Где-то в своих воспоминаниях я упоминала о моём детском увлечении танцем...
Всё началось очень рано, лет в пять, а может и раньше...
Под классическую музыку из приёмника я в одиночестве импровизировала на кромке ковра, стараясь не заступать за её пределы... Летящие взмахи рук, шаги на цыпочках, которые казались мне..., да ничего мне не казалось, пожалуй, просто я погружалась в музыку, которая вела меня, подчиняя до самозабвенности...
Ничего подобного я не могла бы повторить – исполнить, будь у меня хоть один зритель...Нет, мне нужна была полная свобода!
Ах, это слово! Которое тогда было мне совершенно неизвестным, неосознанным, но отчего-то родным и близким...
Застуканная однажды родителями на этом неожиданном проявлении полной самостоятельности, я была определена в балетную группу Дома пионеров...
Не хочется повторяться, об этом уже сказано... Это были самые прекрасные 3 года моей жизни.
Которые передислоцировались однажды в музыкальную школу,- совсем далёкую от ощущения свободного полёта...
И я застыла. То ли фортепиано содействовало моему обездвиживанию, то ли что ещё, - не знаю. Но танцевать я перестала совсем, и думала, что – навсегда...
Особенно после того, как мой мальчик любимый пригласил меня на танцевальный вечер в свою школу. Этого кошмара мне не забыть... Он пытался вести меня под музыку на глазах у своих одноклассников, в том числе девочек, половина из которых была в него влюблена. Ну, даже не знаю, с чем можно было сравнить эту пытку под пронизывающими насмешливыми взглядами со всех сторон. Мальчик мой пытался меня расшевелить, но тщетно.
Я с трудом переставляла ноги в такт, торс мой был окаменевшей статуей, и как ни пытался мальчик развеселить меня и расслабить своими шуточками, ничего у меня не получалось...
Когда закончился этот мучительный танец, и он отпустил меня, отвлекшись, я помчалась в раздевалку за своим пальто, и ему пришлось догонять меня, успокаивая...
В нашей школе тоже иногда бывали танцы, но я вечно жалась к стене, упорно отказываясь от приглашений...
И тут мне пришлось выступить в другой роли.
Поддавшись на уговоры, я согласилась присоединиться к компании школьных лабухов,- им не хватало пианиста.
Вова Воробьёвский,- первая любовь моей Афони,
надменный и ироничный, задумал создать миниоркестр.
Сам он здорово играл на саксе, труба и гитара тоже обнаружились, а вот фоно стояло без дела...
Ну я и согласилась, хотя дрейфила изрядно, боясь сцены актового зала.
И мы сыгрались. Уж не помню, что мы там исполняли, но это было классно, - советского мы не играли... И впервые ребята отрывались под живую музыку.
Длилось это недолго, - очень скоро комсомол запретил эту разнузданную самодеятельность.
...Но как приятно вспомнить, что и я отважилась когда-то бацать на фоно в оркестре!
...На третьем курсе института мы часто собирались группой у кого-нибудь дома, выпивка всегда была, что-то мы готовили сообща или притаскивали из дома, веселились, не напиваясь, и, конечно, танцевали.
У всех уже были катушечные магнитофоны, и музыка с Запада лилась невероятными восхитительными потоками...
Но танцы наши, хоть и ритмичные, не дотягивали до её
невероятной свободы...
До тех пор, пока в нашей группе не оказался человек из другого мира.
Его звали Алями Абульфет. Он был бербером. Из богатой семьи. С прекрасным образованием, в совершенстве владел французским, но с нами учил и убогий английский... Пройдя предварительный годичный курс русского языка, говорил с акцентом, путая иногда слова, но понимал всё, а главное, – все наши хохмы, - с чувством юмора у него проблем не было с самого начала.
Жил он в институтском общежитии, как и все иностранные студенты.
Среднего роста, изящный, изысканный, темноволосый, с тонкими чертами светло - оливкого лица, Алями каждое утро благоухал французскими духами, повергая наше разномастное общество в радостное изумление...Он, как выяснилось, по утрам всегда успевал принять душ, но не всегда – позавтракать.
А потому мы, сбившись в стайку перед занятиями, каждый раз замирали, увидев улыбающегося Алями на подходе, зная, что может случиться...
Этот джентльмен имел пугающую привычку - не позавтракавши, падать в обморок. Светло - оливковое лицо его внезапно зеленело, и он мгновенно падал на спину, без всякого предупреждения...
А потому мы были уже всегда готовы подхватить его вовремя или успеть сунуть ему в рот что-то сладкое...
Через очень недолгое время он с энтузиазмом влился в нашу веселую компанию, выпивая и закусывая наравне с нами...
Но, понаблюдав за нашими танцульками с терпеливо – досадливым вниманием, наконец не выдержал. И выдал такой класс танца, о котором мы и понятия не имели. Это был не твист, не шейк и не рок, это было нечто совсем другое, сравнимое лишь с полётом, может быть, но нет...
Ни с чем сравнить это было невозможно!
Он чувствовал музыку, как бог, и танцевал так же, - не повторяясь, импровизируя, каждое движение его было вдохновенным, и случайность его движений оборачивалась совершенством...
И тогда, увидев его в танце, я почувствовала, что тоже смогу вернуться к той детской своей раскованной свободе, когда никто не стискивает тебя, когда и партнерство на дистанции может быть истинным и радостным, как любовь...
Он всех нас учил танцевать. Но я не совру, если скажу, что была лучшей ученицей.
И с той поры я больше никогда не прекращала танцевать, даже оставшись одна, даже сейчас, когда и хожу-то не слишком уверенно, я - танцую, когда слышу настоящую музыку...