одни реагируют моментально на вопрос, другие - хмурятся, думают. Уже по их поведению можно было определить более способных и менее восприимчивых к знаниям и делу. Но у всех горят глаза - жаждут полётов. На наземной подготовке стараются всё познать.
Я много уделял внимания тренировкам курсантов в кабине, обучению действиям в аварийных ситуациях. Это им  нравилось. Не лишены были мои курсанты юмора. Они шутили по поводу моих замечаний: «Не рассуждай! Действуй!», «Не думай, соображай мгновенно». Один курсант долго не мог ответить на мой вопрос. Слышу шёпот его соседа: «Говори! Потом  будешь думать!». На перерыве между собой вели такой разговор:
- Не рассуждай, не думай. А как же быть?
- В цирке собака ж не думает, а всё делает правильно. Рефлекс отработать надо на каждый сигнал прибора и команды.
- Горе от ума. Потому, что ум вырабатывает мысль. А это длительный процесс. Рефлекс обеспечивает самое краткое время от сигнала к действию.
- Как это? Не понимаю.
- Горе от ума, а без ума - совсем  беда. 
В ходе теоретической подготовки можно предположить способности курсанта, но ещё трудно предугадать его успехи в воздухе, степень усвоения лётной практики. Авиация любит отважных, инициативных людей, способных действовать в экстремальных условиях. В воздухе свои законы. Там степень способности определяют не только знания, желания, но и важнейшие данные, необходимые лётчику для работы в воздухе. Главные из них: мужество, быстрая реакция на все явления в скоротечном движении, умение мгновенно принимать решения, действовать без растерянности, точно. Многое определяет то, насколько быстро и прочно вырабатываются эти лётные навыки, нужные рефлексы, автоматизм действия.
   В воздухе человеком управляет не столько сознание, сколько подсознание. Внутренняя сигнальная система лётчика должна работать быстро, чтобы он мог опередить своим действием внешние явления, воздействующие на самолёт. Он должен принять решение не тогда, когда сигнал пришёл в мозг и закончил выдавать информацию, а тогда, когда он только  начал давать информацию. Сигнал понимать должен с первой буквы, а не ждать, когда придёт последняя буква.  Мыслить с опережением - суть интуиции. Если человек не обладает такими качествами, то лётчиком ему не быть даже при самых высоких теоретических знаниях и стремлении летать.
Я с большим желанием  обучал тех, кто стремился учиться,  быть отличным лётчиком. Легче, конечно, обучать тех, кто  обладает всеми необходимыми природными данными. Трудными являются курсанты, не способные достичь интуитивного мышления, предвидения обстановки, автоматизации рефлекторных действий. Тяжело обучить лётному делу тех, кто не может преодолеть боязнь скорости, высоты, скоротечно изменяемой обстановки, мощной вибрации самолёта, кто страшится глубоких пикирований и вертикальных горок, не в состоянии освободить себя от скованности, нервного напряжения в воздухе. Трудными являются и те курсанты, у кого слабо развит  вестибулярный аппарат, кто теряет пространственную ориентировку при энергичных маневрах в воздухе по направлению и высоте, слабо соображает в перевёрнутом или другом необычном положении. Почти невозможно вернуть к мечте стать лётчиком тех,  кто по трусости или разочарованию решил  уйти из училища. Лётчик-истребитель - профессия высокого развития всех человеческих качеств и, прежде всего, боевой целеустремлённости, инициативы, активности, мужества, отваги, воли, находчивости в принятии верных решений в критической ситуации боя.
Я настойчиво занимался  даже с самыми трудными курсантами. Было интересно проявить свои педагогические способности, именно, на наиболее трудных. Обучая их, я впадал в педагогический азарт и, получая положительный результат,  очень радовался своему успеху. Однако задумывался и над мнением некоторых инструкторов, что надо готовить воздушных бойцов из наиболее способных по природе курсантов, а не вытягивать за уши в лётчики трудных. Для неспособных быть лётчиками-истребителями есть другие пути. Но мне было жалко ломать мечту молодых людей.
Субботний день. Я настроился на свидание с Зоей. Прихожу на службу, и вдруг Вышемирский мне говорит, что просил адъютант передать мне, чтобы я сегодня  заступил дежурным по полку. Я был расстроен. Зоя придёт вечером на танцы, а меня нет. Но что поделаешь. Служба есть служба.  Иду к адъютанту.
- Почему я вдруг  должен идти в наряд?   
Адъютант посмотрел на меня удивлённо. Потом улыбается:
- Да потому, что сегодня первое апреля.
Я сообразил, что меня купили. Иду на занятия. Все хохочут.
- Ну... Испугался, что на свидание не попадёшь.
- Да нет. Расстроился, что на такой хороший концерт Зое придётся идти без меня, - решил я  отыграться.
- Какой концерт?
- В городском клубе. Ростовские артисты приезжают.
И мне поверили. Первый забеспокоился Вышемирский. Пошёл предупредить жену. В городке быстро распространилась эта новость. Женщины стали готовить наряды. В ходе занятий я уже и забыл о своей шутке, но на обеде все говорили о предстоящем концерте. Я заволновался, что поднял весь гарнизон. Чтобы отыграть шутку назад, спрашиваю громко Вышемирского:
- А кто сказал, что будет концерт?
- Да ты же утром мне говорил.
Я  строю удивлённую рожу, пожимаю плечами.
 - Я говорил в том смысле, что апрельские шутки превратят сегодня танцы в настоящий концерт.
- У-у-у! - завыли женатики.
Поднялся общий смех. Но капитан Смирнов решил не ослаблять концертный настрой товарищей.
- Не слушайте Великодного. Концерт будет. Только не эстрады, а филармонии.
Пришёл вечером в клуб. Там необычно много публики, в основном офицеры с жёнами. Забит буфет. Некоторые, узнав, что концерта не будет, решили усилить веселье спиртным. Шёл активный обмен анекдотами. Рассказывает Довбыш:
- Муж и жена лежат в постели. Жена шепчет: «Милый, ну возьми же меня». Тот ворчит в ответ: «Спи. Я никуда не еду».
Общий хохот. Тут же отвечают анекдотом на анекдот:
- Ростовчанка спрашивает одессита: «Это правда, что в Одессе всегда отвечают вопросом на вопрос?» Одессит: «Кто вам это сказал?»
Снова смех и очередной анекдот:
- Рано утром отходит от остановки трамвай. Следом бежит женщина и кричит: «Люди, остановите! Я на работу опаздываю!»  Пассажиры кричат вагоновожатому, и тот останавливает трамвай, открывает дверь опаздывающей на работу. Женщина заходит, тяжело переводит дыхание. «Фу, ты, господи! Успела таки. Граждане приготовьте для контроля ваши билетики!»
Я встретился с Зоей. Вечер был очень весёлым. Были разные забавные игры. Мы носились в быстром темпе и с хохотом в польке тройке,  краковяке. Бальные танцы сменялись то фокстротом, то линдой. Был объявлен танец на приз. Мы с Зоей не старались показать себя, танцевали в скромной манере.
-  Как хорошо! - радовалась Зоя.
- Всё  хорошее - осязаемо, - притягивал я её к себе, так чтобы коснуться своей щекой к её щеке.
Мы были счастливы, в приливе чувств. Нас заметило жюри и, назвав лучшей парой, присудило первое место. Нам аплодировал зал. Я был рад, что мы, как пара, понравились публике. Весь вечер я не разлучался с Зоей. Несколько раз объявляли «белый танец». Меня в таких случаях всегда  выбирали девушки. Но на этот раз, находясь всё время рядом со мной, Зоя тут же меня приглашала, не давая другим выполнить эту возможность. Я уже не сомневался, что Зоя - моя судьба.
Танцуя, мы смотрели друг другу в глаза, не замечая ничего вокруг. Я старался наглядеться на её светлое и доброе лицо. Оно было одухотворённым. Всем было ясно, что мы с нею сблизились очень серьёзно и ничто нас уже не должно разлучить. Любовь - вещь липучая. От неё оторваться трудно. В ней есть много тайн. И в  Зое я чувствовал ещё много неразгаданного мною и потому не спешил объясняться,  разгадывал её. Хотелось знать, какое место я занимаю в её мыслях. Что ко мне её притягивает и что меня - к ней.
Вернувшись со свидания, написал стихотворение:
                Лишь взгляну на тебя...
                Лишь взгляну - замираю...
                Что будишь ты во мне?
                Чем будишь? Я не знаю.
                Возбуждаешь ли мысль?
                Возбуждаешь ли кровь?
                Возбуждаешь инстинкт
                Или может... любовь?
                Что тревожит меня?
                Взгляд твой? Голос? Наивность?
                Может нежность твоя?
                Может тела подвижность?
                Может формы лица?
                Взлёт широкой брови?
                Может рук белизна?
                Иль рельефность груди?
                Может юность души?
                Может локонов прядь?
                Не могу я узнать.
                Не могу я понять.
                Может, нравится мне,
                Как сказать бы без лести,
                Всё твоё, что в тебе
                Воплощённое вместе?

На следующий день мы были с Зоей в кино. В феврале артистке Любовь Орловой исполнилось 50 лет. В честь её по всей стране шли фильмы с её участием. Мы смотрели комедию «Волга-Волга» и от души смеялись. Я не сказал Зое ничего о своих стихах. Стеснялся. И она не скоро их прочтёт, так же как не скоро узнает о моём увлечении писать стихи.
Подошёл ко мне наш лётчик Дима Демьяненко. Спрашивает:
- Тебе нравится Зоя?
- Да.
- Хороша! В неё влюблён один парень из Мечётки. Я его знаю. Он имеет серьёзные намерения по отношению к ней.
- Меня, Дима, - говорю ему, - интересует больше намерение Зои, а не тех, кто имеет намерение в отношении неё.
- Ну, я просто так. Для сведения. Чтобы ты знал.
- Я знаю, что она ходит ко мне на свидание, а не к тому парню.
- Ну, да... А там готовятся сватов к ней заслать.      
- В отделении совхоза тоже есть те, кто пытается её сватать. Думаю, она сделала  выбор. А у меня тоже есть хорошая сваха.
- Кто? Не Ивановна ли?
- Нет. Зоино чувство ко мне. Это самая надёжная сваха.
- Ты прав, - согласился Дима.
Я заподозрил Дмитрия - не он ли сам хочет заслать сватов, так как относился к Зое при встречах всегда очень тепло. Но это не вызывало у меня ревности. Я чувствовал искреннее, как  казалось, любовное отношение Зои ко мне и верил в него. Был убеждён, что наши отношения может испортить только проявление какой-то  неискренности  с моей стороны, и старался не допускать этого, хотя человек я не очень открытой души, стеснялся  открытых проявлений своих глубинных чувств.
Больше месяца не было полётов. За время непригодности аэродрома мы успели провести всю наземную подготовку с курсантами. И вот мы снова на аэродроме. Земля высохла,  покрылась зелёной травкой. Я выполнил 18 полётов и был полностью готов к обучению курсантов на Ла-9. Но у меня ещё не было официального допуска. Для того чтобы его получить, нужен зачётный полёт с командованием полка.
На следующий день начались полёты с курсантами. Это  словно праздник. Курсантские лица светлые, радостные. Энтузиазм царит на аэродроме. Первый же вылет я выполняю с заместителем командира полка капитаном Кабанковым и получаю допуск. Сажаю к себе курсанта и лечу впервые на Ула-9 в качестве обучающего.
Начался новый этап моей жизни и новый трудный экзамен. Я должен показывать курсанту образцовые полёты. Качество их - главный показатель мастерства лётчика-инструктора. В первом полёте показываю курсанту и выдерживаю все нормативы на отлично. Порадовался своему мастерству. Второй полёт.  Третий. Всё кажется хорошо. Но вот усиливается ветер, пошла кучевая облачность, появилась сильная болтанка в воздухе. Всё сложнее пилотировать с отличным качеством. Но я стараюсь.  Со всеми своими новыми питомцами выполнил ознакомительные полёты и дал первые провозные по «кругу» для обучения взлёту и посадке.
Полёты окончены. На их разборе, командир эскадрильи кое-кого из инструкторов пожурил за недостаточно высокое качество вывозных полётов. Даже пристыдил тех, кто не смог показать образцовую технику выполнения взлётов и посадок. Мне замечаний не было. И это уже была победа. Она меня обрадовала и вдохновила. Я шёл с полётов в прекрасном настроении. К тому же весна. Тёплый мягкий воздух. Птички щебечут, порхают. Довбыш говорит мне:
- Ты вроде как на свидание идёшь. Такой светлый.
- Хорошо всё началось. Так бы и впредь, - говорю ему.
- Пошли в город прогуляемся, - предлагает он.
Идём по улице Ленина. Со двора школы вышла Валя Крснощёченко и, не заметив нас, пошла впереди, мельтеша ножками.
- Хороша! - щёлкнул пальцем Игорь.
- Чем она тебе нравится?
- Формой
- А содержанием?
- Всё женское  содержание в форме.
- Телесное... А духовное?
- Кому оно нужно, - смеётся Игорь - Главное, чтоб в руках ощущал богатство... Ты же нашёл себе невесту с крепкой плотью...
Мне захотелось встретить Зою, ощутить её жаркое дыхание. Но сегодня не суббота. Выпил я в одиночку кружку пива и ушёл домой с намерением читать знаменитого советского педагога Макаренко, как воспитывать трудных детей, чтобы применить его методы на курсантах. Но читать мне Макаренко не пришлось.
Всякий раз, возвращаясь на квартиру, я редко заставал хозяина дома. Обычно он приходил поздно, хорошо выпивши, получал выволочку от Ивановны. Потом долго во сне о чём-то ворчал. В этот день я впервые увидел хозяина, рано возвратившимся с работы, трезвым, но хмурым, каким-то неприкаянным. Он ходил по двору, стараясь не встречаться со мной взглядом, а, встретившись, застенчиво улыбался. Трезвым он был явно не общительным.
 Вслед за мной пришёл и Барабаш со службы. Ставит на стол бутылку водки.
- Есть повод выпить.
Есть повод - значит надо выпить. Приглашает хозяина. Тот после долгого топтания у двери вошёл в комнату, скромно присел на стул. Когда Лёша стал разливать водку, Петрович засиял глазами. Ивановны нет, где-то с соседками засиделась. После первой рюмки повеселел хозяин, развязался его язык. После третьей  - пошёл в атаку на «красных» всё там же где-то под Ригой. Вскакивал, отдавал команды, взмахивал мнимой саблей. Видимо, то были самые яркие дни в его жизни. Он вспоминал только те события и ничего другого. Видно было, что любил те дни, ту жизнь, те походы. Оно и понятно, это была его молодость. Опять вспоминал красные фонари на рижских публичных домах. А для нас та жизнь была далёкой, чужой и диковинной. Спрашиваю:
- Петрович,  вы часто заходили в публичные  дома? 
- Не часто, но бывало, заскакивал, - заулыбался лукаво хозяин.
- Так просто. Зашёл и сразу?
- Да, - отвечает старый развратник. - Если заходишь, выпивши и с саблей, то сразу. А если без сабли, то ломаются, деньги требуют. А какие у нас деньги? Унтером я был. Погуляли мы там.
- Начальство разрешало?
- Какое там начальство. Все пили и гуляли, как в последние дни жизни на этом свете. Страной правили большевики, а мы были в загоне. Всё было потеряно. Вот и пили, да рубили, кого попало.
Фантазирует или правду рассказывает, кто узнает. Но вот и хозяйка явилась. Всплеснула руками.
- О, господи! Я же его только отходила.
Мы виновато улыбаемся. А властная жена уже поволокла Петровича из комнаты. Однако Ивановна на нас не сердится. Уложив спать своего неверного, тоже присела выпить рюмочку. Но она скромна в этом. Больше одной рюмки себе не позволяет.
- Это я только из-за уважения к вам, - говорит она.
Угощаю её конфетами. Она с удовольствием ест и благодарит, но исподволь затевает разговор о девушках, всё хвалит дочек разных соседей, как они хороши, кто скромностью, кто весёлостью, кто хозяйственностью. В общем, выбор невест для нас широк. Мы слушаем и улыбаемся, не выдавая, что уже привязаны  чувствами к тем, кто нам пришёлся по душе.
На второй день Ивановна уже мне одному расхваливала дочку директора элеватора. Мол, она и хороша, и родители видные, богатые, приданое будет хорошее, квартира бесплатная. Говорю ей:
- Ивановна, жениться на богатой, значит, жениться на вещах, а не на девушке. А я не хочу обнимать вещи, даже если они очень изящные, красивые и дорогие. Мне хочется обнимать изящную и красивую девушку.
Ивановна смотрит на меня удивлённо, не понимая суть слов:
- Ну, она ведь хорошая. Бойкая. Хозяйственная. Одна у родителей.
- Значит балованная, - дразнил я Ивановну.
- Да нет, не балованная. У тебя, наверное, есть уже невеста?
- Знакомая есть. А будет ли она невестой это не только от меня, но и от неё зависит. Пока на эту тему я с ней не разговаривал. Присматриваемся друг к другу.
- Наша, зерноградская?
- Нет, не зерноградская.   
- А я думала, у тебя нет никого. Скромный ты человек. Хотела помочь тебе жениться. Ведь пора уже.
- Хотите квартиранта потерять, - шутил я.
- Жалко будет потерять такого квартиранта. Но ради того, чтобы сделать добро людям можно что-то и потерять.

ПРОЛЁТЫ НАД  КРЫШЕЙ 

Шли интенсивные полёты. Я обучал курсантов исправлению ошибок в полете и действиям в особых случаях. Изо дня в день летал по «кругу», вводил ошибки. Кого учил исправлять высокое выравнивание, кого взмывание. Кому вводил «козла» - отскакивание от земли после первого касания. В один из дней, когда мне предстояло выполнить более 20 полётов по «кругу» с курсантами, ветер дул со стороны отделения совхоза, где работала Зоя. Старт был разбит так, что мы после взлёта пролетали над ним. Я всё время осматривал внимательно школу, не выглянет ли моё солнышко. Но не удавалось её видеть.
   По упражнениям мы должны в полётах отрабатывать с курсантами действия при отказе мотора. Инструктор делал имитацию отказа, внезапно дросселируя работу мотора, или как у нас говорили «убирал газ», переводя его работу  на минимальные обороты. Курсант обязан был тут же отдать ручку от себя, перевести самолёт на планирование, чтобы не потерять скорость, быстро сориентироваться на местности, найти площадку для вынужденной посадки, спланировать на неё. На определённой высоте инструктор прекращал имитацию, брал управление на себя, переводил самолёт в набор и оценивал действия курсанта.
Я воспользовался этой возможностью. После одного из взлётов имитировал отказ мотора и, взяв управление на себя, пролетел над школой на малой высоте. Школьники выбежали из класса во двор, а вслед и учительница. Так я вызвал Зою на мимолётное свидание. Потом повторял такие имитации ещё несколько раз. Первыми догадались мои курсанты, почему я  имитирую отказ мотора над отделением совхоза. А вскоре, как мне рассказала Зоя, и все её ученики знали, что летает над школой её кавалер. Это расстроило заведующую школой - Марию Ивановну, которая вынашивала тайные планы сосватать Зою за своего  сына-студента.
Пришло время выпуска курсантов в самостоятельные полёты. Я снова, как и на Як-11, на удивление опытных инструкторов, выпустил в самостоятельный полёт первым своего курсанта. Он вылетел с отличной оценкой. Это задело самолюбие некоторых  опытных инструкторов. Довбыш говорит мне:
- Спешить с выпуском курсантов - болезнь молодости.
- Не зарывайся, - предупреждает Вышемирский.
Оба они любители быть во всём  первыми, но тут не успели. Меня их замечания не огорчали. Я придерживался всё того же принципа - экономить время и ресурсы, сокращая количество вывозных полётов за счёт их качества. Считал такой подход государственным и старался его осуществлять. Снова мои курсанты взяли менее всего провозных полётов, но показали высокое качество в самостоятельных тренировках. Я этим своим достижением гордился.
Однажды сижу на аэродроме в квадрате, наблюдаю за полётами курсантов. Подходит Пархомин и говорит:
- Есть новый анекдот. Заходит в буфет босой мужик. Говорит простуженным хриплым голосом буфетчице: «Налей сто граммов коньяку». Та, посмотрев на него, стала упрекать: «Коньяк пьёшь, а сам босой ходишь. Купил бы лучше себе сандалии на эти деньги!» Мужик, подняв многозначительно палец вверх, отвечает ей: «Э-э-э, милая, здоровье, прежде всего!»
Посмеялись и «Вовочка» завёл иной разговор.
- Я думаю, что это ты всё имитируешь над отделением совхоза. А, оказывается, у тебя там зазноба живёт.
- Кто сказал?
- Да ходят слухи. Жаль. А я думал, мы станем родственниками. Кто ж там у тебя? Свинарка или доярка?
- Пастушка, - отшутился я, понимая, что всё ему уже давно известно, кто есть у меня, но он делает разведку.
- Ты уже с нею всёрьёз сошёлся?
- Жизнь покажет.
- Ну, ладно. Давай пикируй на совхоз, но осторожно.
После разговора я улетел в зону на личную тренировку в пилотаже. И надо же - мне дают номер зоны, которая находится над этим отделением. Я, конечно, вспомнил слова «Вовочки»: «Давай пикируй» и старался пилотировать так, чтобы для пикирования приходилось брать ориентир - школу. В общей сложности сделал шесть пикирований. Но выводы из пикирования производил, как положено по заданию не ниже 800-1000 метров.  Не знаю, как  на земле реагировали на каскад моих фигур, но я получал превеликое удовольствие в этих пикированиях на дом, в котором живёт моя прекрасная. Она жила в здании школы.
Прилетев, я сказал Пархомину:
- Вовочка, твоё задание выполнил. Произвёл на отделение совхоза  шесть пикирований.
- Мадам твоя вышла?
- Нет, не вышла.
- Очень хорошо. У меня есть ещё надежды.
Пригласили меня на партком для приёма в партию. Сначала секретарь нашей эскадрильи доложил всё обо мне, что вопрос о приёме рассмотрен на партбюро и партсобрании эскадрильи, назвал, кто меня рекомендовал, какие поручения я выполнял, какие выводы и рекомендации собрания  для парткома.
- Какие критические замечания Великодному были от коммунистов? - спросил секретаря замполит.
- Замечаний не было. Были пожелания.
- Что он такой идеальный, что даже и замечаний нет? Ну-ну, посмотрим.
Принялись за меня. Вопросы, вопросы, вопросы по работе, о семье, родственниках, о положении в стране, за рубежом. Стараюсь держаться уверенно, так как убеждён, что живу и работаю по совести. Но видать совесть не такая уж понятная для многих штука. Меня всё пытают, выпытывают. Дают прочувствовать, что вступаю в самую заслуженную перед  народом политическую организацию, что беру на себя ответственность за сохранение и упрочение её авторитета и нравственной чистоты. Я эту ответственность давно осознал и отвечал на вопросы продуманно. Похвалили за знания, за то, что учусь в университете марксизма-ленинизма.
Начались выступления членов комитета. Снова одни пожелания, критических замечаний я не услышал. Кажется, вопросы исчерпаны, но вдруг  замполит спрашивает меня:
- Когда жениться собираешься?
- Когда любовь придёт, - отвечаю я бойко.
- Мало их тут ходит тех, кого любить надо, - говорит инженер.
Все смеются. Над вопросами брака мужчины всегда шутят, а ведь выбор невесты -  вопрос всей жизни.
- Не тяни с этим, - советует замполит.
Как это «не тяни», - думаю я. Это же не игрушки, а выбор собственной судьбы, счастливой жизни.
Приняли единогласно. Секретарь пожал мне руку.
Вскоре я предстал перед партсобранием полка. Формальности те же. Доклад обо мне секретаря парткома, краткие выводы рекомендующих, рекомендации всех нижестоящих партийных инстанций, парткома. Потом приглашают меня за трибуну. Трибуна для меня всегда испытание. Глядят тебе в лицо более сотни глаз. Знаю, что каждый оценивает меня по-своему. Не все меня ещё хорошо знают. Не все одинаково относятся к моим успехам. Кто-то видит во мне хорошего товарища, друга, кто-то конкурента по службе. Снова, в который раз повторяю свою скупую биографию.
- Какие вопросы будут к Великодному? - обращается председательствующий к коммунистам.
- Вопросов нет! - закричали с мест мои товарищи.
- Знаем!
- Принять!
- Хороший человек!
- «Сталинский сокол»!
- Товарищи! Товарищи! Задавайте вопросы! - настаивает председательствующий.
- Что происходит на Кубе? - вопрос с места.
- На Кубе переворот. 10 марта к власти пришёл ставленник США - Батиста. В стране начался террор. Попирается конституционный порядок.
- Хватит!
- Расскажи какие трудности в работе испытываешь?
- Пока никаких.
- Ишь ты!
- Принять!
- Кто желает выступить?
Выступил командир звена капитан Соловов. Хвалил. За ним выступил замполит эскадрильи. Тоже хвалил, но с подтекстом, всякими намёками, что надо быть, прежде всего, честным перед собой. Потом внушал мне, каким должен быть коммунист.
- Коммунист - это особый человек. Для него превыше всего интересы народа, советской родины, социалистического строя.
Эти истины мне были известны, когда я ещё вступал в кандидаты партии и определил свою судьбу. Но идеальным  коммунистом ведь нельзя стать сразу. Нужно многое преодолеть в своём сознании, привычках, морали, психике, традициях. Для этого даже трёх лет кандидатского стажа не хватает. За тобой тянется из детства, юности, от прошлого страны много негативного, от которого трудно избавиться. Да и в самом человеке многое заложено естеством, которое не соответствует общественной морали. У каждого есть пороки, изъяны в воспитании. Я отлично сознавал свою не идеальность, хотя стремился жить по высшим идеалам. Ещё не хватало воли преодолеть некоторые соблазны
Приняли меня в партию на собрании единогласно. Предстояло ещё одно испытание - партийная комиссия училища. Но буквально на следующий день я вновь поддался соблазну. Полетел за пассажира с Витей Прощеваевым на  Ула-9. Он отрабатывал пилотаж с инструкторского сидения и говорит мне:
- Лёшь, ты когда-нибудь выполнял перевёрнутый штопор.
- Нет, - отвечаю ему.
- Хошь, покажу?
Перевёрнутый штопор опасная фигура. Выполнять её было запрещено.
- А ты его уже выполнял?
- Пробовал. Получается.
- Ну, показывай!
- Затяни хорошо ремни!
Я затянул ремни до предела. Виктор, отошёл дальше от аэродрома, потерял скорость самолёта до минимальной, перевернул его на спину и сунул правую ногу до отказа. Самолёт пошёл юзом и энергично, завалившись на крыло,  завертелся в перевёрнутом положении с сильными отрицательными перегрузками. В голову хлынула кровь, тело отрывает от сидения. Неприятное состояние. Долго его не выдержишь. Но Витя энергично действует рулями и  самолёт, после первого витка, остановил вращение, переходит в  отвесное пикирование. Витя выводит его из пикирования и вновь набирает высоту. «Смелый парень», - думаю я.
- А ты хочешь попробовать? - спрашивает он меня.
- Давай попробую, - соглашаюсь я и повторяю выполнение перевёрнутого штопора в один виток.
Выполнив недозволенную сложнейшую фигуру, испытываю большое чувство удовлетворения оттого, что познано ещё новое свойство самолёта, что сделан новый шаг к лётному мастерству. 
Прилетели. Смотрю у Вити лицо красное, глаза налитые. Ощущаю, что и у меня такое же состояние.
- Неприятны отрицательные перегрузки, - говорю другу.
- Да, больше одного витка не стоит делать. Глаза вылезут.
Этот полёт стал нашей тайной. Новое нарушение лётных законов легло на мою совесть. И это во время приёма в партию! Нет,  думаю я: пытливость и творчество выше законов. От этой болезни так просто не избавиться. Законы не должны препятствовать пытливости и творчеству. Они должны способствовать им, - рассуждал я, хотя понимал, что законы пишутся для того, чтобы обезопасить жизнь людей. Но они пишутся дифференцировано: что нельзя ещё для курсанта, можно для лётчика. Что нельзя ещё для обычного лётчика, разрешается для лётчика-испытателя. Пытливости и творчеству отведено своё место. Хочешь этого - иди в испытатели. Я начал подумывать над этой возможностью.
Мои чувства к Зое становились всё более крепкими. Я страдал, если её долго не видел. Каждый день после окончания рабочего дня хотелось бежать к ней. Я понял, что уже влюбился, истосковался. Но идти на отделение не решался без её приглашения. Как она к этому отнесётся? Что подумают люди? Будет ли ей это приятно. Ведь мы ещё не объяснились в любви. К тому же шли интенсивные полёты, рабочие дни заканчивались поздно. Надо было ждать очередного свидания, мучаясь в тоске.
Однажды я решил объясниться с ней. Но она не пришла на свидание. Что случилось? Я под порывом страсти  поехал на отделение. Оказывается, она уехала в Ростов. Почему меня не предупредила? Не сумела или не захотела? Пришёл домой и записал:
                Нет, не убить мне страсть-зануду.
                Хочу с тобой. Хочу и буду!
                Через заслон, через преграды
                К тебе иду... Так мне и надо.
                И если ты мне скажешь: «Нет!»
                На всех цветах завянет цвет.

Позже выяснилось, что она передавала мне о своём отъезде с кем-то, но мне об этом не сказали.
Мои добрые отношения с Зоей убедили меня, что поэзия и любовь - неотделимы. Любовь вызывает большие чувства и потребность выразить их в стихах, вдохновляет писать. В свою очередь поэзия ярче всего отражает это чувство. Без высокого чувства любви она скучна, как скучна и любовь без поэзии в душе. Я заметил, что многое из того, о чём говорю на свиданиях Зое, потом записываю на бумаге в форме кратких стихов. Была, например, такая запись:
                Что-то тронула встреча с тобой,
                Что-то тонкое в сердце задела.
                Всё недоброе прочь отлетело,
                Только доброе манит рукой.

В очередной раз, вернувшись со свидания, записал:
                Как-то сразу я проник доверием
                К доброте твоей, твоим желаниям.
                И теперь стою я в том преддверии,
                Где болеют странным ожиданием.

В разгаре весны наши отношения стали самыми тёплыми. Был мощный прилив сил и надежд на наши прочные связи. Я уходил со свидания всегда счастливый и весёлый. Весенний настрой вырвался в новых стихах:
                Наклонясь над речкой талой,
                Захлебнувшись от весны,
                Разомлевший и усталый,
                Стал я пьяным и смешным.
                Не залеченную рану
                Растревожил чувств экстаз,
                Но ещё пьянее стану
                От твоих весенних глаз.
                Вздрогну телом по оленьи,
                Если губ твоих коснусь.
                Эх ты, ветер, - дух весенний.
                Эх, разбуженная грусть!
Стихов много рождалось не только на  досуге, но и в ходе службы, а также перед сном, во сне, утром, лишь проснусь. Я часто вставал на полёты  ещё до рассвета. Однажды по пути на аэродром в свежей утренней поре родилось такое короткое четверостишие:
                Как хорошо проснуться на рассвете,
                Взглянуть на тёплый солнечный восход,
                Увидеть ту, которую приметил
                И загадать любви своей исход.
А одно стихотворение сочинил на свидании с Зоей. Я видел её счастливое лицо и считал вправе сказать о ней так:
                Ты любима мною, 
                Оттого счастлива...
                Как заря весною
                Ты сейчас красива.
                Ты любима сильно,
                Радости не скроешь...
                Полюби взаимно -
                Счастье ты удвоишь.

Я её любил, но в этом признавался лишь сам себе. Мне хотелось от неё услышать слова, которые бы могли убедить меня в её безграничной любви ко мне. Но она всё ещё изучала меня, заглядывая в глаза. Видимо, тоже ожидала  от меня  слов признания. А я всё  ещё не решался открыться, хотя уже хотелось поставить точки над «и». Я чувствовал, что это при удобном случае может произойти скоро, возможно даже при первой встрече.
Конец апреля выпал очень напряжённым. Интенсивные полёты требовали много времени. Ежедневные занятия с курсантами, их обучение, заполнение их лётных книжек, личная подготовка к полётам.  Параллельно шла сдача весенней зачётной сессии в плане командирской учёбы. Надо было повторять много материала по технике, инструкциям, военным дисциплинам. Учёба в университете марксизма-ленинизма требовала проработки многих трудов классиков марксизма и их оппонентов, другой литературы.
Вступление в партию обязывало читать не только партийную литературу, но и периодическую печать. Я выписывал газеты «Сталинский сокол», «Красную звезду», «Правду», «Большевик», «Коммунист Вооружённых сил» и ежедневно их просматривал, вычитывая нужное по событиям в стране, за рубежом, в партии, армии и Военно-воздушных силах.
Главное внимание нужно было уделить мировоззренческому и политическому просвещению. Наметив  цель познать взгляды великих древних философов, я вслед за Демокритом успел проработать Сократа и Платона. От Сократа для руководства взял такие его положения как: ничего нельзя ставить выше справедливости; нельзя отвечать на несправедливость несправедливостью;  бог (для меня условный, а не абсолютный) - это душа человека (т.е. чувства), его разум и совесть. От Платона взял для себя следующее: мудрость без справедливости ничего не значит;  достоинством должно стать не богатство, а служение общему делу. Для повышения педагогического уровня читал К. Ушинского «О воспитании эстетических чувств», А. Макаренко «Некоторые выводы из педагогического опыта», Н. Крупскую «Воспитание».
Надо было постоянно следить и за художественной литературой. Приходилось читать не только то, что интересно, к чему душа тянется,  но и то, что необходимо для познания прошлых и современных писателей, их взглядов, миропонимания. Партия требовала повышать, как  идейную  закалку, так и общий интеллект, развивать личную духовность. Коммунист должен был хорошо ориентироваться во всём, уметь оценивать полезное для развития народа, страны и ненужное, чуждое интересам отечества и трудящихся. За последние месяцы прочитал роман А. Андреева «Ясные дали» о молодых рабочих-комсомольцах. В журнале «Новый мир» прочитал роман В. Овечкина «Районные будни», С. Михалкова «Круглый год», В. Арсеньева «Дерсу Узала», С. Щипачёва «Избранное» В литературных кругах распространён был лозунг С. Михалкова из его обращения к И. Сталину: «Укажите, где наши враги, мы их уничтожим». Не ожидал я такого воинственного замаха от детского писателя дворянского происхождения. Это его откровение или приспособленчество? Из классиков перечитывал А. Герцена «Былое и думы», Ф. Достоевского «Преступление и наказание», И. Гончарова «Обыкновенная история», Н. Лескова «Рассказы и повести».
Старался не пропускать кинофильмы. Посмотрел «Заговор обречённых», за который актёр Михаил Штраух получил Сталинскую премию, «Двадцать дней без войны», «Пять вечеров», «Ночь над Белградом», «Пышка», «Светлый путь», «Щедрое лето», «Тарас Шевченко», «Весна», «Закройщик из Торжка» и др.
В это напряжённое время мы шутили: «Ни минуты покоя». Но жизнь требовала не только отдаваться службе, учёбе, но и постоянного общения с друзьями, активного отдыха. Я не мог пройти мимо стадиона,  волейбольной площадки, биллиардной комнаты, чтобы не сыграть хотя бы пару партий для разрядки. Особое желание было к игре в шахматы. Друзья часто затягивали «забить козла» в  домино, вечером посидеть за преферансом.  А где друзья, там анекдоты, шутки-прибаутки.
Уходя со службы вечером, я словно выходил из огромного заводского цеха, где всё вращается на высоких оборотах, шумит и гудит. За пределами военного городка попадал в какой-то иной мир, тихий и спокойный, где темп жизни совершенно иной. Шёл медленно, общаясь с природой, наслаждаясь тишиной и наблюдениями поселковой жизни. Где-то женщины сидят на скамейках, где-то дети играют, одинокий мужик плетётся домой усталый.
Догоняет группа офицеров. Спрашиваю их:
- Куда идёте?
- На одичание, - отвечает юморист Гацкевич. - Пойдём с нами.
- На какое одичание?
- Не понимаешь? Когда человек выпьет хорошо водки, он становится диким. Вот и мы хотим хоть на часик вернуться в первобытное состояние, где нет науки, техники, теории и всякой иной дребедени. Только в диком состоянии мозг отдыхает.
Как отстать от друзей. Иду с ними на «одичание». По пути встречаем девчат, спешащих куда-то. Накрашенные, напудренные пронеслись мимо, оставив  запахи духов в воздухе.
- Напудрились, - ворчит  Тегин. - Не видно ни кожи, ни рожи. Афиши, а не лица.
- Зато, какой приятный женский запах, - восклицает Гацкевич.
Городская чайная - единственное питейное заведение. Разлив водку в стаканы, Гацкевич спрашивает:
- За что будем пить?
- За успешное окончание зачётной сессии, будь она проклята, - говорит Прощеваев.
Согласились. Гацкевич подносит стакан к губам и шепчет:
- Ну, разум, прощай. Встретимся завтра.
Днем прошла гроза. Дождь размочил землю. Всюду грязь. Я иду на свидание, неуверенный, что Зоя придёт с отделения совхоза в такую грязь. Вышёл на улицу Ленина и стал ходить по тротуару. Долго ходил, думал только о ней. В мыслях сложился стих:
                Что со мною? Влюбился, что ли?
                Что так сильно мне душу жгёт?
                И к тебе уж помимо воли
                Моё сердце само идёт.

Хожу, нашептываю своё новое стихотворение и издали замечаю Зою в бордовом клетчатом платье из сатина. В этом платье она мне очень нравилась. Оно облегало её фигуру, красиво обозначая рельеф девичьего тела. Не спеша, иду ей навстречу, чтобы дольше полюбоваться издали объектом своей любви. Родной взгляд её чуть прищуренных глаз. Добрая улыбка. Приветливый свет лица. Милое, прекрасное создание! Столько в ней живой эстетики. Как не полюбить такую! Сердце моё охватывает жар, душа растрогана радостью встречи.
- Здравствуй! - беру её руки в свои.
- Здравствуй.
Мне хочется её обнять, припасть к губам, поцеловать. Но днём, на людях мы не целуемся. В наше время было не принято обнажать  чувства. Тем более, учительнице и офицеру, которые должны блюсти честь воспитателей. В то время любовь считалась тайной двоих. Это чувство предназначалось не для публичной демонстрации. Его хранили, как сокровенное, берегли от суждения разных завистливых людей, как тонкую нить, связующую мужчину и женщину. К тому же, люди  стеснялись любви, как слабости, проявления покорённой воли.
Мы пошли с Зоей медленной отдыхающей походкой, заглядывая друг другу в глаза, излучая радость встречи.
- Как же ты по такой грязи добиралась?
- Добралась. Сняла туфли и босиком. Земля уже тёплая.
Нам было хорошо идти рядом, и мы долго прохаживались по короткому асфальтному тротуару. Шли люди мимо, приглядывались к нам. Их встречи и взгляды мешали нашей откровенности. А мне хотелось так много сказать добрых слов дорогому мне человеку, выразить свои добрые чувства. Глядя на Зою, я тихо, почти шёпотом напевал ей пушкинские строки:
- «Как мимолётное виденье, как гений чистой красоты».
Она действительно казалась мне гением чистой красоты.  Я долго смотрел на её лицо, не отрывая глаз. Потом прошептал:
- Ты - прекрасна! Просто - прелесть!
Она засияла улыбкой и опустила глаза. Идём дальше. Я запел песенку:  «Как много девушек хороших, как много ласковых имён. Но лишь одна меня тревожит...»
Зоя начала подпевать. Я впервые услышал её пение.  Прекрасный её в разговоре голос в песне показался мне иным, непривычным, как говорят - не распетым. «Тебе надо чаще петь, чтобы распеть голос», - хотел я посоветовать ей. Но чёрт меня дёрнул! Любитель подшучивать над друзьями, которые понимают юмор, я неосторожно подшутил и над Зоей, сказав ей известную присказку:
- О, милая, с твоим бы голосом,  да в Большой театр.
Шутка оказалась неуместной. Зоя восприняла её с обидой, посчитав, что я насмехаюсь над её голосом.
- Подумаешь, - бросила она мне, круто повернулась на 180 градусов и пошла назад.
Я не успел даже осмыслить своей ошибки. Её поступок показался мне излишне крутым. Остолбенев от всего происшедшего, я остался на месте, почувствовав себя тоже оскорблённым.
- Зоя! - окликнул я её. - Вернись!
Но она  медленно, не оглядываясь, удалялась от меня. Я был гордым, может излишне. Не пошёл за ней вслед. Побоялся себя унизить. Стоял, обдумывая, что же предпринять. А она всё далее и далее уходила. Я смотрел вслед. Только сейчас было столько  счастья у нас обоих. И вдруг! Всё летит к чёрту! Что делать? Бежать следом? Не позволяет гордость бегать за капризом, хотя в душе понимаю, что виноват сам. Нехорошо пошутил. Но капризу уступить не хотелось.  Не мог себя переломить.
Замечаю, что Зоя замедлила шаг. Остановилась. Надо идти к ней. Но стою. Надеюсь, сама вернётся... Так и стоим на расстоянии ста метров, смотрим друг на друга. Люди мимо идут. Оглядываются на меня, на неё. Решаюсь идти к Зое. Но вижу, что она делает первый шаг в мою сторону. Вздыхаю облегчённо, радуюсь и благодарю её мысленно. Иду навстречу. Сближаемся и без слов бросаемся друг другу в объятия.
Любовь умнее нас,  - думаю я,  и осуждаю свой поступок, каюсь и обещаю, что подобное не случится больше никогда. Но каюсь не вслух, а в уме, сам себе. Перед Зоей же стараюсь, сохраняя своё мужское достоинство, искупить вину лаской, поцелуями.
После такого потрясения первой короткой, но такой остро ударившей по сердцу ссоры, в души наши словно ворвался бес. Наступила безграничная радость. Видимо, оттого, что мы оба осознали, как дороги друг другу, что друг без друга нам не жить. На танцах как сумасшедшие кружились, смеялись. На свидании целовались до умопомрачения.
Весь следующий день на службе мой мозг был заполнен пережитым при ссоре с Зоей. Сложилось новое стихотворение:
                Утро. Свежесть опьяняет.
                Всё гудит рабочим днём.
                А душа моя страдает.
                В ней живёт любовь огнём.
                Ожидает снова  вечер...
                Эх, большой любви пора!
                Все заботы лишь о встрече
                И о прожитом вчера.

 Наступили майские праздники. Зоя уехала на родину к маме. Я же праздновал по-военному. Утром построение в  парадной форме. Поздравление командования. Потом под оркестр прошли в городе торжественным маршем перед трибуной местной власти. После марша Гацкевич предлагает поехать в Ростов на пляж, а потом в гости к его мамаше. Я с радостью согласился, так как знал, что в Зернограде кроме выпивки с друзьями места себе не найду.  Появляться в клубе без Зои и танцевать с  другими девушками не испытывал желания. К тому же очень хотелось поваляться в Ростове на пляже, побродить по городу, окунуться в культуру.
На попутных машинах мы добрались до Ростова. На пляж идти было уже поздно, и мы все завалились по просьбе Эдурда на квартиру его матери. Мать оказалась гостеприимной и весёлой женщиной.  По характеру и внешности была  похожа на своего сына. Она сразу создала приятную компанейскую обстановку. Эдик привёл свою ростовскую девушку, чернявую армяночку, хохотушку - Маринку. Он был в неё влюблён. 
- Братцы, оцените мою любовь, - шепчет он нам. - Я её люблю, а мамаше она не нравится. Кого слушать сердце или маму?
- Сердце, - советую я, хотя внешне мне армяночка не совсем понравилась, но ведь чувство любви - святое, его нельзя ломать.
- Маму, - советуют другие. - Мамы - люди мудрые. К тому же  женщина женщину лучше видит. Мать родному сыну плохой товар не подберёт.
Эдик парень симпатичный, весёлый, компанейский, щедрый. Я знал, что в Зернограде были девушки, которые в него влюблены. Но он сделал выбор.
Застолье было бурное, много шуток, смеху. Шутила мать, сидя с нами за столом, но она ни какого внимание  не уделяла Марине. Мне стало жалко Эдика и его девушку. Было ясно, что коль мать восстала против их брака, то судьба этой пары уже не сложится счастливо. Они или не поженятся, или будущая семейная жизнь достанется им трудной. Эдику предстоит кого-то потерять: или невесту, или мать, - предполагал я. Сам для себя  сделал вывод, что ни с кем не надо советоваться до женитьбы. Я выбираю судьбу себе, а не кому-то из родителей или других  родственников. Собственно я был уверен, что мои родители примут мой выбор.  Они привыкли доверять своим детям. Не сомневался и в том, что  Зоя им понравится.
- Мальчики, мальчики, расскажите анекдот, - просила хозяйка.
Все смотрят на меня. Я выбираю анекдот поделикатнее и рассказываю.
- В Загсе спрашивают жениха: «Это ваш первый брак?» «Не помню, - отвечает жених. - Я влюблён без памяти».
Посмялись. Требуют ещё рассказать что-либо подобное.
- Сидят на скамеечке в парке девушка с молодым человеком, - продолжаю я. - Он объясняется ей в любви. Девушка  говорит: «Конечно, я далеко не красавица...» Молодой человек успокаивает её: «Ничего, милая, я тоже давно не холостяк».
- Ещё, ещё! - просит хозяйка.
- Парень обнимает девушку. Она ему шепчет: «Как хорошо, Миша!» «Де не Миша я», - возмущается парень. «Всё равно хорошо...»
- Замечательные анекдоты, - хвалит меня мамаша
- А  хочу сообщить вам новость, - говорит Тютин. - Доказано, что рентгеновские лучи изобрёл не Рентген, а наш русский дьякон!
- Да вы что? - всплеснула мать руками. - Интересно как же это случилось.
- Дьякон, рассердившись на жену, сказал ей: «Я тебя, стерва, насквозь вижу».
- Ох-хо-хо! - закатилась в смехе хозяйка. - Это современно! В духе борьбы с космополитизмом.
Посидели около часа. Мать стала теребить сына:
- Эдик, пора проводить девушку.
Эдику, как и Марине, не хотелось рано покидать весёлую компанию. Он не спешил, но мать торопила.
- Эдик! Эдик! Поздно уже. Веди Марину!
Наконец, она их выдворила, наказав сыну, чтобы он не задерживался. Как только Эдуард ушёл с Мариной, мать тут же начала нас подговаривать.
- Скажите моему сыну, что вам не понравилась Марина. Что он в ней нашёл? - возмущалась она. - Неужели ему нравится её горбатый и кривой нос. Скажите, что она ему не пара! И, вообще, я не хочу армянку.
Мы долго сидели в ожидании Эдуарда, слушая негодование матери. Но так и не дождались. Хозяйка  разместила нас спать на диване, раскладушках, а Эдуарду не оставила места.
- А где Эдик ляжет? - спрашиваю её.
- Он до утра не придёт. А придёт, так пусть на полу спит!
Проснувшись утром, мы увидели, что нас уже ждёт накрытый стол. Вокруг него ходил, потирая руки, никогда не унывающий Эдуард, приговаривая:
- Кто пьёт с горя, кто с радости, а мы с утра.
- Ты где спал? - спрашиваю его.
- Нигде. Вы уйдёте на пляж, а я посплю.
Но не успели мы на пляже раздеться, как он уже нас нашёл.
- Что, не спится дома?
- А! Мамаша скрипит. Тут посплю. Как вам моя Маринка?
Все замялись. Я решил быть откровенным:
- Очень весёлая, как ты и твоя мама. Только втроём вам весело не будет, если  мать и невестка не полюбят друг друга. Ты должен до женитьбы добиться, чтобы мать  полюбила  Марину.
- Это сложная задача. Мать не хочет армянку, а хочет еврейку. Говорю ей - зачем нам кагал? Хватит двух евреев в доме. Нет, - говорит. - Хочу, чтобы семья была одной нации. Вот я её и выдам замуж за еврея. Пусть разводит свой кагал, а у меня будет русскоязычная, еврейско-армянская семья, - смеётся Эдуард и укладывается под солнцем. - Сейчас главное поспать! Всё остальное мелочи.
- Это серьёзные мелочи. Позже они превратятся в проблемы.

