Из http://www.nev-almanah.spb.ru/2004/1_2010/2.shtml
«…писатели, которых мы называем вечными или просто хорошими… имеют один важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же, и Вы чувствуете не умом, а всем своим существом, что у них есть какая-то цель, как у тени отца Гамлета, которая недаром приходила и тревожила воображения. У одних, смотря по калибру, цели ближайшие – крепостное право, освобождение Родины, политика, красота или просто водка, как у Дениса Давыдова; у других цели отдаленные – Бог, загробная жизнь, счастье человечества и т. п. Лучшие из них реальны и пишут жизнь такою, как она есть, но оттого, что каждая строчка пропитана, как соком, сознанием цели, Вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть, и это пленяет Вас». (А.С. Суворину.1892)
«Если вы зовете вперёд, то непременно указывайте направление, куда именно вперёд. Согласитесь, что если, не указывая направления, выпалить этим словом одновременно в монаха и революционера, то они пойдут по совершенно различным дорогам». (1890-е гг.)
«Если говорить о недостатках (вашего романа – АБ), то главный из них – это претенциозный поход против материалистического направления… Против чего поход и зачем? Где враг и в чём опасная сторона? Прежде всего, материалистическое направление – не школа и не направление в узком газетном смысле; оно не есть нечто случайное, преходящее; оно необходимо и неизбежно и не во власти человека. Всё что живёт на земле, материалистично по необходимости… Существа высшего порядка, мыслящие люди – материалисты тоже по необходимости. Они ищут истину в материи, ибо искать её больше негде, так как видят, слышат и ощущают они одну только материю. По необходимости они могут искать истину только там, где пригодны микроскопы, зонды, ножи… Воспретить человеку материалистическое направление равносильно запрещению искать истину. Вне материи ни опыта, ни знаний, значит нет и истины». (А.С. Суворину. 1889)
«И анатомия, и изящная словесность имеют одинаково знатное происхождение, одни и те же цели, одного и того же врага – чёрта, и воевать им положительно не из-за чего… Если человек знает учение о кровообращении. то он богат; если к тому же выучивает еще историю религии и романс «Я помню чудное мгновенье», то становится не беднее, а богаче…» (А.С. Суворину. 1889)
«Я не знаю, кто прав: Гомер. Шекспир, Лопе де Вега, вообще, древние, не боявшиеся рыться в «навозной куче», но бывшие гораздо устойчивее в нравственном отношении, или современные писатели, чопорные на бумаге но холодно-циничные в душе и в жизни?» (М.В. Киселёвой. 1887)
«…не дело художника решать узко специальные вопросы… Для специальных вопросов существуют у нас специалисты; их дело судить об общине, о судьбе капитала, о вреде пьянства, о сапогах, о женских болезнях…
Художник наблюдает, выбирает, догадывается, компанует – уже одни эти действия предполагают в своём начале вопрос… Требуя от художника сознательного отношения к работе, Вы правы, но Вы смешиваете два понятия: решение вопроса и правильная постановка вопроса. Только второе обязательно для художника. В «Анне Карениной» и в «Онегине» не решен ни один вопрос, но они Вас вполне удовлетворяют потому только, что все вопросы поставлены правильно. Суд обязан ставить правильные вопросы, а решают пусть присяжные, каждый на свой вкус». (А.С. Суворину.1888)
«Мне жаль Салтыкова. Это была крепкая, сильная голова. Тот сволочной дух, который живёт в мелком, измошенничавшемся душевно русском интеллигенте среднего пошиба, потерял в нём своего упрямого и назойливого врага. Обличать умеет каждый газетчик, издеваться умеет и Буренин, но открыто презирать умел один только Салтыков. Две трети читателей не любили его, но верили ему все. Никто не сомневался в искренности его презрения». (А.Н. Плещееву. 1889)
«Вы хотите, чтобы я, изображая конокрадов, говорил бы: кража лошадей есть зло. Но ведь это и без меня уже давно известно. Пусть судят их присяжные заседатели, а моё дело показать только, какие они есть». (.1890)
«…когда изображаете горемык и бесталанных и хотите разжалобить читателя, то старайтесь быть холоднее – это даёт чужому горю как бы фон, на котором оно вырисуется рельефнее. А то у Вас и герои плачут, и Вы вздыхаете» (. 1892)
«В одной хорошей повести, – рассказывал он (А.П.Чехов. – АБ) – я прочитал описание приморского ресторана в большом городе. И сразу видно, что автору в диковинку и эта музыка, и электрический свет, и розы в петлицах, и что он сам любуется на них. Так – нехорошо. Нужно стоять вне этих вещей, и хотя знать их хорошо, до мелочи, но глядеть на них как бы с презрением, сверху вниз. И выйдет верно». (А. И. Куприн. Памяти Чехова.)
