Дело было накануне Пасхи. А она в этом году поторопилась с приходом. Снег ещё на полях лежал. У женского пола забот полон подол. Заботы житейские: кухню побелить, бельё постирать, яйца покрасить… — это дело святое. Яйца на первом месте стоят. Вся жизнь видимо на них держится. Хотя и говорят, что яйца курицу не учат, а посудачить о жизни каждый норовит. Вот и мы туда же. Тем более что в Пасху у них особая привилегия.
Анфиска — незамужняя баба. Не то, что замужем не была. Была. Да что-то у них с мужиком жизнь не заладилась и стали они жить порознь. Видно по ним было, что не просто далась им размолвка, но сломить гордыню не смогли. Кто из них больше гордынской дурью маялся неизвестно — чужая душа потёмки.
Вообще-то Анфиса хорошей хозяйкой слыла. У неё мужик в полном ажуре был и помыт, и наглажен. Да и сама-то она всем на зависть пестовалась. А вот только разошлись они по разные стороны… так и поблекли.
Мужик самоваром раньше гляделся, и труба дымила, и кран блестел. Бабёшки около него бабочками вились. Ну, он втихаря бывало, потискает самую тоскливую, не пропадать же добру, далёко было слыхать. Анфиска ему такие тиски опосля устраивала, что даже у соседских мужиков спесь куда-то пропадала.
А сейчас после развода у него одна сопля по ветру мотается, другая на штанине засохла. Да и под штаниной видимо не хлеще. Смотреть на него тошно. Как говориться — ни себе, ни бабам.
Что касается женского пола у них такая же оказия. У замужней бабы рейтинг высоко стоит, даже если с лица не принцесса. Каждый задрипанный мужичок, то, что плохому танцору мешает, старается к ней подкатить. Только разошлась с мужиком… всё — ни ответа, ни привета. Сколь ни стараются на себя разведёнки глянец навести, он всё равно матовым выходит.
Баба без мужика, что телега без коня. Скрипит только, а ни в зад, ни вперёд. Вот так оно и получается, что в одной упряжке надо быть. Там и колёса мажутся и оглобли правятся.
Уж больно видная пара была. Вот почему на них наглядевшись, люди о семейной жизни судачат. А Анфиса, конечно, душка... оптимизма и надежды не теряла, — искала своё счастье, где могла.
— Ой, бабоньки! Что я вам сейчас расскажу! — Анфиска, переодевшись в спецовку, с лукавой улыбкой плюхнулась в каптёрке на скамейку. — Я ведь вчера сама к чужому мужику эти «самые» подкатила! До сих пор стыдоба меня берёт!
— Неужто! Дельный хоть, не пустозвон как некоторые? — откликнулись на её разговор бабы.
— Не знаю! Но подкатила дура, по самое первое число! Ой, не могу! Стыдобушка! — причитала Анфиска, подогревая интерес у бригады отделочниц. — Интеллигентный такой, стеснительный. Ну, просто ангел с картины. И вроде свободный. А я! Яйца… — Анфиска стыдливо покачала головой и взялась румянцем.
— Ты так и будешь сама с собой губы облизывать! Нам-то хоть плесни, о чём речь завела. Сидит, голуба, розовеет! А мы за неё додумывай! — возмутилась самая «прожжённая» из бригады Люська! — Рассказывай, где накувыркалась с ангелом-то?!
— Да ты что! У меня от Егора ещё постель не остыла! А ты мне нову простынку стелешь! — фыркнула без сердца Анфиска.
— Ладно тебе скромничать! Заужималась сразу! — напрямую пропылила Люська. — Я вот что, от себя, девки, скажу! Стоит один раз попробовать нормального мужика… — Люська гордо встряхнула грудью. — Потом ничем бабу не удержишь! Хоть к столбу привязывай! А ты не больно сытая, поди?!
— Ишь, ты! Гулёна, какая! Не удержишь! Посовестилась бы свои откровения выплёскивать! — встряла в разговор мастерица Анастасия.
— У нас вон девочки в бригаде незамужние есть! Чему ты их научишь такими речами? Сама-то сколько слёз в подушку пролила, как без мужика осталась… А?! Это при мужике вы хвост-то задираете. А вот одна осталась… много ты их видала? То-то и оно! — Настя обвела притихших работниц взглядом и, получив молчаливое согласие, продолжала:
— Конечно, если мужик не сволочь и не пьяница беспробудный, с мужиком жить лучше. Мужик — это голубь мира! А бабу гулящую, ведром поганым жалко назвать. И кувыркаться с первым встречным совсем не обязательно!
