Название: МОЛЧАНИЕ
Автор: Ольга Новикова 2
Размер: Мини
Пейринг: Шерлок Холмс/Мэри Морстен
Дисклаймер: Я не виновата – они сами...
Жанр: Ангст
Предупреждение: Смерть одного из героев
Фандом: Записки о Шерлоке Холмсе
Черт побери! Это – обычное инфекционное заболевание. Наверное, можно найти вещество, безопасное для организма, но убивающее этих дряней, как дуст убивает тараканов. Наверное, его и найдут. Позже. Но она умирает сейчас.
Пятый день у меня, не прекращая, болит голова – с того самого мгновения, как я узнал.
Столько времени я молчал о своей любви, потому, что она выбрала другого. И потому, что этот другой – Уотсон.
О, если бы это был кто угодно! Сорвав свою вечную маску, я могу сделаться обаятельным и страстным. Я могу... Впрочем, когда речь идет о Мэри, я все могу. Не могу только ничего поделать с туберкулезными палочками в ее легких.
Весь стол завален пробирками и медицинскими журналами. С наивностью ребенка и упорством старика я бьюсь все эти пять дней, пытаясь создать свое средство Макропулоса. Для нее. Есть же карболка. Есть анилин. Значит, должно быть и то, что я ищу. В стеклянных чашках Петри у меня томятся в заключении миллионы злокозненных палочек. Я с наслаждением наказываю их неволей и травлю всем, чем только можно. Они послушно гибнут, оставляя в чашках чистые, свободные от своих колоний, круги. Но времени совсем нет. Она умирает.
Я вспоминаю, когда увидел впервые ее умное, доброе, хорошее лицо без малейших признаков кокетства. Она говорила о своем отце, а я не мог сосредоточиться, гадая, какого все-таки цвета у нее глаза, серого или зеленого – она сидела в тени.
Потом она чуть повернула голову, чтобы посмотреть на Уотсона, и я увидел, что они серо-зеленые. Но в тот же миг я увидел и то, что для меня это больше не должно иметь значения.
Любовь сверкнула между ними, как электрическая искра – в нашей гостиной запахло озоном, а я горестно взвыл, мысленно, разумеется, и оставил надежду, как в воротах Дантова ада.
Я старался пореже бывать у них, чтобы не растравлять душу, а Уотсон на меня обижался. Если бы он знал настоящую причину! Но он ни в коем случае не должен был узнать - ради всех нас троих. Я говорил «миссис Уотсон» и легко касался губами ее запястья, а она заботливо поила меня чаем с моим любимым «шоколя миньон», который всегда покупала специально для меня, и все наши разговоры были о Джоне, о Джоне, только о Джоне...
А теперь она умирает.
Она заснула. Уотсон измученно вывалился из ее спальни и застыл у окна – взлохмаченный, небритый, в несвежей сорочке с полуоторванным воротничком. У него пустые глаза, точно как оловянные пуговицы.
- Уотсон, вы больше двух суток не спали. Вам надо хоть немного поспать, - сказал я, но он услышал меня только, когда, подойдя, я взял его руками за плечи.
- Прилягте отдохнуть, Уотсон.
- Я не могу, Холмс.
- Прилягте, - настаиваю я, - пока она спит, тоже поспите. Вам еще понадобятся силы. Все ваши силы. Прилягте. Я обещаю, что разбужу вас, едва она шевельнется.
Я уговорил его, и он задремал, скорчившись в кресле у огня - в постель он лечь так и не захотел.
Тихо-тихо я приоткрыл дверь в ее спальню и проскользнул внутрь.
Она лежала с закрытыми глазами, бледная и слабая. Женщина. Единственная для меня женщина на свете. Не моя. Никогда не будет моей. Впервые я почувствовал, что значит выражение «печать смерти». Ей оставались часы, я это ясно видел. Но что меня, эгоиста, больше всего терзало в этот миг, так это то, что она умрет, так и не узнав о моей любви.