«В наше больное время, когда европейскими обществами обуяла лень, скука жизни и неверие, когда в странной взаимной комбинации царит нелюбовь к жизни и страх смерти, когда даже лучшие люди сидят сложа руки, оправдывая свою лень и свой разврат отсутствием определенной цели в жизни, подвижники нужны, как солнце… В этом отношении такие люди как Пржевальский, дороги особенно тем, что смысл их жизни, подвиги, цели и нравственная физиономия доступны пониманию даже ребёнка. Всегда так было, что чем ближе человек стоит к истине, тем он проще и понятнее. Понятно, чего ради Пржевальский лучшие годы своей жизни провёл в Центральной Азии, понятен смысл тех опасностей и лишений, каким он подвергал себя, понятен весь ужас его смерти вдали от Родины и его предсмертное желание – продолжить своё дело после смерти, оживлять своею могилой пустыню… Читая его биографию, никто не спросит: Зачем? Почему? Какой тут смысл?» Но всякий скажет: «Он прав.» (1888)
«Если Вам подают кофе, то не старайтесь искать в нём пива. Если я преподношу Вам профессорские мысли, то верьте мне и не ищите в них чеховских мыслей». (А.С. Суворину. 1889)
«…насчёт того, что врачи по женским болезням в душе селадоны и циники, позвольте мне поспорить. Гинекологи имеют дело с неистовой прозой, которая Вам даже не снилась… Кто постоянно плавает в море, тот любит сушу; кто вечно погружён в прозу, тот страстно тоскует о поэзии». (Е.М. Шавровой. 1891)
«Каждую ночь просыпаюсь и читаю «Войну и мир». Читаешь с таким любопытством и таким наивным удивлением, как будто раньше не читал. Замечательно хорошо. Только не люблю тех мест, где Наполеон. Как Наполеон, так сейчас и натяжка и всякие фокусы, чтобы доказать, что он глупее, чем был на самом деле. Всё, что делают и говорят Пьер, князь Андрей или совершенно ничтожный Николай Ростов – всё это хорошо, умно, естественно и трогательно; всё же, что думает и делает Наполеон, – это неестественно, неумно, надуто и ничтожно по значению…
Если б я был около князя Андрея, то я бы его вылечил. Странно читать, что рана князя, богатого человека. проводившего дни и ночи с доктором. пользовавшегося уходом Наташи и Сони, издавала трупный запах. Какая паршивая была тогда медицина!» (А.С. Суворину. 1891)
«…героев своих, актёров. Вы трактуете по старинке, как трактовались они уже лет сто всеми, писавшими о них; ничего нового. Во-вторых, в первой главе Вы заняты описанием наружностей – опять-таки по старинке, описанием, без которого можно обойтись. Пять определенно изображенных наружностей утомляют внимание и в конце концов теряют свою ценность. Бритые актёры похожи друг на друга, как ксендзы, и остаются похожими, как бы старательно Вы ни изображали их. В-третьих, грубоватый тон, излишества в изображении пьяных…» (А.И. Куприну. 1902)
«Описание природы должно быть прежде всего картинно, чтобы читатель, прочитав и закрыв глаза, сразу мог вообразить себе изображаемый пейзаж, набор же таких моментов, как сумерки, цвет свинца, лужа, сырость. серебристость тополей, горизонт с тучей, воробьи, далёкие луга, – это не картины, ибо при всём моем желании я никак не могу вообразить в стройном целом всего этого». (А.В. Жиркевичу. 1895)
