Глава 1
- Вади-им... Вадим, сыночек, уже "вставай" пришёл. Пора в садик собираться, - мамин голос был, как и всегда в такие минуты, ласковым и требовательным одновременно.
До чего же неохота было выплывать из тёплых глубин сна! Тяжёлые веки не хотели разлепляться, растревоженное сознание цеплялось за обрывки сновидений. Но родной мамин голос пробивался сквозь разноцветные помехи, не давал уплыть по этой плавной реке обратно в дивную страну Оле-Лукойе и настойчиво тормошил, постепенно разгоняя сонную пелену.
- Просыпайся, просыпайся, сынок! Утро давно на дворе и ждёт не дождётся, когда ты выйдешь.
Не размыкая век, Вадим сладко потянулся всем телом, закинув руки за голову, а мама нежно провела ладонью по рукам, груди, животу, ногам сына, приговаривая:
- У-у-у, какой большой ты вырос за эту ночку!
Это был их обычный утренний ритуал, незаметно ставший традицией. Вадим сел на край кровати и, потерев кулаками заспанные глаза, начал одеваться. Сонные слабые руки с трудом пропихивали пуговицы в тугие петли рубашки, носки на ногах, как нарочно закручивались винтом так, что пятка оказывалась спереди, и стоило немалых усилий, чтобы одеться быстро и аккуратно.
Из кухни, дожёвывая на ходу завтрак, выскочил старший сын и, крикнув: "Мам, я побежал! Мне ещё за Колькой заходить!", умчался в школу. Хлопнула входная дверь и всё стихло. Марина Николаевна покачала головой: "Ведь наверняка опять забыл что-нибудь дома. А потом мне же будет выговаривать, дескать, ты об этом - о том, что именно он забыл сегодня - меня не спрашивала."
Последними из дома вышли Вадим с мамой. Дорога в детский сад занимала минут пятнадцать неторопливой ходьбы. До начала рабочего дня Марины Николаевны оставалось более получаса, времени было предостаточно и мать с сыном по дороге играли в придуманную ими недавно игру. Правила её были совсем простые, но она была их выдумкой и доставляла обоим немало радости, к тому же окончательно прогоняя остатки сна. Играющие должны были по очереди загадывать, какой вид транспорта - легковой автомобиль, грузовик или автобус – проедет по улице из-за спины и при точном предсказании набирали очки, а если их постигала неудача, они не расстраивались - игра есть игра!
- Ух ты, новый "Москвич"! Посмотри, мама, вон он стоит, - воскликнул мальчик, дернув мать за руку, не выпуская своей ладони из её.
- Где стоит? - рассеянно переспросила Марина Николаевна.
- Да вон там, на стоянке, - произнёс Вадим, досадуя на мамину непонятливость.
- Ах, Вадим, для меня ведь все машины одинаковы. Ты хотя бы рукой на него указал.
Сын, вытащив правую руку из кармана куртки, взмахнул ею в сторону автомобильной стоянки, мимо которой они проходили: "Зелёного цвета, возле синего автомобиля, видишь?"
Если бы Марину Николаевну спросили потом, что насторожило её в этот момент, она вряд ли смогла бы объяснить. Было в движении руки сына что-то столь неестественное, жест его был таким неловким, что извечная настроенность матери на здоровье её ребенка, это недремлющее шестое материнское чувство сразу же разбудило в душе неясную тревогу.
Повернув голову к сыну и следя краем глаза за дорогой, Марина Николаевна встревожено вглядывалась в Вадима, в его походку. Да, он опять прихрамывал на правую ногу, приволакивая её, словно безжизненную, и норовя поставить носком внутрь. От вида хромоты мальчика тревога матери стремительно росла, вытесняя все другие ощущения.