ЧЛЕН КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ

Мой приём в партию продолжался. В мае меня вызвали на парткомиссию в Батайск. Это серьёзная инстанция. Пройти её - большой экзамен. Снова я вооружился уставом партии, постановлениями съездов и ЦК, историей ВКП(б), перечитывал  работы Маркса, Энгельса,  Ленина и Сталина. О служебных вопросах не беспокоился, считал, что всё идёт хорошо.
Прибыл на парткомиссию. Там народ у двери дрожит. Я их не понимаю. Почему дрожат? Если решили вступить в партию, то видимо должны быть подготовленными в теории и практике. А если ты не чувствуешь себя уверенным быть коммунистом, то зачем вступать в партию. У меня никакого волнения.
- Ты спокоен, словно приехал в гости к друзьям, - говорит мне старший лейтенант,  ожидающий вызова.
- Считаю, что приехал к единомышленникам, - улыбаюсь я.
- Конечно, ты лётчик. Лётчики вне конкурса. А я - начпрод. К нам, тыловикам, другой подход.
- Наверное, плохие продукты завозил. Чувствуешь вину.
- В питании, как ни старайся всегда недостатки есть. То муха в тарелке, то крысы мясо утащили, - смеётся он, а руки дрожат.
Меня приглашают первым. Вошёл, обвёл глазами членов парткомиссии. Все в чинах полковников, подполковников. Доложил о прибытии секретарю. Предложили сесть. Обо мне секретарь парткома полка дал информацию, подчёркивая, что принят я единогласно на всех инстанциях. Во взглядах членов комиссии замечаю общую благожелательность ко мне.
- Хорошее у вас начало службы, - говорит секретарь уважительно. - У кого есть вопросы к Великодному?
Члены парткомиссии молчат, видимо ещё ни у кого не созрели вопросы, и секретарь сам предлагает мне:
- Расскажите обязанности коммуниста.
Рассказал. Понравилось. Потом один  из членов спрашивает.
- Что же представляет из себя наша партия?
Объяснил, начиная с главного, как в 1903 году на 2-м съезде партии создалось течение большевиков, и сложилась ленинская революционная партия. Дал ленинское определение партии, как передового отряда рабочего класса. Следующий вопрос:
- Какое событие в России произошло 17 апреля 1912 года?
- Расстрел рабочих на Ленских приисках. Погибло 270 человек, 250 - ранены.
- Достаточно! Молодец. Хорошо, что читаешь труды наших вождей. А то некоторые коммунисты их почитают, но не читают. Путаются в проблемах жизни. Есть предложение - принять.
  Голосуют единогласно. Выхожу. Рад, что прошёл легко.
- Приняли? - бросается ко мне начпрод.
- Единогласно.
- Счастливчик! Почему я не лётчик. А меня сейчас начнут пытать о нормах продовольствия, о жалобах на питание...
Вскоре меня вызвали в Батайск для получения партбилета. Встречаю там  начпрода.
- А ты волновался, а ведь приняли, хотя и начпрод.
- Приняли. Но как пытали...
Партбилеты вручал начальник политотдела полковник Мороз Иван Михайлович, боевой лётчик-комиссар военных лет. Человек мощного телосложения, с красивым мужественным лицом. Он пожал мне руку:
- Носи с достоинством билет. Будь всегда честным перед партией. Не повторяй ошибок. Ты думаешь, мы не знаем, что ты допускал воздушное хулиганство. Что командир эскадрильи скрыл тот случай, как и случай с пожаром самолёта. А мы  всё знаем. Простили, что ты перспективный лётчик, а он хороший командир. Да и как было вас наказывать, после того, как «Сталинский сокол» вас так красиво расписал. Так что помни: тайное становится явным. А у людей добывающихся успехов всегда есть завистники, недруги. Будь бдителен.
Я был смущён его словами: «знали», но «простили». Через много лет нас с ним сведёт служба и он, мой большой начальник, мне уже не простит, но не за ошибки, а за честный принципиальный подход к делу, ущемивший его авторитет.
Сидим в курилке. Болтаем о разном. Постепенно разговор переходит на проблему соотношения в армии воинской дисциплины  с партийной демократией. Как соотносить  решения собраний коммунистов с требованиями воинских уставов, приказами командиров.
- Соблюдать демократию нужно только в рамках допустимого в армии, - поясняет замполит Неешхлеб.
- Что же это за демократия, если решения коммунистов не обязательны для командира-коммуниста? - задаёт вопрос Пархомин, демократ без рамок.
- Они обязательны для командира, если не вторгаются в его функции, не попирают его обязанности. Тут надо главное понять: парторганизации не управляют воинскими подразделениями и частями. Они управляют коммунистами, добиваются их примерности в выполнении своих воинских обязанностей.
- У меня есть мнение, а его не принимают во внимание.
- Значит, твоё мнение неверное.
- Нет, оно верное, но не совпадет с мнением начальства и потому не проходит. А вот неверное мнение начальника всегда пройдёт.
- Ну, видимо, начальники умнее тебя.
- Я понимаю, что я в какой-то степени дурак. Но у меня есть мнение, - настаивает «Вовочка». - Оно должно быть учтено.
- Если дурак, то откажись от личного мнения, - смеюсь я. - Зачем же мнение дурака протаскивать в жизнь?
- Я - дурак, но это не значит, что моё мнение не умное.
- Тогда ты не дурак, - говорю я. - И не унижай себя. Я, например, умное твое мнение, всегда поддерживаю.
- Это ты, а начальство?
- Ты, Пархомин, в отличие от начальства ищешь лёгкие пути службы, - говорит замполит, - а начальство ищет пути эффективного решения задач.
Тут замполит был частично прав. Многие из нас старались в какой-то степени облегчить себе службу, а начальство всегда ищет пути усложнения задач, их наращивания, чтобы достичь более высокого уровня подготовки эскадрильи, полка.
- Я - правдолюбец, - говорит Пархомин.
- Но ты борешься за свою правду, за свой интерес, а есть ещё общая правда, выражающая общие интересы коллектива, эскадрильи, полка.  Мы, начальники, тоже правдолюбцы, но боремся за общую правду, а не личную. В этом ты расходишься с начальством.
- Все мы боремся за правду, а где она не все знают, - делает вывод общих наших споров Прощеваев. - Мы склонны к тому, чтобы уставы и инструкции были такими, как нам хочется. А они пишутся необходимостью выполнения задач и безопасности полётов.
- Да, инструкции по безопасности пишутся кровью наших товарищей, - говорит Неешхлеб. - Беда, именно, в том, что у каждого есть своя правда, соответствующая его интересу. Вот сейчас наступило лето и самый бы раз пойти в отпуск лётному составу. Но его не отпускают, потому что летняя пора самая эффективная для полётов и выполнения планов подготовки курсантов. Лётчики училищ обречены ходить в отпуск зимою, в период неблагоприятной погоды.
Поняв свою «обречённость», мы заканчиваем дискуссию.
- Вовочка, брось правду добывать, дурацкие мнения высказывать, расскажи лучше анекдот, - прошу Пархомина.
«Вовочка сразу же засиял довольной улыбкой и тут же сходу вошёл в своё амплуа.
- У женщины спрашивают: «Почему ваш сыночек так орёт? Чего он хочет?» «Не понимаете, он хочет орать»
- Ещё давай.
- В военкомате еврей-призывник проходит комиссию. Врач-окулист спрашивает у него, показывая на верхний ряд букв: «Какая это буква?» «Не вижу». «А это?» - показывает врач ниже. «Не вижу» Так до нижнего ряду. «Ну, вот эту вы хоть видите?» - показывает врач на самую крупную букву. «Чуть-чуть»  Врач пишет: «Годен. Но использовать исключительно в ближнем бою».
По аллее идёт лейтенант Демьяненко. Увидев меня, подошёл.
- Ну, как у тебя отношения с Зоей.
- Нормально, - удивляюсь я его заинтересованностью, зная, что Дима  ухаживает за студенткой, тоже Зоей, которая является его  землячкой и поэтому мои подозрения, что он имеет виды на мою Зою давно рассеялись. - А почему тебя интересуют мои отношения с Зоей?
- Ты серьёзные имеешь намерения в отношении её?
- Да, серьёзные. И что?
- Ты бы хотел, чтобы она перешла работать в Зерноградскую школу.
- Хорошо бы было. Но как это сделать?
- У меня брат заведующий районо. Я могу с ним поговорить, если, конечно, у тебя к ней серьёзные намерения.
- Поговори, - загорелся я надеждой.
Вскоре Дмитрий мне сообщил, что разговор его с братом состоялся, и тот обещал изучить возможности перевода Зои в Зерноград. Я был рад сообщить эту новость Зое, чтобы дать повод ей убедиться в моём  серьёзном намерении по отношению к ней.
 При первой же встрече с Зоей я, взяв её под руку, повёл на окраину города. Когда мы миновали последний дом и вышли уже в степь, Зоя спросила:
- Куда мы идём? 
- К любви, - пошутил я.
- Куда?
- К любви. Она там...- кивнул я в степь, - Ждёт нас...
Зоя посмотрела в степь...
- Как хорошо...
Там было действительно хорошо. Ночь светлая. Над нами висела огромная Луна. В степи под мягким лунным светом серебрился и шевелился под лёгким ветерком ковыль. Казалось, что перед нами плыли волны серебряного моря. Чудная степная красота нас зачаровала. Мы смотрели то в степь, то на огромный шар Луны. Обняв Зою, я фантазировал.
- Вот бы улететь на Луну. Там так красиво. Вон те очертания обозначают лунное море. В нём нет воды, но загорать там можно. Сейчас эту сторону полностью освещает Солнце и там наверняка очень тепло. На поверхности Луны, наверное, значительно жарче, чем у нас днём под солнцем. Ведь там нет атмосферы, ничто Луну от Солнца не прикрывает. Она полностью голенькая и очень горячая. А в тени, наоборот, очень сильный космический холод. 
Зоя, не прерывая меня, внимательно слушала.
- Скоро на Луне появятся люди.
- Что? - удивилась она, прервав своё молчание.
- Это не фантазия. Скоро полёты в космос станут реальностью.
- Откуда ты знаешь?
- Я знаю современную технику, направления нашей науки. Одно из важных направлений - создание ракет, способных выводить в космос нужные нам аппараты. Учёные подошли к практической подготовке полётов в космос. Ищут пути преодоления земного притяжения. Нужны такие двигатели, которые бы могли развивать скорость, позволяющую оторваться ракете от земли и вывести  аппарат в космос.
Я долго вслух путешествовал по Луне, а Зоя слушала, затаив дыхание. Меня ли она слушала, думая о Луне или, может, слушала своё сердце в моих объятиях, думая обо мне, о нас? Мне нравилось, как она слушает. Так зачарованно, как маленький ребёнок, словно я рассказывал ей сказку. Она смотрела то на Луну, то в степь, то на меня. Когда я закончил свои лунные рассказы, тихо сказала:
- Интересно с тобой.
- Интересно или хорошо?
- И хорошо, и интересно.
- И мне с тобой очень хорошо.
 Меня подмывало сообщить ей, что я затеял операцию по её переводу в Зерноград, но воздерживался. Надо подождать окончательного решения этого вопроса, чтобы не обнадёживать её зря. Нельзя её обмануть. Хуже нет, когда не сбываются надежды. Зоя очень честная. На всё ложное болезненно реагирует. Её нельзя даже шутя обманывать.
Я вспомнил, что в Зернограде в церкви служит красивый молодой священник. Женщины ходят в церковь не столько молиться, сколько смотреть на него, слушать  о том божественном, чего в реальной жизни нет.  Мне показалось, что и Зоя также слушает меня о тех прелестях, которых ещё нет, и  представляет, что они появятся у неё, когда она свяжет свою судьбу со мной. Священник привлекает женщин  мистической романтикой, а я Зою увлекал лунной романтикой. Я заглядывал в её лицо, и мне оно казалось таким же мягким, как лунный свет. Хотелось, чтобы вся наша жизнь была такой же красивой, как тот лунный вечер и мягкое колебание нежного серебристого ковыля. У меня сложилось окончательное решение - жениться и я стал готовиться к этому, не объявляя пока о своём намерении Зое.
Шли полёты. Сообщили, что летит начальник училища полковник Афанасьев. Будет проверять технику пилотирования лётчиков с инструкторского сидения. Зная о том, что начальству обычно для проверки представляют лучших, более опытных лётчиков, я спокойно занимался своими делами, не рассчитывая попасть в число проверяемых.  Наблюдал, как самолёт начальника идёт на посадку, как он приземлился. Всё на уровне, как и должен летать опытный лётчик.
Афанасьев был требовательным начальником, строгим и педантичным методистом, сухим человеком. Встречаться с ним, тем более лететь, желающих не было. Знали, что кроме замечаний и наставлений ничего от него не услышишь. Ни человеческого тепла, ни шутки. У самолёта встретил начальника  командир эскадрильи, все остальные старались держаться подальше, чтобы не быть  замеченными. Лишь самоуверенные Вышемирский и Довбыш были на виду. Они  демонстративно громко разбирали полётные ошибки с курсантами, показывая свою инструкторскую активность. Хотели ли они, чтобы их заметил начальник или нет, не знаю. Но вот вызывают Вышемирского, Довбыша и меня к командиру эскадрильи. Я удивлён. Почему меня? Неужели для проверки? Так и вышло.
- Полетите на проверку с начальником училища, - ставит задачу комэск. - Первым летит Вышемирский, затем - Довбыш, потом - Великодный. Готовьтесь и по готовности докладывайте.
Вышемирский с показной гордостью, что ему выпала честь быть представленным для проверки строгому начальнику, пошёл к Афанасьеву и доложил о готовности к полёту. Начальник дал ему какие-то указания, и они сели в кабины.  Высокий ростом Вышемирский выглядел смешным в тесной задней кабине. Его голова упиралась в остекление и чтобы на взлёте не биться при тряске головой о фонарь, он пригнулся, вытянув шею вперёд, и был похож на взлетающего гуся. Мне стало смешно.
- Ты чего смеёшься? - послышался голос комэска. - Смотри, чтобы плакать не пришлось после полёта. Начальник - строг, придирчив. Продумай хорошо весь полёт, методику ввода и исправления ошибок. Помни, что он в роли курсанта летит. Поэтому чувствуй себя не проверяемым, а обучающим. Понял?
- Понял, - ответил я и стал разыгрывать в уме свой полёт.
Прилетел Вышемирский. Подошёл к кабине начальника. Тот махнул рукой - мол, свободен. Он рад, что замечаний нет. Идёт, улыбается. Улетел Довбыш.
- Как слетал? - спрашивает комэск Вышемирского.
- Нормально.
- А что же ты сел с взмыванием?
- Показывал методику ввода ошибки.
Прилетел Довбыш. Иду к самолёту. Вижу, что и Довбышу начальник машет рукой - мол, свободен. Значит, тоже без замечаний. Я заволновался. После таких «ассов», как бы не провалиться. Докладываю, что готов к полёту. Кивает начальник головой. Становлюсь на крыло и вижу, что он что-то  записывает в наколенный планшет. Я уже привязался, докладываю о готовности, а он всё пишет. Наконец, даёт добро, и мы улетаем. В наборе высоты он мне вводит имитацию отказа мотора. Перевожу самолёт на планирование и разворачиваюсь на предусмотренную инструкцией площадку для вынужденной посадки. Докладываю, куда буду садиться.
- Хорошо! Набирайте высоту!
Набираю и ухожу в зону на высоту 4000 метров. Выполняю левый штопор, потом - правый. Восьмёрку с креном 45, вторую - с креном 60 градусов, боевой разворот левый, пикирование. Потом такой же комплекс вправо. Он не сказал ни слова  на фигурах. Выполняю левый и правый комплексы: переворот, петлю, поворот на горке, полупетлю. Выполняю бочки. Тоже никаких замечаний.
- Задание окончил. Разрешите идти на посадку.
- Идите.
- Выполняю спираль и планирую на аэродром.
Выйдя из кабины, подошёл к начальнику.
- Разрешите получить замечания.
- Всё запишу в лётную книгу, - сказал он и ушел к руководителю полётов, сел за стол. Адъютант представил ему наши лётные книжки, и он стал заносить в них свои записи. Мы ждём с волнением. Вскоре он улетает, а нам раздают книжки. Открываю и вижу - общая оценка - отлично. Подбегают ко мне Вышемирский и Довбыш и хором:
- Что у тебя?
- Отлично.
- Что? Покажи! - кривят они кисло губы.
Показываю. На их лицах - разочарование. Оказывается, им начальник поставил оценки - хорошо.
- Ну, что? Осрамились? - смеётся замкомэска Грибков над «ассами».- Учитесь у Лёши, как должны летать настоящие инструктора, а не имитаторы-хвастуны.
«Ассы» что-то бубнили о несправедливости. Я представил, как кошки скребут им души. Захлопнул свою книжку и пошёл продолжать работу с курсантами. Весть о результатах проверки быстро разнеслась по полку. Все с интересом смотрели на меня, как человека, повергнувшего хвастливых «ассов» и посмеивались над ними.
Была суббота. Получили получку. Хотя деньги сами по себе вещь противная по коммунистической идеологии, но  мы, мечтая о коммунизме, когда все блага можно будет приобретать бесплатно по потребности, пока  с удовольствием получали деньги по труду, как необходимые средства для обеспечения более-менее достойной жизни. После получки мы становились богатыми людьми. Но не дорожили этим богатством. Деньги быстро растекались, и мы снова тосковали о  новой зарплате, новом временном обогащении.
На свидание с Зоей я ходил обычно, наполнив карманы хорошими конфетами. Угощал её. Она смущённо, но с наслаждением кушала их. Мне же нравились её сладкие губы. В этот день я собирался зайти в магазин и накупить хороших конфет для неё. Уже под вечер, закончив рабочий день, шёл домой в лётном комбинезоне. Выйдя за пределы военного городка на просёлочную дорогу, увидел Зою. Она шла с отделения совхоза в город. Остановился. Подождал. Поздоровались, как обычно, на людях не обнимаясь и не целуясь. 
Меня смущала моя одежда. Комбинезон запыленный и пропитанный потом. Брезентовые лёгкие сапожки, которые я носил в жаркую погоду, тоже покрыты слоем пыли. Стоим с Зоей на дороге, договариваемся, когда и где встретимся. Я заметил, как она, взглянув вниз, вдруг как-то смутилась, растерялась. Лицо её стало рассеянным. Посмотрел, а у меня расстёгнут большой наколенный карман комбинезона, в котором лежит пачка денег - моя зарплата. Получилось неловко, будто я специально расстегнул карман, чтобы ей показать свою состоятельность. Представил, что моя дорогая почувствовала, увидев столько денег. Я не сомневался, что она ещё не держала в руках такую сумму. Чтобы скрасить шок будущей невесты, я сделал вид, будто ничего не заметил. Мне было хоть и неловко от такого положения, но всё же приятно, что я в её глазах выгляжу достаточно состоятельным и в случае хороших наших отношений, буду надёжным женихом.
Иду в город с Жорой Локтионовым. Он говорил мне:
- Значит, подружился с учительницей. Сложное это дело, дружить с педагогами.
- Почему?
- Надо знать и соблюдать этику, говорить по правилам. А откуда тебе знать этику. Ты же её не изучал. Да и опасна эта штука, этика, для молодого человека. По опыту знаю. Ухаживал за одной учительницей. Что не сделаю - не так. Это не этично, то не этично.  Я и бросил её.
- Напрасно. Она бы тебя научила культуре, - подшучиваю я.
- Не люблю тех, кто меня учит. А ты любишь?
- Смотря чему учат, и кто учит. Если тот, кто больше знает, то принимаю как должное. А если тот, кто меньше знает, то таких учителей мне не надо.
- Да, я правила хорошего тона не знаю, - вздыхает Жора. - Уставы учил, а этику не познал.
- Устав тоже этика, но военная.
- Военная этика не по мне.
- А тебе должно быть стыдно не знать правила хорошего тона. Ты же  в Пятигорске вырос, в таком культурном городе.
- В родном городе я получил законченное уличное воспитание - хулиганское, - смеётся он.
- У меня тоже в основном уличное. Но я всё плохое, хулиганское отбросил ещё в спецшколе.
- А я до сих пор не могу преодолеть его. Глубоко впитал. А ты умеешь  прилично вести себя с девчатами?
- Вроде бы.
- А Зоя - не каприза?
- Она - девушка простая, но вести себя умеет, именно, в рамках лучших правил этики. Если я что-то и сделаю не так, то она своим  замечанием не поставит меня в неловкое положение.
- И она ещё не делала тебе никаких замечаний?
- Пока нет.
- Она наверстает это, когда станет твоей женой. Ты объяснился уже с ней.
- Не спешу. Нужно выяснить, насколько я любим ею.
- А ты что не чувствуешь - любит тебя Зоя или нет?
- Чувствую, что я ей нравлюсь. Но для большой любви, наверное, прошло ещё мало времени нашего знакомства.
- А у меня ещё нет симпатии. Я, честно говоря, не жду, что в меня кто-то влюбится. Наверное,  женюсь не по любви, а на той, которая захочет за меня выйти.
На свидание я принёс много конфет. Угощал Зою, понимая какая это радость для неё, получающей малую зарплату и не в состоянии купить подобное. Но вот она нечаянно уронила конфету и нагнулась, чтобы её поднять. Я машинально наступил на конфету ногой.
- Не надо брать с земли, - сказал ей и понял, что поступил не корректно, поставив её вновь в неловкое положение, решил отшутиться. - Что упало, то пропало.
Зоя не стала поднимать упавшую конфету, но смутилась. И я был смущён. Надо же, только недавно болтал с Локтионовым об этике и так не этично поступил. Хотел, конечно, проявить добрую заботу о любимой, предупредить антисанитарию. Но получилось неловко. Хорошо, что уже вечер, можно было обнять и поцеловать любимую, чем скрасить свою оплошность.
Шёл со свидания с мыслями, что надо поступки свои соизмерять с той самой проклятой этикой. Хотя я и знаю правила хорошего тона, но они ещё не стали моими привычками. Знания есть - навыков нет.
 Как-то внезапно пришла новость о смене командира полка. Подполковник Авакумов, которого я знал ещё с курсантской скамьи по учёбе в Новочеркасске, убывал от нас. Мне было жалко, что он уходит. Хороший был командир, вежливый, порядочный человек. Меня он хорошо знал. На его должность прибыл подполковник Кайдашёв, высокий мужчина, со строгим лицом,  грубый в общении.
- У него четыре дочери и ни одного сына, поэтому он такой недовольный, - говорит старший лейтенант Коробкин
- Наоборот, у кого много дочерей, тот должен быть более мягким и ласковым, - возражаю я.
- Это ты на себе проверишь.
Иду по аллее городка, а навстречу Авакумов. Остановил меня.
- Ну, как жизнь?
- Хорошо, - отвечаю бодро.
- Я на тебя написал представление для назначения на должность командира звена. Знаю тебя давно и уверен, что ты созрел для этой должности.  Кайдашов обещал все мои просьбы о новых назначениях выполнить. Но ты меня не подведи. Работай так же, как работаешь. Ты - офицер перспективный.
Он меня ошарашил такой новостью. У меня даже дыхание перехватило от неожиданности.
- Постараюсь, - только и прошептал я.
- Я уезжаю на Дальний Восток, - говорил Авакумов. - Сам понимаешь, что это такое... В Корее война... Если потребуешься - вызову.  Не откажешься?
- Конечно, нет! - высказал я  ему готовность, не задумываясь.
- Невеста есть?
- Намечается.
- Воздержись пока жениться... - сказал он и, подумав, добавил. - Впрочем, если у вас большая любовь, то... решай сам...
    Я решил, что Авакумов назначен в дивизию Кожедуба. Как же не согласиться попасть в такое боевое соединение, которое принимает участие в боевых действиях в Корее. У меня закружилась голова от мыслей. Я уже видел себя в боях.  Почему-то подумал  не о возможной опасности, а о своих боевых успехах. Что за характеры у мужчин? Жизнь у нас всегда на втором плане. На первом - проявить себя в мужестве, отваге. Видимо, это природное качество большинства мужчин, безусловно,  усиленное патриотическим воспитанием.
Взволновали меня обе новости. Предстоящее назначение на должность командира звена, потому что в полку много инструкторов старших меня по возрасту и опыту. Почему меня? Неужели я так сильно обогнал всех других в своём профессионализме? Или Авакумов просто проявил ко мне  симпатию. Впрочем - какая симпатия. Мы с ним никогда близко не общались. Но он знал меня как курсанта и лётчика, видел мои успехи. Наверное, помнил о том, как меня приказом начальника училища объявляли «курсантом-эталоном», а на первом же году службы  о моих способностях уже написала газета «Сталинский сокол».
Волновала и перспектива о возможности попасть в Корею. Я сразу же подумал о Зое. Как поступить с нею, если такое назначение состоится. Я уже решил с нею объясниться и на тебе! Пусть ждёт? А будет ли ждать? Может и лучше, если любовь проверится  такой разлукой.
Радуясь неожиданным новостям, я пошёл к лётчикам. Хотелось поделиться с друзьями новостью, что получил предложение быть готовым уехать в Корею, но воздержался, чтобы не вызвать среди них порывы атаковать Авакумова своими просьбами забрать и их. О том, что меня, возможно, назначат командиром звена, рассказывать не посчитал нужным. Предпочитал  иметь дело со свершившимся фактом, а не предполагаемым.
«Вовочка» рассказывал лётчикам анекдоты, а у меня все мысли в будущем. То я видел себя в боях, то в роли командира звена.

ПЕРВАЯ РАЗЛУКА

Закончился учебный год в школах. Зоя уехала домой, потом - в Ростов. Заочная учёба в пединституте требовала от неё эффективно использовать летний отпуск для выполнения программы, сдаче зачётной сессии. Я без неё ощутил себя одиноким. Как никогда остро почувствовал, что такое  любимая. Она может заменить целый мир, окружающий тебя. Без неё наступает пустота, скука, душевная тоска. Вспоминал последнее свидание с Зоей. Мы стояли в тени под деревом. Солнечный луч пробивался сквозь листву, которую шевелил лёгкий ветерок, и «зайчиком» бегал по её милому лицу.
- Я уезжаю, - сказала она и склонилась к моему плечу.
Я почувствовал, что стал ей уже родным человеком.
Пока Зои нет, решил не появляться на танцах. Смотрел фильмы, пропадал в биллиардной или просиживал время у Игоря за преферансом. Лёша Барабаш, уходя на танцы, спрашивал меня:
- Ну, ты идёшь?
- Нет, - отвечал я и тут же после его ухода доставал Зоину фотографию, ставил на стол и смотрел на неё. Насмотревшись, отдавался газетам, книгам,  слушанию музыки и стихам.
Однажды, Лёше надо было идти на свидание, но он испугался грозы. Стоит рассуждает:
- Идти или не идти?
Чтобы выдворить его и заняться чтением, говорю ему:
- «Быть или не быть?» - рассуждал Гамлет и плохо кончил.
- Я же не Гамлет, - ворчал Лёша.
- Всё равно плохо кончишь, если не научишься быть решительным и верным подруге.
Накинул он на себя плащ и ушёл. А я лёг читать. Мир был насыщен многими великими событиями, и я уходил в глубокую политику. Западные страны в Бонне подписали договор, который отменял оккупационный статус Западной Германии. В Индии проведены  первые парламентские выборы, состоялась первая парламентская сессия. Прогресс в мировом национально-освободительном движении вызывал зловещую реакцию империалистических сил. США наращивали гонку вооружений, нагнетали обстановку угрозой  применения атомного оружия. Но прогрессивные движения набирали силу.
Война в Корее показала превосходство нашей авиации над авиацией США. Истребитель Миг-15 превосходил  американский «Сейбр» по потолку (у Миг-15 -15200 м, у «Сейбра» - 12500 м), по вооружению (у Мига - пушки, у «Сейбра - пулемёты), по скорости и скороподъёмности. Наш конструктор Миль создал десантно-транспортный вертолёт.
Перечитывал Николая Гоголя, столетие со дня рождения которого недавно отметила страна. Читал Фёдора Достоевского «Братья Карамазовы». Прочитал книгу В. Ермилова «Антон Павлович Чехов». Дали мне книгу Гроссмана «За правое дело». Налегал на древнюю философию, которая меня увлекла. Вслед за Демокритом, Сократом, Платоном, изучил Аристотеля, Эпикура, Джордано Бруно, Томмазо Кампанеллу.
У Аристотеля для своего  жизненного руководства взял несколько положений:
- душа должна быть мягкой, подобно тёплому воску, а разум твёрдым, как кристалл;
- лишь многогранный и чистый кристалл разума способен отразить в себе весь блеск мудрости;
- всем надо заниматься искусством, науками и в особенности философией;
- все науки более необходимы в жизни, нежели философия, но лучше философии нет ни одной науки;
- если куст не цветёт, то это не значит, что он не расцветёт никогда;
- молодость тем удивительна, что она таит в себе начало того, чего нельзя предсказать
И ещё Аристотель говорил, что  существует два мира. Один - зримый. Другой - в наших мыслях. Наши мысли лишь отражение действительного мира.
У Эпикура взял:
- освободить человека от страха перед богами и страха перед смертью - значит расчистииь ему путь к счастью;
У Джордано Бруно:
- для добродетельной жизни совершенно достаточно не делать другим того, чего не желаешь себе самому;
- тьму способна разорвать лишь истина;
- не от рождения Христа исчисляется истина человеческой истории.
У Кампанеллы:
- всё во власти человека;
- вступать в бой только тогда, когда на тебя нападают.
Перед сном обычно я заводил патефон и слушал музыку, хорошие песни. Засыпал с  мыслями о Зое. Каждый раз, когда мой взгляд останавливался на её фотографии, приходило вдохновение на  стихи. В первый вечер разлуки с ней написал:
                Вот и разлука. Много дней
                Мы не увидимся с тобой.
                Я вслед тебе машу рукой,
                И чувствую любовь острей.
                Мне так не хочется прощаться.
                В душе вдруг стало одиноко.
                Хотя уедешь недалёко,
                Но столько дней не целоваться.

Оставаясь в одиночестве, возобновлял в памяти сочинённые ранее стихи о Зое, своей любви и записывал их. Среди них было такое:
                Тот день, когда я веселился
                С тобой, танцуя, не забыт.
                Бесёнок в сердце поселился
                И мою душу теребит.
                И о тебе душа всё ноет,
                Мне грудь сжимает, как в тисках.
                Ничто уже  никак не скроет,
                Что ты теперь моя тоска.

Закончилось первое полугодие учёбы. В эскадрильи произошли  кадровые изменения.
Мой командир звена Соловов назначен был на должность штурмана нашей эскадрильи. Я гадал, кто же будет  командиром  нашего звена. Не я ли, как говорил Авакумов? Мне не хотелось принимать звено, в котором служат лётчики старше меня по возрасту и опыту.
В полк прибыло несколько лётчиков-инструкторов из Грозненских курсов, ждали распределения. Два из них уже назначены в нашу эскадрилью, но ещё неизвестно в какое звено. Мне хотелось, чтобы они попали в  моё звено, если я буду назначен командиром. Пока мы гадали, кто куда будет назначен, подходит ко мне Вышемирский. Он был взволнован, почему-то нервничал.
- Правда, что тебя назначают командиром нашего звена?
- Не знаю.
- Как же не знаешь. С тобой же беседовали.
- Никто со мной не беседовал.
- Ты врёшь. Я знаю, что тебя назначают. Как же так, мы уже по три года  инструкторами работаем, а назначают салагу.
- Отстань от меня. Я ничего не знаю, - бросил я ему.
- Если тебя назначат, я не потерплю этой несправедливости. Дойду до главкома ВВС.
Положение моё было незавидное. Я понимал, что если случится моё назначение, то будет бунт «стариков». Но пока ничего не случилось. Назначения нет. Надо ждать.
В тот же день я узнал, что часть наших лётчиков переводят в Батайский полк, который переучивается на реактивные самолёты Миг-15. Среди них мои друзья и хорошие товарищи: Григорьев Ростислав, Демьяненко Дима, Тютин Юра, Ракитянский Михаил и другие. Ростислав предложил пойти с ним в чайную выпить по случаю разлуки. Пошли. С нами ещё несколько человек. Навстречу идёт заместитель командира полка, улыбается:
- Куда это вы всем стадом направились?
- Пивка попить, - говорит Ростислав.
- На пивопой, значит... Ну-ну... Кому надо отъезд отметить, кому - новое назначение.
- А кому назначение? - спрашивает его Тютин.
- Великодному.
Я вздрогнул. Друзья мои притихли, глядя на меня.
- Что уже есть приказ? - спрашивает Тютин начальника.
- Будет.
Я прочёл в глазах друзей зависть, и мне почему-то стало стыдно перед ними. Уже не хотелось повышения, которое вызывает к тебе неприязнь даже близких, которые чувствуют себя  ущемлёнными.
- Что же ты молчишь? - спрашивают меня, когда начальник отошёл.
- О назначении первый раз слышу.
В чайной разговор был не таким весёлым, как обычно при товарищеских застольях. Начались жалобы тех, кто был постарше меня. Заныл и Ростислав из зависти. Я видел, что я становлюсь чужим среди своих. А мне не хотелось быть в таком положении. Успокаивал меня вывод Юры Тютина.
- Братцы, не всем же сразу идти на повышение. Порадуемся, что очередь выдвижения дошла до лётчиков наших выпусков. Сегодня его повысили, завтра - нас. Поздравим Лёню.
- Перестаньте, - возмутился я. - Приказа ещё нет.
- До приказа не поздравляют, - буркнул Ростислав. - Мне вот наш перевод не нравится. Опять мы там будем новенькими.
- Зато летать будете на «мигах».
- Летать на «мигах» - это хорошо. Но лучше быть командиром звена на Ла-9, чем рядовым - на «мигах», - отвечал Слава.
 А я завидовал им, что они скоро будут летать на реактивных самолётах и предложил тост за реактивную авиацию.
О том, что я представлен для назначения на должность командира звена, пошёл разговор в полку. Волну возмущения старших лётчиков открыто возбуждал Вышемирский. Он, как мне сказали, ходил по этому вопросу к новому командиру полка. Чем их разговор закончился, я не знал. В один из дней он не появился на службе. Говорили, что уехал по семейным делам в Ростов к родителям. Через день он прибыл и ходил какой-то притихший, рассеянный.
В тот день меня вызвал командир полка и говорит.
- Подполковник Авакумов представлял вас на должность командира звена. Но, видимо, вам придётся поработать ещё немного инструктором. Вы молодой, способный. У вас всё впереди. Успеете. А некоторых возраст подпирает.
- Я себя не выдвигал, - сказал я.
Кайдашов опустил глаза. Видимо, ему стыдно было за то, что он отступал от решения своего предшественника.
-  Я решил вас предупредить, - он улыбнулся. - Наверное, Авакумов поспешил с вашим назначением. Я ещё вас никого не знаю. Мне трудно пока разобраться. Но многие стали волноваться. Мне звонят уже с училища. Им звонит командующий ВВС округа. Что за шум? Давай подождём с твоим назначением.
Я вышёл от командира и облегчённо вздохнул - будь оно проклято такое назначение, если вокруг него столько шума. Идёт Соловов, посмотрел на меня, спрашивает:
- Ты у командира был на беседе?
- Да.
- Ну, что? Тебя назначат?
- Нет.
Соловов скривил губы, махнул рукой.
- Вышемирский перешёл тебе дорогу. Он, подлец, ездил к командующему ВВС округа. Где-то у него есть рука. Неужели его назначат? - возмущался он.
Вскоре на офицерском совещании полка был объявлен приказ о новых назначениях. Моя фамилия не прозвучала. На должность командира нашего звена назначен Вышемирский.  Может и лучше? - подумал я.  Зачем мне испытывать на себе зависть, упрёки в карьеризме и пр. Наберусь больше опыта, и придёт ко мне назначение. Одно беспокоило, что я оказался в подчинении Вышемирского. Мне стало ясно, что спокойной службы у меня не будет. Во-первых, мой спокойный характер несовместим с его неуравновешенным поведением. Во-вторых, я предвидел, что он будет делать всё, чтобы принизить мои способности.
С того же дня мне пришлось наблюдать странное явление в коллективе. Только вчера на меня косились старые лётчики, что меня представили на должность командира звена, сегодня они уже осуждают Вышемирского за то, что он перешёл мне дорогу.
На место Вышемирского к нам в звено назначен инструктором  Вилен Казначиевский, мой однокашник по спецшколе. Мы давно знаем друг друга. Хотя друзьями никогда не были. Очень разные характеры. Пришли в эскадрилью ещё несколько молодых инструкторов, окончивших Грозненские курсы. Теперь я уже был не самым молодым. У меня было три выпуска курсантов, а у них - ни одного. Но они пришли с курсов и кичились своими педагогическими знаниями. В их лексиконе постоянно звучали слова; «педагогика», «дидактика»... Я изучал педагогику не системно по ходу работы, но больше её познавал на практике обучения курсантов. Спорить по вопросам педагогики с ними не хотел, так как чувствовал их начитанность. Лишь слушал и наблюдал, кому из нас даётся легче успех в обучении курсантов. Качество было не в пользу «педагогов-теоретиков». Однако, сознавая необходимость знания вопросов педагогики, я в свободное время налегал на их изучение. Не в моём характере быть в чём-либо не компетентным, тем более в том, что является важной составной моей профессии.
Неожиданно назначили празднование Дня авиации на 6 июля. Толи по прогнозу погоды, толи по каким другим причинам, нам не было известно. Готовился парад в Тушино.  Соскучившись по  Зое, я решил использовать этот неожиданный праздничный день, чтобы съездить к ней в Ростов, где она сдавала зачётную сессию. В субботу меня не отпустили, так как на воскресенье назначено было торжественное построение.
Утром в воскресенье пришли на торжественное построение, а нам объявляют, что торжества перенесены на следующее воскресенье. Я тут же  собрался на попутной машине уехать в Ростов. Но мне было приказано сопровождать в Батайск начальника штаба с какими-то срочными документами. Пришлось от Ростова отказаться.
Прибыли в Батайск. Начальник штаба говорит мне, что я свободен до отхода поезда. Было достаточно времени, чтобы съездить в Ростов.  В Ростове долго искал квартиру, где остановилась Зоя. Нашёл частный домик. Постучал в дверь. Выглянула пожилая женщина.
- Зоя Шевцова у вас живёт?
- У меня.
- Она дома?
- Нет её дома. Ушла в институт, а потом собиралась поехать домой. Наверное, уехала прямо из института. Завтра будет.
Я обескуражен. «Завтра» меня не устраивает. Мне сегодня она нужна, а завтра - мне на службу. Рано утром парашютные прыжки. Меня взяла тоска. С такой надеждой я ехал на свидание. И на тебе! Планы рухнули.
- А кто вы ей будете, молодой человек?
- Знакомый.
Хозяйка квартиры окинула изучающим взглядом меня. Мне не хотелось объясняться с нею, кто я и зачем приехал. Я написал Зое записку и оставил, чтобы она не гадала, что за «молодой человек» приходил. В конце записки написал: «Целую. Лёня», зная, что хозяйка её обязательно прочтёт. Что ж, пусть скажет своё впечатление обо мне.
Вышёл со двора и пошёл, куда глаза глядят по улицам города.  Оказался у педагогического института. Осмотрел его с внешней стороны. Зашёл в парк - попил пива, отдохнул на лавочке. Меня одолевала любовь. Что это такое? Для одних - это мимолётное чувство, для других -  вечное. А что  для меня? Мимолётного я не хотел. Желал, чтобы мои чувства любви сохранились пожизненно.
В парке начались массовые гуляния по случаю Дня авиации. Видимо, ростовские власти не захотели переносить уже подготовленные и объявленные праздничные мероприятия. Было много молодёжи. Некоторые, увидев меня в лётной форме, подходили, поздравляли. Вскоре я оказался с несколькими незнакомыми мужчинами в буфете. Они охотно со мной беседовали, восторгались авиацией. Пили коньяк за мой счёт. Я их щедро угощал. А потом взял такси и уехал в Батайск.
Вернулся домой в полночь. На столе лежит телеграмма  от Зои. Она поздравляла меня с Днём авиации. Обратный адрес ростовский. Мне не показалось это странным. Я понимал, что телеграмма была отправлена утром. А домой она уехала наверняка после обеда. В конце телеграммы главное: «Целую. Зоя». Так нам удалось обменяться только письменными поцелуями. Я долго не спал, думая о ней. Сложилось стихотворение:
                О, как я хочу тебя снова
                Увидеть, услышать, обнять.
                Брожу по задворкам Ростова,
                Чтоб место твоё отыскать.
                Нашёл твою «хату»... И что же?
                Хозяйка махнула рукой.
                - Куда-то ушла. А может,
                Уехала к маме домой.
                Вот так  и разбилась надежда.
                Хозяйке «спасибо» сказал.
                В тоске одинокой, как прежде,
                Неспешно побрёл на вокзал.
                Ростову махнул: до свиданья.
                Когда теперь встретимся вновь?
                Ох, эти свиданья-скитанья!
                Ох, эта в разлуке любовь!

Только стал забирать меня сон, как раздался звонок будильника. Пора идти на прыжки. Прыгали с Ли-2 с 1000 метров. Самолёт гудит, трясётся, медленно набирая высоту. Мы сидим  с парашютами на спине и на животе. Дремлем. Не выспались после неудачного праздника, который всё же многие хорошо отметили. Буданов громко спрашивает начальника парашютно-десантной службы полка Воробьёва:
- Какой дурак спланировал прыжки после праздника?
- Праздник-то отменили.
- А какой дурак назначил на понедельник? На самый тяжёлый день? - повторяет Буданов.
- Не дурак, а командир полка, - отвечает Воробьёв.
- А какой дурак ему это предложил?
- Извините, хлопцы,  это я.
Хохот. И тут открывается дверь. Команда Воробьёва:
- Приготовиться к прыжку!
- Кому? - спрашивает Симоненко.
- Всем!
- Так тогда не к прыжку, а к прыжкам.
Все приземлились благополучно. Идём с аэродрома. Жора Тегин спрашивает меня:
- Чего тебе сейчас хочется?
- Выспаться.
- А мне - пожрать. Перенервничал я. А когда я нервный - аппетит у меня  волчий.
- Чего же ты нервничал?
- Не спал ночью. После пьянки сразу на прыжки. Боялся - засну в свободном падении и не выдерну кольцо, - шутит он.
- Не спал, так надо идти спать, а не жрать.
- Не засну, если не поем.
Объявили отдых, а во вторую смену - полёты. Ужасный день! Ругаем нового командира полка. Изверги! Надо же устроить рабочий день с такой нагрузкой.
Командир полка подполковник Кайдашёв при заходе на посадку на самолёте Ла-9 забыл выпустить шасси и сел на живот. Ошибку лётчика не заметили ни руководитель полётов, ни финишёр. Никто не подсказал командиру. Это серьёзное чрезвычайное происшествие для полка.  Сразу видна причина аварии - неорганизованность полётов и плохая подготовка лётчика к полёту. Для командира полка это непростительно. Неудачно началась у него служба в новой должности
В связи с оплошностью Кайдашова из Батайска срочно вылетел на Як-18 заместитель начальника училища для расследования причины происшествия. Посмотрев с воздуха на валяющийся самолёт Кайдашова, он начал ругаться по радио ещё до посадки, делая всякие замечания руководителю полётов. В порыве гнева тоже забыл выпустить шасси. Подсказки руководителя полётов не слышал, так как сам болтал по радио и также посадил самолёт на живот. Такого ещё в ВВС не было. Два больших начальника в один день на одном аэродроме сажают на живот два самолёта. И смешно, и смеяться грешно. Но лётчики греха не боятся. Потешились над начальниками, которые любят подчинённых за ошибки  наказывать строго, а сами допускают такие грубые просчёты. Закрыли полёты. О лётчиках забыли. Разбирались начальники между собой. Мы сидели в курилке и слушали громкую их ругань на аэродроме.
- Что они так кричат непедагогично? - спрашивает новоиспечённый педагог Лысяков...
- Они же начальники. У них должность такая - гавкать! - отвечает Пархомин. - Привыкай, Саша!
 Мне пришло письмо от Зои, датированное 6 июлем, то есть в тот день, когда я был у неё. Она снова поздравляет меня  с Днём авиации. Пишет, что из Ростова никуда не уезжала. Была в институте. Когда пришла и увидела мою записку, очень расстроилась. Ходила в парк посмотреть массовое гуляние в честь Дня авиации. Надо же! Мы были одновременно в парке. Она упрекает меня за то, что я не нашёл её. Рассказала, как искать впредь её в институте. Просит приехать, так как «мне нужно с тобой об очень важном поговорить». О чём же таком важном она хочет со мной поговорить? Это, что-то «важное» меня заинтриговало. Я тут же сел писать ей ответ
В Москве парад по случаю Дня авиации, как сообщили, не состоялся из-за плохой погоды. Но тут же прошли слухи, что в Тушино произошли какие-то события. Возможно катастрофы самолётов. Снят с должности командующий ВВС Московского округа Василий Сталин. Парад перенесён на следующее воскресение. Будет второй  для нас в этом году авиационный праздник. Я об этом написал Зое и обещал приехать на очередной День авиации.
 
ФИЛОСОФИЯ ЛЮБВИ

Любовь захватила не только мои чувства, но и мысли. Чтобы познать сознанием её смысл, я много философствовал на тему любви. Всё время задумывался, за что я полюбил Зою.  На этот вопрос выпадало много ответов. Полюбил её за внешность? Да! Красивая внешность - вызывает приятные эстетические чувства. Это любовь к женщине, как к предмету красоты. Но этого недостаточно для большой и прочной любви. Красоток и симпатяг я встречал немало. Но чувствами  к ним не запылал. Полная любовь определяется не только чувством к красоте. Необходимо ещё что-то. Приятное чувство вызывают ещё и хорошие этические качества человека, его культура, умение вести себя порядочно, скромно. Это второе слагаемое любви. Я видел в Зое  скромность,  честность, порядочность. Есть третье важное слагаемое. Это душевные качества человека. Умение по-доброму относиться к людям, к природе. Чувствовать их жизнь, радости и беды, сопереживать их неудачи, оказывать помощь. Я видел и эти качества в Зое. Оценил их. Но Зоя для меня была не абстрактным человеком. Она - женщина. В ней было всё то, чем женщина притягательна не просто, как человек, но и желанна.  Всё в ней  вызывало мои эротические чувства. Женская мягкость, теплота, нежность, ласка. Это четвёртая составляющая моих чувств. Но и это ещё не всё. Зоя была мне близка в социальном отношении. Она для меня являлась человеком из моего мира. Я из простой сельской семьи, и она из такой же. У нас близкие бытовые взгляды, понимание народной нравственности и  традиций. Мы понимали друг друга во всём. Я решил, что  отсутствие в человеке любой составляющей их этого ряда не может дать полноценной любви.
Мне хотелось не только любить, но и осознавать перспективу моей любви. Ведь, если пришла любовь, то вслед за ней должен прийти брак, семья, то самое святое, что надо сохранить до конца жизни и передать по наследству своим детям подобные высокие качества, за которые их потом должны были бы любить другие. Мне казалось, что я в выборе не ошибся. В моей подруге есть все необходимые качества, на которых должна держаться пожизненная любовь.
Но это лишь одна сторона, определяющая парную любовь. Кроме Зои есть же ещё и моя персона, от которой зависит крепость чувств и отношений. Я задавал себе вопросы. Обладаю ли я сам всеми этими качествами?  Не разочарую ли я свою избранную когда-нибудь тем, что ей во мне потом не станет нравиться? Чем больше я познавал свою подругу, тем более требовательно подходил к своим качествам. Хотелось, чтобы и она во мне нашла всё то, что определит перспективу её любви ко мне. Я не спешил тянуть её в ЗАГС не только потому, что присматривался к ней, но и потому, что хотел не словами о любви, а всеми своими качествами до конца убедить Зою, что я достоин её выбора. Что она не совершит ошибки, выйдя за меня замуж, а, наоборот, найдёт во мне своё счастье.
Размышляя о любви, я записывал некоторые свои мысли в стихах.  Это была не лирика, а философия.
                Любовь - это чувство и отношения.
                В ней отражается сгусток сплетения
                Черт персональных и черт социальных.
                В ней преломляются нравы народа,
                Быт и сознание, право и мода.
                Это сближенье заряженных тел
                С потенциалами духа и власти,
                Чтоб разрядить для свершения дел
                Мощности плоти, разума, страсти.
                Если заряды в порядке отличном,
                Значит, разрядка пройдёт гармонично.
                Если, что в людях несовершенно,
                То их и чувства остынут мгновенно.
                Коль нет совершенства: зови - не зови,
                Пожнёшь от сближенья лишь пепел любви.

В то же время я чувствовал в любви ту силу, которая может повергать  волю и разум человека, превратить его в раба своих чувств. Испытывая, как меня одолевает жажда видеться с Зоей, бежать, лететь к ней, я держал себя в узде воли до полного познания чувств, нет ли среди них - ложных влечений. Старался не  дать расслабиться разуму в оценке  наших отношений. По этому поводу писал так:
                Жизнь моя, ты быль иль небылица?
                Я в плену! Страстями весь обвит.
                Новая открылась вдруг страница
                У моей беснующей любви.
                Чувства хлынули из мира ли иного.
                Закружились вихрем надо мной.
                Мне не нужно счастья неземного.
                Я хочу любви своей! Земной!

Ещё было написано такое четверостишие:
                Любовь не ваяют по стилю и моде.
                Её открывают, как силу природы.
                В явлениях чудных пробудится свет.
                Сказать только трудно: Да или Нет

США всё делают для развития своей авиации, превращения её в грозное оружие ударов по непослушным им странам, агрессии против них. Господство в небе для США стало одной из важных задач. Оно могло обеспечить им успешное использование самолётов-носителей атомного оружия и позволило бы постоянно угрожать атомной войной Корее, Китаю, СССР.
В разработке атомного оружия и его носителей СССР отставал от США. Надо было выбить этот козырь у агрессивного противника и добиться паритета. Интересы безопасности страны  обязывали, как военных, так и весь советский народ  работать с напряжением, чтобы не допустить трагедии подобной агрессии Германии против СССР в 1941 году. Создание современной авиации было вопросом жизни и смерти страны. Наши конструкторы и военная промышленность форсированно создавали новую авиационную технику, цельнометаллические скоростные, сверхзвуковые самолёты, ракетоносцы. Главное внимание уделялось развитию истребительной авиации, способной перехватить и уничтожить любые воздушные силы США. Развивалась авиация дальнего действия, которая могла бы  наносить ответные атомные удары.
Понимая обстановку, училища активно готовили лётчиков, летали,  не зная выходных. Нас обуревала жажда труда. Но поэзия полёта, которую познаёшь в личном совершенствовании, в спортивном азарте, часто сменялась тяжёлой и нудной работой, повторяющейся изо дня в день. За шестичасовую смену приходилось быть в полёте по 4-5 часов. Особенно большую нагрузку инструкторы испытывали при обучении курсантов полётам строем, воздушным боям, стрельбам по наземным целям и по конусу в воздухе. Мы изматывались физически.
Но нас обязывали так трудиться события, и вдохновляли подвиги лётчиков боевых  частей, добивающихся успехов в Корее и на границах при отражении нарушителей. 18 июня того года над Балтийским морем лётчик полка, которым командовал дважды Герой Советского Союза Головачёв, сбил на реактивном самолёте Миг-15  шведский самолёт-разведчик «ДС-3».
У нас была большая зависть к тем, кто  выполняет настоящие боевые задачи. Мы, обучая курсантов боевому применению, сами не имели боевого опыта, ещё не испытали настоящий воздушный бой. По этому поводу Витя Прощеваев сказал.
- Богатыри - не мы!
- Это точно, - согласился я.
- Надо добиваться, чтобы нас, инструкторов училищ, посылали на стажировку в Корею, как было в Отечественную войну, - предлагает Тегин. - Я с удовольствием бы уехал на войну постажироваться.
- На войне легче, чем у нас в училище, - говорит Пархомин. - Я уже износился. От пота весь прелым стал. Между ног зараза пошла. Суспензорий ношу, - опускает он штаны и показывает свой «суспензорий» - мешочек, в котором размещена его мошонка.
- Так у тебе скоро всё хозяйство отвалится! - говорю ему.
- Отвалится от такой работы. Накружишься за день в воздухе, вымочишься в поте, а потом ещё надо с курсантами заниматься, с детьми гулять, жену тискать. Чем жену тискать? Да и где столько сил взять?
- В столовой, - говорит Соловов. - Кормят  нас, как боровов.
- Да при такой работе и жаре нет никакого аппетита!
- А ты с водочкой, - советовал Гацкевич, зная, что Пархомин не любит выпивать.
- Пошёл ты со своей водочкой!
- Ну, с коньячком...
Каждый наш серьёзный разговор заканчивался юмором. Посмеявшись, мы пошли на полёты. Стоял зной. Мутное марево колебало горизонт, казалось, что качается степь. Но мы садились в кабины и, обливаясь потом, улетали в небо, где включали вентиляторы самолёта на всю мощь, подставляя лицо и тело под холодную струю. Начиналась наша трудная работа в воздухе. Небо наполнялось десятками голосов, командами инструкторов и докладами курсантов.
- Разворот влево! - слышу голос Довбыша.
- Атакую, справа снизу! - докладывает чей-то курсант.
- 323 к стрельбе готов!
- Выводи! Выводи! Болван, - психует кто-то на курсанта.
- Смотри впереди! Смотри впереди!
- Разрешите посадку.
- Атакуй! Атакуй же!!
- Не тяни! Не тяни!
- 332-й! 332-й! Доложите где вы? 332-й! 332-й!
Меня ни что так не изматывало, как этот  гвалт в воздухе. При возможности я переключал канал радио, настраивался на маяк какой-нибудь широковещательной станции и слушал музыку. На этот раз послышался голос Руслановой:
                «Очаровательные глазки.
                Очаровали вы меня...»
На душе стало спокойно и радостно. Небесный рай. Успокаивались нервы, отдыхала голова, душа наполнялась  духовностью.
                «Я опущусь на дно морское.
                Я поднимусь под облака.
                Я всё отдам тебе земное,
                Лишь только ты люби меня».
 Я увидел любимый образ. Но это удовольствие нельзя продлевать надолго. Снова включаю рабочий канал и опять попадаю в ад тяжёлой трудовой небесной страды, её суеты, шума и гама.
 - Смотри за высотой! Смотри за высотой! - кричал руководитель на полигоне.
- Не дёргай! Не дёргай! - вторил ему руководитель полётов на аэродроме, усаживая курсанта на землю.
- 313-й! Вы уклонились из зоны!  Немедленно войдите в зону!
- 322-й! Смотри впереди самолёт! Отверни вправо!!
- Взлёт разрешаю.
Суета сует. Во имя чего? Несомненно, во имя мира и спокойной жизни страны.  Прилетел. Довбыш спрашивает:
- Чего ты молчал! Тебя запрашивал руководитель.
- Музыку слушал...
- Дурень! Лучшая музыка - это шуршание червонцев и звон серебра, - говорит Гацкевич.
- Это музыка евреев, - смеётся Пархомин.
Услышав слово «евреи», подошёл замполит Неешхлеб.
- Интересуетесь процессом евреев? Закончился над ними суд.  Осуждено 15 человек из «Еврейского антифашистского комитета». Вот подлецы! Окопались в комитете. Вроде бы борцы против фашизма, а проводили подрывную линию против СССР. Переродились гады. Начали дуть в дуду США.
- Евреи они и есть евреи. Рабы злата. Пасутся, где деньги, - начал раскручивать тему Пархомин.
- Ну-ну, - остановил его замполит. - Не развивай тут антисемитизм.
- О! Государству можно судить евреев, а мне нельзя.
- Государство судит не евреев, а врагов.
   Иду  с полётов с Лысяковым.
- У тебя есть девушка? - спрашивает он.
- Есть.
- А я ещё не нашёл подругу. У тебя уже любовь?
- Любовь.
- Первая?
- Первая.
- Говорят первая любовь не настоящая.
- Посмотрим.
 Я считал Александра  скромным и порядочным человеком. Он всегда был спокойным, не шумливым, вдумчивым, ко всему относился серьёзно. Но, хотя я его знал давно, для меня он был человеком не раскрытым, не познанным. Разговорились о коллективе. Он больше спрашивал, выпытывал, чем говорил. Но вот вдруг его прорвало. Начал высказывать недовольство о нашем коллективе, обсуждать ребят. Тот ему не нравится тем-то, другой - тем-то. О многих высказывался плохо. Я долго его слушал. Мне было интересно, что он вдруг так передо мной начал раскрываться. Не нравились мне его поспешные выводы. Ведь только начал работать. Душа показалась не доброй. Может так же и обо мне он говорит гадости другим. Не выдержал его негативных суждений, сказал откровенно:
- Саша, никогда не спеши говорить о людях плохо, тем более о наших лётчиках. Вот съешь с ними пуд соли, тогда будешь судить. Все мы разные, у всех есть недостатки, но ты же видишь, как все мы работаем. Сгораем в деле.
- Я говорю, как думаю.
- Но ты думаешь плохо о людях. А кто думает плохо обо всех, тот, вероятно, сам плохой, - посмотрел я ему в глаза.
Он пугливо глянул на меня, как пойманный вор.
- Я в тебе хотел друга найти, а ты, - пробурчал он.
- Мы с тобой давно знаем друг друга, но давай в новых условиях побудим сначала сослуживцами, товарищами. Если станем единомышленниками во всём, то подружимся. Я с тобою откровенен, именно, потому, что хочу, чтобы, работая в одном звене, мы стали друзьями. Наша служба нас этому обязывает.
Он замолчал, ушёл в себя. Мне это не понравилось. Лётчики должны быть между собой не только откровенными, но и правильно реагировать на откровения других. У нас ничего не должно быть за душой. Но и на душе ничего не должно лежать недоброго. Я хотел прочистить ему душу, освободить её от грязных мыслей, а он - закрылся.
Пришёл на квартиру. Мне сразу три письма. Из дома, из Москвы от Саши и из Риги от Вали и Лины. Какие новости! У Саши и Тамары родился сын. Назвали Алексеем. Мой брат Боря вступил в комсомол. Лина перешла жить на другую квартиру в Риге. Валя ушла с должности учителя мужской школы и устроилась работать пионервожатой в лагерях на станции Болдури на Рижском взморье. Она пишет, что там, в санатории, отдыхает наш двоюродный брат-авиатор Иван Мефодьевич. Часто бывает у них в гостях. Как хорошо, а я не видел этого брата уже более 10 лет. Очень хочется с ним встретиться.
Перечитал несколько раз письма и все думы о самых близких мне людях, большой родне. Вспомнил всех от бабушек и дедушек до тех, которые мне, ещё молодому человеку,  уже  доводятся внуками. Так бывает только у тех, у кого  родословные разрастаются в  большие ветви. Я очень богат родственниками, а Зоя - одна дочь у матери. Родственников у неё очевидно мало.
Сел тут же писать родным письма. Начал по старшинству. Сначала - родителям, потом - старшему брату, потом - сёстрам. Поздний час. Лёша Барабаш вертится в постели, не может заснуть.
- Слушай, сколько у тебя родственников, что ты уже два часа пишешь, - ворчит он.
- Да я и сам не знаю. Несколько десятков. Надо как-то организовать перепись.
- Счастливый ты.
- Счастливый, когда беда не наваливается на родных. А вот в военные годы, сколько смертей близких надо было пережить. Большая семья - радость при хорошей жизни. А в период невзгод - беда. Моя мать в оккупации осталась с шестью детьми, да сын, седьмой, пришёл с фронта больной туберкулёзом. Как прожить, прокормить стольких, когда  семью  преследуют фашисты, за то, что отец - член партии, а сыновья - красные командиры?
Я ушёл в воспоминания, рассказывая Лёше о нашей семье:
- Трудно вспоминать годы войны и, особенно, оккупации. У нас конфисковали всё имущество, оставив семью в пустом доме. Мы выжили только благодаря тому, что мать крестьянского роду, умела трудиться и добывать пищу у природы, да  дети были приучены к труду. Сумели ещё сохранить корову. Это была наша главная кормилица. Коров надо и у нас, как в Индии, считать священными животными, ставить им золотые памятники.
- Свиньям тоже, - бурчит засыпающий друг.
- Ты прав. И козам, лошадям, волам, курам, гусям, уткам... Всем  домашним животным. Это наши кормильцы.
 - За что мы их режем и поедаем... Все люди - фашисты по отношению к животному миру.
- Это уже большая философия, предмет рассуждения о сути жизни на Земле, - вздохнул я.
У моего друга вдруг сон пропал. От сути жизни вообще мы перешли к рассуждению о сути семейной жизни. Лёша оказался сторонником домостроя.
- Женюсь - буду жену в строгости держать, - говорит он.
- Это какая жена попадётся.
- Крепкая семья строится только на крепком порядке, - гнёт он свою линию, - на отцовском единоначалии.
- Любовь и единоначалие не совместимы, - возражаю я.
- Ну, уж нет. Я - совмещу.
Когда он уснул, я написал стихотворение:
                Власть - насилие над кем-то.
                Кто ж насилует любовь?
                Для любви пригодно вето.
                Метод силы портит кровь.
                Приказание любое
                Невозможно без обид.
                Ведь в любви играют двое
                И отсутствует арбитр.
                Несогласие рассудит
                Равноправная любовь.
                «Да» и «Нет» - любви не будет.
                «Да» и «Да» - играют вновь.