«Общие места вроде: «заходящее солнце, купаясь в волнах темнеющего моря, заливало багровым золотом» и проч. «Ласточки. летая над поверхностью воды, весело чирикали». – такие общие места надо бросить. В описании природы надо хвататься за мелкие частности, группируя их таким образом. чтобы по прочтении, когда закроешь глаза, давалась картина. Например у тебя получится лунная ночь. если ты напишешь. что на мельничной плотине яркой звездочкой мелькало стеклышко от разбитой бутылки и покатилась шаром черная тень собаки или волка и т. д.». (Ал. П. Чехову. 1886) «…у Вас, по моему мнению, нет сдержанности. Вы как зритель в театре, который выражает свои восторги так несдержанно, что мешает слушать себе и другим. Особенно эта несдержанность чувствуется в описаниях природы. которыми Вы прерываете диалоги: когда читаешь их, эти описания, то хочется, чтобы они были компактнее, короче, этак 2-3 строки… Затем, частое употребление слов, совсем неудобных в рассказах Вашего типа. Аккомпанемент, диск, гармония – такие слова мешают. Часто говорите о волнах…» ( А.М. Пешкову (М. Горькому). 1898)
«Единственный недостаток – нет сдержанности, нет грации. Когда на какое-нибудь определённое действие человек затрачивает наименьшее количество движений, то это грация…
…частое уподобление (природы – АБ) человеку (антропоморфизм), когда море дышит, небо глядит, степь нежится, природа шепчет, говорит, грустит и т. п. – такие уподобления делают описание несколько однотонным, иногда слащавым, иногда неясным; красочность и выразительность в описаниях природы достигаются только простотой, такими простыми фразами, как «зашло солнце», «стало темно», «пошёл дождь» и т. д. – и эта простота свойственна Вам в сильной степени, как редко кому из беллетристов». (А.М. Пешкову (М. Горькому).1898)
«…у Вас «На охоте» охотники стреляют куропаток в лесу. Куропатки бывают на опушке леса, а в лесу на деревьях никогда». (Н.А. Лейкину. 1887)
«…знаки препинания, служащие нотами при чтении, расставлены у Вас как пуговицы на мундире гоголевского городничего. Изобилие многоточий и отсутствие точек». (Н.А. Хлопову. 1888)
«Для чего Вашей героине понадобилось ощупывать палкой прочность поверхности снега? И зачем прочность? Точно дело идет о сюртуке или мебели (нужна плотность, а не прочность). И поверхность снега тоже неловкое выражение, как поверхность муки или поверхность песка. Затем встречаются и такие штучки: «Никифор отделился от столба ворот» или «крикнул он и отделился от стены»». (Л.А. Авиловой. 1898)
«…скажу, то что вижу: теперешний театр не выше толпы, а, наоборот, жизнь толпы выше и умнее театра…» (И.Л. Леонтьеву (Щеглову). 1888)
«В скверности наших театров виновата не публика. Публика всегда и везде одинакова: умна и глупа, сердечна и безжалостна – смотря по настроению. Она всегда была стадом, которое нуждается в хороших пастухах и собаках, и она всегда шла туда, куда вели её пастухи и собаки. Вас возмущает, что она хохочет плоским остротам и аплодирует звонким фразам; но ведь она же, эта самая глупая публика, дает полные сборы на «Отелло» и, слушая оперу «Евгений Онегин», плачет, когда Татьяна пишет своё письмо.