Сын продолжал увлечённо рассуждать об увиденном "Москвиче" и об автомобилях вообще, но Марина Николаевна, промычав что-то невразумительное ему в ответ, почти не слушала его. Она пыталась успокоиться, отогнать нехорошее предчувствие близкой беды, убеждая себя, что это всего лишь мальчишеская причуда, баловство. Но услужливая память тут же подсказала ей, что, если раньше подобных сбоев в поведении Вадима не наблюдалось, то за последнее время они стали настолько часты, что списать всё на простую случайность или детскую шалость было невозможно. Наиболее странным во всём этом было спокойное отношение самого Вадима к нарушению своего здоровья. Он ни на что не жаловался и воспринимал всё происходящее с ним как должное.
Марина Николаевна резко остановилась и сын вопросительно поднял к ней лицо.
- Скажи мне, Вадим, у тебя что, ножка болит? - спросила Марина Николаевна нарочито спокойным голосом.
- Нет, мам, не болит.
- Тогда почему ты хромаешь? Разучился нормально ходить? Зачем ты всё время балуешься?
- Да я вовсе не балуюсь. Просто ноге нравится так идти, вот и всё.
- Перестань говорить глупости! - рассердилась мать. - Ей, видишь ли, нравится... Можно подумать, это нога не твоя. Сейчас же выбрось свои фантазии из головы и, будь добр, иди, как все люди.
- Хорошо, - пожал плечами Вадим.
Они молча двинулись дальше. Какое-то время Вадим шагал, старательно контролируя свою походку. Вскоре он забыл об этом, отвлекшись на другие мысли. И постепенно правая нога начала сбиваться с правильного ритма, походка мальчика опять стала неуклюжей, ковыляющей. Заметившая это Марина Николаевна только тяжело вздохнула, ничего сыну не сказав.
Перед воротами детского сада Вадим хотел уже было помахать маме рукой, но Марина Николаевна, подчиняясь внезапному импульсу, решила зайти к сыну в группу.
В раздевалке Вадим устремился к своему шкафчику с нарисованным на дверце медвежонком, стягивая с плеч курточку. Дверь комнаты старшей группы приоткрылась и оттуда высунулась голова Вовки Волошина, давнишнего приятеля Вадима, общепризнанного балагура и весельчака, или говоря детским языком, "смешилы". Тот, увидев, что пришёл Вадим, начал подавать ему таинственные знаки, подмигивая глазом, кривя губы и зазывно взмахивая головой. Чувствовалось, что его прямо-таки распирают какие-то новые задумки. Вадим оживлённо закивал в ответ и, быстренько сменив обувь, побежал в группу. В дверях он чуть не сбил с ног свою воспитательницу Антонину Петровну, которая выходила навстречу.
Увидев маму Вадима, воспитательница приветливо улыбнулась ей, поздоровалась. Марине Николаевне нравилась эта молодая женщина, черноволосая, темноглазая, с трогательными ямочками на улыбчивых щеках. Она видела, как та ласково потрепала по волосам прошмыгнувшего мимо Вадима, и этот жест лучше всяких слов говорил о её отношении к своим воспитанникам.
- Антонина Петровна, - обратилась к ней Марина Николаевна, заметно волнуясь. Руки её нервно теребили поясок плаща. - Я не знаю, как вам это сказать... Понимаете, меня начинает беспокоить здоровье моего сына.
Глаза Антонины Петровны испуганно округлились, от чего стали ещё темнее и глубже.
- А что с ним случилось? Он заболел?
- Нет-нет, Вадим здоров. Но видите ли, в чём дело... Он как-то неестественно ставит ногу при ходьбе. Правую ногу. И его правая рука тоже... какая-то не такая, как всегда. Когда его спрашиваешь об этом, он начинает выдумывать разные небылицы. Я ничего не понимаю.
- Я, вообще-то, не замечала за ним чего-то необычного, - чуть растерянно произнесла воспитательница. - Правда, их у меня двадцать человечков - за всеми и не уследишь.
- Может быть, я как мать преувеличиваю свои опасения? Сами знаете, у страха глаза велики. Может, всё не так страшно, как мне кажется? - Марина Николаевна с надеждой во взоре поглядела на собеседницу. - Я вас прошу, Антонина Петровна, понаблюдайте за Вадимом! Со стороны ведь всегда виднее.
