Всем нам — или почти всем, - кажется, что то, что случилось, уже случилось, и ничем не изменить прошедшего. Но на самом деле мир устроен намного сложнее, чем могут себе представить лучшие из лучших умов планеты Земля. Время — это нечто совсем иное, нежели наше представление о нем, настолько иное, что наши жалкие фантазии даже отдаленно не напоминают истинную его суть. И там, за гранью миров, бушуют иные бури, и отголоски их могут стереть не только нас самих, но и малейшие следы того, что мы были...
Когда-то этот небольшой предмет с архаичной клавиатурой и плоским примитивным экраном, закрывающимся наподобие крышки, был очень неплохим ноутбуком, верой и правдой служившим нам много лет. Но времена меняются, и давно уже компьютеры в такой форме отошли в далекое прошлое. Но так уж устроено сердце человеческое, что ему важны милые черты прошлого, ведь сердцу неважно, насколько совершенны окружающие нас предметы — главное, какие чувства связаны с ними, какую память они в себе хранят, память, измеряемую не гигабайтами и терабайтами, а неуловимыми никакой самой совершенной техникой движениями души... Давно уже то, что мы делали сейчас, происходило в действительности в самой структуре пространства, измененной до уровня упорядоченного квантового анализирующего поля, и мы свободно могли и при необходимости управляли им простым велением воли. Но когда мы никуда не торопились, то предпочитали выводить все нужные нам выкладки именно на этот ноутбук, и руководить всеми процессами именно с него. И теперь нам уже некуда было торопиться, потому что мы точно знали, что скоро нас не станет. Вначале не станет тебя, а затем я сам просто не смогу и не захочу жить без тебя. И все только потому, что где-то в иной, очень далекой от нас, хоть и похожей на нашу, вселенной какая-то девчонка, неловко повернувшись в раздевалке школьного спортзала, ударила портфелем обычную электрическую розетку. Вот только розетка эта оказалась волей судеб в особом узле пространств и времен, в котором стекались многие нити причин и следствий, и короткое замыкание, напугавшее пигалицу и испортившее ей портфель, имело и другие, более страшные, фатальные последствия...
Оставалось несколько минут. Мы сидели в темноте перед светящимся экраном, и ждали, когда в старой почтовой программе начнут бледнеть и исчезать буквы электронных адресов, которые мы с тобой когда-то, около двух тысяч лет назад, использовали, когда только-только познакомились друг с другом... И казалось, что сделать ничего нельзя, все варианты защиты были просчитаны, все пути рассмотрены и отметены, как бесполезные. Я просто забуду, что ты была, и потому ничего не смогу изменить. Волна последствий, вызванных этим проклятым коротким замыканием, уже настигает наше время и скоро накроет нас с головой... Но как и две тысячи лет назад, я оставался самим собой, и отчаяние, затопившее мое сердце, совсем не мешало мне продолжать прокручивать самые невероятные возможности, поскольку вероятные мы уже продумали до конца... Ты не плакала, и только выражение смертельной усталости застыло на твоем лице скорбной маской, ты посмотрела на меня долго-долго, как будто хотела унести с собой в никуда память обо мне, как будто даже не существуя, могла хранить образ этих последних минут и за пределами небытия... И в самую последнюю секунду мне показалось, что какая-то тень надежды мелькнула где-то на краю разума — и тут ты исчезла! На экране ноутбука буквы электронных адресов побледнели и растаяли. Я с ужасом почувствовал, что память моя пустеет, стремительно теряя детали нашей общей жизни. И тогда я прыгнул в прошлое и одновременно в сторону по одной из шестнадцати доступных мне пространственных координат... Волна, стирающая прошлое, все равно настигнет меня, потому что новая причинно-следственная цепочка протянулась вслед за мной, создавая новую линию времени. Но теперь для этого потребуется уже несколько больший срок по моим «внутренним часам» - совсем немного, но теперь я мог действовать. И я должен успеть, у меня всего одна попытка, потому что на второй прыжок у меня уже не хватит сил. Только бы успеть, только бы успеть...