Публика, как она ни глупа, всё-таки в общем умнее, искреннее и благодушнее Корша, актёров и драматургов, а Корш и актёры воображают, что они умнее. Взаимное недоразумение». (А.С. Суворину. 1888)
«…И народные театры и народная литература – всё это глупость, всё это народная карамель. Надо не Гоголя опускать до народа, а народ подымать к Гоголю». (Вл.И. Немировичу-Данченко. 1903)
«… «Скучная история» (из записок старого человека). Самое скучное в нём, как увидите, это длинные рассуждения, которых, к сожалению, нельзя выбросить, так как без них не может обойтись мой герой, пишущий записки. Эти рассуждения фатальны и необходимы, как тяжёлый лафет для пушки. Он характеризует и героя, и его настроение, и его виляние перед самим собой». (А.Н. Плещееву. 1889)
«Повесть, как и сцена, имеет свои условия. Так, мне моё чутье говорит, что в финале повести или рассказа я должен искусственно сконцентрировать в читателе впечатление от всей повести и для этого хотя мельком, чуть-чуть, упомянуть тех, о ком раньше говорил». (А.Н. Плещееву. 1889)
«Где Ваша архитектура?…Прочтите Ваш рассказ: описание обеда, потом описание проходящих дам и девиц, потом описание компании, потом описание обеда… и так без конца. Описания, описания, описания… а действия совсем нет». (Е.М. Шавровой. 1891)
«Чтобы строить роман, необходимо хорошо знать закон симметрии и равновесия масс. Роман – это целый дворец, и надо, чтобы читатель чувствовал себя в нём свободно, не удивлялся бы и не скучал, как в музее. Иногда надо дать читателю отдохнуть и от героя, и от автора. Для этого годится пейзаж, что-нибудь смешное, новая завязка, новые лица…» (А. Серебров (Тихонов). О Чехове.)
«Обыкновенно начинающие стараются, как говорят, «вводить в рассказ» и половину напишут лишнего. А надо писать, чтобы читатель без пояснений автора, из хода рассказа. из разговоров действующих лиц, из их поступков понял, в чем дело… И вообще не надо ничего лишнего. Всё, что не имеет прямого отношения к рассказу, всё надо беспощадно выбрасывать. Если Вы говорите в первой главе, что на стене висит ружьё, во второй или третьей главе оно должно непременно выстрелить. А если не будет стрелять. не должно и висеть».( С. Щукин. Из воспоминаний о А.П. Чехове. «Русская мысль», ; 10. 1911)
«Корректуру я читаю не для того, чтобы исправлять внешность рассказа: обыкновенно в ней я заканчиваю рассказ и исправляю его, так сказать, с музыкальной стороны». (В.М. Соболевскому. 1897)
«Меня особенно поразило то, что он подчас. заканчивая абзац или главу, особенно старательно подбирал последние слова по их звучанию, ища как бы музыкальное завершение предложения». (Г.И. Россолимо. Воспоминания о Чехове.)
«Малописание для пишущего так же вредно, как для медика отсутствие практики». (И.Л. Леонтьеву (Щеглову). 1888)
«Поезжайте куда-нибудь далеко, вёрст за тысячу, за две или три. Ну, хоть в Азию, что ли, на Байкал… Только по железным дорогам надо ездить непременно в третьем классе, среди простого народа, а то ничего интересного не услышите». (Н.Д. Телешов. А.П. Чехов)
«(…надо писать и помнить, что подробности, даже очень интересные. утомляют внимание». (Е.М. Шавровой. 1894)
«Не понравилось мне, что он (автор рассказа. – АБ) дебютировал с пьянства. Напишите ему, что описывать пьянство ради пьяных словечек – есть некоторого рода цинизм. Нет ничего легче. как выезжать на пьяных». (Н.А. Лейкину. 1886)
«Берегись изысканного языка. Язык должен быть прост и изящен. Лакеи должны говорить просто, без пущай и теперича». (Ал.П. Чехову. 1889)
«Выкиньте слова «идеал» и «порыв». Ну их!» (Л. А. Авиловой. 1892)
«Но какая гадость чиновничий язык! Исходя из того положения… с одной стороны… с другой же стороны – всё это без всякой надобности. «Тем не менее» и «по мере того» чиновники сочинили. Я читаю и отплёвываюсь. Особенно паршиво пишет молодёжь. Неясно, холодно и неизящно; пишет сукин сын, точно холодный в гробу лежит». (А.С. Суворину. 1893)
«Есть два-три неловких выражения, которые я подчеркнул. Попы ни во всенощной, ни в обедне не читают апостола.