— Перестаньте вы ссориться! Пасха на носу! А вы всё бельё грязное на улицу вывешиваете! Не было у меня с ним ничего! Сказал, что христосоваться придёт, а там видно будет! — взяла вожжи в свои руки Анфиса — Я не про горки и пригорки хочу вам рассказать, а про яйца — будь они неладны.
— Стою я, значит в очереди за ними в магазине, наблюдаю! Интересно наблюдать, кто для кого что берёт. Этот тортик, да коньячку взял! Скорее всего, налево завернёт! Этот шоколадку взял. Молодой ещё… — на свиданье торопится. Эта видно, что одинокая. Взяла блок сигарет, сыру, да кофе. И так этот набор продуктов чередуется меж людьми. Забавно смотреть.
А тут один высокий, симпатичный мужчина в кожаной куртке и такой же кепке, яиц полную авоську передо мной взял. Я ещё подумала, вот жену-то обрадует, такую заботу с женщины снимет.
Зимняя тропинка в наш «спальник» одна. Народ, друг за дружкой, будто муравьи идут по ней. Только ноги чужие впереди тебя семенят. Постепенно отваливаются кто куда. Так вскоре эта авоська с яйцами, опять передо мной вынырнула. Поглядываю только на неё да под ноги, чтобы не упасть.
Сумерки быстро опустились. Подмораживает. Разглядывать подробно, что за мужик впереди некогда. Одна забота — не растянуться бы коровой на льду. А тот быстро катит. Сетка с яйцами только в руке подбалтывается.
Анфиска в преддверии чего-то весёлого прыснула от нетерпения и разошлась заливистом смехом. Даже серьёзная всегда Анастасия, загоготала как гусыня.
— Давай заканчивай яичницу, да получай краску! — всё же нашла она в себе силы подхлестнуть работницу.
— Иду за ним на расстоянии, а сама думаю…, как же он за углом-то устоит? Там несусветная наледь образуется от капели. И если её не подсыпали то пиши… — пропало.
Анфиса достала зеркальце, посмотрелась в него. Но опять не выдержала и прыснула заразительным смехом. За ней, как по команде, прыснули остальные. И всё же наглотавшись воздуха, наша душечка шаг за шагом, приближала историю к развязке.
— Он шустро за угол завернул. А я крадучись за ним выплываю. Ну думаю, не дай Бог... — Анфиска сделала паузу… и выдохнула. — Так и знала! Не уберёг Господь! Лежит голубок на льду! Кепка в стороне валяется!
Бабы хором ахнули, но хохотали недолго — голубь мира всё-таки. А Анфиса продолжает:
— Он бедняга встаёт, отряхивается, что-то про себя бурчит, но не матерится, постеснялся знать меня. А я кепку ему протягиваю и ляпаю, как последняя дура:
— Яйца-то хоть целы? Он опешил от такого прямо вопроса и в шарф недовольно буркнул.
— Да вроде целы!
Кепкой штанины отряхивает, а на меня глаз не смеет поднять. Мне и смешно и в тоже время жалко его стало.
— Главное, что целы! — говорю ему.
— А где же они? — не унимаюсь я. Он вообще чуть сквозь землю не провалился молчит, покраснел только. Я головой своей куриной верчу туда-сюда — яйца ищу.
Глядь, а сетка с яйцами далеко впереди болтается. Это не тот мужик на наледи хряпнулся, а другой встречный, в такой же одежде. А я дурёха скорлупки около него ищу. Вопросы идиотские задаю… про какие-то яйца.
— Ой, бабы! Сейчас в штаны пущу! — завопила Люська. Ну и подвесила ты его! Ну, надо же! А говоришь дурёха! Так смазать мужичка не каждая сумеет! — Молоденькие девчушки, не выдержав Люськиного жаргона, выскочили из каптёрки. Анастасия хоть и смеялась от души, но ситуацию всё-таки повернула на Анфискину сторону.
— Ну, Христос с тобой, Анфиса! Не отпускай ты его, раз целы! — заговорчески подмигнув, сказала она:
— Живи, пока живётся! Люби, пока любится! В этом наша жизнь заключается!
— Да жду я его «христового», жду …, — потупила глаза Анфиска и закрыла ладонями, пылающие щёки…
22.08.05 г.
(картинка из интрнета)