Тело исчезло совсем и я превратился в сгусток информации, заряженный невиданным в далеком двадцать первом веке структурным потенциалом. Тогда люди измеряли способность к свершениям упрощенным и ошибочным понятием энергии, пока не догадались, что в любом случае, когда пространство-время заполнено материей неравномерно и потому хоть немного, но искривлено, понятие энергии в принципе вообще невозможно ввести строго математически — его не существует, и все.
Вокруг была почти полная тьма — настолько глубокая, что ее не с чем было сравнить, даже с космосом обычных миров, ни одна искорка света с далеких звезд не освещала его, потому что и звезд здесь не было. Я не чувствовал никакого совершенно сопротивления среды, потому что не было и никакой среды — ничто не мешало моему движению. Но движение само по себе было ощутимо каким-то совершенно не объяснимым внутренним чувством, и было это движение фантастически быстрым — если бы здесь был свет, то скорость его напоминала бы мне еле заметное движение молекул в воздухе...
Потом я «увидел» некие волокна, пронизавшие это место в почти упорядоченной форме. Именно «увидел», потому что глаз у меня не было, и волокна эти были не светом, просто подсознание услужливо подсунуло мне привычные образы световых лучей. Да-да, это еще один парадокс, который неизвестен людям прошлого — что подсознание имеет внетелесную природу и никак с мозгом не связано, и потому сохраняется даже при полном освобождении от всякой телесной оболочки. Волокна эти пересекали мой путь поперек довольно периодически, но все же не совсем параллельно друг другу, а иногда отклоняясь от строгого порядка, как будто исполинская рука бросила поперек траектории моего полета гигантские макаронины и чут-чуть смешала их легким движением, и они местами скрещивались друг с другом под небольшими углами... Потом эта структура стала слева и справа от меня приподниматься вверх и заворачиваться краями, постепенно края ее сближались, и вот уже я летел почти в тоннеле круглого сечения, только наверху он так и остался незамкнутым... Я уже почти не помнил, кто я, и что тут делаю, и зачем вообще нужен весь этот стремительный полет над бездной... И тут поле концентрических незамкнутых окружностей взволновалось быстрой-быстрой рябью, волокна «света» задрожали и я услышал едва разбираемый голос — твой голос! Он дрожал и плыл, то уходя вверх до ужасного ультразвукового писка, то сотрясал основы мироздания утробным низким рычанием, и все пространство дрожало целиком от его грохота. Но это был именно твой голос, и я не мог не узнать его... Он звал меня, повторяя вновь и вновь одну и ту же короткую фразу-вздох: «Найди меня, помоги мне... я здесь, я жива...»
И тут меня выбросило в трехмерность.
...Они все еще были в спортзале, играя в какую-то незнакомую мне групповую игру, совершенно не напоминающую ничего земного. Хотя сами они выглядели вполне обычными людьми — было жаркое лето, и дверь в зал была открыта, я мог видеть все, что там происходило, даже на расстоянии трех метров от двери, где я оказался. Ага, прицелиться мне удалось довольно точно — и слава богу, - потому что я немедленно понял, что все будет очень непросто, если бы я оказался, скажем, на улице перед их школой, я бы просто не смог дойти досюда. С каждым мгновением мои движения становились все тяжелее и тяжелее, словно я не идти пытался, а плыть в очень тяжелой и вязкой жидкости, навроде густого прозрачного глицерина с плотностью свинца... Можно было повернуть назад, к раздевалке, и, например, ударом сломать злосчастную розетку за несколько секунд до ужасных событий — этих мгновений оказалось бы достаточно, чтобы короткое замыкание произошло не в узле важных событий и ничего не смогло уже испортить. Но до раздевалки было метров семь, а до двери в зал — три, и девчонки уже прекратили скакать по залу, а та самая девица, что невольно убила нас с тобой, уже бросилась первой к выходу... Я изо всех сил рванулся ей навстречу... Очень трудно стать материально осязаемым и суметь сдвигать предметы, когда у тебя нет тела, и ты — чистая информация! Да и временные слои во всех вселенных не позволяют так просто менять свое течение, они сопротивляются всякой цепочке событий, способных это сделать — и тем сильнее, чем ближе возможное изменение. Я чувствовал, что превращаюсь в чудовищно неуклюжего слонопотама, наливаясь тяжестью и двигаясь все медленнее и мучительнее. Так, наверное, движется вещество нейтронных звезд, наперсток которого весит тяжелее, чем средней руки планетка!.. У входа в зал мне все же удалось ее перехватить, но все, на что меня хватило — это встать у нее на пути и «стать твердым». Бедная девочка врезалась с разбегу в меня и ошарашенно села на копчик, рухнув назад. Перед ней ничего не было — ведь она не могла меня видеть, и, ударившись небольно, она заревела скорее от страха. Я еще успел увидеть, как подруги бросились к ней узнать, что случилось, но я уже понял, что успел — заветный взрыв событий не произошел, миновав менее, чем полсекунды назад... И тут страшный удар снес меня с места и вышвырнул обратно в межвременье... Если вы думаете, что не имея тела, невозможно чувствовать боль, то вы очень сильно ошибаетесь — весь я, то есть все мое сознание просто вопило от боли, в каждом вихре информации, из которой я состоял теперь, пожалуй, не было ни одного живого места...