«Страсть к графомании» не годится, потому что само слово графомания содержит уже в себе понятие – страсть». (Е.М. Шав-ровой. 1895)
«Особенно советовал мне А.П. отделываться от «готовых слов» слов и штампов. вроде: «ночь тихо спускалась на землю», «причудливые очертания гор», «ледяные объятия тоски» и пр. И шутливо угрожал мне, что если в моих стихах встретятся «звёздочки» или «цветочки», то он выдаст меня замуж за Евреинова». (Т.Л. Щепкина-Куперник. О Чехове.)
«Вы не работаете над фразой, её надо делать – в этом искусство… надо заботиться о её музыкальности и не допускать в одной фразе почти рядом «стала» и «перестала»». (Л.А. Авиловой. 1897)
«Ещё совет: читая корректуру, вычёркивайте, где можно определения существительных и глаголов. У Вас так много определений, что вниманию читателя трудно разобраться, и он утомляется. Понятно, когда я пишу: «человек сел на траву»; это понятно, потому что ясно и не задерживает внимания. Наоборот, неудобопонятно и тяжеловато для мозгов, если я пишу: «высокий, узкогрудый, среднего роста человек с рыжей бородкой сел на зелёную, уже измятую пешеходами траву, сел бесшумно, робко и пугливо оглядываясь». Это не сразу укладывается в мозгу, а беллетристика должна укладываться сразу в секунду». (А.М. Пешкову (М. Горькому). 1899)
«Чтобы стать настоящим писателем, – учил он, надо посвятить себя исключительно этому делу. Дилетантство здесь, как и везде, не даст уйти далеко. В этом искусстве, как во всяком, нужен талант и труд. Надо трудиться настоящим образом. И прежде всего над языком. Надо вдумываться в речь, в слова. Вы обращали внимание на язык Толстого? Громадные периоды, предложения нагромождены одно на другое. Не думайте, что это случайно, что это недостаток. Это искусство, и оно даётся после труда. Эти периоды производят впечатление силы…
Впрочем, больше всего А. П-ч хвалил язык Лермонтова.
– Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова, – говорил он не раз. – Я бы так сделал: взял его рассказ и разбирал бы, как разбирают в школах, – по предложениям, по частям предложения… Так бы и учился писать…» (С. Щукин. Из воспоминаний о А.П. Чехове. «Русская мысль», ; 10. 1911)
Все приведённые выше слова А.П. Чехова о литературе, о взаимоотношении литературы и жизни, о литературном мастерстве – лишь небольшая часть того, что было сказано им в его произведениях, в его переписке, в его беседах с окружающими его людьми. Знакомство с этими высказываниями А.П. Чехова о литературе представляют собой источник знаний и высокого художественного наслаждения для современного читателя.
Но ещё большее значение имеет знакомство его мыслями для писателей. И в этом отношении знакомство с перепиской А.П. Чехова с его многочисленными корреспондентами может помочь каждому писателю хотя бы в какой-то степени приблизиться к пониманию, что такое русская литература и почувствовать свою высокую ответственность перед читателями.
Анатолий БЕЛИНСКИЙ
Источник: http://www.nev-almanah.spb.ru/2004/1_2010/2.shtml