ОЛИМПИАДА

19 июля 1952 года в Хельсинки открылись ХV летние олимпийские игры мира. Впервые в играх  принимала участие сборная команда СССР. Олимпийский девиз: «Главное - не побеждать, а участвовать». Наша команда выдвинула для себя иной лозунг: «Все мировые рекорды должны принадлежать советским спортсменам». Истинно социалистический размах! Всё наше внимание было приковано к этим играм. Мы жаждали успеха, очень хотели чтобы наши олимпийцы доказали всему миру, что социалистический строй лучше всех проявляет заботу о здоровье своего народа, страна делает всё не только для морального, но и физического воспитания граждан.
Все жители СССР горячо болели за наших спортсменов. В перерывах между занятиями  мы бросались к репродукторам и слушали новости с Олимпиады. Хватали свежие газеты. Подсчитывали медали и очки. Радовались успеху, огорчались поражениями.  Главным соперником нашим  были США, не их спортсмены, а их строй.
Советские спортсмены-дебютанты оправдали ожидания своего народа, не подвели первую в мире страну трудящихся свободных от угнетения. Через десять дней игр открываю газету «Правду». В ней броский заголовок: «Советские спортсмены на Олимпийских играх заняли первое место». Да, наша команда намного опередила американцев по очкам, завоёванным медалям, установлению мировых и олимпийских рекордов. О, сколько гордости было в душе за наших спортсменов, нашу Родину, наш социалистический строй. Тогда мы все победы как в Отечественной войне, так в послевоенной политике, науке, технике, экономике, культуре и спорте связывали исключительно с тем, что страна идёт по самому прогрессивному пути развития - социалистическому, который раскрепостил людей, дал им возможность жить, учиться,  развиваться в полную силу их возможностей. Этот путь вывел нас на высоты многочисленных великих достижений в науке и технике, создании мощной экономики, великой советской культуры. То, что зарубежным людям казалось невиданной сенсацией, для нас стало уже закономерностью развития общества.
 Главное достижение социализма состояло в том, что он давал гражданам сильный нравственный заряд, новый стимул жизни - бескорыстие, могучую энергию работать во имя общего блага, а не только личного успеха. Когда звучал гимн СССР на Олимпиаде, сердце содрогалось от гордости за успехи страны, от чувства силы и мощи нашего государства, великого единства советского общества.
Физкультура и спорт тогда были поставлены в стране, как важнейшие составляющие формирования здоровых поколений, способных на большие дела. Компартия и правительство, всё общество рассматривали труд, как источник благополучной жизни народа, основу социалистического развития, успеха страны во всех сферах. В труде видели главное призвание и гражданскую обязанность человека. Для его эффективности необходим был физически и умственно развитый человек. Поэтому придавалось большое значение  как умственному, так и физическому развитию.   
В стране наряду со строительством общеобразовательных и специальных школ, других учебных заведений, строились спортивные школы и вузы, стадионы, спортплощадки. Создавались и развивались спортивные клубы. Самыми массовыми и авторитетными были клубы: «Спартак», «Динамо», «Труд», «Торпедо», «Локомотив», «Крылья Советов», ЦСКА и другие. Школьники и студенты  сдавали и подтверждали нормы по физическому развитию на значки «ГТО» - готов к труду и обороне. Ещё в 1945 году ЦК ВКП(б) и  Советское правительство приняло решение о повышении спортивных результатов, а в 1947 году - о награждении золотыми, серебряными и бронзовыми  медалями спортсменов за первенство Союза, установление  всесоюзных и мировых рекордов. Это стимулировало спортивное движение. В 1952 году в стране насчитывалось 195 тысяч спортивных коллективов и 18 миллионов  физкультурников.
Узнав, что Зою перевели работать в Зерноградскую школу, я поехал в Ростов к ней, чтобы сообщить эту новость. В вагоне сидел инвалид с гармошкой. Он ничего ни у кого не просил. Просто играл и пел,  закрыв глаза:
«Люба, Любушка. Любушка-голубушка.
                Сердцу любо Любушку любить»
Мне нравилась эта песня, но я под «Любушкой» подразумевал «Зоюшку». На этот раз встреча с Зоей удалась. Она ждала меня на квартире. Встречала, как родного человека добром и лаской. Глаза её сияли радостью. Тут же она восторженно сообщила мне, что ей написали о переводе её на работу в Зерноградскую школу. А я то хотел её обрадовать. Мы оба были в восторге оттого, что будем жить рядом, чаще встречаться. Понимали, что вплотную подходим к нашей совместной жизни.
- Ты рада? - спрашиваю я, хотя вижу её счастливое лицо
- Да.
- И я очень рад.
Но в Ростове нам негде было уединиться, обняться, расцеловаться на радостях. Хозяйка рядом и мы были сдержаны в своих порывах. Любовались друг другом и только. Мои чувства были глубокими, но внешне не проявлялись так открыто, как у очень сентиментальных людей. Всё во мне внутри кипело, хотелось схватить любимую, обнять, расцеловать, но то, что кипит внутри, не вырывалось наружу. Я терпеливо ждал своего часа. Зоя тоже была сдержана в чувствах, хотя я постоянно ощущал в ней сильные внутренние порывы любви. Она держалась, как человек, знающий себе цену. Но ей не всегда удавалось скрыть свои чувства ко мне. Глаза выдавали. Глянет на меня и вспыхнет светом доброй приветливости и нежности.
Повертелись мы в её тесной комнате, и пошли в институт. Там ей надо было что-то  узнать. В институте она ходила по классам, а я приглядывался к обстановке в высшем учебном заведении. Приличное, культурное старинное здание. Я же прошёл учёбу в тесных невзрачных помещениях Краснодарской спецшколы ВВС и в полуразрушенных зданиях Батайского училища. Позавидовал тем, кому выпало счастье учиться в обустроенных культурных заведениях. Само нахождение в них, побуждало быть духовно культурным человеком.  У меня была мечта - поступить в академию. Я верил в свою мечту и знал, что это лишь дело времени.
Потом мы с Зоей отправились в кино «Девушка с кувшином». Я был рад, что в тёмном кинозале можно было держать её тёплую руку, чувствовать её близость. «Любовь приходит к нам, не спрашиваясь», - звучит фраза из кадра фильма и я, пожимая Зоину ладонь, повторяю эту фразу. В темноте блеснул её взгляд на меня, и она положила свою ладонь на мою руку, начала нежно её гладить. О, блаженство чувствовать ответное женское внимание, которое я никогда не испытывал.
После фильма снова зашли на её квартиру. В её комнате на столе лежал миниатюрный блокнот.
- Что можно записывать в такой блокнотик? - спрашиваю.
- Почитай.
Читаю. В нём выдержки о любви, о мужчинах, о жизни и пр. На первой странице написано: «Жизнь есть жизнь, и как бы вы её ни приспосабливали к своим теориям, она останется такой, как она есть». Я прочитал это вслух и спросил:
- Кто это сказал?
- Не знаю. Но хорошо сказано.
- Жизнь -  главное на нашей планете. Всё остальное находится в ней, в этой жизни, - философствую я.
- Кто это сказал, - спрашивает Зоя.
- Я..
Она посмотрела на меня с интересов и шевельнула бровью.
На последней странице миниблокнота  читаю запись Зоиной рукой: «Твоя любовь приятна мне».  Записано сегодняшним днём. Когда же она успела? Я встал, подошёл к ней,   обнял и расцеловал. Мысль закружилась в уме - пора кончать платоническую любовь, пора делать предложение. Но... не сейчас, не сегодня. Осенью, когда она устроится в новой школе, станем видеть друг друга чаще. К этому надо подготовиться.
Мне поручено было провести политинформацию с курсантами о событиях за рубежом. Готовясь к ней, я просмотрел последние сообщения газет.  Польский сейм принял новую конституцию. В Египте переворот. Свергнут король Фарук. К власти пришла подпольная патриотическая организация «Свободные офицеры», возглавляемая неким полковником Гамаль Абдель Насером. В Париже ратифицирован договор о Европейском объединении угля и стали. Группировке западноевропейского капитала удалось сформировать представительный орган, куда были делегированы депутаты национальных парламентов стран-участниц: Франции, ФРГ, Италии, Бельгии, Нидерландов и Люксембурга.
  Капитал объединялся, становился всё могущественнее. А в демократическом, социалистическом движениях шли сложные процессы объединения и размежевания. Мне казалось, что человечество уже накопило достаточно знаний и опыта, чтобы встать на путь социалистического планового развития. Однако только СССР и часть его союзников избрали этот путь. Большинство стран продолжали идти по пути капиталистической стихии и жестокой конкуренции. В них продолжалась непримиримая борьба реакции с прогрессом. США, Англия и другие буржуазные державы, бывшие империи, делали всё, чтобы в мире торжествовали ложные идеи и учения, искажающие суть общественных отношений и отношений между нациями и между государствами. Во мраке  мировоззрений легче действовать грабителям народов. Один из реакционных деятелей США Даллес ещё в 1946 году говорил, что надо тех, кто видит - ослеплять, тех, кто слышит - лишать слуха.
Я убеждён был, что главная ошибка народов буржуазных и феодальных стран состоит в том, что они считают власть господствующих классов умнее себя, слушают её и верят ей. В этом главная трагедия народов. Исходя из этого, мне хотелось научить курсантов жить разумно, понимать суть жизни в стране и во всём мире. Я им говорил, что жизнь несёт нас своим бурным течением вперёд. Но одни - плывут в ней пассивно, как щепки. Другие - барахтаются, желая плыть по-своему, но, не зная куда. Третьи - стараются плыть против течения, чтобы сохранить своё старое положение, но устают от сопротивления общему потоку, выбиваются из сил и тонут. Четвёртые - стараются плыть по течению, чтобы удержаться в нём, а некоторые даже стремятся обогнать движение потока, вырываются вперёд и видят ранее других продолжение русла реки жизни. Такими были Маркс, Ленин, таким является Сталин. Вот и мы должны активно плыть по потоку жизни, обгоняя его, чтобы ранее других видеть перспективу и быть готовым к новым условиям жизни.
Курсанты очень внимательно слушали меня, и я радовался, что умею доходчиво доносить материал, заинтересовать и удержать внимание аудитории, а главное - учить мыслить и жить с опережением течения жизни.
- Жизнь трудно познать вообще, а наперёд, тем более, - говорит курсант.
- Конечно, жизнь  не бывает абсолютно прозрачной. Она сложна в познании потому, что проявляется в бесконечном множестве явлений. Поэтому и надо учиться познавать её, а для этого нужно изучать многие науки.
О моей философской политинформации курсанты долго спорили, что стало достоянием инструкторов, и те меня подтрунивали. Довбыш смеялся:
.- Да, жизнь, как и женщина, её можно познать до конца только тогда, когда она голая.
- Жизнь глубже познаёт тот, у кого лучше развит инструмент познания, - парировал я.
- Это что же за инструмент? - спрашивает  Тегин.
- Мозг. Не у всех он развит для широкого мышления.
- Я не хочу познавать жизнь разумом, я хочу познавать её чувствами, ощущениями.
- Жора, жить и не мыслить - это скучно. Это не жизнь, а существование, как у животных.
- Мне достаточно существования. Было бы что пить, есть и чем наслаждаться, - смеётся Жора.
- Существование - это примитивная, упрощённая жизнь.
- А мне сложной жизни и не надо. Зачем её усложнять?
- Жизнь сама по себе сложна. О её проблемах не думает тот, кто живёт в достатке. А миллионы людей мира живут ещё в нищете и невежестве. У нас есть возможность приобщиться к знаниям, а у них - нет. Мы должны помогать угнетённым в познании жизни и освобождении от невежества тех, кто их угнетает, - заговорило во мне чувство интернационализма.
- По истине: каждому своё, - заключает Довбыш.
- А чем собственно жизнь людей отличается от жизни других существ? - задаётся вопросом Жора. - Объясни мне.
- Она отличается тем, я думаю, что другие существа, которым не дано мышление,  живут только настоящим временем, не думая о вчерашнем и завтрашнем дне. А люди живут мыслями о прошлом, настоящем и будущем. Мы живём, как бы, одновременно в трёх временных  мирах, а они - в одном.
- Ну, ты и философ. Как к тебе такие мысли приходят?
- Зачем такие мысли приходят? - уточняет Довбыш. - Ты - лётчик. Живи своей профессией. А это дело философов и политиков.
- Так мы же не только лётчики, а и коммунисты. Коммунистам не должна быть судьба других народов безразлична.
- А-а-а! Ну, да...
  Прослушав итоговые сообщения о результатах Олимпийских игр в Хельсинки, мы долго вели дискуссию по этому поводу. На Олимпиаде команда США догнала по очкам нашу команду, набрав также  494 очка. Это нас огорчило, но не снизило общую радость олимпийского успеха. Ведь наши спортсмены были новичками на Олимпиаде, но завоевали 22 золотые, 30 серебряных и 19 бронзовых медалей. Это был ошеломляющий факт в истории мирового спорта. СССР показал всему миру свою спортивную мощь. Мировая сенсация, невиданный триумф советского спорта. А то, что американцы догнали нашу команду, только придавало  стимул для борьбы за повышение уровня советского спорта.
В тот день на полётах подошёл ко мне Вышемирский.
- Я хочу проверить твою технику пилотирования. Полетим.
Сели в Ула-9. Улетели в зону. Я выполнил комплекс фигур как положено по нормативам обучения курсантов. После первого комплекса он берёт управление.
- Дай я попилотирую.
Начал выполнять фигуры на максимальных перегрузках, так что с концов крыльев срывались инверсионные струи, оставляя за самолётом белый след. Иногда самолёт выходил на критические углы атаки, дрожал и покачивался с крыла на крыло на грани срыва в штопор. Видимо он хотел испытать меня перегрузками на прочность. Но разве меня можно было этим удивить. Мною всё это уже пройдено. Давно освоил пилотаж на пределах возможного.
Лётчику, сидящему за пассажира, не управляющему самолётом, тяжелее переносить перегрузки. У меня темнело в глазах, но не настолько, чтобы я потерял возможность контролировать положение самолёта и своё самочувствие. Чтобы облегчить переносимость, я взял ручку управление и стал командиру помогать пилотировать. От этого создавались ещё большие перегрузки.
- Ты, что? Отпусти ручку! - послышалась команда.
Я отпустил, а Вышемирский  продолжал пилотировать, но не так уж налегал на перегрузки. Видимо, сам устал от них. Он ростом выше меня на голову, а лётчикам с более длинным позвоночником тяжелее переносить перегрузки.  Пилотировал он смело, но безалаберно, соответственно своему характеру. Я давно заметил, что почерк пилотирования самолётом каждого лётчика отражает его характер. У меня спокойный характер и пилотаж спокойный, плавный, даже при больших перегрузках. У Вышемирского пилотаж рывками, с резкими движениями рулями, с неожиданными выпадами. Мне его пилотаж не нравился.
- Мне можно повторить один комплекс? - спросил я.
- Повтори.
Я выполнил комплекс, плавно вписывая самолёт в воздух на предельных перегрузках с потемнением в глазах, оставляя лишь щелку зрения, чтобы не утратить контроль над положением самолёта.
- Хватит! Хватит! - заторопил командир. - На аэродром!
Прилетели. Вышёл из кабины. Вышемирский медленно расстёгивал привязные ремни, явно не торопясь покидать самолёт. Его лицо было бледным. А какое у меня лицо? - подумал я. - Подопытным то был я, а не он. Выйдя из кабины, Вышемирский долго молча топтался, а потом начал учить меня искусству выполнения фигур. Я внимательно слушал, но понимал, что, как командир, он надо мной жаждет власти, но, как педагог,  чувствует  себя со мной неуверенно. Ему явно хотелось добиться от меня похвалы его пилотажа, чтобы я признал его, как лётчика превосходящего меня в лётном искусстве. Но я не  высказал своего восхищения. 
- Твой пилотаж хорош для парада, но не для воздушного боя, - промолвил он, найдя лазейку, чтобы добиться своей цели.
- Но это ведь была проверка моей техники пилотирования, как инструктора - решил я уточнить своё задание. - Следующий раз проверьте меня на технику пилотирования в воздушном бою.
Он промолчал. И ушёл.
- Что у вас случилось, что вы оба бледные прилетели? - спросил меня механик Иванов.
- Командир меня испытывал на прочность, - улыбнулся я. - А кто из нас бледнее?
- Он - бледный. Вы - бледноваты.
- Что-то ты прилетел не в настроении, - глядя на меня, заметил  Пархомин. - Плохо слетал?
- Наоборот. Хорошо попилотировали с командиром. На пределе.
В мою лётную книжку Вышемирский записал отличную «оценку», без каких бы то ни было замечаний. Я был удовлетворён оценкой, но не удовлетворён его отношением ко мне. Он явно искал повод принизить мои способности и возможности. Такое отношение не могло способствовать успешной нашей работе. Нельзя нашу трудную профессию усложнять негативными отношениями. Я старался забыть неблаговидный его поступок, но чувствовал, что он стремится ущемить меня в работе, принизить мои успехи, мой авторитет даже в ущерб чести звена.  Я предвидел дальнейшее обострение  наших отношений и не радовался перспективе своей службы в его подчинении. Но, что делать? В армии начальников не выбирают. Надо набраться выдержки. Но от таких отношений испортилась радость профессии, пропала романтика лётной службы. Потянулись скучные дни.  Если раньше я шёл на полёты, как на праздник, то теперь - как на работу в подчинении не уважаемого мной  начальника.

КРУТАЯ СПИРАЛЬ

В ВВС произошло несколько катастроф самолётов Ла-9 при пилотировании в зонах. Самолёты  врезались в землю в почти отвесном пикировании. Расследуя эти катастрофы, комиссии не находили признаков попыток лётчиков вывести самолёт из пикирования. Если бы это было заклинивание рулей или их отказ, то лётчики, несомненно, сообщали об этом на землю. Но ни один из них не докладывал о каких-либо неполадках. Гибли молча.
Это были загадочные катастрофы, тайну которых пытались познать не только командование ВВС, различные авиационные комиссии, но над ней работало и конструкторское бюро Лавочкина, испытатели. В конце концов, испытатели пришли к версии, что лётчики попадали в крутую спираль и, не замечая в глубоком пикировании крена самолёта, пытались выводить его взятием ручки на себя, что не способствовало выводу из крутой спирали, а, наоборот, затягивало в неё.
Командование ВВС приказало изучить аэродинамику самолёта на крутой спирали, показать всем лётчикам, летающим на Ла-9, её суть и научить способам вывода из этого сложного положения. Крутая спираль стала каким-то роковым мифом для истребителей, летающих на Ла-9. Меня на крутую спираль провозил заместитель командира полка Кабанков. Он ввёл самолёт в спираль с углом 60 градусов и даёт мне команду: - Попробуй вывести одной ручкой. Тяни её на себя.
Я стал тянуть ручку. Самолёт не выходил из спирали, а, наоборот, закручивался интенсивнее.
- Отпусти ручку, убери крен и выводи!
Отпустил ручку, убрал крен, вывел. Повторили несколько раз ввод в крутые спирали с углом 70 и 80 градусов и вывод из них.  Ничего сложного и опасного в крутой спирали я не увидел и усомнился, что, именно, она была причиной ряда катастроф.
- Какой же лётчик станет выводить самолёт из пикирования, не убрав крен, - говорю после полёта Кабанкову.
- Слабый лётчик. Опытный, конечно, сразу заметит, что есть крен и самолёт затягивает в крутую спираль, а неопытный - может и не заметить.
- Так гибли ведь и опытные лётчики.
- Опытные  тоже навыки теряют после перерыва в полётах.
Меня это не убедило, но другого объяснения загадочным катастрофам пока не нашли. Их причины оставались тайной. Некоторые даже стали побаиваться крутой спирали, а курсанты - испуганно слушали разъяснения инструкторов о её «коварстве». Мы их обучали правильному выводу из этой спирали.  Я  почти в каждом полёте испытывал «коварство» крутой спирали, но не видел сложности определения положения самолёта и вывода его из этого  состояния. Потому был склонен думать, что при пилотировании в зоне лётчики попадали в катастрофы  чаще по причине потери сознания от чрезмерных перегрузок или усталости, плохого отдыха и пр.
 Самолёт Ла-9, если им не управлял лётчик, имел тенденцию по своей конструкции, расположению центра тяжести, переходить в отвесное пикирование и, естественно, в таком положении врезался в землю. Это я проверил несколько раз. Бросал управление то на вираже, то на какой-то другой фигуре и самолёт, заваливаясь на крыло, набирал скорость, уходил всё в более и более глубокое пикирование, иногда с креном, закручиваясь в медленной спирали. Для себя я развеял миф опасности крутой спирали, но курсантов настойчиво учил пространственной ориентировке в отвесном пикировании, определению положения самолёта и  вывода его из пикирования без кренов и скольжений.
Познавать тайны Ла-9 и развенчивать страшные мифы о нём стало одним из моих увлечений. Во мне проявлялся азарт испытателя, и я всё больше подумывал об этой профессии. Ла-9 был  строг, не прощал лётчикам ошибки и тем более халатность, но я его любил. Он был красив и могуч, как боевой самолёт, маневренный и лёгок в управлении, что важно для истребителя.
Мне была поставлена задача, уехать в Таганрог и перегнать оттуда самолёт в Зерноград, который находился там на ремонте. Оформил командировочные документы, взял парашют, взвалил его на плечо и пошёл на вокзал. Ехал ночь с пересадкой в Ростове. В Таганроге добрался до ремонтного завода, нашёл нашего механика.
- Самолёт готов к вылету? - спрашиваю его.
- Он ещё не облётан испытателем.
- А зачем же вызвал меня?
- Так он уже отремонтирован.
- Но раз не облётан - значит, ещё не готов.
- Сейчас облетают, и будет готов.
Долго ждали лётчика-испытателя. Они работают неспешно. Пока работники завода возились с осмотром самолёта и его облётом, я устроился в тени поспать, так как ночь была бессонной. Предупредил механика, чтобы разбудил меня, когда самолёт будет готов. Когда я уже выспался, меня ещё не звали. Нашёл механика.
- Ну что?
- Обнаружены недоделки. Будут устранять.
Пошёл в столовую. Пообедал. Самолёт всё ещё не готов к вылету. Жду терпеливо и слежу за временем. Солнце клонится к вечеру,  а неисправности у самолёта всё ещё не устранены. Меня взяло  сомнение, что сегодня удастся перелёт. Пошёл к диспетчеру, дал заявку на перелёт на завтра, сохраняя заявку на сегодня. КП Ростова установило предельное время вылета. Позже не выпустят. Думаю о ночлеге. И вдруг вызывают для вылета. Диспетчер торопит. Заскакиваю в самолёт и спешно взлетаю. Оторвался от земли, убираю шасси. И о, боже! Вижу, что самолёт идёт свечою в зенит неба. Вокруг облака. Ничего не пойму - где же горизонт, земля? Хотел отдать ручку от себя, но выдержал, так как не чувствовал странного поведения самолёта. Взглянул на приборы - идёт нормальный набор высоты. Оглядываюсь. Вижу сзади уходящий от меня город, береговую черту моря.
Понял - я над морем. Видимость плохая. Цвет моря ничем не отличался от цвета неба. Они слились в едином пространстве, в котором затерялся горизонт. Убедился, что самолёт набирает высоту нормально, а у меня создалась иллюзия, что он уходит свечой вверх.  Вздыхаю, что не поддался иллюзии и не отдал ручку от себя. Не прояви выдержку  - быть бы мне в море, на его дне. Виню себя, что не изучил обстановку, не учёл, что взлёт в сторону моря. А сколько уже было подобных случаев, что лётчики над морем теряли пространственную ориентировку и погибали.
Мне надо было сделать круг над аэродромом, чтобы убедиться в исправности всех систем самолёта, но КП Ростова даёт  команду немедленно становиться на курс маршрута и лететь на максимальной скорости, чтобы меня в пути не застала ночь. Аэродромы ни Зернограда, ни Батайска не подготовлены к ночной посадке. Прощаюсь с диспетчером Таганрога, благодарю его за то, что добился моего вылёта. Лечу на максимальной скорости, на высоте 500 метров. КП Ростова принимает решение посадить меня в Батайске, так как по их расчёту я не успею до захода солнца в Зерноград. Этого мне ещё не хватало! Но тут же поступает команда с КП Батайска - брать курс на Зерноград и выжимать скорость до предела. Не хотят меня принимать в сумерках. Я - возмущаюсь:
- Кого же слушать?
Ростов вскоре подтверждает решение КП Батайска.
- Ну, бардак! - ругаюсь я и, взяв курс на Зерноград, выжимаю из самолёта максимальную скорость.
Лечу  с запада на восток, в наступающую темноту. Она быстро надвигается мне навстречу. Вижу станицу Злодейскую уже в огнях. Машины на дорогах  включили фары.
- 312, где ты? - панически кричат из Зернограда
- На подлёте к вам, - докладываю нарочито спокойным голосом.
- Как на подлёте? - панический голос. - Тебя же направляли в Батайск! У нас уже темнота! Иди на Батайск!
- Не успею. Мне дали команду садиться в Зернограде.
- Видишь аэродром?
- Вижу, -  говорю я, чтобы внести спокойствие, хотя ещё не только аэродром, но и Зернограда во мгле не вижу.
- Садись с ходу!
Телефонная информация о решениях КП Батайска и Ростова ещё не дошла до нашего полка. Я обогнал телефонную связь.
В дымке показались огни Зернограда. Быстро наплывает на меня город, за ним тёмное пятно аэродрома. Убираю полностью газ, чтобы успеть погасить скорость. Выпускаю шасси. Они медленно выходят, а я уже планирую на посадку. Выпускаю щитки, а шасси ещё не стали на замки, горят красные лампочки. Садиться нельзя. Решил, что уйду на второй круг  после выравнивания, если шасси не выйдут. Вот и выравнивание. Земля просматривается плохо. Даю газ, чтобы уйти на второй круг, но шасси выходят полностью и становятся на замки. Зажигаются зелёные лампочки. Резко убираю газ и произвожу посадку, щупая в темноте колёсами землю.
- Слава богу! - слышу стон руководителя полётов, когда мой самолёт уверенно покатился на пробеге.
Заруливаю на стоянку. Там встречает меня командир полка.
- Успел? - улыбается он.
- Успел, - улыбаюсь в ответ, ожидая неприятного разговора.
- Создал панику на всех командных пунктах, - буркнул он.
Сдаю парашют и слышу в штабе крики по телефону. Раздают выговора организаторам моего перелёта. Я подумал: как можно самое мелкое задание превратить при неорганизованности в опасную обстановку. Хотя ко мне претензии не предъявлялись, но я чувствовал и свою вину. Нужно было перенести перелёт на второй день, да и всё. Но что меня заставило поспешить с перелётом? Не хотелось срывать лётный день своей группы. Моё отсутствие на один день определило бы на столько же и отставание курсантов по плану. По истине: благими намерениями проложена дорога в ад.  А ад был близок, я дважды попал в опасную обстановку: над морем и при посадке в темноте.
С тех пор, как Вышемирский стал моим командиром звена, служба моя приобрела изнурительный процесс. Улетая в воздух, я душевно отдыхал. Прилетая на землю, чувствовал себя угнетённым. Избегал встреч со своим непосредственным командиром. Это уже была не служба, требующая творческой отдачи, а каторга. 
Субординация в армии - явление не простое. Вчерашний товарищ, с которым  был на «ты» становится твоим командиром и тебе надо перестроиться во взаимоотношениях с ним, привыкнуть называть его на «Вы», принимать стойку смирно при его обращении к тебе, не подвергать сомнению его указания и приказания. Привыкнуть к этому не трудно, если осознаёшь необходимость таких отношений для интересов дела. Невозможно привыкнуть к несправедливым отношениям.  Справедливость - основа сплочённости коллектива.
При всех проверках в воздухе Вышемирский выставлял мне  отличные оценки, видимо, не имея возможности придраться к моему мастерству. Но к моей методике обучения курсантов придирался постоянно, несмотря на то, что я шёл по программе впереди всех. Для этого у него был повод. Я по натуре - личность творческая и не любил формальные стандарты, которые насаждались в казённой методике.  Обходил их, если они мешали эффективному обучению курсантов. Но, несмотря на то, что мои методические приёмы давали успех, Вышемирский использовал всякий случай, чтобы меня «отрегулировать», отучить от творческой методики и привести к формальной. В то же время к другим инструкторам такие строгости не предъявлял. Официально он был прав, и мне нельзя было с ним спорить по этому поводу. Но началась другая несправедливость. Он сдерживал мою группу, отбирая самолёт для своих полётов с другими курсантами.  Я  не мог выносить его  несправедливость. Тем более что другие старшие начальники относились ко мне с уважением.
Обычно в субординации нормальных людей устанавливаются формальные и неформальные отношения. На службе они ведут себя в соответствии с воинским уставом, как начальник и подчинённый, а вне службы, как  товарищи, друзья, забывая об уставных формальностях. У нас с Вышемирским такие отношения не складывались. Сухие  служебные отношения начальника и подчинённого, порождали и сухие отношения вне службы. Мы уже не были товарищами, а стали недругами. Между нами появилась неприязнь. И она нарастала. 
Переходя ранее мне дорогу в выдвижении, он искренне считал себя более подготовленным во всём, но теперь сам понял, что моя профессиональная выучка выше, я обладаю и более высокими способностями. У него же амбиции превосходили профессионализм. Это его нервировало, и он уже непроизвольно на все мои успехи реагировал болезненно. Трудно переживал моменты, если обо мне хорошо отзывались люди и, особенно, когда хвалили начальники.
Ущемлять других - это болезнь ущербных людей. Она трудно излечима. Я понимал, что наши отношения, как бы мы внешне ни старались показать, что всё происходит в рамках нормального, никогда уже не придут в норму.  Решил уйти из звена, заранее предупредив об этом  Вышемирского.
- Командир, - обратился я к нему, - Хочу уйти из звена.
- Как это уйти?
- Да так. Написать рапорт о моём переводе в другое звено.
- А повод?
- Ваша личная неприязнь ко мне.
- Откуда ты это взял?
- Повседневно чувствую. У меня успешнее всех идёт работа, а я выслушиваю от вас более всех разных замечаний, поучений.
- Ты мой подчинённый - я тебя и учу.
- Но учить надо более эффективной работе, а не тому, что снижает её эффект. Хотя не это главное. Мы психологически несовместимы. Это основная причина моего решения.
- Ты подумал, в какое положение ставишь меня? Хочешь показать, что я плохой командир? Подорвать мой авторитет?
-  Вам будет легче без меня. Вы будете более спокойны. Зачем вам в звене нужен раздражитель.
Он занервничал. Испугался, что уход от него одного из лучших инструкторов полка скажется негативно на его авторитете и без того подмоченного  неблаговидным поступком, который осудили все. Наш разговор приобрёл жёсткий характер. Он стал меня уговаривать, не делать этот шаг. Я проявлял твёрдость.
- Твоя затея напрасна, ты это знаешь. Тебя сейчас никто не переведёт в другое звено, - стал он убеждать меня. - Нельзя по ходу программы менять у курсантов инструкторов.
- Я попрошу перевести меня вместе с лётной группой.
- Не делай этого. Давай доработаем этот год. А там будут перестановки кадров. Может, само собой нас  разведут. 
- Но так работать нельзя. Такие отношения не способствуют делу.
- Тебе не нравится моя требовательность.
- Мне не нравится несправедливая требовательность.
Он изменил тон.
- Может, я в чём-то не прав. Но я  только осваиваю должность. Ты мне нанесёшь удар. Не поступай так!
- Вы думаете о своём авторитете, а я о деле.
- Не поступай так! - настойчиво просил он.
- Не поступайте и вы предвзято ко мне! - наступал я на него.
- Я обещаю быть сдержанным, - этими словами он фактически признал своё предвзятое отношение ко мне.
Наша беседа затянулась. Он меня уговорил, обещая быть ко мне справедливым. Я решил повременить со своим рапортом о переводе. Может, и в самом деле всё уладится, хотя в это я не верил.
Служба мне стала тягостной, и я спешил уходить раньше с работы, чтобы забыться с друзьями или окунуться на квартире в чтение книг, слушание музыки. Жалел, что рядом нет Зои. Часто уходил с другими холостяками на кружку пива, за которой следовал стакан водки и длительные мужские посиделки в рассказах анекдотов, в рассуждениях о женщинах, любви и браке. 
-  Что не ладишь с Вышемирским?  - спросил как-то  Игорь за кружкой пива. - Затуркал он тебя своей бестолковостью. Но ты привыкай. Это его характер. Командиров не выбирают, к ним надо приспосабливаться. Так велит долг службы.
- Он тебя, как своего друга, в адвокаты нанял? - спрашиваю я.
- Да нет же. Я выступаю в роли твоего адвоката. Я ему сказал - не руби то, что даёт тебе служебные плоды. Кажется, он понял. Он не будет тебе мешать работать. Будь спокоен.
- «Свежо придание, да верится с трудом». Люди, думающие только о себе, других не щадят.
Уходя с чайной, он меня спросил:
- Ты куда?
- Домой. А ты?
- На любовь.
- У тебя любовь?
- Любовь - понятие растяжимое. Как хочу, так и растягиваю его.  Сегодня надеюсь на мимолётную любовь, дамскую. Дамы голодные, их надо утолять.
Мы расстались. Каждый, думая о своей любви. Я пошёл по светлой аллее, а он скрылся в тёмном переулке. Пришёл на квартиру, а там Барабаш, тоже тоскующий холостяк, опустив голову к патефону, слушал пластинку. Приятный голосок  Клавдии Шульженко, тихо, чтобы не тревожить спящих хозяев, напевал ему  прямо в ухо:
                «Помню, как в памятный вечер
                Падал платочек твой с плеч,
                Как провожала и обещала
                Синий платочек сберечь...»
- Тоскуешь? - спрашиваю его.
- Не тоскую, а обдумываю, какое решение принять.
- В отношении чего?
- Жениться или повременить.
- Ты же знаешь лётную заповедь: не делай то, в чём не уверен!
- Вот то-то и оно. Как, выбирая невесту, поверить в её будущую верность?
- Только один метод. Почувствовать её любовь к себе.
- То-то и оно. Я полюбил. А насколько она меня любит - не знаю.
- Ты о ком?
- О Вале. Студентка такая белокурая, весёлая.
- Знаю. Видел. Но не замечал, чтобы вы уж так близки были. Спешить жениться не стоит. Присмотрись.
- Станет ли она ждать? Хороша ведь. Другие женихи найдутся.  Уведут. Девушки ждать не любят.
- Знай себе цену, Лёша. Ты - парень видный. Высокий, стройный, симпатичный. От таких не уходят. А для женитьбы главное не только полюбить, но и влюбить в себя избранную надо.
- Ждать не хочется. Холостяцкая жизнь не по мне. Хочется семейной жизни.
- А ты Валю хорошо знаешь? - спросил я его.
- Ну, как хорошо? Знаю по свиданиям, да по её рассказам.
Мне не хотелось, чтобы Лёша ошибся в подруге. Я слышал о Вале, что она сибирячка и иногда на вечеринках показывает, как надо пить чистый спирт, опрокидывая его стаканом. Это меня поражало. Знал ли об этом Лёша? Я его не стал спрашивать. Ведь это лишь слухи. Раз он с нею встречается, то, видимо, знает  лучше.
- И всё же повремени, - сказал я.
Лёша вздохнул и поставил пластинку популярного танго «Утомлённое солнце».
 Утром следующего дня командир полка собрал офицеров и «чистил» некоторых молодых холостяков, замеченных в городе пьяными, которые дебоширили в парке института и распевали песню «Шумел камыш, деревья гнулись». И деревья действительно гнулись и ломались с треском, о чём и пожаловался командиру полка ректор института.
Три холостяка стояли, переминаясь с ноги на ногу, приняв  позы нашкодивших.
- Чего бугаи в ягнят скорчились? - грубым голосом и словами, никак не вписывающимися в уставную этику, пытал их Кайдашов. - Ишь, рожи скорежили! Совестливыми стали! Там жеребцами гоняли, а тут сразу в дохленьких превратились... Рассказывайте коллективу обо всём, что вчера выделывали...
Один из виноватых стал оправдываться, что, мол, не они затеяли дебош, а студенты.
- Ты мне не гони галимотню, - оборвал его командир.
Мы смеялись, опустив головы, над ёмкими искажёнными словами командира, подобно таким, как «галимотня».
- А вы там чего хихикаете? Пархомин, встаньте! - поднял он  моего соседа.
- Виноват, товарищ командир! - отчеканил «Вовочка», лихо вскочил и принял стойку смирно.
- Вижу, что виноват! Потому и поднял тебя! Садись!
После этого совещания мы долго шутили над «дебоширами», повторяя слова командира и одновременно осуждая их поведение, подрывающее честь офицера. Это не в нашем духе. Таких офицеров мы не уважали и потому не осуждали грубость Кайдашова по отношению к ним, хотя и обидно было за не соблюдение командиром воинского этикета. Его грубость оскорбляла не только провинившихся, но и всех нас, носивших с честью «золотые» погоны. Грубое обращение Кайдашова с подчинёнными не делало чести командиру. Об этом надо будет как-то сказать на одном из партсобраний, - подумал я.
- Покритиковать командира надо за не соблюдение устава и плохой пример для подчинённых, - предложил я ребятам.
- С ума сошел!
- На партсобрании можно.
- На  партсобрании можно. Но как жить после собрания. Ведь не простит.
Но я решил при удобном случае высказать своё мнение о грубости Кайдашова. 
У Зои закончилась в институте летняя сессия, и я приехал к ней в Ростов на свидание. Хотелось побродить с любимой по городу, но она была озабочена делами. Готовилась к работе в новой для неё Зерноградской школе.
- Пойдём к моей знакомой модистке, - просит меня. - Я хочу к началу учебного года сшить себе новое платье.
А где она живёт?
- В Ленгороде, за вокзалом.
Я согласился. Лучше по делу сходить, чем искать, где провести время. Сели на трамвай и поехали за вокзал на ту сторону железной дороги. В трамвае она мне рассказывала, какого фасона  хочет сшить платье. Я же в фасонах ничего не понимал, хотя те платья, которые она носила, мне очень нравились. У неё есть вкус. Но я пошутил:
- Красота женщин не в наряде, а под нарядом.
Она смущённо отвернулась, не приняв мою шутку. Пришли к домику в Садовом переулке 12, где живёт её знакомая модистка. Входим во двор. В нём несколько жителей этого дома. Суетятся каждый над своим делом. На цепи огромный пёс. Он бросился в нашу сторону и, удерживаемый цепью, вздыбился на задние лапы, зло скаля зубы и,  заливаясь пеной, отчаянно лаял. Идущая впереди Зоя, замедлила шаг, спросила людей:
- Марфа Пантелеевна дома?
- Дома, дома. Проходите.
Выходит и Марфа Пантелеевна из дому. Радостно зовёт:
- Зоюшка! Милая! Проходите! Проходите!
В это время пёс, никем не успокаиваемый,  рвёт цепь и мчится на нас, со страшно выпученными и в ярости горящими глазами. Зоя испуганно бросается за мою спину. А я безоружный, в новом костюме и туфлях, оказываюсь перед разъярённым псом один на один. Он бросается на меня, пытаясь схватить за брюки. Но я расчётливо, резко и сильно бью его носком правой ноги. Попадаю  в зубы.
 Пёс отскакивает и с ещё большим остервенением бросается на меня. И снова встречается с таким же ударом. Раздаётся треск зубов. Он отскакивает, закашливается, крутит мордой от боли и вновь бросается на меня. Из его рта брызжет кровавая пена.  Но опять же с какой-то методическою точностью ритма и удара он снова получает в зубы и отскакивает, готовясь к новому прыжку. Жители дома растерянно охают и испуганно наблюдают за поединком мирного человека с разъярённым псом. Зоя, уцепившись за меня,  из-за спины кричит испуганным голосом:
- Помогите же! Помогите!
Все начали метаться по двору, кричать на пса, но видно сами боялись его, не приближались к нему. Но вот Марфа Пантелеевна, наконец, проявляет храбрость, хватает его за ошейник и тот, кашляя и рыча, соглашается закончить проигранный им поединок и сесть на цепь.
Я осматриваю свои новые брюки, нет ли повреждений. Не вижу никаких следов псиной атаки. Туфли тоже невредимы, не нахожу ни одной царапины. Какие удачные удары я провёл! Радуюсь, что у меня нет потерь. А у пса?  Пасть его окровавленная. Он хрипит. Не то лает, не то кашляет. Жильцы охают, сочувственно ему....
Что мне помогло в этом поединке? Наверное, выдержка и расчёт боксёра, хотя на этот раз я дрался не кулаками, а одной ногой, стоя на другой. Марфа Пантелеевна, охая и ахая, ведёт нас в свои комнаты, ругая злого пса. Входим в тесную коммунальную квартиру, с сундуками и кроватями. На меня она производит впечатление своим домашним уютом, по которому я всегда скучаю, и о котором очень мечтаю. Как мне его не хватает.
- Ах, Зоюшка! Какой прекрасный у тебя кавалер! Как он тебя защищал! - восторгается Марфа Пантелеевна. - Правильно говорят, что любить - значит, защищать. 
Слушая её, Зоя бросала на меня влюблённые взгляды, как на героя-защитника. Они долго не могли успокоиться. Потом, Зоя преподнесла Марфе Пантелеевне, как знакомой, какие-то подарки и они готовы были перейти к делу, обсуждать Зоин заказ.
- А вы ложитесь! Отдохните! - предлагает мне хозяйка, указывая на кровать, которую тут же начинает готовить для моего отдыха. - А то мы будем долго с Зоей рассуждать над её платьем. Надо же хорошо сшить, чтобы все её запросы были удовлетворены
Зоя тоже настаивает, чтобы я прилёг отдохнуть. Она вся светится радостью и гордостью за мой «героический» поступок в единоборстве с собакой. И я, не видя своего применения в данной обстановке, согласившись, сбрасываю с себя туфли, брюки и ложусь. Как хорошо растянуться в мягкой постели. Уснуть бы. Но мне не спится. Я ещё вижу пса и размышляю, как я удачно отразил все его атаки. Истинный истребитель. Потом меня отвлекает женский  разговор в соседней комнате. Через не плотно прикрытую дверь раздаётся похвала в мой адрес, и я невольно прислушиваюсь.
- Зоюшка, это твой кавалер? - спрашивает хозяйка.
- Да...
- Какой хороший парень! А как он тебя защищал! Как он тебя защищал! Настоящий кавалер!
Мне приятна такая аттестация. Они переходят на полушёпот. Чувствую, что разговор продолжается обо мне, напрягаю свой слух.
- Любишь его?
- Да...
Вот оно - признание! - радуюсь я. - О, как это важно!
- Ой, Зоинька, Зоинька! Люби, милая, но знай... мужчины коварны. У них нет постоянной любви. Поздно или рано, но муж  изменит. Тем более такой красавец. За такими охотятся  дамочки. А мужчины не могут не изменять, когда видят, что их хотят. Все они ненадёжные.
Я забеспокоился. Зачем нужно моей невесте такое просвещение? Пошевелился и покашлял, чтобы дать понять, что я не сплю. Хозяйка помолчала и снова перешла на шёпот. Но мой острый слух улавливал её слова.
- Как я любила своего! Как любила! Так всегда ждала его с работы. Так старалась ему угодить. Приготовлю кушать то, что он любит. Он ест, а я им любуюсь. Так жила много лет в радости и любви.  Он работал в управлении железных дорог, всё чаще стал задерживаться на работе... А я его ждала до позднего часа, чтобы встретить лаской. Я так верила, так верила в него... И вот узнала...
Хозяйка всхлипнула и перешла на плачущий голос.
- Мне стали говорить люди, что он мне изменяет, а я не обращала на это внимание, не верила никому. И ему не задавала никаких вопросов. Но стала всё больше волноваться. Душа очень болела от таких разговоров. Как-то решилась, пошла к нему на работу поздно вечером. И что ты думаешь?  Застала его с дамой. В одночасье рухнула вся моя жизнь, все мои радости, моё счастье.  Всё  стало не милым. Я готова была наложить руки на себя. Так было больно! Так больно!
Она умолкла, долго всхлипывала. Я же лежал словно прижатый камнем к постели. Мне было больно за её разбитую любовь, стыдно за её мужа. Я чувствовал себя неуютно, как представитель мужского пола. Мне не хотелось выходить, чтобы показаться на глаза этой даме, так обиженной своим мужем. Словно его поступок лежал позором и на мне.
- Мужчинам нельзя верить, Зоюшка... - продолжала причитать Марфа Пантелеевна. - Нельзя, нельзя...
Вот так просвещение получает моя избранная! Как она после такого наставления будет относиться ко мне? Как к потенциальному ловеласу? Всю жизнь будет подозревать меня в неверности?
 Мне не хотелось, чтобы у них продолжался этот разговор, и я стал шумно шевелиться, покашливать.
 Я понимал Марфу Пантелеевну, трагедию её несчастной любви, жалел её в душе. Но зачем она внушает подозрение молодой девушке, нашедшей свою судьбу и так надеющуюся на счастье? Зачем возбуждает у неё недоверие ко мне. Я был твёрдо убеждён, что Зое не придётся разочаровываться. Но мне стало понятно, что, послушав речь этой несчастной женщины, буду жить теперь постоянно под её впечатлением. Мне не хотелось всю жизнь ощущать, что я  подозреваемый, нахожусь под наблюдением. Может лучше не жениться? - задал себе вопрос.
Но вот их примерки закончились. Вошла Зоя. Она всё также радостна и смотрит на меня добрыми глазами. Я понял, что речь модистки на неё не повлияла. Мне хотелось быстрее покинуть этот дом, и я спешно оделся. Прощаясь с хозяйкой, не подал виду, что я все слышал. Она вежливо мне кланялась на прощание и внимательно всматривалась в глаза.
Зое я не сказал, что слышал  их разговор. Шли мы с нею от модистки рядом. Я не брал её под руку, чтобы она не отбросила её под впечатлением рассказа модистки. Зоя сама взяла меня под руку, и начала рассказывать какой фасон она заказала. У меня оттаяла душа. Нет, нет, только она должна быть моей женой и никто другой, - думал я. - А модистка, может быть, специально не прикрывала плотно дверь, чтобы свою беду исповедать не столько для Зои, сколько для меня с целью растрогать и профилактировать мою неверность. Рассказ оказал на меня впечатление и навёл на размышление о вреде неверности. Впрочем, я это давно понял ещё, когда мой отец, очень любивший семью, вдруг на старости  стал изменять жене, нашей маме, которая была моложе его на 14 лет. Бес соблазна - не шутка жизни. С ним надо бороться. Я верил, что бес меня не победит. Но мне вспомнился анекдот о том, что «настоящий мужчина тот, который, лёжа на жене, думает уже о другой женщине» Мужская измена - это потребность или ложная мода называться «настоящим мужчиной»? У меня понятия иные. Настоящий мужчина  тот, кто  способен не наносить ран слабым, а защищать их. Жить не в тени, а на свету, открыто, честно, порядочно. Жить в обмане, тени не по мне. Во мраке иные мораль, законы. В той жизни надо быть тёмной изворотливой личностью.
Прибыв домой, мне захотелось написать рассказ о её несчастной любви. Но моими думами завладело тёплое ко мне отношение Зои, и я написал новые стихи, посвящённые ей:
                Как хорошо с тобою вместе.
                Тобой заполнены желанья.
                Люблю тебя. Люблю без лести,
                Без объяснений, без признанья.
                И нет сейчас тебя дороже.
                Смотрю - никак не насмотрюсь.
                Люблю отвержено, до дрожи,
                Люблю, и потерять боюсь.
                Люблю бровей твоих изломы,
                Румянец мягкий нежных щёк.
                Черты твои... близки, знакомы.
                Но не разгаданы ещё.
                И жду тот день я с нетерпеньем,
                Когда всё тайное пойму.
                Своим любовным вдохновеньем               
                Твою любовь сполна возьму.

АВАРИЯ

Летали мы с курсантами на отработку техники пилотирования самолётов в паре. Для инструкторов это были напряжённые дни. Слетаешь с одним курсантом в качестве ведущего, тут же надо лететь с другим, давать ему провозной полёт в качестве ведомого. Потом вновь надо лететь за ведущего. Полёты строем с курсантами опасны. Расстояния между самолётами малые. Реакция курсантов не всегда высокая. Не опытная рука может в критической ситуации сделать резкое движение. В провозных полётах через ручку управления чувствуешь, как мускулы курсанта напряжены, а его действия не всегда адекватны обстановке. Когда курсант выполняет первые самостоятельные полёты в качестве ведомого, тут инструктор - не моргай. Всё время надо следить за поведением неопытного ведомого. И если он грубо ошибается, то надо мгновенно среагировать, чтобы увернуться от столкновения.
В один из дней я сделал несколько полётов на самолёте Ула-9, беря с собой в качестве пассажира своего механика Фитцова. Он любил летать. Отличный специалист, смелый парень. Вернулся  я из полёта. Шёл на обед. Навстречу идёт Казначиевский:
- Пока ты будешь обедать, я слетаю на твоём самолёте? Мой неисправен.
- Лети... Только не задерживайся.
Он радостный побежал к самолёту. Располагая временем, я спокойно обедал, что бывает не всегда. Обычно приходится принимать пищу в спешке, чтобы не выбиться из плана. Засиделся за столом, разговаривая с лётчиками и наслаждаясь холодным компотом. Слышу крик:
- Смотрите! Смотрите! Самолёт падает!
Глянул в сторону, куда все повернули головы и чётко вижу резко снижающийся самолёт недалеко от аэродрома с номером 04. Мой! - взволновался я. Самолёт резко снижался на лесополосу. Перетянет или не перетянет, - ожидал я исхода. Вот он у земли перед лесополосой резко взмывает, явно под воздействием лётчика. Валится на крыло в штопор от малой скорости. Цепляется крылом за деревья. Капотирует, падает на спину и ползёт хвостом вперёд, поднимая на поле клубы пыли.
- Всем к самолёту! - раздаётся команда командира эскадрильи. - Быстрее санитарку!
Все бегут к месту падения 04. Бегу и я. Расстояние метров 800. Прибегаю в числе первых.  Самолёт зарылся мотором в землю, кабины тоже погружены в мягкий грунт поля.  Слышен стон. Рука лётчика гребёт землю. Движений механика в задней кабине не слышно.  Не сговариваясь, хватаемся за фюзеляж, чтобы его приподнять. Но нас мало. Подбегают ещё люди, и мы приподнимаем фюзеляж, вытаскиваем лётчика. Жив! Он встаёт на ноги. Лицо в пыли. Тяжело дышит - отходит от шока. Вытащили и механика. Тоже живой. Сидит на земле, стонет. Болит голова, шея. Грузим обоих в санитарку и отправляем в медпункт. Полёты закрыли. Началось расследование, эвакуация самолёта с поля на аэродром.
На следующий день стала ясна причина аварии. Пропеллер самолёта устроен так, что его лопасти могут вращаться вокруг своей оси и менять шаг винта в зависимости от скорости полёта. Это придаёт ему высокую эффективность. На одной из трёх лопастей пропеллера сломался механизм поворота. Лопасть стала под углом отличным от других и вызвала мощную тряску двигателя и самолёта. Вибрация была такой силы, что лётчик испугался, как бы не разрушился самолёт и сначала убрал газ, а потом - выключил двигатель. Пошёл на вынужденную посадку. Но тряска продолжалась и затрудняла пилотирование.  В результате - авария. Самолёт не подлежит ремонту. Моя лётная группа оказалась без учебно-тренировочного самолёта. Я даже пожалел, что дал самолёт Казначиевскому, да ещё с механиком. Но, у каждого своя судьба! Не дай я самолёт Казначиевскому, значит, в этой аварийной ситуации оказался бы сам.
Видать, я везучий человек! Снова случай меня спас. А сколько ещё будет подобных случаев? Кому-то из лётчиков первая аварийная обстановка становится роковой, а кому-то выпадает доля пережить десятки разных опасных случаев и постоянно уходить от трагедии. Что мне готовила судьба? Об этом не думал. Лётчики быстро привыкают к опасностям. Давно привык к ним и я. Сейчас же  был огорчён тем, что лишился самолёта. Это создаст трудности выполнения плана. Тем более при таком отношении с командиром звена.
.Несколько новостей в один день. Получил письмо от сестры Вали. Пишет, что уволилась с должности пионервожатой. Ищет новую работу. Хочет преподавать в школе в начальных классах. Скучает по дому, но возвращаться не хочет. Нравятся ей Рига, Рижское взморье. Я её понимаю. Хотя и не родные места, но курортные, чистые, культурные.
В этот же день встретился с Зоей, прибывшей из отпуска. Она уже была в школе, взволнована. Школа очень понравилась. Понимаю её радость. После школы отделения совхоза, да в такую большую городскую школу попасть! Это же  шаг к более высокой культуре, более широкому общению, а, значит, и к развитию педагогического опыта. Я рад за неё, а она благодарна мне за то, что мой товарищ помог ей более удачно устроить свою жизнь. Жизнь всегда интересна, когда в ней много нового. Новизна особенно важна для любознательного человека, устремлённого к своему совершенствованию. Зое присуща любознательность и мне это было приятно.
- Ты просто цветёшь! Такая вдохновенная! Рассказывай, что ещё нового в твоей жизни, - говорю ей.
- Есть ещё хорошая новость. Мне комнату дают.
- Серьёзно? - удивился я.
- Да. Одну на двоих.
- Со мной?
- Нет, - смутилась она. - С прибывшей из Ленинграда девушкой-агрономом. Я уже познакомилась с ней. Её зовут Нина. Это здесь... Прямо в центре. Я так рада!
Мы прошли к дому, где находится её квартира. Зоя показала мне подъезд и место расположения комнаты. Но она ещё не свободна для вселения.
- А ещё, что нового у тебя?
- В Ростове смотрела кино «Новички на стадионе». Запомнились слова: «Когда человека любишь, то всегда хочется, чтобы он был лучше всех».
- Я ещё не лучше всех?
- Лучше...
Убедившись, что нет близко людей, я обнял её и расцеловал.
- Сумасшедший, - вырвалась она. - Что люди скажут... Я же - учительница.
Этот поцелуй был как присяга любви и верности. Мы стали настолько близки, что не хотели расставаться. 
Вскоре Зоя мне сообщила, что её со мной пригласила учительница, соседка по квартире,  на свой день рождения  в субботу. Приодевшись, я пришёл к Зое. Осмотрел её комнату,  уголок, в котором стояла её кровать, аккуратно убранная, столик с учебниками, занавески на окнах.  Аккуратная хозяюшка, - подумал я. Хотел обнять любимую, но вошла, которая с нею живёт. От неожиданной встречи, она испуганно остановилась,  растерянно произнесла:
- Ой!
Зоя тоже была смущена... Она Нину не предупредила, что у неё есть кавалер, который может появиться в её комнате.
- Знакомьтесь, -  произнесла она после небольшой паузы.
Мы познакомились. Внешность Нины необычная. Большая голова, крупное круглое лицо с розовым оттенком, широко расставленные глаза. Что-то было в ней монгольское. Она рассматривала меня с интересом. В глазах её бегали какие-то лукавые искорки.
Мы тут же ушли вместе с нею к соседям на день рождения. Познакомили меня с именинницей. Её звали Ирина Николаевна. Она преподавала английский язык. Её муж - инженер по образованию, преподавал в институте. Интеллигентная семья, заметно старше нас. Все присутствующие мне не знакомы. Это предопределило моё поведение в компании. Я оказался как бы в чужой среде. Поэтому не проявлял никакой инициативы в том, чтобы развлекать общество, что я обычно делаю в кругу своих друзей. Уделял больше  внимания Зое, да ещё Нине, которая всё время меня изучала своими глазками.
В комнате было тесно. Мы сидели плотно за столом. Стол накрыт был  скромно. Я не гурман, ем мало, а в  гостях тем более не старался хорошо закусывать.  В выпивке же отставать от других себе не позволял. Это не в русском обычае. Не допьёшь рюмку, тут же заметят и станут упрекать, настаивать, чтобы выпил до дна. Я не привык давать для этого повод. Из съестного на столе более всего было  кабачковой икры домашнего приготовления. Она была вкусной и стала для меня основной закуской.
Вечер медленно набирал весёлость. Сначала все поздравляли именинницу,  говорили хорошие длинные речи. Далее пошёл застольный гомон. В комнате было душно, и мы с Зоей воспользовались удобным случаем, поблагодарив хозяев, ушли. Бродили по городу, дыша свежим воздухом. Свидание наше затянулось, и я пришёл домой поздно.
Дома быстро уснул. А утром в воскресенье проснулся рано от жара. Мучила высокая температура и жажда, хотя ничего не болело. Хотел попить воды, но желудок не принял, начало тошнить. Время идти на завтрак, а у меня продолжается жар. Лёша Барабаш принёс мне из столовой продуктов, но у меня не было аппетита, и желудок не принимал ничего, даже простой воды. Ничего не ел и не пил  до вечера.  На свидание с Зоей идти  был не в состоянии. Попросил Лёшу передать ей, что я заболел и не приду. Ночью положение моё становилось более тяжёлым. Температура не снижалась. Обезвоженный организм быстро слабел. Я лежал трупом.
В понедельник не пошёл на службу, сообщив о своей болезни. Состояние моё было просто тяжёлым. Хозяйка, Ивановна, хлопотала, пытаясь меня кормить и поить, но мой желудок настойчиво всё отвергал. Прибыл доктор. Установил диагноз - отравление и ушёл за санитарной машиной.
День шёл к вечеру, как  вдруг я услышал стук в калитку, женский разговор. Прислушался и приоткрыл глаза. Передо мной стояла Зоя. Бред или явь? Рядом с нею знакомая Нина Астахова. А за спиной - хозяйка.
- Лёшь, ты спишь?
- Нет, - улыбнулся я, удивляясь такому волшебному явлению
- Мы навестить тебя, - говорит Зоя, внимательно всматриваясь в моё лицо, которое видимо заметно изменилось за эти два дня, что мы не виделись. - Что у тебя?
- Говорят - отравился, - стараюсь я быть бодрее.
- Чем же?
- Не знаю. На том вечере я ел кабачковую икру и более ничего.  Как там другие? Никто не отравился?
- Не знаю. Соседи ничего не говорили.
- Присядьте, - пригласил я девушек.
- Я подожду во дворе,  - сказала Нина. - Выздоравливай быстрее.
Она вышла с хозяйкой, оставив нас с Зоей одних.
- Как ты решилась на такой визит? - спрашиваю её.
- Я сразу решила прийти к тебе, как узнала, что ты заболел, но одна постеснялась. Попросила Нину пойти со мной. - Тебе плохо?
- С тобой хорошо, - пытался я улыбаться.
Она взяла мою руку.
- Какая горячая. У тебя температура. Почему тебя не отправят в госпиталь?
- Скоро должны приехать за мной.
У неё глаза заслезились. Я сжал ёе руку, а она склонилась к моему лицу и стала целовать. Мы долго не расставались. Вечером она ушла расстроенная. И тут же за мной пришла машина и увезла в санчасть.
В санчасти меня пытались накормить лекарствами, но бесполезно. Желудок всё выбрасывал назад. Мучились со мной до тех пор, пока я  толи заснул, то ли забылся. Утром проснулся, совершенно не понимая, что со мной. Снова была попытка кормить меня лекарствами. Начали давать уколы, промывать желудок. Командир приказал отправить меня в Ростовский госпиталь. Это опять можно сделать только вечером, когда освободится от полётов санитарная машина и полковой врач, чтобы меня сопровождать.
Одновременно начали хлопотать, чтобы из Батайска прислали транспортный самолёт. Самолёт оказался в отлёте. Будет завтра.
После обеда ко мне в санчасть пришёл Игорь Довбыш.
- Лёшь! Ты чего это? Отравился? В госпиталь собрался? Да ты что! Сейчас я тебя вылечу. Тебе надо покушать. Ничего не лезет? Сейчас полезет.
Он достаёт из кармана бутылку кагора.
- Испытанное средство. Где твой стакан?
Я истощённый без пищи и обезвоженный уже был не в силах даже говорить. Качаю ему отрицательно головой. Но он не обращает на мои сигналы внимания, наливает стакан. Я боюсь пить, чтобы не было хуже.
- Много, да? Давай для начала одну только ложечку.
Наливает в ложку и уговаривает меня выпить. Я приоткрыл рот. Он медленно влил в него кагор. Я держал вино во рту, боясь глотать, чтобы не вырвать снова желчью. Во рту разлилось тепло, и вино куда-то исчезло.
- Ещё давай... - шептал, словно заговорщик Игорь, оглядываясь, нет ли кого из медиков.
- Ты меня лечишь или травишь, что оглядываешься - улыбнулся я.
- Лечу, друг, лечу... Но недозволенными средствами...
Выпил я ещё две ложки, и чувствую тепло  пошло по телу и меня тянет в сон. Поздно ночью проснулся. Меня машиной не увезли, решили завтра самолётом. Я почувствовал желание поесть. Зашла медсестра, жена капитана Соловова.
- Супчику бы, - говорю ей.
- Супчику? О, боже! В полночь! Сейчас сбегаю в столовую.
Столовая в пятидесяти метрах от санчасти. Через пятнадцать минут сестра  возвращается.
- Сейчас приготовят тебе бульончик. Я там всех подняла на ноги. Потерпи немножко!
Я налил треть стакана кагору. Выпил и ту же уснул.
- Лёшенька, бульончик принесли! - слышу сквозь сон, и мне кажется, что я маленький лежу дома и это голос мамы. - Лёша! Лёша. Бульон принесли!
Проснулся. С аппетитом выпил бульон? Приятное тепло пошло по  телу? Какая благодать - ощущать возвращение жизни в теле.
Утром  принесли суп куриный. Я его съел с аппетитом.
Заходил врач.
- О, ты порозовел!  Самолёт только к двум часам прилетит.
- Не надо мне самолёт. В госпиталь не полечу, - возразил я. - Дайте отбой самолёту.
- Так думаешь? Лучше лети. Подлечись и отдохни.
- Нет. Я уже чувствую  себя здоровым. К вечеру меня откормят. Аппетит есть.
Врач меня уговаривал, а потом сдался.
- Ладно. Самолёту дадим отбой, а в случае чего, машиной отправим. Раз начал есть, значит, организм переборол болезнь. Должен пойти на поправку.
Через два дня, допив вторую бутылку кагора, которую притащил мне заботливый Игорь, я попросил меня отпустить домой.  Отпустили. Тут же пошёл искать свою подругу.
- Ой, - всплеснула Зоя руками. - А мне сказали, что тебя в госпиталь отправили. Я хотела ехать в воскресенье. Как ты изменился... Похудел...
- Поправлюсь, дорогая, Кухня у нас хорошая. Был бы аппетит.
А ещё через два дня я вышёл на полёты. Игорь всем рассказывал, как он меня «вытащил из могилы».
- Если бы не я, никакие бы врачи тебя не спасли. Желудок больного принимает только то, что ему полезно.
Может и правда «вытащил из могилы». Кто знает, чем бы всё кончилось при нашей организации скорой помощи. Ведь в Ростове тоже начали бы пичкать лекарствами, которые желудок не принимает, а не кагором, который сразу возбуждает аппетит.
ЦК ВКП(б) приняло решение о проведении ХIХ съезда партии. С 1939 года съезды партии не проводились. Это объясняли сложностью военного времени. Между тем все знали, что Ленин и в годы напряжённой гражданской войны не отказывался от этих демократических форм выработки решений партии по важным политическим вопросам. К тому же после войны прошло уже пять лет, а о своевременном созыве съезда руководство партии не позаботилось. Это удивляло многих, так как не соответствовало принципам партийной  демократии.
И вот 28 августа в газете «Правда» были опубликованы постановление Пленума ЦК о созыве 5 октября очередного ХIХ съезда, порядок дня съезда, нормы представительства, порядок выборов на съезд, а также проект директив ХIХ съезда партии по пятому пятилетнему плану развития СССР на 1951-1955 годы и  проект текста изменённого устава ВКП(б). Секретариат ЦК партии обратился ко всем обкомам, крайкомам и ЦК компартий союзных республик с письмом, в котором призывал развернуть широкое обсуждение проектов директив и устава партии.
 ЦК призывал встретить съезд новыми успехами и народ откликнулся. В печати стали публиковаться по этому вопросу статьи, содержащие предложения коммунистов и беспартийных, рекомендации и критические замечания. Интересно было читать то, что предлагали люди, знать их мнение и чаяния. Люди  были убеждены, что  наметит партия, будет выполнено. Все верили в силу партии и страны, в мудрость вождей и руководителей, прошедших победоносный опыт революций 1917 года, гражданской и Отечественной войн, организовавших быстрый послереволюционный, довоенный и послевоенный рост экономики СССР. Директивы обнадёживали на заметное улучшение жизни в стране уже в ближайшие годы. Это вдохновляло людей и вызывало у них трудовой энтузиазм.
 В плане политической работы по подготовке к ХIХ съезду партии мне было поручено провести беседу с курсантами о роли Красной армии в системе нашего государства. Я её начал с того, что зачитал выступление  Сталина 25 февраля 1928 года «О трёх особенностях Красной Армии». Сталин говорил: «Первая и основная особенность нашей Красной Армии состоит в том, что она есть армия освобождённых рабочих и крестьян, она есть армия Октябрьской революции, армия диктатуры пролетариата... Вторая особенность нашей Красной Армии состоит в том, что она, наша армия, является армией братства между нациями нашей страны, армией освобождённых угнетённых наций нашей страны, армией защиты свободы и независимости наций нашей страны... Третья особенность... - в наличии духа интернационализма, пронизающего всю нашу Красную Армию»
Затем я раскрыл великую роль нашей армии во Второй мировой войне. Подчеркнул важность дальнейшего укрепления и развития её
- Повышение роли нашей армии, как гаранта мира, ляжет на ваши плечи, - сказал я. - В этом будет суть вашего патриотизма. Вы станете ответственными и за безопасность всех народов мира. В этом будет суть вашего интернационализма. Осознайте эту свою великую роль. 
Мне казалось, что я сумел в этой беседе дать хороший политический и нравственный заряд будущим офицерам. Ведь чем офицер чувствует выше свою роль, тем выше его ответственность за выполнение своих задач.
Выйдя  из казармы, я увидел кучку офицеров о чём-то горячо споривших. Бросилось в глаза, что в ней стоят все наши полковые евреи. Среди них был подполковник Кричевер. Присел в курилке передохнуть. Эта кучка офицеров вскоре разошлась. Ко мне присел старший лейтенант Спектор.
- О чём это вы, Виль, спорили своей национальной кучкой?
- Ты же знаешь, что состоялся суд над членами Еврейского антифашистского комитета. Неприятно нам это.
- Какие на ваш взгляд причины проявления антисоветизма со стороны некоторых евреев?
- Это влияние международного сионизма. Он давит на всех евреев, особенно религиозных. Сионизм формирует еврейский национализм на базе иудаизма.  А это явление серьёзное. То, что в СССР преследуют сионистов, это правильно. Но аресты и расстрелы лишь усиливают сионизм и еврейский национализм.
Он вздохнул и добавил, взглянув на меня:
- Но это между нами...
Я понял, что и у наших полковых евреев есть свои национальные беспокойства, как и у мингрелов, по национальным организациям которых в марте вышло уже второе постановление ЦК партии. Да, - думал я, - внешние враги всё ещё пытаются ослабить дружбу народов СССР через развитие местного национализма.  И это будет длиться до тех пор, пока существует главный враг социализма - капитализм. Как же долго это будет? Когда наступит в мире спокойствие?
Накануне 1-го сентября зашевелились родители первоклашек, готовя их в школу. Завтра для Зои знаменательный день - начало работы в большой школе.  На последний день августа выпало воскресенье. Договорились встретиться. Я поужинал и стоял у столовой с группой офицеров, в основном холостяков. Те из них, кто определился с девушками, ожидали, как и я, время выхода на свидания с ними. Кто же ещё не определился - рассуждали куда идти. Задерживались у холостяцкой компании и отдельные женатики, которым не хотелось идти домой. Как видно, они не ладили с жёнами. Им бы примазаться к холостякам, да в пивную. Недавно была зарплата. У холостяков есть деньги. В такое время они обычно щедры, с удовольствием угощают своих старших женатых товарищей. Потому те и стоят, ожидая приглашения в какую-нибудь из компаний.
- Ну, как вы думаете тратить сегодня свои деньги? - спрашивает у холостяков любитель выпить на чужой счёт  старший лейтенант Коробкин. - На любовь или на разврат?
- А как бы вы хотели? - спрашиваю его.
- Чтоб сегодня вы тратили их на разврат.
На языке Коробкина   «на любовь» -  значит на любимых девушек, а «на разврат» - значит на выпивку с рассказами сочных анекдотов или развлечение с дамами.
- На любовь! На любовь! -  отвечают холостяки, чтобы он не пристал к их  компании.
- Вы заметили, - говорю ему, -  холостяки, у которых нет невест, быстро  деградируют, тупеют. Это потому, что много пьют. Поэтому всем надо скорее жениться.
- Ага, сразу деньги улетучатся, - смеётся Коробкин. - Жены быстро их приберут к рукам.
- Вот и пусть жёны тупеют от денег, - смеётся Гацкевич. - А мы, потеряв деньги и приобретя домашний уют, будем больше читать, интеллектуально развиваться.
- Что-то я по Коробкину не замечаю, чтобы он, женившись, повысил свой интеллект, - говорит капитан Соловов.
Все расхохотались.
Идёт командир полка. Офицеры расступились, пропуская его.
- Ну, что вы тут так весело обсуждаете?
- Да вот Великодный собрался на свидание, - вступает в разговор с ним Коробкин. - А я ему говорю, что нельзя такому худому идти на свидании, позорить мужиков.
- На свидание можно и худому, если не допускать перегрузок, - шутит командир и пристально на меня смотрит. - А вот летать такому худому и бледному опасно. Чего доброго сознание потеряет. Зайди завтра к врачу, - говорит он мне. - Есть путёвка под Сочи. Я дам ему  команду оформить на тебя. Поезжай.
- А как же курсанты? - испугался я за свою лётную группу. - Летать же надо!
- Командир звена полетает. А ты наберись сил. Ты у нас сейчас из лётчиков самый истощённый.
- Нет, не я самый истощённый. Филатов тощее меня, - кивнул я на лейтенанта, самого костлявого в полку, пытаясь переправить на него эту несвоевременную для меня путёвку.
-  Он по природе Кощей. Его уже не вылечишь, - смеётся командир. - А ты ослаб от болезни. Тебя надо лечить.
 Мне не хотелось бросать лётную группу и, тем более, уезжать,  когда Зоя стала жить рядом. Я решил, что мы с ней подошли уже к тому моменту, когда мне надо делать ей предложение. Нужно было подготовиться к этому. Побыть больше вместе. Обсудить нашу дальнейшую жизнь. А тут на тебе - курорт!
- Вот повезло человеку, - говорит Коробкин, когда командир ушёл. - Посылают в командировку на любовь... Себе отравиться, что ли... Ты, Лёша,  водкой отравился?
- Нет, закуской... Идите домой и попросите, чтобы жена вам приготовила кабачковой икры побольше... ...
-  Значит,  никто не хочет меня взять в компанию, - почесал затылок Коробкин и ушёл...
Я был в смятении, что мне надо уезжать. Не в настроении пошёл к Зое на свидание. Но в пути пришёл к успокаивающей меня мысли. Может мой отъезд сейчас  даже к лучшему. У Зои  начало учебного года в новой школе. Ей надо освоиться, войти в коллектив, зарекомендовать себя. Мои же частые свидания будут её отвлекать. Пусть сосредоточится на работе.
  - Знаешь, - говорю ей с грустью. - Меня отправляют на курорт подлечиться.
- Да, - взглянула она  мне в глаза  удивлённо.
   Видно для неё, как и для меня, слово «курорт» производило необычное впечатление.  Это что-то экзотическое, из области мечты, где мы еще не бывали, а о чём лишь читали. Что нам, простым людям, казалось из чужой жизни, не для нас. И вдруг «посылают на курорт»
- На курорт... - повторила она тихо, и глаза её засияли какой-то мечтательностью, очевидно, старалась представить, что это такое. - Раз посылают, значит, надо ехать... А куда?
- Под Сочи, - подчеркнул я.
- Под Сочи... - так же тихо повторила она задумчиво.
Мы помолчали, представляя тепло субтропиков с пышной растительностью, пальмами, морем.
- А когда ты вернёшься?
- Через месяц...
- Так долго... Я буду скучать.
- Без меня тебе будет легче сосредоточиться на работе.
- Нет... Я буду скучать...
Мы сходили в кино, посмотрели фильм «Маскарад» режиссёра Сергея Герасимова по драме Михаила Лермонтова. Не однажды я смотрел этот фильм и всегда с удовольствием воспринимал  игру актрисы Макаровой и актёра Мордвинова.

