Как я любил слушать гармонь. Даже уроки бросал, чуть заслышав наигрыши и переборы гармониста, разминающего пальцы. Чаще всего это бывало по пятницам, после рабочей недели, а также по выходным и праздничным дням. А уж на свадьбе побывать, частушки матершинные подслушать, тут вообще, как говориться, счастья «полные штаны».
В те времена, (не такие уж и далёкие), гармошка и частушка притягивала к себе людей, была некой отдушиной у народа. Только сейчас стал понимать, что этот дуэт, видимо, играл роль общественного психолога. Психологов сейчас в институтах готовят, чтобы стресс с народа снимать, а раньше гармошка да частушка его снимала, раздевая людей догола. Легко становилось. А стрессу отдыхать, да зевать только и оставалось.
Самому страсть как хотелось научиться на гармони играть, просто спал и слышал. Да, до гармони ли родителям было, когда дома; трое по лавкам, да свекровь почтенная свою музыку снохе играет, «деньги любят счёт, да просят отчёт».
Мне об этом мать уже взрослому рассказывала. Отец один деньги зарабатывал учителем в школе, а мать нас растила, да хозяйство вела. На хлеб ещё хватало, а на гармонь было мало.
Сейчас ведь что? Поженятся, произведут на свет одного ребёнка и нежат его в тепличных условиях, и всё-то он у них маленький, да аленький. А начинает подрастать, ему и то и это, и надо и не надо, и в дело и без дела, а на дне рождения без стеснения читают
— «Расти здоровым в этом суть, и быть богатым не забудь».
Радуются родители, слезятся глаза у дедушек и бабушек, хлопают и визжат гости, а карапуз смотрит на них непонимающими глазками, прижимает подарки к груди и ничего ему не надо, ни богатства, ни счастья, ему голову с шоколадного зайца на торте откусить хочется.
Да дай-ка Бог, чтоб так всё оно и было и здоровье и богатство, прошли те времена, когда благополучие и достаток чуть ли не за преступление считали. Что не принимает моя душа, это то, что сейчас с рождения детей в аленькие цветочки записывают, а то и в голубенькие дорогу мостят, своим воспитанием.
Красивы, ухожены цветы на клумбе, а ближе мне и роднее, полевые травиночки. Сколько их пробилось на свет через городской асфальт, вряд ли кто считал, но многие пробились.
А гармонь мне так и не купили, баян на день рождения подарили. Просыпаюсь утром, а он стоит на стуле, кнопками на меня уставился, ремни распахнул, и ждёт, когда я к нему в объятья кинусь. Кинулся я сначала на шею родителям, а уж только потом он в свои тугие меха, воздуха вдохнул. Гармошка конечно ядрёнее, забористей баяна звучит, зато баян мелодичнее, современнее что ли, ну и бабушка постановила – пусть будет баян. Оказывается, она для внучка, кольца золотого не пожалела. Свою долю этим внесла. Так у меня появилась «большая гармошка»
К тому времени я уже кое-что умел наигрывать. Само собой как-то получалось. Смотрел на игру баянистов, мелодии запоминал, а в паузах попрошу попробовать, ну, бывало, что-нибудь подскажут, поправят, улыбаются при этом:
— Ну-ну, малец! Смелее! Дави на клавиши! Все девки скоро твои будут! — а у меня лишь язык от усердия высовывается, да слюнка с губы свисает.
А как свой баян появился, так через год я уже пластал во всю прыть. По настоящему же рядом с музыкантами очутился — во время службы в музыкальной роте. По случаю туда попал, не буду об этом рассказывать. Там и ноты освоил, и жизненной мудрости отведал.
Армия штука такая, что море. В ней и глубокого и мелкого найдёшь, и солёного и сладкого отведаешь, а иногда и волной захлестнуть может. А родителей и бабушку, всегда с благодарностью вспоминаю, когда баян в руки беру. Последнее можно сказать отдали, чтобы инструмент справить.
И так всё это, во мне приросло, так прикипело, что слышу и вижу жизнь, через всю эту гармонию. А уж гармошка в каждой русской душе живёт, надо только услышать её. Ну, а если кто не услышит, то наверняка увидит, без вариаций и переборов, жизни не бывает.
Встречает меня тут Людка ; одноклассница, прямо на шею мне кинулась:
— Сашуня! Привет! Я тебя по всему городу ищу. Нужен ты мне, просто слов не найду как!
А я растерялся от неожиданности и её от себя отталкиваю:
— Сдурела, что ли? К чужому мужику на шею прыгаешь, мало ли что подумают!
— Да брось прикидываться, не вешаюсь я на тебя, просто соскучилась.
— Ты знаешь, я рад тебя видеть, но уж больно как-то ты запросто.
— Будь проще, Санька, ты ж нормальный парень, без вывихов, чего испугался?
— Да ничего я не испугался, стесняюсь просто, прилюдно. Ты меня своей простотой достала прямо-таки. Говори, зачем я тебе спонадобился? — а у самого аж дух от волнения перехватило, не каждый ведь день тебя другие женские руки обвивают.
— Слушай! У нас тут вечер в отделе организуется, название, что-то из головы вылетело, а вот «По волнам нашей памяти», ты бы подыграл нам на баяне. Вспомним «лихую» молодость, попоем, потанцуем, повеселимся! — и она заискивающе посмотрела мне в глаза.