- Конечно, конечно, - воспитательница приобняла Марину Николаевну за плечи. - Обязательно посмотрю. Мне и самой теперь стало тревожно.
"Господи, Вадим такой славный мальчуган. Что с ним могло приключиться?" - думала она, возвращаясь к галдевшей за закрытой дверью ребятне.
Марина Николаевна медленно шла с работы домой. Заканчивался ещё один суматошный день. Подобные дни случались всякий раз, когда завод, крупнейшее предприятие в городе, флагман сельхозмашиностроения, осваивал новую продукцию. Особенно горячо было в отделе подготовки производства, где работала Марина Николаевна. Именно здесь сливались воедино, сплетались в тугой узел вопросы, требующие незамедлительного разрешения. Весь день работа в отделе кипела, достигая иной раз критических температур. Лишь к вечеру переставали хлопать избитые двери, остывали раскалённые, охрипшие телефоны и напряжение нехотя отпускало людей, передавая их в руки своей сестры - усталости.
В голове назойливой мухой кружилась единственная строчка известной песни: "Утомлённое солнце нежно с морем прощалось..." Это раздражало уставшую женщину. Какое, к черту, солнце, если после обеда небо затянулось серой пеленой низких туч и уже второй час на город сеялся мелкий, тоскливый осенний дождик. Так же серо и тоскливо было на душе Марины Николаевны. И настоящего моря никогда-то она не видела, и вообще в жизни знала только прощания: с детством, с юностью, с мечтами... Теперь вот радость жизни уходит, а взамен поселяется тревога за младшего сына.
Улица жила своей, несмотря на непогоду, шумной и дымной жизнью. В несколько рядов мчались автомобили, приостанавливая свой бег на перекрёстках и нетерпеливо подрагивая под строгим взглядом светофора, и снова уносились в даль дорожного клина; важно проплывали автобусы и троллейбусы, в запотевших окнах которых было не разглядеть отдельных лиц; прохожие, подняв воротники плащей и укрываясь под зонтами, спешили по своим делам, перешагивая мелкие лужицы и обходя большие лужи.
Подходя к детскому саду, Марина Николаевна ощутила, как в душу закрадывается томительное волнение, словно предстоит ей сдавать экзамен, самый важный, а экзаменатор незнаком и материал она знает нетвердо. "Чем-то меня обрадует Антонина Петровна? А может, огорчит? Нет, нет, надеяться надо только на хорошее." С этими мыслями она открыла
дверь старшей группы и заглянула в комнату.
Вадим и с ним ещё мальчик и девочка что-то строили из кубиков на столе. Услышав, как его позвали по имени, Вадим обернулся и заулыбался, засветился лицом: "Мама пришла!" Он подбежал к ней и запрыгал, радуясь встрече.
Подошла воспитательница. По печальному выражению её лица Марина Николаевна поняла, что новости будут не из приятных.
- Ну, что же, Марина Николаевна, - голос воспитательницы звучал негромко и глуховато, - мне вас утешить нечем. Вы были правы, с Вадимом что-то происходит. Когда вы утром ушли, мы стали готовиться к завтраку, и я назначила его дежурным по столовой. Вадим охотно взялся за это поручение. Поставил стульчики к столикам, начал расставлять тарелки и раскладывать ложки. Я смотрю, а он всё делает левой рукой. "Вадим, - спрашиваю я его, - почему у тебя только одна рука работает? Почему ты правой рукой не помогаешь?" - "А-а, она у меня ленится." - "Как это - ленится?" - "Ну не хочет она работать." Прямо так и сказал - не хочет! Потом мальчики репетировали танец маленьких поварят к празднику. Танец новый, там есть один сложный элемент: поворот назад с одновременным перешагом наружу. Вадим всегда прекрасно танцевал, я сама знаю это. Но выполняя этот элемент, он вдруг упал! Все подумали, что это простая случайность. Начали повторять ещё раз и он опять упал. И опять на этом самом месте. Я обратила внимание, что именно правой ногой он не может выполнить тот злополучный перешаг. Репетицию, естественно, прекратили. "Что, Вадим, - спрашиваю, - нога тоже не хочет танцевать?" - "А вы откуда знаете? - удивился он." - "Догадалась" - пошутила я, а у самой на душе кошки скребут. Когда вышли гулять на площадку, я уже только за ним и смотрела. Все ребятишки бегают, и он старается за ними угнаться, но бежит довольно странно: левым боком вперёд, как-то вприпрыжку, и правую руку прижимает к телу, словно подраненное крылышко. Вот так...