ПЕРВАЯ ПУТЁВКА

На следующий день я оформил отпуск, получил путёвку, отпускные деньги, начистил свой военный костюм, сложил  в чемодан необходимые туалетные принадлежности. Старался найти по карте на побережье Чёрного моря населённый пункт «Якорная щель». Но тщетно. Что же это за место? Где это?  Воображал уже, что это какое-то великолепное место со старинными корпусами, окружёнными густыми зелёными южными деревьями с лианами, аллеи под кипарисами, пальмы вдоль моря.
  С этим представлением перед отъездом поезда зашёл к Зое.  Мы прощались. Долго стояли в крепких объятиях, близкие и любимые.   Любовь - великое явление. Она даёт свой отпечаток на всём в человеке. Меняет его чувства, видение жизни, отношение к людям и себе, настраивает на самый лучший смысл существования и отношения с окружающим миром. Он кажется добрым и счастливым. Влюблённый человек хочет быть совершенным и красивым в своём поведении, поступках. Не хочется видеть ничего нехорошего. Встреча с плохим, недобрым тяжело огорчает. Всякое злое в нём кажется чуждым и бессмысленным. Любящее сердце не принимает человеческого эгоизма, обмана, измен, предательства.
С таким чувством влюблённости я и уехал. В поезде ощущал её  дыхание, запах волос, будто она рядом со мной. Я вёз её с собой в своём сердце. Как всегда, в пути часами стоял у окна. Обычно в таких случаях я был поглощён  изучением незнакомых мест, что изменилось в знакомых местах. Но в этой поездке я видел её, мою любимую. Не замечал  многого того, что проплывало мимо поезда 
Путь, по которому я ехал, мне уже был знаком. В конце 1949 года я ездил под Сочи  к сестре Нине в санаторий Уч-Дере. Тогда ещё много было разрушений на железных дорогах, следы войны. Интересно было наблюдать, как заживают раны страны, что восстановлено, что построено заново. Но, то было зимой. Теперь - лето. Всё более колоритно южной экзотикой. Богатая растительностью, тёплое солнце, изобилие фруктов, овощей. Почти на всех станциях я выходил, осматривал их, покупал фрукты, наслаждался их сочностью и сладостью, продолжал путь, стоя у окна.
При въезде в горы внимательно изучал извилины железной дороги. Интересно было наблюдать, как при переезде  через перевал у станции Индюк, поезд извивался, словно змея, медленно заползая на гору. Потом долго ждал, когда покажется море. И, наконец, дождался. Оно действительно кажется чёрным по сравнению со знакомыми мне Азовским морем, Рижским заливом. Хотя я и родился вблизи моря и с детства с ним хорошо знаком, но оно после длительной жизни вдали от него удивляет  своей бескрайней пустынностью. Скучно видеть огромный водный простор, который кажется безжизненным и опасным. Плывут и плывут к берегу волны с белыми гребнями и, ударяясь об него, куда-то исчезают.
 Море несравнимо с небом, которое стало мне родной стихией. По сравнению с ним оно кажется тяжёлым и грозным. С неба  землю видно, на которой всегда заметны признаки большой и суетной жизни. А на море порадует лишь показавшийся корабль и исчезнет где-то за горизонтом. Снова безбрежная пустота. Событием показалась появившаяся стая дельфинов.
- Дельфины! Дельфины! - поднялся гвалт в вагоне, и все прильнули к окнам, наблюдая удивительное явление выныривающих и вновь ныряющих огромных морских существ, легко и быстро перемещающихся в водном пространстве.      
Радует экзотика берега, густая субтропическая растительность. Заполненные людьми пляжи. Поезд,  то уходит за скалы от моря, то снова возвращается к нему, и, словно повиснув над водой, летит над волнами, возбуждая у новичков-пассажиров страх. Потом вдруг нырнёт в темноту туннеля и долго гремит в тоскливом мраке. А затем резкий свет солнца ослепит тебя и снова откроется вид на берег, море. Интересные  места.
Слежу за расписанием. Приближается станция «Якорная щель» Стоянка поезда одна минута. Готовлюсь. Остановка. Выхожу в сторону моря. Платформы нет и станции нет. Прыгаю со ступенек на землю. Передо мной кусты, за которым плещут волны. Понимаю, что дом отдыха на обратной стороне. Жду отхода поезда, чтобы определиться куда идти. Поезд ушёл. Передо мной густо заросшая гора. Ориентируюсь, как ближе её обойти и иду по шпалам назад, откуда ехал.
 Кончилась гора. Небольшая долинка с речушкой. На обратной её стороне видны какие-то строения не санаторного, а хозяйственного типа. Выхожу на дорогу и иду к ним через речушку. Встречаю людей. Спрашиваю:
- Как пройти к дому отдыха «Якорная щель»?
- А вот он, - указывают они мне на хозяйственные постройки.
Предполагаю, что это хоздвор, а дом отдыха, видимо, за горой, в  густой зелени. Отряхнул пыль, подтянул брюки на своём исхудавшем теле. Поправил погоны, фуражку. Иду к постройкам. Волейбольная площадка. Пустая. Полдень. Видимо отдыхающие спят. Прохожу мимо барака с открытыми настежь окнами, на которых развешены мокрые плавки, лифчики, юбки. Женская голова выглянула в окно, остановила глаза на мне и закричала:
- Бабы! Лётчик из ВВС к нам приехал!
 В миг окна заполнились многочисленными женскими лицами.
- Ура-а-а! - кричат хором.
Я - смущён. Куда попал? Остановился. Спрашиваю у торжествующего «бабьего» народа:
- Как пройти в дом отдыха «Якорная щель»?
- Мы - щель! - кричат они и громко хохочут.
Ну и ну! Неужели это и есть дом отдыха? Где же ажурные курортные дома, кипарисовые аллеи, клумбы цветов. Вокруг лишь дикий лес, «дикий» весёлый народ в старом бараке.
- Мужики в том домике! - показывает мне женщина на какой-то деревянный курень и интересуется. - А ты один?
- Нет не один, с чемоданом.
- У-у-у!
- А он - шутник.
- А симпатичненький...
- Только тощенький...
Ускоряю шаг к жилью мужиков, чтобы скорее покинуть зону обсуждения. Захожу в домик. Дверь справа с надписью - «Буфет». Слева - без надписи. Стучу.
- Да! - мычит чей-то сонный бас.
 Открываю. Три голых мужика на кроватях поворачивают ко мне сонные лица, разглядывают, словно туземца.
- Отдыхать?
- Да!
- Ложись! Вот койка! Потом оформишься. Сейчас все спят. Мёртвый час.
- Час - мёртвый, а люди - вроде живые, - начинаю шутить.
- Чего там бабы кричали?
- Меня увидели.
- Обрадовались... Голодные. Тут у нас, брат,  явный дефицит мужиков. Особенно молодых. Ты будешь нарасхват, - говорит худой, как скелет, но жилистый небольшой мужчина лет сорока. - Ты холост или женат?
- Женат! - выпалил я, не желая казаться женихом в этом женском изобилии.
- Мы тоже - не холостяки.
- Но мы - не элегантные, - говорит «видный» мужчина большого роста. - Ты - офицер. Тебя они разорвут.
Знакомлюсь. Видный мужчина представляется начальником перевозок Гражданского Воздушного Флота из Ростова. Тощий - из ГВФ Керчи. Пожилой - гармонист. Входит ещё один - артист из Ростовской филармонии. Он тут вместе с женой в роли массовиков-затейников. Оказывается, летом в этих постройках был пионерский лагерь ГВФ, а с сентября его перевели в разряд дома отдыха для работников ГВФ. Часть путёвок дали в  Военно-воздушные силы. Одна из них досталась мне. Я немного разочарован «курортом» и напуган изобилием женского контингента. Не привык я к женской массе. Не научился  жить в подобной среде.
Дождавшись конца «мёртвого часа», оформляю своё прибытие и иду на море. Пляж у дома отдыха усеян женскими телами. Влево и вправо пустынная песочная бесконечность. Ухожу подальше от людей, чтобы не пугать их своей худобой и отдаюсь морю. Какая благодать - тёплая морская вода! Запах курорта! Как он далёк от запаха аэродрома. Представил, как в это время мои товарищи летают, вытираясь от пота и пыли. А я - курортник. Даже не по себе стало. Вроде как предал своих друзей.
Наслаждался  купанием до вечера. Перед ужином, понимая свой долг перед новыми знакомыми, пригласил мужскую компанию в буфет и устроил весёлый мальчишник. Им понравилось. После ужина крутятся возле меня, не уходят. Пригласил ещё в буфет. Стал им лучшим другом. Буквально ухаживают за мной.
- Вы давно тут? - спрашиваю их.
- Да уже поизносились. Мы с Петровичем - двадцать дней. А эти, из персонала, - с весны пионеров развлекали.
- Ты, Леонид, несомненно, будешь здесь самым представительным мужчиной, - говорит мне солидный ростовчанин - У тебя есть деньги... А у нас... -  разводит он руками.
-  Ох, эти деньги! - говорю я. - Наличие их - развращает, а отсутствие - унижает. Надо в них меру знать.
- Да-а, - говорит гармонист. - Только заработанные деньги ценны. Ты, Лёша,  не особенно-то угощай всех. Ведь вам, лётчикам, деньги дорого достаются. Опасная у вас профессия. Дорожи своими деньгами.
- Деньги - дороги, но товарищи - дороже, - отшучиваюсь я.
- Это правильно, - поддерживают меня с энтузиазмом другие мужчины и тут же просят. - Возьми ещё бутылочку.
Не планировал я после отравления заниматься частыми выпивками, но куда денешься, коль среда такая. Надо было войти в дружеские отношения с людьми, да и курортная обстановка, южный бодрый воздух располагали к весёлости. Выпив, побалагурив, мои новые друзья укладываются спать, а мне хочется на море, посмотреть на лунную дорожку, окунуться в тёплой ночной воде. И я ухожу на берег наслаждаться курортной романтикой. Искупавшись, долго  сижу на берегу наедине с той,  которая хотя и вдали, но в моём сердце.
Утром меня разбудил  звук горна. Вспомнился лагерь в спецшколе, и я понял, что это сигнал «подъёма». Привычный к дисциплине, вскочил, а мужики лежат, не шевелятся, спят. Только гармониста нет. Выхожу в плавках из домика. Объявляют физзарядку. Вижу, что собралось человек десять женщин. Начинается зарядка под гармонь. Мне, мужчине,  среди них одному стеснительно.
- Самостоятельно можно заниматься, - спрашиваю у высокой, плотно сложенной женщины-физрука.
- Можно!
Беру полотенце и бегу на море. Там делаю пробежку, физические упражнения, купаюсь и иду на завтрак. Мои новые друзья с угрюмыми лицами ждут меня у двери буфета. Предлагают:
- Лёшь, перед завтраком... только по одному стаканчику сухонького винца.
Беру им по стакану. Выпивают, веселеют и довольные идут в столовую. Там с  аппетитом поедают всё подряд. У меня аппетит тоже после моря и вина повышенный. Чувствую, что быстро набираю силы и энергию.
  Большинство отдыхающих, в основном девичья молодёжь, с утра уходят в какой-то поход. Я - воздерживаюсь. Надо сначала накупаться, подзагореть, поправиться. Уговаривают, но я не сдаюсь. Уходит девичий отряд в сопровождении только одного пожилого мужчины, местного экскурсовода. Экскурсия по лесным тропам. На случай, кто потеряется, берут с собой горн и барабан, с помощью их экскурсовод будет давать знать потерявшимся, где он находится.
До обеда купался, загорал. Горн извещает время обеда. Потом также время отхода ко сну в послеобеденное время. Под его звуки подъём. Играет спортивные марши баян, призывая на спортплощадку. Но нет любителей заниматься на спортивных снарядах,  прыжками в длину, высоту и прочее. Пустует волейбольная площадка. Беру мяч и формирую смешанные команды из мужчин и женщин. Сначала по четыре человека. Желающие поиграть с мячиком нашлись, но спортивной выучки никакой. Вхожу в роль капитана одной команды и тренера для всех. Дело пошло.
Появляются болельщики, нарастает их энтузиазм, развивается спортивный азарт и волейбольная площадка превращается в центр спортивной жизни и веселья. На шум пришли любители волейбола и общения из соседнего санатория. Вскоре полноценными по количеству стали команды, образовалась очередь, желающих заменить проигравшую команду.
Приходит к площадке и физрук дома отдыха. Узнаю, что она учитель физкультуры из Батайска. Так вот где я видел её. Это жена одного из командиров звеньев. Присела на скамеечке, наблюдает за игрой. К ней подсел солидный ростовчанин. О чём-то шепчутся, посматривая на меня.
Обнаруживаю, что контингент отдыхающих пополняется новыми мужчинами. Женщины становятся веселее. Разнополые заигрывают друг с другом. У площадки стоит низкорослая, пухленькая дама лет 35, с бесформенным телом и непривлекательным лицом. Она  болеет за мою команду, но более всего - за меня. Визжит при удачной нашей игре и стонет, когда в моей команде кто-то сыграет неудачно. Ошибается мужчина.
- Ой, Лёша, выгони этого, возьми другого!
Не сумела подать мяч женщина, моя болельщица злится:
- Лёша,  зачем ты взял эту каракатицу?
Состоится у меня хороший удар, она в восторге:
- Ох, какой удар! Какой удар! Вот это спортсмен!
Дама явно переоценивает мои спортивные способности, и я не сразу понимаю: шутит она или серьёзно восторгается.
Закончилась игра. Все бежим на море - искупаться. Она бежит вслед за мной и бесперебойно тарахтит скороговоркой:
- Как хорошо ты играешь! А какой ты интересный! Ты так похож на моего мужа...  И глаза такие... И горбинка на носу... И волос такой же волнистый...
Я прибавляю скорость, но она пыхтит следом. Я - в воду, а она остаётся у воды. Наблюдает за мной и всё щебечет, щебечет... На обратном пути она мне успела рассказать, что живёт в Ростове, любит мужа и скучает о нём и вот, увидев меня, ей кажется, что она рядом с мужем, которого ей так не хватает сегодня.
- Можно я буду всегда с тобой рядом?
- Зачем?
- Мне так приятно. Хочется быть рядом с мужем.
- Я ведь не муж вам.
- Но такой... Вылитый...
 После ужина отдыхающие расходятся компаниями. Кто в соседний санаторий на танцы, кто в какой-то посёлок в кино. Некоторые с песнями группами уходят в лес. Кое-кто парами идёт к морю или в тихие укромные уголки. Подходит дама, празднично приодетая, напудренная, с выкрашенными губами.
 - Лёша, ты на танцы пойдёшь?
- Нет.
- Почему?
- Не танцую.
- Обманываешь.
- Не обманываю.
- Пойдём, Лёша. Я хочу с тобой...
Чтобы оторваться от неё, я ухожу в свою комнату и принимаюсь читать газеты, которые не брал в руки уже несколько дней. В стране идёт активное обсуждение документов ЦК, выносимых на предстоящий съезд. В Москве китайский премьер Чжоу Эньлай провёл переговоры  со Сталиным о широкой помощи СССР Китаю в развёртывании социалистического строительства. Дружба с Китаем меня радует, так как во много крат возросло сторонников социализма. Это вселяет уверенность в его безусловном триумфе.
В США нарастает  кампания выборов президента страны. К власти рвётся  генерал Эйзенхауэр. Он выступил в Филадельфии с новой воинственной антикоммунистической речью. Его политика начинает смыкаться с политикой Маккарти, злобного антикоммуниста, по сути, американского фашиста нового склада. 25 августа Эйзенхауэр уже заявлял о своей внешней политике, выступив на съезде Американского легиона - одной из самых реакционных организаций США. Суть её - «освобождение народов Восточной Европы от коммунизма». Это путь фашизации политики США.
Читаю газеты, а сам думаю о той женщине, ростовчанке. Есть же такие липкие, назойливые люди, которые ради своей какой-то прихоти не дают спокойно жить другим. Что ей, старой,  надо от меня?   Бросаю газеты и выхожу во двор. Она тут же крутится.
- Не хочешь на танцы, пойдём на пляж прогуляемся...
Ухожу вновь в комнату. Рассказываю ребятам о ней.
- Не связывайся ты с этой женщиной, - советует мне гармонист. - Она тут соблазнила одного. Пошли они в лес. Слышим женский крик. Мы думали, грабят кого. Побежали на помощь. Оказалось - это она кричала во время любовной связи с ним. Есть такие женщины... Кричат... 
Об этом я ещё не слышал. Прозвучал горн - сигнал «отбоя» А мы ещё долго рассуждаем о женщинах, пополняя свои знания  об их слабостях и странностях. Мне перед женитьбой полезно это знать.
Я замечал, как люди, лениво валяющиеся весь день под солнцем на пляже, увлекающиеся сном и пищей, избегающие экскурсий и спортивных игр, накапливая и не растрачивая энергию, быстро заражались блудом. Мой сосед по кровати, проспав с обеда до ужина, заходит вечером в комнату. Сворачивает простынь, обматывает себя ею, маскирует её распущенной рубахой.
- Что это означает? - спрашиваю его.
- Это означает, что я иду на лесное свидание с одной мадам, - улыбается он и, сообразив что-то, предлагает. - Слушай, хочешь, я тебя познакомлю с одной дамой. Она, постарше тебя, но это ничего... «Любви все возрасты покорны». Мне надо обязательно её с кем-то свести. Мы вместе с нею работаем. Она знает мою жену и может меня предать. Так вот, надо, чтобы и она изменила своему мужу. Выручишь, а?
- Как это у вас всё просто...  - недоумеваю я. - Без любви...
- Любовь! Любовь! Людей, прежде всего, потребность давит. А любовь - это сверх того.  Так выручишь?
- Нет. ...
- Да ты подумай. Неужели тебя не тянет на женщин?
Женщины меня так просто не привлекали. Я видел в них не  потребительский, а более высокий смысл. Хотя я и был человеком  реалистического мышления, но в моём сознании всё же высокие  идеалы жизни. Это я особенно ярко почувствовал на этом первом для меня курорте, увидев не только телесную, но и моральную  людскую наготу. Я, всегда мечтавший о большой любви, наконец, найдя её,  находился под сильным впечатлением чувств к своей избраннице, дорожил ими и не хотел их омрачать никакими преднамеренными знакомствами с женщинами. Однако к какой бы компании я не подходил, как тут же мне предлагали:
- Лёша, познакомься.
Естественно, я знакомился с девушками, дамами. Круг знакомых женского пола всё более расширялся. Девушки, которые искали женихов, смотрели на меня стеснительно. Они ждали, обращу ли я на них внимание. Когда узнавали, что я «женат», интерес их ко мне пропадал. Похотливых дам, ничто не останавливало. Некоторые шутками, прибаутками, лукавыми взглядами старались завладеть моим вниманием. У некоторых это желание выражалось в откровенных формах. Шокировали меня выходки той навязчивой ростовчанки. Удивляло поведение другой дамы из Симферополя, которая, выбрав момент, подплыла ко мне в море и говорит:
- Почему ты ни за кем не ухаживаешь? Столько свободных дам.
- Я - женат, - вру я категорично, хотя врать не в моём духе.
- Ну, и что же. И я - замужняя. Можно же понаслаждаться увлечением  без претензий... Побалуемся, разъедемся.
- А совесть разве не будет мучить? Мы же люди... Совесть остаётся с нами.
- Гм... - обиделась она и долго плавала вокруг, лукаво улыбаясь. - Совесть - заноза, вытащить можно.
В моём понимании развратные соблазны противоречат   нравственной культуре и их нужно подавлять своей совестью и интенсивной занятостью, находить себе увлечения,  нагрузки, увлекаться спортом, различными играми, литературой. Мой уже многолетний военный образ жизни способствовал этому. Я был приучен к моральной норме и далёк от вольных проявлений своих чувств и поведения. Набравшись в первые же дни пребывания на курорте сил и почувствовав себя достаточно здоровым, я начал искать  полезные для себя занятия.  Решил до обеда  купаться в море и загорать, а после обеда познавать новый для меня экзотический мир Черноморского побережья ходить в горы, ездить на экскурсии. Спланировал побывать несколько раз  в Сочи, чтобы более полно изучить красоты города, осмотреть разные достопримечательности.         
Приехал в Сочи. Иду от вокзала пешком по улицам, рассматриваю пейзаж города. Всё залито солнцем. Чувствуется с моря дуновение морской прохлады. Всюду необычные растения, цветы. Как хорошо! Уютно. Чисто. Красиво. Увидел экскурсию, присоединился к ней. Узнал, что Сочи ещё относительно молодой город. Первое лечебное учреждение - санаторий «Кавказская Ривьера» было открыто в 1909 году. Потом начали появляться новые частные дачи и пансионаты. По настоящему развитие курорта началось при Советской власти. К 1929 году было создано 29 здравниц, к 1938 - 67. Появились такие большие санатории, как «Правда», им. Орджоникидзе, им. Кирова, «Золотой колос». Я обошёл эти санатории. Солнце зашло. Пора возвращаться в «Якорную щель», а мне не хотелось. Присел на скамеечку в парке и долго  наблюдал с горы за вечерним морем. Уют, покой. Земной рай.
На следующий день еду в Сочи с утра. Осмотрел «Дендрарий». Какое разнообразие видов чудных деревьев и кустарников! Как узнал, их более полутора тысячи. Бродил, любовался. Отдыхал в Мексиканском уголке, наслаждаясь необычной прелестью природы. Пообедал в ресторане. Походил по побережью. Осмотрел морской вокзал, порт. С массой  впечатлений возвратился в дом отдыха.
Ещё два дня я затратил на знакомство с другими достопримечательностями Сочи. Потом отправился на экскурсию в ущелье водопадов. Это далеко в горы. Экскурсия пешая.  На неё решились в основном молодёжь. Вышли рано. Шли весело, шумно по тропе глухого ущелья. Слева и справа, густо заросшие крутые горы. Места кажутся дикими - вот-вот выскочит из лесу какой-то зверь. Шли всё время в гору вдоль бурной реки. Переходим на другой берег по высокому и длинному, висящему на тросах, мосту. Он качается. Женщины-трусихи пугливо визжат. Потом, выше, неоднократно пересекаем реку вброд то в одну, то в другую сторону. Течение сильное. Неосторожный шаг и оно сбивает с ног. Мужчины помогают женщинам,  переводят их за руки. У меня под опекой пожилой  преподаватель Батайского училища по двигателям, полковник. Он меня хорошо знал курсантом. Я вычерчивал для его класса сложную схему двигателя АШ-82. Полный и тучный, он недавно приехал и, увидев меня, заявил, что ему надо сбросить вес, как минимум десять килограммов.
- Я буду ходить с тобой и делать всё, что ты делаешь, чтобы быть таким стройным, - улыбался он.
Узнав, что я иду в поход. Решительно заявил:
- Я с тобой.
Это была солидная для меня нагрузка. Он отставал от группы. Пыхтел. Мне приходилось часто его ожидать и помогать переходить трудные места. Из-за него темп движения группы отставал от графика. Но полковник бодрость не терял и шёл за мной вперёд и вперёд.
К двенадцати часам дня мы достигли цели. Перед нами открылся каскад водопада. Его видимая высота метров 25-ть. У водопада валялись стволы поваленных деревьев. Сильно шумела падающая в три потока вода. Пенилась пучина, летели во все стороны холодные капли. Мы бросились под водопад.
- Стойте! - закричал проводник. - Струи тяжёлые! Спины поломают вам.
Я попробовал рукой струю. Действительно тяжёлое, опасное падение воды. Но потоки прозрачные, как стекло. Мы заходили сзади водопада и через струи рассматривали впереди стоящих людей.
- Говорили ущелье водопадов. А где же другие водопады? - спрашиваю экскурсовода.
- Выше! До них не добраться.
- Так, может, их там и нет?
- Есть! Есть!
- Сейчас проверим, - говорю я и лезу по упавшим деревьям на скалу, откуда падают потоки.
- Я не советую тебе далеко уходить, - кричит мне проводник.
Я делаю вид, что не слышу за шумом водопада и лезу выше. Там дикие заросли. Пробираюсь сквозь них по реке, через которую лежат стволы упавших деревьев. Нескоро добираюсь  до второго водопада. Там гуще заросли и пугающий мрак. Следующая скала заметно выше первой и кажется мне недоступной. Выше идти не решаюсь. Без приспособлений для  альпинистов вряд ли залезешь на такую крутизну, да ещё сквозь заросли густой растительности.
Направляюсь назад. Спускаться оказывается тяжелее, чем подниматься. Пробираюсь сквозь заросли с трудом. Иду осторожно.  Как бы не сорваться.
Затихает шум верхнего водопада и чуть слышен - нижнего. Раздаётся далёкий  звук горна и бой барабана. «Сбор». Стараюсь ускорить своё движение, но не получается. Я уже устал. Вскоре слышу снизу  крик хором:
- Лёша-а-а!
- Иду-у-у! - отвечаю им.
Наконец, выбираюсь к первому водопаду. Экскурсовод встречает меня сердито. Пора уходить. В ущелье рано темнеет. Я смущённо прошу прощения. Фотографируемся на память всей группой и начинаем движение. Но я не вижу полковника. Начал осматривать местность. Он лежит в тени под склонённым деревом. Зову. Не слышит. Возвращаюсь. Вижу, он крепко спит. Разбудил. Полковник встаёт на ноги.
- Ох! Ох! Ох! Ноги болят. Как же идти?
- В пути разомнётесь.
Пошли медленно. Отряд наш уже скрылся за поворотом. Догнали его на очередном привале. Нам бы отдохнуть, а они уже поднимаются, собираются  идти дальше. В дом отдыха добрались уже в сумерки. Все повалились в постели. Я же решил пойти окунуться в море, чтобы  придать телу бодрость. Море взбодрило и не хотелось спать. Долго бродил у моря. Беспокоило меня то, что я Зое написал уже два письма, а от неё не получил ни одного. В чём дело? Так тепло расстались и вот те на! Что случилось? Не заболела ли? На душе было тревожно. Я томился в ожидании писем от неё и скорейшей нашей встречи. Ходил в ночи по берегу и думал о ней, а губы мои шептали новые стихи:

Душа рыдает и томится.
Ты есть и нет в моей судьбе.
   Снежинкой на сердце ложится
                Воспоминанье о тебе.
            
ПОЭТИЧЕСКИЕ  ДНИ

Я затосковал. Хотелось уже домой, в Зерноград, к милой. К тому же, кошелёк мой опустел. Ездить в Сочи, на экскурсии, которые бы меня отвлекали от любовных дум, было не за что, и я отдался морю, спорту и поэзии. Стояла исключительно благоприятная погода. Солнечные тёплые дни. Чаще море было тихим и мирным, и я не выходил из воды часами.
Редко когда поднимался шторм. В такие дни люди собирались на берегу, но не купались. Меня же тянуло в бушующую стихию. По возможности с другими отдельными смельчаками развлекался на высоких грозных волнах. Ныряя под их белые пенные барашки. Присутствующие на пляже, становились нашими зрителями. А мы, вроде как давали им представление о мужской отваге.
 Бороться с волнами в штормующем море мне очень нравилось. Хотя иногда с трудом приходилось выбираться на берег. Море засасывало  обратно в пучину своими грозными волнами. Лишь станешь на ноги в надежде сделать последние шаги к суше, как очередная тяжёлая волна налетает и смывает тебя снова в море. Приходилось вновь тяжело трудиться, иногда на исходе сил, чтобы выбрать момент и во время выскочить из опасной зоны.
Уставший в борьбе с волнами, я отлёживался на берегу, а потом долго ходил по нему, выискивая красивые камушки, и часто удалялся далеко от дома отдыха. Где-то присаживался в тихом безлюдном месте и предавался в одиночестве своей мечте и тоске по  любимой. Такие минуты вызывали поэтические чувства, и я сочинял стихи о том,  что волновало душу и мысли:
                Нет тебя со мною рядом,
                Не встречаемся мы взглядом,
                Потому тоскует сердце
                И душа моя болит.

                Между мною и тобою,
                Между нашей теплотою
                Расстояние-разлука
                Километрами лежит.
                Мои чувства, словно ветры
                Пролетают километры.
                Возбуждая в сердце страсти,
                Я тебя к себе зову.
                Оттого я и страдаю
                Что тебя в мечте встречаю,
                Но люблю тебя, родная,
                Не в мечте, а наяву.

. В мыслях я представлял нашу совместную жизнь с Зоей, но её молчание вносили смятение в мои чувства, и я выражал своё душевное отношение к ней такими словами:
                Если б жить с тобою жребий выпал,
                Я бы так тобою дорожил, -
                Маками цветущими осыпал,
                Спать на незабудки положил!

Посещали меня снова философские мысли о любви.
                Конечно, любовь - это дело случая.
                Где-то, когда-то встретил... и на!
                Может она среди тысяч не лучшая,
                Но в сердце твоём она одна.
                Брови, глаза, улыбка, волосы,
                Радость и гордость её, и честь,
                Взгляд и движения, оттенки голоса -
                Всё кажется лучшим, что в мире есть.
                И если когда-то встретятся лучшие,
                Ревнивое сердце отвергнет их.
                В любви не бывает счастливых двух случаев.
                Любовь - это случай один на двоих.

За десять дней до отъезда я написал Зое третье письмо, на которое уже не надеялся получить ответ. Я писал ей с добрыми чувствами и с некоторой обидой: «Милая, Зоя. Уже скоро мой срок пребывания в доме отдыха кончается, а я от тебя ещё не получил ни одного ответа на мои письма. ...Конечно, тебе некогда, я понимаю, школа, университет. ...Но всё же меня волнует, почему от тебя нет писем. Может у тебя плохо со здоровьем или какое-нибудь несчастье, сообщи. ...Как бы мне хотелось, чтобы ты была сейчас  рядом со мной...»
Тут же я написал ей стихотворение:
                Я знаю в ночь, когда луна,
                Ты всё стоишь, моя родная.
                Украдкой смотришь из окна.
                Чего-то ждёшь, сама не зная.
                Ты понимаешь - не приду,
                Хотя люблю и сам тоскую.
                Ни с кем не ставлю я в ряду
                Тебя, единственно такую.

 Хотел вложить это стихотворение в письмо, но воздержался. Зоино молчание меня смущало. Я не мог поверить, что её чувства могли измениться ко мне за такой короткий срок нашей разлуки.  Ведь она не ветреная. Я был убежден в том, что если она полюбила, то серьёзной любовью. Может, я её чем-то обидел в письмах? Может, они не достаточно были пылкими? Может, в них мало ласки?
   Я осознавал, что несколько скуп на ласковые слова, потому что сам не избалован лаской. Всегда воздерживался от пылкого чувственного многословия, даже если душа разрывалась от страсти. Стихи мои были насыщены более эмоциональными словами, чем мои письма. Но всё это теперь может выясниться только при встрече. Остаётся лишь терпеливо ожидать. Стихотворение не ушло по назначению и ещё не скоро Зоя встретится с моими стихами, потому что я сам стеснялся пылких слов. Мои чувства были мужскими, не туманными,  облачными, а глубокими и серьёзными. Их не надо было приукрашивать  словами. И я решил этого не делать. Стихи писал ей, о ней, но... оставил их для себя. Они становились хранителями тайн моих чувств. Что касается Зои, то я решил - пусть познаёт меня и  мои чувства  к ней не по стихам, не по словам, а по моим реальным поступкам,  фактическому отношению к ней. Это проявится при наших  новых встречах.
Последние дни в доме отдыха тянулись по уже установившемуся режиму.  С утра на море, потом - обед, сон, снова море, спортигры, море. Ужин, кино или прогулка, море, сон. Не пропустил ни одного кинофильма. Фильмы в основном старые, но они оптимистические, зовущие к жизни, к благородным поступкам. С удовольствием посмотрел комедию «Антон Иванович сердится» о том, как старый музыкант, признававший только классическую музыку, вынужден был изменять своё отношение к лёгкой музыке, блестящей исполнительницей которой стала его дочь. Посмеялся от души, когда смотрел комедию «Первая перчатка» о парне с далёкого Севера, который в рекордные сроки стал классным боксёром и чемпионом страны. Посмотрел «Старинный водевиль» о богатой даме, завещавшей своё состояние племяннице. Получил подлинное наслаждение от музыкальной комедии «Весна», как кинорежиссёр Громов, снимая фильм о профессоре Никитиной, поручает эту роль опереточной актрисе, похожей на Никитину, как две капли воды. Прекрасная игра Орловой, Черкасова, Плятта, Раневской. Насмеялся вдоволь, смотря музыкальную комедию «Медведь» по водевилю Чехова. Чудесная игра артистов: Андровской, Жарова, Пельтцер. Дважды смотрел фильм «Сердца четырёх» в своём доме отдыха и в соседнем санатории. Ещё раз ходил на фильмы: «Щорс», «Как закалялась сталь», «Светлый путь», «В шесть часов вечера после войны», «Молодая гвардия» и другие.
Как-то на пляже мужчины позвали сфотографироваться на память.  Сфотографировались. Пошли вино пить. За выпивкой пошёл разговор о предстоящем отъезде по домам.
- Лёша, тебя там уж заждалась твоя жена...
- А я ещё не женат, - честно признался им. - Женатым я прикинулся, чтоб меня тут не сватали...
- Ты даёшь! На курорте все прикидываются холостыми, а он - женатиком... Ха-ха! Почему  так?
- У меня есть невеста... Учительница.
- Пропал ты, Лёша... Задолбает она тебя воспитанием... Говорливая?
- Да нет, вроде. Больше слушает меня, чем говорит.
- Это хорошо, что слушает. У меня тоже учительница... Но  уж больно говорливая.
- У всех жён есть одно общее свойство... - вступает в  разговор артист Евгений. - Они хотят много услышать от мужа и ещё больше ему сказать. Если мне придётся второй раз жениться, то возьму глухонемую, чтоб она меня не слышала, не давала мне советы и не обсуждала мои действия...
- Может, ещё и слепую,  чтоб и не видела, куда пошёл.
- И без обоняния, чтоб не знала, что пьёшь...
- Вас послушаешь, так  страшно жениться, - говорю им.
- Супружеская жизнь - необходимость. Без этого не обойтись, - улыбается артист. - Но это и вечный бой за существование, свободу и независимость, за власть и деньги... Ты приглядись к своей невесте. Не женись, пока ни приучишь её к покорности.
 Это были мужские шутки, но говорят в шутках есть доля правды. Однако на меня не повлияли подобные разговоры. Я привык верить собственным наблюдениям. Знал, что в жизни бывает разное. Рядом существуют достоинства людей и их пороки. Я уже оценил достоинства своей невесты и не вижу в ней опасных пороков.
Вопреки страшным мужским рассказам о пороках супружеской жизни, я написал Зое стихотворное письмо:
Не грусти обо мне. Не надо.
                Не тревожь свою душу зря.
                Выходи на полянку за садом
                И смотри, как сияет заря.
                Нашей встрече счастливой предвестник,
                Предрассветных сияний бал.
                Нет ведь лучшей для встречи вести
                И надежды, чем чувств сигнал.
                Ожидая со мною встречи,
                Приоденься в любимый наряд.
                Ёкнет сердце - накинь на плечи
                Свою шаль и беги за сад.
                Там и встретимся после разлуки.
                Там отпразднуем нашу любовь.
                Зацелую твои белы руки.
                Алы губки и чёрную бровь.
                Я обеты мои не нарушу -
                Разделить свою жизнь на двоих.
                На заре всю отдам тебе душу,               
                Незабытые чувства свои.

Но и это стихотворение я Зое не отправил.   
В день отъезда пошёл прощаться с морем. Искупался. Присел на берегу в одиночестве. Как обычно, когда остаюсь один, впадаю в мечты, размышления, поэтическое настроение. Смотрел на море и думал о нём, как великой стихии. Оно бывает ласковым и суровым, приносит людям, как счастье, так и трагедии. Вспомнилось, как, купаясь в шторм, я с трудом вышёл из моря уже обессиленным. Как оно меня не отпускало, тянуло вновь  в пучину. Написал стихотворение, посвящённое морю:
                По голубому морскому раздолью
                Буду грустить я с тоскою и болью.
                И издалёка тебе улыбаться.
                Трудно мне, море, с тобою прощаться!
                Буду я помнить, как ты под волной
                Тихо шепталось о чём-то со мной.
                Может, хотело поведать ты мне,
                Что затаило в своей глубине.
                Может, шептало о чём-то таком,
                Что рассказать можно только тайком.
                Может, лаская и тихо шумя,
                Ты увлекало в пучину меня.
                И, накрывая солёной волной,
                Может, пугало своей глубиной,
                Властно тянуло в зелёную муть,
                Страхом сжимая и радуя грудь.
                С солнцем играя в колышущей зыбке,
                Ты обаятельно в синей улыбке.
                Глубь твоя - тайна. Просторы - роман.
                Я не поддамся на синий обман!
                Море, о море, играй! Голубей!
                Я уезжаю к стихие своей.

                Ты не прельщай меня тайной чудес,
                Я  уж  захвачен объятьем небес!

Вскоре уносил меня поезд  с чудного кавказского побережья. Я стоял у окна вагона, глядя на бескрайние просторы Чёрного моря, переживая расставание с ним и думая о Зое, о встрече со стихией  любви, с её ещё не постигнутыми тайнами. Как она меня встретит? Как продолжится наша жизнь? Сложится ли семья?
В Зерноград я приехал в одиннадцать часов вечера. На квартире ждали меня письма из дому и из Риги - от сестёр. Из дому писала сестра Светлана, как видно под диктовку мамы и всех остальных. На жизнь не жаловались. Но я знал, что им нужна моя помощь. На плечах у мамы четверо детей. Все они ученики. Начинался новый учебный год. Школьникам нужны были обувь, одежда. Их жизнь полностью зависела от денег, которые присылал в основном я. Взрослые сёстры ещё не в состоянии были оказывать материальную помощь. Саша, став семейным человеком, высылал деньги эпизодически, регулярность материальной помощи семье возложил на меня. Я из-за отпуска задержал отправку денег. Но и у меня наличных не было. Тут же попросил взаймы у Лёши Барабаша, чтобы на следующий день отправить деньги домой.
Из Риги Валя писала, что у них всё без изменений. Она поступила учителем в семилетнюю школу в Риге. Я был рад за неё. Работа с детьми - это её призвание.
Утром явился на службу, доложил начальству о прибытии. Выслушал  шутки и прибаутки  от сослуживцев. Все смотрели на меня, загорелого и поправившегося, с завистью.
 - Ну, расскажи, как там развлекался с курортницами...
- Скольких нанизал?
Я лишь улыбался в ответ, да отшучивался:
- Девчат там навалом. Как дам, так и не дам! Праздник для ловеласов. Но вы же знаете - я человек совестливый. Девственниц не трогаю, а не девственных - боюсь.
- Тоже мне, истребитель! Боюсь!
- Да я же ездил не истреблять, а лечиться!
- Оно, конечно, всех не перелюбишь, - вздыхал Довбыш. - Но к этому стремиться надо.
На службе я был рассеян. Ждал с нетерпением окончания рабочего дня. Горел желанием скорее встретиться с Зоей. Но служба накатывала на меня десятки новостей, сходу загружала задачами и проблемами. Мне рассказали, что для моей группы прибыл новый самолёт Ула-9.. Ему дали тот же номер - 04, что был у меня на самолёте, потерпевшем аварию. Принял его тот же механик - Фитцов. И снова повторился несчастный случай. Казначиевский вновь с Фитцовым полетел на задание и при посадке по халатности разбил мой самолёт. Благо сами, лётчик и механик, на этот раз не пострадали. Вновь моя группа осталась без самолёта. Она отстала по лётной программе, и мне предстояло потрудиться, чтобы упущенное наверстать. Курсанты были очень рады моему возвращению. К ним пришла надежда, что положение будет исправлено.
- Может, после ремонта изменим номер самолёта? - спрашивает меня Вышемирский.
- Оставим тот же, чтобы больше никто на нём не летал, кроме моей группы. Мне легче будет план выполнить. А я не суеверный.
После рабочего дня пошёл к Зое. Постучался в её комнату. Спрашивает не Зоя, а Нина:
- Кто там?
- Можно?
- Твой Лёшка приехал, - кричит она. - Подожди минутку...
В комнате суета. Наводят прядок. Голос Зои не слышу. Наконец, открывается дверь и на пороге она. Встреча взглядов. О, как это много! Вижу её влюблённость и какое-то смущение. Мы не бросаемся в объятия. По обыденному здороваемся.
- Здравствуй, - говорю я тихо, не отрывая глаз от  её лица.
- Здравствуй, - так же просто отвечает она.
Меня стесняет Нина. Непонятное смущение Зои тоже не вдохновляет на страстные эмоции. Вижу и радость в её глазах,  и некоторую холодность. Это была не совсем та влюблённая Зоя, с которой я расставался.
- Как ты загорел! Поправился! - тараторит радостно Нина, заглядывая мне в лицо, будто бы она, а не Зоя, меня ждала.
- Как вы тут? - спрашиваю с волнением.
- Хорошо! - отвечает Нина, лишая инициативы разговора Зою.
Поговорив о том, о сём, я предлагаю Зое пойти погулять. Она тут же набросила кофточку и мы вышли. Зоя  шла  с опущенными глазами, с какими-то думами в голове. Я видел, что её что-то очень волнует. Неужели разлюбила! - подумал я и, выбрав укромное место,  взял её за плечи и повернул лицом к лицу. Смотрю в её глаза. А она - в мои. Мы несколько мгновений изучаем друг друга. Что за время разлуки изменилось в нас? Я хочу её обнять, и стараюсь приблизить к себе, но тело её пружинит,  сопротивляется.
- Ты мне не рада?
- Говорят, что у тебя есть невеста в Каневской, - шепчет она обиженно, и опускает глаза.
- Кто говорит?
- Девочки.
- Откуда они знают?
- Видели фотографии в твоём альбоме какой-то Тани с любовной надписью.
Надо же. За время моего отъезда кто-то обследовал мои альбомы. Кто бы это мог сделать? Как попали в мою комнату?
- Никому не верь, - говорю Зое. - Верь только мне. Татьяна - это давняя моя знакомая. Я с ней встретился в отпуске, будучи курсантом. Ходили на танцы. Провожал её. Она в меня влюбилась. Питала надежды. Но у меня к ней не было  чувств, о чём я ей сказал, и она тут же вышла замуж. А невестой своей я считаю тебя.
Лицо Зои посветлело.  Я её обнял. Постепенно в ней исчезла обида. Возвращался прежний, мною любимый, её облик. Она стала радостной и доброй ко мне, расспрашивала о курорте, как я отдохнул. И, наконец, как прежде, в часы свиданий, стала смотреть мне в глаза, притягивая к себе своим магнитным взглядом.
- А ещё мне о тебе говорил всякие гадости твой товарищ - Сашка Лысяков. Он пытался за мной ухаживать, старался внушить мне, что ты непорядочный. Что же это у тебя за товарищи такие?
- Это не товарищ, а сослуживец, - отвечаю я. - Что же, каждый по-своему добивается любви. Кто честностью, кто - подлостью.
- Как это нехорошо со стороны офицера...
- Значит, ты ему сильно понравилась, раз он ради завоевания твоего  внимания пошёл на подлость.
Поведение Лысякова навело меня на неприятные мысли. Я привык доверять людям. Знал недостатки многих своих товарищей, но не подозревал, что в нашем офицерском коллективе могут быть такие, которые клевещут на других, чтобы добиться своей корыстной цели. Ведь это потенциальный предатель. Человек способный опорочить сослуживца, способен и на большую подлость. Мы  расстались с Зоей вновь любимыми. Свидание произвело на меня сильное впечатление. Я  выразил это в своём стихотворении:
                Жаден час прекрасной встречи.
                Ярость чувств в висках гудит.
                Спелой рожью пахнут плечи.
                Сладка нежность на груди.
                Опьянён, иль одурманен -
                Будто весь в вине стою.
                Оттого ли я так странен,
                Что увидел жизнь свою?
                Чувства страстью растревожив,
                В облаках с тобой лечу
                Ничего мне нет дороже!
                Лишь с тобою жить хочу!

На следующий день я задал вопрос своей хозяйке:
- Ивановна, кто заглядывал в мои альбомы?
- Я, - смутилась она.
- А ещё кто?
- Дочка директора элеватора. Ты ей так нравишься. Тебя нет, так она на твои фотографии приходила смотреть. Такая хорошая девочка. Расстроилась, когда узнала, что у тебя невеста есть.
- Теперь уже весь город знает, что у меня есть где-то невеста.
- Ой, боже! Да как же это так. Просила посмотреть альбом. Так просила! Я и разрешила. А оно вишь как... Ты уж меня прости.
- Ничего, Ивановна. Не расстраивайтесь. Мне скрывать нечего от людей... 
- От дурочка... И я старая дура... Женихи-то вы видные... Офицеры... Лётчики... Девки с ума сходят... Все офицершами стать хотят, - рассмеялась она. - Ты уж на нас, дур, не обижайся... Нам тоже обидно, что вы на чужих женитесь, а не наших берёте... А я ж тебе невесту подыскиваю... Чтоб хорошая была. Я ведь не знала, что у тебя есть уже невеста... Ты уж меня прости... Хотела тебе добра. Хороший ты человек... И жена тебе нужна хорошая, - тараторила Ивановна весь день, с виноватой улыбкой.
- Спасибо, Ивановна, за заботы обо мне... Только со мной советуйтесь... А то ведь знаете, что благими намерениями иногда дорогу в ад стелят, - смеялся я.
- Та, боже упаси... Боже упаси...
- Слухи о том, что у меня где-то невеста есть, чуть не разрушили мне любовь... У меня ведь невеста не в Каневской, а тут, в Зернограде...
- Да, ну! Это та, что приходила к тебе, когда ты болел?
- Та самая...
- Красивая... И видать добрая... Дай бог вам счастья...
    На службе, встретившись с Лысяковым, я ничего ему не сказал, так как был рад, что он не выдержал конкуренции со мной. Радовался за Зою, что она сумела разобраться и осудить его подлость. Он же ходил, как вор, отводя от меня глаза.
Снова наступили бурные дни. Я на крыльях летел на службу, отдавался полностью полётам, а после рабочего дня спешил на свидание. Чувствовал себя очень счастливым человеком. Меня любили курсанты, уважали товарищи, каждый день ожидала полюбившая меня девушка. И я очень любил свою избранницу, профессию, службу, коллектив, работу, всё меня окружающее. Что ещё надо  для счастья? Огорчало лишь то, что дома ещё нуждались в помощи, а моих возможностей не хватало, чтобы всем обеспечить такую же счастливую жизнь, какой жил сам.
  В те дни меня особенно не волновали ни отношение ко мне Вышемирского, ни недостойные выходки Лысякова,  а так же девчат, пустивших слух о том, что у меня где-то есть невеста, ради того, чтобы  разлучить нас с Зоей. Я почувствовал крепость нашей связи с любимой и был уверен в её нерушимости. И это для меня было главным. Меня захватила новая волна любви. Я почти ежедневно встречался с Зоей, и каждый день возвращался со свидания с новыми стихами в голове.
Как хорошо, что рядом ты стоишь.
                С тобою не скучаешь, не грустишь.
                С тобою никого не замечаешь.
                Ты близостью своею опьяняешь.
                Мне хорошо, когда я опьянён.
                Ведь это же любовь! Да... Я - влюблён!

Стихи буквально сыпались из моей головы. Я их записывал и прятал. Перечитывать было некогда. Рождались новые и новые экспромты, оттесняя  предыдущие от моего внимания. Это были по настоящему экспромты, отражающие не придуманные, а мои истинные чувства.
                Ты мне судьбой отмеряна.
                Любовь к тебе проверена
                Разлукой хоть недолгою,
                Но долгою тоской.
                Ты для меня всех лучшая.
                Теперь мы не разлучные.
                И осенью нам любится
                Покрепче, чем весной.