Я должен сказать, прошептать, прокричать эти три слова ей, пока еще можно докричаться, дозваться. Это будет правильно. Ведь я не пытаюсь отнимать ее у Джона, я не предъявляю вообще никаких претензий. Я только хочу, чтобы она узнала, чтобы это, невысказанное, может быть, немного согрело ее холодеющую грудь и совершенно белые губы, а меня, мое сердце, не терзало бы потом всеми днями и ночами – одинокими днями и ночами без нее.
Я стою в дверях и смотрю на нее очень долго – может быть, часы, те самые часы, которые – считанные – ей остались.
Ее глаза открыты. Сон не отпускает ее совсем – это милосердие, оказанное умирающей. Но она узнает меня:
- Мистер Холмс? А Джон...? Он...?
- Я уговорил его прилечь. Он нужен вам сейчас, миссис Уотсон? Если он нужен, я его позову.
- Не сейчас... Мистер Холмс...
Мне режет слух это «мистер». «Назовите меня по имени, Мэри. Назовите меня «Шерлок», потому что я люблю вас. Потому, что я теряю вас!»
- Да, миссис Уотсон?
- Вы всегда были очень добры ко мне и Джону...
О чем она? Я был добр? Я? Когда бежал от нее, как трусливый заяц, спасая свой покой? Когда сам от себя бежал? Когда продолжаю бежать до последнего? Я должен признаться. Должен сказать... Признание рвется на волю, раздирая мне грудь острыми ногтями.
- Я бы хотела проститься с вами...
О, как горестно и освобождено я бы взвыл сейчас, если бы мог себе это позволить. Но я только кашляю, словно это у меня туберкулез легких.
- Вы поправитесь, Мэри...
Неуклюжая ложь. Ненужная, никого не обманывающая. Правда только в ее имени, срывающемся у меня с губ, прежде, чем я успеваю об этом подумать. Без «миссис», без фамилии ее несчастного – больше меня несчастного – мужа.
- Мэри, я...
- Что?
«Мэри, я люблю вас. Я всегда любил вас. Я не могу больше молчать об этом, потому что вы умираете, и я теряю вас навсегда!»
- Я, пожалуй, все-таки позову Джона...
Она умерла за час до полуночи.
Я понял то, что она умерла, по вдруг воцарившей тишине и невесть откуда взявшемуся тонкому пронзительному звону в ушах.
А потом Уотсон вышел из ее спальни. Он был вполне спокоен, только руки сильно дрожали.
- Она умерла, - сказал он отрывисто. – Я попрошу вас, Холмс, помогите мне прикурить. Я просто не удержу папиросу сейчас...
Я сделал то, что он просил, и ему даже удалось сделать пару затяжек с видимым спокойствием. Но потом папироса запрыгала у него в губах и в пальцах, и он разрыдался.
- Если бы вы знали, Холмс, что она значила для меня! – повторял он снова и снова, и этот навязчивый рефрен, замешанный на слезах, резал мою душу, как бритвой.
- Я знаю, - сказал я, когда у меня не стало уже сил это слышать.
Видимо, мой голос прозвучал как-то по-особенному. Уотсон оборвал плач внезапно и резко и поднял залитое слезами лицо.
Долгим-долгим взглядом он смотрел на меня, и вдруг мгновенным озарением его глаза расширились от ужаса. Он прочитал в моем взгляде то, о чем я умолчал – прочитал так же ясно, как если бы это было написано в книге.
- Холмс?!
Этот короткий вопль как соломинка, переломившая спину верблюду, ломает меня. Голова клонится. Теперь уже мне ни за что не удержать в губах папиросы.
«Так вы любили ее? Все это время? Любили и молчали?»
«Да.»
«Но почему? Почему?»
«А какое я имел право разрушать, не зная еще, могу ли созидать?»
«Но сейчас, в самые последние минуты, когда она уходила от нас, вы, может быть...?»
«Нет».
Он обеими руками взял мою руку и поднес к губам:
«Спасибо».
Но ни он, ни я ничего этого, разумеется, не произнесли вслух.