Между тем, межвременье бушевало, стирая последствия тех событий, которые мне удалось отменить... Только на едва ощутимое мгновение я увидел темный туннель, который виделся мне при движении в эту сторону, но он моментально смешался в нечто совершенно хаотическое и непонятное, и вот уже я летел между двух протянувшихся в бесконечность плоскостей. Они напоминали небо — затянутое свинцовыми грозовыми тучами небо, только «тучи» были и сверху, и снизу. А между ними там и тут протягивались, соединяя две кипящие облачные плоскости, исполинские воронки смерчей. Всюду мелькали молнии, озарявшие поверхности и «небес», и «смерчей» странными сполохами «не света»... Времени не было, и я так и не понял, сколько я летел — миллионную долю секунды или миллионы лет, пока один из смерчей не начал приближаться — и только тогда я по-настоящему понял, как же он огромен! Его поверхность все приближалась и приближалась, а он все рос и рос, заняв уже все горизонты, которых было больше, чем в обычном мире — я сбился со счета, когда посмотрел в более чем сорока различных перпендикуляных направлениях... Постепенно его поверхность превращалась в изображение белых струящихся вихрей, напоминающих снимки земных атмосферных циклонов и антициклонов, сделанные с высоты в пару сотен километров, похожей спиральной структуры, но только намного более сложные, ветвящиеся и причудливо изгибающиеся... Когда часть спирали приближалась, она превращалась в еще одно полностью подобное «перо» вихря, и так продолжалось вечно...
Наконец, я увидел, что «перья» последнего вихря в этой сверхсложной структуре стали все же разделяться на различимые гладкие «веточки», на концах которых сияли ослепительные шары... Один из шаров приблизился ко мне, заняв со временем все пространство передо мною от края и до края — и я влетел в его сияние, как в фотосферу гигантского солнца, и даже будто ослеп на неощутимую долю мгновения, — и тут увидел привычный темный космос, галактики и звезды, к одной из которых пролег мой путь...
Войти в тело было в этот раз тоже как-то непревычно больно и неприятно, и сделав это, я еще минуту не мог прийти в себя, чувствуя, что меня будто пропустили через мясорубку... А ты сидела передо мной, будто никуда не исчезала... И плакала — страшно плакала, молча, без рыданий, слезы просто беззвучно текли по твоим щекам такими толстыми и непрерывными струйками, что мне стало жутковато — ведь никакие нанотехнологии, которыми были нашпигованы наши земные тела, не могли справиться с этим потоком...
- У тебя получилось, получилось...
- Нет, не у меня — у нас...
Но эта попытка разлепить запекшиеся губы вызвала во мне новый ужасный приступ мигрени, и ты тут же забыла и своем ужасе, и вообще о себе самой, засуетившись вокруг меня, пытаясь подключиться к моей наносистеме организма и срочно оптимизировать ее... Собравшись с силами, я остановил тебя и прошептал:
- Слушай, да ну ее, эту оптимизацию, попозже... Давай лучше по-старинке — выпьем чаю зеленого, с медом и с травами... Что-то устал я сегодня...