Я жил в те дни небом, любовью и поэзией. Жил, как должны жить счастливые люди. Во всём проявлялись мои лучшие намерения и высшая  страсть - самоотдача. Жил не собой, а  тем, что окружало меня, выпадало на мою долю в труде, в отношениях с людьми и любимой.  Всё окружающее виделось  мне  важным, значащим, прекрасным. Всё порочное казалось мне  смешным. А люди, творящие зло, - странными, мелкими, ничего не значащими в моей жизни людишками. Над всей окружающей бытностью  во весь рост стояла моя любовь ко всему, освещая весь мир душевным светом добра.
Я наслаждался этой светлой жизнью. Казалось, что своей любовью ко всему я покорял окружающих людей: курсантов, товарищей, друзей, даже тех, кто не хотел мне добра. Я открыл в те дни силу и возможность любви и бескорыстия, а так же бессилие тех, кто не может честно любить, быть бескорыстным. Силу эту я черпал и в своей любимой, в её глазах, излучавших любовь и добро порядочного человека. От неё я заряжался этой великой любовью. Её добрые чувства придавали мне новый прилив сил. Я её  боготворил.
Любовь моя требовала исхода страстей. Мне хотелось большего, чем наши платонические отношения. Я чувствовал по поведению Зои, что мы созрели для более близких отношений. Она, однажды, спросила меня:
- Что такое любовь?
- Любовь - это то, чему нет объяснения. Это то, что мы с тобой сейчас чувствуем.
- А что ты сейчас чувствуешь?
- Страсть к соединению, воплощению друг в друга
- За что ты меня полюбил?
- За то, что в тебе много всего.
- Чего?
- Красоты, души и... плоти, - сказал я вроде бы в шутку, но это была правда.
Она улыбнулась, а я прижал к себе её «плоть». Сердце Зои гулко билось, а тело отдавало сильным жаром. Её глаза были наполнены любовью. Я пришёл на квартиру с таким набором мыслей в голове, которые выразил экспромтом в стихах.
                Ласкало солнце тихими лучами.
                Застыло небо яркой синевой.
                Над нежно загорелыми плечами
                Склонил кудрявый чубчик молодой.
                В объятиях надёжная подруга
                Из тех небесных чувственных богинь.
                В глазах её уж нет того испуга,
                А только неба ласковая синь.
                Живу уже в неведомой мне власти.
                Амур мне сердце насквозь прострелил.
                И, подчиняясь зову высшей страсти,
                Сольюсь всей плотью с той, что полюбил.

Записал это стихотворение и осознал, что пора звать Зою в ЗАГС. Но не сейчас же при такой напряжённой работе. Надо дождаться конца учебного года. Выпущу курсантов, и тогда займусь женитьбой, - рассуждал я. Ждать надо было ещё  месяца два. В муках решений я завёл патефон. Зазвучала песня «Этот чёрный веер».

ДОЛГОЖДАННЫЙ СЪЕЗД ВКП(б)

5 октября 1952 года открылся долгожданный съезд Всесоюзной коммунистической партии большевиков. Это был грандиозный форум коммунистов СССР. Он имел мировое значение. Более чем 6-миллионный отряд коммунистов нашей страны были представлены на съезде почти 2 тысячами делегатов. В его работе принимали участие представители 44 коммунистических и рабочих партий зарубежных стран. Не только в нашей стране всё  внимание населения было приковано к радио и прессе, но и за рубежом. Трудящиеся всего мира смотрели на  форум коммунистов СССР с великой надеждой, а империалистические силы - со страхом перед набирающим силы социализмом и намерением наметить для себя направления новых идеологических, политических и экономических ударов против СССР и мирового коммунистического движения.
 В первый день съезда была утверждена повестка дня: отчётный доклад ЦК ВКП(б) и Центральной ревизионной комиссии; директивы по пятилетнему плану развития СССР на 1951-55 годы; изменения в Уставе ВКП(б); выборы центральных органов партии. Отчётный доклад делал Георгий Маленков, член Политбюро ЦК, секретарь ЦК, заместитель председателя Совета министров СССР, Герой Социалистического труда, участник Гражданской войны, соратник Сталина, член Государственного Комитета Обороны в годы войны.
Это был воскресный день. Я слушал доклад по радио. В докладе были подведены итоги борьбы и побед советского народа и его партии за время с ХYIII съезда ВКП(б), то есть более чем за 13 лет. Они были внушительными. СССР победил в Великой Отечественной войне. Добился полного разгрома европейского фашизма. Наш народ быстро восстановил и обеспечил высокие темпы развития промышленности; успехи в восстановлении и развитии сельского хозяйства. Повысились материальное благосостояние и культурный уровень трудящегося населения. Укрепился социализм, советское общество, государственный строй. Вокруг СССР сплотились силы, борющиеся за мир, демократию и социализм. Образовалась мировая система социализма. Радовалась душа за страну, достижения трудящихся СССР.
На следующий день в полку состоялся митинг. Прозвучал призыв парткома отметить это знаменательное событие  новыми успехами в выполнении плана учебно-боевой подготовки. Мы начали полёты в приподнятом настроении, трудились ответственно и в то же время с ощущением  праздника.
В эти дни я буквально глотал газеты. Подробно изучил доклад Маленкова. С интересом читал выступления делегатов: руководителей крупных предприятий, деятелей науки и культуры, простых рабочих и колхозников. Они, лучшие труженики страны, задавали трудовой тон всему советскому народу. В таких коммунистах я видел людей высокой морали, готовых отдать на общее дело все свои силы и огонь души. Хотелось быть похожим на них, честно трудиться во благо улучшения жизни народа, укрепления могущества страны. Я отдавал все силы выполнению плана, летал с огромным энтузиазмом. В одну из смен выполнил 20 полётов, налетал более 4-х часов, что стало рекордом эскадрильи, летающей на самолётах Ла-9. Мне удалось выправить положение в лётной группе, вывести её в число передовых. Подойдя ко мне, замполит эскадрильи сказал:
- Ты - молодец, Леонид... Правду Ленин говорил: «Для боевой деятельности необходимы люди страстные, потому что без большой страсти они большого напряжения не выкажут»... Что творят  коммунистические идеи! Что творят сыновья рабочих и крестьян!
Я гордился тем, что являюсь выходцем из рабочей семьи.
Любые события в стране и мире порождают анекдоты, шутки. Не явился исключением и съезд партии. В курилке меня спрашивает Пархомин.
- Ты за что служишь? За идею или за зарплату?
- За идейную зарплату, - отвечает за меня Тегин.
- Я служу за коммунистическую идею. За это и платят нам всем в СССР зарплату, - пояснил я свою точку зрения. - Суть этой идеи проста - все блага  для людей труда.
- Я же и говорю - за идейную зарплату, - повторяет Тегин.
На свидание к Зое я пришёл в приподнятом настроении. Не удержался, чтобы не рассказать о своих успехах. Она мне тоже поведала о своих. Рассказывала увлечённо о делах в школе, о своей работе с детьми. Я видел, как она увлечена своей работой, была энтузиасткой труда. Мне нравились влюблённые в своё дело люди. Зоя  и в этом была мне по духу.
- А знаешь! Меня избрали секретарём комсомольской учительской организации школы, - вдруг она сообщает мне новость.
- Что ты говоришь! Поздравляю!
- Не ожидала я. Только пришла в школу и так сразу.
- Но признайся, что приятно такое  доверие.
- Конечно... Но нагрузка... Это ведь серьёзная работа.
- Справишься... Холостая, свободная... Вот выйдешь замуж, тогда сложнее будет. Пойдут собственные дети...
Она смутилась и задумалась... Слово «замуж» - сокровенное для девушек. Мы шли по аллее, на которой когда-то поссорились.
- А помнишь, как мы тут поссорились, - вспомнила она.
- Забудь об этом, - попросил я её и перевёл разговор на современные радости страны, о нашем будущем, когда будут выполнены намеченные съездом планы.
Мы размечтались о будущем. Нам казалось, что живём уже на пороге материального расцвета страны, потому что очень хотелось этого расцвета. Однако я понимал, что если даже стране удастся удвоить производство, она все равно не решит задачу полного обеспечения населения всем необходимым для его благополучной жизни. Слишком много в стране дефицита. Очень большие нужны средства, чтобы обновить технику промышленности, кардинально изменить технологию производства, вывести её на высокий уровень производительности труда. Но партия намечает максимально возможное.
Нам хотелось лучше жить материально, но мы, выходцы из рабочих и крестьян, не знавшие с детства зажиточной жизни, привыкшие к минимальным потребностям. Мы уже не голодали, и это нас радовало. Стали взрослыми, самостоятельными людьми. У нас была работа, любимая профессия,  вера в будущее и очевидная  перспектива. Нас окружала бурная созидательная и духовная жизнь. Мы были погружены в интересный труд, в интересные книги, прекрасные фильмы, музыку, песни, танцы. У нас была любовь, которая возвышалась, как венец счастья над всем остальным, делая всё бытовое, материальное второстепенным. Она была желательнее всего. В ней заложена огромная  духовная сила. Мы утопали в этой нравственной, чистой любви. В те дни я записал:
                Октябрь неба синь прочистил.
                Идём знакомою аллеей.
                Наш шёпот чутко ловят листья...
                И я тебя тепло лелею.
                Скользну губами по брови
                Лизну твои ресницы-шторы...
                Аллея нашей давней ссоры
                Стала аллеею любви.
Крылатые дни моей жизни продолжались. Стихи били фонтаном из души. В них была потребность. Но жизнь души и плоти неразрывна. Их не разделишь. Через стихи я выражал самое сокровенное.  Мною были написаны иные строки, как говорят мужчины - «ближе к телу»:
                Как женщину тебя не знаю,
                А мысли мои ходят кругом.
                Всё обнимаю... обнимаю.
                И называю - лучшим другом...
                Надежду тайную питаю
                В тебе найти и плоти страсть,
                Которую я испытаю
                И утолюсь тобою всласть.
Мы уже не могли с Зоей быть не вместе, не видеться хотя бы день. Наши свидания  проходили в любую погоду. Словно по расписанию я вечером со службы направлялся к её дому. Шёл и в дождь, накинув плащ-палатку. Удобная вещь для свиданий в непогоду. Стоим, накрывшись ею, словно в шатре.
- Это мой походный шалаш, - шутил я. - А с милой рай и в шалаше. Хотя, конечно, в квартире больше уюта. Но, когда-то будет и у нас уютная квартира... Ты любишь уют?
- Очень, - шептала Зоя.
- Белые простыни, наволочки, занавесочки?
- Да...
Я понимал её мечты, и мне хотелось её осчастливить. Верил, что она будет со мной счастлива, что у нас будет всё: любовь, уют, согласие, счастье. Однажды,  простояв с нею в холодный осенний дождь под его косыми струями, я по пути на квартиру напевал новые строки своего творчества:
                Мы с тобою... А дождь косой.
                Шелестит по плащу.
                Слышу шёпот я милый твой:
                «Не пущу... Не пущу...»
                Так хотелось с тобой стоять,
                На тебя лишь  смотреть,
                Лишь тобою одной дышать
                И в объятиях греть...
Мне с Зоей всё труднее даются расставания. Как-то со свиданья я пришёл с новым стихотворением:
                Затянулося свиданье...
                На прощанье говорим:
                - До свиданья!
                - До свиданья!
                Но расстаться не хотим.
Закончил работу  съезд компартии СССР. Его решения вдохновляющие. Съезд утвердил Директивы по пятому пятилетнему плану развития СССР на 1951-1955 годы. Он подчеркнул необходимость преимущественного развития тяжёлой промышленности как важнейшего условия развития всего народного хозяйства и роста материального благосостояния и культурного уровня народа. План предусматривал увеличение продукции машиностроения и металлообработки примерно в 2 раза при общем росте промышленного производства на 70 %. Планировалось увеличение общей мощности электростанций - вдвое, гидроэлектростанций - втрое, добыча газа - на 80 %, чугуна - на 76 %, стали - на 62 % и пр.
 Была поставлена задача в сельском хозяйстве: увеличить за пятилетку валовой сбор зерна на 40-50 %, поголовье крупного рогатого скота  - на 36-40 %, картофеля - на 50 %, мяса и сала - на 80-90 %, молока - вдвое.
Съезд принял решение изменить название партии. Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков) стала называться Коммунистической партией Советского Союза (КПСС). Внесены были изменения в структуру центральных органов. Решено больше не созывать всесоюзных партийных конференций, так как основные вопросы политики и тактики партии должны своевременно рассматриваться на съезде партии. Политбюро ЦК было преобразовано в Президиум ЦК и численно расширен. Его задача - руководить работой ЦК между  пленумами. Было ликвидировано оргбюро ЦК, его функции переданы Секретариату ЦК. Комиссия партийного контроля реорганизована в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС. Принято решение о разработке новой Программы КПСС. Избраны новые центральные органы партии. Должность Генерального секретаря ЦК переименована  в секретаря ЦК.
На заключительном собрании выступил Сталин. Я слушал его речь по радио. Когда ему дали слово, зал взорвался овацией и долго не мог успокоиться. Народ любил Сталина, верил в него. Твёрдый был большевик, неподкупный. И вот прозвучал его тихий голос, с грузинским акцентом. Он поблагодарил братские партии за их готовность поддержать КПСС в её борьбе за светлое будущее народов, против войны, за сохранение мира. Дал анализ состояния рабочего движения в странах капитала.
«Раньше буржуазия позволяла себе либеральничать, отстаивала буржуазно-демократические свободы и тем создавала себе популярность в народе, - говорил Сталин. - Теперь от либерализма не осталось и следа. ...Растоптан принцип равноправия людей и наций. Знамя либерально-демократических свобод выброшено за борт. Я думаю, что это знамя придётся поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий».
Речь Сталина стала для большинства зарубежных гостей и особенно стран вступивших на путь социалистического развития, программой действий. Всё в ходе съезда было интересным, историческим, величественным. Было отмечено, что вторая мировая война закончилась непредвиденным для западного империализма результатом. Напав на СССР, фашизм вырыл себе могилу. СССР, хотя и пострадал более всех, но вышёл из войны победителем и занял новые сильные позиции. Победа над фашистской Германией была победой социализма над капитализмом.
Съезд партии вдохновил нас. Мы гордились и предыдущими достижениями и планами на будущее. Нас радовала внутренняя политика партии, направленная на быстрое развитие страны, повышение благосостояния трудящихся. Мы приветствовали внешнюю политику партии, направленную на укрепление мира, сплочение всех демократических сил против агрессивных замыслов США, попытки их навязать народам своё мировое господство. Съезд призывал все страны к мирному сосуществованию.
Бурно проходили партийные собрания по итогам съезда. Коммунисты с энтузиазмом одобряли его решения. Недоумевали, почему вывели из руководящих органов Молотова. Кто-то сказал, что за уступки Западу. Рассуждали, почему съезд так расширил численность людей в центральных руководящих органах партии. В президиум ЦК избрано  25 членов и 11 кандидатов.
- Сталин стар. Недолго ему осталось быть у руля партии. Вот он и расширил коллегиальность руководства, - рассуждал замполит.
- А мне он кажется  вечным, - говорит Симоненко.
В эти дни поступало много заявлений от офицеров, сверхсрочнослужащих, курсантов о приёме в партию. В эскадрилье  состоялась встреча коммунистов с теми, кто пожелал вступить в КПСС. Замполит объяснял, каким должен быть коммунист.
- Коммунист - это человек, который берёт на себя самый трудный участок работы и показывает пример самоотверженного труда, добивается успеха. Таким примером у нас является коммунист Великодный, с которым вы работаете и видите его в труде ежедневно.  Он месяц отсутствовал, лечился. Из-за этого его лётная группа отстала по программе. Выходит на службу и вытягивает группу в число передовых. У него рекордный личный налёт и рекордный налёт его группы. Человек не даёт себе отдыха ради дела. Он пользуется в нашем коллективе большим авторитетом  как лётчик, как инструктор, воспитатель и товарищ. Скажите, что это не так...
- Так, так, - подтвердили присутствующие.
Я взглянул на  Вышемирского. Он нервно ёрзал. Ему похвала в мой адрес - нож в сердце.  Я подумал, что эта похвала замполита не в мою пользу. Вышемирский на мне отыграется. А Неешхлеб продолжал свою беседу о коммунистах, приводя в пример других  членов партии эскадрильи.
- Цель и смысл жизни коммуниста - это осуществление  политики партии. Коммунист связан с партией одним смыслом жизни - желанием работать для народа и Родины, во имя их процветания. У партии нет иных интересов, кроме интересов народа, людей труда. Коммунист - это тот, с кого берут пример, кому верят, за кем идут честные люди, у кого учатся, как надо жить, работать, защищать Отечество.
После этой встречи «Вовочка» мне говорит:
- Прикидываю сколько у нас настоящих коммунистов, а сколько - не настоящих.
- Себя  к каким относишь?
- Я? - замялся «Вовочка» и заулыбался. - Ты стреляешь прямо в лоб... Я по труду - настоящий, а по идейности, может, и нет
- Быть по труду настоящим - это  больше, чем только по идее.
- Спасибо, что поддержал. А то я подумал: не поспешил ли я вступить в партию. Не хватает у меня идейности.
- В партии быть полезно. Она нас держит хорошо на нравственной узде и идейном уровне. Чуть влево, чуть вправо и тебя - бьют. Не дают разболтаться. Вот и тебя бьют часто за то, что ты то влево - дюже, то вправо - лихо. А надо научиться идти по правильному пути ровно, без колебаний.
- Я - тёмный, - смеётся «Вовочка», - потому иду за партией вслепую. Дорогу не вижу, но верю, что партия правильно идёт.
- Ты не столько тёмный, сколько строптивый. Любишь действовать наперекор, даже если и не прав. А надо стоять насмерть лишь тогда, когда прав.  Непростительно, если человек уже понял, что  не прав, но упрямится, так как не желает быть побеждённым.   
- Меня все ругают, а ты воспитываешь.
- Коммунисты должны  драться за любого человека, а не бороться против человека, как у нас иногда бывает. Человек ошибётся, и его  долбают пока и не сомнут.
- Имеешь в виду своего командира звена...
- Да нет... Всех, кто очень хочет быть начальником, а не человеком... А надо сначала стать человеком, а потом начальником....
- Тебе бы в замполиты...
- Пока я хочу быть хорошим инструктором. Как говорил Энгельс: «Личность характеризуется не только тем, что она делает, но и тем, как она делает».
В воскресенье после завтрака я  пошёл к Зое. Они с Ниной только проснулись. Я обратил внимание, что после сна лицо Нины какое-то примятое, глаза заплывшие, а у Зои - свежее, как росой умытое. Она всегда  отличается от других  свежестью лица. Зная страсть Зои к кино, предложил ей пойти на дневной сеанс, посмотреть старую комедию «Близнецы», в которой играют Людмила Целиковская и Михаил Жаров. Она с радостью согласилась. У нас было ещё время, и мы сидели в её комнате, разговаривали. 
На столе лежала стопка книг и открытая тетрадь с выписками крылатых выражений разных знаменитостей. Первая из них была Николая Островского: «Жизнь даётся человеку только один раз. И прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Вторая - Максима Горького: «Всякое дело надо любить, чтобы хорошо его делать».
- Можно мне в твою тетрадь записать ещё одну крылатую фразу? - спросил я.
- Запиши...
Я стал писать, а она нетерпеливо читала вслед за пером: «Быть светлым лучом для других, самому излучать свет - вот высшее счастье для человека, какого он только может достигнуть».
- Ах, как хорошо сказано. Чьи это слова?
Я медленно вывел фамилию автора слов - Феликс Дзержинский. 
Зоя перечитала вслух его выражение и сказала мне тихо.
- Спасибо...
- Это прекрасный девиз для всех, но особенно для педагогов, - говорю ей. - Главное, нам самим надо руководствоваться советами прекрасных людей, создававших не только на словах, но и своими делами наше советское государство, социалистический строй.
- Ты тоже выписываешь крылатые слова? - спрашивает Зоя.
- Нет, запоминаю. Такие слова надо постоянно носить в себе.
- А скажи ещё какую-нибудь знаменитую фразу.
- «Надо быть ясным умственно, чистым нравственно и опрятным физически», - говорил Чехов. Чем ни инструкция для руководства.
- Нет. Он говорил по-другому. «В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли»
- Да, и так он говорил. Но внешность человека во многом зависит от природы. Тут человек бессилен. Надо руководствоваться теми советами, которые человек способен реально воплотить в жизнь.
Беседуя с Зоей, я всё более убеждался, что наши нравственные принципы совпадают. Она, словно подтверждая мою уверенность, стала рассказывать о своих делах в школе, вспоминала принципы воспитания Антона Макаренко,  как надо бороться за человека, особенно за тех, кто с детства оказался  сиротой, беспризорным,  с испорченными нравами, ложными понятиями жизни. Я видел Зоину обеспокоенность за детей из неблагополучных семей, несостоятельных родителей, сирот. Она ходила в семьи, интересовалась, как они живут, какие у детей возможности дома выполнять уроки, кто дома им может оказывать помощь в учёбе. Неблагополучные дети её  беспокоили, она за них переживала так, что не могла не поделиться  со мной. Такое отношение её к детям меня покоряло. Любит детей, значит, человек с хорошим сердцем. Я высказывал ей свои соображения и оказался не только её слушателем, но и невольным педагогическим советником.
- Ты в партию вступать не собираешься, дорогой комсорг? - спрашиваю её.
Не ожидая такого вопроса, она лишь пожала плечами и  о чём-то задумалась. Потом спросила:
- А ты - коммунист?
- Коммунист.
- Давно?
- С 19 лет.
 Она опять задумалась. Я был уверен, что её идейная направленность, человеческая душевность, нравственные качества и бойцовский порыв делать людям добро, бороться за их совершенство приведёт её в партию. Мне хотелось, чтобы мы во всём были едины. Это желание я выразил в стихах.
                Люблю простор, люблю и даль.
                Коль любишь жизнь - отбрось печаль.
                Коль хочешь ты любовь найти,
                Иди со мной - нам по пути.
                Люблю мороз, терплю и зной.
                Коль любишь жизнь - иди со мной.
                Коль хочешь счастье ты найти.
                Иди со мной - нам по пути.
                Люблю моря и неба высь.
                Иди со мной и мной гордись.
                Коль хочешь в жизни всё найти.
                Иди со мной - нам по пути.
                Люблю я жизнь. А жизнь везде.
                Она - в борьбе. Она - в труде.
                Коль хочешь ты в любви огня.
                Иди со мной. Люби меня.
В один из дней я на полётах вдруг почувствовал озноб. Однако решил смену отлетать. Отлетав, зашёл в санчасть попросить что-нибудь от температуры. Врач тут же осмотрел мой зев.
- Насморка нет?
- Нет.
Замерял температуру - 38 градусов. Послушал лёгкие - нет ли воспаления. Лёгкие чистые. Постучал по почкам. При ударе в правую я вздрогнул от боли.
- Похоже на воспаление почек, - сделал врач вывод. - Немедленно сдать анализ... и в постель...
Снабдил таблетками и уложил в санчасти, ругая меня:
- Как же ты мог летать с температурой! Разве можно лётчику так беспечно относиться к своему здоровью! Надо беречься!  Всё спешите, спешите! С горячей кабины да на холодный ветер! Вот тебе и результат!
Я не возражал ему, хотя и не понимал, как лётчику беречься. Мы уже привыкли летать в поту летом и зимой, потными ходить на ветру. Разве знаешь,  какой ветер тебя продует, а какой - помилует. В наших краях он всё время дует и дует, часто сильный и порывистый. Да и воспалилась почка, может, не от простуды, а от какого-нибудь вируса.
 Утром врач забил тревогу. Анализы плохие. Нужно меня срочно  госпитализировать. Вызвали самолёт из Батайска. Через полтора часа я уже лежал в госпитале, проклиная своё нездоровье. Меня кололи пенициллином, прогревали, растирали мазями,  пичкали таблетками. Интенсивное лечение - всем сразу.   
В первый же день я отправил письмо Зое и принялся читать в постели роман Ф. Наседкина «Красная горка». А через три дня микроб не выдержал интенсивного лечения и сдался. Я уже не валялся в постели, закутанным в одеяло, а сидел на окне  и болтал ногами. Со скукой смотрел в синее безоблачное небо, залитое осенним солнцем, на парк и дорогу ведущую к госпиталю - не появится ли кто из моих близких друзей?
-  Великодный. К вам женщина! - услышал я голос медсестры.
Я понял, что это Зоя. Кто же может ещё? Вскочил и вышёл в коридор в синем байковом госпитальном халате с белым подворотничком,  синих штанах и увидел в конце его на лавочке сидела она, моя дорогая, которую медсестра назвала непривычным для меня словом - «женщина». Увидев меня, Зоя встала и пошла навстречу, вглядываясь в моё лицо, видимо, ожидала увидеть меня хилым и бледным. Но я шёл браво. Мы обнялись и поцеловались.
- Как ты себя чувствуешь? 
- Уже здоров.
- Болят почки.
- Ничего не болит.
- А температура?
- Нормальная.
- Я испугалась за тебя... Почему тебе так не везёт?
- Врач полковой говорит, что не берегу здоровье. А как его беречь тогда, когда чувствуешь себя здоровым. Да и за каждым микробом разве угонишься, за каждой бациллой уследишь, с какой стороны она тебя укусит...
Зоя заулыбалась, услышав слово «бацилла». Когда у неё бывал насморк, я её называл - «бациллой». Она приходила на свидание, а я  ласкал её и целовал, потому что считал и себя  виноватым в том, что она простуживается, так как задерживал на свиданиях. От неё я не заражался и называл её «бациллой не болезнетворной».
Зоя внимательно рассматривала госпиталь.
- А в какой палате ты лежишь? - поинтересовалась
- В той, - показал я на дверь.
- А можно мне посмотреть?
- Пойдём...
Подошли к двери. Я заглянул в палату - соседа нет.
- Вас двое?
- Двое.
- А где твоя кровать?
- Вон та...
- У окна? Там же дует. Надо было  лечь дальше от окна.
- Куда положили...
Пошли назад по коридору под пристальным вниманием многочисленных мужчин.
- Ты такая любопытная, - говорю ей.
- Я же хотела стать врачом, да не прошла в медучилище.  А очень хотела. Хорошо у вас тут... Чистенько...
Мы долго ещё сидели. Она рассказала мне все зерноградские новости. Провожая её, я обещал скоро вернуться, и пошёл уговаривать врачей меня выписать. Они отвечали, улыбаясь:
- Знаем, знаем, что надо скорее... Стараемся...
А вечером ко мне явился Игорь Довбыш. Удивительный товарищ. Я не был ему близким другом. Он дружил с Вышемирским. Самого Игоря мало кто любил из нашей офицерской компании. Не вызывал он симпатии тем, что был хвастлив и старался возвыситься  над всеми. Но он не упускал ни одного случая, чтобы не проявить  внимание к тем товарищам, кто попадал в беду. Всегда шёл, чтобы навестить, помочь товарищу и других к этому побуждал.
- Говорят, почки у тебя болят. Это от неправильного употребления спиртных напитков. Что пил? - пытал он меня с юмором.
- Ничего не пил.
- Вот и плохо.
- Микроб любит неалкогольную среду. Он же не дурак. Всякая тварь мыслит. Там, где есть алкоголь, туда микроб не сунется, - читал он мне лекцию. - Давай выгоним микробов из почек. Я принёс бутылочку коньячка.
- Да мне уколами и таблетками выгнали уже не только микробов, но и половину полезного вещества.
- Тогда выпьем за то, чтобы микробы не вернулись. А ты скорее поднимайся. Сейчас я пойду к врачам и договорюсь, чтобы тебя скорее выписывали. Скажу им, что я твой командир. Ты меня так и называй - «командир».
Он пошёл по врачам. Долго где-то бродил. Так ли было или не так, но принёс мне новость, что завтра меня выпишут. Всё случилось, именно, так. Меня выписали. Проболел я всего шесть дней. Госпитальные доктора хвалили нашего полкового врача, что он так быстро среагировал на мою болезнь, и им удалось вовремя остановить негативный процесс.
Вернувшись из госпиталя, я встретил секретаря полкового комитета комсомола. Уезжая месяца полтора назад в отпуск, он подошёл ко мне, и попросил дать ему на время отпуска мои  значки: об окончании лётного училища и лётчика-инструктора. Это были красивые значки. Меня удивила его просьба. Он не был лётчиком. Как  мог носить не имеющие к его профессии знаки отличия. Но он умолял меня.
- Понимаешь у меня дома девушка. Она мне очень нравится.
- Хочешь выглядеть ассом?
- Ну, пойми меня.
Я дорожил значками, но не отказал. Подумал, может, и к лучшему, если он поедет при значках лётчика. Это же пропаганда нашей профессии. Страна расширяет сеть лётных училищ. Нужно побуждать ребят идти в авиацию. Отцепил свои значки от тужурки и отдал.
- Зачем ты дал? - говорят мне лётчики. - Будет там заливать несуразное о лётчиках. Не летал ведь никогда.
- Пусть пропагандирует авиацию.
И вот, встретив его, говорю.
- Неси мои значки.
Он смутился, покраснел и сбивчиво стал объяснять мне:
- Лёшь, ты меня прости... Но я их потерял...
- Врёшь!
- Не вру. Честное комсомольское...
- Эх, ты, - произнёс я брезгливо, потому что понял, что он бессовестно врёт, решил значки замыкать. - Это подло с твоей стороны...
- Ты, что не веришь мне, комсоргу полка...
- Не верю...
Мы разошлись. У меня появилась к нему неприязнь. Как же можно комсоргу, который должен показывать пример честности, правдивости,  так нагло  врать. Ах, ты жизнь человеческая! Как ты коварна и сложна. Казалось бы мелочь. Человек замыкал значки. Но мне, воспитанному в спецшколе, где мы вели жестокую борьбу с нечестностью,  виделась в этом большая подлость. Человек гниёт с мелкого. Сегодня обманул сослуживца, а завтра предаст его в бою. Нет, нет! В наших отношениях не должно быть подобного даже на самом  казалось бы незначительном уровне. Ложь есть ложь. Большая она или малая, она всегда - подлая.
  На этого человека я не мог спокойно смотреть, когда он выходил на трибуну и наставнически поучал комсомольцев, призывал их быть примером. Ах ты, двуличная скотина, - думал я. Мне хотелось об этом заявить громко перед всеми. Но у меня не было права его обвинять, так как, и в самом деле, он мог значки потерять. Тут не докажешь, хотя он своим поведением выдал себя, как вора, как негодяя. Как такие люди портили нам жизнь! Порочили своим поведением наше общество, комсомол, партию.
Зоя уехала в Ростов на сессию. Я не знал куда деться. Зашёл в чайную попить пива. Друзья пригласили за стол. Они сидели с гражданскими ребятами. По разговору я сразу понял, что это студенты сельхозинститута. Среди них был Виктор, который пытался ухаживать за Зоей. Официально мы с ним не были знакомы. Увидев меня, он явно смутился. Пропала его весёлость. Он пристально присматривался ко мне, видимо, изучал какие же я имею перед ним преимущества во внешности, что Зоя его отвергла. Прислушивался к моему разговору. Парень он был умный и, видимо, сравнивал и эти наши качества. Он нервничал, в разговоре не участвовал. Между тем, студенты интересовались жизнью лётчиков.
- Что вас зовёт в небо? Ведь страшно там.
- Романтика и долг защиты отечества, - отвечаю я.
- Да ещё, наверное, деньги? - замечает вдруг Виктор.
- И деньги, - смеётся Локтионов. - Но кому страшно, тот таких денег не захочет.
- Из-за денег рискуете - бормочет он.
- Рискуем. Но не из-за денег, - говорит Локтионов. - В риске прелесть мужской профессии. 
- За это нас и девчата любят, - дал я косвенный ответ Виктору.
- Девчата вас за деньги любят.
- Настоящий мужчина должен иметь деньги, чтобы содержать семью. Иначе, какой он мужчина.
- А сколько ты получаешь?
- 2000 рублей.
- У-у-у, - загудели студенты. - За такие деньги можно рисковать.
- Главное, ребята, не деньги. Поймите же.
Уходя, студенты благодарили нас за угощения, пожимали дружески руки. Виктор бочком отошёл от стола, видимо, не желая  участвовать в рукопожатиях. Все шли в клуб и я, увлёкшись разговором, зашёл в зал. Во время танцев стоял у входа и беседовал с новыми знакомыми. Виктор пригласил танцевать круглолицую Нину Виноградову. Он был расстроен и что-то ей настойчиво шептал на ухо. По частым взглядам их на меня я понял, что разговор идёт, именно, обо мне. У Нины, когда она училась в Ленинграде, была неудачная любовь, и она завидовала Зое, её знакомству со мной. Её зависть меня беспокоила.
Вскоре я получил от Зои тёплое письмо. Прочитав его,  тут же сел писать ответ, что не в моих традициях спешить с ответом на письма. Обычно я делаю выдержку. В письме писал: «теперь с всею ясностью я понял, насколько ты близка и дорога мне» Это было хотя и не прямое, но признание в любви. Просил её не утомлять меня своим молчанием. Рассказал, что видел Виктора танцующего с Ниной и высказал ей своё подозрение, что они могут попытаться как-то нас разлучить. Предупредил, что «злые языки страшнее пистолета». Зоя писала мне теплые письма, шутя беспокоясь, чтобы разлука не  охладила мои чувства  к ней. По этому поводу я написал  стихотворение:
                В тихий вечер по тропинке,
                По тенистому саду
                Ходишь ты, моя искринка,
                Ходишь будто бы в бреду.
                Как мираж. Как мир виденья....
                Глянешь вдаль и ходишь вновь...
                Отуманили ль сомненья?
                Отуманила ль любовь?
                Пусть тебя ничто не ранит.
                Тобой избранный - не франт!
                Чувств заветных не обманет
                Твой любимый лейтенант.

И это стихотворение постеснялся ей отправить, чтобы не показаться сентиментальным. Хотя для меня  сочинение стихов было не столько проявлением сентиментальности, сколько желанием выразить ярко то, что чувствую душой.


ОСЕЧКА

   На занятиях по истории ВКП(б) в университете марксизма-ленинизма мы изучали материалы XIX съезда партии. Возникла дискуссия о том, каким должен быть коммунист. Мне было это не интересно, так как недавно в эскадрильи  мы этот вопрос разобрали. Но тут он был поставлен несколько в другой плоскости, что некоторые коммунисты относятся к беспартийным  свысока. Такие коммунисты не увлекают беспартийных в орбиту коммунистического понимания жизни и активного участия в проведении политики партии по дальнейшему строительству социализма.
  Передо мной лежала книга Сталина «Вопросы ленинизма». Я вспомнил, что где-то у него читал о кичливости коммунистов и стал листать книгу, Нашёл это в речи Сталина на  Первом Всесоюзном съезде колхозников-ударников. На съезде было большинство беспартийных крестьян. Несмотря на это он подверг критике кичливых коммунистов, не умеющих работать с беспартийными массами. Говорил: «Это очень хорошо, что беспартийных собралось на съезде больше, чем партийных, потому что, именно, беспартийных нужно, прежде всего, привлекать к нашему делу».
  Конечно. Это же большая часть населения. Разве по силе одним  коммунистам выполнение таких задач, которые поставил съезд партии. Это дело всего народа. Коммунисты должны задавать тон энтузиазма в труде, показывать пример сознательного отношения к делу. «Сила коммунистов, - говорил Сталин, - состоит в том, что они умеют окружить нашу партию миллионами беспартийного актива. Мы, большевики, не имели бы тех успехов, которые имеем теперь, если бы не умели завоевать на сторону партии доверие миллионов беспартийных рабочих и крестьян. А что для этого требуется? Для этого требуется, чтобы партийные не отгораживались от беспартийных, чтобы партийные не замыкались в свою партийную скорлупу, чтобы они не кичились своей партийностью, а прислушивались к голосу беспартийных, чтобы они не только учили беспартийных, но и учились у них». Речь Сталин заключил словами: «Не кичливость, а скромность украшают большевика».
  Простое, чёткое, ясное и доходчивое объяснение. За эту простоту, мудрость, не кичливость и умение работать, уважать и защищать людей труда и любили люди простых коммунистов. И чем жёстче советское государство карало тех, кто стоял на пути народа, устремлённого к созиданию своего строя - социализма, тем трудящееся население теснее сплачивалось вокруг партии, верило, видело в коммунистах справедливых защитников интересов народа.
 Я зачитал слова Сталина слушателям, и  дискуссия  прекратилась.  Преподаватель поблагодарил меня и посоветовал другим больше обращаться к первоисточниками, читать труды классиков  марксизма-ленинизма.
  - Чтобы быть мудрым, надо читать мудрых, впитывать их мысли,
   Он был прав. Я решил следовать этому совету в дальнейшем.
Вышли с занятий. Время уже позднее, шёл холодный осенний дождь. Но я не выдержал, решил зайти к Зое, может, ещё не спит.
   - Ты куда? - спрашивают меня ребята.
  - Зайду к Зое.
  - Решил поработать с беспартийной, - тут же меня подкололи  - Целуй её без кичливости.
  - Сплачивай её теснее вокруг себя.
      Ох, юмористы! В любой ситуации найдут повод посмеяться. Чтобы узнать, спит или не спит моя любовь, я зашёл с тыла дома, и посмотрел на её окно. Свет горел. Окно занавешено занавеской, на которой видна была движущаяся тень Зоиной фигуры. Я понял, что она уже раздета и стелет свою постель. У меня сердце защемило. Когда же она постелет нам на двоих. Пошёл постучал в дверь. Вышла. В комнату не пригласила. Нина спит.
    Присели мы с ней в коридоре на какие-то ящики.
   -  Из университета? - спросила она.
   - Да.
   - Что вы там изучаете?
   -  Дискуссия была, каким должен быть коммунист.
   - Каким же?
   Я рассказал ей о том, о чём мы спорили, и как об этом сказал Сталин.
  - Чтобы иметь авторитет у людей, надо проявить себя порядочным человеком, - закончил я рассказ. - Вот мы и учимся  быть порядочными.
  - Ты  и  так  порядочный.
   Она прижалась ко мне, и я почувствовал порыв её нежности. У меня от её тепла пошёл ток по телу. Я снова увидел движущуюся тень её фигуры на занавеске. Представил её постель. Себя в ней с Зоей. И стал со страстью её целовать. Руки мои, хулиганы, подчиняясь этой страсти, потянулись к её тёплым местам. Правая - скользила по колену. Зоя испуганно схватила мою руку и заплакала.
  - Ты чего? - встрепенулся я.
  - Зачем ты так?
  - Как? - прикинулся я непонимающим.
  - Ты меня обидел.
  - Прости меня, - прошептал я и стал целовать  солёное от слез  лицо и чтобы оборвать неприятное положение, решительно заявил ей. - Знаешь, что... Давай распишемся... Хватит нам  свиданьичать...
  Последовала  пауза. Видимо, моё предложение оказалось внезапным.
  - Я уже не могу без тебя... Пора нам пожениться.
  Она молчала. То ли у неё на меня обида не проходила от моего поступка... То ли не могла из гордости сразу дать согласие.
  - Что ты молчишь?
  - Так, сразу... - прошептала она, улыбаясь  сквозь слёзы, которые катились по её щекам от обиды или уже от радости.
  - Разве ты ещё не думала об этом?
  - Думала...
  - Тебе что-то мешает выйти за меня?
  - Нет, не мешает...
  - Тогда и пойдём завтра в ЗАГС...
  - Нельзя так сразу. Я должна об этом объявить маме. Ей надо показать тебя. А то она обидится.
  -Вот ещё.
  - Пойми. Такой обычай.
  Я согласился на  её условия, и мы решили ехать к её маме. У меня оставалось ещё пятнадцать дней отпуска. Расстались мы, как бы повенчанными самими собой. Я на крыльях летел в холодный осенний дождь на свою  квартиру. Лёг в холодную постель, убеждённый, что скоро с холостяцкой жизнью  расстанусь навсегда... Долго ворочался,  думал о Зое и понимал, что она тоже сейчас не спит. И радостно было на душе оттого, что, наконец, вопрос моей женитьбы решён. И стыд мучил за свой пошлый проступок, которым я оскорбил свою любимую. Надо же такому случиться. Только поговорили с ней о порядочности и на тебе - поддался не разуму, а страсти. Ох, эти страсти! Хороши они, когда уместны. А порядочность мужчины - это видно, когда и в страсти он контролирует себя, не теряет рассудок,  помнит о любимой, её чести и порядочности. Меня радовала такая  реакция Зои на мой поступок и то, что она меня тут же простила.  Бурные ночные мысли наполнялись чувственной поэзией. Утром в моей поэтической тетради появилось новое стихотворение под названием «Осечка»:
                И с голодной, и доброю страстью
           Я при встречах тебя целовал.
                И с мужскою назойливой властью
                Гладил чуткого тела овал.
                Тела трепет в тебе вдруг почуяв,
                Я подумал, что это призыв.
                Не  кори. Вспоминать не хочу я
                Свой единственный пошлый порыв.

  1 ноября 1952 года американцы испытали новое термоядерное устройство в Тихом океане на маленьком острове микронезийского атолла Бикини. После взрыва остров исчез под водой. Это была первая водородная бомба, которая по своей мощности значительно превосходила предыдущие атомные заряды. Взрыв её прозвучал, как ответ на призыв XIX съезда Коммунистической партии Советского союза к мирному сосуществованию стран с различным социальным строем. США продемонстрировали новую угрозу миру. Было ясно, что они не отступят от своей цели завоевания мирового господства. Именно для этого они наращивали свою военную мощь. Хотя этот путь был авантюрным, другого пути у них к достижению  бредовой цели не было.
  В то же время СССР располагал альтернативой военному пути США. Велико было его мирное воздействие на народы планеты. Он увлекал их примером социалистического развития, которое несло мир, расцвет культуры, решение проблем неравенства людей и народов, освобождение их от угнетения, повышение благосостояния. Это советское мирное оружие было мощнее американской водородной бомбы. Именно потому США не приняли идею мирного сосуществования и соревнования двух противоположных систем. Они пошли по пути нагнетания международной напряженности.  Направляли главные идеологические и политические удары против СССР и мирового коммунистического движения. Сенатор Маккарти поднял бешеную часть населения США на борьбу с коммунизмом внутри собственной страны, пытаясь дискредитировать всё коммунистическое движение. Дикая «охота за ведьмами» внутри США разожгла невиданно злобную антикоммунистическую истерию, выплеснувшуюся на все континенты мира.
    США своим курсом гонки вооружения вынуждали СССР в его еще трудном экономическом положении отвлекать значительную часть государственного бюджета на укрепление обороны, отрывать средства от развития экономики, производства необходимых товаров для населения. «Холодная война» не сводилась только к дезинформационному и  идеологическому натиску, дискредитации социалистического строя. Она всё более приобретала формы наглого политического, экономического и военного давления на СССР. США умышленно держали мир на грани войны,  запугивая народы своим агрессивным курсом. Они всячески старались изолировать СССР и его союзников. В США был принят закон Маккарена-Уолта, который фактически закрывал въезд в Америку граждан из социалистических стран. Делая ставку, прежде всего, на устрашение,  агрессивные круги США стремились к милитаризации всей страны в том числе верховной власти. Было ясно, что в этих условиях победа на президентских выборах в США будет обеспечена генералу Эйзенхауэру, который, будучи главнокомандующим войсками НАТО, приобрёл, вслед за военным, политический и дипломатический опыт и был сторонником мировой гегемонии США.
   Эйзенхауэр, организуя в январе 1945 года ковровые бомбардировки городов Восточной Германии с целью полного разрушения экономического потенциала региона, приобрел и варварский опыт для завоевания мирового господства. Его штаб разрабатывал планы нанесения атомных ударов по городам СССР с целью разрушения экономики и последующей оккупации его территории. США вместо своей доктрины стратегического сдерживания, выдвинули новую доктрину Эйзенхауэра - стратегического массированного воздействия на СССР и его союзников. Именно такой нужен был президент для США. Его выборную кампанию обставляли политикой оголтелого антисоветизма и антикоммунизма. К выборам был приурочен и взрыв нового водородного оружия.
  США стремились продвинуть во власть, где только можно в чужих странах, своих ставленников. На Кубе властвовал их ставленник Батиста, и СССР вынужден был разорвать с этой страной дипломатические отношения. В Венесуэле с помощью США к власти пришла военная хунта, которая разорвала тут же отношения с СССР. Турция, вступив в НАТО, предоставила свою территорию под американские военные базы. НАТО ускоренно наращивало свою военную мощь. В Европе создавались новые группы армий этого блока.
  На СССР шло наступление по всем направлениям. Наше руководство добивалось создания единой демократической, нейтральной, демилитаризованной Германии. Однако слуга США германский канцлер Аденауэр отверг план объединения Германии, предложенный СССР. ФРГ отказалась от проведения свободных выборов во всей Германии. На Западе была создана организация «Бильдербергский клуб». Он стал исполнять роль штаба мировых империалистических агрессивных кругов, вырабатывающих стратегию мирового господства транснационального капитала под лидерством США. В этот клуб вошли могущественные промышленные и финансовые магнаты США и Западной Европы, близкие к ним государственные деятели империалистических государств.
  В расчёте на дураков страны-империи перестали называть свои колонии - колониями, а ввели новый термин - «заморские провинции». Стратегия «холодной войны» империализма против СССР преследовала далеко идущие цели. Немецкий историк X. Римша в то время писал, что «борьба с большевизмом означала одновременно борьбу с русскими». Таким образом, не только планировалось уничтожение социализма, коммунистов, но и уничтожение всей русской нации, как носительницы высокой духовной культуры, гуманизма, дружбы и братства всех народов. Это был новый вариант реального фашизма.
  Империалисты боялись сплочения вокруг русского народа других народов. Особенно их пугало единение советского народа с китайским. Улетая 23 сентября из СССР, Чжоу Эньлай заявил: «Мы глубоко верим, что великая, несокрушимая дружба между Китаем и Советским союзом будет расширяться, и крепнуть не только изо дня в день, но и из поколения в поколение. Нет никакого сомнения в том, что любая провокация и любые попытки разрушить эту великую дружбу потерпят поражение под ударами объединённых народов Китая и Советского Союза». Это заявление вызвало переполох в империалистических кругах.
  После того, как я предложил Зое выйти замуж за меня и получил от неё согласие, мой внутренний мир как-то изменился. Я стал на свою подругу смотреть по-другому. До этого дня изучал её, искал окончательный ответ - как сильно она меня любила. Думал - до конца ли я выверил свою любовь к ней. Теперь думы были иными. Как, после её согласия быть моей женой, оправдать её любовь к себе, не дать ей повода усомниться в выборе, не допустить сомнений и в своём собственном выборе. Мне казалось, что мы перешли в любви тот рубеж, который уже не даёт нам права отступать в наших чувствах ни на шаг. Малейшее сомнение должно считаться, как предательство прекрасных чувств нашей любви. Хотелось, чтобы первые чувства первой любви сохранились бы навсегда. Не только мы с Зоей верили в свою любовь, но и люди, знавшие нас, были убеждены в том, что мы друг для друга предназначены.
  - Вы - пара! - говорил мне Довбыш.
  - Вы хорошо смотритесь! - сказала мне хозяйка первой моей квартиры
. - Ты, Лёшка, счастливый, - говорил Тютин. - Лучшую девку города прихватил. Зоя всем хороша! Ладная девица.
   Я гордился невестой  и был уже озабочен нашей будущей устроенностью. С чего мы с ней начнём? У меня, как говорится, не было «ни двора, ни кола». О получении служебной квартиры и не думал. Их в полку просто не было. Все холостые и малосемейные жили на частных квартирах. Надо было и нам искать. Это право я предоставил Зое. Пусть найдёт по своему вкусу. По вечерам думал о будущем домашнем уюте и засыпал в ожидании его. Как опытный влюблённый, даже давал советы ещё не определившимся в любви друзьям-холостякам.
                Кто ищет догматы любви, те не правы
                Есть разные люди и разные нравы.
                Любовь отражает весь мир человека,
                Достоинства века и пошлости века.
                Любовь есть свобода.
                Любовь есть рабыня.
                Любовь есть дешёвка.
                Любовь есть святыня.
                Ищите, друзья, несмотря на усталость.
                Желаю, чтоб всем вам - святыня досталась.

   Мне хотелось писать и писать о любви. Я, вспоминая свидание за свиданием, писал о них.
                Ну, скажи мне одно слово:
                Любишь сильно или нет?
                Только дай, не будь сурова,
                Положительный ответ.
                Ну, не мнись! Скажи скорее.
                Не ходи туда--сюда.
                И нежнее. И теплее
                Отвечай мне только: «Да».
                Отрицательным ответом
                Не убей моей мечты.
                Говори в глазах с приветом
                И в расцвете красоты.

   Приближался день рождения Зои. Я думал, как мне с ней провести этот вечер. Решил, что приду к ней с шампанским, конфетами и в её комнате мы вдвоём отметим этот день. Но в один из вечеров к нам подошла знакомая нашего лётчика Михаила Чалого - Валя со своей подругой Руфой. Они тоже готовились встретить свои дни рождения. Предложили провести совместный вечер 7 ноября у Руфы дома, которая жила в двухкомнатной отдельной квартире. Нам предложение понравилось, и мы стали готовиться к нему. За мужчинами были подарки, спиртное, мясное и конфеты. Задача девушек - накрыть стол.
    Праздничный день 7 ноября, как обычно, начался в полку с торжественного построения, поздравления личного состава. Произносятся здравицы в честь Великой Социалистической революции 1917 года. Раздаётся мощное троекратное «Ура!» сотен мужских голосов. Громкая музыка духового оркестра. Вынос полкового знамени. Митинг. Небольшой перекур, и мы строем идём в город, чтобы пройти торжественным маршем, после которого должна начаться праздничная демонстрация.
  День выпал хороший. На улице Ленина справа и слева полно народу с лозунгами: «Да здравствует 35 годовщина Великого Октября!» «Да здравствует наше социалистическое Отечество!» «Великому вождю и учителю Сталину слава!» «Слава Советской Родине!» «Слава КПСС!» Многочисленные портреты Сталина, членов нового президиума ЦК КПСС. Среди них мой взгляд выхватывает портрет Берия.
  Вчера я слушал по радио передачу о торжественном собрании в Москве. Он делал доклад. «Почему Берия? - думал я. Наверняка Сталин его готовит на своё место. Сталин постарел. Кто-то должен быть готов взять на свои плечи роль вождя. Молотова почему-то отодвинули в тень, а Берия выставили на свет. Доклад он делал чётко, властно, без грузинского акцента. После каждого абзаца делает паузы, и зал взрывался бурными аплодисментами. Видимо, москвичи уже предчувствовали, что этот человек скоро станет первым лицом в руководстве страны.
  Выходила из школы колонна демонстрантов. Среди них я увидел Зою. Она вглядывалась в нашу офицерскую колонну, блестящую парадными регалиями. Я понял, что она ищет меня. Мы шли с песней строевым шагом, но я смог сделать ей приветственный жест коротким взмахом руки. Она заметила и улыбнулась. Учителя обратили на это внимание и стали о чём-то её спрашивать. После торжественного марша я нашёл Зою, поздравил с днём рождения, угостил конфетами. Мы пошли прогуляться по празднично украшенной улице Ленина. Прекрасно было на душе.
  -  Что тебе говорили учителя, когда я махнул рукой?
  - Спрашивали, не жених ли ты мне.
  - И что ты им ответила?
  - Сказала, что знакомый.
  - Не хочешь меня женихом признавать, - пошутил я.
   - Зачем им знать о наших отношениях.
   Проводив её домой, я пошёл готовиться к вечеринке. Накануне купил Зое подарок - самый дорогой парфюмерный набор «Красная Москва». Прекрасная фигурная коробка, обтянутая мягким красным материалом. В ней находились флаконы с одеколоном и духами, коробочка с пудрой. Флаконы выполнены из матового стекла. Большой - с одеколоном в форме Спасской башни Кремля. Всё аккуратно вложено в гнёзда из шёлка и заклеено. Несмотря на это, коробка издавала чудесный запах.
   Мужчины пришли к Руфе одновременно всей компанией, и квартира  наполнилась шумом и весельем. Все девушки были уже там.  Они накрыли стол. Мне трудно было оценить, по какому принципу подбирались гости. Понятно, что я и Михаил Чалый приглашены, как кавалеры именинниц. А остальные, Юра Тютин, Виктор Палагута? У них еще не было девушек и может потому на них пал выбор. Были только холостячки и холостяки.
   Зоя оказалась впервые в компании офицеров. Видел по её настроению, что она довольна,  радостна, но вела себя стеснительно. Прежде чем сесть за стол, кавалеры начали вручать подарки именинницам. Я вручил Зое. Все были в восторге, увидев дорогой парфюмерный набор. Его цена равнялось почти зарплате учителя, и это многих шокировало. Всем стало ясно, что наши с ней отношения на грани свадьбы. Не определившиеся ещё холостячки смотрели с завистью на Зою. А она радостная и растерянная, принимая подарок, лишь тихо прошептала мне:
  -  Спасибо.
. Девушки внимательно рассматривали мой подарок, доставали флаконы, нюхали их. С восторгом восклицали:
  - Какой запах!
 - Давайте раскроем пудру!
   Раскрыли коробочку.  На нежной розоватой пудре лежала подушечка.
  - Вот это да! Как красиво!
  - Какая щедрость! - услышал  я чей-то  шёпот.
   Сели за стол. Начались тосты, шутки, смех. Девушки пили шампанское, кавалеры - коньяк. Желая удивить, милых дам, я приготовил двух и трёхслойные спиртные коктейли. Это поразило их воображение. Они рассматривали бокалы, в которых чётко ровными слоями расположились отдельно в разных цветах водка, коньяк, шампанское, другое вино. Я делал коктейли каждому отдельно, по заказу. Это очень удивило Зою. Она впервые увидела подобное чудо.
   Потом пели  песни. У меня было хобби - при застолье петь песню «Летят утки», растягивая слова. И я запел раздольно и широко. Все подхватили. После нескольких куплетов многие устали петь. Хор стал сокращаться. Но я тянул и тянул, пока остался один поющим. Все смеялись, пытаясь меня остановить. Но это им не удавалось. Я был счастлив от этой раздольной песни и прекрасного момента своей жизни.
   Завели патефон. Закружились в танцах. Я танцевал, не выпуская из рук свою любимую. Вечер проходил культурно, интеллигентно. Однако познавшая рано мужчин, Нина после шампанского вошла в возбуждение и старалась привлечь к себе мужское внимание. Она тянулась к парням, в том числе старалась и меня увлечь куда-нибудь от Зои. Соблюдая к ней такт, я не отвлекал своё внимание от своей избранницы. Странное поведение Нины рассматривал, как попытку навредить нашим с Зоей отношениям.
   Захмелевший Виктор Палагута, заметив внимание ко мне Нины, стал, шутя, ухаживать за Зоей, пытаясь вызвать во мне чувство ревности. Это была очевидная игра, но я заметил, что и Зоя поддалась этой игре. Хохочет с Виктором, глядя на меня. Я не любил игры на чувствах людей и старался игнорировать её. Когда Виктору удавалось первому пригласить Зою на танец, я, естественно, танцевал с другими девушками, что было уже не привычно в наших с Зоей отношениях, или выходил из комнаты.
  Веселились до рассвета. То собирались за столом, то уединялись парами. Не обошлось без казуса. Некоторые уставшие от веселья прилегли отдохнуть. Юра Тютин пристроился валетом на кровать к одной девушке. Кто-то или нечаянно, или в шутку разлил в их постели шампанское. Проснувшись мокрыми, они засмущались. А все хохотали над тем, что кто-то из них стал мочиться шампанским.
  - Вот это жизнь! Может, вы и коньяком сумеете!
Расстались утром в прекрасном настроении. Именинницы были довольны вечером, а Зоя - и вечером, и подарком, и мной. Когда я провожал её, она меня вновь благодарила и спросила:
   -   Ты меня приревновал к Виктору?
  -  Откуда ты это взяла.
  -  Мне показалось...
  - Не ревновал. Но я не люблю, когда люди играют на чувствах. Это нехорошо. Любовь - чувство тонкое. С нею нельзя играть. Играя на чувствах любимого, можно потерять любовь. Запомни это,  -  добавил я.
  Вернувшись на квартиру, я увидел телеграммы и письма от родных, которые принёс из части Лёша Барабаш. Брат Саша телеграммой поздравлял с праздником. В письме из Риги сообщали, что сестра Лина вышла замуж за военного, старшего лейтенанта Лебедева Ивана из Сталинградской области. Из дому сообщали, что Нину очень беспокоил открытый туберкулёз, и она приехала жить домой. Это меня взволновало. Моё праздничное веселое настроение сменилось печалью. Жить Нине с детьми в одном доме опасно. Что же делать? Надо как-то, не обидев её, изолировать от семьи. Найти отдельную квартиру? Но ей нужен уход, помощь. Пришла мне мысль: из летней саманной кухни во дворе сделать для Нины отдельный домик. Я тут же написал об этом домой.
    Закончилась курсантская лётная программа. Предстояли экзамены по лётной подготовке. Период - волнительный для личного состава эскадрильи. Это не только проверка подготовки курсантов, но и методического мастерства лётчиков-инструкторов. Я был уверен в своих питомцах, особенно не переживал. Но для инструктора важно, с каким баллом сдаст его группа  Мне, коммунисту, по партийному долгу надо быть в авангарде. Это меня и волновало.
  Экзамены сложные. Бывают случайности.  Мои курсанты привыкли к моему спокойному характеру. Со мной или в самостоятельных полётах они всегда показывали лучший результат, чем, например, с командиром звена Вышемирским, с его неуравновешенным характером. Меня  беспокоило, как курсанты  среагируют на  характер проверяющего. И вот проверяющие распределены по лётным группам. Я представил своих курсантов подошедшему к группе майору, который на меня произвёл впечатление спокойного человека. Познакомившись с группой, он сказал:
  - Я знаю, насколько сегодня для вас ответственный день. Но вы не волнуйтесь. Делайте всё так, как умеете. Главное, чтобы вы не перестарались, желая показать лучше, чем научены. Забудьте, что с вами проверяющий. Один из вас полетит с председателем комиссии. Кто желает?
  Никто не вызвался. Я тоже не стал предлагать кандидатуру.
  - Тогда вы полетите, - указал майор на старшину лётной группы. - Идите и представьтесь полковнику.
  Старшина ушёл. Он был одним из лучших в лётной подготовке. Я за него стал переживать. Обычно председатели строже подходят, чем другие проверяющие. Отличный курсант, не станет ли он жертвой излишней строгости, как это было однажды со мной. Но всё обошлось благополучно. Он получил отличные оценки и по технике пилотирования, и по воздушному бою, и по стрельбе по наземным целям. На отлично все полёты выполнил и мой лучший курсант - Андреев. Небольшого роста, но с характером. Он отлетал свои полёты и радостный сидел в квадрате. Уже в конце полётов я заметил, что он стоит у самолёта председателя комиссии в шлемофоне и получает от него какие-то замечания. Меня это удивило. Как он там оказался? Ведь уже всё полёты отлетал! Подзываю его к себе, когда его отпустил полковник.
  - О чём это ты с полковником беседовал?
  - Я летал с ним...
  - Как летал?
  - Командир звена приказал?
    Иду к Вышемирскому.
  - Почему Андреев летал повторно? Ведь он уже сдал экзамены.
  - Председатель потребовал...
   Мне показалось это странным. Но разве мало приходилось мне встречаться со странностями начальников. Может, председатель решил проверить объективность оценки проверяющего. Меня успокоило то, что, и председатель оценил полёт Андреева на «отлично».
   Общий бал моей лётной группы на экзаменах оказался наивысшим. Задача решена. И своё методическое мастерство я подтвердил в обучении курсантов на самолёте Ла-9, и соревнование выиграл, и партийный долг выполнил.
     Курсанты сели за парты, а мы, лётчики-инструкторы, пользуясь благоприятной погодой, продолжали полёты, совершенствуя личное мастерство по Курсу боевой подготовки лётчиков. Мне надо было закончить программу стрельб по наземным целям одиночно, в паре и в составе звена, а так же полеты в составе эскадрильи. Завершиться наша программа должна лётно-тактическими учениями полка в ходе предстоящих учений военного округа.
  Я с нетерпением ждал полёты в составе эскадрильи. Это же так интересно - в одном строю 16 боевых самолётов. Серьёзно к ним готовился. Групповую слётанность  в составе звена я  отработал, но  в составе эскадрильи не летал. И вот пришёл этот день. Взлетаем звено за звеном, клиньями. В воздухе Вышемирский начинает пристраивать звено к звену командира эскадрильи. Тот внимательно следит за нашим маневром и подсказывает. Мой неуравновешенный командир звена допускает резкие манёвры. Даже в составе звена с ним нелегко летать, а тут он маневрирует, чтобы пристроиться к ведущему звену и подходит к нему с большим углом.
  - Что ты делаешь? - кричит на него сердито командир эскадрильи. - Отворачивай вправо!
   Вышемирский энергично закладывает правый крен, ставя нас со старшим лейтенантом Пупыкиным, летящим справа, в опасное положение. Мы, работая энергично ручкой и педалями, с трудом удерживаемся на установленных дистанциях и интервале. После ряда подобных маневров звено пристраивается к командирской группе. Подходят и остальные звенья. Они пристраиваются удачно, и командир эскадрильи, спокойно управляя армадой, начинает ряд учебных маневров. Наше звено идёт в средине. При разворотах эскадрильи в нашу сторону, Вышемирский своими несоразмерными действиями постоянно расстраивает строй своего звена и рядом идущего звена, командир которого возмущается.
  - Ты же думай и о нас! - кричит он Вышемирскому.
  Командир эскадрильи, после неоднократных ему замечаний, вынужден замыкающее звено перестроить справа налево. В такой большой группе всякая ошибка лётчика опасна для других. Надо быть всем очень внимательными, осторожными, быстро реагировать на малейшее движение самолёта ведущего и всех других, находящихся в строю.
  Отработали виражи, пикирование эскадрильей, развороты в наборе, спирали, перестраивание. Возвратились на аэродром. Разбор полёта свёлся в основном к замечаниям моему командиру звена. Он очень болезненно реагирует на каждое замечание, нервничает от ущемления его «ассовского» достоинства. Пытается оправдываться, но это только накаляет страсти разбора полёта и усугубляет его положение.
   Как обычно бывает, после разбора лётчики начали делиться личными впечатлениями. Пошли шутки, подковырки друг друга. Прощеваев, зная мои отношения с Вышемирским, зло шутит надо мной:
  - Лёша, как ты служишь под таким неуравновешенным командованием?
  - Погашаю эту неуравновешенность своим спокойствием.
  - На это нужны крепкие нервы.
  - Мои пока выдерживают.
   - Что ты делаешь, чтобы  не  возмутиться?
  - Держу язык зубами.
  В это время обозлённый Вышемирский идёт от самолёта к самолёту и без всяких причин ругает механиков.
  - Да, - говорит Витя. - В нашем воинском коллективе уродов нет, но уродство проявляется.
  - Что такое счастье? - рассуждает Пархомин. - Это не иметь рядом тех, кто тебе портит жизнь. Когда есть такие, то не радует даже зарплата.
  Была сырая холодная погода. Я на свидание с Зоей пришёл прямо с полётов в лётном обмундировании. Она вышла в лёгком стареньком своём пальто, а я, кавалер, стою перед ней в меховой летной куртке, верблюжьем свитере. Вижу что ей холодно, ёжится  на ветру.
  - Замерзла? - спрашиваю её.
  - Да.
   - Сейчас я тебя отогрею поцелуями и ещё чем-то.
  - Чем? - насторожилась она.
  Я снял с себя лётный ворсистый верблюжий свитер.
  -  Одевай!
  Она тут же радостно одела его и с восторгом сказала:
  - Какой мягкий и тёплый!
  - Со мной не пропадёшь, - шутил я. - Мне столько положено всякого добротного обмундирования, что я могу в случае материального недостатка одеть и тебя, и наших будущих детей.
   Зоя застенчиво улыбнулась.
  - Ну вот. Теперь давай целоваться. Тебе будет даже жарко.
  Со свидания уходил, зная, что Зоя пригрелась в моём свитере и ей будет трудно с ним расстаться. Оставил его, чтобы она жила как бы в моём тепле... Она и не снимала этот свитер всю зиму. Ходила в нём в школу. Для неё, бедной девушки, это была добротная роскошная вещь.