Воспитательница показала. Увидев её движение, Марина Николаевна ощутила, что ей не хватает воздуха и темнеет в глазах. Она судорожно перевела дыхание и, заметив испуг, мелькнувший в глазах Антонины Петровны, поспешила успокоить её: "Ничего, ничего, рассказывайте дальше."
- Да, собственно, рассказывать-то больше нечего. Ещё я заметила, когда дети раздевались перед "тихим часом", что он упорно пытается делать всё левой рукой и, лишь когда одной рукой выполнить что-то не удаётся, только в этом случае он подключает к делу и правую руку. Я отвела Вадима к медсестре. Та измерила ему температуру, прослушала стетоскопом, помяла, пощупала. "Нет, - говорит, - ничего не нахожу. Вполне здоровый мальчик." Да какое тут здоровье, когда сразу видно неладное?! Что же теперь делать? Может, Вадима врачам показать? Они-то побольше знают, чем простая медсестра.
Вадим уже успел одеться и, стоя возле матери, слушал рассказ воспитательницы. Марина Николаевна опустила руку на голову сына, прижала его к себе.
- Конечно, к врачу мы сходим обязательно. Спасибо вам, Антонина Петровна, - она слабо улыбнулась.
- Да за что меня благодарить? - смутилась та. - Я ведь ничем помочь не могу. А так хотелось бы, ну хоть немного...
До дома они шли в молчании. Настроение Марины Николаевны было подавленным и Вадим, чувствуя это своим детским сердчишком, старался не докучать маме болтовнёй.
За ужином Марина Николаевна пересказала мужу наблюдения воспитательницы детского сада. К её удивлению, Фёдор Павлович отнесся к этому совершенно спокойно, если не сказать - легкомысленно.
- Ну, какие пустяки, - заявил он, расправившись с супом и накладывая в тарелку макароны "по-флотски". - Мальчишка просто балуется. Шалит, так сказать. Наверное, видел где-нибудь хромого инвалида, а теперь вот пытается примерить к себе такое состояние. Ты ведь знаешь, какой у нас впечатлительный.
- Да не похоже, Федя, всё это на баловство, - с сомнением в голосе произнесла Марина Николаевна. - Слишком сама собой получается у него эта хромота. И сам он её будто не замечает. Боюсь, как бы не обернулось это серьёзной бедой.
- Ну вот все вы матери одинаковы! - в сердцах воскликнул муж. - Как вы любите из мухи раздувать слона! Говорю тебе, ничего страшного нет! Сама же говорила, сделаешь ему замечание - он начинает идти нормально.
- Говорила... Может, всё-таки, к врачу его сводить?
- Это всегда успеется. Вот увидишь, пройдёт какое-то время и забудет он о своих причудах.
Ах, если бы эти слова и в самом деле оказались пророческими! Марина Николаевна, не задумываясь, отдала бы полжизни за это. И всё-таки тяжелый липкий комок страха за сына, за его будущее не рассасывался. Дни проходили за днями, накапливаясь и перетекая в недели. Марина Николаевна нетерпеливо ожидала перемен к лучшему, жадно выискивая в Вадиме хоть малейшие признаки улучшения. Однако время шло, а выздоровление не приходило. Более того, теперь Вадим даже после окрика не мог выправить свою походку, а правая рука совсем перестала ему подчиняться и висела безжизненной скрюченной коряжкой.
И стало совершенно очевидно, что визита к врачу не избежать.