— Ты уже конечно всё за меня решила, всё расписала, осталось только утвердить, а мне подтвердить твоё самоуправство, — и я почему-то, взяв её за руку, непроизвольно притянул к себе, другой рукой придержав за талию.
— Ага! — и она с большей для меня неожиданностью, припала к моей груди, виновато склонив голову. Прелестный аромат духов, моментально ударил мне по чувствам, сердце бешено заколотилось, а сухость во рту не позволяла озвучить ситуацию.
С Людмилой мы были знакомы с детства. Жили в одном дворе, учились в одной школе, вместе бегали на танцы, лазали по садам, провожали ребят в армию, целовались даже — два раза. Симпатия над нами до сих пор кружиться — прилетает, улетает, а опустится, никак не может
Быть может мы, сами ей посадки не даём, слишком много партий переигрывать придётся. Ноты вроде те же, а могут зазвучать по-другому, вот и боимся нарушить гармонию — оставляем, всё как есть.
Помниться многое: помню её восторженные глаза, которыми она смотрела, оценивая мою игру на баяне, как, темпераментно танцуя, приводила в волнение, свои девичьи достоинства, на выпускном вечере, что мне тогда казалось, ещё чуть-чуть, и они выплеснуться на меня. Я стыдливо закрывал глаза, выдавая это за вдохновенную игру, только гораздо позднее до меня дошло, каким же я тогда был «слепым» музыкантом.
— Людок! Что ж ты так? Ну, прям, как в кино. Только страстных поцелуев для полного счастья нам и не хватало.
— А что тут такого особенного, ничего бы с тобой не случилось, губы не отсохли бы. А я действительно по тебе соскучилась. Да, и по делу всё-таки.
— Прости. Всё как-то у меня неуклюже вышло, — сказал я, боднув её в щёчку. Это было так естественно, что мы, забыв про взаимные упрёки, наперебой стали вспоминать самое близкое и смешное.
— Саш! А ты помнишь «брызги селёдки под шубой» на проводинах у Лёшки Маминова? — и она подняла на меня свои заразительно-смеющиеся глаза. И зачем только, на меня она посмотрела. Я понимал, что, скорее всего это был тест на юмор, но не в такой же обстановке. Смех мог разорвать меня по частям. На виду у всех я выглядел бы, по крайней мере, хохочущим идиотом, а остальные эпитеты, нашлись бы, без особого труда.
— Тихо! Тихо! Тихо! — быстро поняв свою ошибку моя «принцесса Смеяна», закрыла мне рот тыльной стороной руки. — Не надо, Шурик! И что это на меня нашло, надо о деле говорить, а я конкурс хохотунчиков устраиваю — и, взяв меня под руку, отвела на край тротуара.
Случай, который чуть не вызвал у меня истерический смех, в нашем бывшем окружении, известен именно под этим названием.
На проводины в армию, как правило, приходили все дворовые пацаны и подружки, чтобы посидеть за общим столом, выпить, попеть, потанцевать, пообщаться на посошок, ну, чтоб было о чём, и о ком вспоминать новобранцу на службе.
Так вот. Какой-то «композитор» в годах, лысенький мужичок, добрался до гармони и начал, что называется пилить по нервам. Это продолжалось довольно долго и терпение, не только у меня, но и у всех присутствующих лопнуло. Но дядя видимо уже набрался хорошо и на обращения, сделать паузу, не реагировал.
Тогда, чтобы привлечь внимание, я скатал хлебный шарик и запустил точно в лоб терзающему гармонь. Ноль эмоций. Я скатал второй крупнее, ; не пробирает. Только после того, как в его лысину впилась косточка от вишнёвого варенья, он не слова не говоря, вскочил на табуретку и, со всего размаху, бросил гармошку в центр стола.
К потолку взметнулись: салаты, закуски, селёдка под шубой, а потом всё это осело на ушах, головах, плечах гостей. Такого развития событий не ожидал никто. Когда шок от атаки «террориста» прошёл, его уже простыл след. А истерический хохот периодически возникал то там, то тут в течение всех проводин.
Видимо поэтому служилось парню нормально, как он сам говорил с затаённой грустинкой. Весело!
— В общем, мы с тобой договорились, в пятницу к шести в «Центральном». Музыка там будет, но это для танцев, а для души ты уж, Саша, — она сделала паузу и, осевшим от волнения голосом добавила: — Постарайся без брызг. Мы и так в нашей жизни многое расплескали, многое проиграли, а так хочется: по капельке, по глоточку, на самой высокой ноте, пройти по одному берегу, спуститься к воде и утолить жажду.
— Она хотела ещё что-то сказать, но смутившись передумала и…, хлопнув на прощанье ресницами, села в остановившееся такси. Из открытой двери машины до меня донеслись обрывки авторской песни, — …козе баян, попу гармонь, икону…
Рёв двигателя заглушил дальнейший текст. Память выхватила из услышанного всего три слова: «…баян, гармонь, икона». И вот это сочетание слов, вместе с дрогнувшими ресницами и уезжающим такси, минорными аккордами прошлись по моему телу. Я стоял обескураженный, силясь понять, какая такая сила могла больно зацепить меня за живое.
Наконец до меня дошло. Вместе с нахлынувшими откровениями и воспоминаниями, передо мной промелькнула партитура прожитого отрезка жизни, который сыграть по-другому мне уже не удастся.
Впереди была встреча в «Центральном». Свою программу я начал с ноты До…