ОСОБЫЙ СЛУЧАЙ

  Начались учения войск округа. Мы  рассредоточили самолёты по всему аэродрому и так их замаскировали, что даже сами с трудом отыскивали, где чей самолёт. Прикрыли наземный транспорт. Прекратили всякое движение на аэродроме. Командир полка несколько раз взлетал на самолёте и просматривал сверху нашу работу. Своими замечаниями он добился высокого качества маскировки. Пролетел самолёт начальника училища.
  - Куда дели самолёты? - спрашивает по радио.
  - Рассредоточили и замаскировали, - отвечают ему.
  - Здорово! Молодцы!
  Парами вылетали лётчики на прикрытие аэродрома. Барражировали на больших скоростях, просматривая все направления неба, чтобы не допустить внезапного налёта «противника». Всё как на фронте. Вскоре и нам поставили «боевую» задачу на перехваты воздушных целей и поражение самолётов на аэродромах «противника», но с фактической стрельбой на чужих полигонах.
  Появились сообщения о «подвигах» лётчиков на учениях. Командир звена Новочеркасского полка капитан Саламатов в ходе преследования «противника» развил скорость на самолете Ла-9 несколько превышающую максимальную, указанную в описании самолёта. Мы им восхищались.
  Я сидел под самолётом и ожидал задание. Вдруг в воздух взвилась ракета, означающая сигнал немедленного взлёта дежурной пары. Тут же сброшена маскировка с самолётов этой пары, загудели моторы. После отрыва, не набирая высоту, дежурная пара разгоняет над землёй скорость. В это время над аэродромом на большой скорости появилась пара истребителей «противника» и стремительно атаковала наши взлетающие самолёты. Ведущий нашей пары, услышав предупреждение, что его атакуют, резко отвернул самолёт в сторону и тут же пошёл ввысь и атаковал пролетающего над ним «противника». Это был опасный манёвр, почти у самой земли.
  Мы ждали разбор полётов. Думали, что лётчику за резкий и опасный маневр, несоблюдение мер безопасности будет сделано предупреждение. Какое же наше было удивление, что по фотоконтролю он сбил «противника», в то время как, атаковавший его из выгодного положения «противник», промахнулся. Летчику объявили благодарность, и мы поздравили нашего «героя». Значит, на учениях не только можно, но и нужно действовать дерзко. У всех появилась жажда боевой дерзости. Все рвались в воздух.
  В последний день учений я вылетел на задание условно уничтожить наземную цель «противника», а практически - огнём из пушек поразить подобную цель на полигоне. Подошёл к полигону на предельно малой высоте и, взмыв горкой, атаковал заданную цель, поразив её с первой атаки. После атаки сделал резкий противозенитный манёвр и на бреющем полёте снова пошёл на боевой курс, чтобы повторно атаковать цель.
  - Ты чего хулиганишь! - услышал по радио нервный крик руководителя полётов на полигоне. - Напрашиваешься на взыскание! Атакуй, как положено по КБП!  Свалился, чёрт знает, откуда и ещё бесится тут.
  Не понял руководитель моей «боевой дерзости». Может, испугался посредника из вышестоящего штаба, сидящего рядом с ним и контролирующего наши полёты. Героизм не получился. Надо же! Ещё и выговор могут дать. А какая была атака! Ух!  Захожу на вторую атаку в соответствии с Курсом боевой подготовки. Снова удачно поражаю цель.  Докладываю:
  - Работу окончил, ухожу на точку.
  И тут я почувствовал в кабине запах бензина. Но мне дали команду атаковать ещё одну цель. Зашёл, поразил и ту с первой атаки. Разрешили идти на аэродром. В кабине стоял уже невыносимый запах. Вспомнился случай, когда я попал в такую же ситуацию с курсантом на Ула-9. Тогда всё закончилось благополучно. А теперь? Пошёл на аэродром на максимальной скорости, спешил произвести посадку. Но дышать было нечем. Душил кашель. Бензин сильно этилирован, с ядовитыми примесями. Открыл фонарь - хуже. Закрыл - плохо. Долечу ли? - давит мозг вопрос. На всякий случай доложил на аэродром, что в кабине сильный запах бензина.
  - Как чувствуешь себя?
  - Пока чувствую, - пытаюсь шутить.
  - Иди скорее на посадку!
  - Иду на полных оборотах. 
  - Убери газ и иди на малых оборотах. Не нагнетай в сети давление.
  -  Понял.
  Убираю полностью газ. Гашу скорость. В горле, лёгких невыносимое жжение. Снова открываю фонарь. Лицо приближаю к самому краю кабины, чтобы вдохнуть хотя бы глоток свежего воздуха. Но вот и аэродром. Планирую на посадку. Не потерять бы сознание. Приземлился и выключил двигатель. Голова закружилась. В глазах туман. Самолёт останавливается. Ко мне бегут люди. Я выползаю из кабины, кашляю и падаю на землю лицом к небу. Потом впадаю в полузабытье. Слышу лишь глухой шум, далёкие голоса людей.
  - Надо в санчасть...
  - Давай санитарку!
  Грудь жжёт, душит. Я непрерывно тяжело кашляю. Голова тяжёлая, налитая кровью. Стараюсь вдохнуть как можно больше воздуха. Меня уже несут куда-то. Потом кладут. Понимаю, что на носилки. Грузят. Ясно - в санитарку. Мне чуть легче. Открываю глаза и вижу солнце, выглянувшее из-за облака. Оно своими лучами тепло греет моё лицо. Сознаю, что ещё жив. И радуюсь этому.
  В санчасти дают дышать кислородом. Приносят молоко. Причём тут молоко думаю. Не заливать же им лёгкие. Только к утру более-менее отошёл от гадкого острого ощущения в груди, но никак не мог избавиться от запаха бензина. Чудилось мне или, в самом деле, остатки паров бензина выходили из лёгких.
  Расследование выяснило, что в моём самолёте образовался свищ в бензиновом трубопроводе высокого давления. Бензин бил из него в кабину, словно из пульверизатора. Мне объявили благодарность и за отлично выполненное задание, и  за то, что я вышел победителем при «особом случае» в полёте. Вот и знай, - думал я, - что тебе готовит судьба. Какой случай может привести к взысканию,  к похвале, а какой - к смерти. Смерть! Она может прийти оттуда, откуда её не ожидаешь, внезапно и глупо. Но о смерти рассуждать не хотелось. Есть жизнь! Чудесная жизнь! С любовью, радостью и счастьем. Надо жить, не оглядываясь на опасности.
  Собираясь к Зое на свидание после этого случая, я помылся, чтобы избавиться от преследующего меня запаха бензина, надел свежее бельё, одежду, взбрызнул себя одеколоном. Зашёл в чайную выпил пива, а потом долго дышал над кружкой, чтобы вытеснить остатки запаха бензина, который мне казалось всё ещё парит из меня. Таким и явился к Зое.
  - А что ты вчера не приходил?
  - Не смог. Служба...
  - От тебя так одеколоном пахнет.
   Слава богу, - думаю, что не  бензином.
  - Ты пиво пил?
  - Да, - отвечаю и думаю, что вот теперь скажет, что я пахну и бензином.
Нет, не сказала. Началось счастье!
     Империалистические страны не унимались. Они всячески пытались вернуть потерянные после второй мировой войны позиции, удержать под своей властью колонии. Они бросали в Африку, Азию свои карательные войска. Франция всеми силами старалась удушить национально-освободительное движение в Лаосе, Камбодже, Тунисе, Марокко. Англия – в Малайе, Египте, Кении, вела войну с Индонезией. США душили Филиппины, варварскую войну продолжали в Северной Корее. Они методично разрушали города и сёла, крупные промышленные предприятия этой страны, уничтожали больницы, школы, склады с продовольствием, сжигали урожаи. В этих целях применяли не только фугасные бомбы, но и бензиновые, напалмовые, использовали химическое и бактериологическое оружие. Война в Корее была направлена не только против новой власти, государства, армии, но и против всего населения. Она велась на полное уничтожение непокорного народа, высказавшего волю идти по пути социалистического развития.
  США спешно и активно готовили войну и против народов восточноевропейских стран, в которых устанавливалась народная демократия, заметно проявилась воля населения к переходу на социалистический путь развития. Американские империалисты страшно боялись усиления влияния СССР и спешно наращивали активную антисоветскую пропаганду на эти страны. На население была направлена изощрённая интенсивная антисоциалистическая дезинформация, чтобы вызвать внутренние конфликты, контрреволюционные выступления и иметь повод вмешаться в жизнь этих стран путем интервенции. В этих целях в США ускоренно формировалось Центральное разведывательное управление и параллельно ему различные центры и организации мощного разветвлённого пропагандистского аппарата. Ещё в 1946 году в Западном Берлине появилась радиостанция РИАС для обработки немцев Восточной Германии. В 1950 году в Мюнхене открылись радиостанция и издательство «Свободная Европа» для психологической войны против Чехословакии, Румынии, Венгрии, Польши и Болгарии, чтобы вызвать в них волнения населения, вооружённые выступления против власти. В 1952 году работали уже пять её «национальных редакций».  Действовал комитет «Крестовый поход за свободу». Более того, американский «Комитет обороны государства» в июне 1950 года принял закон Лоджа об оснащении вооружением и обучении иностранного легиона, сформированного из отщепенцев восточноевропейских социалистических стран.
    Империалисты не скрывали своих целей ликвидации социалистического строя, организовывали шпионаж, диверсии, экономические блокады. Они считали, что социализм можно ликвидировать в течение нескольких лет. Для этого надо было лишь мобилизовать реакционные элементы внутри социалистических стран, сбить с толку, дезориентировать широкие слои населения. Главный удар они наносили по коммунистическим партиям. Директор радиостанции «Свободная Европа» Чарлз Д. Джексон заявлял: «Мы хотим создать условия для возникновения беспорядков в тех странах, где слушают наши передачи... Время для оказания соответствующей военной помощи в поддержку таких действий настанет тогда, когда народу этих стран-сателлитов удастся создать на собственной земле вооружённую организацию, пригодную для использования».
    Но нам казалось, что это агония империализма, отчаяние перед своей гибелью. Мы верили, что народы Европы, в том числе и бывших империй, как и народы Азии и Африки уже глубоко восприняли идеи социализма, что война, развязанная фашизмом, достаточно научила их видеть, откуда исходит зло, а откуда - добро. Мы активно готовились к отражению любой агрессии,  но  видели, что империализм всё чаще терпит поражение, а угнетённые народы добиваются успеха в завоевании своей независимости. Это притупляло бдительность нашего народа. Даже в среде военных появилась беспечность.   Победа на президентских выборах в США Дуайта Эйзенхауэра нас в каком-то смысле обнадёживала. Эйзенхауэр казался менее реакционным, чем Гарри Трумен, именовавший себя «главным антикоммунистом мира».   Эйзенхауэр  завоевал популярность в США и за их пределами, как человек символизирующий боевое содружество США и СССР. Мы считали, что большинство американских избирателей отдали ему голоса в надежде, что он положит конец конфронтации США с СССР.
    Вместе с тем было ясно, что те реакционные силы, которые выдвинули Эйзенхауэра в президенты и сыграли главную роль в его победе, готовили ему иную роль. Реакционные круги США не унимались. Надо было ждать практических шагов Эйзенхауэра, чтобы понять его политику.
      В эти дни я случайно встретился с лётчиком, который воевал в Корее. Он рассказал, что ещё в августе американцы разбомбили командный пункт Ким Ир Сена. Погибло более десяти советских советников. Да, война  есть война. В ней гибли и гибнут. Сейчас, накануне свадьбы мне уже не хотелось ехать в Корею, но я не исключал, что наш бывший командир полка Авакумов может выполнить свой замысел - добиться моего перевода в его часть. Я хотел, если это произойдет, то пусть или сейчас или попозже, когда я поживу хотя бы полгода с Зоей.
      
КАРНАВАЛ ЛЮБВИ

  Получил разрешение догулять оставшиеся 15 суток своего отпуска. Решил поехать домой и там провести всё время. Зое предложил попутно заехать с ней к её маме, как она предлагала - на смотрины. Зоя обрадовалась, и мы решили ехать в ближайшую субботу.
  - Надо мне отпроситься ещё хотя бы на день, - говорит она.
  - Можно и на три-четыре, - подсказываю ей.
  - Это трудно. Ведь кто-то должен вести мой класс.
   Пошёл получать зарплату и отпускные. Ребята шутят:
  - Лёшка, ты счастливый. Второй раз в отпуск едешь в этом году. Летом 30 суток на Чёрном море провёл, а теперь куда?
  - Еду, братцы, на смотрины к будущей тёще, - откровенничал я.
  - Ух, ты!
  - Какие смотрины! Бери Зойку за руку и тяни в ЗАГС. Такой жених! Ей надо хватать тебя, а она ещё... смотрины...
  - Мать уважает. Её благословение хочет получить.
  - А если мать потребует повенчаться в церкви?
  - Скажу, что я атеист. Хотите - венчайте по фотографии.
  - А если мать забракует тебя? Что тогда?
  - Таких не бракуют.
  - Да, тёща глянет на тебя и в обморок упадёт от радости.
   Приехали с  Зоей в Кущёвскую. Утро. Идём пешком с вокзала к её дому. Я рассматриваю станицу. Жду встречи с «тещей». Какая она? Как встретит. Поворачиваем на улицу Базарную рядом с рынком.
  - Вот и наш дом, - говорит Зоя.
  Дом старый, длинный, просевший, под красной железной крышей. Даже не дом, а лишь его половина. В войну передняя часть его разрушена бомбой. Три окна выходят на улицу. Забор такой же старый деревянный. За ним огород, сад. Зоя привычными движениями открывает калитку и, войдя во двор, кричит торжественно:
  - Мама!
  Открывается дверь, и на пороге появляется женщина, убелённая сединой. Любопытный взгляд, обращённый на меня. Добрая улыбка. Радость встречи с дочкой. Целуется с Зоей. Я окидываю её взглядом. У «тёщи» рабочая осанка. Одета просто. Ситцевое синее платье в белый горох и белой косынке.
  - Это Лёня, - говорит Зоя, радостно глядя на меня, уверенная, что я внешне произведу на мать хорошее впечатление.
  Ещё бы. Офицер! Лётчик! Зять - негде взять. Мать опять своими серо - голубыми глазами бегло рассматривает меня и как-то растерянно смущается. Я тоже чувствую себя стеснительно. Не нравится мне быть в качестве экспоната, хотя уже многие меня осматривали с целью посватать.
  - Заходите в хату! Заходите!  - торопливо и ласково приглашает  мать.
  Переступаю порог и попадаю то ли в просторные сени с земляным полом, то ли в сарай. Направо дверь и налево в глубине дверь, которая тут же открылась. Оттуда две старухи выглядывают. Меня ведут направо. По ступеням поднимаемся в комнату расположенную чуть выше. В ней крашеные деревянные полы. Бросается в глаза из угла комнаты большая икона матери божьей. Под ней горит лампада. Это меня пугает, так как я не привык к религиозной атмосфере. Иконы, свечи, лампады  навевают на меня могильный дух и тоску. Я не знаю, как вести себя в религиозной обстановке. Стараюсь подавить свои чувства, освободить мысли от этого мрачного налёта. Вспоминаю слова Эпикура, что человек только тогда счастлив, когда свободен от страха перед богом и страха перед смертью.
  - Раздевайтесь! Садитесь! - приглашает хозяйка, а сама всё мельком заглядывает мне в лицо.
  Раздеваемся. Зоя хлопочет вокруг меня. Я рассматриваю обстановку. У окон стоит стол, накрытый скатертью. Железная никелированная кровать с красивыми уголками, шариками. Старинный комод, на котором разные коробочки, флакончики. Швейная машинка «Зингер» На стене портреты. Зоина мама в молодости. Её отец. Красивый, статный. Типичный болгарин с красивой фамилией - Градинаров. Зоя очень похожа на него. Такой же открытый лоб, выразительные глаза, густые тёмные брови. Меня всегда донимал вопрос - почему Зоя не носит его фамилию? Я догадывался, что в биографии отца  Зои что-то не в порядке, но вопросы ей не задавал, не считал нужным. Она - моя любовь. Этого достаточно для счастья.
  В доме начались хлопоты. Что-то уже варилось, что-то жарилось. Приятный запах возбуждал аппетит. Мать часто выскакивала во двор по каким-то своим делам, и я слышал голоса женщин:
  - Михайловна! Чи то нэ зять до тэбэ приихав?
  - Та нэ знаю...
  - Красивый.
  - Та поплюй, соседка... Не сглазь...
  Чувствую, что мать не сильно религиозная, но очень суеверная. Вскоре садимся за стол. Рюмочки и водочка. Горячая курятина с дымящейся вкусным паром вареной картошкой.
  - Мам, ну что ты нам скажешь? - весело спрашивает Зоя?
  Мама стеснительно улыбается. Вновь скользнула взглядом по моей персоне. Выразительный лёгкий взмах руки.
  - Тебе жить, дочка. Выбрала, значит, люби. Дай бог вам счастья.
  Вопрос решён. Пьём за счастье. Я - до дна. Женщины - скромно пригубили. Они уже хмельны от моего присутствия  и от мечты о будущем своей семьи. Всем нам кажется оно светлым и радостным. Как же не быть счастливой матери, отдающей замуж дочь за любимого ей человека, да ещё самостоятельного и состоятельного. Два красивых человека соединяют свою судьбу. Должна и жизнь их быть красивой и радостной.
  Насладившись домашней пищей, мы с Зоей всматриваемся, друг в друга, словно сто лет не виделись. Это оттого, что мы в домашнем уюте почувствовали уже себя супругами. Стали уже предельно близкими. Но эволюция сближения ещё не окончена. Впереди должно быть самое святое. Меня укладывают в кровать отдохнуть с дороги, а сами о чём-то шепчутся. Я, приятно растянувшись на крахмальных простынях, шепчу новые стихи:
                Я долго ждал свою любовь
                И не спешил легко влюбляться.
                Не говорил заветных слов,
                Чтоб с кем-то пылко объясняться.
                Я знал - взойдёт моя звезда!
                И в небе лунном засияет,
                И будет мне светить всегда
                В ней сердце радости познает.
                И вот сбылось. Я обнимаю 
                Звезду, упавшую не с неба.
                И сердцем сердце ощущаю…
                Таким счастливым... ещё не был!

   Вечером долго с Зоей не ложимся спать, воркуем, как голуби. Я не выпускаю её из своих объятий. Мать долго ворочалась в своей постели.  Видно её одолевали свои думы о дочери. Может, мечтала уже о внуках. А мы так были близки с Зоей, что трудно удержаться от интимной близости. Я делал попытки склонить её к этому. Она упрямилась.
  - Не надо, Лёньчик. Не обижай меня. Мы же ещё не муж и жена.
  - Ну, давай же, наконец, ими станем...
  - Потом, когда распишемся.
  - Ну, формалистка, - упрекал я её, шутя. - Ведь ты уже моя.
  Обнимаю, ласкаю её. Стараясь размягчить непокорное сердце, рассказываю ей о своём страдании.
  - Понимаешь. Я сейчас, как путник, прошедший длинный путь по пустыне. И вот, наконец, вышел к оазису. Вижу родник. Бегу к нему совсем исстрадавшийся, чтобы утолить жажду. И вот на тебе! Самый близкий, любящий меня человек не даёт мне сделать хотя бы глоток из родника, к которому я столько шёл, страдая. Зоя хихикает, но не сдаётся.
  - Я тоже страдаю. Но всему своё время. Надо ещё потерпеть.
  И мы вновь терпим, в страдании отдавая дань нравственной традиции. Мораль есть мораль. Проявлять нахальство и добиться своего я не хотел, не мог по причине своего характера и принципа - не поступать с человеком так, как ему не нравится, тем более с самым близким человеком. Нельзя нарушать её право. Мой главный принцип жизни - не быть подлецом.
  На следующий день в дом зачастили соседи, узнав, что к Михайловне приехала дочь с парнем. Пошла молва по улице. При каждом выходе во двор я замечал, как соседи всматривались в меня. Событие на их улице! Появился жених из посторонних. Надо же - соседкина дочка подхватила какого! Парень военный. А военные парни в то время, ох в какой высокой цене были. Обеспеченные!
   В последний день мы с Зоей прошлись по центру станицы. Ей надо было возвращаться в Зерноград. Она уже опаздывала. Но ей не хотелось расставаться со мной. Наконец, мы расстаёмся. Почти одновременно наши поезда уходят в противоположные стороны, разлучая нас на полмесяца. Это так много для влюблённых. Грустно.            
   Еду в Каневскую к своим родным, а все думы о только что прожитом в доме Зои. Проплывают в памяти каждая минута этих трёх дней. Лежу на полке, прикрыв глаза, и в мозгу моём стучат в весёлом ритме новые стихи:
                Пора бы в ЗАГС, да снова драма
                Должна благословить нас мама.
                Ну и обычай! Ну и нравы!
                Но подчиняюсь - нравы правы.
                Мы едем к маме на смотрины.
                Два дня хожу, как на витрине.
                Ем борщ, кисель... Не без волненья
                Заметил «тёщи» умиленье.
                Ну, что же, «тёщу» покорил.
                К невесте льну. Такой момент!
                Но зря я страсти так взбесил -
                Из ЗАГСА нужен документ.
   Всю ночь не сомкнул глаз. Хорошо думается под размерный стук колёс поезда. Это стук задаёт мне ритм стихов. Вспомнилось, как я рассказывал Зое свою байку о страдающем путнике, прошедшем пустыню. И шепчу слова ещё одного нового стихотворения:
                В пустыне дней моих отрадных
                Я изгнан был из стана жадных.
                И ради жизни, не охоты,
                Искать пошёл богов щедроты.
                От зноя гибли звери, птицы.
                Я ж брёл, искал, где бы напиться.
                Вокруг мираж. Уже в бреду
                Спросил себя: «Туда ль иду?»
                И, бог мой, - мне твоя награда.
                Ты - мой родник! Со мной ты рядом!
                Но мне сказала ты: «Старик,
                Не дам напиться. Мой родник!»
                Чтобы  напиться, наконец  –
                Пойду с тобой я под венец.
  Прибыл в Каневскую поздно вечером. Шёл сильный дождь. Холодные порывы ветра срывали с меня фуражку. Добежал домой сильно   промокший.   В   доме   ещё   горел   свет.   Постучал.   Все бросились к двери с криком:
  -  Лёня приехал!
  Меня ждали. Я писал, что скоро приеду. Боря встретил первым на пороге. Обнялись. Целую всех по очереди: Люсю, Свету, Тамару, маму. Мама тут же берёт мою шинель, чтобы высушить.
  - Мам, не спеши. Пусть отвисится, - прерываю её хлопоты. Вижу на столе учебники, тетради. Дети учили уроки.
  - Я завтра не пойду в школу! - заявляет Боря.
  - И я не пойду, - подхватывает инициативу брата сестра Тамара.
  - Как же так, - упрекает их мама. - Надо идти. Нельзя пропускать уроки. Учитесь, если хотите быть такими, как Саша, Лёня...
  - Подумаешь, один день пропущу, - настойчив Боря.
  - Да, подумаешь, - обезьянничает Тамара.
  Чтобы не дать им повод пропустить уроки,  говорю.
  - Идите, идите. Я завтра буду спать долго.
  - Ну, ладно, пойду, - соглашается брат.
   - Ну, пойдём, - вторит сестричка.
   Замечаю, что в дом нет Нины.
  - А где Нина?
  - Она в кухоньке теперь живёт, - отвечает мама. - Хороший ты дал совет. Как-никак, да отдельно от детей. Там хорошо, тепло. А ей и нужно тепло. Она  довольна. В своей комнатке лучше, чем ютиться где-либо на квартире.  Тут я её накормлю, присмотрю. И дети в безопасности. Боря, пойди позови Нину!
  Боря ринулся к двери, но Нина уже на пороге.
  - Слышу шум. Поняла, что Лёня приехал. 
  Я иду навстречу.
  - Не подходи! Не подходи! - забеспокоилась она.
   Но я не могу остановиться. Подхожу, осторожно обнимаю. У неё на глазах появляются слезы. Мы очень любили друг друга. Раньше она во мне души не чаяла, при встречах долго и крепко целовала. Теперь коварная болезнь разъединила нас. Стоит сестра у порога и не хочет пройти в комнату. Боится  заразить детей и меня.
  Сели ужинать. Нина к столу не подходит. Сидит на скамейке у порога. Мама подаёт ей пищу, мои гостинцы, и она там кушает. Смотрю на неё бледную, худую и понимаю, что она уже не жилец. Сердце обливается кровью. Представляю тяжелое состояние её души. Это страшно - жить, зная, что ты умираешь, ожидать изо дня на день свою кончину. Но, видимо, люди и к такой жизни привыкают. Нина с нами шутит, смеётся, радуется тому, что происходит в доме. Она живёт, но уже не своей, а нашей радостью. Ведь жизнь - это радость. Нет радости - нет жизни. Мне обидно за неё. Я живу сейчас полнотой радостных чувств, а она тем, что радуется за меня.
  На следующий день, вопреки своему обещанию спать долго, я проснулся рано, по зову петухов, мычанию коровы, но не поднялся, подождал в постели, когда дети уйдут в школу, чтобы не смутить их. Когда они вышли, оделся и пошёл помогать маме по хозяйству.
  - Ну, чего ты встал? Иди спи! - возмущается она.
  - Помогу тебе, потом  посплю.
  Таскал из колодца воду. Поил корову. Вынес навоз из сарая.
  - Не к лицу тебе, офицеру, эта работа, - переживает мама.
  - Мам,  я же не из дворянского рода.
  - Та шо люди подумают обо мне!
  Вышла Нина, ёжится от холода.
  - Ты что на холод выскочила.
  - Хочу с вами побыть.
  Я пошёл к ней. Зашли в её домик. Он маленький. Потолки низкие. Но уютный. В комнатках тепло, но не душно. Идеальная чистота. Белые скатёрки, занавески. Нина - медсестра, умеет  соблюдать гигиену.
  - У тебя есть невеста? - интересуется сестра.
  - Есть.
  - Так хочется увидеть, какая она.
  - В следующий отпуск привезу, покажу вам.
  - Не увижу, значит.
  - Ну, ну! Не настраивай себя на это... Увидишь! Только жди.
  - А у тебя есть её фотография?
  Принёс фотографию. Сестра глянула и заулыбалась.
  - Хорошенькая. Такое свежее личико! Такой волос! А глаза-а!
  Вошла мама. Долго они рассматривали фотографию, с которой на них мило с чуть заметной улыбкой глядела моя невеста, одетая в лёгкую блузку в ромашках.
  - Кра-сы-ва невестка, - многозначительно оценила мама. - У неё и характер мабудь хороший, раз такэ мягкэ лычико.
  А тут и школьники нагрянули. Пошла фотография гулять по рукам.
  -  Ой, какая-я-я!
  - А глаза-а-а!
  - А брови-и!
  Нина мне рассказала о своей любви. Было дело на фронте. Полюбила. Стала женой. А через несколько месяцев и... вдовой. Потом  был долгий разговор с детьми. Тамара рассказала, как они в школе отмечали 3 сентября - 20-летие со дня гибели пионера-героя Павлика Морозова. 16-летние Люся и Света о чём-то шептались, поглядывая то на фотографию Зои, то на меня. Они, наверняка, мечтали уже о любви. Подошло их время. Я в душе желал им счастья. Боря  переводил разговор на проблемы своего возраста.
  - Знаешь, на речке уже лёд крепкий. Пацаны на коньках катались. Да вот дождь пошёл. Наверное, лёд растает.
  Весь день меня развлекали брат и сестры своими рассказами, а вечером я сел писать письмо любимой. Верный своим принципам не разбрасываться сентиментальными словами, начал просто: «Здравствуй, Зоя!» Но в душе бурлили страсти, которые я по-мужски скупо и с юмором, выразил: «Бацилла (так называл я Зою за то, что она часто простуживалась), я не представляю, как у меня начнётся жизнь с сегодняшнего дня без тебя». «Зойка, милая, не прошло и суток после нашей разлуки, а уже хочется видеть тебя». «Пиши, как твоё здоровье. Волнуюсь за тебя. Ты береги себя». «Бацилла, закон, закон блюди!» - намекал я на её стойкость не расставаться досрочно с девичьей честью.
  На следующий день встал поздно. Льёт мелкий холодный дождь. Скучна кубанская поздняя осень. Принялся читать Бальзака. Но Бальзак не идёт Сел писать новое письмо Зое. Стало легко и радостно на душе.
  «Кажется, прошла уже вечность, как мы с тобой расстались. ...Не ожидая ещё от тебя писем, пишу тебе - второе. ...Скучаю по тебе и хочу с тобой поговорить». Очень интересует твоё состояние здоровья. У тебя перед отъездом нехороший кашель был и меня это волнует.  ...За то, что опоздала на работу, меня не ругай. Ведь мы были счастливы. В Кущёвской я убедился, что ты такая, какой я хочу тебя всегда видеть. Я хочу любить тебя, именно, такой, как ты есть».
  Вечером бросил письмо в почтовый вагон, чтобы оно быстрее дошло. А утром получаю уже от Зои весточку с фотографией, которую я просил выслать. Она написала мне, не дожидаясь моих писем. Это ли не любовь! На новой фотографии Зоя выглядит по-другому. В клетчатом платье, более серьёзная, задумчивая, без улыбки. Многозначительная надпись на фото: «Во имя будущего, в память о прошлом». Отдаю фотографию на суд семье. Сам  бегу глазами по строчкам письма.
   «Дорогой, Лёньчик, здравствуй!» - пишет Зоя. Сначала она подробно рассказала, как доехала, о том, что на вокзале её встречали ученики, которые выходили и ранее к поезду. Этому она была очень рада. Боялась, что за опоздание её накажут, но завуч встретил с улыбкой, а директор пригрозил наказать, но в шутку. Очень была рада, что «всё обошлось хорошо.
   «Лёньчик, - писала моя невеста, - ход событий этих коротких «исторических дней» до того запечатлился, что изо всего этого даже что-нибудь незначительное трудно забыть. И, особенно, мне почему-то врезалось в память твоё справедливое изречение в отношении «пустыни».
   Писала, что смотрела фильм «Актриса». Разрыдалась, когда в фильме Зоя Стрельникова прибежала на вокзал проститься со своим любимым, но увидела уже уходящий поезд. Он ей кричал: «Зоя Владимировна!». Этот момент растрогал мою невесту, так как она вспомнила  расставание со мной в Кущёвской. Ещё писала, что после нашего расставания у неё наступило безразличие. Ничего не хотелось делать. Примерно это испытывал и я. В свободное время брал книгу, но не читалось, брал газету, глаза скользили по ней, а в мыслях - моя Зоя.
  Вскоре пришло ещё письмо от Зои. «Когда я читала твоё письмо, то мне казалось, что это было наяву, ибо каждое твоё слово напоминало тебя, и сразу перед глазами вставал образ с вечно улыбающимся лицом. Лёньчик, дорогой, как хочется видеть тебя...»   Она писала, что пошли разговоры, якобы инструкторов моей эскадрильи куда-то будут переводить из Зернограда. Из-за этого пришла домой и разрыдалась. «Леньчик, дорогой, как ты мне дорог сейчас».
  Меня эта новость взволновала. Перевод этот для меня явно не ко времени. А главное - куда нас хотят перебросить? Не в Корею ли выхлопотал нас Авакумов? Я слышал ранее, что на Востоке создаётся полк по подготовке корейских лётчиков.
  Почти каждый день я получал письма от Зои, и почти ежедневно ей писал.   
  Мама смеется:
  - Оце любовь, так любовь!
  Нина восторгается. Сидит у себя и гадает на картах то на меня, то на Зою, а потом мне рассказывает, что ей говорят карты.
  - Зоя переживает слёзно. Что-то её очень волнует, и она на тебя злится. Ей всё время напоминает о себе какой-то трефовый король.
  - Даже не валет, а король, - смеюсь я, делая испуганное лицо. - Это опасно! Наверное, какой-то высокий чин! Может увести невесту. Надо мне срочно ехать.
  - У неё с ним выпадают частые свидания. Но ты не беспокойся. Карты говорят, что вы с Зоей останетесь вместе.
  - Ага, испугалась, что я уеду!
  Я не ревнив. Верю, что Зое есть, за что меня любить и что любовь её ко мне искренняя и глубокая. Мало ли там королей крутится, - поддаюсь я мистическим размышлениям. - Трефовый король - это, наверняка, Виктор-студент. Не может он смириться с потерей.
  А тут и почтальон приносит письмо.
  - Опять от Зои! - кричит Люся.
  Все  радуются уже больше меня. Они успели полюбить мою невесту по фотографиям и её частым письмам.
  «Лёньчик, детка, здравствуй! - пишет моя любовь. ...Единственная у меня сейчас радость - это твои письма. ...Каждое твоё письмо приносит мне силу, энергию, воодушевляет. ...Каждую минуту хотела бы с тобою говорить. ...Получила твоё письмо. После прочтения поднялось настроение, и погода показалась такой чудесной и день такой весёлый, несмотря на то, что весь день был туман и моросил дождь.
  Даю Нине Зоино письмо. Она с интересом его читает.
  - А ты говоришь трефовый король, трефовый король...
   Сочинил очередное стихотворение:
                Всё письма, письма. Ночи-муки.
                Уже неделю мы в разлуке.
                С фото ты смотришь на меня,
                А на тебя - моя родня.
                Сестра кусается, как вошь:
                - Сам на себя ты не похож!
                А мама с добротой участья:
                - Дай бог тебе, сыночек, счастья.

    Поехал в Краснодар проведать отца. Вагоны битком набиты пассажирами. Семь лет уже прошло после войны, а местные поезда всё также тянутся медленно от станции к станции. Всё так же пассажиров много, а мест нет. При отходе поезда начинается штурм вагонов безбилетниками. Даже в такую дождливую, холодную погоду, ночью едут  на ступеньках. В вагоне чего только не наслушаешься от людей и грустного, и смешного. Новости и слухи, которых не найдёшь в газетах.
  - В этом году поймали второй экземпляр рыбы целакант, - рассказывает какой-то интеллигент. - Такие рыбы без изменений живут на Земле 250 миллионов лет.
  Надо же, - думал я, -  какие существа имеются на нашей планете.
  -  Одна рыбына стилько живэ? - удивляется какая-то тётя.
  - Да нет. Вид этих рыб не изменяется.
  - Ото  да. Живэ 250 миллионов лет, та ще и нэ изменяться. Отоб нам, жинкам, така жистъ. Буты вечно молодой и красывой.
  Понимающие смеются, непонимающие - удивляются.
  Приехав в Краснодар, я прямо с вокзала пошёл в исправительно-трудовой лагерь. Дождался свидания с отцом. Оно скоротечно. Я удивляюсь этой тюремной спешке. Она действует на психику людей. Все торопятся, не успевают сказать и спросить то, что хотели бы. Отдал отцу передачу. Быстро рассказал о доме, о себе.
  - Ты ещё не женился? - неожиданно спрашивает батя.
  - Нет. Жду, когда ты выйдешь, - схитрил я. - Но невеста уже есть.
  - Чего же ждать. Женись, раз есть невеста. Пора тебе.
  Вот и мне благословение от отца. Показываю ему фотографию Зои.
  Отец, близоруко щурит глаза, рассматривает внимательно.
  - Чья же она? Из Каневской?
  - Нет. Из Кущёвской. Дочка железнодорожницы
  - Наша, значит, железнодорожная. Как же ты её нашёл?
  - В Зернограде учительницей работает. Там и познакомились.
  Батя вновь рассматривает невестку, а я его. Он не изменился.
  Снова вокзальная суета, гвалт в вагоне. 
- Как наша армия-победительница? Укрепляется? - спрашивает меня какой-то отставной воин в гимнастёрке.
  - Укрепляется.
  - Интересная штука. В войну командовали даже батальонами люди с начальным образованием. А как только началось мирное время, так подавай офицеров из академий. Я в войну ротой командовал. Хотел, остаться в армии. Идти было некуда после демобилизации. Ни дома, ни родных. Так куда там! Не образованный! Уволили, - сетовал ветеран войны. - И что - сильно изменилась ныне грамотность офицеров?
  - Сильно, батя. По сравнению с довоенным периодом в ней в три раза увеличилось число инженеров, в 1,5 раза - техников.
- Конечно, сейчас при таком оружии, как атомная бомба, нужно больше инженеров!
   Прибыл домой и сразу вопрос родным:
  - От Зои есть письма?
  Мама смеётся:
  - Тилько одын день прошёл, уже давай ему письма.
  Написал Зое письмо. Только отправил, а почтальон приносит от неё письмо. Зоя опять пишет о том, что упорно говорят о переводе нашей эскадрильи. Я вспомнил, что Новочеркасский полк переводят в Кущёвскую, и решил - очевидно, инструкторами нашей эскадрильи хотят пополнить этот полк. Вечером в тот же день написал второе письмо Зое, чтобы ее успокоить.
   «Зоя, о моём переводе ты не беспокойся. Далеко не уеду. Если и уеду, то, очевидно,  к тебе на родину. ...Всё будет хорошо. Мы будем счастливы. Я в этом уверен. Мы сумеем построить своё будущее так, чтобы нам было хорошо»
  Пришло вдохновение. Очень хотелось написать стихи о Кущёвских днях. В уме давно сложились мысли, надо было только упорядочить их рифмой.
                Кущёвские дни! Кущёвские дни!
                Горячею страстью больные.
                Мы были с тобою так долго одни.
                Из близких мы стали родными.
                Там точку поставили чувствам-сомненьям.
                Любовью без брака мы сыты.
                И утвердили свой выбор решеньем.
                Дороги назад перекрыты.
                Сближенья сердец мы прошли рубежи.
                Я стал женихом. Ты - невестой.
                Невеста моя, на меня положись –
                Пройдём до конца жизнь совместно.

   Два дня не было от Зои писем. Я заскучал. Вдруг приходит сразу два. О, какой  праздник! Есть, что читать, о чём думать, мечтать, на что отвечать. Она подробно пишет о каждом своём дне, о работе, фильмах, которые смотрит, о подругах, о том, что в её класс перевели хулигана для исправления, и она расстроена этим. Благодаря её письмам я в курсе всех событий в Зернограде. Пишет, что всё время думает обо мне и произносит моё имя со слезами. Это трогательно! Достаю фотографии любимой и, вглядываясь в родное лицо, пишу стихи.
                Когда смотрю на серп твоих бровей,
                Загадку разгадать хочу грядущих дней.
                Но не пробить мне толщу дней и лет,
                И не найти мне на вопрос ответ.
                Хочу пройти все годы до конца, 
                Не отрывая взгляд от твоего лица.

  Снова получаю длинное письмо с изложением чувств и событий. Пишет, что каждый день меня ждёт. Всё время видит мой образ и вспоминает детали нашего знакомства. Верю, ей и хочу на эту тему написать стихотворение, но слышу голос Люси:
  - Опять письмо.   
  - Выскакиваю навстречу. 
  - Давай сюда!
  - А это не от Зои.
  - А от кого?
  - От Татьяны.
  - Какой Татьяны?
   Беру письмо и узнаю почерк Татьяны, с которой ещё в 1949 году, будучи курсантом, я познакомился в отпуске. У меня к ней не было чувств, а она меня не забывала, о чём часто писала Вале и маме. Мама, прочитав письмо Татьяны, стала рассказывать, как она приходила к ней, со слезами просила повлиять на меня. Её письмо навело меня на мысль написать стихотворение на тему наших с ней отношений.
                Знаю, что выходишь ты к закату,
                И живёшь лишь мыслью обо мне.
                Всё хранишь ты эту тайну свято,
                Как тоску в душевной глубине.
                Ищешь меня в тихом звёздном мире.
                Песни мне поёшь лишь одному.
                Нелюбимый ждёт тебя в квартире.
                Со слезой вернёшься ты к нему.
                Поступил с тобой я не беспечно.
                И живу, себя в том не виня.
                Но сочувствую тебе, конечно,
                Что ты конкурс проиграла на меня

НИНИНЫ ГЛАЗА

   Нина меня спрашивала:
   - Правда, что Татьяна тебе не нравилась?
   - Именно, потому, что не понравилась, я и не стал продолжать с ней знакомство. Что ей взбрело. Два раза на танцы сходили и уже... любовь....
  - Для любви бывает достаточно и одного взгляда.
   - Рано мне тогда было о невестах думать.
  - Хорошо вам, мужчинам. Можно выбирать себе судьбу, не спеша. А у женщин есть срок. Не выйдет своевременно замуж - останется одинокой, без семьи. К тому же женщины более влюбчивы. Я несколько раз влюблялась. Но не привлекла к себе внимание тех, кто мне нравился. Плакала, что я такая несчастная. И какое было счастье, когда, наконец, на мою очередную влюбчивость человек ответил взаимностью. Да вот пожить с любимым пришлось так мало. Не дала мне  судьба счастья.
  Нина была очень нежная и добрая. Настоящая женщина. Красива по природе, но оспа испортила её красоту. Было страшно обидно, что у такого удивительно доброго человека так несчастливо сложилась жизнь... Мы много говорили с Ниной о человеческих отношениях, любви. В те дни я написал ряд стихов на эту тему. Всё написанное читал Нине, в том числе о неразделённой и взаимной любви. Она стала первым слушателем моих взрослых стихов. Восхищалась тем, что я проявляю способности поэта. Давала совет писать больше, и каждый день требовала от меня новых и новых стихов. И я писал экспромты, и клал ей на стол. Нина читала их, не отрываясь, а я наблюдал за её чувственно пылающими глазами. Пробежав беглым взглядом по строчкам, она начинала перечитывать их медленно и выразительно вслух.
                Так много влюблённых, но я неделим.
                Из них выбираю лишь ту я,
                Которая будет жить мною одним.
                Как разгадать мне такую?
                Нас девушки ждут, в сердце тайну храня.
                Любовь, иль расчёт? - мысль гадала.
                Но сердце решило само за меня,
                Ту самую - сразу узнало.
                И прочь разлетелись все мысли-химеры.
                Я сердце сдаю наречённой.
                Полон не только любви, но и веры,
                Что будет в меня лишь влюблённой.
                Я духом вознёсся! Стал в чувствах святей!
                Мне шепчут небесные своды.
                Что эта любовь будет жизнью моей
                На  все отведённые годы.

  Нина буквально поглощала каждое моё стихотворение. Я радовался, что она в эти минуты живет какой-то радостной жизнью. Лицо её светлело. Возможно, она была счастлива, что читает, именно, мои стихи, своего брата, которого очень любила. Пока она читала, я сочинял новый экспромт.
  - Как здорово! Какой ты молодец! - восхищалась она - Ты - настоящий поэт. Зачем ты в лётчики пошёл?
  - За поэзией, - шутил я. - Авиация - это чудесная романтика.
   -  Ой! Страшно ведь летать!
   - Именно, опасность и есть романтика. Почитай вот ещё один мой экспромт. Я только сейчас  написал.
                Любовь - не увлечение.
                Она не отпускает.
                Войдёт, как вдохновение,
                И скоро не растает.
                Если взаимность встретит
                От радости запляшет.
                Согласья не заметит –
                На сердце камнем ляжет.

  - Чудесно! - восхищается Нина, обжигая меня воспалёнными глазами. - Как у тебя это получается?
  Она жила в те дни со мной высокой духовной жизнью, и мне хотелось, чтобы она долго ещё жила такой же вдохновлённой, восхищённой и радостной. Однако, видя её состояние, я понимал, что это наша последняя встреча. Я был рад эти дни наполнить хоть какой-то радостью для неё. Засиживался с нею в беседах, чтобы её последнее время жизни было в чём-то счастливым.
Нина очень интересовалась моей жизнью, и я откровенничал с ней обо всём. Мама, беспокоилась, что  я нахожусь постоянно в домике сестры,
  -  Сынок, боюсь за тэбэ... Чахотка - штука опасна.
  - Мам, я ей заряд на жизнь даю, чтобы меньше думала о смерти... Она ведь понимает, что уже обречена. Трудно ей. А обо мне не беспокойся. Я - не съедобный. Микробам не по зубам. У меня батин иммунитет. Он столько лет прожил с первой чахоточной женой и... ничего.
  Мама лишь вздохнула.
  Провожать меня пришли все старые товарищи. Проводы были весёлыми, но я видел, и сквозь весёлый хохот, и крики друзей, только грустные глаза Нины, оставшейся стоять у калитки. В её взгляде не было ни жизни, ни надежды. Лишь сухая бездонная тоска. Мы оба с нею понимали, что, вряд ли, уже встретимся, что она не увидит мою невесту, о которой столько прочитала моих стихов. А это была большая её мечта.
  В поезде думаю об умирающей сестре. Сочиняю:
                Глаза твои! Я видел, как они горят!
                Но ты была счастлива лишь мгновенье...
                Любимая сестра... Я дал тебе заряд...
                Рассеял мглу, но не рассеял тленье.
                Прощай... Я вижу - быстро угасаешь...
                Хотел с тобой я счастье разделить.
                Но, милая моя, ты понимаешь –
                Твой рок не в силах я остановить.
                Душа твоя светла, жизнью струится
                Как будто ты лишь родилась.
                Со смертью ты, решив смириться, 
                И плотью тленью отдалась
                Последний взгляд перевернул мне душу.
                В глазах тоску, как камень носишь.
                Смерть подлая тебя нещадно душит,
                А ты уже о жизни и не просишь.

   Приехал в Зерноград. Хотелось явиться к Зое прямо с поезда. Но поезд опоздал. Было уже далеко за полночь.  Утром прибыл на службу. В столовой сидят десятки новых лейтенантов. Радостный гомон. Веселые лица. Это нашим выпускникам присвоили офицерские звания. Вскакивают из-за стола мои питомцы и подходят ко мне. Жму им руки, поздравляю.
  - Ну, вот и дождались исполнения своей мечты.
  В ответ лишь скромные улыбки счастливцев.
  - Мы боялись, что  вы не вернётесь к нашему выпуску.
  - Как видите, успел. Когда выпускной вечер?
  - На днях.
  - Ну что же попразднуем. 
  Доложил командир эскадрильи о прибытии из отпуска. Первый его вопрос:
  -  Женился?
  -  Нет!
  - Как же так! Мне говорили, что ты с невестой уехал в отпуск.
  - С невестой, но не с женой.
  - Что, свадьба не получилась? Тёща не приняла?
  - Я только на смотрины к ней ездил.
  -  Значит, ещё холостой. Ну, впрягайся в дело. Перемены у нас грядут.
  - Говорят, что нас куда-то переводят.
  - Не переводят. Будем переучиваться на реактивный самолёт.
  Вот это да! Полк будет осваивать реактивный самолёт Миг -15. Уже пришла программа теоретической подготовки с расчётом, что через месяц-два начнём полёты по практическому освоению Миг-15. Лётчики ходят вдохновлённые новостью. Все разговоры только о новом самолёте, его технических и лётно-тактических данных. Появились знатоки, которые уже наслышаны от батайчан, раньше нас переучившихся на Миг-15 и начавших на нём обучение курсантов.
  - Говорят он проще Ла-9.
  - Ла-9 - это же зверь, а не самолёт. Тигр без намордника. - А Миг- 15 - во всём надёжнее.
   Освободившись, я поспешил к Зое. Её ещё дома нет. Пошёл встречать. Она задерживалась. Походив около школы, я решил узнать, не ушла ли она куда. Впервые зашёл в её учебное заведение. В коридоре встретил маленьких учеников.
  - Дети, в каком классе ведёт занятия Зоя Петровна?
  Сказал и сам удивился, что моя Зоя в этом заведении - «Зоя Петровна».
  - В том! - показывают дети на дверь и бросились с криком в класс: - Зоя Петровна! Зоя Петровна! К вам дядя лётчик!
  На этот крик открылись двери других классов. Из них глядели многочисленные детские глаза и кое-откуда выглядывали учителя, внимательно меня рассматривая...
  Вышла и «Зоя Петровна» с пачкой тетрадей на левой руке, прижатыми к груди. Так тетради носят только учительницы, вспомнил я эту манеру своих прежних преподавательниц. «Зоя Петровна» смущена моим приходом и тем, что дети так громко объявили о прибытии лётчика и, окружив нас, любопытно рассматривали. О чём думали эти детишки? Наверное, о «женихе и невесте». Оценивали выбор новенькой учительницы. Моя же невеста быстрым шагом направилась к выходу. Я следом. Дети за нами. Только на улице рассосалась ученическая свита.
  - Твои? - спрашиваю.
  - Мои, - улыбается она с гордостью, словно их мать.
  У меня на душе тоже гордость за то, что моя невеста - учительница,  любит свою профессию, добрыми глазами смотрит на детей.
  - Ты много уделяешь внимания работе. Милый ждёт, а ты не оторвёшься от класса, - шучу я.
  - Я помогала отстающим деткам... Если ребёнок в учёбе отстанет, это беда для него. Догонять класс в учёбе ему будет трудно. 
  - Ты на уроках спокойна?
  - Нет, всегда волнуюсь... Переживаю и за себя, и за учеников...
  - Это хорошо. Но внешне учитель должен быть всегда спокоен, хотя внутренне, конечно, не должен быть равнодушным, - рассуждал я.
  В тот вечер мы долго вспоминали Кущёвские дни. Потом Зоя меня расспрашивала о Каневской, о семье. Она единственная дочь в своей семье очень радовалась тому, что у неё теперь будет много родственников.
  Пока многие инструктора находились ещё в отпусках и регулярные занятия по изучению Миг-15 не начались, я решил подтянуть все дела в университете марксизма-ленинизма. Собрал всю необходимую литературу и засел за её изучение. У меня уже выработался принцип: чтобы познать что-то новое в науках, предварительно изучить  предшествующие достижения в этих науках. Чтобы выяснить, что же нового в учении Карла Маркса, я решил вернуться к изучению его предшественников. Мне хотелось знать о них не по учебникам,  а по их трудам. Желание было знать не то, что говорят о Гегеле, Фейербахе и других, а что они сами говорили в своих работах. Найти их работы было не так-то просто. Но мне удалось несколько книг купить.
  Так увлёкся научной и политической литературой, что они стали оттеснять на второй план художественную. Научная литература давала более точные ответы на жизненные вопросы, чем художественная. Из нескольких страниц учёных можно познать много больше, чем из сотен страниц писателей. К тому же научный язык более аргументирован и ясен. А у меня было страстное желание всё знать точно и уметь объяснить аргументировано. Я придерживался правила, что «наука опыт сокращает». Всегда помнил древнегреческие изречения: «Человек неучёный, что топор не точёный: можно и таким  дерево срубить, да трудов много», «Если умный человек не обучен, то его разум бесполезен». Помнил и древнюю китайскую мудрость: «Люди, пренебрегающие знанием, становятся лицом к стене». Сократ говорил: «...Безрассуден человек, надеющийся без учения различать полезное и вредное». «Незнание есть бессилие», - сказал Чернышевский. А мне хотелось быть сильным не только физически, но и умственно. С тех пор я художественную литературу рассматривал, как прикладную к науке. Предпочтение отдавал классической литературе, мудрым писателям, которые в своих произведениях раскрывали истины, а не гадали о них.
  Изучая древних мыслителей, я понимал, что и мудрые во многом блуждали от недостаточного в их время развития науки. Потому новые поколения всё яснее раскрывали истины, что в их время наука стояла уже выше предшествующих лет. Понимал и то, что открытые истины в моё время, могут быть опровергнуты позже. С сознанием этого я приступал к активному совершенствованию своего научного мировоззрения. Изучая труды Маркса, я убеждался, что он заложил прочный фундамент подлинно научному мировоззрению. Его теории свободны от  примесей мистики, бездоказательных предположений. Его метод познания я сразу принял на вооружение. Моё сознание переходило из стадии веры в марксизм в стадию убеждения. Однако понимал, что некоторые положения теорий Маркса со временем устареют в связи с изменением жизненных обстоятельств.
   Обучаясь в университете, я стремился подготовить себя к подлинно диалектическому, а не догматическому пониманию существующего мира, явлений и событий в нём. Мне стала совершенно чуждой голая вера в чьи бы то ни было учения. Я уже сознательно отвергал религиозные учения, в которых наука подменялась верой. Но философия древних, их спор о существе мира меня увлекала. Было интересно проследить пути и сложности открытия истин. Вслед за другими философами я изучил Рене Декарта, одного из основателей современной философии, родоначальника рационализма. Мне импонировал его принцип: долой веру, да здравствует разум! Однако, придерживаясь этого принципа, Декарт не избавился от веры в бога. Он верил, что в мире существует два начала - материальное и духовное, сотворённые богом. Верил, что есть врождённые идеи, к которым он относил и идею бога. Но Декарт был великим учёным. Он создал аналитическую геометрию, ввёл в математике буквенные обозначения, понятие переменной величины, систему координат. В физике - сформулировал закон сохранения движения. Он первым описал механизм безусловного рефлекса, выдвинул идею естественного развития солнечной системы. Однако сам сознался, что в главной своей работе «Трактат о мире» отошёл от метода учёного-аналитика и склонился к методу художника.
 Ученик церкви Декарт не хотел ссориться с церковью. Свой «Трактат о мире», противоречащий церковным учениям, он решил надёжно спрятать, и завещал открыть только через сто лет после его смерти. Однако, несмотря на то, что основной философский труд исчез навсегда, церковь отнесла все его учения к числу запрещённых, «Я мыслю, следовательно, я существую», - говорил Декарт, в то время как «отец церкви» Тертуллиан говорил «Мысль есть зло». Церкви нужна была не мыслящая паства. «К познанию истинного ведёт мысль», - утверждал Декарт. «К познанию истины ведёт вера», - утверждал Тертуллиан.
  Я изучил и философию Бенедикта Спинозы, который был материалистом и атеистом. По оценке Энгельса он пытался объяснить мир из него самого. Я ознакомился с содержанием главных произведений Спинозы: «Этика», «Богословско-политический трактат», «Основы философии Декарта». Спиноза обучался в религиозном еврейском училище, но отошёл от религии. За это его пытались убить, но покушение не удалось. Тогда его, как воинствующего атеиста, предали проклятию и изгнали из города. «Мрачное и печальное суеверие мешает нам радоваться жизни», - сказал Спиноза. Это было мне по духу. «Нет веры, есть лишь предрассудки, - говорил Спиноза. - Они превращают людей из разумных существ в скотов и окончательно гасят свет разума». Он учил, что между богословием и философией нет никакого родства. Цель философии - истина, а цель религии - держать людей в повиновении и страхе. Он считал, что самое важное в жизни - свободное познание мира. Этот его тезис я принял безоговорочно. Спиноза доказывал истину, что существует лишь природа, единая и единственная, исключающая существование какого-либо другого начала и потому являющаяся причиной самой себя, действующая по своим собственным законам и без чьего-либо принуждения. Природа никем не создана. Никого нет ни над ней, ни вне её. Она - всё. Она вечна и бесконечна. Она сама творит из себя мир вещей.  Спиноза умер молодым, в бедности.
  У меня вызывало чувство великого уважения к тем, кто не отступал от истины, теряя даже жизнь ради неё. Это не только великие люда, но и великие жертвенники. Они понимали, как дорого стоит истина при господстве лжи религии и власти. Мне наше советское время казалось светлым праздником в истории человечества. Мы не знали господства над собой деспотизма тёмных сил церкви и самодержавной власти. Мы могли познавать мир на основе науки и правды. Я гордился своим временем и тем, что родился в первой социалистической стране - СССР, которая дала нам научное мировоззрение, свободу познавать реальность существующего мира.
   Зоя меня спрашивала:
  - Зачем ты ходишь в университет марксизма-ленинизма?
  - Хочу научиться отличать правду ото лжи.
  Зоя тоже поступила учиться в университет марксизма-ленинизма. Она - правдолюбка и хотела жить честно в окружении справедливых людей. К тому же она любознательный и целеустремлённый человек. Стремится к знаниям, образованию. Работает, заочно учится в педагогическом институте, и ещё взяла на себя нагрузку учёбы в университете. Я рад её устремлениям,

В НОВОМ ЗВАНИИ

  В полку был выпускной вечер. Многие инструктора ещё не вернулись из отпусков, и это разочаровало курсантов. Но мне повезло, что я основное время отпуска отгулял летом и теперь мог проводить в дальний путь службы своих питомцев. Наше звено собралось в полном составе. Командир звена Вышемирский очень любил обставлять свою работу ореолом славы. Он  организовал фотографирование каждого выпускника и инструктора в отдельности и сделал красочный монтаж. На нём было написано большими буквами: сверху - год выпуска - «1952», ниже, на изображённой ленте - «Выпуск 3-го звена старшего лейтенанта Вышемирского». На крылатой эмблеме помещён портрет командира звена в лётной форме. Слева и справа в овалах - самолёты Ла-9. Ниже командира - портреты лётчиков-инструкторов в причудливом оформлении. Далее - фотографии наших питомцев, молодых лейтенантов. Под всеми портретами - фамилии.  Мне монтаж показался аляповатым, а художественный вкус командира примитивным. Но главное - есть фотографический документ. Он останется навсегда со мной, как память о людях, с которыми меня свела судьба, о прекрасных годах осуществления благородных целей.
  Был торжественный ужин. На столах водка и вино. Получившим офицерские звания впервые не запрещалось поднять стакан, наполненный жидкостью Бахуса. Прозвучало поздравительное выступление начальника училища и его тост. Мы, сидящие за столами с лётными группами, встаём и дружно со звоном соединяем стаканы.
  Мне было интересно наблюдать, как же мои питомцы будут выглядеть в состоянии алкоголя. Они бодрятся, пьют до дна, стараясь подавить отвращение к спиртному, выглядеть «настоящими мужчинами». Не  спеша, закусывают. Смешно было видеть, как бывшие курсанты входят в жизнь офицерской свободы. После трёх начальственных тостов многие уже изрядно раскраснелись. Разговорились даже самые молчаливые. Смелыми стали самые скромные. Тянутся ко мне с желанием высказать свои благодарности.
  Я очень рад, что попал, именно, к вам в группу, - говорит Терёхин, бывший авиамеханик. - С кем бы я ни летал, меня все ругали за размашистые движения рулями. А вы не ругали.
  Терёхин сломал ногу, отстал от своего потока, и его после выздоровления направили ко мне. Очень скромный и способный курсант. Летал всегда с вдохновением, но с особенностями. Я не ругал его за излишние движения рулями, потому что видел - он точно реагирует на все отклонения самолёта и умело стабилизирует его положение. Размашистость - его манера, черта характера. Она не была помехой полёту.
  Признаются «в любви» другие выпускники. Мне приятны их
слова. Вспоминаем самые трудные дни учёбы и самые забавные
случаи.
  - А ты не забыл своего полутораметрового «козла»? - спрашиваю Буткевича.
  Он смущается этой опасной ошибке на посадке, когда самолёт, грубо ударившись колёсами о землю, подскочил выше метра. Тогда он всех страшно напугал. Теперь все смеются. Насмешник Андреев говорит:
  - В то время кто-то сказал, что такого «козла» мог сотворить лишь настоящий «баран».
   Наше веселье вдруг прервал начальственный голос.
  - Внимание! - говорит командир полка. - Пришла телеграмма. Присвоены очередные воинские звания нашим лётчикам-инструкторам... Звание «старший лейтенант» присвоено лейтенанту Великодному.
  - Ура-а-а! - кричат  мои питомцы. Поздравления со всех сторон. Тут же кто-то находит звёздочки, и бросают мне в стакан. Пьём за новые звания. Мне прикалывают звёздочки на погоны. Подходит командир эскадрильи, жмёт руку.
  - Первый шаг в карьере. Поздравляю!
  Не из первых подошёл  Вышемирский.
- Поздравляю, - пробурчал без дружеского восторга.
  Я понимаю: ему не нравится, что его подчинённый, которого он стремится всё время унизить, теперь в равном с ним звании.
  Провожали меня с вечера домой все мои питомцы. Долго не могли расстаться. Я уже изучил, кто из них слабеет от выпивки, а кто крепко стоит на ногах. Посоветовал всем не увлекаться спиртными напитками, знать норму, не поддаваться ложной браваде. На прощание обнял каждого и пожелал успехов в службе.
  На следующий день пошёл к Зое. Поздравил её с наступающим Новым годом. Вручил подарок, угощения. Раскрыл шампанское. Пригласили Нину. Втроём посидели за столом. Мне очень хотелось, чтобы Зоя сама заметила и поздравила меня с присвоением звания. Но она не обращала внимания на мои погоны, а я стеснялся сказать ей об этом.
  - Ну, пойдёмте в клуб, на вечер, - предложил я.
  Вышли с Зоей. Нина задержалась, попросив нас подождать её во дворе. Шёл снег. Было тихо. Кружась, падали медленно снежинки, словно маленькие парашютики. Оказавшись вдвоём с Зоей, я спрашиваю её:
  - Ты во мне никаких перемен не замечаешь?
   - Какие перемены?
  - Присмотрись!
  Она опять меня осматривает и с недоумевающим выражением лица и пожатием плечей дала понять, что ничего не находит нового во мне.
  Пришли в клуб. Меня поздравляют знакомые с новым званием, тянут в буфет,  отметить это событие.
  - Ой! - встрепенулась моя невеста. - У тебя три звёздочки. Это новое звание. Ты уже не лейтенант.
  - Я уже старший лейтенант.
  В зале громкая чарующая музыка. Игры, танцы. Веселье. Девиц много, кавалеров - недостаёт. Офицеры ещё в отпусках, студенты уехали на праздник домой. Мне в этот вечер пришлось развлекать не только Зою, но и её подруг. Из-за недостатка кавалеров крутили чаще польку-тройку, где двум дамам нужен один кавалер. Я носился в бешеном её ритме то с Зоей и Ниной, то с другими парами партнёрш.
  Далеко за полночь вышли с Зоей из клуба. Медленно пошли к её дому, с наслаждением вдыхая после пыльного зала чистый зимний воздух. Было тихо. Свежий снег лежал красивым покровом. Хорошая погода усиливала наше прекрасное настроение.
  -  Помолчим, -  обнимая, говорю Зое.
  - Почему?
  - Пусть  в этой чудесной тишине наши души  общаются, - произнёс я в лирическом настроении.

  После прогулки я проводил Зою домой. Зная, что Нина ушла в какую-то компанию, прихватил в буфете бутылку портвейна «777».
  - Хочу к тебе, - шепчу невесте...
  - Поздно, Лёньчик.
  - А я хочу побыть с тобой. Выпьем за Новый год, чтобы наша мечта сбылась.
 - Давай завтра...
  - Нет, хочу  сегодня.
  Зоя  уступила, и мы вошли в комнату.  Я разлил вино.
  - За наше счастье до дна, - поднял я бокал.
  -  С ума сошёл.  Я опьянею.
  Она сделала несколько глотков. Я смотрел на неё. Она была такая хорошенькая, доверчивая. Вновь меня колыхнул бес. Обнимая и целуя её, я  подталкивал её тело к постели. Она рассердилась и оттолкнула меня.
  - Лёньчик, не надо. Уходи! Пора спать.
  - Ты спи, а я буду сидеть рядом.
  - Уходи. Скоро утро. Что люди подумают.
  - Ну, ладно... Я пошёл, - согласился я и даже не заметил, как вместо обычного «До свидания!», сказал  «Прощай!»
   Я не вкладывал никакого дурного смысла в это слово. Повернулся. Накинул шинель и вышел. У порога остановился. Шёл снег. Стояла мгла. Я подышал холодным воздухом и одел шинель. Уходить не хотелось. На смену праздничному настроению пришла тоска. Я медленно побрёл по свежему снегу. Отойдя метров пятьдесят от подъезда, услышал за спиной Зоин голос:
  - Лёня!.. Леньчик!..
  Оглянулся. Она бежала ко мне в лёгком платье. Бросилась со слезами на шею.
  - Ты что? - заволновался я.
  - Ты обиделся?
  - Ну, что ты!
  - Нет, ты обиделся. Ты сказал - «Прощай!». Я не хотела тебя обидеть. Пойми ты меня!  - говорила она сквозь слезы,  переминаясь с ноги на ногу.
Только теперь я заметил, что она босая.
  - Ты с ума сошла! - схватил я её на руки, принёс в комнату и скомандовал по-командирски. - Быстро в постель! Тебе отогреться надо! Растирай ноги вином!
  Зоя послушно растёрла ноги и в платье нырнула под одеяло. Я стоял у кровати в шинели, ругая её, называя сумасшедшей.
  -  Как ты могла? Босая!
  - Люблю, - тихо прошептали её губы....
  В это время раскрылась дверь и вошла Нина.
  - Вы ещё не разошлись? - посмотрела она на нас с подозрением.
  - Расходимся, - буркнул я.
  Убедившись, что моя невеста тепло укрыта, я поцеловал её и ушёл. Во дворе на снегу заметил следы босых ног и подумал: ну, и темперамент! Вот эго любовь! Настоящая! Зоя вся в мать!
  Я знал, что Зоина мама, когда её выдавали замуж за богатого, но нелюбимого, сбежала со свадьбы к красавцу бедняку-болгарину, которого очень любила. Ради любви ушла из родительской семьи.
  Дома написал
                Вот и на! Коса на камень!
                Поступиться? Боже мой!
                Вылетаю я стрелой...
                Но любовь - не дура, ...пламень!
                Ночь накрыла город мглою...
                Вдруг - твой голос за спиною.
                Сумасшедшая такая –
                По снегу совсем босая.
                Обещаю всё забыть...
                Как такую не любить!

  После Нового года в столовой офицеры расспрашивали друг друга, как провели праздник, вспоминали смешные истории.
  - Ты что подарил своей жене на Новый год? - спрашиваю Буданова.
  - Сначала ласковый взгляд, а потом крепкое слово, - шутит Иван, изображая из себя строгого мужа. - А ты что своей любимой преподнёс?
  - Шампанское, разные сладости, свою персону, - отшучиваюсь я.
  - Говорят, на день рождения ты ей подарил набор «Красная Москва»
  - Было дело.
   - Хороший подарок! «Красная Москва» в 1937 году на выставке в Париже получила большой приз...
  - Да! А я не знал.
  - Ты рано балуешь свою зазнобу. Привыкнет к  щедротам - на шею сядет.
  - Не думаю.
  - Я тоже не думал, - смеётся Иван.
  Зоя уезжала домой, а оттуда в Ростов на зимнюю сессию. Снова нам предстояла разлука на две недели.
   Я снова  занялся философией.  Очередной философ, учение которого я познавал, был материалист Джон Локк. Он выступал против «врождённых идей» Декарта и против его рационализма, противопоставляя ему концепцию эмпиризма. Локк утверждал, что опыт чувств - источник всех человеческих знаний, что в человеческом разуме не содержится ничего такого, чего не было бы прежде в чувственном опыте. В чувствах нам открываются качества вещей, - утверждал Локк. Он разделил эти качества на первичные и вторичные. К первым отнёс качества,  присущие самим вещам: протяжённость, фигура, вес. Ко  вторым: цвет, вкус, запах, которые не принадлежат самим вещам, а являются нашей способностью ощущать вещи.
  Такое разделение дало почву для создания его современником философом Беркли субъективного идеализма. Однако материалист Локк доказывал, что в нас существует мыслящая субстанция, которая в его понимании является духовной, а не материальной, хотя материальность в ней он не исключал. Я мыслю, значит, существую. Наличие мышления доказывает наличие души. Душа - это способность к мышлению. Мышление - суть духовности. Локк не сделал вывода, что способностью мышления обладает определённый вид материи. То есть душой можно назвать мозг, а не что-то иное, идеальное, - размышлял я над философией Локка. Мозг создаёт мышление, то, что понимается духовным. Идея, дух - результат работы мозга, нашей особой высокоразвитой материи. Это уже очевидно и исключает наличие бога, как всевышнего духа. Но это не выгодно тем, кто страхом божьим держит в повиновении непросвещённых людей. Локк придерживался принципа, что человек рождается с чистой, как доска душой (в моём понимании - мозгом). После рождения на ней начинает писать всё познанное своими чувствами, восприятием окружающего мира.
  Вслед за Локком я изучил философию Готфрида Вильгельма Лейбница, который старался повергнуть Локка, доказывая, что человек рождается с душой, на которой уже есть записи божьи. Он придерживался утверждения библейского послания Павла, что закон божий написан в сердцах. В этом отношении я был на стороне Локка: нет врождённых идей, есть познанные идеи других людей и факты жизни. Лейбниц же утверждал, что бог существует, как первичное единство и изначальная простая субстанция мира. Эта простая субстанция мира (бог) сотворила простые духовные субстанции составляющие первооснову всех предметов вселенной, их души. Локк доказывал, что душа (мозг) сотворена не богом, а самой природой. Лейбниц доказывал, что материя не может мыслить, что бог в нее вложил мыслящую духовную субстанцию.
  Философия ценна тем, что она заставляет мыслить над самыми сложными проблемами мироздания. Этим она увлекает. Читая великих философов, я летал на её крыльях в высоком духовном мире, я улетал в далёкое прошлое, общался с гениальными мыслителями. Но, оторвавшись от книг, приходил на службу, и меня окутывала служебная не менее интересная реальность. В полку происходила заметная перестановка кадров.  Из нашего звена убыли  Михаил Пупыкин и Вилен Казначиевский. К нам назначены были Василий Симоненко и Александр Лысяков, тот самый, который Зое наговаривал на меня разные небылицы. Это меня не радовало. Я знал, что у нас с ним не сложится служебная дружба. Работать в коллективе таких двух недругов, как Вышемирский и Лысяков, мне явно не хотелось. Я думал, как мне поступить.
  Начали прибывать лётчики из отпусков. Некоторые, узнав о кадровых перестановках, засуетились, ходили с просьбами к начальству. Я тоже решил  ещё раз  обратиться к  командиру эскадрильи  с просьбой перевести меня в другое звено.
  - Куда же тебя переводить? - вздохнул он глубоко. - В другую эскадрилью я тебя не отдам. В другое звено? Для этого надо кого-то переводить на твоё место. А какие я выдвину основания перед командиром полка?
  - Ведь для службы лучше, когда лётчики звена психологически совместимы, - выдвигал я свои аргументы.
  - Это, конечно, правильно. Я подумаю, - пообещал комэск.
   Вечером идти было некуда.  Зои нет. Пошёл в клуб полка играть в биллиард. Желающих играть было много. Играли «на высадку». Когда я вошёл в биллиардную, там все загудели.
  -  Пришёл главный забойщик!  Теперь пойдёт конвейер быстрее!
  Я занял очередь. Через полчаса мне достался кий. Сразу увеличилось число болельщиков. Всем было интересно меня обыграть. Но никто не мог это сделать. Три--четыре минуты и кий  брал очередной мой противник. Ушёл я лишь тогда, когда обыграл десятого партнёра.

ВХОЖДЕНИЕ В НОВЫЕ МИРЫ

  Освоение самолёта Миг-15 означало для нас  вхождение в новую эпоху развития авиации - эпоху реактивных самолётов. Это стало главной сутью нашей службы и жизни. Нас радовало наше будущее, что мы становимся лётчиками реактивной авиации, а, значит, более высокого уровня владения боевой техникой. Мы гордились своей  перспективой. Перед нами открывались новые возможности в покорении неба, больших скоростей и высот, иных принципов боевого применения. Большие скорости лучше обеспечивали внезапность атак, мощное вооружение самолёта с применением крупнокалиберных пушек и ракет - надёжность поражения целей.  Мы подходили вплотную к скорости полёта равной скорости распространения звука. Появлялась возможность летать в стратосфере. Это ли не современная романтика с широким использованием технического прогресса. Мы будем создавать эту романтику. Появилась новая гордость, что нам доверено освоение реактивного самолёта. Мы будем не только летать на нём, но и обучать курсантов, создавать новый тип лётных кадров, новую современнейшую авиацию. Само освоение реактивного самолёта нам казалось делом героическим, от нас требовались мужество и отвага. Мы были готовы к этому и чрезмерно наполнены мощным зарядом энтузиазма.
  Пришла техническая литература по самолёту Миг-15, и мы засели за её изучение. Познание современного самолёта, реактивного двигателя, нового оборудования и вооружения было настолько увлекательным, что мы, забывали обо всём остальном в жизни. Появились энтузиасты познания нового. Среди них и неуважаемый мною Вышемирский. Он был очень любознательным человеком, дотошно вникал в каждую деталь и радовался, как дитя, познав новое для него. Почти двухметрового роста, с тонким и гибким станом, безалаберный в действиях, но настойчив и целеустремлённый в познании, он бегал азартно от группы к группе, спорил, задавал вопросы:
  - А это что? А это как? Ты знаешь? Расскажи!
  Часто подскакивал ко мне, своему подчинённому, забыв о субординации. Здесь мы были равные. Он мне не учитель. Все мы ученики. В погоне за знаниями он не чурался меня. Пока мы сидели в классах, наша неприязнь друг к другу вроде бы исчезла. Я сблизился в учёбе с Васей Симоненко, человеком весёлым и дружелюбным. Особняком держался Сашка Лысяков. Он был, как и прежде, индивидуалист.
  Возвращался со службы я поздно, заводил патефон, слушал какую-нибудь оперетту или оперу. После музыки садился за философию. За время отсутствия Зои, я дошёл  до  изучения субъективного  идеализма английского философа Джорджа Беркли, который говорил: «Мои доктрины, правильно понятые, сокрушают всю философию Эпикура, Гоббса, Спинозы и им подобных». То есть материалистов. Основной принцип Беркли: «существовать - значит быть воспринимаемым». Он отрицал существование материи. «Бог мне свидетель, что я был и по-прежнему остаюсь абсолютно убеждённым в не существовании материи». Материя - это абстрактное, отвлечённое понятие, пустое слово, - считал он. - Нужно пользоваться только теми понятиями, которые являются знаками, именами воспринимаемых нами вещей, или знаками, связывающими наши ощущения. Беркли утверждал, что мы чувствуем ощущения только в себе. Вещей за пределами наших ощущений не существует. Тем более нечего говорить о материи, которую мы не ощущаем.   
  Материалисты утверждали, что материя является основой всех предметов и явлений окружающего нас мира, а Беркли считал это заблуждением, утверждая, что ни вещи, ни материи, значит, и материального мира не существует. «Мы видим лошадь как таковую, церковь как таковую; это - идея, и ничего более», - говорил он. Идея, по его представлению, это «непосредственный объект мышления». «Нет иной субстанции, кроме духа», - утверждал епископ. Но, убеждая, что источником идей является дух, Беркли запутался. Если дух не ощущаем нами, то, исходя из его философии, он тоже не существует. А дух по Беркли - это бог. Значит сам епископ, противореча своей философии, доказал, что ни духа, ни бога не существует. Желая изгнать из вселенной материю, Беркли помимо своей воли изгнал и дух. Желая спасти бога, он его уничтожил. Цель Беркли - или бог, или материя - провалилась. Он хотел доказать, что мир - это галлюцинации. Но не доказал.
  Ленин в своей книге «Материализм и эмпириокритицизм» очень хорошо критически разобрал философию Беркли и его последователей. А поэт Джордж Байрон о Джордже Беркли писал:
                «Епископ Беркли говорил когда-то
                «Материал - пустой и праздный бред»

    А я добавил к его стихам своё двустишие:
                Беркли тащил весь бред  свой бесновато. 
                Идеализм его нанёс нам страшный вред.
   И всё же Беркли был выдающимся мыслителем. Он, идеалист, но дал толчок материалистам более точно обосновать ряд философских проблем, прежде всего, установить связь ощущения людей с реально существующим материальным миром.
  Таким образом, в то время я познавал одновременно через изучение реактивной техники эпоху будущего, через философию - эпохи прошлые. А через любовь к Зое - новый мир отношений мужчины и женщины. Это был интереснейший период моей жизни -  вхождение в новые  для меня сложные, но  захватывающие миры.
    По моим расчётам Зоя должна была уже приехать, и я пошёл к ней на квартиру. Открыла мне дверь Нина. Она была в халате. Голова вся в бигудях. Увидев меня, она вдруг вспыхнула, как факел. Лицо запылало. Глаза  засияли.
  - Заходи! - торопливо и растерянно пригласила она меня.
  Я  подумал, что Зоя дома и Нина радуется, что возможны с моей стороны угощения конфетами и прочее.
  - Прихорашиваемся? - спросил я как всегда шутливым тоном, проходя в комнату. - На кого вид имеем?
  - Кому понравлюсь! Садись! - металась она по комнате, переставляя стулья, поправляя скатёрки, занавески на окнах, чего я раньше в ней не замечал.
  - А кому бы ты, Нина, хотела понравиться?
  - Хотя бы и тебе! - отрезала она, лукаво и неестественно улыбаясь.
   Она меня смутила и сама зарделась.
  - А Зоя, что, не приехала ещё?
  - Пока нет.
   После этого она ещё более засуетилась как-то неестественно и беспричинно. Я догадался, что её, даму, возбудила та обстановка, в которой мы с ней оказались. Вдвоём в комнате. Ей, потерявшей надежды на замужество, уже познавшей интимные связи с любовниками, был необходим мужчина. И вот он перед нею! Тот, кто ей нравится. Как не поддаться соблазну, добиться своего хотя бы мимолётного счастья! Даже если это чревато соблазном жениха подруги, которой Нина нескрываемо завидовала.
   Быстрым движением она  сорвала с головы  бигуди, стала взбивать волос  - Ты садись! Садись! - настаивала она.
  Встряхнула  головой, и волос её распушился.
  - Хорошо мне с завивкой? - смотрела она на меня лукаво-озорным взглядом, в котором я прочёл  страсть и готовность к интимности.
  Нина напоминала мне кошку, которая ищет ласки. Она присела на стул, потом вскочила, пересела на кровать. Халат её разошёлся внизу, обнажив голые ноги. Она это заметила, но не поправила его, а впилась в меня каким-то ожидающим взглядом, в котором я прочитал вопрос: «Ну, чего ты ждёшь?». Мне стало ясно, что задерживаться в комнате не стоит, надо скорее уйти, чтобы не раздражать дамочку и не дать повода для разных слухов.
  -  Я пошёл! Приедет Зоя, скажи ей, что завтра вечером зайду обязательно.
  - Ты не хочешь со мной посидеть? - произнесла она разочарованно и холодно посмотрела на меня.
  - Что же сидеть без дела! Пойду лучше позанимаюсь.
  - А мне  скучно одной. Мне некуда идти. Побудь со мной хоть полчасика. А то я обижусь! - жалобно запричитала она. Мне стало и жалко её и неприятно от её открытой демонстрации своей похоти.
  - Не обижайся. Нельзя мне задерживаться у тебя, - начал я открытым текстом. - Что люди подумают?
  - Гм... Вот чего ты боишься. Пусть думают.
   - Извини, Нина, - развёл я руками и вышел.
  Соблазнительница, - думал я, понимая её дамский голод и не понимая, как можно идти на такой поступок, чтобы затевать соблазн жениха той, с которой живёшь и называешь «подругой» Что эго? Неумение преодолеть свои похоти? Или желание отбить у «подруги» кавалера? Если второе, то это уже подлость.
   Я и ранее замечал лукавое озорство Нины по отношению ко мне, явные намёки, что я ей нравлюсь, но с этого дня, когда я увидел её злой взгляд вслед, мне, стала ясна опасность с её стороны для наших с Зоей отношений. Я понял, что она может из зависти к Зое пойти на то, чтобы скомпрометировать меня или её в целях разрыва нашего союза. Так делают злые люди. Решил, что никогда в отсутствии Зои не переступлю порог её квартиры.
   Встреча с Зоей была праздником. Мы заглядываем друг другу в глаза, читая в них выражение наших чувств. Слов нет. Только крепкие объятия и поцелуи, от которых Зоя охает и радостно упрекает меня:
  -  Ой-ой! Ты что... С ума сошёл... Задушишь...
  - Задушу! - шипел я страстно и с ещё большим усилием прижимал её к себе.
  Стояла безветренная тихая погода, слабый морозец и высокий снежный покров. Мы вышли на окраину города и остановились. Я расстегнул шинель и привлёк Зою к своему телу, обогревая её. Над нами раскрылся огромный купол безоблачного звёздного неба. Зоя рассказывала о своих впечатлениях и приключениях на зачётной сессии. Она разрумянилась от моих жарких поцелуев. В ночи, достаточно светлой от чистого белого снега, я видел её горящие глаза под крыльями красивых тёмных бровей, тихое шевеление губ, часто раскрывающихся в её особой чарующей улыбке, белизну красивых зубов. А руками крепко прижимал её упругое горячее тело, как свою уже неотъемлемую часть, чутко ощущая каждое малейшее её шевеление, которое волновало мои мужские страсти.
  Наговорившись вдоволь, мы рассматривали звёзды на небе. Чувствуя себя уже лётчиком реактивной авиации и мечтая о новых высотах, я говорю   
  - Ты хотела бы полететь со мной к тем далёким созвездиям, - указывая глазами вверх.
  - А что это за созвездия?
  - Вон то - Андромеда.
  - Какое красивое название...
  - А меня увлекает только красивое, - многозначительно подчеркнул я. - Так полетишь?
  - Полечу, - озорно  улыбается Зоя.
  - А не боишься?
  - С тобой - нет.
  - Правильно.  Со мной не бойся. Меня обходят беды. Я  - счастливый. И ты со мной будешь счастлива. Вот выберу время для свадебного отпуска, и мы поженимся. Сейчас мне не дадут отпуск. У нас горячие дни учёбы.
  Зоя слушала молча. Не задавала никаких вопросов. Но я был убеждён, что она ждала эти счастливые дни и, может быть, не понимала, почему я оттягиваю время. А я действительно надеялся на десятидневный отпуск, который положен офицеру во время его вступления в брак. Желая обнадёжить её, что время нашего бракосочетания не за горами, сказал:
  - Я думаю, что мне удастся выкроить хотя бы дней пять, чтобы решить все наши свадебные дела. Хочется выбрать такое время, чтобы смогли на свадьбу приехать наши мамы.
  Зоя всё так же внимательно слушала, но опять ничего не говорила. А что она могла сказать? Она ждала моего окончательного решения.
  - Ты что молчишь? Ты не готова к свадьбе?
  - Ещё не готова...
  - Чего тебе не хватает. Жених перед тобой.
  - Надо платье сшить, - смущённо говорит она. - Кое-что купить. Приданое надо  готовить до свадьбы.
  - Какое приданое? Ты - моё приданое, а я - твоё. Сыграем свадьбу и потом разберемся, что нам нужно. Присматривай квартиру.
   В тот вечер, придя домой, я поставил пластинку и долго слушал полонез Огинского. Закончится пластинка, я снова её ставлю. Какая чарующая музыка! Мелодичность звуков этого чудесного произведения создавали широкую гармонию чувств, вызывая необычную тягу к жизни, к прекрасному и благородному. Душа моя всегда остро реагировала на всё происходящее в жизни, но особенно чувствительно воспринимала явления, украшающие мир своими красками, звуками, ритмами, свежестью, нежностью. Всю эту гармонию я видел в  моей дорогой невесте. Слушая полонез, представлял её образ, прекрасное лицо, стан, улыбку, чувствовал биение горячего сердца, дыхание доброй души. Вспомнился мой экспромт, написанный ещё в ноябре, после её дня рождения.
                Ты и лицом, и телом хороша.
                В них есть такая  бесовая сила,
                Которая меня серпом скосила.
                Страданьем  надрывалася  душа.
                Готов был пасть к тебе я в ноги.
                Но горд. Мужские чувства строги.
                И я, превозмогая страсть,
                Не позволял себе упасть.
                Если б к ногам твоим припал,
                Не заслужил бы добрых слов.
                В твоих глазах бы слабым стал.
                Утратил бы твою любовь.
                Люблю тебя без заклинаний.
                Сжимаю страсть волей-пружиной.
                Не выдаю своих страданий.
                Мужчина должен быть мужчиной.
  Чтобы получить допуск к полётам на реактивном самолёте, нам надо было пройти строгую лётно-медицинскую комиссию. Кое-кто начал нервничать. Я не видел причин беспокоиться за своё здоровье. Привык, что меня всегда врачи хвалят за хорошее состояние тела и всех его органов. Шёл к врачам среди первых, чтобы быстрее пройти и освободиться от хождений из кабинета в кабинет. Каждый раз, когда выходил от врача, встречали меня товарищи одним и тем же вопросом:
  - Годен?
  - Годен! - отвечал я с восторгом и гордостью.
  Врачи подходили к нашему здоровью строго. Они знали свою ответственность и цену наших жизней определяли более гуманно, чем мы сами, привыкшие на всё опасное смотреть с пренебрежением. У лётчиков, которым приходилось пережить аварию или ещё какой-либо опасный случай, после этого проявлялось даже больше уверенности, что второй раз с ним это  не случится. Они ссылались на теорию вероятности. Но у этой теории есть недостаток. Она не отвечает на вопрос, когда может произойти повторение опасности, через день или через десять лет. Кому-то по этой причине выпадает два-три раза побывать в опасной ситуации, а кому - ни разу за всю лётную жизнь. Это, как говорят, судьба, случай. Одно бесспорно, что выйти из тяжёлой ситуации шансов больше у тех, кто лучше профессионально подготовлен, в том числе, в здоровье, натренированности тела и всех его органов. Поэтому врачи придирчиво осматривали нас.
  - Ушибы головы были?
  - Не было, - отвечаю я, хотя в детстве сколько раз получал по голове, и камнем, и поленом, и коньком.
  Сам же думаю, а что врач предпримет, если я скажу, что были ушибы. Он и без того тщательно прощупывает мой череп. Более длительно нас крутят на вращающемся стуле. Заглядывают в глаза. Тщательнее проверяют цветоощущение, адаптацию зрения, слух, обоняние, реакцию, нервную систему. Это является поводом для юмора лётчиков.
  - Ну,  как, ты унюхал, что там, у врача, в пузырьке? - спрашивает Пархомин.
  - Да у меня знаешь, какой нюх, я по запаху могу отличить пятак от трёшки, а уж десятку от пятёрки за версту отличить могу, - отвечает ему Гацкевич
  - Да, нюх у тебя еврейский.
  - А по звону? - тряхнул я карманом, в котором лежала мелочь.
  - Два пятака, десять копеек и двадцать, - отвечает Гацкевич.
  - Точно! - кричу я и подмигиваю Гацкевичу, и, нащупав монеты,  столько же и достаю.
  - Да, настоящий еврей, - говорит Виль Спектор.
   Кое-кто заваливается на медкомиссии. Начинаются переживания, заботы - куда же переведут служить, если не допустят летать на реактивных самолётах. В другие полки или в транспортную авиацию.
   У Пархомна  непорядки с мошонкой. Ходит от кожника к нервопотологу и обратно. Мы шутим над ним:
  - Вот спишут тебя из-за гнилой мошонки - куда пойдешь работать.
  - Куда. Мужем буду работать... 
   После медкомиссии торопится куда-то.
  - Куда спешишь?
  -  К жене. На процесс.
  - Не пойму тебя, - говорит Жора Тегин. - Счастливый ты человек или несчастный. Забот у тебя много с женой. Я не женюсь. Буду жить  любовником.
  -  А муж - это  тоже любовник, только штатный, - парирует «Вовочка».
  Прибыла из Батайска барокамера. Никто ещё из нас в ней испытание не проходил. Кое- кто нас пугает:
  - Не каждому дано выдержать торричеллиевую пустоту.
  - Знаете, как в барокамере раздувает человека. Ужас!
 Неизвестность всегда пугает.
  - Здоровье - это не только физически крепкое тело, но и крепкий дух. Вот в барокамере проверяют дух, - шутит Гацкевич.
  - А где у тебя находится дух.
  - Пусть только потребуют - сразу выпущу.
  Испытания в барокамере длится более часа.  Нас инструктируют.
  - На обеде горох, фасоль не есть, чтоб не пучило.
  - А как же проверят наш дух? - интересуется Гацкевич.
  В столовой он заказывает официантке.
  - Мотя, две тарелки горохового супа. Я хочу испытать своих партнёров в барокамере.
  - Горохового нет. Запретили сегодня готовить.
  - Тогда фасолевого.
  - И фасолевый - запретили.
  - Гм... Как нас зажала реактивная авиация.
  Только через два часа после обеда наше звено впустили в барокамеру. Вася Симоненко, волнуясь, много шутит и смеётся. Вышемирский посмеивается, но суетится. Саня Лысяков притих. Я стараюсь быть мужественным, но тоже волнение брало. Волнуюсь не от страха перед опасностью, а от боязни - вдруг во мне что-то обнаружится при испытании, что станет причиной отстранения от полетов на реактивных самолётах.
  Нас вновь инструктируют.  Надеваем кислородные маски. Кабину закрывают и герметизируют. Включаются насосы. Зашумели струи воздуха. Полезла стрелка высотомера вверх. Подскочила стрелка вариометра, показывающего скорость «набора высоты», а вернее образования пустоты. Начало ощущаться разряжение воздуха в камере. Но это пока для нас привычно. На Ла-9 до пяти тысяч метров высоты мы летали без масок. А к перепадам атмосферного давления на этих высотах привыкли. Как-то будем чувствовать себя выше  пяти тысяч метров? Следим бдительно за высотой и скоростью подъёма и, чтобы отвлечься, скоротать время, шутим. Команда:
  - Посчитайте пульс и доложите!
  Пульс у меня уже бьёт, как сумасшедший. Не то от ощущения разряженного воздуха, не то от волнения. Считаем пульс и докладываем. Я вспомнил стихи Иоганна Вольфгана Гёте и декламирую:
                Сердце, сердце, что случилось,
                Что смутило жизнь твою?
                Жизнью новой ты забилось,
                Я тебя не узнаю.
   Ребята  смеются:
  - Давай дальше!
  - И громче рассказывай!
  В камере гудит, шумит. Я напрягаю голос.
                Всё прошло, чем ты пылало,
                Что любило и желало,
                Весь покой, любовь к труду –
                Как попало ты в беду?»
  - Го-го-го, - смеётся Эльгельдмар Вышемирский своим особым хохотом. -  С Гёте веселей в этом торричеллиевом гробу! Давай дальше!
  - Дальше я не помню... А-а, вот ещё эти строки помню:
.                «Как бежать, уйти из плена
                Волю, крылья обрести?»
  -  Го-го-го! Вспоминай, вспоминай дальше!
                «Ах, смотрите, ах спасите,
                Вкруг плутовки сам не свой,
                На чудесной, тонкой нити
                Я пляшу еле живой».
   Высота восемь тысяч метров. Делаем площадку на двадцать минут и снова поднимаемся выше. Напряжение нервов нарастает.
  - Ой, пучит! - кричит Вася
  - Освободитесь от газа! Не стесняйтесь! - кричит руководитель.
  - Го-го-го! Ещё вони нам тут не хватало! - шумит Вышемирский. - Я, как командир, запрещаю газоиспускание!
  - Вы же в масках! И вентиляция хорошая! - информирует руководитель.
   Вася освобождается от духа и говорит:
  - Представляете, что было бы, если бы нас накормили гороховым супом.
  Делаем площадку на десяти тысячах метров и снова вверх. Чем выше, тем больше нарастает напряжение. Физиономии наши вздулись. Мы стали губастыми, носатыми. Толще стали пальцы.
  - Это внутреннее клеточное давление нас распирает,  предполагает Вышемирский.
  - Слушайте, а мы не полопаемся? - шучу я.
  - По-моему, во мне уже кровь кипит, - говорит Вася.
  - Она в тебе всегда кипит, - смеюсь я. - А вот у Сашки она всегда замёрзшая. Никак не бурлит.
  Сашка глянул на меня, но ничего не ответил. Сидит весь сосредоточенный, прижимая крепче к лицу кислородную маску. На двенадцати тысячах метров нас выдерживают полчаса. Скучно ожидать в разряжённом воздухе. Время тянется гнетуще долго. Иссяк юмор, так как в масках говорить на высоте трудно. Кислород подаётся под давлением. Лишь раскроешь рот, как в лёгкие с напором прёт струя. Непривычно это для организма.
  - Это что и в полёте так будет? - спрашивает Вышемирский.
  - Не иначе, - предполагаю я.
  - Удовольствия мало.
  - Зато будет гордости много, что ты реактивный лётчик.
  Идём на снижение. Поднимается радостное настроение. Наконец-то! Приходит чувство победы ещё над одним аномальным для жизни явлением. Но испытание нашего организма не закончено. Барокамера шумит, гудит. Давление нарастает, давит на уши. Мы делаем глотательные движения ртом, чтобы способствовать уравниванию внутреннего давления внешнему. Странно, что при пилотировании на самолёте, когда высота и атмосферное давление резко меняются, мы этого не замечаем. А в барокамере это сильно ощущается. Снова скучные площадки на высоте восемь тысяч, потом и пять тысяч метров. В конце резкий спуск - имитация пикирования. Наконец, мы «на земле». Испытание окончено. Выходим и видим взволнованные лица очередных подопытных наших товарищей.
  - Ну, как?
  - Сейчас испытаете.
  - Не стесняйтесь при подъёме выпускать из себя всё, что можно. Но только газовое, а не жидкое и твёрдое.  Прихватите с собой юмор.
  Ещё не приступили к полётам на реактивной авиации, а нас уже начали запугивать шифровками по авариям и катастрофам на Миг-15 и Миг-17. Одной из причин катастроф оказался отказ гидроусилителя, предусмотренного конструкцией для облегчения управления. При отказах гидроусилителя в некоторых моментах лётчики не успевают его отключить, и происходят аварии, даже катастрофы. Изучение причин лётных происшествий было одной из важнейших задач лётчиков. Но это не все понимали. Спит на занятиях Эдик.
  - Ты что спишь? - толкаю его.
  - Сон - лучшее состояние души, - ворчит он.
  - Смотри, чтоб это состояние не обошлось тебе потом боком.
  - Я верю, что все невзгоды обойдут меня стороной.
  Эта вера была присуща большинству из нас. Мы были оптимисты. А Эдик был весёлым и счастливым человеком. Но придёт время и ему счастье изменит. Изучили все случаи в ВВС отказа гидроусилителей на самолётах, ошибки лётчиков и порядок правильных действий при этом. Сдали зачёты специально по этой теме, и тут же приступили к зачётам по конструкции и эксплуатации Миг-15 и Ути-Миг-15 Я сдал на отлично - самолёты Миг-15 и УтиМиг-15, двигатель ВК-1, спецоборудование, радиосвязь. Но на Инструкции по эксплуатации и технике пилотирования срезался. Получил - хорошо. Это меня огорчило. Не дело летать на таком сложном самолёте с недостаточными знаниями. Не для инструктора такая оценка. Начал снова изучать инструкцию, чтобы пересдать зачёт.
 - Что ты над инструкцией склонился? Ты же сдал уже зачёт, - спрашивает меня Симоненко.
  На это я ему ответил давно написанным мною стихотворением:
                Мы не из тех, которые тянутся.
                Мы боремся, бьёмся, мы ищем и строим.
                Такие как мы за бортом не останутся.
                Когда есть преграды, мы силы утроим.
  - Ишь ты!
                Мы не из тех, которые греются
                В уютных местечках, не у костров.
                Мы те, на которых страна вся надеется.
                Каждый из нас - на дерзанье готов.
  - Ты характером спокоен, а в деле такой энергичный, внимательно всматривается в меня Василий.
  - Сталин сказал, что великая энергия рождается лишь для великой цели, - отвечаю я с улыбкой.
  После занятий мы шли с ним в университет марксизма-ленинизма.
  - Ты не изучаешь, а прямо грызёшь марксизм, - говорит он мне.
  - И ты грызи. Дорога истории ведёт к коммунизму. Нам надо быть на этой дороге профессионалами не только в лётном деле, но и в политике.
  - Ишь ты, - смеялся он.
  Я любил весёлых людей и чувствовал, что этот человек станет моим надёжным товарищем по службе, хотя в моральном отношении мы были несколько разные. Я заметил, что Вася легкомысленно относится к  женщинам, любви, увлечениям, ко всему тому серьёзному, что может при легкомыслии сломать человеку жизнь, в том числе, ему самому.
  - Ты, Вася, бабник... Это  нехорошо.
  - Очень даже хорошо. Это, конечно, порок. Но это мой любимый порок, -  хохотал он.
  - В любви, как и в полётах нельзя быть легкомысленным. Одна ошибка может привести к катастрофе!
  Так оно потом и случится. Весёлый Вася попадёт в беду на почве эротической небрежности.
  - А ты с Зоей уже живёшь? - спрашивает он меня.
- Нет. Пока только ухаживаю. В наших отношениях доминируют духовная связь и традиции чести.
- Надо же. Ты влюблён в неё, потому и хранишь её честь, а у меня пока нет такой любви. Впрочем - влюблённость тоже ловушка. Влюбишься крепко, а пройдёт время и поймёшь, что не ту полюбил. Вот тогда будет настоящая катастрофа.
  Я не верил в возможность катастрофы моей любви. После занятий в университете встретил Зою. Стояли на свидании. Её глаза горели любовью. И у меня родились стихи:
                Какая прелесть взгляд влюблённый!
                В нём лишь одно всегда ловлю  -
                Ответ желанный, вдохновлённый:
                «Люблю! Люблю! Люблю! Люблю!»
                Сто тысяч искр слилось в привете,
                Столько надежд! Столько желаний!
                Избыток чувств в сиянье света
                И сотни добрых обещаний.
                Как будто новый мир изведан.
                Лучится зримой чистотой.
                Как он ласкающ и как предан,
                Наполнен нежной теплотой.
                Как сохранить ту прелесть взгляда,
                Всё в нём возникшее спасти,
                Чтобы душевная отрада
                Могла бы век в лучах цвести?

ЧУДО НАД ГОРОДОМ 

  В обеденный перерыв я ходил в город на почту. Возвращаясь оттуда, услышал в небе над головой необычный мощный шипящий звук, непохожий на гул наших винтомоторных самолётов. Взглянул вверх и увидел пронесшийся надо мной реактивный стреловидной формы серебристый самолёт. Кабина лётчика на самом носу, консоли крыла под 35 градусов отклонены назад. Стабилизатор в хвосте тоже стреловидный. Он поднят высоко над фюзеляжем. А главное, на тупом носу не было привычного вращающегося винта мотора.
  Самолёт стремительно пролетел над городом, резко взмыл горкой и ушёл высоко в небо. Потом развернулся вправо, снизился метров на триста, сделал демонстрационный круг над аэродромом и начал заход на посадку.
- Что это за чудо! - послышался возглас какого-то мужчины. - Вроде самолёт, а без пропеллера!
  Я сразу понял, что это Миг-15, на котором прилетел майор Ягупов. Он уезжал на переучивание. Самолёт планировал надо мной, выпустив шасси и большие посадочные щитки. Он казался необычным чудовищем в сравнении с Ла-9. Скорость его на планировании была значительно большей, чем на Ла-9. Я сопровождал его взглядом, пока он не скрылся за зданиями авиагородка.
  Мне хотелось бежать к самолёту, и я ускорил шаг. Через несколько минут был уже на аэродроме. Там толпа лётчиков и механиков окружила самолёт и рассматривала его, как некое чудо. Поочерёдно заглядывали в кабину. Толпились то перед передним хорошо обтекаемым соплом с двумя заборниками воздуха, то у заднего сопла, заглядывая на турбину, откуда при работающем двигателе должна выходить огненная струя огромной силы.
  - Как вы будете на такой трубе летать? - удивляется начпрод Левант.
  - Да у нас лётчики такие, что могут на чём угодно летать, хоть на трубе, хоть на сковороде, -  говорит ему инженер Жалов.
  - Ну, а как же он летает без винта? - не унимался Левант.
  - Наши лётчики, как видишь, могут и без винта летать.
  Наконец-то у нас появился долгожданный «живой» реактивный самолёт, на котором мы можем проходить тренировочные занятия. Лётчики, теоретически познавшие уже конструкцию Миг-15, разглядывали «живое» его тело и с видом знатоков рассказывали штабным и тыловым офицерам о его данных. Я полез в кабину.
  - Осторожнее! Осторожнее! - предупреждает меня техник и старается опекать каждое моё движение. -  Тут катапульта!  Сдвинете случайно рычаг, и вас она выбросит из кабины метров на двадцать вверх.
  Действительно опасно поспешно садиться в стреляющее кресло. Чувствуешь себя живым снарядом. Я рассматриваю красные рычаги для приведения в действие катапульты, боюсь тронуть их. Но усаживаюсь и начинаю рассматривать кабину, примеряться насколько удобно в ней сидеть, какой обзор. Кабина просторнее, чем на Ла-9. В два раза больше всяких приборов, рычагов, кнопок. Мощное сидение-катапульта. Но непривычно, что весь корпус самолёта сзади лётчика. На Ла-9 из кабины видишь почти весь самолёт, впереди - огромный его лоб, с боков - консоли крыла. Там сидишь, словно на крыле, чувствуя под собой надёжную опору. А тут не видишь самолёт, в котором ты сидишь. Это даже психологически трудно воспринимать. Крыло, главная опора в воздухе, где-то  сзади, а не  под  тобой.
Я долго наслаждался новизной техники.
  - Вылезай уже! - кричали лётчики. - Всем хочется посидеть.
  Мы радовались, что начнём скоро летать на этом необычном самолёте. На Ягупова, освоившего Миг-15, все смотрели, как на героя нашего времени. Расспрашивали его об ощущениях в полете, о сложностях на взлёте и посадке, при пилотаже.
  На следующий день мы зачарованно слушали в классе рассказ Ягупова об особенностях полёта на реактивном самолёте. А их было много. На взлёте надо нос самолёта поднимать, а не опускать, как на винтомоторных самолётах. На посадке - сажать не на три точки, как Ла-9, а на два основных колеса, с последующим опусканием носа после погашения скорости.
  - Всё наоборот, - ворчали лётчики.
  - Да, к этому надо привыкать, - говорил Ягупов. - Но вы, лётчики, - люди сообразительные и эти навыки быстро освоите.
  Вскоре на аэродроме уже образовался целый ряд реактивных истребителей, и мы приступили к проведению на них наземной подготовки, практических тренировок работы с арматурой в кабине. Знание кабины - одна из важнейших задач лётчиков. В полёте время очень скоротечно, долго думать нельзя, и лётчик должен мгновенно находить тот прибор, рычаг, кнопку, которыми надо привести в действие или изменить режим работы двигателя, систем самолёта. Мы негласно соревновались между собой на лучшее знание приборов, их показаний на разных режимах. Я в этом деле преуспевал благодаря хорошей памяти и развитого логического мышления. Дотошным в знании кабины был Вышемирский. Мы с ним оказались в роли главных консультантов по кабине, да и по всему самолёту.
  В городе, после того, как люди увидели необычные самолёты без пропеллеров, прошёл переполох. Многие удивлялись появлению необычных самолётов, приходили к аэродрому и с любопытством наблюдали издали новое чудо авиатехники. Мимо аэродрома проходили железная и шоссейная дороги. Пассажиры поездов бросались к окнам,  чтобы поглазеть на Миг-15.  На  дорогах останавливались машины.
  К активному и настойчивому изучению самолёта Миг-15 побуждало не только наше желание на нём летать, но и та международная обстановка, военное напряжение, которое нарастало. Дуайт Эйзенхауэр вступил в должность президента США. Миф о нём, как миротворце, рассыпался ещё в ходе предвыборной кампании. Было ясно, что он станет продолжать реакционную политику Трумэна. Не случайно Трумэн ещё в 1948 году хотел видеть его своим преемником. Новый президент не мог изменить устремлений господствующих кругов в США. Он был их ставленником и слугой, что доказал всей своей предыдущей деятельностью.
   Наращивали свой агрессивный курс и империалистические страны Европы. Оснащались современным вооружением войска НАТО. В ФРГ был принят закон о распространении её правовых актов на Западный Берлин. Мир развивался по глобальной геополитической модели, предсказанной Хэлфортом Маккиндером, что первым «мировым островом» является Евразия, то есть СССР, а вторым - североатлантический регион, то есть США плюс Западная Европа. Такая модель не устраивала США и страны НАТО. Они всё более разжигали «холодную войну» между этими «мировыми островами», стараясь поменять их роли. Поздно или рано «холодная война» могла перерасти в «горячую».
 Мы всё ещё не верили в скорую большую войну. Она была нелогична и невозможна в той обстановке, являлась не под силу даже воинственным американцам, жаждущим взять на себя роль мирового жандарма. Слишком свежа была память народов о колоссальных жертвах и потерях всех стран во Второй мировой войне, в том числе и в памяти американцев. Но мы не исключали, что нам придётся участвовать, выполняя интернациональную роль  в войнах дружественных нам народов против их поработителей. Ведь национально - освободительные движения разворачивались всё активнее на всех континентах. Все народы, жаждущие свободы и независимости, смотрели на СССР, как на своего надёжного союзника. Все они ждали от него помощи в борьбе с угнетателями.
  В США были уже созданы специальные войска для выполнения роли ударной силы американского империализма за пределами своей страны. Они предназначались для боевых действий в районах национально-освободительных движений. В эти войска подбирали профессиональных убийц, террористов, головорезов. Они носили «зелёные береты», и их неблаговидная служба высоко оплачивалась. Для них убийство было прибыльной профессией. Корея стала полигоном испытания этих войск. Воевать в Корее становилось всё сложнее. Американцы набирали боевой опыт. С нашей стороны для помощи корейским авиаторам посылали наиболее подготовленных лётчиков с боевым опытом. Брали главным образом из ПВО для осуществления перехватов американских самолётов. Нам, училищным лётчикам, по этому принципу отбора пока не светило попасть в Корею. В то же время, переучивание на Миг-15 повышало наши возможности, так как Миг-15 был основным истребителем, воюющим в Корее. По тому времени это был самолёт созданный по последним достижениям науки и техники. Его скорость достигала 1125 км/час, потолок - 14 тысяч метров. Тяга турбореактивного двигателя ВК-1 составляла 2700 кг. Он имел три пушки: одна - калибра 37 мм и две - 23 мм. Поступали уже на его вооружение ракеты типа «воздух-воздух».
   На реактивную авиацию было много надежд у лётчиков. Но у авиаконструкторов оказались какие-то свои проблемы. В газете «Известия» появилась статья авиаконструктора А. С. Яковлева о вреде реактивной техники. Это внесло некоторое замешательство в рядах авиаторов. Было непонятно появление этой статьи. Нашлись пессимисты, критики реактивной авиации и среди наших лётчиков, главным образом, старших возрастов, кому уже было не под силу или не хотелось осваивать более сложную технику.
  В нашей эскадрилье я таких пессимистов не замечал. Мы уже были одержимы переучиванием. Нам объявили приказ о допуске к полётам на самолётах Миг-15 и УтиМиг-15. Это был радостный день, своеобразный праздник.
  Прежде чем приступить к полётам, нас ожидала ещё одна очередная непривычная для лётчиков задача - освоить практику катапультирования с самолёта Миг-15. На аэродроме появилось необычное сооружение, что-то вроде рельсовой балки, поднятой вверх под углом 75-80 градусов. На ней укреплено самолётное кресло. Это и была наземная катапульта для тренировок лётчиков. Привели нас к ней на практическое занятие. Объяснили порядок проведения тренировок, меры безопасности.
  - Ну, а сейчас мы будем вами стрелять, - шутит начальник парашютно-десантной службы Воробьёв. - Кто желает первым?
  - Вы - инструктор. С вас и начинать надо, - высказываю я мысль.
  - Правильно, - соглашается Воробьёв, и шутит. - Первым пойдёт парашютоукладчик старшина Миронов.
 - Может, не с человека начнём, а закинем сначала мешок с песком, - предлагаю я гуманный вариант.
  - Не бойтесь! Катапульта уже испытана неоднократно.
  - Мы не боимся, но всё же лучше начать с мешка, чтобы мы все воочию убедились, куда нас закинет эта пушка, - требуют лётчики.
  Начальник ПДС сдался. Уложили мешок. Заложили пиропатрон. Выстрел. Девяностокилограммовый груз улетел вверх по рельсам метров на пять и завис на специальных замках. Спустили его лебёдкой.
  - Кто следующий?
  - Давайте по списку, - предлагает кто-то.
  - Ну, может, добровольцы найдутся. Лучше начинать со смелых. Все мнутся. Я решил проявить героизм. Первому всегда слава. Но я не ради славы, а ради того, чтобы не ждать лишнее время.
  - Я попробую! - выкрикиваю и выхожу вперед.
  Одеваю парашют. Сажусь в кресло. Как положено по инструкции затягиваю покрепче ремни, застёгиваю наглухо шлемофон, натягиваю лётные очки на глаза. Кладу руки на поручни. Жду. Под кресло мне вставляют пиропатрон на 8 крат перегрузки.
  - К катапультированию готов? - спрашивает руководитель.
  Согласно инструкции принимаю позу для катапультирования. Выправляю ровно позвоночник. Сосредотачиваю тело, напрягаю мышцы, закрываю плотно рот. Так надо при реальном катапультировании в полёте, чтобы сильная встречная воздушная струя не порвала рот. Докладываю:
  -  Готов!
  - Пошёл! - команда.
    Нажимаю рычаг приведения катапульты в действие. Слышу как не резко, но энергично давит меня под таз мощная сила. Выстрел! И я лечу вверх, как из пушки на Луну. Сильная давящая нагрузка на позвоночник, таз, всё тело. Вверху останавливаюсь. Щелчок замка. И я завис на высоте..
  - Ура! - кричат снизу.
  - Чего орёте? - удивляется начальник ПДС.
  - Как же! Событие! Первый лётчик полка катапультировался!
   Меня спускают лебёдкой, как героя. Ничего не скажешь. Приятно быть первооткрывателем.
  - Ну, как? - спрашивают друзья 
  - Ничего страшного, - говорю я, улыбаясь.
  Действительно, ничего страшного и опасного.
  На следующий день та же процедура, но с пиропатроном в 12 крат. Это уже неизвестность. И снова некоторое волнение. Новизна! На этот раз меня уже оттесняют от права быть первым. Нашлись другие добровольцы пожать славу. Лавры захватил Пархомин. Я катапультируюсь где-то в конце. После выстрела, оказавшись на высоте, моё кресло не долетает чуть  до очередного замка и падает на замок ниже сантиметров на тридцать. При зацепке удар произошёл с такой силой, что я ощутил резкую боль в позвоночнике. Даже дыхание забило. Вот это да! Перегрузка при этом ударе мне показалась значительно выше, чем при самом катапультировании. Это действительно так. Резкая остановка без амортизации создаёт большой и опасный удар. Все заметили моё перекошенное от боли лицо.
  - Что такое? - спрашивает Воробьёв.
  - Неудачно я приземлился, - хочу шутить, а от боли в позвоночнике с трудом вдыхаю воздух.
  - Вот чёрт! - сокрушается начальник ПДС. - Верхний замок не захватил кресло! А ты рано расслабился в верхней точке, не дождался зацепления... Товарищи! - обращается он ко всем - Учтите это! Не расслабляйтесь до полного зацепления кресла!
  - Нехорошая конструкция, - думаю я и предлагаю рационализацию. - Надо замки гуще поставить.
  - Это правильно, - соглашается Воробьёв. - Пошлём в конструкторское бюро твоё предложение.
  Ухожу с занятий с неприятной болью, испортившей мне настроение. Я понимаю, что с моим позвоночником не всё в порядке. Вспомнилось, как меня ещё в детстве перегнули при игре в «малую кучу» и навалились человек десять на моё неловко согнутое тело. Что-то хрустнуло тогда в позвоночнике и так же, как сейчас, забило дыхание. Потом это повторилось в колхозе при подъёме тяжёлого мешка. Однажды случилось в воздухе на пилотаже при перегрузке. Но каждый раз боль со временем проходила, и я забывал об этой слабости в моём здоровье. Пройдёт и сейчас, - подумал я. Но беспокойство осталось - вдруг мой позвоночник не станет выдерживать перегрузки при пилотаже на Мир-15..
  Не знаю, посылали ли куда моё рациональное предложение по усовершенствованию катапульты, но в полку на этом тренажёре мы тренировались ещё несколько лет. Каждый раз я опасался, не повторится ли подобное с моим позвоночником. Но всё обходилось благополучно. Такого грубого «приземления» более не случалось.
    Закончив теоретическую подготовку и наземные тренировки, мы ждали погоды и готовности аэродрома для полётов на Миг-15. В эти дни в стране начались волнующие события. Газета «Правда» сообщила об аресте ряда кремлёвских врачей, уличённых во вредительстве и покушении на жизнь видных руководителей партии и правительства. Все газеты страны наперебой начали писать о раскрытии «банды» врачей-вредителей, «убийц» и «шпионов» из кремлёвской больницы. Их обвиняли в том, что они залечили до смерти видных политических деятелей, членов политбюро ЦК компартии А. А. Жданова, А. С. Щербакова и готовили ещё большие злодеяния. Среди врачей-убийц называли известного профессора Виноградова, начальника лечебно-санаторного управления Кремля Егорова, других докторов медицинских наук, академиков, среди них Вовена, Когана, Фельдмана. По данным прессы раскрыла эту «банду» врач кремлёвской больницы Лидия Тимощук.
   Это всколыхнуло всё население, вызвало общественное возмущение и гнев. По стране прокатились митинги, проводились собрания с принятием резолюций, обращений к власти - строго наказать преступников. В газетах публиковались возмущённые письма  граждан, требующих сурового ответа на действия «врачей-убийц». Состоялось и у нас по этому поводу полковое собрание личного состава. Все ораторы выступала гневно.
  - Евреи - понятно! - говорил замполит полка Мешков. - Все эти Коганы, Фельдманы, Вовены были и остаются троцкистами. Как могли их допустить в кремлёвскую больницу, к лечению наших  выдающихся  деятелей?
  - Вы подумайте только, - кричал другой возмущённый оратор. - Даже профессор Виноградов, который считался выдающимся терапевтом, блестящим диагностиком, оказался скрытым врагом советской власти. А ведь он наблюдал за здоровьем товарища Сталина.
  - Чего же этим евреям не хватало. Им дали высокие звания, награды, блага! А они, что делают! - возмущался очередной выступающий.
  - Они находились под влиянием сионизма, - говорил преподаватель теории полёта подполковник Кричевер, еврей по национальности. - Из пут этой организации евреям трудно выбраться. Она заставляет их работать на себя...
  В общем, клеймили евреев.
  - Почему только евреев? - шепчет мне, сидящий по соседству, Спектор. - Ведь среди них есть и русские фамилии... Виноградов, Егоров...
  Я пожал плечами. Ему ответил за меня сосед слева - Артёмов:
  - Эти русские тоже евреи, только скрытые.
  А я думал о связи между делом этих врачей и недавно разорванными дипломатическими отношениями СССР с Израилем, подпавшим под влияние США и развернувшим политическую кампанию против СССР. Правящие круги США старались примирить после войны две непримиримые «избранные нации» - евреев и немцев, чтобы использовать и тех и других в своих интересах против СССР. Недаром несколько месяцев назад, под давлением США, ФРГ обязалась выплатить в течение 12-14 лет Израилю и лицам еврейской национальности свыше 822 миллионов долларов в качестве возмещения ущерба, причинённого нацистами. Эти суммы шли не столько на возмещение ущерба, сколько на подкуп людей еврейской национальности через сионистские организации. В Европе уже начали своё вещание на страны союзные с СССР радиостанции, созданные ЦРУ. В их штатах активно использовались люди еврейской национальности, в том числе выходцы из СССР.
  Кремль, видимо, опасаясь проникновения сионистских диверсантов ЦРУ в высшие эшелоны власти СССР и в сферу их обслуживания, решил очиститься от этой опасной на текущий момент нации, через которую активно действует сионизм, вставший на службу США. Потому дело кремлёвских врачей превратилось в острый еврейский вопрос, который захватил внимание не только всего советского общества, но и общественность зарубежных стран.
  Сознательные люди понимали, что волна идёт не против евреев, как нации, а против сионизма и еврейского национализма, поставленных Израилем на службу США, империалистических интересов Запада, в которых Израиль, используя огромный мировой сионистский капитал, хотел играть заметную роль. Однако некоторые люди, кто не умышленно, а кто и с умыслом, используя политически не просвещённую часть населения, раздували, именно, антиеврейскую, а не антисионистскую кампанию, чтобы нарушить стабильность советского общества, подорвать узы интернационализма, солидарности трудящихся.
  Раньше я как-то не замечал наших полковых евреев. Ничем они особенно не отличались от других национальностей, служивших в полку. А в своей хитрости уступали даже некоторым украинцам и русским. Не замечал я и еврейской сплочённости среди них. Это были разные по характеру люди. Каждый из них жил сам по себе. У общительного и весёлого Гацкевича все были друзьями. Круг друзей Буяновского был узким. Спектор не особенно сближался в дружбе с кем-либо. Кричевер был доступен, но ни с кем не имел тесной дружбы. Нам казалось, что наши обрусевшие евреи уже давно не евреи. Их национальность выдавала только ярко выраженная внешность лица, присущая евреям.
  После пережитой тяжёлой войны, той большой помощи, которую оказывал СССР по спасению евреев от оккупации немцев, массовой их эвакуации не только со своей территории, но и с территорий других дружественных нам стран, мы очень возмущались злодеяниями неблагодарных еврейских врачей. Однако их дело нам казалось досадной мелочью в нашем обществе в сравнении со злодеяниями в довоенный период троцкистов, бухаринцев, предательством в ходе войны власовцев, действиями националистов в Прибалтике, на Украине, в Крыму, на Кавказе. Мы привыкли к решительным действиям советской власти ко всяким враждебным проявлениям в стране. Никто не подвергал сомнению виновности кремлёвских врачей. Лишь наши полковые евреи, за исключением Гацкевича, приуныли, видимо ожидали, что последствия этой кампании могут сказаться на их военной карьере.
   Стояла плохая погода. По вечерам я приходил к Зое, и мы искали радости в эти ненастные дни. Ходили в кино. Посмотрели прекрасные фильмы: «Учитель танцев», «Майская ночь, или утопленница», замечательную комедию «Свадьба с приданым». Постоянные встречи с Зоей вдохновляли меня на сочинение стихов о любви. Иду на свидание - сочиняю, со свидания - сочиняю. Лягу спать, а в голову лезут стихи. Проснусь, а они меня уже подстерегают. Я сочинял их скоротечно и запоминал, так как записывать было некогда. В памяти моей они сидели крепко.
  Однажды пришёл домой. Лёг читать в журнале «Новый мир» очерк Валентина Овечкина «Районные будни», в котором автор критиковал сельских бюрократических начальников. За окном шумел ветер, по стеклам били хлопья снега, лютовала зима. Где-то выл пёс. Пошли тоскливые мысли, которые я записал в таком скучном мотиве:
                Всё лютует зима Вьюга, холод, метель.
                Нет уюта,  тепла. Воет пёс во дворе.
                Холодна и душа. Холодна и постель.
                Только греет мечта по весенней поре.
                Когда солнце в окно. Заиграют лучи.
                Запоют вдруг скворцы, душу грея.
                И навстречу реке побегут все ручьи.
                А я, встретив тебя, онемею
                Молча буду смотреть на сияние глаз.
                Ждать любви, твоих чувств не нарушив.
                Пусть весенний порыв скажет слово о нас.
                Отогреет замёрзшие души.
  Пришёл Лёша, и мы, два влюблённых холостяка, исповедались друг перед другом о своих чувствах.
  - Влюбляюсь в Зою всё больше и больше, - откровенничаю я. - Видимо, глубина чувств людей безмерна.
  - Я тоже всё больше влюбляюсь в Валю, - вздыхает Лёша - Знаешь, это возраст. Нам уже скоро по 25 лет. Нам нужны жёны. Жениться надо.
  - Я давно собираюсь. Но вот никак не выберу время для свадьбы.
  - Жениться надо в период отпуска. И свадьбу можно сыграть по настоящему, и свадебное путешествие совершить! Навестить родных и своих и невесты.
  - Это, конечно, так. Но отпуск нам теперь не скоро светит.
  В предпоследний день января мы с Зоей вынуждены были бродить по городу. Кино в клубе не было. Нина с кем-то сидела дома. Нам ничего не оставалось, как свиданьичать на ветру. Благо я надел меховую куртку. Прятал под неё Зою. Нам было тепло и уютно, несмотря на то, что рядом завывал холодный ветер. В этот вечер сложились такие стихи:
                Холод. Над городом тучи.
                Как неприветлив январь.
                Я ж называл тебя «лучшей»
                В эту тоскливую хмарь.
                Вьюга кружит, как кокетка,
                А ты от встречи со мной,
                Словно согретая ветка
                Вся  наполнялась весной.
                Я говорил тебе шутки.
                Бровью касался брови.
                Эти златые минутки
                Множили силу любви.

ПОЛЁТЫ НА СТРЕЛЕ

    Установилась погода. Наш регион накрыл антициклон с ясным голубым небом, сияющим солнцем. Засуетился полк. Ускоренно была расчищена взлётно-посадочная полоса. Она оказалась между двумя снежными валами и выглядела как корыто с белыми боками и чёрным дном открытого и замерзшего грунта. Программу практического переучивания на Миг-15 начал руксостав полка и эскадрилий, а рядовые лётчики пока с интересом наблюдали за их полётами и завидовали тем, кто познаёт новые скорости и высоты.
  Несколько человек из нас отобрали для перегонки снятых с вооружения полка самолётов Ла-9 из Зернограда в Батайск. Мы готовились к выполнению этой задачи. Надо было получить контрольный полёт для проверки посадки на снежный покров. Я такой полёт выполнил с заместителем командира эскадрильи капитаном Козловым. Посадка УЛа-9 на узкую взлётно-посадочную полосу с двухметровыми сугробами слева и справа была опасной. Самолёт строгий на пробеге, а на грунте встречаются ледяные островки. Чуть моргнёшь и окажешься в сугробе. Могут быть неприятные последствия. Козлов при заходе на посадку нервничал:
  - Будь внимателен! Особенно на пробеге!
   Да, сажать на снежный покров сложнее. Снег блестит и трудно определить высоту до земли. Поэтому его предусмотрительно присыпали соломой, но ветер её почти раздул. Я, несмотря на длительный перерыв в полётах, не потерял навыки управления Ула-9, произвёл посадку и выдержал направление хорошо. Козлов дал разрешение на полёты в зимних условиях.
  Ежедневно ожидали разрешение на перелёт, но Батайск не принимал из-за негодности у них полосы. Приходилось изо дня в день дежурить на аэродроме до вечера. А вечером, замаявшись в дежурстве, я охотно шёл на свидание к Зое
  В эти дни, как обычно, в холодное время, мы ходили в кино. Посмотрели фильмы «Застава в горах», «Школа злословия», а затем фильм В. И. Пудовкина «Возвращение Василия Бортникова». В фильме играла Нонна Мордюкова, моя землячка из Ейска, которая ранее играла роль Ульяны Громовой в кино «Молодая гвардия». Я гордился тем, что моя малая родина дала стране такую талантливую актрису.
  Вдруг нам, готовившимся к перелёту, приказали прибыть на предварительную подготовку для полётов на Миг-15. Я аж подскочил от радости. Прошли предварительную подготовку, тренировку на самолёте. На следующий день утром, взвалив на плечи свои парашюты, мы весёлые бодро и гордо шли на аэродром. На стоянке сели в свои самолеты. Тягачами нас отбуксировали на стартовую стоянку. Было непривычно тянуться за тягачом, когда в руках мощь реактивного двигателя. Меня удивляло то, что технический прогресс вносил не облегчение в организацию полётов, а усложнял её. Казалось, всё должно быть наоборот. Но нас буксировали с целью экономии горючего, а также, чтобы при рулении с работающим двигателем сопло не засосало посторонние предметы, а сильной струёй - не испортить грунт аэродрома.
  Отстояли нетерпеливо полчаса на предполётной подготовке. Последние указания дал командир, затем руководитель полётов о порядке вылетов, и мы разошлись по самолётам. У меня ознакомительный полёт в зону и по кругу на УтиМиг-15. Впервые принимаю самолёт не от механика, а от офицера-техника. Реактивная авиация потребовала более квалифицированных специалистов её обслуживания. Осматриваю по маршруту слева направо все детали самолёта. Проверяю, сняты ли заглушки с входного и выходного сопел, струпцины с рулей и элеронов. Расписываюсь в книге приёма.
    И вот я в просторной кабине. Сзади в роли инструктора летит командир эскадрильи Лобанов. Включаю необходимые тумблеры. Зашевелились многочисленные стрелки приборов, засверкали светлые, красные, зелёные лампочки. Запускаю двигатель. Техник стоит на стремянке и внимательно контролирует мои действия. Таков порядок. Зашумела, завизжала турбина. Техник помогает мне закрыть огромной величины фонарь. Герметизирую кабину. Становится тихо. Глухо шумит турбина двигателя.
  Проверяю двигатель на больших оборотах. В кабину хлынул горячий воздух. Прикрыл подачу воздуха. Оставил тёплый. Благодать! Не то, что на Ла-9. Проверяю работу двигателя по показаниям приборов. Всё в норме. Техник убирает колодки. По радио запрашиваю у руководителя полётов разрешение на выруливание, а поднятием  руки - у техника.
  Выруливаю на взлётную полосу. Снова запрос. Разрешение есть. Зажимаю тормоза и вывожу двигатель на полные обороты. Самолет нервно дрожит, как беговая лошадь на старте. Отпускаю тормоза. Почувствовав волю своей огромной мощи, УтиМиг-15 устремляется вперёд с таким резким ускорением, что меня вжимает в спинку сидения. Это ощущение отвлекает от управления. Но лётчику не позволительно отвлекаться в любых условиях. Я преодолеваю это ощущение и внимательно слежу за разбегом. Самолёт по направлению бежит устойчиво. Голос инструктора:
  -  Следим за скоростью!
  Пилотирует он. Я знакомлюсь с техникой пилотирования, держась за управление, чтобы ощутить всё новое для меня.
  - Вот скорость 180... Плавно поднимаем  нос.
   Самолёт с чуть поднятым носом мчится по грунту, словно трамвай, стуча колёсами на малейших неровностях, с резкими боковыми колебаниями всего корпуса. Всё быстрее убегает земля под колёса. Мелькают слева и справа сугробы. Моё тело, хотя и крепко привязано, но болтается в сидении. Меня удивляет такая тряска.  Вдруг все резкие колебания мгновенно прекращаются. Лишь грохочут,  вызывая  дрожь самолёта, раскрутившиеся  колёса.
  -  Оторвались! -  голос Лобанова.
  Я и сам чувствую, что самолёт отделился от земли. Не курсант же начинающий летать. Смотрю на скорость - 220 км/час. Самолёт, словно оказался в перине, плывёт над землёй, всё быстрее увеличивая скорость... 230, 240, 250...
- Переводим в набор! - говорит комэск.
  Ручка управления пошла по его воле на себя, а земля - под самолёт, быстро удаляясь от него.
 - Убирай шасси!
  Я перевожу рычаг на передней панели справа - вверх. Щелчки. Тухнут зелёные лампочки. Два удара по крылу. Это колеса шасси вошли в свои ячейки. Загорелись три красных лампочки. В кабине стало тихо. Лишь турбина глухо шумит. Мы стрелой уходим ввысь. Здорово, чёрт возьми! Вот это самолёт! Вот это мощь!
   Несколько минут, и мы уже в зоне на высоте 4 тысячи метров. Какой замечательный обзор! Вроде сидишь в небе на каком-то маленьком клочке, как бог, обозревая всю Вселенную. Прекрасная конструкция! Спасибо тебе, выдающийся конструктор Артём Иванович Микоян. Только управление с бустером непривычно лёгкое. Оно не даёт возможности так чувствовать самолёт, как при обычном управлении. Да ещё непривычно, что крыла нет под тобой. Сидишь словно над бездной.
   Погода выдалась прекрасная. Видимость такая, что взор уходит в бесконечность пространства. Я осматриваю местность, зимний пейзаж, далеко внизу оставшейся земли. Потом оглядываюсь. Хочется видеть, как выглядит самолёт-стрела в небе. Серебристые его крылья уходят от кабины под углом назад. А чтобы увидеть хвост, надо развернуть шею на 180 градусов. Глянул. Увидел высокий киль и на нём - стреловидный стабилизатор.
  - Выполняем вираж, - говорит инструктор, и моё внимание сосредотачивается на особенностях пилотирования самолёта.  Делаем виражи, потом пикирования, горки, боевые развороты. Затем два комплекса (переворот, петля, полупетля). Все фигуры размашистые, длительные по времени по сравнению с самолётом Ла-9. И мне кажется, что они проще. Но пространственная ориентировка сложнее из-за того, что корпус самолёта практически летчик не видит. Впечатление, что летаешь в одной кабине, без фюзеляжа, крыла и хвоста.
  - Ну, как впечатление! - голос комэски.
  - Здорово! - кричу я восторженно.
  - Пойдём на посадку.
  Вошли в круг аэродрома. Выпускаю шасси. Они выходят громко, щёлкая и разворачивая самолёт то вправо, то влево. Выпускаю щитки на 20 градусов - самолёт вспухает. Потом выпускаю их на 60 градусов - ещё более вспухает, опуская нос. На планировании, оттого, что не видишь корпус самолёта, впечатление, что кабина одиноко падает на землю. На посадке радует хороший обзор, но вне видимости крыльев труднее определять крены самолёта. Приземлившись, самолёт вновь грохочет и дрожит как трамвай. На пробеге бежит на двух колёсах, удерживаемый ручкой управления. Потеряв скорость, клюёт на третье, носовое, колесо, и бежит устойчиво.
  Делаем ещё полёт по кругу. Комэск передаёт мне право пилотировать, помогая там, где я действую неточно.
  - Ну, как? - вопрос тех, кто ждёт очереди испытать ещё не испытанное.
  - Трамвай! - говорю я.
  - Что? Шутишь!
  -  Честно. Чувствовал себя в воздухе не лётчиком, а водителем трамвая. Такой простор в кабине! Такой обзор! И вообще Миг-15, мне кажется, во всём проще Ла-9. А управление, братцы, лёгкое-лёгкое! Это и хорошо, и плохо. Бустер не даёт чувствовать самолёт, живой его трепет.
 Иду утром в полк. Морозец, ясное небо, солнце поднимается над горизонтом, греет в лицо и приятно щекочет нос. Чихать хочется. Скорее бы весна - думаю. Догоняет Вася Симоненко. Он ходит быстро и меня сразу же увлекает на более широкий шаг.
- Куда торопишься? - спрашиваю его.
- Куда-куда. В столовую... 
- До завтрака ещё 15 минут. Не торопись.
- Желудок торопит. Жрать просит, - смеётся он и замедляет шаг. - Ты уже прочитал Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР»?
- Давно.
- Самое интересное в этой книге, что Сталин предлагает сократить рабочий день до шести часов, а затем и до пяти. Вот будет жизнь!
- Всё равно не будем высыпаться, если холостяками останемся. Надо жениться.
- Женишься, то вообще спать некогда будет. То книгу надо читать, то - жену ласкать. Представляешь, всю ночь рядом жена. Хрен выспишься.
- Пока не представляю.
Во время завтрака поступила команда: лётчикам, выделенным для перегонки самолётов в Батайск, готовиться к перелёту. Нас, перегонщиков,  трое. Получаем парашюты, и идем на аэродром. К  Ла-9 подхожу с особым трепетом. Я любил этот грозный самолёт. На нём  прошёл становление лётчика-истребителя, сроднился с ним. Жалко расставаться. С особым чувством сел в кабину, запустил двигатель. Он не гудит, а рычит, как тигр. 
Вырулил на старт. Полоса узкая, двухметровые сугробы снега справа и слева. По заданию первый вылет на проверку состояния самолёта. После полёта посадка на свой аэродром. Потом, после осмотра самолёта, - на перелёт. Пошёл на взлёт. Всё внимание направлению. Ла-9 не прощает малейшего уклонения. Разбегаюсь по центру полосы. Сугробы слева и справа всё быстрее и быстрее уплывают назад. Самолёт бросает на мёрзлых кочках. Отрывается от земли. В воздухе благодать. Никакой болтанки. Самолёт плывёт, по выражению лётчиков, «как в молоке». Испытываю от этого наслаждение. Но надо работать. Проверяю работу рулей, поведение планера, двигателя на всех режимах. Всё в норме. Хочется выполнить пилотаж. Ведь на Ла-9 никогда уже не придётся  полетать. Ухожу в зону и увлекаюсь пилотажем: переворот, петля, поворот на горке, полупетля. Ещё и ещё. Самолёт новый, прекрасный. Но эти самолёты уже начали резать на металлолом. На смену пришла более современная техника - реактивная.
Слышу, мои товарищи уже произвели посадку, а я всё в небе кувыркаюсь. Голос руководителя полётов.
- 313, заканчивайте задание. Пора на посадку.
Пошёл на посадку. Сугробы смущали. Не привыкли мы к ним. Но зато они дисциплинируют. Строго слежу за направлением, «ушки на макушке». На земле техник звена осмотрел самолёт. Подошёл инженер эскадрильи капитан Краснощёк, спрашивает.
- Всё нормально?
- Нормально.
- Жалко расставаться, - произнёс он и погладил крыло самолёта. 
Из-за задержки в зоне мне пришлось идти на перелёт третьим. Взлетел, сделал круг над аэродромом, покачал  «землянам» с крыла на крыло и лёг на курс.  Самолёт прощался с аэродромом, а  я - с недавним прошлым, полётами на винтомоторной технике.
Летел по маршруту и слушал радиообмен, как выполняют полёт мои товарищи. Первый летящий запросил вход в круг Батайского аэродрома. Получил разрешение, выпустил шасси, закрылки.
- Садись ближе к правой стороне. «Боковичёк» справа. Замечаешь снос?
- Вижу, вижу... Сносит.
- Прикройся больше креном. 
Боковой ветер опасен для Ла-9. Но мы-то опытные лётчики.  Хотя, судя по дыму из труб домов, ветер дует уже солидно, что опасно и для опытных лётчиков.
- Держи! Держи! Держи! - слышу вдруг крик руководителя полётов -  Эх, ты! Говорил же садись ближе к правой стороне!
Лётчик ничего не отвечает. Что там могло случиться? - заволновался я за товарища. Второй подлетающий к аэродрому запросил вход в круг. Ему не ответили. Он снова запросил.
- Входи! - раздражённо говорят с земли. - И жди над точкой.
 Что же случилось? - волнует меня. Но вот и аэродром показался. Запрашиваю вход в круг.
- Входи и жди на высоте 600 метров!
Набрал высоту. Видимость отличная. Вижу на полосе людей. Самолёт торчит в сугробе. Его спешат вытащить из снега, чтобы отбуксировать и освободить полосу для нашей посадки. Но на это надо время. Мы кружим над точкой. В таких случаях, когда с кем-то из товарищей происходит неладное, грустно становится. Я понимал состояние лётчика, который не справился с посадкой, да ещё на чужих глазах. Это позорно и обидно. Минут 15 ушло на возню с самолётом. Но вот полоса свободна и посадку разрешают 312-му.
- Учтите - ветер справа. Садитесь правее. Боритесь со сносом, как следует. Если не уверены - уходите на свой аэродром! - грубо и нервно даёт нам указания  руководитель полётов.
312-й зашёл на посадку, планирует. Ему подсказывает РП
- Больше крен! Ещё больше! Вот так! Хорошо!
Я лечу сзади и наблюдаю за 312-м. Действительно идёт хорошо. Снос погасил. Но вот у земли выровнял, крен убрал, и его понесло влево. Приземлился, а самолёт идёт с углом к сугробу.
- Не уклоняйся! Держи! Держи!!
Самолёт зацепился крылом за сугроб, развернулся и зарылся в снег. 
- Да что ж это  за лётчики! - ругается по радио РП.
Мне стыдно за ребят, за полк. Ведь надолго останется в памяти батайчан этот наш позор.
- 313-й! Тебе придётся уходить на свой аэродром.
- Не желательно, - возразил я мягко, понимая состояние РП.
Кружусь над аэродромом. Наблюдаю за происходящим на земле. Там опять суета. Сбежались с лопатами люди к самолёту. Откапывают. Меня успокаивает то, что самолёты не скапотировали и не подломали шасси.  Анализирую ошибки товарищей, чтобы самому не угодить в сугроб. Решил, что буду планировать правее полосы, чтобы при уборке крена сесть на правую её сторону. На выдерживании крен не убирать до самого приземления. Хотя всё ровно он будет меньше необходимого и всё же меня снесёт. Выбрал другой вариант - садиться ближе к левой стороне, но чуть под углом к полосе вправо, чтобы курсом погасить снос. Вижу, на аэродроме появилась легковая машина. Кто-то прибыл из начальства. Так и есть по радио голос заместителя начальника училища.
- 313-й, как слышишь?
- Хорошо.
- Ну что будешь садиться или домой уйдёшь?
- Буду садиться.
- Уверен, что сядешь нормально.
- Уверен, - придал я своему голосу нарочито уверенность.
- Ну, подожди, пока уберут этого второго засранца. Освободят тебе место в сугробе, - шутил полковник.
Мне оставалось только промолчать и, летая по кругу, думать, как отстоять честь полка и самому не опозориться. Есть у меня хорошее качество - в критические моменты, как правило, предельно собран. Это всегда меня выручало. Покружившись над аэродромом ещё минут 15-ть и, увидев, что полосу освободили, запросил посадку. В ответ услышал.
- Подожди. Ещё нет решения, куда тебя сажать. Ветер усилился.
Я почти смирился, что меня отправят на свой аэродром. Вдруг:
- 313-й, заходи на посадку, да повнимательнее.
Зашёл, как продумал - с уголком к полосе навстречу ветру.
- Что-то ты под углом идёшь, - встревожился  РП
- Я дополнительно курсом погашаю снос...
- Мудришь, 313-й.
- Сяду нормально.
- Ты же слева сядешь. Тоже там будешь! - кричит РП.
- Зато на пробеге покачусь вправо, - уже на выравнивании нарочито медленно отвечаю, чтобы занять эфир и забить новые команды РП.
Сел на левой стороне и покатился, как и рассчитывал, удаляясь от сугробов вправо. Потом, чтобы не влететь в правый сугроб, притормаживаю левое колесо. Всё удачно. Пробег закончен. Я на полосе.
- Слава богу, - выдохнул громко руководитель полётов.
Когда рулил, видел, что полковник отчитывает моих товарищей, вытянувшихся перед ним по стойке смирно. Выйдя из самолёта, я почувствовал, что ветер достаточно сильный, а воздух плотный. Подошёл к полковнику, доложил, что задание выполнил. Он пожал руку.
- Что ж ты подвёл друзей. Надо было тоже в сугроб, чтоб все были в равном положении. Теперь им оправдания нет, - шутил сердито полковник. - Хотел я тебя отправить обратно, да там тоже ветер усилился. Решил тут сажать. Всёж-таки ближе к ремонтному заводу.
Я был и рад, что не опозорился, и как-то неловко чувствовал себя перед товарищами, что оказался вне их рядов.
В субботу, 31 января, были с Зоей в кино. Потом стояли на свидании. Вернулся на квартиру. Лёша в наряде. Мне не спится. Хотелось выразить свои чувства к любимой. Встал, включил свет и, записав четыре строфы, снова лёг. Однако появлялись более лучшие слова, которые  точнее выражали мои чувства и желание возвысить любимую. Снова встал, поправил строки. Уснул на рассвете. А утром прочитал своё ночное сочинение и остался доволен.
Как увижу тебя - сердце стонет.
                Обаянье твоё и красу
                Я на чувствах своих, как на троне,
                В мир небесный с собой унесу.
                Далеко, далеко в невесомость,
                За таинственный звёздный покров,
                Где священность царит и духовность,
                Где господствуют чувства богов.
                Там зажгу звезду ярче Венеры.
                Запоют тебе тысячи лир.
                Создам в чувства я новую веру
                И молиться заставлю весь мир:
                На тебя, на богиню земную,
                На любовь твою, преданность мне,
                Чтоб любовь никакую иную
                Не испытывал мир и во сне.

Назвал это стихотворение - «Гимн моей любви». Под его впечатлением пошёл  вечером к Зое. Мне казалась, что она достойна всех сказанных мною слов. Но, как всегда, о стихах  ей ничего не сказал.   Стихи - фантазия. А есть вопрос реальность - наше бракосочетание. А я всё ещё не располагаю временем, чтобы сразу же и свадьбу справить. Затягиваю свидание, а завтра рабочий день. Зоя умоляет:
 - Иди спать. Тебе же на полёты рано вставать. А я всё тяну время.  Много хороших слов вертелось в голове, складывались в строфы, и я, отпустив Зою, ушёл, чтобы их записать:
                Не хочу я расставаться.
                Не гони! Лови!
                В моём сердце разыгрался
                Карнавал любви.
                Ты любимой моей стала.
                Отгони усталость,
                Чтобы радость карнавала
                На всю жизнь осталась.
Так я и жил между любовью и службой. Погода испортилась. Завьюжило. Полёты срывались изо дня в день. Мы пропадали в классах. Быстро набирали вес на реактивной норме питания, что беспокоило полкового врача. Но нас свой вес не волновал, так как в организме  накапливалась огромная энергия. Тянуло на озорство, спорт, любовь. В здоровом теле - здоровый дух. Кончался рабочий день и мы, холостяки,  гурьбой направлялись в город пить пиво, общаться с девчатами. Они любили нас упитанных, сильных и румяных. Физически сильные мужчины - желаемые кавалеры.
- На выгул пошли! - кричали нам вслед женатики.               
В городе увидели идущих навстречу двух женщин с ярко крашеными губами, с густым румянцем на щеках.
- О, знакомые дамы! - радостно щёлкнул пальцами  Игорь Довбыш и оторвался от компании.
 Осмотрев дам, ребята шутили.
- По Сеньке шапка, - намекал Костя Коробейников на Игоря, любившего применять разные одеколоны и масла.
- Говорят, лицо женщины - это полотно, на котором можно нарисовать любую обезьяну, - добавляет Жора Локтионов.
 Я каждый день поглядывал в небо, так как мне предстояло ещё один самолёт перегнать в Батайск. Наконец, прояснилось. Снегопады перестали. В первый лётный день все ушли на аэродром  летать на Миг-15, а мне пришлось дежурить в штабе, ждать, когда меня примет Батайск. Лишь в середине дня выпустили в полёт.
На этот раз перелёт прошёл без непредвиденных событий. За мной в Батайск прислали самолёт Як-18, и я рано вернулся на свой аэродром. Доложил командиру и пошёл к невесте.  Куда же ещё.  Хотелось хотя бы  пару минут побыть с ней. Зоя сидела в своей комнате за столом, проверяя ученические тетрадки. А я любовался ею и сочинял:
                Ты подарила мне любовь.
                Я подарил тебе любовь
                Без лишних и притворных слов.
                В любви слова и не нужны.
                Сказать обо всём сердца должны.

 Сердца давно уже всё сказали. Да и мы обо всём уже договорились. Я решил завтра же выпросить у командира хотя бы пару дней на свадьбу. Утром об этом заявил Лобанову.
- Не время для свадеб.  Надо вылететь на миг-15. Со свадьбой успеешь. Невеста не убежит.
- Счастливые дни убегают, - шутили лётчики. - Столько брачных ночей парень теряет.
- Наверстает, он отличник, - смеялся командир эскадрильи. - А о холостяцкой жизни ещё скучать будет.
7 февраля я сделал шесть полётов на самолёте УтиМиг-15 и получил право на самостоятельный вылет. Но опять начались вьюги. Скучное ожидание погоды. Ни полётов, ни свадьбы. Но карнавал любви набирал силу. Мое терпение иссякало, и я решил отпуск на свадьбу не брать, а пригласить Зою  в ЗАГС в субботу 22 февраля, свадьбу устроить в воскресенье и понедельник, праздничный день Советской Армии. Но 21-го выпала лётная погода. В этот день я вылетел самостоятельно на Миг-15. Освободился поздно.  А вечером у меня разболелись почки. Врач снова заподозрил воспаление, и меня срочно самолётом отправили в  госпиталь в Ростов.               
Для лётчика всякая болезнь, что выстрел в спину. А для меня это был двойной выстрел. Сорвалась свадьба и в такой ответственный момент переучивания. Воспаление почек - опасная и коварная болезнь. Я послушно принимал все процедуры, чтобы не нарушить режим лечения и во время выписаться.
Каждое утро, проснувшись, подходил к окну и смотрел в небо, анализируя погоду, определяя её прогноз. Погода способствовала полётам, и полк летал. Это на меня навевало тоску. В воскресенье нагрянули мои друзья. Рассказывали с восторгом о полётах, своих успехах. В них было столько гордости, азарта, что очень оживило обстановку в госпитале, где сотни бледных, стонущих, сгорбленных от боли перебинтованных людей. Здоровый дух ворвался в больную атмосферу. Юмор и смех. Всеобщее внимание больных. В палатах притихли. Везде распахнулись двери, чтобы послушать весёлую компанию. Игорь Довбыш был в ударе. Он любил слушателя. И, увидев, как много желающих послушать его побасенки, артистически балагурил, сыпал анекдоты, чередуя их с рассказами о полётах, небывалых скоростях реактивного самолёта, мёртвых петлях и опасном штопоре. Штопор на Миг- 15 действительно был фигурой очень сложной и опасной. Впоследствии он привёл ко многим авариям и катастрофам. Потом его запретили использовать, как фигуру пилотажа, а выводу из штопора стали обучать специально подготовленные инструктора, одним из которых стал и я. Но это будет позже.   
Ушли друзья. Я представлял, как мои товарищи сегодня проведут время в ресторане, потом посетят Дом офицеров, будут танцевать с ростовскими девушками, искать любовь. Среди них были все те, кто ещё не определился с невестами. Я им желал удачи. Ведь какие парни! Какие кавалеры! Образованные, начитанные, физически крепкие, духовно развитые. Таким необходимы достойные невесты, не только  равные в развитии, но и способные на преданность, верность, следовать за любимым, куда бы его ни кинул служебный долг. Я подумал о Зое. Был уверен, что в ней я нашёл, именно, такую. Мои думы прервал голос сестры:
 - Великодный! К вам жена!
  Я встрепенулся от неожиданности, даже не понял смысла слов. Но увидел далеко вначале коридора женский силуэт в знакомой мне одежде.
 - Зоя! - невольно произнёс я вслух и, соскочив с окна, быстро пошёл навстречу.
 На меня смотрели её милые, мною любимые глаза. Лицо  светилось радостью встречи.
  - Не ожидал? - тихо спросила она.
  - Нет. Но думал о тебе и хотел видеть. Спасибо, - поцеловал я её в щёчку, и мы оба смутились оттого, что на нас смотрят люди.
  Неожиданный приезд Зои был для меня большим праздником. Я представил себе её уже своей женой, такой же внимательной, заботливой, любящей. Её любовь чувствовал во всём её поведении, в каждом касании, слове, взгляде. Милая ты моя, невеста. У меня тут же созрело решение, что, выписавшись из госпиталя, я при любых служебных обстоятельствах сразу пойду с ней в ЗАГС. Об этом я ей объявил, и наметил день свадьбы на субботу, 21 марта. Попросил её вызвать свою маму. Она согласилась.
- А твоя мама приедет?
- Напишу ей сегодня письмо. Постараюсь, чтобы она была. 
Мы долго с ней болтали и расстались воодушевлёнными. 

СМЕРТЬ СТАЛИНА

Госпиталь, хотя и оторвал меня от службы и невесты, но дал возможность много читать. Обстановка к этому располагала.  Хорошая госпитальная библиотека. В палате тихо, нас двое. Со мной лежал капитан интендантской службы, еврей. Молчаливый и грустный, что не характерно для евреев. То ли это от болезни, то ли молчаливый по природе. Или может оттого, что в стране кипели страсти вокруг кремлёвских врачей-евреев. Он лежал часами и смотрел в потолок. Я поинтересовался, чем он озабочен, но, заметив его нежелание раскрываться, не стал более беспокоить.
В госпитале застало меня сообщение о смерти Сталина. Это был гром среди ясного дня. Ничто не предвещало этого события. Никаких ранее известий о болезни Сталина не было. Он нам казался вечным. Я как-то ранее никогда не задумывался о его смерти и о том, что может быть после его кончины. А тут сразу навалились мысли, кто же заменит гения? У меня не было сомнения, что достойные найдутся. Не было и  страха за судьбу страны, какое ощущали  другие. За долгие годы Советской власти граждане СССР привыкли, что нашим государством управляли великие революционеры, гениальные мыслители и организаторы, преданные интересам трудящегося населения. И вдруг ощутили, что гении ушли из жизни. Нет Ленина. Теперь не стало Сталина. Кто же способен заменить их, продолжить великое дело, начатое ими? Это беспокоило всех. Люди сидели у репродукторов и слушали, что происходит в Москве.
Я политически был  достаточно подготовлен, верил в тезис, что историю создают не столько личности, сколько народные массы, классы, выдвигающие личностей. Поэтому верил, что народ наш выдвинет нового достойного руководителя государства. Но в коридорах и палатах постоянно звучал тревожный вопрос: «Что же теперь будет?»
Госпиталь как-то притих. Все говорили шёпотом, а большинство было в скорбном состоянии, словно стояли у гроба Сталина. Многие ходили со слезами на глазах, некоторые открыто плакали. Удивил меня мой сосед капитан. Он рыдал, зарывшись лицом в подушку. Я не мог его понять. Стыдно было за его несдержанность. Трудно было представить, что мужчина может рыдать. Много позже, когда будут раскрываться тайны репрессий, ко мне придёт мысль, что капитан мог так рыдать не по Сталину, а, видимо, оттого, что гора страха   свалилась с его плеч. Очевидно, он был или сын репрессированных, или сам боялся своей еврейской национальности, так как в период  антиеврейской кампании появлялась  возможность новой волны репрессий.
 Мне тогда вспомнился портрет Сталина, который висел в красном уголке железнодорожной казармы, в которой жила наша семья в 30-х годах. Портрет был огромной величины в массивной раме. Сталин изображён сидящим на стуле, в сапогах, заложив ногу за ногу, и с папиросой в руках. Очень симпатичный человек, с умными глазами и доброй улыбкой. А, главное,  он был похож на моего отца. Мы, дети, на портрет и смотрели, как на образ нашего бати. В этой комнате  рабочие играли в биллиард, шахматы, шашки и, глядя на портрет, шутили: «Так это Сталин или наш мастер Дмитрий Николаевич?».
Вспомнился мне и случай, как я в Москве на авиационном параде в Тушино рассматривал Сталина в бинокль. Он  постоянно ходил на трибуне, курил трубку, разговаривал со своими революционными соратниками, которых мы тогда называли «вождями», и много смеялся. 
В эти дни в госпитале у меня исчезло желание читать. Я, как и все, непрерывно слушал радио. Доставал свежие газеты и читал о событиях в стране. В Москву на похороны прибывали всё новые и новые делегации из разных стран, республик и городов СССР. Шли телеграммы соболезнования, письма трудящихся, везли венки. Народ искренне горевал о кончине великого человека. Долго длилось прощание. У гроба прошли тысячи людей, делегации от фабрик и заводов, учреждений, просто желающие проститься с человеком, которого они любили за революционные заслуги, созидательные дела, за руководство страной в годы Великой Отечественной войны, за тот вклад, который он внёс в послевоенное устройство мира, усиление могущества СССР, развитие социализма.
8-го марта состоялись похороны Сталина. Его тело положили в Мавзолее на Красной площади рядом с Лениным. Всю церемонию похорон мы слушали по радио. Многие не выдерживали трагизма и плакали. Капитан ходил с распухшим лицом. Не скажу, чтобы меня смерть Сталина потрясла или вызвала боль души, сердца. Я понимал, что Сталин пришёл к тому возрасту, когда умирают. Меня больше ошарашила внезапность его смерти. Брало любопытство, как же сложится новое руководство страны. Когда прошёл Пленум ЦК партии, заседание Политбюро, определилось новое руководство партии и правительства, мне показалось, что новые руководители не из гениев, хотя их и называли «выдающимися деятелями» А для управления такой страной как СССР, пробивающей новый путь жизни для всего человечества, ставшего лидером мирового освободительного движения, нужен был только гений.
Партия призывала народ ответить на смерть Сталина сплочением рядов трудящихся, самоотверженным созидательным трудом и высокой бдительностью к проискам врагов Отечества и социализма. Это меня побудило попросить скорейшей выписки из госпиталя. Мою просьбу удовлетворили.
Прибыв  к месту службы, я сразу же навестил невесту. Дату свадьбы не отменил, так как уже были оповещены родственники, и не хотелось переносить их приезд.
- Ну, что здоров! - встретил меня командир и ошарашил. - Завтра на полёты. Погода, видишь какая. Упускать нельзя.
С корабля на бал. С теплой госпитальной койки - на аэродром, продуваемый ветрами. На следующий день я очень хорошо полетал. Сделал 12 вылетов, в том числе 8 на самостоятельную тренировку. Вечером сходил на свидание. Моя невеста готовилась к свадьбе, заботилась о своих нарядах. А мне о своих нарядах думать не надо было. Я добротно одет в военную форму. В ней с гордостью можно сесть и за свадебный стол. Ведь не простой же я жених, а воин, лётчик.
В пятницу опять у меня интенсивные полёты. Зоя нашла квартиру. Я дал ей деньги, и она закупила всё необходимое. После полётов я объявил в эскадрилье, что завтра у меня свадьба. Сделал приглашение друзьям и руководству эскадрильи.
- Ты с ума сошёл! - удивился комэск  - Завтра же полёты!
- Полёты с утра, а свадьба - вечером.
- Невтерпёж?
- Сколько же можно моей невесте ждать!
- Ну, давай. Только по-военному. Нам некогда хороводы водить.
 Вечером я встретил маму и повёл её на новую квартиру. Перетащил свои вещи от старых хозяев. Невеста, познакомившись с моей мамой, не осталась ночевать, ушла к себе домой. Ждала оформление брака в ЗАГСЕ.

СВАДЬБА ПО-ВОЕННОМУ

В день свадьбы, в субботу, погода снова выдалась лётная. Я выполнил десять вылетов. С аэродрома поспешил на новую квартиру забрать Зою и сходить  в ЗАГС. В свидетели пригласил Васю Симоненко. Дело шло к вечеру, суббота, надо было успеть зарегистрировать брак.
- А ты особняку докладывал, что женишься? - ошарашил меня вопросом Вася.
- Чего?
- Прежде чем расписываться, надо чтоб невесту особняк проверил. Некоторые так делают, чтоб карьера не сорвалась.
- Даже и не думал об этом.
- А я думал ты тянешь со свадьбой, потому что Зоя на проверке была
- Чепуха всё это.
Вася промолчал. Сын репрессированного был бдителен. Я не знал тогда, что моя жена тоже дочь репрессированного, хотя иногда думал об этом из-за того, что она сменила девичью фамилию с отцовской на материнскую.
Забрал я Зою, пришли в ЗАГС, а он уже закрыт. Вижу, Зоя скисла. Что делать? Расторопный  Вася подбодрил нас:
- Ждите, а я пойду на квартиру вытащу регистраторшу.
Мы топтались у ЗАГСА минут двадцать без надежды. Смотрим идёт мой друг с улыбчивой женщиной. Она осмотрела нас издали.
- Давно жду эту пару. Много раз видела их на свиданиях, - сказала она, приветливо глядя в наши глаза.
Мы обрадовались, что не ругает за опоздание, с пониманием отнеслась к военному жениху. А она спрашивает:
- А где свидетельница со стороны невесты?
Снова замешательство, потеря надежды. У Зои свидетельницы не было. Регистратор глянула на растерянное лицо невесты.
- Что мне с вами делать? Давно ведь ходите парочкой. Наблюдала за вами. Вот-вот придёте. А вы даже свидетелей не нашли, - качала она головой, но отомкнула замок ЗАГСА.
- Я сбегаю найду Нину или кого-то ещё, - предложил я Зое.
- Ладно, обойдёмся, - остановила меня регистраторша, - Заходите.
 Достав необходимые бланки, начала их заполнять. Мы повеселели. На её вопросы отвечали бойко. Заполнила она брачное свидетельство. Дала нам расписаться, вручила его мне и поздравила. Никаких торжественных церемоний. Рабочая процедура. Но какой момент в наших душах! Наконец, мы муж и жена. Глянули друг на друга счастливыми глазами, поблагодарили добрую женщину и поспешили домой. Надо было успеть накрыть стол к приходу гостей.
 На квартире гремели кастрюли, на печке жарилось, парилось, кипело, шипело. Вкусный запах наполнил комнаты. Моя мама активно готовила разные блюда и руководила подругами Зои, пришедшими помогать. Всех уже охватило праздничное  настроение. Мы с Васей притащили ящик водки, несколько бутылок шампанского и разные сорта вин. Огорчало то, что не приехала мама Зои.
Вскоре явились мои товарищи все разом под руководством командира эскадрильи. У двоих на плечах лежал длинный рулон. Переступив порог, командир сразу же обратился к нам:
- Ну, жених и невеста, поздравляю. Счастье вашему дому, неистощимой любви и радости в совместной жизни, - пожал он мне руку и поцеловал трижды, потом невесту. - Принимайте от нас свадебный подарок. Заноси, ребята!
 Ребята внесли рулон и развернули. Это был красивый ковер ручной работы - первая в новой семье роскошная вещь. Все рассматривали ковёр, потом переключились на невесту, хотя много раз её видели. Она скромно одета, в голубом с белым горошком ситцевом платье. Но на её лице праздник, счастливые глаза, светлая улыбка, постоянное смущение. Она волновалась.
Сели за стол. Раздались взрывы шампанского.  Визг девушек. Хлопанье в ладоши. Застольный тост командира - за любовь. Все выпили стоя за наше счастье. Каким оно будет? Пока никому не ведомо. Но какие надежды! Непоколебимая вера в счастливое семейное будущее. В моей душе ни тени сомнения. Судьбы наши соединялись по любви.
Сразу после  первого тоста крики:
- Горько! Горько! Горько!
Целоваться при людях? Это нам не в привычку. Мы смущаемся. Но традиция обязывает! Целуемся. Я нарочито затягиваю поцелуй, символизируя крепкую любовь. Зоя меня отталкивает.
- Ты сума сошёл.
Она красива как никогда. Глаза большие, сияющие, добрые. Выразительные веки с длинными ресницами то опускаются, закрывая глаза,  придавая лицу стыдливость, то откроют их, и. в больших зрачках, как в озёрах, расплывается весь чувственный мир моей скромной молодой жены. Меня распирает гордость за Зою, и я замечаю, как моя мама внимательно всматривается в неё. В умных материнских глазах мягкая доброта. Чувствую, что нравится ей мой выбор. Мне очень хотелось, чтобы моя жена была радостью не только для меня, но и для моих родителей, всей большой нашей семьи, родни. Так оно потом и было. Зоя стала любимой невесткой мох родных.
Праздник набирал ход. Тосты, тосты. Пожелания. Поцелуи. Нескончаемое скандирование: «Горько! Горько!» Радовались за меня друзья, что невеста хороша. Радовались за Зою подруги, что хороший жених. По принципу: пить, так пить - гуляли до утра. На рассвете увёл жену в «опочивальню» без двери. Прилегли, а к нам подвыпившие гости с тостами, да советами на перспективу жизни. Пьяный народ добрый, душевный.   
 Проснулись к полудню от разговора во дворе. Стол уже был накрыт для продолжения торжества. Прибыли друзья, курили у калитки. Прислушиваюсь к их разговору, что-то неслышно обычной веселости офицерского коллектива. Оделся, вышёл встречать. Лица хмурые, озабоченные. Спрашиваю:
- Что случилось?
- Наши ребята разбились, - тихо говорит Игорь.
- Какие ребята?
- Батайчане. В Грозный за самолётами улетели на Ли-2 и врезались в гору. Восемь человек погибло. 
Я знал о подготовке этого перелёта, но не знал, что я тоже был спланирован на перегонку из Грозного в Батайск самолёта Ла-9.
- Благодари судьбу, - сказал комэск. - Командир  на тебя отбой дал из-за твоей свадьбы. Потом поедешь поездом.
 Невесёлый был обед. Новость произвела тяжёлое впечатление на мою невесту и маму. Я старался взбодрить компанию, но тень катастрофы висела над нами. Веселья не получилось. Погода не предвещала ничего хорошего, и лётчики вместе с командиром задержались у меня до поздней ночи. Некоторые прилегли  отдохнуть и уснули.
Утром меня разбудила мама. Прибежал посыльный передать, что командир полка приказал к 12-ти  часам прибыть на полёты. Быстро одеваемся. У меня заночевали Виктор Палагута и Эдик Гацкеквич. Гацкевича не можем разбудить. Спит мёртвым сном. Виктор бьёт его по щекам, обливает водой лицо. Проснулся. Идём на полёты, ещё не веря, что нам придётся подниматься в воздух. Плывут низкие облака, но всё чаще их разрывы и всё больше просветы, через которые видна манящая  голубизна неба.
В то время предполётный медицинский контроль лётчиков проводился методом их опроса полковым врачём.
- Как себя чувствуете?
- Нормально, - отвечаем, хотя в головах ещё «шумел камыш».
Отказаться от полётов было невозможно, это вне сознания лётчика. Каждый вылет был дорог. Не вышёл на полёты командир эскадрильи. Замкомэска берёт на себя управление. Видя, что многие из нас ещё не пришли в норму после свадьбы, он даёт указание летать только на спарках по два, с целью тренировки с инструкторского сиденья. Так, как Эдик ещё не отрезвел окончательно, я беру его за пассажира. Ответственность отрезвляет быстро. Сев в самолёт, я почувствовал, что хмель из меня вышёл окончательно. В воздухе делаю пилотаж, а Эдик, как пассажир с меньшей ответственностью, хулиганит, подбадривая меня на фигурах:
- Тяни сильнее! Тяни!
Но я его щадил. Сильная струя прохладного воздуха вентиляции кабины  быстро охладила моего пассажира. Прилетев, мы поменялись местами и снова в воздух. Потом ещё и ещё вылет за вылетом. План дня выполнили. К концу смены на полёты приехал командир полка подполковник Кайдашов. Подошёл ко мне:
- Ты летал?
- Так точно!
- Зачем?
- Запланирован был, - пожал я плечами:
- Долго вчера пили?
- Пели до вечера, а пить - воздерживались.
- Вижу, что воздерживались. Комэск когда ушёл от тебя?
- Рано вечером.
Позже я узнал, что комэск лишку выпил и не смог выйти на полёты. Видимо гибель его товарищей на него сильно повлияла. Мы знали погибших, но близко с ними не были знакомы. А у него среди погибших были друзья.
Так закончилась свадьба и моя холостяцкая жизнь. Закончились дни платонической любви, походы на свидания. Каждую ночь теперь мы спали с Зоей в обнимку, лицом к лицу, как единое целое.  Мы - законные супруги. Она любила спать на моей руки, уткнувшись головой в грудь. Однажды моя рука онемела, и бок заболел от лежания в такой позе. Я потихоньку, чтобы не разбудить жену, вытащил руку и повернулся на другой бок, спиною к ней. Вскоре услышал её всхлипывания.
- Ты чего? - спрашиваю.
- Почему ты от меня отвернулся? - говорит она сквозь слёзы. 
   Пришлось нам меняться местами, чтобы вновь лежать лицом к лицу. Жить лицом к лицу стало навсегда нашим правилом.

                Конец третьей книги.



СОДЕРЖАНИЕ
От автора 3
Преображение 4
Начало службы 18
Угроза атомной войны 45
Первый офицерский отпуск 50
Новое назначение 86
Служебные будни 97
Жизнь на подъёме 109
Война в Корее 126
Допуск к обучению курсантов 142
Палаточная жизнь 149
Наша армия - гарант мира 158
Профессия и всё остальное 175
Мир и мы 185
Первая слава 205
На грани катастрофы 217
События в стране 226
Сталин 237
Хорошая девушка 250
Любовь? 264
Эскадрилья боевых самолётов 272
Пороги жизни 283
Полёты над крышей 297
Член коммунистической партии 313
Первая разлука 325
Философия любви 335
Олимпиада 344
Крутая спираль 352
Авария 367
Первая путёвка 379
Поэтические дни 392
Долгожданный съезд ВКП(б) 405
Осечка 421
Особый случай 436
Карнавал любви 441
Нинины глаза 455
В новом звании 463
Вхождение в новые миры 470
Чудо над городом 484
Полёты на стреле 495
Смерть Сталина 507
Свадьба по-военному 510









ЛЕОНИД  ВЕЛИКОДНЫЙ

Я ЖИЛ В СССР

Книга третья

КОГДА СБЫВАЮТСЯ МЕЧТЫ

Автор благодарит за помощь в издании книги
Галину Зилиславовну Бирюкову.
Елену Викторовну Бурминскую
Сергея Геннадиевича Бурминского
Елену Владиленовну Жердеву

Редактор З.П. Великодная
 
Подписано в печать 22.11.2004. Формат 60; 84 1/16.
Печать офсетная. Бумага офсетная № 1.
Печ. л. 32,25. Тираж 250 экз. Заказ 9825.
Издатель Великодный Л.Д.
140003, Люберцы-3, Московской обл.
Отпечатано с готового оригинал-макета
в ФГУП «Производственно-издательский комбинат ВИНИТИ»,
140010, г. Люберцы Московской обл., Октябрьский пр-т, 403.
Тел. 554-21-86